Нечто

1
        Даже с верхушки кедра-сухостоя, древним истуканом нависшего над тайгой - не разглядеть черты, отделяющей этот край от остального мира.  И здесь и там, - щетинистые сопки теснясь уползают к небокраю, где наконец мельчают и безвольно растворяются в серой взвеси окоёма.
        Как ни всматривался ворон в подгоризонтные дали, ничего примечательного не углядел.  В его поседевшей голове ещё не стёрлись картины тайги другой - с обильно раскиданными на еланях заимками и деревушками. С населяющими их рыбаками-охотниками и прочим таёжным людом, рыскающим по горам и долам в поисках пропитания. С их духовитыми дымами от избенных печей и лесных костров: смоляными аль берёзовыми, с ароматами стерляжьей ушицы иль мясца: отварного, жареного, копчёного… Кучами потрохов, костей и другой снеди, остающейся под сенью кустов после разделки добычи. Сытное время: с гнездованиями по вёснам, пестованием потомства… И весёлое: серёдка сыта, концы сами играют... То ложку унесёшь у поселенцев — блестящую, а если повезёт - зеркальце. Ну а вдруг одолеет тяга к прекрасному, вон, щепа торчит на суку. Оттянешь клювом - отпустишь: виу — виу...на всю округу! Товарка радёхонька...подпевает: «Кра-а!».
        Обезлюдела тайга внезапно, будто мор прошёл.

        Чередом истекало время над покинутыми балкАми и домишками занедолго обернув их замшелыми руинами.
        Редко, где по падям заприметишь человека с ружьецом. Да и добытое увозят тотчас: целиком — на грохочущих штуковинах.
        Зверья клыкастого расплодилось уйма, особо лютых волчищ. Вырезали живность подчистую…и ушли - подались к далёким  посёлкам, где надежды на поживу больше. Полёвки с землеройками - и те ушуршали незнамо куда. Вслед кинули леса спасаясь от бескормицы и родичи.
        Омертвела тайга.
        Вдруг и кедр - воронье пристанище - по осеннему ещё теплу, скинул хвою оземь… Да так и остался подпирать небосвод памятником былому величию.
        Чуть погодя, сгинула товарка.
        Зазывал её ворон долго, разгоняя утренние туманы гортанными криками...тщетно.

        Последний ветродуй, принёсший в тайгу предзимнюю стылость, махнул с чёрных ветвей гнездовище. Легло оно в бурые мхи посередь валежин и будто истаяло. Словно и не было никогда. Лишь выпавшие из тёмного чрева, размётанные окрест блёсткие штучки  свидетельствовали обратное.

        Ворон знал — грядёт зима. Снега падут тяжёлые: пригнут к земле - гибкое,  хрупкое - сломают.
        С утра, приударившие по низинам заморозки, - предвестники беды, стянули  льдом болотце, где ловились головастики.

        Изнемогший от бесплодных потуг он смиренно ожидал своей участи; подчас, истомлённо приподнимая веко, упирал чёрный зрачок в точку горизонта, из которой - по заброшенной просеке, чёрным рубцом, стягивающей бугристую шкуру тайги, - без разницы каким образом должно: прилететь, прийти, приползти, - нечто - такое, что сжалится...и заберёт его отсюда… Раз... и навсегда.

        И это нечто...откликнулось!..
Оно материализовалось из ничего и наползало от горизонта. Медленно и неотвратимо. С нарастающим гулом...слепя пульсирующими сполохами огня.
Ворон  знал - это за ним.
Он в изнеможении прикрыл глаза и покорно затих.

2
        Вездеход с трафаретной : жёлтым по зелёному, надписью вдоль бортов: «Геологоразведка» - деловито порыкивая, нарезал всепобеждающими траками бурую дернину на равные дольки, словно автомат по производству плиточного шоколада.

        Солнце, зацепившись за дальнюю сопку, нанизывало на огненные шампуры куски исчерна-синих теней, выползающих из-под сумрачных еловых лап, сопротивляясь торопыге-ночи.

        — Уф...слепит - глаза счас вытекут...подай  очки, — обратился водитель к пассажиру, сидевшему справа. — Тебе Ефимыч свезло — на меня попал...а так - приторчал бы в чужом посёлке на месячишко, пока зимник встанет...при условии, что редуктор бы отыскал.
        — Ой, и не говори!..каюсь, уболтали: свези да - свези...по магазинам...за двести вёрст-то. — Кто ж знал, что рулевое навернётся, — пассажир зацепил заскорузлым пальцем дужку солнцезащитных очков и протянул их водителю.
        — Не...двести я бы тебя не допёр, соляры в обрез...здесь путь короче в два раза, — ответил тот.

        По пятам - на жёсткой сцепке, младшим братишкой копируя зигзаги ведущего, катился неопределенной масти КамАЗ. Кузовной тент зиявший многочисленными прорехами громыхал под напором нагнетаемого воздуха, заставляя вздрагивать сидевших на лавках людей.

        Стёпку: сорокалетнего мосластого мужика: с проплешиной на темени, блёкло-синими глазами-кляксами и скорбно поджатыми губёнками на рябой физиономии, порядком достало столь затянувшееся путешествие, начавшееся с «первыми петухами» и до сих пор не завершившееся.
Ягодицы, названия своего не оправдавшие по причине крайней худобы, одеревенели настолько, что готовы  были немедля пустить корни в отполированную седалищами лавку. И если бы тело не подкидывало на ухабах...
От жёстких «приземлений» заболела поясница, напомнив о радикулите пока ещё лёгкими прострелами . Вдобавок, напирающие из дыр сквозняки, засвистали уши так, что выдули из-под темечка всё полезное, что там хранилось долгие годы. А ведь после вчерашнего обмывания юбилея: двадцатилетия мальчишника - голову нелишне было бы поберечь от сотрясений и потрясений...

3
        Недоброе утро заглянуло в оконце баньки, где он почивал после неправедных трудов, ровно в шесть с двумя нолями и голосом супруги троекратно прокукарекав, пропело:
        — Стёпа!..быстро собирайся, нас машина ждёт уже!
        — Отставить построение, — застонал болезный с полкА, не отрывая головы от березового веника, — Сёдня ж юбилей...наш...сочетание...брака...куда ты меня Фая?!
        Вместо ответа, та поднесла к уху мужа телефон, заговоривший Стёпкиным голосом:
        — Фай-ка!..ты ни предс-тавляшь...как тибя я лублю!..храню вот здесь...за грудиной...чуйство! Йя...фсё для тибя и... всигда… —  Завтре в Козульку...Ефимыча уболтал...на...камазяке евонном!.. Подарок те хочу... шубейку...не...шу-бищу...не...доху...песцову!..чтоб шла...ты...и полы...мела! — Не проспи...в шесть: нуль, нуль...
        — Ой-ё...накуролесил... — разлепил спекшиеся губы Стёпка. Приняв сидячее положение, потёр щеку с проклюнувшейся за ночь светлой щетиной и красными вдавлениеями от веток, подумал: «Ведь столько лет наотрез отказывалась!.. Выходит, уговорил...мониторинг в дышло!..десять лет не пил… Вправду видать: алкоголь извилины спрямляет. Евон-ный! - тьфу...где таких слов-то нахватался, будто триппер поймал...».
        Плеснув на лицо пригоршню воды из стоявшего на лавке ушата, он поплёлся за супругой.
  «Может обойдётся, а?.. Ефимыч забудет...проспит...или с похмела не решится» — утешал он себя, заливая простоквашей тлеющие внутри угли.   

        Как раз в это мгновение темень за окном всколыхнулась от яркого света, рыкнул и умолк со вздохом облегчения камазовский движок, и злорадный голос Ефимыча, усиленный десятиваттным мегафоном вдавил ушные перепонки в мозг: — Степа-а-н!..красно-жопый пави-ан!..выходи же...подлый трус, а не то я рассержусь!
        — Не обойдётся... — простонал  Стёпа, подпрыгивая на одной ноге и не попадая другой в брючину.
        Проклиная всех и вся, он брёл в темноте следом за женой, спотыкаясь за появившиеся будто нарочно неровности. И когда до автомобиля осталось метров пять, из его тени, чертями из табакерки, высыпало с десяток чёрных фигур подсвечивающих снизу фонариками свои кривляющиеся рожи. Мгновенно обступив супругов, они направили лучи им  в глаза и заорали нестройно и невпопад: — Поздравляем с юбилеем! С фарфоровой свадьбой вас: Стёпа и Фая!
        — Шесть утра!..меня соседи живьём закопают...— побледнел Степан, щурясь от слепящего света.
        С хохотом и прибаутками фонарики погасили. Степан стоял набычившись, исподлобья рассматривая шутников, неожиданно оказавшихся сплошь родственниками супруги. Он медленно перевёл взгляд не суливший ничего доброго на жену:
        — Исключительно сестрице...по секрету... — потупилась Фая.

        С тяжёлым сердцем забрался Стёпка в кузов, кабину заняла семья Ефимыча, уселся на свободное место у самого выхода, как раз напротив супруги. Большую часть пути пассажиры провели в траурном молчании, чему способствовали почти полная темнота и довольно ощутимая прохлада.
        «Вот и тёзку моего приснопамятного: бунтаря и мятежника - Степана Разина таким же макаром волочили на казнь. И начиналось всё аналогично: с почти безобидного “похода за зипунами”...» - придумал он и расчувствовался до спазмов в горле. Так и ехал, смахивая пальцем нет-нет да набегавшую в глаза влагу. 

        На дорогу ушло три часа. Столько же Фаина с родственниками искали доху. Непременно, чтобы в пол. К сожалению, песцовой не нашлось. Взяли выдру. Степану только и осталось, что отсчитать купюры. Отдал все свои и часть занятых у Ефимыча. Тот искоса поглядывал на Степана с затаённой издёвкой.
        — Видать, кренделей я вчера понавыписывал… — убивался Стёпка, — А спросить, в чём дело - нет уж!..такого удовольствия я ему не доставлю.

4
        Осенний день — огрызок суток. Особо не прохлаждались. Понятно, домой лучше засветло попасть. Степан умостил свою задницу «согласно купленным билетам», завидуя сияющей от счастья Фаине, подложившей под седалище новоприобретённую покупку, упакованную в чёрный с золотом пакет.
        Под тент проникли звуки заработавшего двигателя и...визгливый голос Ефимыча: — А-а-а!..“Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого”... грязесборника!
        «Сломались! — ёкнуло под сердцем у Степана, — Как чувствовал, не в добрый час всё затевалось».
Минуты через две в проёме тента показалось усато-бородатое лицо Ефимыча:
        — Рулевое полетело, — сообщил он замогильным голосом и добавил,  — Пойду, мож найду, кто на буксир возьмёт… Вы тут по косарю готовьте, если не хотите здесь переночевать.
        Ещё через час подкатил вездеход и автопоезд тронулся в путь стараясь догнать норовившее спрятаться за сопками светило.

        «Всё сегодня против меня, - кручинился Степан, - столько денег просадил, ещё и должен остался. Пять лет надсадно копил на домик, где-нибудь, в трёхстах километров от тёплого моря… Так хотелось сдристнуть из этой вечной зимы…
Чёрт дернул, не иначе, отметить мальчишник. И чёрт-то, вот он, -  Ефимыч - козёл старый: бородка клинышком, гитлеровские усики и ленинский прищур плутоватых глаз...  Он подначил… Нашёл дату юбилейную…пра-а-здник...мониторинг тебе в дышло!..

        Я за эти годы счастье видел? Не успели свадьбу спроворить, хоп - Файка беременна. Неусидчивым плод оказался, всё до срока норовил выскользнуть на свободу… Думал, здесь мёдом смазано, ага… Я б с ним обменялся местами-то. Лучше внутри бамбук курить, чем снаружи Беломор. Вот так, первые девять месяцев совместной жизни и прошли под знаком сохранения: у жены - плода, у меня -верности.
М-да...хотелки завязать пришлось на узел. Ждал, надеялся и верил - вот  родит…тут я и оттянусь...за все девять месяцев!.. Ан не тут-то и былО. Малой-торопыга покидая обжитое место причинил мамке некоторые увечья, не совместимые с супружеской совместимостью, фигурально выражаясь. После, ещё полгода!..отмечал процесс заживления засечками на дверном косяке».

        — И того, — всхлипнув неожиданно для себя, Степан начал загибать замёрзшие пальцы, но поняв, что их численности не хватает, посчитал в уме - «пятнадцать месяцев воздержания!».

        На очередной порции ухабов остатки зубов Степана отбили кастаньетами «Испанские увертюры» М. Глинки, а мозг лихорадочно продолжал выстраивать обиды прошлого в обиду настоящего: «И вот, благословенный час настал!..врачи сказали:- “Можно!”. И это - “можно” скоропостижно иссякло через две недели… Внутри Фаи опять завелось нечто спешащее покурить Беломор на морозе. И ещё - четыреста пятьдесят шесть зарубок… И эти горлопаны, окончательно оттёршие  меня от жены… Они видите ли заснуть не могут без сиськи во рту!.. А я могу?.. Могу… Ведь засыпаю же...после двух смен на работе, побегов по магазинам в поисках жратвы, тряпок, обувок и прочего барахла, так необходимых этим двум развивающимся по часам организмам...и этого... - бессмертного от  супруги:
        — “Давай завтра, голова болит”.
И ведь прожил...двадцать лет!.. И если б не зарубки, что не дал закрасить, как факт присутствия себя в этом мире...».

5
        Затеплившиеся на потемневшей половине небосвода бахромчатые светила инопланетных миров заглядывая в отворённую дверь тента, подмигивали Степану зазывая в гости, обещая сервис без затрат по разряду: «Всё включено».

        «Вот она, напротив, уселась в раскоряку на мечте моей в доху обращённой, - мысли Степана, решительно отказавшегося от приглашения звёзд перескочили к супруге. Хоть бы колени сдвинула, да полой пальто прикрыла. Задницу отрастила и шубы не видать. Помада эта... дурацкая, будто молоко пила - губы не подтёрла...тьфу!.. Сколь говорено, не мажься этой дрянью!..ассоциации несносные зарождаются… Ресницы наращенные…за которыми и глаз-то не видать… Отвислые щёки, морщины у рта… Вот и доха из выдры к месту пришлась. Ведь берёзкой была... Когда в баобаб трансформировалась?..год...два...десятилетие назад?.. Примелькалась...не заметил...».

        Блуждающий взгляд Степана вдруг выхватил из череды убегающих вдаль безрадостных пейзажей образ кедра-атланта из последних сил подпирающего мощами суливший рухнуть прямо сейчас небосвод. Сердце захолонуло от мысли; «Вот он, итог: чёрный скелет с чёрной вороной на верхушке...последней тварью, которой ты пока ещё нужен…и то, в качестве насеста».

        Автопоезд тем временем остановился. В проёме тента показалось ненавистное лицо  Ефимыча изрёкшее:
        — Девочки направо, мальчики, естественно, налево. — На всё про всё - пять минут. Время пошло.
        Народ, передвигая с трудом одеревеневшие члены, с охами-перематами, спускался вниз и разбредался в стороны согласно прописанному регламенту.
        Степан было встрепенулся, но тут же обмяк и телом, и духом. Никаких желаний организма он не чувствовал и лишь завороженно наблюдал за словно нарисованным углём на васильковом фоне неба силуэтом ворона:
        — За столько вёрст первая живность на глаза попалась. Что он тут забыл, почему не улетит к сородичам… Боится ностальгии… Чего страшиться?..это всего лишь боль по себе прежнему…

        Время остановки закончилось оговорёнными пятью минутами. Рассевшиеся по лавкам, ожившие от транса пассажиры, на крик Ефимыча из кабины вездехода: 
        — Все ли на местах?
Дружно выдохнули:
        — Все! Поехали!

6
        «Человек - величина непостоянная, - размышлял, находящийся за гранью восприятия Степан, - вот и Фая изменилась до неузнаваемости...».
        Его блуждающий взгляд упёрся в подпрыгивающий на кочках полиэтиленовый пакет с затаренной дохой. Фаины на нём не сидело.

        — Файку забыли! — с рёвом вскочил Степан, откинув полог, закрывавший дверной проём. Глаза, пошарив по сторонам, ухватили наконец плетущуюся за КамАЗом фигуру негабаритных размеров:  в жёлтом древнего покроя пальто, с развевающимися по сквозняку сине-фиолетовыми волосами, перекошенным от страха лицом с размазанными по нему тушью и помадой. С протянутыми в немой мольбе руками и глазами, в которых остановилась жизнь.
 
        — Ой! — хором вздохнула женская половина родственников, — Мужики, вы  куда смотрели?
        — Ух, — вторила басами мужская часть. — Она же не с нами нужду справляла, а с вами.
        И дальше наперебой:
        — И чо делать-то?! — Надо машину тормозить!.. А как?.. Ефимыч в кабине вездехода… Давайте хором: Сто-о-й!.. Не слышит… Так и уедем, Файки уже не видать! До дома сотня километров… Стёпка, доху-то кинь ей, замёрзнет ночью на хрен, если волки не задерут…

        Паника - штука заразная. Свёрток с дохой растворился  в сумерках догонявшей автомобиль ночи. Степан стоял подогнув в коленях ноги, уцепившись холодеющими от страха руками за каркасную трубу тента и всматривался  в темноту вылезшими из орбит глазами с напрасной надеждой - последний раз увидеть жену…
        — Фая! — набрав полную грудь воздуха, крикнул он, —  Шубу-то подбери…

        И в этот самый момент, автопоезд резко сбавил скорость и издав утробный звук, остановился. Воцарившуюся вдруг тишину безжалостно порушил раздавшийся откуда-то из-за кустов визгливый голос Ефимыча:
        — Я те говорил: суп скислый, а ты чо?..авось пронесёт… Дура!.. Вот и пронесло!.. Чтоб я ещё когда в столовке жрал!...или тебя послушал!

        Последние слова Стёпка уже расслышал на бегу. Он пробирался среди елей, стараясь не сбиться с просеки, трудно переставляя негнущиеся ноги, спотыкаясь и крича каким-то новым для себя голосом, больше похожем на вытьё раненого зверя:
        — Фа-а-я!..родная моя...я здесь...я иду к тебе!
        Крик множился, дробясь на осколки о каменные уступы сопок, и огибая их склоны по мшистым падям, перетекал к Степану затухающим эхом, будто извиняясь за неисполнение возложенных на него надежд.
        Вроде недалеко и отошёл, а свет фар уже пропал за елями и сориентироваться, в какую сторону податься, стало невозможно. Кругом темень несусветная, будто глаза твои вовнутрь собственной души повёрнуты. И страшно от этого, - жуть!.
        Поскользнувшись, Степка распластался, с хрустом  надломив тощим телом не окрепший ещё ледок. Болотная жижа, будто стосковавшись ожидаючи, приняла его в свои цепкие объятия со всей нерастраченной страстью.
        «Хорошо, плашмя упал, если бы ногами - вошёл бы гвоздём по саму шляпку» - вздрогнул Степан и ухватившись руками за нависавшую над головой еловую лапу, подтянулся и выполз из бочага.
        Стоя на карачках, будто свершая молебен не прощающей панибратства: её величеству - тайге, он чаял себя пустячным комочком пульсирующей плоти, которому, - ну очень...хотелось жить.

        Почти рядом громыхнуло, и проткнувший вселенскую черноту огненный шар воспарил над верхушками деревьев, до минимума убавив яркость космических светил.
        Визгливые вопли Ефимыча, многократно усиленные мегафоном, всколыхнули придремавшую было тишину:
        — Сте-е-па-ан!..ты безмозглый таракан!...выходи же подлый трус!
        И уже без мегафона и озабоченно:
        — Уй... Побежал я — обо...сь!

        «И в самом деле, машины - вот они, недалече и ушёл» - удивился Степка.
А над тайгой уже неслось коллективное:
        — Фая, Фая, мы тут!

7
        Ждать нечто пришлось не долго. Воздух содрогнулся от вдруг раздавшегося снизу грохота, будто молния угодила в стоящую рядом лесину, и тут же огненный вихрь опалив перья, сбил ворона с ветки кедра и увлёк в небытие.

        Ещё висела над тайгой ракета, покрывая пространство мертвенным светом, а Фая уже роняла слёзы облегчения на Стёпкиной груди, не смущаясь посторонних глаз и болотной грязи на одежде мужа.
        — А в руках у тебя?..доху что ль подобрала, — озадачился Степан когда страсти несколько поутихли.
        Фая испуганно воззрилась на мужа и недоуменно пожав плечами, достала из-за спины, весьма схожую с кучей тряпья, тушку ворона: со свисающими чуть ли не до земли, безвольными крыльями:
        — Почти на голову мне свалился, из ракетницы видать попали...живой ещё: сердечко колошматит, - может выхожу, зоотехник я или кто?!  — Да и Мотьке нашей развлекуха. А ты почему про доху спросил?

        Ехали молча. Степан и Фаина восседали рядом. На коленях Фаи покоилось бессознательное тело ворона, бережно поддерживаемое её натруженными руками. Тепло исходящее от дородного тела супруги отогревало трясущегося в ознобе Стёпку, укутанного в шерстяное одеяло, недавно купленное и одолженное по случаю, кем-то из родственников, потому как мокрую одежду пришлось снять. Он явственно ощущал как в душе нарождается нечто: новое, необычное, светлое чувство, название которому он пока не придумал. И дивился ему - захлестнувшему нутро благодатным огнём с непременным желанием поделиться им с женой и окружающими...

        Под тентом вспыхнули фонарики, узкими потоками света шинкуя на части темноту и чей-то сочный бас загудел благовестом, наполняя сердце восторгом: «Из-за острова на стрежень...».
        Стёпка не подпевал, он смежил веки от внезапно нахлынувшей неги и придурковато улыбаясь шептал:
        — Нельзя в одну реку войти дважды!.. Но сколько бы раз не входил: река остаётся...рекой...


Послесловие:

        «Свершилось!» - ворон оглядывал новый мир с чувством удовлетворения. Чуть омрачала впечатление стесняющая пространство сетка… Но, кто же знает, для чего она на том...на этом! свете. Может, защищает от желающих покуситься на блага: еду и питьё, которых здесь вдоволь!
        Кра-а-а, - услышал он вдруг знакомый голос и повернув седую голову, увидел свою некогда пропавшую товарку…

        По весне уже, вслед сошедшим снегам, отыскал доху Степан аккурат меж корней того величавого древа. Цела оказалась. Спасибо Ефимычу, не отказал подбросить.
        А кедр-то по весне...зазеленел опять... По-прежнему подпирает небосвод, не давая тому сверзиться на нас, грешников…
        Бывает: сбрасывают хвою дерева, если невмоготу становится.



январь 2023 г.