Метод

Вячеслав Пацкевич
МЕТОД
 
"Она никогда ни о чём не просила, ибо никогда ни в чём не нуждалась". Понял потом, потому что у неё был метод, который давал всё. Метод, какое-то знание, его не было у меня, оно могло заставить человека поверить, что жизнь, простая, в общем-то, штука.  
Может быть, я никогда и не вспомнил бы то время. Я тогда был, что называется, на перепутье, как-то всё не ладилось у меня тогда. Хотя мне ещё не было и сорока лет, и я был молод.
Через несколько месяцев, после случайного знакомства, при котором я безуспешно пытался оказывать ей всяческие знаки внимания, был удивлён звонку. Позвонила и пригласила на встречу. Говорила уверенно и это меня напугало. Было чувство, что отобрали, а я привык, как тогда, казалось, выбирать сам.
Провинциальные города, здесь ещё можно встретить старую моду на любовников. Серьёзная дама должна иметь любовника. И какие в этих городах разыгрываются мелодрамы. Людям не хватает чувств. Где-то в большом городе, в большой жизни, все любят быстро развивающиеся сюжеты. Такое впечатление, что все точно знают, куда бегут: вот сейчас добегут и все, зачем бежали, получат. В провинциальных городах любят как в кино. Попробуй, встреть, кого-нибудь случайно в Москве, захочешь, не встретишь, а здесь нервы любовникам тревожит мысль, что на свидании, можно кого-то неожиданного встретить из знакомых. Сама эта интрига тайного свидания мне казалась старомодной и смешной.
Она стояла посреди комнаты, поправляла блузку и посматривала на себя в зеркало. Я почувствовал себя мальчиком. Она была страстна и опытна.
Так продолжалось несколько месяцев. Потом всё изменилось. Взрослому человеку сложно говорить о любви. Всегда найдётся какая-то житейская мудрость, которая заставит не произносить это слово вслух. Какая любовь?! Но мне захотелось сказать. В жизни я говорил эти слова, но это было так давно.
- Я хотел сказать, что я тебя люблю! Поверь, только теперь, я понимаю значение этого, и, наверное, недостоин, но счастлив потому, что могу сказать.
Рассмеялись? Думаете, это я сейчас так коряво сочинил? Да нет, так и сказал ведь.
Она промолчала, а я уже не обращал внимания, я любил.
Я говорил ей, что не представляет, сколько у меня сил, любви, могу свернуть горы! После признания вся жизнь наполнилась смыслом и то, что долгие годы зрело, прорвалось наружу и захватило меня полностью. Жизнь изменилась, появился смысл, и смыслом была она. Я писал для неё стихи, готовил ужины, придумывал, как проводить время, когда встретимся в следующий раз. Не нужно было, чтобы она разговаривала со мной, нужно было, чтобы она слушала. Был уверен, что она всё понимает. А рассказать мне нужно было много, казалось, что я молчал всю жизнь.
- Я начал пересматривать старое кино, — рассказывал я ей, — смотрел Бергмана «Сцены из семейной жизни», ты там очень похожа на одну актрису. Но кино мне, кажется, чем-то другим. У Бергмана нет главного, нет видеоряда. Абсолютное кино снимал Тарковский, там видеоряд рождает образы. Это не прочитаешь в книге, это надо именно видеть. Зачем снимать фильм, если в нём нечего видеть, ведь проще написать книгу? Как ты думаешь? Но я не дожидался ответа или она соглашалась, а уже переходил на другую тему.
Любил её самозабвенно, как любят юноши в первый раз. Но, не потерял голову, а если и потерял, то вполне осознанно, хотел того, что было в моём возрасте уже, казалось, невозможным. Я наслаждался своим чувством к ней со стороны. Находил оправдание любым поступкам, которые не раз вызывали вопросы, но гнал от себя, как давно надоевшие знания о жизни. Вдруг понял, что любить, нужно себя заставлять! Как можно заставить себя любить? А всё просто, любовь выше человека, значит, любовь — смысл. Как же не заставлять себя?! Ещё недавно, мысль, что жизнь просто прекрасна и Бог сотворил человека для счастья, представлялась мне ложью, а верующие в это кучкой сектантов. «Неужели, — думал я, — лезущим в горы, прыгающим с тарзанки, медитирующим в позе лотоса, пока не пришло в голову, что они обманывают себя или, может быть, давно догадались и делают все умышленно? Какое счастье? Да нет никакого счастья! Сколько мудрости нужно иметь и веры, чтобы осознанно воспринимать жизнь как дар и радоваться. В любви человек получает всё, сразу и не задумываясь. Зачем ему думать о смысле, если всё, что составляет смысл, уже есть!» Поиск смысла был предметом всех моих мыслей тогда.
Однажды я сказал ей: «Ты Родина!». Я начал мечтать о простых вещах, о которых раньше даже не задумывался. «Мы просыпаемся утром. Долго лежим в постели, а утро не кончается. Мы смотрим телевизор, завтракаем, дремлем, занимаемся любовью, а утро не кончается. Потом мы едим вдвоём на рынок и долго ходим, выбираем самые лучшие продукты, чтобы приготовить борщ, по рецепту Гоголя! А утро, солнечное утро не кончается! Приезжаем домой, готовим вместе борщ, что-то обсуждаем. Садимся, открываем пузатую супницу, рассказываю о Гоголе, и едим борщ! И утро не кончается и день не кончается и жизнь не кончается».
Я вспомнил всю эту историю потому, что на днях состоялось знаменательное для меня событие, по-другому и не скажешь, впрочем, я давным-давно не придаю значения этому. Тем не менее, готовился к выпуску на мой юбилей сборник стихов, которых я давно не писал. Получил макет для согласования. Фотографий, которые предполагалось, опубликовать было немного. Мне надо было окончательно решить, какие оставлять и подготовить для них тексты. Дело это оказалось интересным, но непростым. Интересным, потому что я вспоминал, а, вспоминая, переживал. Непростым, потому что я не мог точно вспомнить детали: год, где и кто изображён на фото. На одной из фотографий я увидел себя и молодую женщину. Я сразу узнал её, но помнил только имя, примерно время и гора, на фоне которой был сделан снимок, однозначно указывала на то, что это было в Коктебеле… 
«Коктебель – Мекка! Поеду за вдохновением», — подумал я. Не писалось. Я был с ней. Она обладала редкой способностью для женщин: ей нравилось, как тогда говорили «заниматься любовью». Эту способность она не использовала для решения проблем: не продавала, не притворялась, не обманывала, а растворялась, как поэт! Это была её стихия! Может, в этом и был её метод? Когда был с ней в постели, думал — вот настоящее, что никак не могу выразить: естественно, правдиво, красиво! Иногда мне казалось, это и была поэзия в чистом её виде. Без слов! Наши разговоры, как всегда, были похожи на монологи, но мне они были нужны. Она задумчиво молчала и мне, казалось, что мои суждения справедливы. Я устал от одиночества и чувствовал, что вдохновение рядом.
- Знаешь, — говорил я ей, — стихи становятся короче, как только ты приближаешься к истине, как будто она в молчании. Говоришь, значит, пытаешься понять. Молчишь, значит, уже понял и слова не нужны, и кончается поэзия. Всё меняется: современная жизнь и поэзия, бежит не только пафоса, но и красоты слов, как бы стесняется их. Не верит, что так бывает. Должно быть сжато, всё нужно быстро. Иногда, кажется, поэзия скоро исчезнет, смайлики, уже заменили междометия. А может, это высшая стадия развития человечества, когда мы будем улавливать мысли друг друга? Вот ты, ведь почти не говоришь! Может ты и есть новый представитель этого самого; будущего?
- А о чём? Все слова, слова! Мне здесь не нравится! Зачем мы сюда приехали?
- Ты же, знаешь, мне нужно писать, а у меня не получается.
- Я тебя не вдохновляю?
- Ещё как!
         Дни летели быстро. Рай какой-то! А в раю нужно просто жить! Мы долго бродили по набережной, пили вино на верандах небольших кафе.
- Скажи, тебе нравятся мои стихи?
- Да.
- А почему?
- Я так не напишу.
- А ещё почему?
- Они красивые, но грустные.
Я специально не спрашивал, понимает ли она меня, и то, о чём пишу. Боялся задавать себе вопрос, чувствовал, могу разрушить то, что ещё не понимаю и то, что всем, как я знал, было понятно и, наверное, ей тоже. Что есть понимание и нужно ли оно мне? Если ты не любишь, зачем тебе понимание? Я не хотел её понимания, потому что она была, как эталон молчаливого будущего. Другая планета!
- Ты меня любишь?
- Опять?
- Скажи!
- Мне с тобой хорошо! Я не знаю, что такое любовь. Это у тебя всё сложно, — отвечала она.
         Не зря я взял её с собой именно тогда! Эталон открывал пропасть моего одиночества: меня можно не любить, но если не любит, почему она вызывает такую любовь во мне?
- Ну как тебе, понравилось? — спросил я, когда мы вышли из музея Волошина.
- Ты опять смотрел на мёртвых и неизвестных, как у Есенина?
- Да, это странное чувство. Смотришь на фото — люди, а внизу надпись: «Волошин и неизвестные».
- Что же здесь странного?
- Ещё страннее, когда смотришь картину неизвестного художника, на которой написан портрет неизвестной. Но она ведь известна, ты её видишь, а его не увидит теперь уже никто и никогда! И неизвестность бывает разной. Я думаю, вот они жили, разговаривали, любили, и их больше нет, давно нет и о них ничего не известно, только это фото или картина, с нами также будет?
- Конечно, если только ты не станешь знаменит. И тогда в твоём музее будет висеть наше фото, а под ним подпись: «Поэт и неизвестная!»
- Знаешь, а я хочу, чтобы через сто лет после нас, смотрел кто-то на фото и видел меня и тебя сейчас.
- Какое это имеет значение?
- Не знаю, но точно имеет. Ведь что-то же должно остаться?
- Зачем? Я об этом вообще не думаю и даже страшно как-то об этом думать, нужно жить здесь и сейчас!
- Если всё кончается, получается, что жизнь бессмысленна?! Сколько было людей, и все они станут неизвестны?! Я не понимаю, что значит: «здесь и сейчас!» Вырасти как, например, дерево и просто умереть?
- Но ведь так и будет!
- Может, ты и права, может у тебя какая-то тайна, метод познания, что ли, которого у меня нет. Понимаешь, только когда я чувствую твой оргазм, вдруг осознаю всё, что тебе дано так легко. Я чувствую себя ничтожной пылинкой и вместе с тем у этой пылинки, я чувствую такой смысл и такое значение, которое выше всего моего придуманного мира, как будто в этом твоём оргазме и реализовался уже весь мой смысл! Но ведь этого так мало!
- А мне нравится, что твой смысл – мой оргазм! Звучит поэтично! Может, об этом и напишешь? И я написал тогда в Коктебеле:
Много смыслов на свете
И у каждого свой,
Учат жизнь человечки,
Играя судьбой.
Врут, родители детям,
А министры стране,
Я нашёл смысл на свете,
У меня он в твоей…!
И это было последнее, что я написал в стихах.
С тех пор прошло больше тридцати лет. То невозвратное время заставило меня заметить, что я не думаю о забвении. И теперь, когда я почти у истины, я молчу. И сейчас, восстанавливая в памяти её метод, так почему-то, его называл тогда, понимаю, не сильно продвинулся, и одна мысль успокаивает -знаю. "Может быть, сейчас, собираясь, и она освежает свою память, чтобы восстановить метод".