Мальковский

1. Мальковский.
Эта история случилась много лет назад в одном маленьком курортном городке. Возможно, именно в том, в котором живёте вы. Или в том, в котором вы любите отдыхать во время отпуска. Там вы найдёте множество прекрасных людей, одним из которых был Дональд Мальковский. О нём и сложилась эта добрая, хорошая история.
Типография мистера Мальковский находилась на самой окраине города. Пользовалась ли она спросом? Это риторический вопрос. Лучше спросите, пользовалась ли спросом рыба в магазине мистера О’Брайана, который находился через два дома от типографии. Да и разве нужны кому-то в разгар летнего пляжного сезона визитки, афиши, а тем более книги? Во всяком случае, лучше закупиться парочкой жирных форелей и приготовить их на ужин, устроиться на веранде с бокалом вина и поговорить о том о сём со старым добрым другом, чем провести весь летний вечер в одиночку за чтением книги. Вы согласны?
Так, к великому сожалению мистера Мальковский, думали все жители одного маленького городка. Поэтому последнее, что четыре месяца назад заказывали в его типографии, были две тонкие брошюры. Да и то, это были кулинарные рецепты рыбных блюд. Поэтому всё, что мог себе позволить на обед Дональд Мальковский, была вовсе не рыба, как вы, уважаемый читатель, могли подумать. Его нехитрая порция, которая могла уместиться на маленькой ладошке ребёнка, была равна одной четвертой рациону обычной горожанки.
На белой тарелке с голубой, местами поцарапанной каёмке, вальяжно перекатывались с места на место три чёрненькие толстенькие маслинки, которые залежались в жестяной банке, чья крышка поржавела от влаги. Дональд не любил этот деликатес, поэтому долго откладывал данную трапезу на чёрный день. И вот, чёрный день настал, и чёрные шарики деловито перекатывались по тарелке. А с ними соседствовал один кусочек ржаного хлеба – чёрного, как вы уже могли догадаться. Бедный, он скромно устроился рядом с маслинами, а два ломтика чуть подсохшего сыра гордо возлежали на хлебе, стараясь покрыть всю его поверхность так, чтобы хоть немного порадовать одинокий кусочек.
А сыр Дональд, увы, покупал не сам. Разве ему было на что? Его угощала соседка миссис Макконахи, каждое утро, подсовывая свежие ароматные ломтики под дверь, часто добавляя к ним, то свежего хлеба, то сочных овощей. Эта миловидная вдова давно положила бы глаз на Мальковский, особенно если учесть, что высокий еврей был весьма недурён собой. Но нисколько нескрываемая бедность бизнесмена отпугивала даже самых пылких воздыхательниц. Коих, впрочем, было не слишком много.
– Ну что ж я могу поделать? – жаловалась каждое утро миссис Макконахи подруге и, печально вздыхая, провожала влюблённым взглядом шедшего на работу Дональда, – он же даже простой счёт в ресторане оплатить не сможет. Как я заведу отношения с таким бедняком? Это же сплошное чудачество!
После этих слов статная женщина с густыми каштановыми волосами всякий раз гордо отбрасывала красивый локон волос, сопровождая это действие ещё одним печальным вздохом.
– Чудачество, да и только, - печально повторяла она.
Разумеется, это было чудачеством. А, увы, миссис Макконахи чудачкой не была. При всей своей любви к ярким экстравагантным нарядам она была продуманной, в каких-то моментах даже слишком продуманной женщиной. Прекрасная вдова ещё со времён замужества составляла обеденное меню на неделю и ни разу за шестнадцать лет от него не отошла. Даже ни один самый простой ингредиент не был изменён. Поэтому хвалёная продуманность не позволяла миссис Макконахи решиться на сближение с мистером Мальковский.
А Дональду это было на руку. Казалось, его не интересовало ничего, кроме своей типографии, в которой он проводил целый день, лишь на двадцать минут позволяя себе отлучиться на обед. Но, несмотря на каждодневный труд, его дело никак не приносило доход. Все советы родственников закрыть типографию альтруист отметал с яростью, давая волю своему безграничному, а порой чересчур даже фанатичному чувству любви. Ведь типография служила ему верой и правдой целых восемь лет. И пусть она не приносила прибыль, не кормила Дональда, зато моральную пищу давала сполна.
Поэтому, казалось, Мальковский был привязан к своей типографии больше, чем к женщинам. Она, по крайней мере, не скандалила и не била посуду, которой в доме и без того было мало. Особенно мало её стало после бывшей жены, которая любила в порыве гнева замахнуться какой-нибудь кружкой в бедного Дональда, никак не реагировавшего на подобные спектакли. Судя по всему, Розочка ушла от него по этой самой причине, когда поняла, что посуду бить было бесполезно, да и уже почти нечего. А бить своего исполинского мужа было вовсе бессмысленно и неразумно.
Как читатель, должно быть, догадался, Мальковский был евреем, но весьма нетипичным евреем. Ростом он был метр восемьдесят восемь, если быть точной. Мужчина пошёл против своей природы не только по внешности, но и по характеру. Ещё с детства Дональд был особенно честным и справедливым ребёнком, чем обескураживал своих обеспокоенных родителей. Несмотря на этот неутешительный факт, благородная чета Мальковский верила, что с годами семейная кровь в жилах любимого сына забурлит по-настоящему.
В это верила и молоденькая Роза Хельцберг. Будучи весьма расточительной особой, она быстро положила глаз на молодого, привлекательного, в те первые годы ещё преуспевающего владельца типографии. Но когда через пять лет дела Дональда резко пошли на «нет», женщина поняла, что с мужем-неудачником коротать свою молодость бессмысленно. Будучи статной, видной еврейкой, она считала ниже своего достоинства жить на совсем незначительные доходы мужа, которые всегда умещались в ладони одной руки – маленькой ладони еврейского ребёнка, которого у них так и не было. Но Дональд не стал возражать и после развода почувствовал весомое облегчение и существенное сокращение расходов.
Но, несмотря на это существенное сокращение расходов, доходы его так и не прибавились. Именно поэтому все родственники прервали с ним всякое общение. И немудрено. Ведь за всю свою жизнь он ни разу не взял лишнего цента со своего клиента, чем очень огорчал родных, а особенно родителей, ведь он был совсем нетипичным сыном в своей семье. Братья Дональда, обладая деловой жилкой и железной хваткой, давно преуспели в бизнесе.
А вот дела Мальковский всё не шли на поправку. Цены в своей типографии Дональд устанавливал совсем не рыночные, а почти как по себестоимости, делая лишь небольшую наценку на материалы.
Думая обо всём этом, бедный еврей широко улыбался. Он уже подошёл было к своей типографии, как увидел двух мужчин с камерами прямо у входа.
– Это шо за сицилийский огурец такой? – подходя ближе, воскликнул Мальковский непрошеным гостям. 
  – Мы не сицилийские огурцы, сэр, – ответил высокий мужчина в кепке и с микрофоном в руке, – мы репортёры, – продолжил он, сделав весьма деловое выражение лица. – Наша новостная программа снимает сюжеты о честных бедных людях города. Мы знаем, что вы именно такой человек, очень честный и добропорядочный. Поэтому хотим взять у вас интервью.
– О, да, – Мальковский благодушно сменил гневное выражение лица, и на его губах засияла любезная улыбка, – это про меня, – он поправил галстук и, усмехаясь, добавил, – только я не бедный, а нищий. Можете спросить мою жену Розочку, она именно поэтому от меня и ушла.
– У вас, должно быть, очень интересная история, – ответил журналист в кепке и улыбнулся шутке Дональда, – позволите взять у вас интервью? – спросил он, включая микрофон.
– Интервью? Что вы, что вы, – запротестовал Мальковский, – меня этому не учили.
– Да здесь не надо ничему учиться, – уже настойчивее проговорил журналист, – вы просто отвечайте на наши вопросы.
– О, отвечать на вопросы? – переспросил Дональд. – О, я обожаю викторины! В школе я был лучшим учеником. Спросите мою учительницу миссис Ковальски, она подтвердит. Правда, она меня больше не любит, после того как я случайно спалил ей волосы паяльной лампой, – добавил он после некоторой паузы.
Оператор хихикнул, а высокий мужчина в кепке косо поглядел на него. Ему явно не нравился ход событий, но работа есть работа.
– Хорошо, хорошо, – теряя терпение, простонал он, – давайте приступим к делу. Вы готовы? Мы включим камеру, и вам нужно смотреть на меня и спокойно отвечать на вопросы.
– Хм, – прокряхтел Мальковский, опираясь на деревянную дверь типографии, – а вопросы не очень сложные?
– Нисколько, – ответил журналист, закатив глаза, – сейчас увидите.
– Увижу? Ах, тогда не надо, – проговорил Дональд, – меня уж зрение подводит.
–– Очки вам не нужны, вы всё услышите, – в голосе мужчины слышалось недовольство.
– А, ну сразу сказали бы, – улыбнулся Мальковский и добродушно похлопал журналиста по плечу, отчего тот стал ещё более недовольным, – со слухом у меня всё в порядке.
«А с головой явно не всё», – подумал высокий мужчина, а вслух произнёс:
– Итак, мистер Мальковский, когда вы открыли свою типографию? – с этими словами журналист, хорошо выучивший все вопросы, поднёс к Дональду микрофон и кивком головы дал знак оператору включить камеру.
– Ого, шо прям сюда говорить? – удивился еврей, и его густые брови поползли на весьма широкий лоб.
Журналист недовольно посмотрел на оператора, который всё понял и выключил камеру.
– Мистер Мальковский, – заговорил он, – будьте добры не задавать лишних вопросов. Всё что вам нужно – это отвечать в микрофон.
– А, сразу бы сказали, – произнёс Дональд, вновь по-дружески хлопая журналиста по плечу, – теперь всё понятно. А меня что же, ещё на камеру снимать будут?
Журналист почти беззвучно прорычал, а потом, широко улыбаясь, произнёс.
– Конечно, мистер Мальковский, мы ведь не просто так сюда камеру тащили.
– Бедолаги, – сочувственно проговорил еврей, – а я думал, вы доехали на машине, а вы, оказывается, пешком шлёпали. – Дональд покачал головой.
– Да не шлёпали мы никуда, – процедил сквозь зубы журналист, крепче сжимая микрофон.
– А как же сюда добрались тогда? – удивлённо поглядел на него Мальковский.
– Всё, хватит пустой болтовни, – выходя из себя, повысил голос мужчина, – нас сюда привезли на служебной машине.
Дональд недоверчиво посмотрел на журналиста и покачал головой.
– Выходит, сэр, вы обманщик. Вы сказали, что тащили камеру.
Молчаливый оператор, за всё это время не издавший ни звука, не выдержав, усмехнулся. Этим он вызвал ещё большее раздражение журналиста и подверг себя немалой опасности, потому что высокий мужчина кинул на паренька весьма грозный взгляд.
– Пожалуйста, мистер Мальковский, давайте прекратим уже эту комедию и преступим к делу, – собрав последние крупицы своего исчезающего терпения, проговорил журналист.
– Всё, нет времени, уважаемый журналист, – проговорил Мальковский, – у меня работа стынет, мне пора.
С этими словами Дональд развернулся и уже собрался было повернуть ключ и открыть дверь типографии. Но опешивший журналист вовремя спохватился, иначе все его старания пошли бы насмарку.
– Мистер Мальковский, извините за мою грубость, – чувствовалось, что вся спесь мужчины разом исчезла, хотя эти слова ему дались действительно нелегко. – Мне стоило быть поделикатнее. Давайте уже, наконец, начнём интервью, – взмолился он.
– Что значит «начнём»? – обескураженно взглянул на высокого мужчину Дональд, – а всё это время вы чем занимались тогда?
Тут журналист и вовсе не нашёлся, что ответить. Он лишь почесал затылок, так что его чёрная кепка поползла на его менее широкий, чем у еврея, лоб.
– Это было не интервью, сэр, а пустая болтовня.
– Так вас этому в ваших университетах учат, болтовнёй заниматься? – не выдержал Мальковский и повысил голос. – Вы пришли сюда тратить моё время? Увольте, у меня много работы, – Дональд повернул ключ, и замочная скважина издала еле слышный щелчок.
Такого случая у журналиста ещё не было за всю его жизнь. Таких странных личностей мужчина в кепке ещё не встречал, в этом он был абсолютно уверен. Но делать было нечего, задание должно быть выполнено, поэтому собрав всю силу воли в кулак, он медленно произнёс.
– Приношу свои извинения, что потратили ваше время. Уделите нам ещё несколько минут, пожалуйста, – левый его глаз в этот момент подвергся приступу нервного тика, но Дональд едва мог это заметить, разве что краем правого глаза, который у него, благо, не мигал.
– Хорошо, – ответил еврей, улыбнувшись так, что никто, кроме подбежавшей собаки этого не заметил.
Журналист облегчённо выдохнул и поспешил задать свой долгожданный вопрос.
– Сколько лет назад вы открыли свою типографию, мистер Мальковский?
– Дайте уж вспомнить, – произнёс еврей, почёсывая голову, так что потрёпанная в некоторых местах коричневая фетровая шляпа чуть не покатилась вниз, – о, да, восемь лет уж прошло с момента, как на этом самом месте появилась моя дорогуша-Марго.
– Марго? – посмотрел на Дональда журналист.
– Конечно, я так назвал свою типографию, – похлопав себя по плоскому животу, (ведь на маслинах особо не поправишься) проговорил Мальковский.
– А кто такая Марго? – спросил высокий мужчина.
– Вы что, неуч? Чему вас только учат в ваших умных университетах? Это же Маргарет Митчелл! – тут голос Дональда задрожал от восторга. – Я влюбился в неё, когда ещё был юнцом и зачитывался её «Унесёнными ветром». Эх, было время, – выдохнул еврей, смакуя приятные воспоминания.
Тут оператор, ответственно снимавший репортаж на камеру, тихо хихикнул. Журналист сделал вид, что не заметил оплошности подопечного и продолжил интервью, поскорее переведя дух.
– А какая у вас была на то время аппаратура?
– О, самая лучшая аппаратура, – вновь погладил себя по животу еврей и довольно ухмыльнулся, – я этим аппаратом до сих пор горжусь! Этот аппарат достался мне по наследству от батюшки. О, да, он у меня тоже был типографских дел мастер.
Паренёк с камерой громко ухмыльнулся, так что высокий мужчина в кепке одарил юнца грозным взглядом.
– Хорошо, хорошо, – сменил тему журналист, – а как вы нашли своих первых клиентов?
– О, мои первые клиенты – это мамуля и папуля. Они мне на обед пирожки вкусные носили, а я им пригласительные на годовщины печатал. А годовщин у них было столько, сколько виноградинок на лозе, так то, – гордо заявил Мальковский.
– Конечно, конечно. Разве могло быть по-другому – пробормотал себе под нос журналист, – а не из родственников клиенты были?
– Да, само собой разумеется, – довольно улыбнулся еврей и выпрямил плечи, так что, казалось, стал ещё на несколько сантиметров выше, – была Розочка.
– А кто такая Розочка? – медленно проговорил высокий мужчина.
– Эх, – покачал головой Дональд, – я же говорил, Розочка – моя жёнушка, правда, сбежавшая, – улыбнувшись, добавил он.
– Мистер Мальковский, –выдохнул журналист, – я же спросил не из родственников.
– А как же, тогда, когда она первый раз пришла в типографию, она родственницей ещё не была, – лукавая улыбка появилась на лице еврея, – на это у меня ушёл целый месяц.
– Понятно всё с вами, – кашлянул журналист и поторопился перебить Дональда, – а много клиентов было в первые годы?
– О, – улыбнулся Мальковский, – да хоть ложкой ешь. Можете мясника Томаса спросить, – засмеялся он, – у него спрос на товар тогда резко упал. Людям стала не нужна пища для желудка, а вот пища для ума – пожалуйте. Этим я их хорошо кормил. Томас так взъелся на меня, что как-то пришёл ко мне с топором, но благо дело закончилось лишь смачным спором, а не смачным стейком.
«Как жаль, вот новость была бы», – подумал журналист. А юнец-оператор наконец не выдержал и громко засмеялся вместе с Мальковский. 
Мужчина в кепке, явно уставший от всей этой бесконечной процедуры, вытер несколько капель пота со лба и со вздохом на удивление спокойно произнёс:
– Поехали дальше.
– Куда? – спросил Мальковский.
Камера из рук оператора чуть не выпала.
– А что случилось потом? Почему прибыль упала?
– Во всём виноват этот прохвост О’Брайан, – гневно прорычал Мальковский, грозя кулаком неведомо кому. – Его рыбный маркетинг мне карты попутал. Все мои клиенты к нему сбежались, а этот негодяй мне даже скидку ни разу не сделал. Мне эти маслины после обеда до сих пор поперёк горла стоят, – Мальковский демонстративно схватил себя за шею. – А вы, кстати, уважаемые, уже отобедали? А то у меня ещё несколько маслинок осталось, я с удовольствием с вами поделюсь, – Дональд вновь по-дружески похлопал по плечу журналиста, которого, казалось, уже ничто не может вывести из себя. Весь курс спецподготовки к стрессовым ситуациям был пройден благодаря лишь одному еврею.
– А я бы с превеликим удовольствием поел, мистер Мальковский, но лучше покажите нам свою типографию, – сказал журналист с каменным выражением лица.
– О, извините, сегодня у меня генеральная уборка! – довольно добавил Мальковский. – Простите, но мне пора! – крикнул он журналистам, и не говоря больше ни слова, открыл деревянную дверь и быстро захлопнул её прямо перед недоумевающим журналистом и улыбающимся оператором, который явно позабавился развернувшейся перед ним комедии.
Дональд запер дверь изнутри и быстро нащупал рукой выключатель. Единственная висевшая на побелённом потолке лампочка загорелась. Размером комната была не маленькая, но и не слишком большая, метров восемнадцать. На старом, видавшем виды окне обосновались воинствующие пауки, которые боролись друг с другом за каждый сантиметр пространства. Дональд поначалу тоже боролся с ними, но потом привык к своим гостям, а с одним даже подружился, дав своему паутинистому приятелю имя Гоша. Мальковский уже и сам не помнил, почему так назвал паука, но рассуждать на эту тему было бессмысленно, поэтому Дональд перестал задавать себе этот вопрос.
Молчаливо поприветствовав друзей доброй улыбкой, еврей прошёл к единственному в комнате столу, стоявшему вдоль одной из стен. Выдвинул пошатывающийся табурет и, усевшись на него, глубоко вздохнул. Вставив лист бумаги в печатную машинку – единственный аппарат в типографии – Дональд начал что-то печатать. Спустя час непрерывной работы Мальковский поставил точку и подписал новый рассказ фамилией известного на всю страну писателя. Фамилией очень известной, но не своей.
2. Николсон.

Марк Николсон был прекрасным писателем. Писателем популярным и востребованным. Его работы издавались в таких масштабных газетах, как «Times», «Observer», «Sun», «Evening Standart» и во многих других. А его печатные издания каждый день разлетались с книжных полок с большим тиражом! Более чем десяти тысяч экземпляров его последнего романа были распроданы меньше чем за месяц.  Что и говорить о зарубежных изданиях, которые пользуются не меньшим спросом.
А ведь ещё три года назад о литературных попытках Марка знала только жена и закадычный друг детства. С Дональдом Мальковский Николсон познакомился ещё в лет восемь или девять, когда, будучи невысоким и слабым мальчуганом, получал изрядные тумаки от одноклассников. Тогда высокий не по годам Дональд, который только перевёлся в новую школу, нашёл себе друга и стал его заступником.
То были годы резиновых сапог, пробежек по лужам после дождя, полных карманов лакричных конфет и ещё неизвестных, впервые появившихся на прилавках магазинов жевательных резинок, а также множества ссадин, ушибов и синяков. Тогда два друга могли легко преодолеть расстояние в двенадцать километров на своих велосипедах и даже не запыхаться. Тогда Дональду и Марку горы казались по плечу, а реки – по щиколотку.
Их детство было активным, как детство любых мальчишек того времени, а иногда даже слишком активным. Никаких тебе компьютерных игр, смартфонов и прочих гаджетов. Только жвачки, картофельное пюре с тефтелями на обед, новые главы из «Таинственного острова», а по вечера – чёрно-белое кино в кругу семьи. В те годы радуга казалась ярче, яблоки в карамели были слаще, карточные игры – азартнее, а симпатичные девочки из параллельного класса – красивее и неприступнее. Тогда дышалось по-другому, пелось по-другому и жилось по-другому, не так, как живётся сейчас современным мальчишкам.
Эта мысль вернула писателя к размышлениям о сыне. Николсон младший был замечательным ребёнком. В два года он, будучи ещё тем сорвиголовой, бегал по саду босиком с такой прытью, что мама еле поспевала за ним, спасая то ли сына от ушибов, то ли только что посаженные грядки от гибели. Но после пяти, когда стали проявляться первые признаки болезни, его былая прыть поубавилась, и порой приходилось часами вытаскивать Криса на прогулку. После нескольких физиотерапий и длительного курса реабилитации его состояние заметно улучшилось, и, как сказали врачи, болезнь отступила. Но следы пережитого эхом отпечатались в душе ребёнка. Сейчас Крису было семь, и за свою ещё совсем недолгую жизнь мальчик повидал столько трудностей, сколько не каждый взрослый смог бы выдержать.
Николсон сглотнул и негромко откашлялся. Он прошёл по длинному коридору, с двух сторон которого можно было увидеть деревянные окна. На них, танцуя на ветру, красовались лиловые шифоновые занавески. Он остановился у деревянной двери своего кабинета и, открыв её, вошёл внутрь. Хорошо выстланный паркет блестел после недавней уборки. Марк мысленно поблагодарил мисс Крауберг, которая подрабатывала у Николсонов, когда у жены не хватало времени на уборку, потому что слишком много работы было и в благотворительных центрах, и в больнице, которую он спонсирует с момента первого литературного успеха, и, разумеется, в саду и огороде, которые требуют немалого ухода. Не меньшего ухода требует второй малыш, родившийся год назад. Этот сорванец, так же, как и брат когда-то, бегает по саду и время от времени врезается то в розовый куст с острыми шипами, то в какую-нибудь скамейку. Таким образом, лето у Миссис Николсон выдалось не самое лёгкое.
Марк подумал о своей жене, и улыбка заиграла на его лице. Кларинда была удивительной женщиной. Не зря говорят, что за каждым великим мужчиной стоит великая женщина. Разумеется, великим писатель себя не считал, но жене такое звание предписывал безоговорочно. Как тяжело было ей в первые дни, когда они только узнали о болезни сына, когда их финансовое состояние ещё оставляло желать лучшего, и когда платить за лечение не представлялось возможным. Сколько храбрости было в ней не поддаваться нахлынувшим эмоциям, а стать опорой не только для сына, но и для мужа. Ведь именно она поддерживала его в те тяжёлые времена.
Прокручивая в голове образ жены, Николсон подошёл к своему письменному столу, который стоял у венецианского окна и был освещён ярким солнечным светом, сел на деревянный стул, обитый светло-коричневым гобеленом, взял со стола толстый томик своего последнего романа «Mr. Husband and Mrs. Wife»* и бережно открыл первую страницу. В верхнем углу листа было написано:

«Любимой жене, которая вдохнула в меня надежду».

Марк о чём-то задумался на мгновение, а затем положил книгу на место и открыл первый ящик выдвижного стола, где всегда хранил рукописи. Его последний рассказ лежал сверху, так что долго искать не пришлось. Писатель только вернулся от редактора, который с воодушевлением одобрил его новую работу. Николсон пролистал обложку и предисловие и стал читать первую главу. Дойдя до середины, он несколько раз усмехнулся, а в конце и вовсе расплылся широкой улыбкой.
– Приятно видеть друга в хорошем настроении, – послышался голос Дональда, который без стука вошёл в кабинет.
– О, дружище, а я как раз о тебе думал! – голос Николсона был довольным и радостным.
– Неужели я такая важная персона? – улыбнулся Мальковский, снимая свою любимую фетровую шляпу и бережно положив её на стол.
– Ещё бы! А ты думал! – ответил Марк, радушно приветствуя друга тёплыми объятиями.
– Мы не виделись всего два дня, а ты успел соскучиться? – спросил Дональд, удивляясь столь пылким эмоциям друга. – Что случилось? Ты прямо сияешь от счастья.
– А ты разве не знаешь? Вот мой новый рассказ, – ответил Марк, протягивая другу рукопись.
– А откуда мне ж знать? – усмехнулся Дональд и взял стопку напечатанных страниц.
– Ну да, ну да, – еле слышно пробубнил себе под нос Марк и громче произнёс, – почитаешь?
– Сейчас поглядим, – заинтересованно ответил Мальковский и открыл первую страницу. – Как Крис? – серьёзно спросил он, увидев крестника через окно.
– Хорошо, – улыбнулся Марк, с любовью глядя на сына, который сидел на скамейке во дворе с книгой в руках, а рядом с ним, широко зевая, лежал пушистый, вдвое больше самого Криса, сенбернар.
У мальчика была очень приятная внешность, доставшаяся ему, как считал Марк, от матери. Даже отсутствие волос после облучения не повлияло на природную красоту ребёнка.
 – Зачитывается твоим новым рассказом? – спросил Дональд, опускаясь в мягкое кресло.
– Не, – покачал головой писатель, – его ещё не напечатали, только утром отнёс в редакцию. Это, кажется, «Платяной шкаф».
– М, – промычал Мальковский, кивая, – и как ему?
– Прекрасно, Крис обожает фэнтези, – Николсон внимательно наблюдал за реакцией друга.
– Да я не про «Шкаф», – небрежно проговорил Дональд, – а про твой новый рассказ.
– А что, я не могу написать фэнтези? – спросил Марк и внимательно посмотрел на друга.
– Не знаю, ты же раньше такое не писал, – ответил еврей и принялся читать.
– Кстати, – Николсон нарушил наступившую паузу, – не замечаешь, главный герой уж очень похож на тебя.
• Mr. Husband and Mrs. Wife – (перевод с английского) мистер муж и миссис жена.

– И чем же, он что, тоже красивый высокий еврей? – отшутился Дональд.
– Почти, – улыбнулся в ответ Марк, – он плотник, который на удивление всем оказался талантливым танцором. Он скрывал это и никому не говорил. Он даже друзей обвёл вокруг пальцев и не выдал себя, – пока он говорил, внимательно поглядывал на друга и с интересом наблюдал за его реакцией.
– Неужто я похож на танцора, – засмеялся Мальковский, разводя руки, – хотя, погоди, на свадьбушке кадриль я танцевал, – и он встал, гротескно поклонившись. – Сейчас поглядим, что ты там про меня написал, – добавил Дональд, усаживаясь обратно в мягкое, удобное кресло.
Несколько раз во время чтения еврей громко смеялся, а к концу последней страницы и вовсе захохотал до слёз.
– Ну и танцоришка, ай да хитрюга, – продолжал смеяться он.
Николсон пристально смотрел на товарища, а потом, улыбаясь, сказал.
– Ага, сам не знаю, как мне в голову пришла такая идея.
– Да ладно тебе, не скромничай, – Мальковский похлопал друга по плечу и вернул ему рукопись. – Не угостишь лучше друга кофейком, – спросил еврей, увидев на столе две чашки ещё не тронутого кофе и тарелку с печеньем и круассанами, которые заботливо принесла друзьям Кларинда.
– Разумеется, угощу, – ответил Марк, пододвигая поднос к другу, – оставайся лучше на обед, он уже готовится. Сырные лепёшки жены просто объедение.
– Я знаю, это я люблю, – похлопал себя по животу Дональд, довольно приговаривая – это по моей части. Хотя в последнее время я изрядно поправился на плюшках и пончиках миссис Бэрлингем, – с этими словами он жадно вдохнул аромат шоколадного круассана и откусил сразу половину.
Николсон промолчал. На той неделе он пил чай в пекарне миссис и увидел своего друга, который еле наскрёб мелочь на уценённый хлеб. В тот вечер Марк так и остался незамеченным, и Дональд не имел понятия о том, что товарищ детства теперь знает о состоянии его дел.
– Дружище, у меня к тебе разговор, – проговорил Николсон неожиданно ставшим серьёзным голосом, когда Мальковский закончил трапезу, – два года назад ты продал почти всё своё оборудование и…
– Опять ты за свою шарманку, – отмахнулся Дональд.
Марк привык, что друг постоянно уходит от темы, когда речь заходит об этом.
– Не отказывай мне снова, – настойчиво произнёс он, – я хочу отблагодарить тебя. И на этот раз я не приму отказа, – железным голосом добавил писатель.
– Примешь, не примешь – твоё дело, – проговорил Мальковский, вставая, – мне никакая благодарность не нужна, – в его голосе слышалась явная обида. – Я счастлив, когда вижу Криса здоровым. Вот лучшая награда и благодарность, – решительным тоном отрезал Дональд, выходя из кабинета и оставляя своего друга без компании.
Николсон остался сидеть в полном одиночестве. Через минуту он дотянулся до стоявшего на столе телефона и набрал нужный номер. Когда на другой стороне послышался знакомый голос, писатель громко произнёс:
– Да, можем встретиться через два часа в кафе «Неаполь»? Хорошо, мне нужно узнать все подробности.
Положив трубку, Марк вышел из кабинета, а рассказ так и остался лежать на столе.
***
Кафе «Неаполь» неспроста носил такое название. Нет, оно не находилось в Неаполе, но лишь позаимствовало атмосферу этого прекрасного городка. Находясь на берегу моря, оно словно переносило гостей в солнечную Италию. Весь интерьер был выполнен в нежном средиземноморском стиле: плетёные мягкие кресла с голубыми подушками, стеклянные винтажные подсвечники, кашпо с цветами на стенах, со вкусом сервированные столы, на каждом из которых красовалась ненавязчивая цветочная композиция и, разумеется, пробирающий до мозга гостей аромат фетучини, ризотто, пасты и пиццы. Но главными атрибутами ресторана были шум морских волн, доносящийся с набережной, и приятная итальянская музыка в исполнении живых музыкантов.
Писатель, пообедав дома с женой и детьми, решил проигнорировать соблазнительные ароматы с кухни и заказал лишь один американо без сливок.
– Здравствуйте, недолго ждёте? – спросил подошедший высокий мужчина в кепке.
– Салют, – улыбнулся Николсон, протягивая руку, – нет, только пришёл. 
– Хорошо, – выдохнул собеседник, усаживаясь в мягкое кресло.
– Спасибо, что нашли время. Я в долгу не останусь, – Марк указал на внутренний карман пиджака.
– Я нисколько не сомневаюсь в вашей порядочности, мистер Николсон, – ответил мужчина.
«Что не скажешь о том еврее», – подумал он, вспоминая недавнюю сцену. Мужчина снял кепку, под которой оказалась копна белокурых кудрявых волос, и пригладил их рукой.
Марк, не тратя времени, перешёл сразу к делу.
– Вам удалось попасть внутрь и что-то выяснить?
– Нет, внутрь мы не вошли, этот еврей, нам так голову заморочил, а потом захлопнул перед нами дверь, – ответил мужчина, – он, кажется, был вообще не в своём уме.
– Ясно, – Марк старался не выдать своего огорчения, – мне нужно узнать детали, будьте добры, – вежливо добавил он.
– Разумеется, мы сняли всё на камеру. Вот плёнка, – произнёс журналист, кладя на стол небольшой конверт.
– Хорошо, – ответил писатель, положив в свою очередь другой конверт, но более плотный, – всё, как и договаривались, – коротко добавил он.
– Спасибо, сэр, с таким человеком, как вы, приятно иметь дело, – довольно произнёс высокий мужчина с кудрявыми волосами.
«Чего не скажешь о вашем друге», – прочитал мысли журналиста Марк и улыбнулся.
Марк остался один, допил уже остывший кофе, оплатил счёт, оставив официантам и музыкантам изрядную порцию чаевых. Вернувшись домой, Николсон быстро прошёл в свой кабинет, включил видеомагнитофон и вставил касету. Нашарив рукой пульт, который затерялся на полке посреди книг и разных бумаг, он опустился на небольшой мягкий диван и приготовился смотреть. Когда первые кадры появились на экране, им завладело нескрываемое волнение.
«Это шо за сицилийский огурец такой?», – раздалось в комнате, и Марк Николсон широко улыбнулся, увидев на экране своего старого доброго друга. После этой фразы уже можно было не смотреть дальше, всё и так было понятно. Истина, правда, которую искал Марк два последних года, вырвалась потоком быстрой еврейской речи Дональда Мальковский. Сомнений уже не осталось, и писатель с улыбкой на лице досмотрел видео до конца. Выключив телевизор, он взял несколько чистых листов и быстрым движением руки написал несколько строчек. Поставив свою подпись и печать, он положил один лист в портфель, а другой вставил в печатную машинку, которая всегда стояла на столе. Быстрые пальцы Марка, ещё не утратившие своей прыти, начали отстукивать ритм по чёрно-белым клавишам, а те в свою очередь выводили ровные буквы на белой бумаге.
Спустя несколько часов непрерывной работы, когда рассказ был закончен, писатель встал из-за стола, положил стопку только что напечатанных листов в портфель, взял чистый лист бумаги, быстро что-то написал на нём и вышел из кабинета. Попрощавшись с женой и детьми, он дошёл до гаража, сел в машину и завёл мотор. Когда его любимый уже потрёпанный пикап оказался на дороге, Николсон взял курс на запад, к офису Питера Томпсона. Найдя его в своём кабинете, он с довольной улыбкой уселся в кресло у стола и протянул ему бумагу, которую написал перед выходом из дома.
– Что это значит, сэр? – удивлённо спросил Питер.
– А то и значит, мистер Томпсон, – улыбнулся Марк, – постарайтесь урегулировать всё до завтрашнего утра.
– Но, сэр, вы же потеряете почти половину ваших доходов, – запротестовал Питер.
– Я потеряю половину, он же отдал мне всё.
Дав ещё несколько распоряжений дела и не желая тратить время, Николсон вновь вернулся в свой пикап. Он добрался до типографии друга в весьма приподнятом настроении, свидетельством которого была широкая улыбка на лице. Припарковав машину, Марк выключил мотор и вышел из своего любимого автомобиля. Он громко постучал в дверь. Ответа не последовало, и писатель постучал ещё раз более требовательно.
«Как всегда», – подумал он. За три года сколько бы он не приходил в типографию, не мог застать там Дональда, который каждый раз отмахивался, говоря, что нет смысла там торчать, когда заказов нет. Так и не получив ответ, Марк направился к дому друга. Пройдя два квартала, он остановился у небольшого двухэтажного здания, на первом этаже которого и находилась квартира Мальковский. К счастью, в окнах горел свет, поэтому сомнений быть не могло – хозяин дома. Николсон громко постучал. Когда дверь открылась, на пороге стоял высокий еврей в пожелтевшей от времени белой рубашке и в чёрных брюках прямого покроя.
– Не ждал сегодня гостей, – пробубнил Мальковский, впуская в дом друга.
– До сих пор злишься из-за случившегося? – примирительно проговорил Николсон.
– Да уж нет, – покачал головой еврей, наливая другу чай.
– Я принёс тебе кое-что, – сказал Марк после недолгой паузы, открывая портфель.
– Неужели шоколадные трюфели? – улыбнулся Мальковский. – Они как назло вчера закончились.
– Трюфелей, увы, нет, – усмехнулся писатель, – вот, прочти, – и он протянул стопку напечатанных час назад листов.
– Что это? – непонимающе уставился на неё Мальковский.
– Мой новый рассказ, – коротко ответил Николсон.
Еврей непонимающе уставился на друга, почесал вспотевшие пальцы, поправил майку и, не решаясь взять листы, спросил:
– Как новый? Ты же показал мне его сегодня утром?
– Нет, это новый рассказ, я его написал только что.
Наступила неловкая пауза, и Дональд нерешительно взял рукопись.
– Ты написал? – озадаченно посмотрел он на друга.
– А ты знаешь ещё кого-то, кто пишет под моим именем? – подмигнул Николсон и многозначно посмотрел на товарища.
Дональд не нашёлся, что ответить, и лишь помотал головой.
– Сможешь прочитать до завтра? – поинтересовался Марк.
– Постараюсь, – пробубнил себе под нос Мальковский.
На его лице всё же сохранился след невысказанного удивления, когда он прощался с другом. Оставшись один, Мальковский уселся в единственное кресло и начал читать. А так и не тронутый чай потихоньку остывал. Его зелёные листья лежали на дне заварочного чайника, отдавая тонкий, едва уловимый аромат. В комнате царила тишина. И только шуршание переворачиваемых листов напоминало о том, что в маленькой квартирке Дональда Мальковский кто-то есть.

3. Дональд и Марк.

На следующее утро, совсем рано, так рано Марк ещё не просыпался, зазвонил телефон, и писатель, нехотя поднявшись с мягкой подушки, ответил хрипловатым сонным голосом.
– Слушаю.
– Хорошо, что ты не спишь, – бодро проговорил Дональд, несмотря на столь ранний час.
– Ну, я как бы спал, – невнятно пробубнил Николсон.
– Через час буду у тебя, – быстро проговорил Мальковский, казалось, не услышав слова друга, и положил трубку.
Одним рывком еврей встал с кресла, с которого он не сходил всю ночь, сначала читая рассказ, а потом заснув на нём беспокойным сном. Ночь в сидячем положении дала о себе знать, и где-то в области поясницы защемило так, что Дональд поморщился от боли. Сделав некоторое подобие зарядки, он наклонился несколько раз вправо и влево, помахал руками, покрутил головой и попытался коснуться ладонями пола. Последнее сделать не получилось из-за ноющей боли в пояснице, поэтому, еле вернувшись в исходное положение, Мальковский решил больше не испытывать спину и направился в ванную комнату. Открыв ржавый кран, который ему так и не удалось отмыть, Дональд быстро провёл все утренние процедуры: принял прохладный душ, которому он каждое утро законно уделял пять минут, насухо вытерся махровым полотенцем, тщательно почистил зубы – благодаря отсутствию денег на сладости они были крепкими – и расчесал тёмно-каштановые волосы. Выйдя из ванной комнаты, еврей сделал всего шаг – его квартирка была действительно невелика – и оказался на кухне. Подойдя к хлебнице, он достал два кусочка затвердевшего хлеба, быстро их прожевал, запивая водой, завершив церемонию завтрака. Очень простого – как вам, должно быть, показалось завтрака – завтрака по-Мальковский.
Пройдя в комнату, Дональд открыл скрипучий шкаф, который смазывай, не смазывай – всё равно скрипит, и снял с вешалки другие, менее поношенные, чем те, которые на нём были сейчас, чёрные брюки и вельветовую серую рубашку. Облачившись в это одеяние, еврей вернулся в гостиную, взял со стола рукопись Марка, положил её в портфель, который в отличие от портфеля друга не так хорошо выглядел, и направился к выходу.
Дойдя быстрым шагом до дома писателя, точно, как и обещал, через час Мальковский, остановился и глубоко вдохнул. Набрав в лёгкие изрядную порцию кислорода, еврей тяжело выдохнул и позвонил в дверь.
– Доброе утро, мистер Мальковский, – миловидная немка открыла дверь, – проходите, пожалуйста, хозяин ждёт вас, – затараторила мисс Крауберг с явно различимым Гамбургским акцентом.
Дональд кивнул, следуя за горничной по длинному коридору к кабинету Марка.
– Проходи, дружище, ты сегодня ранёхонько, – выходя из-за стола, поприветствовал друга Николсон.
– Ага, ты виноват, – недовольно проговорил Дональд.
– В чём же я на этот раз повинен? – голос Марка был спокойный, но в нём сквозили некоторые саркастические нотки.
– Что это за рассказ? Ты писать разучился? – напал на друга Мальковский.
– Да разве я умел? – серьёзно ответил вопросом на вопрос писатель.
– Что это ещё за чушь? Что за Дональд Гуд (Donald Good*) у тебя? Ты в своём уме или накурился чего? – казалось, не заметив предыдущей реплики, продолжил еврей.
– Главный герой, – совершенно спокойно ответил Марк, будучи готовым к разговору.
– Что ты говоришь?! А я и не понял, – саркастически воскликнул Дональд, разведя руками. – Да такую ерунду ни один адекватный редактор не напечатает!
– А это не для печати, мой друг, это для тебя, – не теряя самообладание, спокойно ответил Николсон.
От этих слов Мальковский опешил и, сбавив пыл, произнёс.
– Зачем это мне?
– Я написал его для тебя, чтобы ты понял, что я всё знаю. Я знаю, что ты – мой хороший Дональд Гуд, который пожертвовал своими доходами, репутацией и, в конечном счёте, женой ради моей семьи, – Марк сделал выжидательную паузу и пристально посмотрел на друга. – Ты отправил мне «Nicholson and son»*, у меня уже тогда появились подозрения, а я не мог в это поверить. Но после того, как я получил «Mr. Husband and Mrs. Wife», сомнений быть не могло. Никто не мог знать нас с Клариндой лучше, чем ты. С тех пор я пытался найти доказательства своим догадкам, наконец, смог, – торжественно закончил свой монолог Николсон.
– Ты что же, действительно думаешь, что я писал за тебя? Да это чушь собачья! – В сердцах проговорил Мальковси. – На кой мне оно надо?
– Ты и без меня знаешь, – ответил Николсон, чьё спокойствие казалось, было непробиваемым.
– Откуда вообще тебе пришло такое в голову? – Рассмеялся Дональд. – Ты что, перечитал сказки с сыном?
В комнате наступила тишина. Смех затих, и оба мужчины напряжённо смотрели друг на друга.
– Дональд, хватит скрывать. Когда заболел Крис, ты продал всё своё оборудование. Твои дела сразу упали, но ты не выдал своих проблем. Ты и дальше постарался помогать нам. Ты написал роман и отправил его мне, подписав моим именем. Если бы не ты и твои книги, мы не спасли бы сына. Ты не хотел, чтобы мы чувствовали себя должниками, если будешь просто помогать нам финансово, поэтому ты проделал такую аферу и стал анонимно писать за меня. Мы обеспечили себе жизнь, а тебе пришлось жить на пособия. И всё это ты делал ради нашей дружбы! – в сердцах воскликнул Николсон, изменив своему хвалёному спокойствию.
В комнате вновь повисла недолгая пауза. Сверху уже послышались голоса и громкий топот младшего сына. По-видимому, ребята торопились на кухню съесть свой вкусный завтрак, который с любовью каждое утро готовила мама.
Шум вывел Дональда из оцепенения, и он, улыбнувшись, произнёс.
– Ты бредишь, друг. Я и двух слов не могу связать, а ты о каких-то романах твердишь. Не понимаю, что за муха тебя укусила.
• Donald Good – (перевод с английского) Дональд Хороший, ссылка на известного героя народных баллад Робина Гуда (Robin Hood), фамилия которого на русский язык переводится как Гуд.

– Поймёшь, – коротко ответил Марк и, взяв пульт, включил видеомагнитофон одним нажатием кнопки.
Телевизор загорелся, и на экране крупным планом появилась дверь типографии Дональда. Глаза еврея напряжённо следили за происходящим, но сам он ничего не говорил. Следующий кадр ввёл его в такое оцепенение, что Мальковский, не отводя взгляда от экрана, медленно уселся в кресло. «Шо это за сицилийский огурец такой!?», – раздался в комнате его громкий голос.
– Откуда у тебя эта плёнка? – тихо спросил Дональд.
– Потом объясню, – коротко ответил Марк, указывая на телевизор.
Мальковский промолчал, но в сердце закралось подозрение.
«Вы, кстати, обедали? Хотите, я вас маслинами угощу?», – широко улыбался с экрана Дональд. Эта реплика и немая реакция журналиста особенно подействовали на Николсона, и тот разразился громким смехом.
– Как ты их уделал, а! Бедолаги, посмотри на их лица, – говорил он сквозь смех.
Мальковский ничего не сказал и пожал плечами так, что уголки губ недовольно поползли вниз. И лишь когда Дональдом захлопнул перед журналистом дверь, а оператор выключил камеру, еврей произнёс.
– Ты их ко мне отправил. Шпионил за мной?
Николсон кивнул, ничего не ответив.
– Зачем?
– По-другому я ничего бы не доказал. Я надеялся, что журналистам удастся попасть в типографию и застать тебя врасплох. Но после твоего рассказа и так всё стало на свои места. Ты написал его и отправил мне на следующее утро.
– О, ну и молодец же я! – Довольным голосом проговорил Мальковский – почему же я раньше не писал? Я бы неплохо зарабатывал, никаких там тебе больше маслин, – засмеялся он.
Николсон посмотрел на друга долгим проницательным взглядом, а потом, подойдя к письменному столу, сказал:
– Перестань паясничать, Дональд. Вот, прочти, – и он достал из первого ящика сложенный лист бумаги, – тебе наверняка знакомо содержание.
Мальковский скептически посмотрел на друга, но не отказал ему в этой просьбе. Ничего не сказав, он развернул лист и начал читать.
 «Уважаемый Марк Николсон, я не имею возможности представиться Вам, и Вы, в свою очередь, не ищите возможности узнать моё имя. Рукопись, которую Вы держите в руках, не подачка и не благотворительность. Это попытка помочь Вашей семье, а именно Вашему сыну. Не задавайтесь вопросом: кто я, и откуда знаю о болезни Криса. Лучше задайтесь вопросом, как роман, который Вы держите в руках, поможет спасти Вашего сына. Я расскажу, как именно. Завтра Вы отнесёте этот роман в издательство. На обложке уже стоит Ваше имя, поэтому единственное, что Вам остаётся – отправиться редактору и показать ему «Nicholson and son». Гонорары с этой книги вы потратите на лечение Криса, а также на помощь другим детям, больных раком. Эту важную благотворительную миссию я поручаю Вам и Вашей жене. Обратного адреса я не оставляю, поэтому у Вас нет возможности вернуть роман. Если вы не опубликуете это произведение, оно просто канет в лету, а ваш сын не получит необходимое лечение. Единственное, что Вам остаётся – поступить так, как я описал выше.
P.S. Не ищите способа найти меня, чтобы отблагодарить. Самая большая благодарность для меня – выздоровление Криса. Поэтому займитесь этим как можно скорее».

Подписи не было, как и обратного адреса. Мальковский сложил лист бумаги и вернул его Марку. Тот помедлил несколько секунд, напряжённо вглядываясь в лицо друга, словно считывая его мысли. Но через мгновение всё же взял письмо и вернул его в ящик.
– Мда, тоже хочу такого благодетеля, – спокойно произнёс Мальковский после долгого молчания. Протянув руку к подносу, который стоял на столе, он налил в кружку горячий кофе, сделал глоток и хотел было потянуться к тарелке с профитроли.
– Сложный же ты человек, Дональд Мальковский, – выдохнул Николсон, качая головой. – Почему бы просто не признаться, что ты помог другу и его семье? Зачем продолжать скрывать это дальше?
• «Nicholson and son» – (перевод с английского) «Николсон и сын».

Ветер, ворвавшийся в открытое окно, всколыхнул белую тюль и наполнил комнату свежим воздухом. Опустевшая чашка в руках Дональда вновь вернулась на стол, а нетронутые пирожные продолжали призывать еврея положить их в рот. Помедлив с полминуты, Мальковский всё же оставил их без внимания и вышел из кабинета, ничего не ответив другу.

***

Летнее солнце светило прямо в глаза. Светило так ярко, нещадно, что жмурься, не жмурься – ничего не помогало. Что же оставалось делать – смириться или прикрыть глаза рукой, спасаясь от прямых солнечных лучей. Именно так и поступил Мальковский, выйдя из дома друга. На мгновение пушистые облака скрыли солнце, и он поднял глаза к небу. Дональд не знал и не мог понять, отчего, почему тайна, которую он так тщательно скрывал вот уже пару последних лет, вышла наружу. Он всё спрашивал и спрашивал бескрайнее небо, любуясь им, пока солнце вновь не вышло из-за облаков и не осветило маленький городок и всё, что в нём находилось. Заблестели крыши невысоких домов, засеяли глаза детей, гоняющих футбольный мяч по спортивной площадке, и даже ленивый кот незаметно улыбнулся, подставляя своё пушистое полосатое пузо тёплым солнечным лучам.
Вот только Дональду было не до улыбок. Его лицо не выражало совершенно никакой радости. Он на мгновение посмотрел на гигантское жёлтое яблоко, то выглядывающее, то вновь прячущееся за облака. Это зрелище почему-то напомнило ему фруктовый салат, щедро приправленный двойной порцией ванильного мороженого. О, частенько же он баловался этим десертом в былые дни! А сколько он съел этого лакомства на свадьбе Марка и Кларинды – и говорить не стоит. Тогда друзья и не подозревали о несчастье, которое обрушится на супругов. Дональд вспоминал своего друга, который ради семьи работал до ночи в мастерской дяди, ремонтируя то двигатели, то коробки передач, то другие части автомобилей. Но Мальковский хорошо знал, что промасленные пальцы Марка хотят вовсе не крутить весь день гаечным ключом. Им бы в удовольствие бегать по просторам печатной машинки, рождая на белых листах бумаги новые миры и судьбы. Но сколько бы ни брался Николсон за тот или иной роман, ничего путного у него не выходило. И лишь пылкие попытки Кларинды поддержать мужа заставляли Марка не вешать нос и дальше пробовать себя на литературном поприще. Мальковский хорошо знал, что друг мечтал стать писателем, мечтал держать в руках книгу, на обложке которой будет написано его имя. И Дональд видел, сколько сил Марк прикладывал, чтобы осуществить свою мечту. Но то ли муза творчества не хотела его посещать, то ли литературное мастерство ему не поддавалось, но Николсон никак не мог написать что-нибудь стоящее. Комедийные рассказы, которые выходили из его печатной машинки, не вызывали у читателей – коими, разумеется, были жена и друг, а драматические произведения Марка рождали на лицах слушающих лишь лёгкое подобие улыбки. Поэтому, как Николсон не старался, писателем стать у него не получалось.
Дональд не воспринимал мечту друга всерьёз, но озвучивать свои мысли не намеревался. Отдавая все свои силы типографии, на которую он копил несколько тяжёлых лет, он быстро набрал хорошую команду и за год после открытия в разы увеличил количество клиентов. Стоимость его услуг была невысока, поэтому и спрос был немалый. Такой ход дел позволял ему делать щедрые подарки своему новорождённому крестнику. Ещё в детстве друзья дали обещание сделать друг друга крёстными отцами для своих детей. Поэтому, как только Мальковский впервые взял на руки Криса, он связал себя с ним крепкими узами.
Пять счастливых лет Дональд был частым гостем в доме друга и не прекращал задаривать подарками любимого крестника. Марку и Кларинде часто приходилось просить его не баловать сына. И после того, как все узнали о болезни Криса, после того, как Дональд продал всё оборудование и отдал деньги на его лечение, баловать крестника ему уже не представлялось возможным. Да и мальчик, испытав тяготы и ужасы страшной болезни, больше не тянулся к игрушкам. Теперь он находил успокоение и радость в тихих, мирных вечерах, когда родители, а чаще Дональд потчевали его разными сказками и рассказами об удивительных приключениях и мирах. Крис погрузился в мир эльфов, гномов и хоббитов, представляя, что он – один из них. А после того, как отец неожиданно стал известным писателем, интерес мальчика к литературному искусству возрос не на шутку. Он часами засиживался в домашней библиотеке, проникаясь душой в жизни разных сказочных героев. А когда уже к семи годам научился сносно писать, то сам, усевшись на веранде дома с блокнотом в руках, пытался перенести на бумагу всё, что видел вокруг. Так его первыми персонажами стали болотные лягушки, зелёные кузнечики, говорящие розы, а ещё гигантские мамонты, о которых Крис читал в энциклопедиях, и многие другие животные обитатели нашей планеты.
Сам же Дональд до того множества сказок и историй, которые ему довелось прочесть Крису, не был заядлым книголюбом. Но горе, постигшее семью друга, коренным образом повлияло на него самого и изменило всю его жизнь.
– Мистер Мальковский!
Голос, его окликнувший, был знаком Дональду, и он в ту же секунду обернулся к мужчине, который еле поспевал за высоким евреем.
– Питер? Что ты здесь делаешь? – фамильярности Мальковского уже давно никто не удивлялся, так что подошедший Питер, который был частым посетителем в доме Марка, улыбнулся, еле переводя дух, и произнёс:
– Бегу за вами, сэр, как видите.
– Вижу-то, я вижу, – протянул Дональд руку, приветствуя молодого юриста, – а чего бежать-то за мной? – непонимающе уставился он на выпускника Оксфордского университета.
– Мистер Николсон дал мне поручение. Осталось только отдать вам бумаги и получить вашу подпись.
Озадаченный вид не сходил с лица Дональда, и он нерешительно взял протянутую папку. Прочитав несколько страниц, еврей молча вернул бумаги юристу и спокойно проговорил:
– Передай мистеру Николсону, что я не буду ничего подписывать.
Произнесённые Дональдом слова, были настолько неправдоподобны, что молодой человек взглянул на него раскрывшимися от удивления глазами. Питер поправил съехавшие на переносицу очки и, вернув былое самообладание, произнёс:
– Это невозможно, сэр. Второй этаж для вашей типографии уже выкуплен, теперь вы – владелец всего здания. Оборудование тоже уже куплено и ждёт своего часа. Нужна только ваша подпись.
– Вы её не получите, – в голосе Дональда были слышны стальные нотки. Он развернулся и зашагал по пустой в этот ранний час улице быстрым шагом.
Такого решительного отказа от еврея Питер не ожидал. Найдя в себе частички утраченного самообладания, он вновь подбежал к Дональду и затараторил:
– Но сэр, мне поручено передать имущество в ваши руки.
Мальковский резко остановился и пристальным, немигающим взглядом уставился на юриста.
– Питер, вы, должно быть, меня не услышали? Я не поставлю никакой подписи, ясно? – прогремел Мальковский. – Вот тебе новое поручение от меня: верни эти бумаги владельцу, а ко мне больше не приставай.
Этих слов было достаточно, чтобы осадить пыл молодого юриста. Поэтому убедившись в том, что за ним никто не последовал, Дональд пересёк дорогу и оказался на другой стороне улицы.
А Питер так и остался стоять в полном одиночестве. На своей пока ещё недолгой практике он повидал уже многое: бывших партнёров, которые грызутся из-за делёжки бизнеса; конкурентов, пытающихся обманным путём завладеть имуществом друг друга; разведённых супругов, тратящих свои нервы в спорах из-за жилплощади и ещё много чего непристойного. Но вот чтобы друг дарил другу целый бизнес, огромное состояние, а тот отказывался его принять – такое было в карьере юриста впервые.
Поэтому Питер продолжал стоять и провожать удивлёнными глазами еврея, спрашивая себя о том, кто этот странный, «не от мира сего» человек.

4. Кларинда.

Кларинда Николсон любила ранние утра. Приведя себя в порядок, она спускалась в свою просторную кухню и начинала готовить вкусный завтрак. Всегда сама, несмотря на возможную помощь мисс Крауберг. Что может быть лучше приготовленной рукой любящей женщины овсяной каши с мёдом и фруктами, поджаренных до румяной корочки блинов с домашним клубничным вареньем и только что сваренного ароматного кофе?
Убедившись, что все сыты и довольны, Кларинда выходила в сад с чашечкой зелёного чая, устраивалась поудобнее в беседке, окружённой фиолетовыми петуниями, розовыми и алыми розами, жёлтыми лилиями и пышными белыми пионами. Здесь, в окружении первозданной природы она чувствовала себе по-настоящему живой. Проведя осмотр розовых кустов, Кларинда аккуратно подрезала засохшие бутоны и складывала осыпавшиеся лепестки в корзину. Затем она распределяла их тонким слоем на подоконнике, чтобы те подсохли, и после чего отправляла разноцветные лепестки в красивые банки, добавляя другие сухоцветы, и ставила их на видное место. Так в доме всегда  чувствовалась атмосфера лета и тепла.
Мать Кларинды тоже любила цветы и передала своё пристрастие дочери. Её звали Сяо Мэй, и была она весьма красивой женщиной. Поэтому американский подполковник не смог справиться с воздействием пленительных чар китаянки, и женился на ней. Так на свет появилась Кларинда. Красавица-метиска после смерти матери была вынуждена переехать с отцом в штаты, хоть и покидать любимую родину ей было тяжело. Но жизнь обрела новый смысл после женитьбы и рождения ребенка. Миндалевидные глаза сына говорили о его происхождении, поэтому со сверстниками, которые надсмехались над «полукровкой», общение у Криса не ладилось. Зато сразу наладилось с дядей Дональдом, который на своём опыте знает, что такое – быть не в своей тарелке и не прижиться ни в родительском доме, ни в школе, ни в небольшой квартирке в центре города, в которой Мальковский жил первые годы с женой. Именно поэтому Крис и Дональд так сдружились и обожали часы напролёт проводить за разговорами. 
Пока Кларинда пила любимый чай, сидя на веранде и погрузившись в свои размышления, к ней подошёл муж. По лицу Марка женщина сразу поняла, что его что-то беспокоит.
– Что случилось, дорогой? Ты ведь разговаривал с Дональдом?
– Да, и разговор не был успешен.
Не успел он рассказать о случившемся жене, как в дверь позвонили, и шаги молоденькой мисс Крауберг раздались в коридоре. Девушка поспешила открыть дверь, а супруги удивлённо взглянули на вошедшего Питера, которого они не ждали так рано утром.
– Здравствуйте, мистер Николсон, миссис, – поприветствовал юрист хозяинов, снимая шляпу перед Клариндой.
– И вам доброе утро, – ответил Марк, провожая мужчину в свой кабинет, – надеюсь, дела хорошо? Всё успели?
– Да, сэр, и даже больше, по дороге к вам я встретил мистера Мальковский и отдал ему бумаги на подпись, – взволнованным голосом начал Питер.
Николсон выжидающе посмотрел на него, не говоря ни слова. В глубине души он уже знал, что скажет юрист.
– Сэр, он отказался их подписывать, и сказал мне, чтобы я их вам вернул, – мужчина замолк, и в комнате воцарилась тишина.
Марк нервно покрутил ручку и взял протянутые бумаги.
– Что мне делать, сэр? Ведь всё уже куплено, как вы мне указали.
– Ничего не делать, – задумчиво проговорил Николсон, – всё остаётся в силе. Я сам решу этот вопрос, – с этими словами Марк протянул юристу руку, прощаясь, и через секунду добавил, – останьтесь на завтрак, пожалуйста. Мы уже ели, но мисс Крауберг с удовольствием составит вам компанию.
Томпсон и сам с превеликим удовольствием позавтракал бы с Мартой, которая уже давно ему приглянулась. Поэтому, поблагодарив хозяина за гостеприимство, проследовал с мисс Крауберг на кухню.
Оставшись один, Марк о чём-то глубоко задумался и не заметил, как в кабинет вошла жена.
– Он не согласился?
Голос Кларинды был нежен. В нём было столько любви и тепла, что мог растопить любое ледяное сердце. А сердце Марка, давно ей отданное, и вовсе топить не стоило. Увидев жену, которая стояла посередине комнаты так, что на её руки и лицо падали утренние солнечные лучи, делая её ещё больше похожей на сказочную фею, Николсон как-то неожиданно успокоился. Все его переживания как рукой сняло. И единственное, что он хотел сделать в эту самую минуту – обнять самого дорогого для него человека на свете. Так он и поступил.
– Позволь мне поговорить с ним, – Кларинда посмотрела на мужа голубыми, как вода в океане, глазами.
– Ты думаешь? – спросил Марк, уткнувшись в длинные, гладкие, как шёлк, волосы жены.
– Да, – кивнула женщина и погладила мужа по ещё небритой щеке.
Они на мгновение замолчали. Как дороги супругам были эти бесценные минуты близости.
– Хорошо, поедем вместе – кивнул в ответ Николсон.
Через полчаса, собравшись и дав несколько указаний Марте по распорядку дня детей, миссис Николсон спустилась в кабинет мужа, который его так и не покидал. Уже у машины Кларинда посмотрела на него и произнесла тихим голосом:
– Всё будет хорошо.
– Ты всегда так говоришь, – улыбнулся Марк, – и всегда так бывает.

***
На удивление Дональда дома не было. Не было его и в типографии. Как не старались, супруги нигде не могли его найти. И когда они уже совсем отчаялись, увидели знакомую высокую фигуру в пекарне миссис Бэрлингем. Было видно, что Дональд о чём-то разговаривает с продавщицей, а та горячо мотает головой.
– Нет, мистер Мальковский, не в этот раз, я уже не раз закрывала глаза на ваши долги. Сегодня для вас хлеба нет, – услышали Марк и Кларинда, входя в пекарню.
– Миссис Бэрлингем, – голос еврея был тихим и извиняющимся, – у меня завтра аванс, я вам всё верну сполна.
– Нет, не настаивайте, – всё твердила низкого роста пожилая женщина, немного полноватая в боках.
Эта картина происходила у всех на глазах, так что стоявшие в очереди горожане с удивлением следили за происходящим.
– Дональд, дружище, – весело воскликнул Марк, подходя к другу и хлопая его по плечу, – неожиданная встреча! Я как раз собирался заехать к тебе сегодня и отдать аванс. Спасибо, классная работа, все триста экземпляров нового рассказа отлично напечатались.
Мальковский удивлённо смотрел на друга и молча кивал.
– Вот деньги, оставшуюся часть завезу вечером, – и Марк протянул Дональду такую стопку купюр, что ему одной этой части хватило бы на полгода.
Посетители пекарни о чём-то сразу зашушукались, а миссис Бэрлингем тихо ахнула.
– Спасибо, – коротко ответил Дональд, пожав руку другу, и протянул несколько купюр, явно больше, чем требовалось за хлеб, продавщице.
– Возьмите, сдачи не надо, в счёт уплаты долга, – с улыбкой проговорил он.
– Но это в два раза больше долга, сэр, – пошла на попятную владелица пекарни.
– Ничего, дорогая миссис Бэрлингем, это чтобы вы больше не сомневались в моей порядочности, – с улыбкой ответил Мальковский, положив в пакет ароматную буханку свежеиспечёного белого хлеба и попрощавшись, покинул пекарню вместе с друзьями.
– Я перед тобой в долгу, – серьёзно сказал Дональд другу.
– Значит, мы квиты, – также серьёзно ответил Марк, пожимая протянутую руку.
Часто мужскому рукопожатию не уделяют должного внимания. Коллеги и друзья, а также и новые знакомые пожимают друг другу руки в знак вежливости или делового партнёрства. Но для Дональда и Марка в эту минуту это рукопожатие значило гораздо больше, чем кто-то мог бы себе представить.
И лишь молодая женщина, глядя на друзей, понимала и чувствовала, что значит для них этот самый момент. Кларинда замечала, что былая дружба Марка и Дональда за последние годы из-за несчастий, постигших их обоих, гасла. Но теперь, в этот самый момент она засияла с новой силой, как яркий огонь. Те поленья, которые ещё мальчишками друзья подкладывали в костёр своей дружбы, разгорелись. Теперь костёр этот будет гореть ещё ярче, а свет его осветит пути многих людей, также ищущих нужной дороги. 
Кларинда стояла в отдалении, восхищаясь смекалкой мужа, который незамедлительно пришёл на помощь друга. Но ещё больше восхищалась самим Дональдом, который в самые тёмные времена осветил их жизни. Кларинда всегда знала, что муж не сам писал романы и рассказы, которые стал печатать под своим именем. Марк ничего не скрывал от жены, и в день, когда получил письмо от анонимного благодетеля, обо всём ей поведал. Мудрая женщина тогда считала, если этот добрый человек так хочет им помочь, они не вправе ему отказывать. Единственное, что стоило им сделать, это с честью выполнить все его просьбы, вылечить на вырученные деньги сына и продолжать помогать другим больным детям. Так они и поступили. Поступили по совести и чести. Кларинда сохраняла все отчёты по затратам на благотворительность, чтобы когда-нибудь показать их доброму благодетелю.
И Кларинда всегда знала, кем он был. Она знала об этом уже с того момента, как прочитала первые несколько страниц романа «Nicholson and son». Она знала это наверняка, потому что никто в целом мире не мог знать Криса лучше, чем сам отец и Дональд. Именно тогда она начала отправлять Дональду каждое утро свежий сыр, подписываясь именем его соседки миссис Макконахи. Статная ирландка согласилась быть отправителем и всякий раз с улыбкой отвечала на его благодарности в виде скромных цветов, которые – это миссис Макконахи знала наверняка – были сорваны на лужайке.
Кларинда поправила выбившуюся из заплетёной косы прядь волос и сделала ещё один глоток остывающего чая. Женщина незаметно обвела глазами комнату, отметив, насколько обеднела гостиная с момента их последнего визита. Она знала, что Дональд отдал все деньги на лечение Криса, продав оборудование, знала, что именно он присылал для Марка произведения и подписывал их фамилией мужа, но она также знала, что их добрый друг не хочет быть рассекречен. Кларинда все эти годы молчала, не раскрывая Дональда, потому что знала – если расскажет всем правду, Мальковский больше не будет писать. А поступить так с талантливым писателем она не могла и не хотела. Кларинда чувствовала, что и сам Дональд догадывался о её подозрениях, слишком уж часто он начал избегать разговоров с ней, чего не было никогда раньше. Как только речь заходила о книгах и творчестве, Мальковский всегда отшучивался, говоря, что вообще не понимает, зачем люди пишут. Но Кларинда понимала. Она понимала, почему Дональд, никогда раньше не тративший время на книги, начал бесперебойно стучать по печатной машинке. Она знала, что делает он это ради Криса. Ведь именно после того, как отца стали печатать, мальчик всерьёз заинтересовался литературой и сам начал писать. Увидев это, Мальковский уже не мог остановиться и всё писал и писал, забывая о голоде и своих нуждах.
Был ли он святым, их ангелом-хранителем или просто человеком «не от мира сего», Кларинда не знала. Но одно она знала наверняка – такие люди приходят в этот мир, чтобы сделать его лучше. И делают, несмотря ни на какие трудности и испытания.

***
Дональд после долгого разговора и убедительных доводов всё же согласился принять типографию. Но с одним условием – Марк будет продолжать печатать его книги под своим именем. Бедному еврею была не нужна слава и богатство. Но он очень хотел, чтобы его книги читали люди. Николсон же никак не хотел принимать это условие.
– Нет, дружище, так не пойдёт. Я не хочу никому врать. Пиши сам, пусть тебя будут печатать, и меня как раз будешь учить.
– Нет, любой филолог сразу заметит сходство наших работ, и либо меня обвинят в плагиате, либо тебя. Тем более я вообще не хочу шумихи. Но мне понравилось писать, я не хочу от этого отказываться.
– Ты что такое предлагаешь мне? Я не хочу быть вором? – недоумевающе воскликнул Марк.
– Тогда будь другом, – спокойно ответил Мальковский.
В комнате наступила тишина. Они сидели в гостиной Дональда и пили чай со свежим хлебом, только что купленным в пекарне миссис Бэрлингем. Кларинда наблюдала за происходящим со стороны, молча, как и подобает женщине. Она не норовилась вступить в диалог, не высказывала своё мнение, но лишь спокойно наблюдала за происходящим, попивая вкусный чай – зелёный, её любимый.
Она чувствовала, что муж пойдёт на попятную, и была с ним согласна. Никто не знал Дональда лучше Марка и Кларинды. Никто не мог его понять лучше, чем они.
Женщина с любовью смотрела на мужа. Когда накануне Николсон показал жене плёнку, снятую журналистами, она рассказала о том, что всё давно знает. Марк, разумеется, был удивлён, но не слишком. Он всегда ценил в жене проницательность, не раз полагаясь на её интуицию и никогда не жалея об этом. Поэтому и сейчас посмотрел на жену и выжидающе спросил:
 – А что ты думаешь об этом, дорогая? Я и сам не догадывался, – обратился он вновь к Дональду, – что Кларинда всегда знала, кто именно писал за меня.
Мальковский кивнул, ничего не ответив, и посмотрел на жену друга. Да, он чувствовал, что Кларинда видит то, чего не видят другие. Он очень подробно расскрыл её характер и душу в последнем романе, и понимал, что это не скроется от глаз мудрой женщины.
– Я понимаю тебя, муж мой, – проговорила Кларинда, поставив на стол чашку и выпрямившись, так что её длинные белые волосы коснулись поясницы, – но и Дональда понимаю. Дональд не хочет известности, это действительно тяжкое бремя, ты и сам знаешь. Но он хочет писать. Ведь его книги дарят людям любовь. У меня есть к вам деловое предложение. Станьте партнёрами, совместными авторами. Публикуйтесь под двумя фамилиями, и типографию назовите «M&N The Birthplace of Books»*.
– А что, отличное название, – улыбнувшись, поддержал Дональд Кларинду, – неужто мои инициалы впереди?
Все трое рассмеялись и пожали друг другу руки. Мальковский подписал бумаги, и праздновать это событие друзья отправились в дом Николсона. Сегодня там, впервые за последние годы, по-настоящему звенел искренний смех Криса, который давно не видел своего крёстного таким счастливым. В этот же вечер отец привёл сына в кабинет и рассказал ему о том, кто же действительно был автором его книг. Мальчик воспринял услышанное с мудростью, которая не могла быть присуща столь юному созданию. Вечером, попрощавшись с Дональдом, который только дочитал мальчику последнюю главу из «Платяного шкафа», Крис не сразу лёг спать. Усевшись за стол, он достал чистую тетрадь и начал писать свой первый взрослый рассказ под названием «Мой ангел-хранитель».
А Кларинда, тихо стоявшая в дверном проёме, чтобы не побеспокоить сына, наблюдала за ним. Молодая мать знала, что все испытания, выпавшие на долю её семьи, были посланы неспроста. Не случись с ними всех бед, она не стала бы такой терпеливой и благоразумной, муж не стал бы таким сильным и решительным, их любимый сын не стал бы будущим писателем.
А Мальковский не стал бы тем, кто он есть и кем будет всегда – добрым ангелом-хранителем. Хранителем, который ставит нужды людей выше, чем свои собственные.

• «M&N. The Birthplace of Books» – (перевод с английского) «M&N. Место, где рождаются книги»




                Эпилог
                «Место, где рождаются книги».

                Там, где рождаются книги, умеют любить.

На следующий день после открытия типографии Дональд вошёл в свой кабинет и закрыл дверь. Посередине комнаты ещё стояли нераспечатанные коробки, а в углу лежали ещё несобранные части книжного шкафа. Только письменный стол, на котором уже красовалась его старая добрая печатная машинка, был уже готов к работе.
Мальковский подошёл к большому окну и открыл его, впуская в комнату последние нотки уходящего лета. По оживлённой мостовой торопливо проходили оживлённые люди. Оживлённые дети вприпрыжку бегали за оживлёнными мамами. Оживлённые отцы что-то объясняли своим чадам, норовившимся вырваться из-под опеки родителей и убежать вперёд, а оживлённые официанты в кафе напротив услужливо улыбались оживлённым гостям, которые то радостно размахивали руками, встречая друзей, то большими глотками выпивали вкуснейший утренний кофе. Впервые в жизни всё для Дональда казалось таким оживлённым. Впервые в жизни он сам почувствовал себя по-настоящему живым.
– Сэр, – стук в дверь отвлёк владельца новой типографии от своих мыслей, – к вам можно?
Женщина в длинном синем платье, стоявшая на пороге, говорила на безупречном английском. Мальковский сразу это подметил и улыбнулся.
– Разумеется, – кивнул он, – вы должно быть Мэгги Роуз?
– Она самая, – улыбнулась красивая женщина лет тридцати, – вы искали помощницу? Вижу, она вам действительно необходима, – добавила она, обведя заставленную комнату глазами.
– О, да, это точно, – улыбнулся Дональд, – неужели вас заинтересовала пыльная работа в типографии?
– Только когда прочитала её название, – улыбнулась Мэгги.
– И чем же оно вам приглянулось? – загадочно посмотрел на женщину Мальковский.
– Там, где рождаются книги, умеют любить.
Дональд долгим, внимательным взглядом посмотрел на свою помощницу и понял, что именно этой фразой начнёт свою новую книгу. Книгу, в которой будет столько нежности, добра и любви, сколько нужно, чтобы вылечить сердце любого уставшего путника, который блуждал по жизни, подобно самому Дональду, в поисках своего предназначения.
Книги, которая раскроет людям главную цель жизни – любить бескорыстно, щедро и бесконечно. Ведь именно любовь делала Дональда счастливым. Он был доволен жизнью, не имея ни высоких доходов, ни славы признанного писателя. Счастье Мальковского заключалось в улыбке Криса, здоровье и благополучии своих друзей и в том сокровенном таинстве, которое случалось, когда он садился за письменный стол с ручкой и блокнотом в руке.
Ведь что может быть лучше, чем любить и творить во имя правды и добра?