8. Драма на охоте-или Водевиль? Последнее действие

Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.
    *   *   *
ПОЧТИ  РАЗВЯЗКА  ДРАМЫ.  ВОДЕВИЛЬ ИЛИ ТРАГЕДИЯ?  Некто собирается драться с оскорбителем на честной дуэли, — действие в благородном романе. В нашем случае «судьбу разрешит» неожиданный удар тупого кинжала:  действие в уголовном романе. На последних страницах «Драмы на охоте» действие будет лететь как стрела. С начала действия прошло около трёх месяцев, и по приглашению графа Карнеева местное высшее общество едет на охоту:

«Б ы л  х о р о ш и й  а в г у с т о в с к и й  д е н ь. Солнце грело по-летнему, голубое небо ласково манило вдаль, но в воздухе уже висело предчувствие осени. В зелёной листве задумчивых лесов уже золотились отжившие листки, а потемневшие поля глядели тоскливо и печально. Предчувствие неизбежной тяжелой осени залегало и в нас самих. Нетрудно было предвидеть, что развязка была уже близка...» - это задним числом или автору романа свой сюжетный ход «нетрудно предвидеть». В жизни же «развязки» неожиданны.

Д о л ж е н  ж е  б ы л  когда-нибудь ударить гром и брызнуть дождь, чтоб освежить душную атмосферу! Перед грозой, когда на небе надвигаются тёмные, свинцовые тучи, бывает душно, а нравственная духота уже сидела в нас. Она сказывалась во всём: в наших движениях, улыбках, речах. <…>

С к а к а л и   в с а д н и к и  и  а м а з о н к и. <…>  Украшением кавалькады была Оленька Урбенина. Сидя на вороном коне... с белым пером на шляпе, она уже не походила на ту девушку в красном, которая несколько месяцев тому назад встретилась нам в лесу. <…> Каждый взмах хлыстом, каждая улыбка — всё было рассчитано на аристократизм, на величественность. В её движениях и улыбках было что-то вызывающее, зажигательное. Она надменно-фатовски поднимала вверх голову и с высоты своего коня обливала всё общество презрением, словно ей нипочем были громкие замечания, посылаемые по её адресу нашими добродетельными дамами.

О н а  б р а в и р о в а л а  и кокетничала своим нахальством, своим положением “при графе”, словно ей было неизвестно, что она уже надоела графу и что последний каждую минуту ждал случая, чтоб отвязаться от неё.
— Меня граф хочет прогнать! — сказала мне она с громким смехом... — стало быть, ей было известно её положение, и она понимала его...

Но к чему же громкий смех? Я глядел на неё и недоумевал: откуда у этой лесной мещанки могло взяться столько прыти? Когда она успела научиться так грациозно покачиваться на седле, гордо шевелить ноздрями и щеголять повелительными жестами? <…> Cмутный голос правды шептал мне, что то была не прыть, не бахвальство сытой, довольной женщины, а отчаянность, предчувствие близкой и неизбежной развязки... <…> Чем в конце концов кончит она? В какой нравственной луже кончит свой век этот тщедушный, жалкий граф?»

Охота неудачна: убили всего-навсего одного кулика. Объявлен привал. Все весело «жуют» припасённую снедь и выпивают. Ольга стоит в стороне:

 «О н а   м о л ч а   г л я д е л а  на ягдташ, сброшенный на землю графом. В ягдташе ворочался подстреленный кулик. Ольга следила за движением несчастной птицы и словно ждала её смерти. <…>
— Какие есть бессердечные люди, — сказал я, подходя к Ольге. — Неужели вы, женщина, в состоянии равнодушно созерцать мучения этого кулика? Чем глядеть, как он корчится, вы бы лучше приказали его добить.
— Другие мучаются, пусть и он мучается, — сказала Ольга, не глядя на меня и хмуря брови.
— Кто же ещё мучается?

— О с т а в ь  м е н я  в  п о к о е! — прохрипела она. — Я не расположена сегодня говорить ни с тобой... ни с твоим дураком графом! Отойди от меня прочь! Она вскинула на меня глазами, полными злобы и слез. Лицо её было бледно, губы дрожали.
— Какая перемена! — сказал я, поднимая ягдташ и добивая кулика. — Какой тон! <…>  Что же с тобой, моя прелесть?

Ольга окинула меня взором снизу вверх и отвернулась.
— Таким тоном разговаривают с развратными и продажными женщинами, — проговорила она. (Это показано в повести А.П.Ч «Припадок») — Ты меня такой считаешь... ну и ступай к тем, святым!.. Я здесь хуже, подлее всех... <…> Ну, и иди к ним! Чего же стоишь? Иди!

— Да, ты здесь хуже и подлее всех, — сказал я, чувствуя, как мною постепенно овладевает гнев. — Да, ты развратная и продажная.
— Да, я помню, как ты предлагал мне проклятые деньги... Тогда я не понимала значения их, теперь же понимаю...

Г н е в  о в л а д е л  в с е м   м о и м  с у щ е с т в о м. И этот гнев был так же силен, как та любовь, которая начинала когда-то зарождаться во мне к девушке в красном... Да и кто бы, какой камень, остался бы равнодушен? Я видел перед собою красоту, брошенную немилосердной судьбою в грязь. Не были пощажены ни молодость, ни красота, ни грация... Теперь, когда эта женщина казалась мне прекрасней, чем когда-либо, я чувствовал, какую потерю в лице её понесла природа, и мучительная злость на несправедливость судьбы, на порядок вещей наполняла мою душу...

В  м и н у т ы   г н е в а  я не умею себя сдерживать. Не знаю, что бы ещё пришлось Ольге выслушать от меня, если бы она, повернувшись ко мне спиной, не отошла. Она тихо направилась к деревьям и скоро скрылась за ними... Мне казалось, что она заплакала...» — это ещё не совсем развязка трагедии.

Герой «Драмы на охоте» Камышев продолжает своё печальное повествование: «Я  в с е г о  э т о г о  <<объяснения графа с немилой супругой>> не видел. Помню, что я пошёл в лес, и, ища тропинки, не глядя вперед, направился, куда ноги пойдут.*» Здесь примечание от редактора: «*Т у т  в  р у к о п и с и  Камышева зачеркнуто сто сорок строк. — А. Ч.»  Зачёркнута сцена убийства, после чего "ноги приведут" убийцу в собственный дом.

Ранее обыкновенного лег он в постель, но, несмотря на все старания, никак не мог заснуть. Наконец желанный сон, этот всеобщий успокоитель, посетил его; но какой сон! ещё несвязнее сновидений он никогда на видывал. То снилось ему... что он уже женат, что всё в домике их так чудно... На стуле сидит жена. Ему странно; он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее гусиное лицо. Нечаянно поворачивается он в сторону и видит другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону — стоит третья жена. Назад — еще одна жена. Тут его берет тоска... Он снял шляпу, видит: и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком — и в кармане жена... -  Н.В. Гоголь «Иван Васильевич Шпонька и его тётушка».
                __________________________________________               

ВОДЕВИЛЬ И ТРАГЕДИЯ. ГОГОЛЕВСКОЕ В «ДРАМЕ НА ОХОТЕ».  Чехов не раз уверял, что его пьесы - «Три сестры и «Вишнёвый сад» надо играть как комедии или водевили, что до сих пор кажется странным. Однако в жизни смешное нередко сопутствует трагическому.
 
Во второй части «Вечеров на хуторе близ Диканьки» намеренно сумбурно водевильный рассказ «Иван Васильевич Шпонка и его тётушка» следует сразу за мистической «Страшной местью» - данью "чёрной" готической прозе. Что этим хотел сказать Гоголь: зачем смешное сопоставляет со страшной мистикой? - тема отдельной работы.

 В «Драме на охоте» перед трагедией – пред убийством сначала случится развязка комедии или, вернее, как бы третьесортного водевиля на провинциальной сцене. К охотникам подъезжает неизвестная коляска с нежданной женой графа... Здесь следует вспомнить бурное восхищение Чехова «Коляской» Гоголя.

Можно считать, что в «Драме на охоте» коляска к охотникам подъезжает прямо из гоголевского рассказа «Коляска», и: «Граф вдруг вскочил, как ужаленный... Лицо его покрылось смертельною бледностью... Глаза его забегали, как у пойманной мыши», и  «г л у п а я  т а й н а нашего графа стала достоянием уезда...» — он был женат! Причём пошло и глупо женат: его пьяного в Петербурге женили. От жены он сбежал в имение. И вот его жена неожиданно является прямо на охоту, где граф между уже состоявшейся и потенциальной любовницами. Как Камышев добил подстреленного графом кулика, так «добило»  графа явление немилой супруги.

«К о л я с к а  была всё ближе и ближе... Наконец она остановилась, и глупая тайна нашего графа стала достоянием уезда. Из коляски... ловко выпрыгнула молодая дама, лет 23-х высокая стройная  блондинка с правильными, но несимпатичными чертами лица и с синими глазами. Я помню только эти синие, ничего не выражающие глаза, напудренный нос, тяжёлое, но роскошное платье и несколько массивных браслетов на обеих руках... Я помню, что запах вечерней сырости и пролитого коньяка уступил свое место пронзительному запаху каких-то духов». 
__________

В рассказе «Иван Васильевич Шпонка и его тётушка» тётушка собиралась женить великовозрастного младенца племянника, отчего тому снится дикий бредовый сон про многих жён(смотрим здесь эпиграф). В «Драме на охоте» соответственно уголовному роману про  убитую мужем жену будет горланить попугай. Итак, после явления жены графа оставив охотников, Камышев добрался до дому: «П о м н ю, что я пошёл в лес... Вероятно, мне приходилось перепрыгивать через ручей, но обстоятельства этого я не помню. Словно меня сильно избили палками, до того я чувствовал себя утомленным и замученным.<...>

 П р и д я  д о м о й, я не раздеваясь повалился в постель.
 — Опять, бесстыжие глаза, в озере в одёже купался! — заворчал Поликарп, стаскивая с меня мокрую и грязную одежу. — Опять, наказание мое! Ещё тоже благородный, образованный, а хуже всякого трубочиста... Не знаю, чему там в ниверситете вас учили. <...>

Я дрожал и от гнева и от страха до того сильно, что у меня стучали зубы. Страх был необъяснимый... Не пугали меня ни привидения, ни выходцы из могил, ни даже портрет моего предшественника, Поспелова, висевший над моей головой. Он не спускал с меня своих безжизненных глаз и, казалось, мигал ими, но меня нимало не коробило, когда я глядел на него.

 Б у д у щ е е  м о ё было не прозрачно, но всё-таки можно было с большею вероятностью сказать, что мне ничто не угрожает, что черных туч вблизи нет. Смерть не скоро, болезни мне были не страшны, личным несчастьям я не придавал значения...<«Я молод, жизнь во мне крепка; Чего мне ждать?» — из «Евг. О.»> Чего же я боялся и отчего стучали мои зубы? Не был мне понятен и мой гнев... "Тайна" графа не могла разозлить меня так сильно... Остается объяснить тогдашнее состояние моей души нервным расстройством и утомлением. Иное объяснение мне не под силу».

Камышевское объяснение - художественное враньё с целью и про убийство не проболтаться или грань раздвоения личности?! Одна из особенностей сознания – в моменты особого нервного напряжения вытеснять неблагоприятные  воспоминания. Уж сильное нервное напряжение  у героя, безусловно, было! Он убил в лесу Ольгу, что скрыл в своей повести.

Герой испытывает все обязательные в любимых его слугой Поликарпом романах муки, но: «Ф и з и ч е с к о е  и душевное утомление взяли свое, и я стал засыпать... <...> С н и л о с ь  м н е, что в светлое зимнее утро шёл я по Невскому в Петербурге и от нечего делать засматривал в окна магазинов. На душе моей было легко, весело... Некуда было спешить, делать было нечего — свобода абсолютная... Сознание, что я далеко от своей деревни, от графской усадьбы и сердитого, холодного озера, ещё более настраивало меня на мирный, весёлый лад.

 Я  о с т а н о в и л с я  у самого большого окна и стал рассматривать женские шляпки... Шляпки были мне знакомы... В одной из них я видел Ольгу, в другой Надю <...>... Под шляпками заулыбались знакомые физиономии... Когда я хотел им что-то сказать, они все три слились в одну большую, красную физиономию. Эта сердито задвигала своими глазами и высунула язык... Кто-то сзади сдавил мне шею...

 — М у ж   у б и л  с в о ю  ж е н у! — крикнула красная физиономия.
 Я вздрогнул, вскрикнул и, как ужаленный, вскочил с постели... Сердце мое страшно билось, на лбу выступил холодный пот.
— М у ж  у б и л  с в о ю  ж е н у! — повторил попугай. — Дай же мне сахару! Как вы глупы! Дурак!
— Это попугай... — успокоил я себя, ложась в постель. — Слава богу...
Слышался монотонный ропот... То о кровлю стучал дождь... <...> Слабо блеснула молния и осветила портрет покойного Поспелова... Над самой моей головой прогремел гром...»
____________

Сцена с освещаемым молнией портретом словно "вырвана" из ещё готического романа с потусторонними ужасами, которые остаются необъяснёнными естественными причинами. К этому жанру относится и повесть Гоголя «Страшная месть». Представим, что ночью спросоня мы видим освещённый молнией портрет прадедушки, якобы ухмыляющегося?! Тут и при чистой совести нервы могут сдать! Но в данном случае портрет  п о к о й н о г о  предыдущего хозяина дома недаром освещён молнией! Убив Ольгу, герой и себя убил. Покойник обличает убийцу перед самим собой. Такая вот "страшная месть"!

 Гоголевское как бы возрождено в узнаваемой водевильной ситуации и затем по гоголевскому же методу из водевиля отправлено в трагедию. Но аллюзии с гоголевскими текстами исходят от Чехова и за пределами сознания Камышева. И Гоголь не мешал мистическое с водевилем в одном повествовании, как делает Чехов.   

Зачем такое похожее на окрошку смешение жанровых элементов нужно Чехову? Возможно, на этот вопрос Чехов в 1884 году должен мог бы ответить: мне так нравится, - получаю удовольствие от смешения жанров и произвожу опыты! Ведь сознании хомо сапиенс это такая сложная смесь: общие и профессиональные знания, вкусы и суеверия, литературные образы и т.п.: обрывки отрывков из самых разнообразных "романов".  Молодой Чехов занят режиссурой прошлых литературных сюжетов, - как их можно позанятнее совместить?!

Сон про прогулку героя по Невскому проспекту и шляпки должен бы напомнить повесть Гоголя «Невский проспект»: «Т ы с я ч и  с о р т о в  ш л я п о к, платьев, платков, - пестрых, легких, к которым иногда в течение целых двух дней сохраняется привязанность их владетельниц, ослепят хоть кого на Невском проспекте». Камышев оказывается как бы в роли гоголевского художника Пискарёва. Влюблённый в красавицу-проститутку, Пискарёв потрясён сочетанием прекрасной формы с духовной грязью и пошлостью. Пискарёв стремится забыть пошлую действительность в опиумных снах: «О, как отвратительна действительность! Что она против мечты?»

После очередной дозы опиума Пискарёв «п р о с н у л с я... растерзанный, с слезами на глазах. "Л у ч ш е бы  т ы  вовсе  н е  с у щ е с т в о в а л а! не жила в мире, а была бы создание вдохновенного художника! Я бы не отходил от холста, я бы вечно глядел на тебя и целовал бы тебя. Я бы жил и дышал тобою, как прекраснейшею мечтою, и я бы был тогда счастлив... <...> Но теперь... какая ужасная жизнь! Что пользы в том, что она живет? <...>  Боже, что за жизнь наша! вечный раздор мечты с существенностью!" Почти такие мысли занимали его беспрестанно». И Камышев думает, что жизнь Ольги есть оскорбление данного ей природой.

Итак, после устроенной графом охоты, якобы ещё ничего не зная об убийстве Ольги (читатель тоже ещё не знает!) Камышев является домой, и попугай с человеческим именем Иван Демьяныч два раза кричит обычную заученную фразу про мужа, убитвшего свою жену: третий выкрик окажется для несчастного попугая фатальным! Разбуженный попугаем герой слушает непогоду за стенами своего домика: «Н а д  с а м о й  м о е й  г о л о в о й прогремел гром... "Последняя гроза за это лето", — подумал я.

В с п о м н и л а с ь  мне одна из первых гроз... Точно такой же гром гремел когда-то в лесу, когда я первый раз был в домике лесничего... Я и девушка в красном стояли тогда у окна и глядели на сосны, которые освещала молния... В глазах прекрасного создания светился страх. Она сказала мне, что мать её умерла от молнии и что она сама жаждет эффектной смерти... Хотелось бы ей одеться так, как одеваются богатейшие аристократки уезда. Она чуяла, что к её красоте шла роскошь наряда. И, сознавая свое суетное величие, гордая им, она хотела бы взойти на Каменную Могилу и там эффектно умереть. Мечта её сб..... хотя и не на Камен..... <<сокращения от Чехова имитируют вычеркнутое убийцей признание>>

П о т е р я в  в с я к у ю  н а д е ж д у  уснуть, я поднялся и сел на кровати. Тихий ропот дождя постепенно обращался в сердитый рёв, который я так любил, когда душа моя была свободна от страха и злости... Теперь же этот рев казался мне зловещим. Удар грома следовал за ударом.
— М у ж  у б и л  с в о ю  ж е н у! — каркнул попугай...

 Эта была последняя его фраза... Закрыв в малодушном страхе глаза, я нащупал в темноте клетку и швырнул её в угол...
— Черти бы тебя взяли! — крикнул я, услышав звон клетки и писк попугая... Бедная, благородная птица! Полет в угол не обошелся ему даром... На другой день его клетка содержала в себе холодный труп».

От полусонных кошмаров в стиле гоголевских персонажей нашего героя разбудил в два часа ночи стук в окно доктора Воскресенского, сообщившего, что «б е д н а я  Надя» отравилась фосфорными спичками, хотя её и удалось спасти. Сразу после того посыльный приносит от графа письмо: «”З а б у д ь, р а д и  б о г а, в с ё  н а
 с в е т е  и приезжай сейчас же. Убита Ольга. Я потерял голову и сейчас сойду с ума. Твой А. К.”.

 У б и т а  О л ь г а! От этой короткой фразы у меня закружилась голова и потемнело в глазах... Я сел на кровать и, не имея сил соображать, опустил руки...» Если до письма он, действительно, им содеянное не помнил, то теперь должен был бы припомнить: «Н а ч и н а л о с ь  п о с л е д н е е  д е й с т в и е  д р а м ы...»

Следует добавить: начиналось последнее действие драмы, смешанной с фарсом. Камышев - не бедняга художник Пискарёв, перерезавший себе бритвой горло, оттого что мечта не сходилась с действительностью. Камышев убил не соответствовавший мечте объект и сумеет защитить себя!


ПОСЛЕДНЕЕ  ДЕЙСТВИЕ  ДРАМЫ.  НЕУМЕЛОЕ  ИЛИ ОЧЕНЬ  УМЕЛОЕ  СЛЕДСТВИЕ? - МНЕНИЕ СОВРЕМЕННОГО  ЭКСПЕРТА.

 В графской усадьбе Камышеву рассказывают: что  после его ухода из леса раздался крик: «З в у ч а л и  в  н ё м  о т ч а я н и е,  у ж а с... Так должны вскрикивать женщины, когда видят привидение или внезапную смерть ребёнка...»

 Затем из леса явился ополоумевший Урбенин, у которого «о б е  р у к и  и манжеты были густо покрыты кровью, словно их вымыли в кровяной ванне. <…> Обведя компанию мутными глазами...
— Ольга, Ольга, что ты наделала! — простонал он».

Сцена, достойная классической трагедии! И после слуги вынесут из лесу окровавленное тело Ольги Николаевны Урбениной. Улики против её мужа Урбенина убийственные. По долгу службы Камышев начинает следствие, описание которого дано в рукописи героя по типу уголовных романов:  «Я  з н а л, что ревнивые мужья часто убивают жен-изменниц, знал в то же время, что Урбенины не убивают людей... И я отгонял мысль о возможности убийства Ольги мужем, как абсурд. “О н  или н е  о н?” — задал я себе вопрос, поглядев на его несчастное лицо...» — вот это уже в чистом виде сочинённое!

Помнится, в начале повести наш следователь об убийствах ревнивых мужей «знал» от своего попугая! И всё описание следствия первый читатель повести Камышева – Редактор газеты «А.Ч» назовёт ложью – сокрытием следователем собственной вины. Редактор назовёт следствие неумелым. А вот современный юрист совсем иного мнения!

Современный юрист Александр Маслов  рассматривает следствие в «Драме на охоте» с профессиональной точки зрения: «П р о т о к о л составлен «Чеховым за Камышева» с соблюдением всех требований, предъявляемых к судебно-медицинским документам. Из текста видно, что автору неоднократно приходилось самому производить вскрытия, исследовать и описывать повреждения, что, хорошо знают судебные медики, требует не только теоретических, но и достаточно практических навыков.

 А. Чехов проявляет профессиональный интерес к тщательному осмотру и исследованию одежды... со знанием дела описывает резаные, колото-резаные... раны... На основании исследований Урбениной и её одежды врачи конструируют картину... преступления...» (Маслов, А. Третья профессия Антоши Чехонте/А. Маслов // Милиция. – 1993. – № 1. С.38–40.) – сам же Камышев её и «конструирует» в ему нужном варианте, добавим мы.

Когда бы Чехов желал показать профессиональную беспомощность своего героя, он мог бы это и сделать!  Герой «Драмы на охоте» тоже следователь Камышев ведёт следствие так артистично якобы неграмотно, что на него – истинного убийцу не падает подозрение. Им в следствии сделанные упущения  были необходимы для сокрытия улик. И эти упущения заведомо легко были объяснимы непрофесионализмом или халатностью. Выходит, что и это господин следователь предусмотрел: лучше лишиться должности, чем быть осуждённым на каторгу.


Например, врачи говорят, что рана Ольги смертельна, и следователь тянет время не для того ли, чтобы раненная умерла?!  Ненадолго пришедшую в сознание жертву, следователь - убийца явно подводит к ему нужному ответу:

« — Ольга Николавна! <…> П о т р у д и т е с ь   п р и п о м н и т ь  события истекшего дня. Я помогу вам... <…> Охота продолжалась часа четыре... Засим следует привал на опушке леса... Помните?
— И  т ы... и  т ы...  у б и л.

— К у л и к а?  После того, как я добил подстреленного кулика, вы поморщились и удалились от компании... <…> В лесу... вы потерпели нападение от неизвестного нам лица. Спрашиваю вас как судебный следователь, это кто был? <…>  Назовите нам имя этого человека!? <…> Вы должны назвать его, — продолжал я.  —  О н  п о н е с ё т   т я ж ё л у ю   к а р у... Закон дорого взыщет за его зверство!  О н   п о й д ё т  в  к а т о р ж н ы е  р а б о т ы... <…> *

Ольга улыбнулась и отрицательно покачала головой. Дальнейший допрос не привел ни к чему. Больше я не добился от Ольги ни одного слова, ни одного движения. В без четверти пять она скончалась».

ПРИМЕЧАНИЕ  Редактора внизу страницы: «*Камышеву нужно было дать понять Ольге, какие тяжелые последствия для убийцы будет иметь её сознание. Если ей дорог убийца, ergo  <<лат. — следовательно>> — она должна молчать. — А.Ч.»
__________________________
 
Почти как домысливает Редактор, записывает и Камышев, только зеркально перенося вину с себя на Урбенина: «И з...  д о п р о с а  в и д н о  б ы л о, что Ольга... сознательно же скрыла от меня имя убийцы. Она не хотела, чтоб убийца понес кару, и это неминуемо наводит на предположение, что преступник был для неё дорог и близок...» — но муж не был ей дорог, как ранее признавал сам господин следователь. Ранее мужа Ольга не постеснялась беспардонно оклеветать перед графом.
             
               
М о й  р о м а н  в заголовке назван  “уголовным”,  и теперь, когда дело об убийстве Ольги Урбениной осложнилось ещё новым убийством, мало понятным и во многих отношениях таинственным, читатель вправе ожидать вступления романа в самый интересный и бойкий фазис... — рассуждения судебного следователя и убийцы Камышева из «Драмы на охоте».
                _______________________________________________________               


ПОДДЕЛКА  ПОД  «УГОЛОВНЫЙ  РОМАН».  В «Драме на охоте» после событий собственно на охоте в рукописи Камышева начинается откровенная «подделка» под стандартный уголовный роман. Около постели умирающей Оленьки её любовник - судебный следователь видит Урбенина:

«Р у к и  и л и ц о е г о  в с ё  е щ ё  б ы л и  в  к р о в и...<<Урбенин выносил из леса окровавленную Ольгу.>> О, пророчество моей души и моей бедной птицы! Когда моя благородная, убитая мной птица выкрикивала фразу о муже, убившем свою жену, в моём воображении всегда появлялся на сцену Урбенин.  <<Ложь!!>>  Почему?.. Я знал, что ревнивые мужья часто убивают жен-изменниц, знал в то же время, что Урбенины не убивают людей... И я отгонял мысль о возможности убийства Ольги мужем, как абсурд...
 
 “О н  и л и  н е  о н?” — задал я себе вопрос, поглядев на его несчастное лицо. И, откровенно говоря, я не дал себе утвердительного ответа, несмотря даже... на кровь, которую я видел на руках и лице. “Е с л и  б ы  о н  у б и л, то он давно бы уже смыл с рук и лица кровь... — вспомнилось мне положение одного приятеля-следователя. — Убийцы не выносят крови своих жертв”. Если бы я захотел пошевелить мозгами, то я вспомнил бы немало сему подобных положений, но не следовало забегать вперед и набивать свою голову преждевременными заключениями». Естественно! Ведь нужна была именно виновность!
_____________________

Выше приведённый отрывок полностью измыслен по принципу уголовных романов – не как было в действительности! – изложение событий для алиби. В противном случае у Камышева точно раздвоение личности: под конец в своих рассуждениях он путает себя с Урбениным, — чеховский текст не исключает и такой возможности.

После следует длинный допрос слуг и цыган - хористов, так неподходяще к непредвиденному случаю вызванных графом после охоты повеселить гостей. Когда точно выяснится, что свидетели в лучшем случае слышали из леса крик и ничего не видели, тогда уже заключение не преждевременно:

«О с т а в а л о с ь  в с ю  т я ж е с т ь  подозрения взвалить на одного только несчастного Урбенина. Его внезапное появление  <<на месте убийства>>, вид <<после измены жены он сильно пил>> и прочее могли служить только хорошими уликами. В-третьих, жизнь Ольги в последнее время состояла из сплошного  р о м а н а.  Р о м а н этот был такого сорта, что обыкновенно оканчиваются уголовщиной. <<Такого же «сорта» был роман и самого Камышева, что он тоже ранее признавал!>>

С т а р ы й,  л ю б я щ и й  м у ж, измена, ревность, побои <<которых не было, по предыдущим записям самого К.! >>, бегство к любовнику-графу через месяц - два после свадьбы... Если прекрасная героиня такого  р о м а н а  у б и т а, то не ищите воров и мошенников, а поисследуйте героев  р о м а н а. <<Замечание для очень внимательного читателя!>>  По этому третьему пункту самым подходящим героем-убийцей был всё тот же Урбенин...»
      
 
- Такая нелепая, неуклюжая страна - эта наша Россия; В России честный человек - что-то вроде трубочиста, которым няньки пугают маленьких детей. - слова Чехова по мемуарам Максима Горького (М. Горький – А.П. Чехов)

 ПОЧЕМУ  ИМЕННО УРБЕНИН?! Предположим маловероятное: Камышев так и не вспомнил, что он сам убил Ольгу. Но такую беспамятность отрицает последующее второе убийство единственного косвенного свидетеля – одноглазого лакея Кузьмы: его убийство будетсовершено уже по чётко продуманному плану с заранее намерением взвалит вину на Урбенина – из трусости? из цинизма?  из неких иных соображений? Этими «некими» соображениями могла быть и ревность - мщение Урбенину за его неразумную женитьбу?..

Это второе убийство случается вполне по идее Достоевского из «Преступления и наказания»: сестру старухи-процентщицы Лизавету Раскольников не собирался убивать, но она попала под удар как свидетель. Одно убийство влечёт за собою следующее, – стоит только один раз переступить черту.

 Убийство Ольги суд ещё мог бы признать содеянным в состоянии аффекта, как это выходит из дальнейшего признания убийцы с глазу на глаз с Редактором, но это отпадает в отношении убийства свидетеля Кузьмы: аффект не длится два месяца – время содержания Кузьмы под стражей, пока его периодически допрашивал Камышев.
 
В подтексте  повести Чехова «Драма на охоте» есть ещё и четвёртый пункт, сопутствующий гибели обвиняемого: из всех персонажей он единственный искренен: в речи его тоже проскальзывают избитые романные фразы, но это фразы - «штампы» из романа с благородным, хотя и неудачливым героем. И Урбенин, и Наденька Калинина как бы персонажи забытых - заброшенных, вышедших из моды романов.

Павшим на него обвинением искренне возмущённый Урбенин говорит Камышеву: «П о д о з р е в а т ь, к о н е ч н о, всякого можно, но вы-то, Сергей Петрович, знаете меня уже давно... Вам грех клеймить меня таким подозрением... Ну, разве я могу! <…> Я! И кого же?! Убить... человека... человека, который дороже мне жизни, моего спасения... одна мысль о котором просветляла мое мрачное состояние, как солнце... И вдруг вы подозреваете!» Урбенину следствие, естественно, не верит. А ещё не перелистнувший последнюю страницу повести Чехова читатель верит?..


 – И что ни судят они, всё неправильно. И не могут они... ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен... И все судьи у них...тоже все неправедные; так им... и в просьбах пишут: "Суди меня, судья неправедный!" –  слова странницы из драмы А.Н. Островского "Гроза"
                ______________________________________


ВТОРОЕ  УБИЙСТВО И  ФАРС  НА  СУД. Следствие в лице прибывшего из города товарища прокурора <> вполне убеждено в виновности Урбенина, но мужики вдруг ловят лакея одноглазого Кузьму застирывающим кровь на поддёвке. Кузьма оправдывается: он-де подносил господам на охоте коньяк, сам напился, уснул в лесу, и какой-то мимо проходящий барин вытер окровавленные  руки о полы его поддёвки со словами  — «П ь я н а я   с в о л о ч ь!»

 Кузьма, по выражению графа Карнеева, его Липорелло <<слуга развратного Дон Жуана>> – подыскивал барину «девочек». Так что эпитет «сволочь» в данном случае лакеем заслужен. Что с точки зрения закона оправданием убийства, конечно, быть не может.

Какой барин вытер о одежду спящего в лесу на земле Кузьмы окровавленные руки, лакей спьяну не помнит: «Э т о  неожиданное вторжение одноглазого Кузьмы в почти уже законченный  р о м а н  произвело неосветимую путаницу...» — у Кузьмы кроме в стельку опьянения совершенно нет мотива убийства. Если он убил, тогда почему Ольга его не назвала?! Уж Кузьма-то ей никак не мог быть дорог!

Кузьму заключают под стражу и около двух месяцев – с начала сентября до ноября – Камышев допрашивал его: не припомнил ли он того барина?.. И вот Кузьма вроде припомнил и говорит Камышеву: «С т р а ш н о  с к а з а т ь, ваше благородие <<судебный следователь>>… больно чудно и удивительно... <…> Если я  скажу, то вы так разгневаетесь, что мне пуще Сибири достанется, — засудите... Пущай господин прокурор приезжает, ему объявлю, а вам не стану сказывать».

Кузьма припомнил самого допрашивающего, в что тот уверен. Иначе, зачем было бы душить свидетеля Кузьму?! Всё это свидетельствует: провала памяти - амнезии нет: о содеянном убийца помнит. Второе убийство происходит так: перед приездом прокурора Камышев велит камеру Урбенина не запирать, чтобы тот, как почти оправданный мог гулять по коридору, а утром Кузьму – нового подозреваемого находят задушенным. Истинному убийце ничего не оставалось делать, как признаться в содеянном либо «убрать» опасного свидетеля.

Задушив свидетеля, Камышев в своей рукописи вину за это второе убийство довольно театральными выражениями возлагает опять на Урбенина. В итоге Камышеву за упущения в следствии и прошлые «кутежи» <<слуги графа нашептали!>> велено  попасть в отставку, и на суде он выступает свидетелем: исход дела для него вполне благоприятный.
_____________________

  Тема суда не первый и не последний раз звучит в рассказах Чехова в тон суду над Митей Карамазовым: здесь Чехов с Достоевским согласен. Забавным фарсом на суд является рассказ Чехонте - «Случай из судебной практики» (1883). Модный адвокат так рьяно пытался представить подсудимого мошенника ангелом, что получил противоположный эффект: донельзя удивлённый про себя услышанным преступник, во всём перед судьями и присяжными сознаётся.

Того же года уже не забавный, но горький фарс на правосудие рассказ Чехонте «Верба» (1883): случайный свидетель видит, как ямщик убивает почтальона и прячет сумку с деньгами. Свидетель приносит сумку в полицию, но там крадут деньги, а свидетеля выставляют вон: дело закрыто.

  Суд над Урбениным тоже описан как фарс печальный. Для судебных деятелей убийство – лишь повод блеснуть красноречием без всякого интереса к подсудимому как к человеку: по завету Достоевского искать «в человеке человека» никто и не собирался. Суд оперирует штампами: «П р о к у р о р  в  с в о е й  р е ч и,  описывая в ярких красках убийство Ольги, обращал особенное внимание на зверство убийцы, на его злобу...

 “С т а р ы й,  п о н о ш е н н ы й  с л а с т о л ю б е ц  увидал девушку, красивую собой и молодую. Зная весь ужас её положения в доме сумасшедшего отца, он манит её к себе куском хлеба, жильем и цветными покоями... Она соглашается: состоятельный муж-старик всё-таки выносимое сумасшедшего отца и бедности. <<Какой состоятельный, когда уволенному – без жалованья ему есть не на что!>> Но она молода, а молодость, гг. присяжные, имеет свои неотъемлемые права...

Д е в у ш к а,  в о с п и т а н н а я  н а  р о м а н а х  и среди природы, рано или поздно должна была полюбить...” и т. д. в том же роде. Кончается тем, что “он, не давший ей ничего, кроме своей старости и цветных тряпок, видя ускользающую добычу, впадает в ярость животного, к носу которого поднесли раскаленное железо. Любил он животно и ненавидеть должен животно” и проч.».

Защитник на суде тоже «блеснул» красноречием. Не отрицая вину подсудимого: «З а щ и т н и к... просил  только  признать, что Урбенин действовал под влиянием аффекта, и дать ему снисхождение. Описывая, как мучительно бывает чувство ревности, он привел в свидетели шекспировского Отелло. Взглянул он на этот  “в с е ч е л о в е ч е с к и й   т и п”  всесторонне, приводя цитаты из разных критиков, и забрел в такие дебри, что председатель должен был остановить его замечанием, что “знание иностранной литературы для присяжных необязательно”».

Несчастного Урбенина признают виновным и приговорили «к  л и ш е н и ю  в с е х  п р а в  состояния и ссылке в каторжные работы на 15 лет. Так дорого обошлась ему встреча в майское утро с поэтической “девушкой в красном”» ...Но позвольте! Это Камышев встретился с  девушкой в красном в майское утро! Можно вычислить, что Урбенин встретился с ней сколько-то раньше: надо же было встреть девушку, влюбиться, и потом получить письменное согласие не жившего тогда в имении графа на нанятие новым лесничим - отца девушки!

Не двоится ли сознание настоящего убийцы Камышева: не представляет ли он себя в двух лицах?.. Опять истинный автор повести запутал читателей. Да входит ли в намерения автора дать определённый ответ, как делается во всех уголовных романах?!
             
               

Х у д о ж н и к... д о л ж е н  с у д и т ь  только о том, что он понимает...  Что в его сфере нет вопросов, а всплошную одни только ответы, может говорить только тот, кто никогда не писал и не имел дела с образами. Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компонует — уж одни эти действия предполагают в своем начале вопрос; если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выбирать...
 
З а к о н ч у   п с и х и а т р и е й:  если отрицать в творчестве вопрос и намерение, то нужно признать, что художник творит непреднамеренно, без умысла, под влиянием аффекта; поэтому, если бы какой-нибудь автор похвастал мне, что он написал повесть без заранее обдуманного намерения, а только по вдохновению, то я назвал бы его сумасшедшим.  –  А.П. Чехов – А.С. Суворину от 27 окт. 1908 г.
               
                __________________________________________________


ДВОЙНОЙ  ЭПИЛОГ  «ДРАМЫ  НА ОХОТЕ».  ТАЙНА  И СОВЕСТЬ.  В конце своей повести Камышев очень поэтически – почти белыми стихами в духе Тургенева! – жалуется, что жизнь прошла: «Н е т  у ж  т о й... в ы н о с л и в о с т и, которой я щеголял когда-то, бодрствуя несколько ночей подряд и выпивая количество, которое я теперь едва ли подниму. На лице одна за другой появляются морщины, волосы редеют, голос грубеет и слабеет... Жизнь прошла...

П р о ш л о е  я  п о м н ю,  как вчерашний день. Как в тумане, вижу я... образы людей. Беспристрастно относиться к ним нет у меня сил; люблю и ненавижу я их с прежней силой, и не проходит того дня, чтобы я, охваченный чувством негодования или ненависти, не хватал бы себя за голову. Граф для меня по-прежнему гадок, Ольга отвратительна... <...>

Н о  б ы в а ю т   н е р е д к о   м и н у т ы, когда я, вглядевшись в стоящий на моем столе портрет, чувствую непреодолимое желание пройтись с "девушкой в красном" по лесу под шумок высоких сосен и прижать её к груди, несмотря ни на что. В эти минуты прощаю я и ложь и падение в грязную пропасть, готов простить всё для того, чтобы повторилась ещё раз хотя бы частица прошлого...

Ж и з н ь  б е ш е н а я, беспутная и беспокойная, как озеро в августовскую ночь... Много жертв скрылось навсегда под её тёмными волнами... На дне лежит тяжёлый осадок... Но за что я люблю её в иные минуты? За что я прощаю её и мчусь к ней душой, как нежный сын, как птица, выпущенная из клетки?..

Ж и з н ь,  к о т о р у ю  я  в и ж у   с е й ч а с  сквозь номерное окно <<он живёт в городе, в номере гостиницы>>, напоминает мне серый круг: серый цвет и никаких оттенков, никаких светлых проблесков... Но, закрыв глаза и припоминая прошлое, я вижу радугу, какую дает солнечный спектр... Да, там бурно, но там светлее... – К о н е ц».
______________

От лица героя «К о н е ц » можно бы проиллюстрировать строками Афанасия Фета или пушкинскими из «Воспоминания» («Когда для смертного умолкнет шумный день...», 1828):

                ...в уме, подавленном тоской,
         Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
         Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
         Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
         Но строк печальных не смываю. — А.С. Пушкин
                *   *   *

Страницы милые опять персты раскрыли;
Я снова умилен и трепетать готов,
Чтоб ветер иль рука чужая не сронили
Засохших, одному мне ведомых цветов.
О, как ничтожно всё! От жертвы жизни целой,
От этих пылких жертв и подвигов святых —
Лишь тайная тоска в душе осиротелой
Да тени бледные у лепестков сухих.
Но ими дорожит мое воспоминанье;
Без них всё прошлое — один жестокий бред,
Без них — один укор, без них — одно терзанье,
И нет прощения, и примиренья нет! - Афанасий Фет: 1884 год создания и "Драмы на охоте" тоже.
          *   *   *

Камышев свою повесть завершит поэтически красиво, но есть ещё и от Редактора «А.Ч.» второй более «жёсткий» К о н е ц, именно и выводящий действие в параллель с «Преступлением и наказанием». Когда Камышев явится узнать судьбу своей рукописи, редактор заявит, что в его повести не назван настоящий убийца: «Камышев сделал большие глаза...
 
— Откровенно говоря, я вас не понимаю, — сказал он <…> — если вы не считаете настоящим виновником человека, который зарезал и задушил, то... я уж не знаю, кого следует считать. Конечно, преступник есть продукт общества, и общество виновно, но... если вдаваться в высшие соображения, то нужно бросить писать романы, а взяться за рефераты.
— Ах, какие тут высшие соображения! Не Урбенин ведь убил! <…>
— Может быть... и следователи несовершенны: судебные ошибки часты под луной. Вы находите, что мы ошиблись?
— Нет, вы не ошиблись, а пожелали ошибиться».

Камышев отнекивается, затем следует признание вполне в духе героев Достоевского, но так сказать, в противоположном  направлении. С глазу на глаз с Редактором, он признает:

— Я убил... вы поймали секрет за хвост, — и ваше счастье. Редкому это удастся: больше половины наших читателей ругнет старика Урбенина и удивится моему следовательскому уму-разуму. <…> Восемь лет носил я в себе тайну. Но тайна и живая кровь в организме несовместимы; нельзя безнаказанно знать то, чего не знает остальное человечество. Все восемь лет я чувствовал себя мучеником. Не совесть меня мучила, нет! <…> Я не обращаю на неё внимания  <…> 

М у ч и л о  ж е  м е н я  д р у г о е: всё время мне казалось странным, что люди глядят на меня, как на обыкновенного человека...  <…> Мне казалось странным, что мне не нужно прятаться; во мне сидит страшная тайна, и вдруг я хожу по улицам, бываю на обедах, любезничаю с женщинами! Для человека преступного такое положение неестественно и мучительно. Я не мучился бы, если бы мне приходилось прятаться и скрытничать. П с и х о з, батенька!

<…> М н е  в д р у г  з а х о т е л о с ь излиться чем-нибудь: начхать всем на головы, выпалить во всех своей тайной... <…> И я написал эту повесть — акт, по которому только недалекий затруднится узнать во мне человека с тайной... Что ни страница, то ключ к разгадке... Не правда ли? Вы, небось, сразу поняли...

К о г д а  я  п и с а л, я брал в соображение уровень среднего читателя... — И теперь словно легче стало, — усмехнулся Камышев, — вы глядите на меня теперь как на необыкновенного, как на человека с тайной, — и я чувствую себя в положении естественном...»

Родион Раскольников считал себя великим человеком до убийства, Камышев после преступления считает себя если не великим, то, по крайней мере, не таким как все. То есть завершается повествование тем, с чего начинается преступление Раскольникова. Всё наоборот у этого Чехонте! – мог бы воскликнуть Достоевский.

«ЖИЗНЬ — СПЛОШНОЙ  АФФЕКТ...» — «ВЗЯЛ  И  ДОБИЛ...» Редактор просит рассказать, как на самом деле Камышев убил:

« — У б и л  я  п о д  в л и я н и е м  а ф ф е к т а. <…>  Жизнь есть сплошной аффект... так мне кажется... Когда я шёл в лес, я далек был от мысли об убийстве; я шёл туда с одною только целью: найти Ольгу и продолжать жалить её... Когда я бываю пьян, у меня всегда является потребность жалить... Я встретил её в двухстах шагах от опушки... Стояла она под деревом и задумчиво глядела на небо... Я окликнул её... Увидев меня, она улыбнулась и протянула ко мне руки...
— Не брани меня, я несчастна! — сказала она.

 В  э т о т  в е ч е р  она была так хороша, что я, пьяный, забыл всё на свете и сжал её в своих объятиях... Она стала клясться мне, что никого никогда не любила, кроме меня... и это было справедливо: она любила меня... И, в самый разгар клятв, ей вздумалось вдруг сказать отвратительную фразу: «К а к  я  н е с ч а с т н а! Не выйди я за Урбенина, я могла бы выйти теперь за графа!» <<Она так и не узнала, что граф женат!>> — Эта фраза была для меня ушатом воды... Всё накипевшее в груди забурлило...

М е н я  о х в а т и л о  ч у в с т в о  отвращения, омерзения... Я схватил маленькое, гаденькое существо за плечо и бросил его оземь, как бросают мячик. Злоба моя достигла максимума... Ну... и добил её...  В з я л  и  д о б и л... <<здесь страшна именно простота рассказа!>> <…>

Я <<Редактор>> в з г л я н у л  н а  Камышева. На лице его я не прочел ни раскаяния, ни сожаления. “В з я л  и  д о б и л” — было сказано так же легко, как “взял и покурил”. В свою очередь, и меня охватило чувство злобы и омерзения...» — на что чувство злобы?! На Камышева? Однако редактор называет Камышева «несчастным». Или чувство злобы на общество? На странную раздвоенность человеческой психики – на остаток в человеке звериного?! Согласно своему кредо только «ставить» вопросы, Чехов нам прямо не ответит.

Сознаваться в убийстве Камышев отказывается: «П у с т ь  б е р у т, если хотят, но сам я к ним не пойду. Отчего они не брали меня, когда я был в их руках? На похоронах Ольги я так ревел и такие истерики со мной делались, что даже слепые могли бы узреть истину... Я не виноват, что они... глупы.
— Вы мне гадки, — сказал я.
— Это естественно... И сам я себе гадок».
___________

В более раннем рассказе «Верба» ямщик  убил почтальона. Когда же «тень» почтальона – иначе собственная совесть его замучила, и он пришёл в полицию каяться, ему не поверили: «Преступник не найден — ну, и шабаш! Что ж тебе ещё нужно?» «Не нашел ямщик искупления... И пришлось бежать от совести в воду...» — утопился ямщик. Несравненно более сложная личность из другого слоя общества – Камышев позволял автору раскрыть тему психологически детальнее и в большем созвучии с эпохой. И «в воду» Камышев «не побежит».

Каково же было «намерение» Чехова: что он хотел сказать?! Ох, для ответа на этот вопрос придётся ещё раз процитировать всю «Драму на охоте», а лучше всего – всего Чехова. Но есть в повести одна фраза, проливающая свет на намерения автора. Редактор выслушал признание Камышева: 

«М ы с л ь, что  я  в и ж у  перед собой  у б и й ц у,  наполняла мою душу непривычным чувством ужаса и страха... не за себя — нет! — а за него, за этого красивого и грациозного великана... вообще за человека...»
Последние слова повести от Редактора: «Я сел за стол и предался горьким думам.  М н е <<редактору>> б ы л о  д у ш н о». А читателям?..
             
                __________________________________________________________

Ж и з н ь  у  н а с провинциальная, города немощёные, деревни бедные, народ поношенный... все мы в молодости восторженно чирикаем, а к сорока годам — уже старики и начинаем думать о смерти... К а к и е  м ы  г е р о и! – слова А.П. Чехова в записи Ивана Бунина. (Бунин И. –  «О Чехове»)               
                _________________________________________________

ОБ АФФЕКТЕ И  РАЗДВОЕНИИ  СОЗНАНИЯ.  А ф ф е к т — эмоциональный процесс психологически взрывного характера, когда человек не осознаёт — не в силах управлять своими поступками, диктуемыми подсознательно накопленными негативными эмоциями.

 Убил Камышев, на первом плане в состоянии аффекта от усугублённого алкоголем нервного напряжения и оскорблённой любви, а по приине более глубокой убил вследствие оскорблённого - разрушенного идеала. Чем было по многим мемуарам больно захватывающее несколько поколений время начиная С 1870-х. Не потому ли в том числе и были модны оправдания преступлений на почве аффекта?..

Подсознательного негатива у Камышева за время связи с Ольгой накоплено было достаточно! Как можно до признания вычислить, что именно он убийца? По в изобилии рассыпанным в рукописи Камышева о самом себе фразам: «Я,  е д в а   д е р ж а с ь  н а  н о г а х от охватившего меня гнева...»; «Я глуп и взбешен». После того как Ольга стала любовницей графа следует запись: «Я... з а д у м а л с я...
— А что если я ворочусь сейчас и уничтожу их?

С т р а ш н а я  з л о б а   б у ш е в а л а  в  д у ш е  м о е й... Засыпая, я видел убийство. Кошмар был душащий, мучительный... Мне казалось, что руки мои гладили что-то холодное, и что стоило бы мне только открыть глаза, и я увидел бы труп... Мерещилось мне, что у изголовья стоит Урбенин и глядит на меня умоляющими глазами...» — сон не полностью рассказан! Не названы  жертва и убийца.

И наконец, финальное состояние перед свершившимся убийством, в самом конце повести рассказанное редактору: «Г н е в  о в л а д е л  в с е м   м о и м  с у щ е с т в о м.  И этот гнев был так же силен, как та любовь, которая начинала когда-то зарождаться во мне к девушке в красном... <..> Всё накипевшее в груди забурлило...» Психология говорит, что чувство-зеркальный перевёртыш бывает сильнее первоначального.

Думается, что хороший адвокат сумел бы добиться оправдания Камышева в связи с состоянием аффекта и алкогольными излишествами. НО!!! Оправдание это неизбежно потребовало бы предъявления на суд презираемой Камышевым общественности всех подробностей жизни и своей, и Ольги Скворцовой – Урбениной.

Аффектом можно объяснить первое убийство, но второе убийство нечаянного свидетеля - лакея Кузьмы преступником рассчитано, совершенно и на Урбенина взвалено уже хладнокровно. Что Кузьма – «одноглазый гад», как выразился  Урбенин, юридическим оправданием служить не может. А моральным?..

Перед тем, как описать следствие по делу об убийстве Ольги Урбениной с собой в роли следователя Камышев издевается над логичностью уголовных романов Шкляревского и Габорио, где преступник и следователь на своих местах. А вот следователь Камышев спасает сам себя, но и сам себя осуждает: «М н е  с т а л о  ж а л ь  с е б я, жаль, что природа всадила в меня столько жесткости и мерзости! Низкая душа моя была такой же кремень, как и мое здоровое тело...».

 Состоянию аффекта противоречит необычайное хладнокровие и жестокость Камышева во время следствия, которое он искусно затягивает, чтобы в лесу - на месте преступления дождь успел смыть улики. Рядом со смертельно раненной умирающей Ольгой не дрогнув, он направляет её ответы в свою пользу. После того как сам же задушил Кузьму, крайне жестоко актёрствует перед Урбениным. Что уже даже лишнее ради отведения от себя подозрения, но, зато сыграно по образцу уголовных романов:

« Я  о т п р а в и л с я  в  к а м е р у  Урбенина и, не имея сил сдержать себя, забыв, что я следователь, назвал его в самой резкой и жестокой форме убийцей.
— Мало вам было, негодяй, смерти вашей несчастной жены, — сказал я, — вам понадобилась ещё смерть человека, который уличил вас! И вы станете после этого продолжать вашу грязную, воровскую комедию!

Урбенин страшно побледнел и покачнулся...
— В ы  л ж е т е! — крикнул он, ударяя себя кулаком по груди.
— Н е  л г у  я! Вы проливали крокодиловы слезы на наши улики... Бывали минуты, когда мне хотелось верить более вам, чем уликам... о, вы хороший актер!.. <<Урбенин - никакой актёр!>> Но теперь я не поверю вам, даже если из ваших глаз вместо этих актерских, фальшивых слез потечет кровь! Говорите, вы убили Кузьму?

— В ы  и л и  п ь я н ы, или же издеваетесь надо мной! Сергей Петрович, всякое терпение и смирение имеет свои границы! Я этого не вынесу!
И Урбенин, сверкая глазами, застучал кулаком по столу. <...>
— Н е к о м у  т у т, кроме вас, Кузьму убивать. <...> И мне достанется за то, что я не отправил вас в тюремный замок и дал вам здесь свободу гулять по коридорам. Благодарю вас!»  Разыграно господином судебным следователем великолепно!.. Или он сам верит?!

Поведение Камышева на суде в качестве свидетеля поражает выдержкой: «З а щ и т н и к  с п р о с и л  м е н я,  в каких отношениях я находился с Ольгой и познакомил меня с показанием <<что Ольга была его любовницей>> <..> Сказать правду — значило бы дать показание в пользу подсудимого: чем развратнее жена, тем снисходительнее присяжные к мужу-Отелло, — я понимал это... С другой стороны, моя правда оскорбила бы Урбенина... он, услыхав её, почувствовал бы неизлечимую боль... Я счёл за лучшее солгать.
— Н е т! — сказал я».

Не поздновато ли в такой странной форме вспомнил он о милосердии?! Собирается в эпилоге морально наказать обедневшего графа: чтобы ему сын Убенина дал «подачку». Но у сына Урбенина денег нет. Значит, Камышев ему даст? Странная запоздалая, нелогичная справедливость.

В «Преступлении и наказании» убийца и растлитель Свидригайлов сделал одно доброе дело: пристроил детей Катерины Ивановны в хороший приют, положив на их имя деньги. От этого предвидится больше пользы, чем от наказания графа. Или этой подачкой графу он себя наказывает?.. Или актёрство перед самим собой уже стало второй натурой?..

Как ни ответь, господин Иван Петрович Камышев останется героем неоднозначным, мозаичным с диапазоном душевных колебаний захватывающим всю свою эпоху: такого однозначно трудно осудить. А использование для характеристики персонажа огромного количества противоречивых реминисценций и аналогий должно бы привести к удивительным результатам:
 
1. литературно разрушены  былые «образцовые» типажи характеров;
2. разрушаются схемы этими литературными типажами мышления в сознании читателя. Причём, чем начитаннее читатель, тем активнее происходит такое стирание былых "штампов".
             
 
Никаких сюжетов не нужно. В жизни нет сюжетов, в ней всё перемешано — глубокое с мелким, величавое с ничтожным, трагическое с смешным. Вы, господа, просто загипнотизированы и порабощены рутиной и никак не можете с нею расстаться. Нужны новые формы, новые формы… — слова Треплева из пьесы Чехова «Чайка»
                _________________________

«ДРАМА  НА  ОХОТЕ»  КАК  ЭТАПНОЕ  ПРОИЗВЕДЕНИЕ. Создавая «Евгения Онегина», Пушкин писал «не роман, а роман в стихах — дьявольская разница» (А.С.П. – П.А. Вяземскому  от 4 ноября 1823 г.). В случае с «Драмой на охоте» получилась «дьявольская разница» и с уголовным романом, и с на него пародией, и с романами Достоевского, Тургенева и Льва Толстого. Чехонте создал новаторское произведение, единственный раз при жизни автора опубликованное. За последующие 20 лет литературной деятельности Чехов ни разу не включил эту повесть в сборники своих произведений. «Драму на охоте»  пришлось извлекать из газеты уже поле смерти писателя.

А между тем, Чехов не стеснялся называть то ли другое своё произведение слабым, его спокойно включая в очередной сборник. Значит, дело тут не в слабости. Как-то Чехов сказал: «Н и к о г д а  н е  с л е д у е т  слушать ничьих советов. Ошибся, соврал - пусть и ошибка будет принадлежать только тебе. В работе надо быть смелым. Есть большие собаки и есть маленькие собаки, но маленькие не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять - и лаять тем голосом, какой господь бог дал». (Иван Бунин - Чехов)

Здесь возможно  предположение: что получилось под названием «Драма на охоте», это так озадачило самого 24 летнего  автора, что в дальнейшем ему пришлось осмыслять и переосмыслять в повести употреблённые приёмы: символизм действия, супер реминисцентный "мозаичный" герой, совмещение разных стилевых пластов - как бы отрывков разных жанров - всё это в дальнейшем он будет использовать более скупо, зато более отточено и целенаправленно. А сама «Драма на охоте» останется этапным произведением, помогшим автору понять как лично ему Чехову надо использовать литературные традиции, а как и какие не надо.

Например, после «Драмы на охоте» Чехов более не воспользуется столь лихо закрученным сюжетом. Тут можно только предполагать: от лихого сюжета автор весьма зависим. Лихой сюжет имеет тенденцию затушёвывать психологию и переживания, слабостью обрисовки которых иногда поражают даже рассказы о Шерлоке Холмсе - Конан Дойля. А вкупе с лихим сюжетом мощный реминисцентный план в определённый момент работы могли взять молодого автора «в клещи» - начать ему диктовать: и он это не мог бы не почувствовать. Вот и подверг повесть опале.

Осмыслив и в дальнейшем блестяще используя «обкатанные» в повести приёмы, Чехов, образно говоря, отправил повесть в ящик письменного стола, как конспект. А мог бы прославиться на поприще Конан Дойля или Агаты Кристи! Но к счастью для русской литературы Чехов пошёл собственным путём.
 
«КАКАЯ  УЖАСНАЯ  ЖЕНЩИНА!!»  ИЛИ  КУРТИЗАНКИ  ТОЖЕ  БЫВАЮТ РАЗНЫЕ!

Хочется ещё поговорить о «Драме на охоте» образе героини и жертвы драмы -  Оленьки Скворцовой - Урбениной.  В о п р о с: что было бы с бывшей любовницей графа Карнеева – Ольгой Урбениной  не убей её первый любовник после явления законной супруги графа?! Особенно счастливого исхода как-то не предвидится.

 Положим, непредсказуемый – на многое по обстоятельствам способный Камышев оказался бы в силах её простить и жить с ней вместе. (Откровенно говоря, представляется, что Камышев её всё равно рано или поздно убил!) Тут на фоне супер реминисцентности повести неволею вспоминаются опиумные сны художника Пискарёва из гоголевского «Невского проспекта»:   

«И з  в с е х сновидений одно было радостнее для него всех: ему представилась его мастерская, он так был весел, с таким наслаждением сидел с палитрою в руках! И она тут же. Она была уже его женою. Она сидела возле него, облокотившись прелестным локотком своим на спинку его стула, и смотрела на его работу. В её глазах, томных, усталых, написано было бремя блаженства; всё в комнате его дышало раем; было так светло, так убрано. Создатель! она склонила к нему на грудь прелестную свою головку...

Л у ч ш е г о  с н а  он ещё никогда не видывал... В голове его родились странные мысли. " <...> Неужели равнодушно допустить ее гибель, и притом тогда, когда только стоит подать руку, чтобы спасти ее от потопления? <...> Если она изъявит чистое раскаяние и переменит жизнь свою, я женюсь тогда на ней. <...> Мой подвиг будет бескорыстен и может быть даже великим. Я возвращу миру прекраснейшее его украшение"».

 Лучший благородный вариант для Оленьки – жизнь вне церковного брака (она ведь уже замужем!)с Камышевым.  Выдержала бы замкнутую жизнь в обществе только Камышева вкусившая прелесть роскоши деятельная натура Оленьки? Скорее всего, – нет, долго не выдержала бы. Для неё это означало бы полную изоляцию от общества: с такой дамой никто не стал бы общаться.

Даже благородная Наденька Калинина мыслит стереотипами – вбитыми прописной моралью шаблонами. Наденька говорит Камышеву: « — К а к а я   у ж а с н а я   ж е н щ и н а! <…> — Какая ужасная! Она столько же зла, сколько и красива... <…>  Если уж у неё такие инстинкты, то была бы хоть тактична и подождала бы год, два...». Даже милейший доктор Воскресенский  осуждает "развратную женщину", а почему-то не графа. Можно представить, что мыслят остальные!

Мнение не знающей жизни Наденьки и немилосердно, и наивно: «голые» инстинкты, разве, позволяют ждать?! Вопрос здесь в другом: если не жизнь с первым любовником, тогда после явления законной супруги графа какова возможная судьба Оленьки? Что ей делать, - по совету Гамлета идти в монастырь?! А иначе что: жизнь модной куртизанки?! Весьма вероятно.

Куртизанки тоже бывают разного уровня и судеб. Например, знаменитая французская куртизанка Нинон де Ланкло (1623—1705) — французская, писательница и хозяйка литературного салона, последовательница философии Эпикура, прославилась красотой, остроумием и без особых проблем дожила до почтенного возраста.

Но Нинон имела независимое наследственное состояние и была прекрасно образована: её поведение было сознательным отрицанием зависимости женщины как жены от мужчины – протестом против более низкого – более бесправного положения женщины. Подобное в столь ярком варианте было возможно во Франции, но едва ли в России, где великосветские дамы свободного поведения почти всегда имели лояльного мужа или были вдовами. Анна Каренина не была куртизанкой, но её не принимали в обществе уже за открытую жизнь с любовником. Гораздо более печальная жизнь обычных «низших» куртизанок в России описана в «Преступлении и наказании» Достоевского, в «Яме» Куприна.

 Чехов в рассказе «Припадок» безжалостен как к посетителям публичных домов, так и к его обитательницам. Герой рассказа «з н а л, ч т о  е с т ь такие безнравственные женщины, которые под давлением роковых обстоятельств — среды, дурного воспитания, нужды и т. п. вынуждены бывают продавать за деньги свою честь. Они не знают чистой любви, не имеют детей, не правоспособны... наука третирует их, как зло, мужчины говорят им ты. Но, несмотря на всё это, они не теряют образа и подобия божия. Все они сознают свой грех и надеются на спасение...»

В публичном же доме он увидел совсем другое: «И л и  о н  н е  у м е л  читать на лицах, или же ни одна из этих женщин не чувствовала себя виноватою — на каждом лице он читал только тупое выражение обыденной, пошлой скуки и довольства. Глупые глаза, глупые улыбки, резкие, глупые голоса, наглые движения — и ничего больше. <…>

И внимание его остановилось на одном бледном, немножко сонном, утомленном лице... Это была немолодая брюнетка, одетая в костюм, усыпанный блестками; она сидела в кресле, глядела в пол и о чём-то думала. <…>
— Вам здесь скучно? — спросил он.
— Известно, скучно.
— Отчего же вы не уходите отсюда, если вам скучно?
— Куда ж я уйду? Милостыню просить, что ли?»
_________________

Также вспоминается из широко известного романа Антуана Прево «История кавалера де Грие и Манон Леско» (1731) печальная судьба подобно Оленьке деятельной «широкой натуры» - без моральных барьеров очаровательной девицы Манон.

В «Драме на охоте» муж убитой Оленьки — Урбенин найдёт себе странное, но несущее определённую правду утешение. На следствии он скажет Камышеву: «С м е р т ь  и з б а в и л а  Олю от развратной жизни, вырвала её из грязных рук того шалопая, моего губителя; к смерти я не ревную: пусть Ольга лучше ей достается, чем графу; эта мысль повеселила меня и подкрепила; теперь уже в моей душе нет такой тяжести...»

Мысль Урбенина перекликается с парадоксальным  мнением, что Лев Толстой в романе «Война и мир» поступил очень щедро с мерзавцем Анатолем Курагиным: в Бородинском сражении раненному, ему пришлось отрезать ногу. Разве заслужил младший Курагин такую честь: тяжёлое ранение за родину?! Так и автор «Драмы на охоте» позволил Камышеву убить Ольгу Урбенину не потому ли, что так для неё лучше?! Выходит, самоё веское обвинение в адрес Камышева это предательство Урбенина своего давнего знакомого и честного человека — на него взваливание вины.
____________________________

«ВОПИЮЩАЯ  ПОШЛОСТЬ»  ИЛИ  «КТО  И  ВИНОВАТ?»  И  «ЧТО  ДЕЛАТЬ?»  Приходится слышать мнения, что в образе Оленьки Скворцовой – «девушки в красном» выведена вопиющая пошлость?.. Когда Антон Павлович Чехов желал описать беспросветную пошлость, он её так описывал (хотя бы в том же рассказе «Припадок»), что и по сей день по прочтении такие описания выворачивают душу. А тут автор первое явление Оленьки Скворцовой подаёт так красиво!

Тем более нельзя назвать литературную героиню Оленьку Скворцову воплощением пошлости с учётом всех литературных реминисценций: аналогии с героинями классиков русской литературы никак не могут быть пошлыми, и ими подсвеченные образы тоже будут неоднозначными – сложно противоречивыми как вся их породившая эпоха.

 Разве Гоголь в «Старосветских помещиках» только развенчивал пошлость?! Искусство не картиночная – лубочная копия жизни. Как сказал печальный принц Гамлет: цель искусства  «к а к  п р е ж д е, т а к  и  т е п е р ь  б ы л а  и  е с т ь… являть… всякому веку и сословию – его подобие и отпечаток».

Каков же этот «отпечаток» века конкретно в «Драме на охоте? Кто виноват в произошедшей драме? Сложная  символика повести наводит на мерцающую мысль, что в принципе, руками убийцы природа отомстила не оправдавшему её ожиданий прекрасному творению. Убита Ольга в лесу, из которого вышла и куда вернулась. Лес – как бы тема – основная партия Ольги, так же как бурное озеро – более тема Камышева (бурное озеро – тема его безумного гнева). 

Значит, герои повести - жертвы вечного противоборства в человеке животного и человеческого – жертвы диссонанса между требованиями цивилизации и природными инстинктами?..

Образование писателя, безусловно, накладывает отпечаток на его творчество: для врача присутствие в человеке природных животных инстинктов неоспоримо, а Чехов был по образованию врач. Но это объяснение тоже слишком общее – недостаточное для прояснения ни смысла повести «Драма на охоте», ни тем более - истоков творчества Чехова

С пеной у рта судить литературных героев вообще не слишком умно. Да, Чехов предлагает читателям быть присяжными заседателями, но героев он предлагает судить или весь уклад жизни? или читателям -самих себя? Или даже мелькает мысль, не следует ли "судить" не совсем правильно устроенное мироздание с дефектами сотворения существа - человек?!

Чехов насмешник, хотя, как и у Гоголя, и у Салтыкова-Щедрина, насмешки его подчас до слёз горьки. Тем более судить большинство чеховских героев весьма проблематично, что многие из них «плохие - хорошие люди». Можно, конечно, заняться осуждение графа Карнеева и ему подобных, да стоят ли они того?

В одном из писем Чехов выразится, что подобные осуждения или славословия означают будто «ходить по улицам и кричать»: «"Сапожник Иванов шьет сапоги дурно!" и "Столяр Семенов делает столы хорошо!" Кому это нужно? Сапоги и столы от этого не станут лучше... Вообще труд этих господ <<любителей пропаганды и осуждения>>, живущих паразитарно около чужого труда и в зависимости от него, представляется мне сплошным недоразумением».(Чехов – Ф.А. Червинскому от 2 июля 1891)

 К любителям судить и осуждать литературных героев Как бы ни оказалась приложима из финала «Ревизора» реплика одураченного Городничего: «Ч е м у  с м е ё т е с ь?  Н а д  с о б о ю  с м е ё т е с ь!»

Повествование «Драмы на охоте» так построено, что не хочется судить ни Камышева, ни Ольгу: оба  многолики. Умирая, Оленька ведёт себя благородно, и у Камышева есть и благородные и низменные порывы. Оба они и виновные и  жертвы. Вопрос, -  жертвы чего?! Обстоятельств?.. Штампов мышления?.. Своего самолюбия и страстей?

Или  они Жертвы неправильно устроенного общества, с которым неизбежно вступают в противоборство чувства искренние?.. Жертвы всей странно устроенной жизни?! Жертвы вечной войны цивилизации с природой с неизбежностью изломанных судеб?.. Переплетение всех этих тем не поддаётся какому-либо одному тенденциозному объяснению. Какое определение ни выберешь – единственный ответ не полон и как-то кривобок.

Не поставить ли в пример себе самого Антона Павловича Чехова: в буйном споре  с Достоевским, он как-то само собой исполнил его главный завет – искать «в человеке человека»: такого искания пример – всё творчество Чехова.

 Уже в «Драме на охоте» назадавал молодой Чехов столько вопросов! Да ни на один и не ответил с умиротворяющей ясностью! Причём так заданы вопросы, что ответа читателю разумно требовать только у самого себя. Всякие посторонние ответы – советы только запутают, ведь, сколько читателей – столько и различных прочтений произведения: мудрость весьма старая.

Чехов считал, что из человека «н е  у г н е т ё н н о г о  п р е д в з я т ы м и   и д е я м и  и системами» всегда может выйти «большой толк»:  «Б л а г о с л о в л я ю  Вас  обеими руками и шлю тысячу душевных пожеланий!» (Из письма А.П. Чехова – И.Л. Леонтьеву-Щеглову от 9 июня 1988 г.) Что делать – с чего начать?  Да для начала хоть бы перечитать произведения Чехова.