Молоко

Первый раз в магазин идти одному без родителей было страшновато: пугала перспектива ощущения своей незначительности среди взрослых, недостижимо высоких и чужих дядь и тёть. Но вот моя одноклассница первоклашка Света Тиунова гордо заявила: «А я ходила в магазин, одна, без мамы! За хлебом!» И тогда я понял – пора!
     Славный магазин «Молоко» располагался на углу красно-кирпичной пятиэтажки, на пересечении улиц Кирова и Володарского. С мамой мы заходили туда не раз, и каждый заход мама отмечала покупкой мне мороженого. Существовало четыре сорта мороженого: два в виде брикетов, обложенных с двух сторон вафельными пластинками – «Молочное» за 9 копеек, «Сливочное» за 13 копеек, эскимо «Ленинградское» на палочке облитое шоколадом, ну и самое дорогое за 20 копеек и самое нелюбимое – пломбир в вафельных стаканчиках: как мне казалось слишком жирный да ещё с кремовой розочкой - эта мерзкая розочка ничем не отличалась по вкусу от подсахаренного маргарина. Дешёвое «Молочное» мороженое было почти безвкусным, а вот сливочное за 13 копеек было мне в самый раз.
      Но главным продуктом было, конечно молоко, которое привозили в железных бидонах и разливала покупательницам в бидончики серьёзная женщина в белом халате с белой шапочкой под плакатом наклеенным на белую кафельную стенку: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны!» с изображением каскадов гидроэлектростанций и что-то записывающим Лениным с премудро обнажённой головой и исходящим от неё лёгким сиянием, как от лампочки слабого накала. Разливала она его поллитровым ковшиком на длинной ручке. Поэтому, когда на небе мне ночью на юге показали полярную звезду и ковшик Большой Медведицы, я этот ковшик сразу углядел и узнал, а вот при чём медведица да ещё большая мне до сих пор не ясно. Молоко в этом магазине было всегда, хоть иногда и разбавленное, как утверждали взрослые. Я плакат этот не раз перечитывал, ожидая стоящую в очереди маму и совсем неправильный вопрос у меня возникал: уже говорили, что электрифицирована вся страна, так почему же не объявляют коммунизм, когда и мороженное и билеты в кино станут бесплатными?
     Всегда бывал в этом магазине и сыр, порой засохший до твёрдости дерева, а вот сливочное масло появлялось с перебоями, зато все четыре вида мороженного не переводились.
     Но прогресс всё же двигался: в то время ввели в магазинах новшество - кассы: теперь деньги принимал не продавец на раздаче, а кассирша пробивала оплату, а покупатель с чеком шёл к раздатчице.
     На мой мальчишеский взгляд в кассу магазина молоко заняла красивая девица – брюнетка с белым холёным лицом и чёрными глазами. При взгляде на неё у меня дух перехватывало, хотя был много её младше. Однажды, когда она садилась, край юбки задрался приоткрыв бедро и на белой по детски нежной коже мелькнул лёгкий преходящим шрамик от складки простыни – так мне показалось, и меня бросило в жар.
     - Ну, - сказала однажды мама, - пойдёшь сегодня за молоком. Я рубль тебе даю, только принеси сдачу, понял?
    И вот я вхожу в магазин вместе с нашим алюминиевым двухлитровым бидончиком. Что и говорить: присутствие кассирши меня смущало. Я подошёл к кассе и протянул рубль:
     - Два литра! – с трудом я вымолвил.
    Прекрасная кассирша ловко выбила пухлыми пальчиками, на которых мелькнул перстенёк, показавшийся мне изумрудом (на деле – обыкновенная стекляшка), кинула мне чек и, взяв его, я направился к раздатчице.

     Дома мама с улыбкой приняла молоко.
     - А сдача? – спросила.
     А о сдаче я как-то и не то что бы не подумал, а не посмел даже заикнуться.
     - Сдачу тебе разве не дали? – удивлённо спросила мама, а я лишь молчал и моргал.
     Лицо у мамы стало строгим, губы сжались в полоску:
     - Понятно, увидели ребёнка и решили обсчитать! –Ну я этого дела так не оставлю! Я им сделаю так, что её уволят! Бессовестные! – и мама, одев светло-серое элегантное деловое платье и подмазав губы у зеркала в коридоре, направилась в магазин.
     Вернулась примерно через час, принесла положенную сдачу – пятьдесят копеек, сумму по тем временам не пустяшную, на которую можно было вполне сытно пообедать в соседней рабочей столовой.
     Она умела требовать по начальнически, поскольку работала директором большого детского сада и привыкла говорить с разными людьми от директора завода до работяги пьяницы.
     В магазине она сразу вежливо попросила директриссу, а когда та вышла, сказала, что предстоит серьёзный разговор, и лучше бы пройти в кабинет. Директриса струхнула, приняв маму за «народный контроль» и сразу повела её в подсобку и только там мама дала выход своей холодной ярости.
     - Обсчитывать детей, - чеканила мама, -  Да вы знаете, что я в партком сообщу и в ОБХСС!
     - Она новенькая, ещё комсомолка! – пыталась оправдаться директрисса. Она то ожидала разоблачений других более тяжких махинаций, как с разведением молока и сметаны.
     - Тем хуже для вас, как начальницы, что разводите воровство!
     Тут же была вызвана кассирша и две женщины обрушили на неё свой гнев. 
     Девушка, вернув пятьдесят копеек сдачи, плакала и повторяла, и повторяла сквозь всхлипы, что больше такого никогда-никогда-никогда не повторится!
     Через несколько дней я шёл из школы, неся в ранце очередную пятёрку по «родной речи» и, проходя мимо магазина «Молоко», решил наградить себя сливочным мороженым.
     Я вошёл в магазин и к собственному удивлению увидел не уволенную красавицу кассиршу, сидящую на прежнем месте. Впрочем, моё недоумение рассеялось как лёгкое облачко. Всё оставалось по-прежнему: кассирша пробивала чеки, покупательницы (тогда слово клиент или клиентки не было в ходу, как буржуазное) шли к прилавку, где строгая тётя в белом халате и колпаке под плакатом с каскадами гидростанций и бессмертным Лениным накалывала чеки на проволоку, окунала ковшик в бидон и наливала молоко в алюминиевые и пластмассовые бидончики посетителей.
     И всё же что-то изменилось: исчезло моё смущение, ощущение незначительности среди взрослых! Да и с какой стати незначительности быть, ведь когда я до них дорасту, они все станут глубокими стариками и бабушками, думал я, а значит сейчас я по сравнению с ними невероятный богач тем богатством, которое ни за какие деньги никакой Ротшильд не купит – будущим! И им так никогда и не узнать многого интересного в мире, что узнаю я! И мне даже их всех озабоченных, серьёзных и серых стало чуточку жалко!
     Очаровательная кассирша, не глядя на меня, взяла 15 копеек, отсчитала 2 копейки сдачи и выдала мне чек на сливочное мороженое.