Русская песня

I

Считается, что Пушкин пишет «Капитанскую дочку» если не наспех, то почти без правок. Журнал «Современник» требует рукопись, поджимают кредиторы. Эта спонтанность написания относится и к черновикам, например, поездка Гринёва в деревню к родителям в разгар пугачёвского бунта – важная глава изъята автором из конечной редакции романа не по художественным, а цензурным соображениям. Но изучая тот отрезок его жизни (1833 год) очевидно, что и в идеальных условиях для создания романа – нет ни долгов, ни сроков – он бы всё равно написал его достаточно скоро.

Ещё более поразителен тот факт, что, путешествуя из Москвы в Оренбург в сентябре 1833 года через Среднее Поволжье Александр Сергеевич замышляет не роман, а историческое исследование – «история Пугачёва», позднее – «История пугачёвского бунта». Смена названия меняет саму суть: история бунта устами Пушкина доказывает лишь одно: он не историк, а гений художественной прозы, и ему стоило написать только портреты героев из «Капитанской дочки».

Скорость создания романа объясняется тем, что автор лично побывал в большинстве мест главных событий восстания яицких казаков, изучая свидетельства о бунте из уст местных жителей, в том числе мифологию их предков, современников Пугачёва. Поскольку Пушкин обладал феноменальной продуктивностью, за время поездки он, пусть и на перекладных, успевает вести дневник, делать наброски к исследованию и роману – то есть, работает в трёх литературных ипостасях.

Нужно ли после этого, вернувшись в Петербург, вымучивать «Капитанскую дочку»? Вопрос наивный, если понимать дар Пушкина. И сугубо технический: память и усидчивость без светских излишеств. Впрочем, и они Александру Сергеевичу никогда не мешали.


II

Путь по Симбирской дороге через нынешнюю Самарскую губернию Пушкин совершает галопом, останавливаясь лишь ради трапезы и смены лошадей. Исследователи маршрута сходятся в том, что, переправившись под Симбирском через Волгу, Пушкин проехал через Чувашский Калмаюр, Никольское на Большом Черемшане, Резаново, Бирлю, Мусорку, Еремкино, Старую Бинарадку, Красный Яр на Соку (последние четыре селения находятся на территории нынешней Самарской области). Еремкино, Старая Бинарадка были в 1833 году мордовскими деревнями, стояли на территории калмыцкого поселения. На территории нынешней Самарской области поэт проехал по почтовому тракту через станции Алексеевскую, Мочинскую, Федоровку, Борскую, Новинки, Мойскую.

Всё – так, но в самой Самаре, куда ведёт неприметная просёлочная дорога, Пушкин не был и не планировал: его цель – Оренбург, и обратите внимание: ещё 16 сентября 1833 года он только въезжает на территорию Самарской области, а уже утром 18 сентября прибывает в Оренбург. День спустя он пишет Наталье Гончаровой: «Насилу доехал, дорога прескучная, погода холодная». В черновиках романа «Капитанская дочка» есть фрагмент: «Я ехал по степям Заволжским. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересечённые холмами и оврагами. Всё покрыто было снегом. Я видел одни бедные мордовские и чувашские деревушки…».

Я склонен полагать, что эти слова изъяты из романа Пушкиным по одной причине: он не хотел обижать местных жителей, «простонародье», из которого вывел собирательный образ Савельича. Более образованный человек, например – самарский литератор Второв, который встретился с Пушкиным в Симбирске, мог объяснить ему, что таинства Поволжской Булгарии лучше всего постигать летом; Александр Сергеевич и сам понимал, что грядут зима и бездорожье, поэтому насущно успеть всё в уже холодном сентябре (Среднее Поволжье той эпохи не знает, что такое бабье лето, «осень первоначальная» укладывается в конец августа – первые числа сентября, а уже в начале ноября вероятны первые морозы).

Тем не менее, рождается прекрасная мифология: Пушкин останавливает экипаж и смотрит на уже холодные Жигули, огромные и нетронутые пространства вокруг, а после видит тот самый дуб, что стоит до сих пор в нашем Лукоморье. Благодать отыскать его дана только пушкинистам, а не узнать этот дуб – невозможно. В июле 2013 года, находясь как раз на границе Самарской и Ульяновской областей, между которыми – небольшой лес на берегу Куйбышевского водохранилища, я тоже искал тот дуб, но благодать меня не посетила.

Это неважно: в моих наушниках – «Русская песня» (Кашин – Башаков), «дрогнет зверь в седых измученных лесах», «наше всё» was here, и я помню почти наизусть: «Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу, — ворчал он про себя, — кажется, дитя умыт, причёсан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!».

Так выглядит один из лучших дней моей жизни. И тогда, и сейчас.