ЛЮДИ И ДОМА - 4

                ЛЮДИ  И  ДОМА               
 (история небольшого района Харькова, подборка воспоминаний)
 
                ВЕРКИНЫ               

   Когда готовилась эта публикация, мне еще многое не было известно о Людмиле Иеремиевне Катруновой-Веркиной. Позднее, благодаря интернету обнаружила, что она была много лет директором 132 -й школы г. Харькова [5]. Там же прочитала, как тепло о ней отзываются ее бывшие ученики. Кроме того, на этом же портале опубликовано это же эссе Л.И.Катруновой «Мои вспоминания о родителях» с ценнейшими фотографиями.[4]

   Это помогло мне выйти на связь c ее сыном, Константином Алексеевичем Катруновым. Выяснилось, что Людмила Иеремиевна и ее давний друг, академик Владимир Александрович Марченко, продолжают жить в Харькове. Пожелаем им здорового и радостного долголетия! Константин, настоящий хранитель семейной истории, тоже поместил в интернете свое эссе «Мой дедушка Иеремия» об Иеремии Степановиче Веркине с большим числом впечатляющих фотографий, [6].               

        О моей переписке с Константином Катруновым            

   Найдя Константина Катрунова на просторах интернета и узнав, что его мама, Людмила Иеремиевна Веркина-Катрунова, может ответить на интересующие меня вопросы о семье Лисс, их ближайших довоенных соседях по улице Плехановской, написала ему.               
   В ответ он написал: «Маме прочел Ваше письмо. Все отлично вспоминает, особенно семейство Лисс. Вспомнила, что часто ходили в гости к ним. Борис и Мария были примерно одного года, поэтому в основном они и игрались между собой»
   Вот еще один отрывок из другого письма Константина Катрунова:               
«Во время моего последнего визита к маме, я ей еще раз напомнил о том, что Вы написали о тех, которых она помнит с детства. Особенно ее заинтересовало семейство Лисс. Кроме того, что я Вам уже сказал, она вспомнила одну историю, связанную с трагической судьбой Льва и Анны Лисс. Мама вспоминает, что когда их забрали из дома и они
оказались в бараках на ХТЗ, ее отец Иеремия ежедневно ходил туда и носил им еду. Через какое-то время (порядка двух недель) вернувшись домой, сказал, что их уже в живых нет. Еду он отдал неизвестным людям».
   Из моего ответа: «Добрый день, Константин! Огромнейшее спасибо Вам за важное сообщение! Очень хорошо, что Людмила Иеремиевна помнит семью Лисс и рассказывает о подробностях очень тяжелого события в их жизни - их последних дней, когда Ваш дедушка так самоотверженно оказывал им поддержку, Думаю, что не только еда, но и моральная поддержка была важна для них.               
   ХТЗ и начало  Плехановской - это сколько километров нужно было пройти уже не молодому человеку? Нести еду несчастным и, как оказалось, обреченным на гибель людям, когда самим нечего есть и нужно еще ходить в деревни на «менку».
  Ваш дедушка - Иеремия Степанович Веркин - благороднейший человек!»               
   Перу Константина Катрунова принадлежит еще эссе «Шатиловка моего детства», [7].
Константин прислал мне воспоминания его мамы, Л.И.Катруновой, о войне, написанные ею совсем недавно, в 2019 году. Помещаю их ниже.
   Воспоминания Людмилы Иеремиевны и её сына Константина [6], [7] перекликаются между собой и существенно дополняют друг друга.

                Л.И. Катрунова               

                ЕЩЕ ПОМНЮ               
      (из воспоминаний о жизни в оккупированном Харькове)         
«Мне пошел 95 год. Много пережила.  Вся жизнь моя связана с Харьковом. Есть, что вспомнить. Конечно, самое страшное время - немецкая оккупация города в 1941–1943 годах. Мало уже осталось тех, кто жил в Харькове в это время. И хотя достаточно рассказов о той войне, тем не менее, хочется поделиться своими воспоминаниями об этом жутком времени. Многие события и сейчас ярко стоят перед моими глазами, другие уже позабыты. 
До смерти отца в 1952 году наша семья жила в доме № 19 на Плехановской, внешне неказистом, но, по сравнению с современными квартирами, просторном одноэтажном особняке. Он и сейчас сохранился и, скорее всего, доживает последние годы. Там, кроме дома, был дворик с флигелем и сараем. Семья у нас всегда была многочисленной, но тесно не было. В 30-е годы (пора моего детства) там жило 7 человек. Родители, мы с братом Борисом, мать моей мамы (родная бабушка) и ее две сестры (двоюродные бабушки). Борис рано женился, так что к концу 30-х добавилась еще невестка Лида, а вскоре и ее первенец, Наташа.
За год до начала войны, летом 1940 года, умерла моя бабушка Мария Михайловна Пряникова. Ей было 96 лет. В том же году трагически и нелепо умерла и маленькая Наташа. Ей еще не исполнилось и полутора лет. Умерла от того, что одна из семечек, которыми кормил ее двоюродный братик, попало в трахею. Это произошло, когда девочка была в гостях у бабушки в Новоселовке. Борис в это время сдавал государственные экзамены в университете и не знал о случившемся. Умерла не сразу. Мой отец, Иеремия Степанович предпринял все возможное, чтобы спасти девочку. Отвез ее к доктору Тихомирову, одному из лучших специалистов-медиков в то время в Харькове. Тот сделал трахитомию и вынул семечку, но спасти ребенка не смог, началось нагноение. Бабушку Машу и Наташу похоронили в одном месте на 2-м Харьковском кладбище на Пушкинской. Очень жаль, но могила не сохранилась. В это место во время войны попала бомба. В 1952 году, когда умер Иеремия Степанович, решили похоронить его по возможности ближе от этого места. Там рядом с ним покоится и моя мать. Так что, когда мы посещаем могилу моих родителей, всегда вспоминаем Наташу и бабушку Машу.
За несколько дней до начала войны Бориса призывают на военное обучение. Пункт, куда надо было явиться, находился на площади Восстания. Ну а 22 июня 1941года в 12 часов было объявлено по радио о войне. Все были ошарашены этим известием, началась паника. Люди стремились покинуть город. А на следующий день у Лиды рождается дочь, которую, как и трагически умершую первую, назвали Натальей. Отец дал знать Борису. Единственно, что ему позволили, это на следующий день на несколько часов зайти в больницу. Их готовили к отправлению на фронт.
Немцы стремительно продвигались вперед. Надо было увозить грудного ребенка. Решено было отправить Лиду с младенцем на родину отца, в станицу Филоново Ново-Анненского района (на границе теперешней Волгоградской и Воронежской областей). Там было спокойнее. Дали адрес сестер отца, Елены и Лукерьи. Только можно догадываться, как в то время, с грудным ребенком был совершен такой переезд. Слава богу, Лида разыскала родных и ее приютили. Фактически именно это спасло маленького ребенка от неминуемой гибели.               
Немцы приближались к Харькову. Отцу предложили (он тогда работал в Институте механизации и электрификации сельского хозяйства) эвакуацию. Но какую? Надо было идти с семьей пешком за трактором, на который можно было положить минимум вещей. Матери вообще никто ничего не предлагал. ГОРОНО не проводило эвакуацию учителей. Пешком идти мы не могли, так как у нас в семье жила двоюродная бабушка Анна Михайловна Токарева, сестра моей бабушки Маши.  Всю свою жизнь она прожила в нашей семье и была полноценным ее членом. Ей в то время было 87 лет. После перенесенной оспы у нее были больные ноги, и она еле ходила. Бросить ее на произвол судьбы мы не могли. Решено было, что мы: отец, которому шел шестой десяток лет, мать того же возраста, бабушка Аня и я, 15 летняя, остаемся в Харькове. С Лидой же, в Филоново меня мать не отпустила. Осталась в Харькове и семья Лиды. Отец Лиды в те годы работал проводником в поезде. В Харькове остались его жена, мать Лиды, и семья старшего брата Вани – жена Муся и их дети. С ними мы поддерживали связь. Мать Лиды тяжело болела и вскоре умерла. У нее была открытая форма туберкулеза. А был голод, лекарств не было. Муся осталась с детьми, сыном и дочерью. Я их часто навещала.
В первые дни войны начались грабежи. Толпы народа грабили склады. Тоже было и с магазинами. У нас некому было идти на такие «операции». А запасы продуктов заканчивались. Единственно, что мы могли - продавать и менять вещи на продукты, этим и жили. Затем начались походы по селам на «менки». Этим занимался отец, иногда брал и меня. Мы там обменивали вещи на зерно. В одном из таких походов, зимой в мороз, я отморозила себе ноги. Температура тогда была за -30. И сейчас мучаюсь с ногами, дает о себе знать то отморожение. Когда ходили на «менку», останавливались в селах на ночевку. Нас пускали в сени, там мы чуть согревались. Иногда давали пожевать чего-либо. Разные люди попадались, были и доброжелательные. Обычно с отцом я доходила до Гайдар, там он меня оставлял у знакомых, Христины Кондратьевны и Ивана Алексеевича. (с ними мои родители дружили, и мы часто до войны отдыхали у них. Во время голодомора мать устраивала их на работу в интернате в Сокольниках, где работала завучем. Ивана Алексеевича - дворником, а Христину Кондратьевну – на кухне). Отец оставлял меня у этих людей, а сам же шел дальше, туда, где можно было побольше выменять.
Что же мы ели? Когда было зерно, добытое на «менках» - его. Зерно дробили и подмешивали к вареным в кожуре овощам или к вареной мерзлой картошке, и мама выпекала из этого «хлеб». Этот «хлеб» она делила всем по кусочку на день, чтобы не умереть с голода. А есть хотелось. Кроме того, в ход шли мерзлые овощи с кожурой, макуха, отруби и т. д. Все, что могли выменять за вещи, а их оставалось все меньше и меньше. Пока в один день мы не остались совсем без ничего. Отец в тот день ушел на «менку», а я с матерью на базар продавать вещи, чтобы хоть что-нибудь купить съестное. Пришли домой и ужаснулись. В доме все, что можно было, вынесено. Все перевернуто вверх дном. Осталась одна мебель. Было даже понятно, кто был наводчиком в этом разбое. Но сделать что-либо в этой ситуации было невозможно. Мы остались голые и босые. Спать было не на чем, укрываться - нечем, переодеться - не во что. А ведь была зима. Хорошая наша знакомая Нина Викторовна Рачинская дала нам плотные шторы с окон и старое пальто своего брата. Из штор мать пошила пальто и платье себе и мне. В такой одежде мы и ходили. Вскоре нас вообще немцы выгнали из дома. Просто пришли и сказали, что им нужно это помещение, и чтобы мы уходили. Нас приютила семья Ширяевых, которые жили недалеко по Никитскому переулку. Они выделили нам комнату, там мы и жили до тех пор, пока наши войска не освободили город. Только тогда вернулись в свой дом.
Проблема с водой, особенно для питья и готовки, была одной из самых острых. Водопроводной воды нет, все разрушено. Где брать воду?! Было три варианта: в колодцах, в речке и дождевая вода. Ближайший колодец находился на Плехановской, за стадионом «Металлист». Главное было благополучно донести воду домой. Бывало, наберешь ведро воды, несешь, а по пути тебя останавливает немецкий патруль. Проверяют документы и смотрят, что несешь. Обычно, если видят воду - выливают. Возвращаешься опять назад к колодцу. И так может продолжаться несколько раз. Спасало иногда то, что я неплохо знала немецкий (до войны несколько лет училась в немецкой школе), и могла с ними беседовать. Тогда они жалели и разрешали пройти. В речке обычно набирали воду около моста, что на Московском проспекте. Зачерпнешь, а она грязная. Нередко невдалеке можно увидеть и трупы. Принесешь, фильтруешь, кипятишь. Дров тоже практически не было. Собирали и дождевую воду. Но она тоже была грязной. Зимой же топили снег. Вот такую воду мы употребляли в быту и в пищу.
Мы жили на одной из центральных в то время улиц Харькова. Соответственно и концентрация немцев там была высокой. Бесконечные проверки, обходы. Мои родители боялись, что меня могут задержать и отправить в Германию на работу. Поэтому, как только увидят немцев, которые ходят по домам, сразу же прячут меня в один из двух погребов. Обычно, в маленький, под крыльцом, со стороны двора. Там сижу, съежившись, и слушаю немецкий говор и топот сапог. Часто, во время обстрелов (как с воздуха, так и с земли из орудий) прятались всей семьей в большом погребе. Прятались часто и надолго, не очень ориентируясь, чьи это были обстрелы. Отец сделал металлические листы, которыми закрывал окна. И это однажды спасло наш дом от пожара. В очередной раз отступавшие по улице Плехановской войска в истеричном порыве бросали в окна домов зажигательные смеси. Пожалуй, это был самый страшный момент. Все вокруг пылало. Кто же это были, немцы или наши, уже сказать не могу. Наш дом не загорелся. Его, слава богу, защитили эти листы.               
Отец несколько раз прятал у нас на чердаке раненных бойцов. Те, которые были ранены легко, отлеживались несколько дней и уходили. Но были и более тяжелые. Тогда отец ходил в клинику к Мещанинову, которого он хорошо знал еще по мирной жизни, сообщал ему, и тогда уже от него приходили или приезжали люди и забирали раненого.
Во время оккупации умерла бабушка Анюта. Ей шел 88 год. От перенесенной оспы у нее сильно болели ноги. Однажды она оступилась и упала. Диагноз – перелом шейки бедра. Город забит немцами, врачей нет, лекарств тоже. Все, что мать с отцом могли, они попытались сделать, но этого было мало. Бабушка лежала, питание плохое, возраст солидный. Травма не заживала. Так она прожила еще некоторое время и умерла. Мама с большим трудом похоронила ее в общей могиле недалеко от станции Верещаковка.
Без поддержки близких людей выжить было сложно. Конечно, такие были. Ну и мы пытались помогать другим в меру своих сил. Особенно близкими нам во время войны было семейство Марченко, интеллигентная петербургская семья, волею судьбы оказавшаяся в Харькове. Мы с ними подружились еще до войны. Жили недалеко друг от друга. Александр Васильевич Марченко был моим крестным. Он умер еще до начала войны. Во время оккупации в Харькове остались его жена Ольга Федоровна и дети Ирина и Владимир. С ними мы общались очень много. Они поддерживали нас, мы их. Главным образом, морально. Вспоминаю один эпизод, когда Вова, Владимир Марченко (знаменитый математик, ему сейчас 97 лет), организовал производство спичек. В его производственный цикл входил процесс, заключающийся в том, что в специально собранные коробки с ячейками, надо было вставлять палочки. И потом ставить их в специально приготовленный серный раствор. Моей задачей было заполнять ячейки и потом в нужный момент их вынимать. Такие действия как-то оценивались, и я получала денежное вознаграждение за это.
Война закончилась. Многие возвращались из эвакуации. Начали открываться школы и институты. Я пошла в 10 класс. С одной стороны, в воздухе витал запах победы. Но для нашей семьи начались новые испытания. Идеологические, связанные с тем, что мы жили в оккупации. Особенно досталось отцу. К нему, основателю нескольких кафедр в институтах Харькова, стали относиться пренебрежительно, постепенно понижая его в должности. Когда в очередной раз его понизили до должности лаборанта, он этого не вынес. Его парализовало. Уже больным он прожил еще несколько лет. Испытала и я все эту репрессивную машину. Неоднократно вызывали в органы. Сначала мне не дали возможности устроиться на работу в университет на кафедру, позже отказали в поступлении в аспирантуру.
Но, тем не менее, мы этот ад пережили и остались живы»
   Хочу вернуться к строкам Людмилы Иеремиевны: «Отец несколько раз прятал у нас на чердаке раненных бойцов. Те, которые были ранены легко, отлеживались несколько дней и уходили. Но были и более тяжелые. Тогда отец ходил в клинику к Мещанинову, которого он хорошо знал еще по мирной жизни, сообщал ему, и тогда уже от него приходили или приезжали люди и забирали раненого».
   В истории Харькова хорошо известно о профессоре медицины, хирурге, Александре Ивановиче Мещанинове (1879- 1965), Праведнике народов мира. Во время фашистской оккупации он лечил и спасал солдат и офицеров Советской Армии. В 1996 году за спасение еврейской семьи Пунькиных Мемориальный музей Холокоста, «Яд ва-Шем», присвоил А.И.Мещанинову звание Праведника мира. По инициативе Комитета «Дробицкий Яр» и организации «Харьковский музей Холокоста» в честь А.И. Мещанинова открыли первую в Харькове мемориальную доску на здании больницы, находящейся на Холодной горе, где профессор проработал 35 лет. [8].
   Максим Суханов в своем очерке, [9], описывает подробности спасения А.И. Мещаниновым еврейской семьи главного инженера Харьковского водоканала, Израиля Пунькина, бежавшего с женой Тамарой и двумя сыновьями из местного гетто перед началом “акции”.               
   О спасении раненых красноармейцах он писал: «Более двухсот красноармейцев бежали из оккупированного Харькова в годы войны при поддержке Мещанинова, и еще две тысячи поставили на ноги в его больнице». [9].
   Возможно, не всем известно, насколько далеко находится Плехановская от здания клиники на Холодной горе, куда пешком шел Иеремий Степанович Веркин, чтобы сообщить профессору А.И.Мещанинову о раненых солдатах. В такие тяжкие времена этот благородный человек ходил и на другой конец города, на ХТЗ, чтобы поддержать еврейскую семью Лисс, зловеще уничтоженную нацистами.
   Благословенна светлая память о Иеремии Степановиче Веркине.

Эти воспоминания были впервые опубликованы на портале Евгения Берковича в №112 «Старины»
https://s.berkovich-zametki.com/y2022/nomer1/gil/
ссылки см.в последней части.

На фото: Людмила Веркина-Катрунова и ее муж Алексей Катрунов