Признание непризнанной поэтессы Серафимы Ивановой

(одноактная пьеса)

Летний вечер. В доме полумрак, горит настольная лампа. Открыта балконная дверь.
Серафима – ещё молодая, красивая женщина в инвалидной коляске медленно катается по комнате и всё тихо повторяет:

О, как многоголоса тишина… О, как же откровенна тишина…

Перед ней то ли на стене, то ли на экране телевизора, который никто не включал, возникает образ молодой девушки (это Серафима в юности), которая читает:

О, как многоголоса тишина!
Она ушедших голосов полна,
И слушаешь – не дышишь…
Здесь даже сам себя порой услышишь.
О, как же откровенна тишина!

Она клубок сомнений и терзаний
Распутает на искренность признаний,
Разложит  всё по полочкам тебе
И ясный путь определит в судьбе,
Казавшейся бессмыслицей желаний…
О, как многоголоса тишина!

Серафима обрывает её:

Ты зачем опять явилась! Сколько раз тебе говорить: не напоминай… Не напоминай ни о себе, ни того, что я когда-то писала… Сейчас это не имеет никакого значения…

Замолкает. Подъезжает к столу, смотрит на фото на столе и начинает говорить:

Ты знаешь, она мне постоянно напоминает о прошлом… И начинает говорить.
С тобой проще. Ты молчишь. Я люблю говорить с тобой…
Послушай.
Я часто выезжаю на балкон и думаю: а что изменится вокруг, когда и меня не будет? Что изменится, скажем, лет через десять?
Да ничего не изменится. И через десять лет с этого балкона будет видно те же дома, улицы, двор…
Даже два старых тополя, наверное, не упадут от ветров и гроз, если их не спилят…
Всё так же будет стоять моя любимая берёза…
Соседи всё так же будут бегать в магазин за углом. Есть, пить…
Ах, да… Соседи, наверное, изменятся… Но только внешне…
Дети повзрослеют. Кто-то постареет. Кого-то уже не будет на этой земле, как меня…
А я?
Я встречусь с тобой…
Мне говорят, всё – забудь, нет его! Но как же нет, если ты стоишь перед моими глазами, и мы разговариваем…
Раньше я рассказывала подругам про тебя. Они боялись, что я схожу с ума. И я перестала им говорить о нас.
Мне кажется, что они просто продолжали завидовать нам. Как это было и при жизни.
При нашей с тобой жизни.
Для них твоя жизнь закончилась в той аварии.
А для меня нет…
Те, кто был, те, кто есть… вместе с теми, кто будет –
Это я! Этот мир не делим… хоть у каждого разный итог.
На церковной стене в старом парке луч света ликует,
И на камне слова некролога превращаются в светлый пролог…

На стене опять возникает образ молодой Серафимы:

Когда мне будет много-много лет,
Во мне ребёнок маленький проснётся,
Наивно, но упрямо скажет: «Нет,
Никто совсем с землёй не расстаётся.

Я облаком повисну над землёй,
Милей которой в свете не бывает.
Под тенью легкой спрячу в летний зной
Красавицу, что виноград срывает.

Я проросту лозой, потом, как друг,
Вином смешаюсь с кровью в ваших жилах,
Застольной песней разнесусь вокруг –
По этим улицам, где плоть моя грешила…».

Когда мне будет много-много лет,
В соседней комнате ребенок вдруг проснётся
Вместо меня… А почему бы нет…
Никто совсем с землей не расстаётся.

Образ исчезает. Серафима продолжает говорить с фото:

Вот она опять… Ты видишь?
Мне всё время кажется, что ты вернёшься.
Позвонишь по телефону, а может быть, сразу в дверь…
«Привет!»…
«Здравствуй!»… 
У тебя тюльпаны в руках…
У меня в глазах слеза от счастья…
Всё как тогда…

Серафима едет на коляске на балкон. А на стене опять её образ читает:

В полуночное небо смотрю неотрывно,
Провожая тебя… Ты уже среди звёзд,
Что мерцают так сладко, так нежно, так дивно,
Как глаза твои в ночи блаженства от слёз…

Твоя звездочка тает – всё меньше и меньше,
Свет слабеет и вот уже гаснет вдали…
Расстаюсь с самой лучшей и милой из женщин,
Чтобы встретиться вновь мы когда-то смогли.

Расстаюсь навсегда и встречаюсь навеки…
Но Всевышний решил, что для нас это рай.
На мгновенье сомкнутся и губы, и веки –
«Здравствуй, милый…»… «Мой милый, прощай…»

Может, вовсе с тобой мы не любим друг друга,
Только лебеди парой по жизни парят…
Как сорваться с порочного вечного круга,
Как исправить печальный любовный обряд?

В полуночное небо смотрю неотрывно,
Провожая тебя… Ты вернешься ли вновь?
Мы не дети давно, но все также наивно
Верю в то, что на свете зовется «любовь»!

Серафима выглядывает с балкона и продолжает обращаться к фото:

Послушай, что я тебе скажу… Она ещё не знает, а то бы опять раньше меня всё тебе рассказала:

Вон с той звезды на нас сейчас глядит
С таким же интересом человек.
Он так же на балконе там стоит
Иль у костра улегся на ночлег.

И думает о нас. А мы о нем.
И если мысли в точке «С» сойдутся,
То новая звезда блеснет огнем.
Так новые миры и создаются.

Но чаще мы глядим себе под ноги,
Боясь упасть, хоть в чем-то ошибиться…
И мысли у боящихся убоги,
Что, встретившись, пугаются влюбиться.

И светит меж ветвей, как средь тропинок,
Нам неизменно спутница одна,
Прилипшей мухой в центре паутинок,
Безлюдная и тусклая луна.

Серафима задумалась… А потом продолжила говорить, обращаясь к фото:

А может, это ты сейчас смотрел с той звезды на меня?
Может, на ту звезду мы все и переселяемся?
Может, Господь всё так и уладил?
Интересно…
А наша не родившаяся дочь там же? Вы тогда в один день оставили меня…
Ты встретился с ней?
Скажи, она красивая?
Конечно, красивая…
Что? Как я в молодости? То есть как вот эта, которая меня всё время донимает? Ну, не знаю…
А я часто думаю о Боге… но так и не научилась понимать Его замыслы…
Почему? Во имя чего?
Я здесь, а вы там…

Вновь появляется образ молодой Серафимы:

Не гневи Бога, не поминай всуе,
Помолчи немного пока Он рисует…
Видишь, за кистью линия вьётся –
Под руку скажешь, она оборвется…
Ты, ведь, не знаешь – линия чья,
Может, соседа, а может, твоя,
Может, ягненка иль божьей коровки…
Вдруг это только кусок от веревки
Той, что какой-то заблудший решил
Взять и сказать себе: хватит, пожил…
Не отвлекай Его просьбой пустою,
Сам отвечай: а чего же я стою?
Страстью сгорая, мы ставим на кон
Жизнь, как копейку. При чем же здесь Он?
Пусть отдохнёт, пусть спокойно рисует…
Каждая линия что-то дарует –
Речку, тропинку, вон те облака…
Что-то как миг… Что-то смотрит в века.
Божья картина мудра и велика,
Ты на картине не раб, а владыка
Злата иль счастья, войны или мира,
Тихой семьи или шумного пира,
Шага в бессмертье, людского признания
Или безвестности и прозябания…
Милостив будь и не гневайся, Боже,
Коль всуе Тебя помянула я тоже,
Коль согрешила здесь словом и мыслью!
Не прерывай эту линию кистью…

Серафима резко подъезжает к фотографии:

Я никого всуе не поминаю…
Эх, а давай-ка выпьем…
Я хочу тебе в чём-то признаться…

(наливает две рюмки – для себя и для него, выпивает… закуривает сигарету в длинном мундштуке)

Так вот… Ты только не смейся…
Хочется иногда быть простой бабой. Как все.
Муж. Утором провожаешь его на работу, вечером встречаешь…
Ревнуешь… Страдаешь…
С подружками обсуждаешь…
Каждый день. День за днём…
Хочется даже закатить скандал… Ну, чтобы как у всех…
Но красиво… И лучше в праздник!
Сама над собой смеюсь… А над кем мне ещё смеяться?
Эта (показывает на стену) ещё маленькая… Какая из неё баба?
Так вот, представь: праздник! И я жду тебя:

Поздравь меня! Просто так, потому что я женщина!
Хоть раз в году, купи цветы и поздравь!
Почему между нами всё время какая-то трещина?
Если ты мужчина, возьми – замажь и исправь!

Может, я колупаю эти трещины между ласками –
К детям, к мужу? Или когда готовлю семейный ужин?
Нет. Не колупаю их даже между маникюром и масками.
Потому что люблю. Без любви мне это мир не нужен!
 
Значит, эти трещины, эти пропасти колупаешь ты?
Я и это прощаю тебе. Колупай. Я сама их замажу.
Знаю рецепт. Это просто. Беру любовь и мечты,
Добавляю терпенья и – всё в трещину, и глажу, глажу…

Тебе нравится, когда я тебя глажу – по щеке, по волосам,
И ты засыпаешь, как в детстве от поцелуя мамы,
И шепчешь мне: отдохни, я завтра всё сделаю, всё сам…
Только утром в твоей памяти постоянно провалы и ямы.

Не говорю тебе этого… Просто мысли. Без злости.
Я эти мысли – тоже в трещину. А потом мажу и глажу…
И вообще мне некогда – скоро придёшь ты и гости,
А дел полно, стол не накрыт… Побегу – тортик смажу…

Всё готово… Я готова! А ты где?! Поздравляешь своих баб?!
Ну, как же – просто коллеги… Знаю я этих коллег!
Все они завистливые гады, похожие на зелёных жаб!
Попадись мне они сейчас, я бы из них сделала калек!

Ой, здравствуйте, здравствуйте, дорогие… Чмоки-чмоки…
Милый, почему так поздно? Милый… Голодный? Проказник…
Скорее за стол – всё, что ты любишь… Да, и артишоки…
Хочешь поздравить? Ой, спасибо! И правда, у меня же праздник…

Смеётся:

Как подумаю, самой смешно…
Но ты же знаешь, что у меня есть мужчина…
Он меня любит…
И это меня спасает…
Не ревнуй… В конце концов, у нас с тобой тоже была не первая любовь.
Ты на меня чуть не наехал своей машиной… Да, опять машина. Она нас свела и развела…
Помнишь?
Я шла по пешеходному переходу, а ты куда-то ехал на своей машине и совершенно не смотрел на дорогу. Потом говорил, что поссорился с женой.
В общем, сразу же выбежал из машины, стал спрашивать о моем состоянии, извинялся…
А я уже влюбилась.
Ты говоришь: «Может, кофе?», а я только головой мотаю…
После этого мы виделись каждый день. Это было лучшее время в моей жизни.
Про жену ты мне рассказал месяца через три или четыре… не помню.
Только помню, что это было как обухом по голове.

Серафима на стене читает:

Зачем нам ночь?
Чтоб спрятать наше счастье.
Его так мало –
только для двоих…
Блеснул браслет
на тоненьком запястье,
и цепь сомнений разорвал твоих.
Нам чувства жить мешали.
И привычки
Привили для покоя.
День за днем
свою любовь
мы ставили в кавычки,
и потому о ней
спокойно врем…
Я вру ему,
Ты – ей…
И все отлично.
Так получилось…
Кто ж тут виноват?
Все говорят,
что это не прилично,
но каждый врать об этом
будет рад…
И только ночь,
когда нас только двое,
когда браслет
разорван на руке,
не может врать…
Не делится простое
на сложность лжи
в запутанном клубке…

Серафима сидела задумавшись пока не раздался звонок телефона:

Алло… Да… Конечно… Конечно… Конечно, жду…

Она отложила телефон:

Ты не он… И он не ты…
Ты ловил каждое написанное мной слово.
Я сейчас думаю, что стихи нас спасали, и нашу любовь…
Это был наш и только наш мир.
Сейчас всё по другому.
Он, конечно, слушает, что я пишу, но при этом смотрит, как на блаженную, и улыбнувшись тихо всякий раз произносит: «Дурочка ты, дурочка…».
Я сначала обижалась, а потом перестала, когда вспомнила одну историю из своего детства. Я тебе уже рассказывала? Нет?
Мы жили в большой коммунальной квартире на пять семей.
Однажды соседи – пожилые муж с женой выехали из комнаты, и туда поселился какой-то бомж… Так мне казалось.
С ним особо никто не общался. Да и он был нелюдим.
А рядом с общей кухней комнаты занимала семья, в которой росла странная девушка… Сколько ей было лет? Может, 15… А может, и все 20… У таких людей трудно разобрать. Но мне казалось, что она чуть старше меня.
Ни с нами, ни с кем-либо во дворе она тоже не разговаривала. Обычно гуляла одиноко и что-то говорила себе под нос или напевала…
И как-то раз мы вместе вошли в лифт и стали подниматься к себе на этаж.
Она никогда не смотрела людям в глаза. А тут смотрит на меня и говорит: «Дай денежку».
Я не ожидала. Но полезла в сумку за кошельком, достала первое, что под руку попало и протянула ей.
Она зажала деньги в кулаке, а кулак прижала к груди. Так и вышла из лифта…
Конечно, я рассказала об этом родителям, а они, видимо, вечером на кухне поделились с родителями Аси, так звали ту девушку.
Что же в итоге оказалось?
Ася и наш новый сосед нашли общий язык. Как? Не понятно…
Но это нам – нормальным было не понятно. Да и знать ничего мы, наверное, не хотели.
А Ася как-то выслушала его и поняла.
Мне потом мама рассказала.
Тот человек вернулся из плена. Из какого плена – не ясно, может, афганского, может, еще из какого… Это же было накануне того, как не стало нашей большой страны.
В общем, он вернулся в свой город, а здесь уже нет никого из его родных. Начал искать, пошёл вагоны разгружать, чтобы жить на что-то…
Тут уже взрослые нашей большой квартиры подключились…
Нашли его родных. Купили ему билет куда-то на Восток. Провожали всей коммуналкой…
В лифте Ася для него у меня деньги просила.
Вот тебе и дурочка…
Мне до неё далеко…

И опять появляется настенная Серафима:

Святая простота живет у нас в подъезде,
душа ее несёт покой и чистоту,
и если в лифте с ней спускаемся мы вместе,
я чувствую вокруг любовь и красоту…
Чуть одарит улыбкой скромной, нежной –
тепло несут невинные глаза,
какие есть лишь у души безгрешной,
что встретишь ты на женских образах…
Святая простота гуляет нелюдимо,
болтает ни о чем иль скована тоской,
иль птицам шлет, что пролетают мимо,
воздушный поцелуй и машет им рукой.
За двадцать лет, прошедших от рожденья,
и в помыслах своих не выказала грех…
А люди говорят без капельки стесненья,
что эта дура вызывает смех:
«Она же, как дитя или старик убогий.
Ну, что с нее возьмешь? Обижена судьбой».
Как крепко в нас сидят тупые бандерлоги,
готовые чужих распять иль сжечь толпой.
И даже если так случается на свете –
наш свет порой не свет, а истинная тьма –
святая простота с улыбкой горе встретит,
не ожидая зла от нашего ума…

Серафима снова подъезжает к фотографии, смотрит на неё, а потом переворачивает:

Он сейчас придёт. Тебе незачем на нас смотреть.
Да, он не ты… Он ни разу не принёс мне цветы.
И что? Мы нужны друг другу и без цветов.
Годы, жизнь, люди учат нас многое пересмотреть…
Да что там, природа – река, горы, поле, лес – это же невероятная философия, если приглядеться… там у каждого стебелька, у каждого камня, речного изгиба, у каждого деревца своя судьба… Вот у нас во дворе…

Два старых тополя, обнявшись, доживают
Средь новостроек долгое житьё,
Ну, что поделать, скажете, бывает,
К чему по поводу отжившего нытьё?
Им ветер дряхлые ручища обломает,
Их молния расколет пополам,
И седина их так надоедает,
Летящая в июне по дворам…
Всему свой век, вы скажете. Конечно.
И я не Фирс, чтоб с деревом болтать…
Но как они обнялись человечно,
И шепчутся пред тем, как умирать…

Да, я стала его ждать.
А кого мне ещё ждать… Я же разогнала всех подруг, чтобы они не мешали мне любить… Просто любить…

Меня научили, что земля круглая,
Шагай хоть сколько – она не кончится,
Солнце светит, кожа смуглая,
И делай всё, что душе захочется!
А не получится – ерунда, бывает,
Главное – дом, дерево, дети,
И если по морю мечта уплывает,
Она не исчезнет на круглой планете.

Но оказалось, что земля плоская,
Чувствуешь вдруг приближение края,
Он пахнет струганными досками
И пустотой, а не яблочным раем…
И так захочется остановиться!
Но еще ни у кого не получилось…
Ну, дайте тогда еще раз влюбиться,
В омут любовный нырять приходилось!

Пусть молодая безумная сила
К краю земному меня провожает.
Земля, сколь могла, меня поносила.
Любовь ей не в тягость, она не мешает…

Раздался звонок в дверь. Серафима фальшиво негодует:

Опять ночью… Опять уйдёт... Опять ждать…

Подъезжает к зеркалу, прихорашивается, поправляет причёску…
Уже нетерпеливый стук в дверь…

Иду… какой нетерпеливый… Иду, любимый…

Серафима спешит открывать дверь… Уезжает…

Занавес.