Последнее свидание

На площади маленького старого кладбища наскоро и бесцеремонно  возводили   развлекательный центр. Экскаваторы со светящимися глазами роботов  работали грохотливо и безжалостно. Крючковатые их  руки жадно корежили лязгающими ложками оградки, крошили памятники, с хрустом врезались в гробы, черпая, чавкая  и рассеивая по земле кости. Иван Семенович позавчера поставил здесь последний букет на могилу своих  дочки и жены. Рядышком они у него лежат, вместе. Под березкой приголубленные. Поцеловал напоследок их фотографии. Травку оборвал, подмел веточки и сережки. Знал, что на этом всё.

Ухоженная скромная могилка была как раз где-то посередине выкопанного котлована. На его краях теперь скалились в сумраке горы глины и песка. С их вершин беспомощно смотрели ямистыми тоскливыми глазницами все упокоенные здесь. Всюду торчали из земли ноги, руки, черепа, может и ребра. Сокрушенный ковшами внутренний забор кладбища стал руинами, открыв свободный вход в ближние огороды. Сбоку коротко подстригли  несколько лип и кленов, превратив в столбы. С них пронзительно орали оставшиеся без гнезд вороны. Сторож насвистывал что-то народное. Разноцветно тускнели густые  мусорные кучки.

Иван Семенович опустился на ступеньку сырого пня  и дождался на нем ночи: «Вот как, родненькие вы мои… Вот так. Разворотили вас, растребушили».  Старик заплакал, привстал, взялся за сердце, снова сел, в полубреду-полуяви. Закрыл глаза, как будто спал, хотя на самом деле не засыпал. Не усидел, поднялся, пошел искать в лучах дежурных фонарей кости. Тихо  копался, боясь сторожа. Чуть не придавил нечаянно ногой череп с волосами. Его как током садануло всего: рядом запуталась в песке знакомая цепочка с крестиком. Иван Семенович запричитал: «Это ты, это же ты. Это тыы, слышишь? Или мне кажется? Муж ли не угадает?».  Озираясь, бережно вытряхнул куски глины из давно погасших и отвалившихся прядей, на которые любил смотреть чуть не всю жизнь. Расчесал немного. Взял женину голову в руки, не знал, как прижать к груди и согреть.  Затрясся весь, хотел было прикопать или переложить получше. Но смутился, побоялся, закружилось вокруг все, осел на колени. Жизнь замелькала быстрее поезда. Едва очухался.  Нашел дерево, положил страшную находку  под ним, прикрыл своей шапкой, потом свитером сверху, прошептал без звуков: «Ничего, я приду завтра, приду. Ты жди меня. Будем вместе опять. Тебе тут тепло будет, никто не тронет, я вернусь с утра, а сейчас сумки с собой нету». Постеснялся зарыдать, плакал очень тихо, но так беспомощно... Не было никого, но прикрыл от света лицо курткой, обтер щеки и почапал еле-еле к пустому своему, тихому и темному дому, двадцать лет кажущемуся ненужным. Все думал в дороге, как пережить ужас ночи  и как искать завтра дочку. Да как не сойти с ума.

А утром мертвого Ивана Семеновича нашла соседка. Сказала, что уткнулся он, бедняжка, лицом в землю, как будто плачет или закопаться от всех хочет. Даже лужица под глазами на асфальте не высохла. Так и пробыл скрюченный всю ночь. Метров тридцать до калитки своей не дотянул. А в белые губы зажал рукой  золотой крестик. Чтобы не украли то, для чего ещё можно было пожить несколько последних минут.