Татьянин день в горных джунглях

                Плато Шонг-Ла, 25 января 1970г

   Здравствуй, Машенька!
   Надеюсь, моё местоположение тебя не удивит. Как «консультант по поисковым работам» я стараюсь посетить все геологические партии Вьетнама. И вот я на крайнем северо-востоке страны, на высокогорном плато Шон-Ла.

   Два дня я кутался в свою куртку, замерзая в машине без стёкол (плюс 16 здесь считается страшным морозом) и глядя на пасмурные пейзажи, сначала равнинные, затем всё более горные. 17 января я и мои спутники - переводчик Бан, два вьетнамских геолога и рабочий - с рюкзаками поднялись на плато Шон Ла, преодолев превышение в 1600 м. Услугами повара я не пользуюсь, нарушая правила советской колонии. Готовлю сам с помощью Бана. Он же успевает поесть с вьетнамцами и со мной, но весьма деликатно. Маршруты каждый день, осмотр рудопроявлений, ночёвки в хижинах мео, иногда в наскоро построенных шалашах, покрытых полиэтиленовой плёнкой. Джунгли, скалы, водопады, бамбуковые и банановые леса, туман, морось, дождь. Из 18 дней 17 без солнца.

   К природной экзотике я уже привык, но в некоторых местах даже вьетнамцы не могли удержаться от возгласов удивления. Вот тропа ныряет с чахлого кукурузного поля в джунгли, и мы погружаемся в море традесканций. Огромные каменные глыбы и скалы покрыты сплошным серебристо-фиолетовым ковром, напоминающим застывшие волны. Целые потоки и водопады традесканций, точно таких, как в горшочке в каждой второй московской квартире. Или бамбук. Говорят, здесь около 300 видов бамбука, очень разных. Даже я различаю видов 15. Обычно он растёт вместе с другими деревьями и лианами, создавая «джунгли». И вдруг - редкий чистый бамбуковый лес, без кустов и лиан, с ковром узких сухих опавших листьев, шорох которых (и другие звуки) резонируют в тонкостенных полых стволах. Лес - орган. И тишина в нём особая, как после заключительного органного аккорда. Или такой же однородный лес диких бананов, вытянутых вверх как уличные фонари, так как каждый выпускает огромный свисающий красный фонарь цветка.

   Описывать каждый здешний день утомительно. Давайте, опишу вам, как я провёл свой день рождения, 25 января, Татьянин день. Накануне мы последний раз ночевали в деревне мео (5 хижин), где прожили шесть дней. Для меня выбирали самую лучшую хижину. Три стены у неё из глины с огромными трещинами, четвёртая деревянная, крыша из тростника. Я спал на «гостевом» помосте, спутники мои на глиняном полу, подстелив охапки сухой травы. Грязь ужасающая. Отовсюду свисают бороды чёрной копоти. Главное, ни к чему не прикасаться. В эту ночь спал я особенно плохо. Капризничали дети, кашляла хозяйка, за стеной что-то страшное снилось свинье. Вставать я не тороплюсь, поскольку собираюсь в три раза быстрее своих спутников и не хочу толкаться у них под ногами.

   В слабом свете, проникающем из под крыши и в щели (окон в хижине нет), наблюдаю, как начинается жизнь. Вот хозяйка вернулась с ручья. Воду она несёт в «ведре» из трёх тонкостенных бамбуковых «секций» за плечами. Я так и не научился наливать воду из этого агрегата, чтобы лилось только из одного бамбука. На ходу она прядёт, даже на ручей не идёт без пряжи. Пучок волокна заткнут за пояс, готовую нить наматывает на ладонь. Женщины мео всегда прядут на ходу, по какой бы тропе не шли и какой бы груз не несли. Из-за семейной загородки вылезает хозяин, уже с малышом за спиной. По-моему, детей здесь привязывают за спину не потому, что их не с кем оставить, а просто они там "дозревают", как в сумках у кенгуру. Тепло, удобно и сразу чувствуешь спиной когда «опысался». Детей, нуждающихся в «дозревании» всегда хватает и на маму, и на папу, и на старших детей. Нашей хозяйке 23 года и у неё три ребёнка. Вылезают с хныканьем (простудились) двое старших. На мальчике шапочка, украшенная зубами собаки, бусинами и монетками с дырочками. На шее у девочки зуб тигра. Засуетились у костра и мои спутники. Вьетнамцы в маршруте едят очень много и поражаются, как мало ем я. Каждое утро они варят казан риса, казан супа и казан овощей. Долго варят, долго едят, долго собираются.

   Я встаю, когда мои спутники уже половину сварили. За двадцать минут готовлю рисовую кашу, а ещё за двадцать ем и заканчиваю все сборы. Сегодня завтрак праздничный. К обычному рису и овощам добавлено несколько кусков жареного кабана, которого мео убили два дня назад. В деревне был большой праздник и один из его виновников мой электрический фонарик. Кабанам разбросали приманку - сильно пахнущую печёную маниоку, и устроили ночную засаду. Как только кабаны зачавкали, их осветили фонариком и выстрелили из самодельного кремневого ружья. Кабан весил около 150 кг, и половина деревни перетаскивала мясо из ущелья в заплечных корзинах.

   Пока мы собирались, хозяйка накормила своё приболевшее сопливое семейство и пристроилась за ткацкий станок. Совсем рассвело, и у двери, где стоит станок, уже можно работать. Здешние мео (мяо, как их зовут в Южном Китае), с моей точки зрения, одна из этнографических загадок. Они живут на самых высоких горах, как на островах, среди сплошного моря тхаев, горных таев и манов. Как удалось им сохранить самобытный язык, обычаи, одежду и утварь? Какой этнографический «девятый вал» выбросил их на эти горные «острова». Они больше похожи на горных южноамериканских индейцев, чем на окружающие племена. Например, весь Вьетнам переносит грузы на коромыслах. Мео же всё носят за плечами на лямках, даже воду. Все женщины Юго-Восточной Азии носят широкие штаны, реже узкие длинные юбки (тхаи). Только мео носят короткие, выше колен, юбки-клёш. Ткацкий станок вьетнамцев практически не отличается от славянского. А посмотрите на станок мео! Здесь женщина сама является передней часть станка, одевая на себя пояс с рулоном готовой ткани. Отклоняясь, она регулирует натяжение нитей основы, а засунув одну ступню в специальную петлю, передёргивает чётные и нечётные нити. Насколько я помню, и перуанки прядут на ходу, как мео. Воротник типа матросского и такой же прямоугольник материи ниже поясницы нужны для т&ого, чтобы заплечные грузы не наминали «холку» и крестец и не рвали одежду.

   Мео не украшают ни дома, ни утварь. Даже «алтарь» у них, это листок самодельной бумаги (о которой ниже) с приклеенными кровью куриными перьями. Никакого искусства, кроме ткачества и вышивания юбок. Каждая юбка - произведение искусства. На тканый узор, довольно тонкий и сложный, накладывается цветная аппликация, а затем вышивка. Примерно одна юбка в год. И столько же снашивается. Поэтому часто ходят в рваных юбках с бахромой, но всегда хранящих следы былой роскоши. Определённого типа лиц нет. Женщины бреют лоб, волосы свивают в жгут, в ушах и на шее серебряные обручи. Ну, да всего не опишешь! Дома расскажу, как мео спят, едят, болеют и играют на «флейтах», кормят детей грудью и курят опиум, ходят всей семьёй на поля, толкут кукурузу и едят собак.

   Однако пора прощаться. Рюкзак уже на плечах, в руках купленные у хозяина арбалет и «колчан» - бамбуковая «секция» с отравленными стрелами. Последний обмен подарками. Я в большом выигрыше. Подарил всего лишь зажигалку, а получил зуб тигра, который лечит от всех болезней и ещё кого-то отпугивает. Через несколько минут джунгли поглощают нас. Последние звуки деревни - визг свиней. Джунгли здесь первичные, не выжигавшиеся никогда. Деревья высотой до 50м (шестнадцатиэтажный дом). А какие лианы!

   К часу дня доходим до бокового притока, где завтра нам предстоит разыскивать рудопроявление, которое открыли «французские колонизаторы» и даже вывезли отсюда на вьючных лошадях некоторое количество свинцовой руды. Останавливаемся на обед. Я приустал, но искушение слишком велико. Пока рабочий варит рис, я с двумя вьетнамскими геологами наведываемся в долину этого притока, метров на пятьсот. Тропа делает крутой поворот, в нос ударяет запах серы. Вот это да! О каких розысках может идти речь, когда рудопроявление не только эксплуатируется, но при нём работает «горно-металлургический комбинат». Один косматый оборванец неизвестного племени с волосами до пояса, зобом и куском голого зада, торчащим из рваных штанов, наяривает поршнем в цилиндре, сделанном из цельного бревна, а другой шурует палкой с железнвм наконечником в глиняном горне, время от времени подсыпая туда дроблёный галенит (PbS} и древесный уголь. Куски чистого галенита он разбивает друг об друга на банановом листе, свинец капает в половинку слегка дымящегося бамбукового цилиндра. Система почище, чем у Джеймса Уатта: двигаешь поршень вперёд, воздух идёт в горн по одной трубке, тащишь назад - по другой. А поршень, как я увидел позже, с сальником из петушиных перьев, очень хитро прилаженных. Прорывы воздуха из щелей тут же залепляются мокрой глиной. Становится понятным, почему вблизи нам попадались ямы для обжига древесного угля.

   Так я впервые познакомился с народом «зао», у которого нам предстояло жить несколько дней. Между тем оборванцы закончили плавку, перекусили испечёнными на костре мелкими крабами, выловленными здесь же в ручье, и собрали свои пожитки. В заплечную корзину уложили только сальник из перьев и выплавленный свинец, всё остальное, в том числе изрядное количество галенита, оставив на месте.

   Однако пора в путь и нам. Новый подъём к деревне зао по удивительному лесу. Ступенчатый склон представлен системой бассейнов с уступами из пористой карбонатной породы типа травертина, среди которых растут огромные деревья. Подлеска почти нет. Корни деревьев тоже покрыты «травертином». Сейчас сухой сезон, и зелёная отстоявшаяся вода перетекает из бассейна в бассейн ленивыми водопадиками. В дождливый сезон она, по-видимому, идёт по склону сплошным потоком, отлагая «травертин» и уничтожая, таким образом, всю мелкую растительность. (Примечание. Через много лет я увидел почти такие же террасы, только без джунглей, в Турции. Это знаменитый туристический объект - Памукале). Тропа идёт по этому чистому лесу с террасами. Взбираемся на небольшой водораздел, и я останавливаюсь, поражённый видом деревни зао.

   На фоне ярко-красного, вытоптанного людьми и животными склона стоят новенькие, сплетённые из бамбука дома. Вся деревня новая, её даже нет на карте. Такие же курятники и поросятники. Повсюду тонкие нити бамбуковых водопроводов. Но главное изумление связано не с этим. Все дома окружены десятками мольбертов с натянутыми и загрунтованными, но пока ещё чистыми холстами. Не горный азиатский народ, а какая-то «барбизонская школа на пленере». Моё изумление вскоре рассеивается. Оказывается, зао умеют делать бумагу. Её употребляют в хозяйственных и ритуальных целях почти все здешние племена. Бумагой выстилают внутреннюю поверхность плетёных из бамбука шляп. В неё заворачивают в виде трубочек благовонную смолу. Листки такой бумаги с приклеенными кровью перьями я видел в доме мео. До "Теда" (Нового Года но лунному календарю) осталось десять дней, и изготовление бумаги идёт полным ходом. В больших, выдолбленных из дерева корытах размачивают, дробят и растирают древесную волокнистую массу, смешивают её с известью, которую получают при обжиге известняка, а затем тонким слоем намазывают на натянутую ткань (более ровную поверхность в джунглях не придумаешь) и сушат. Снятый с «холста» продукт похож на плохую серую обёрточную бумагу.

   Дом, в который меня поместили, самый лучший в деревне, новый очень прсторный сравнительно чистый. Для гостей есть специальная пристроечка со сплошным бамбуковым настилом на высоте 40см и отдельный очаг. Все дома сплетены из бамбука. Для этого, свежесрубленный тонкостенный бамбук большого диаметра надрезают вдоль и "разворачивают". Внутренние перегородки срубают. Сушат. Получают тонкие «доски» шириной до 40см, пронизанные многочисленными продольными трещинками. Из таких "досок" и делают стены. Стены просвечивают, и окон в домах нет. Зато три двери из широченных деревянных досок (одна дверь – одна доска) с хитроумными деревянными запорами от свиней. Крыша тростниковая, пол земляной. В кухне нет верхней части стены и очень светло. Сюда же проведена система бамбуковых желобов, по которым постоянно течёт вода и уходит в отверстие в полу. Дом стоит на склоне, кухня на небольших сваях, и из под неё течёт ручеёк.

   Кроме железного котла, под которым разводят костёр, вся утварь сделана из бамбука и бутылочной тыквы. Каких только хитроумных вещей не делают из бамбука. Либо из цельного, либо из плетёного. Для плетения бамбук расщепляют на тончайшую, очень эластичную лучину. Да что говорить? Скоро вы сами увидите плетёные сумки, шляпы, коробки, которые я привезу. Чтобы делать посуду из бутылочных тыкв особой хитрости не надо. Форма их бесконечно разнообразна, надо только сообразить, какую как использовать.

   Однако вернёмся к 25 января. Кое–каким опытом я уже обладаю, поэтому наскоро обменявшись приветствиями с хозяевами, я стараюсь быстро сварить вермишель с консервами, поесть, разложить постель на бамбуковом настиле и убрать в рюкзак все вещи, которые могут пострадать от слишком пристального внимания, например, фотоаппарат. Всё это надо сделать до того, как весть обо мне распространится по деревне. Сегодня мы пришли рано, в посёлке мало людей, и я всё успеваю проделать при минимальном стечении зрителей. Приближаются сумерки. Выхожу из дома и поднимаюсь на небольшую горку, чтобы оглядеться. Передо мной один из сотен туманных пейзажей, которые я видел в последние дни. Туман на рассвете и на закате, на полях и в джунглях, клубящийся над головой и расстилающийся под ногами, выползающий потоками и «туманопадами» из горных седловин в долины. Иногда эти пейзажи изумительны. Например, под ногами расстилается море плотного белого тумана (скорее облаков), затопившего долины. Облака эти имеют голубоватые и розоватые оттенки, так как выше небо чистое, и солнце садится за горы. Вид, как из окна самолёта, летящего над облаками, но есть «две большие разницы». Во-первых, из облачного моря торчат архипелаги и отдельные острова покрытых джунглями гор причудливой формы, как на китайских пейзажах. А во-вторых, и это главное, потрясающая тишина, как будто умерла вся Вселенная. Это действует непосредственно на подсознание. Внутри что-то напргается; хочется заплакать или «основать новую философскую школу». Сегодня пейзаж так себе. Начинает накрапывать дождь. Возвращаются с полей мужчины и женщины зао. В руках полуножи–полусерпы на длинных палках, которыми они рубят траву и мелкие кусты на старых заросших полях перед тем, как снова поджечь их. Визжат свиньи, которым выносят похлёбку, кричат грудные дети, которым ещё не успели сунуть сиську…

   Ты, конечно, обратила внимание, что я рисую только женщин. Дело в том, что одежда и весь облик мужчин намного примитивнее. Единственное их украшение - серебряные обручи на шее. Иногда мужчины «падают так низко», что обязательную головную повязку делают из китайского махрового полотенца, которое проникло сюда в числе первых признаков цивилизации.(До китайской границы день пути, и она здесь не охраняется.) Какой цвет имеет это полотенце, можешь домыслить сама. Под повязку мужчины мео и зао убирают свои длинные волосы.

   У каждого здешнего народа есть главный объект, которому женщины отдают всю свою любовь. У тхаев это головной платок, у мео юбка, а у зао – широкие штаны. Всем штанам штаны. Вышитые крестом и гладью сплошь, за исключением узких треугольников между ног. В деревне штаны «роскошно» распущены, в поле заправлены в обмотки-гетры. Зао это народ-умелец. Они делают массу вещей, недоступных соседним племенам. Кроме прекрасных домов, водопроводов, утвари, бумаги и, конечно, штанов, кроме выплавки свинца, они ещё куют железо, делают кремневые ружья и порох. Вот, например, порох. Уголь древесный, серу, как узнал Бан, зао могут получать попутно при плавке галенита (сернистого свинца), но сейчас покупают у китайцев. А процесс получения селитры я наблюдал сам на ручье у подножья скал, изобилующих карстовыми пещерами. Люди на этом «химкомбинате» отсутствовали, но процесс был очевиден. Из пещеры выгребают глину, содержащую обильный помёт летучих мышей. Её размешивают в высоких бамбуковых цилиндрах и тщательно снимают всплывший мусор. Затем долго отстаивают, пока не осядет даже муть. Полученный раствор селитры осторожно сливают и выпаривают на солнце. Показанная мне в деревне селитра белая чистая крупнокристаллическая. Одним словом, привет от Бертольда Шварца!

   Чтобы сделать ружьё, главное просверлить ствол. Опять же, по словам Бана, расспрашивавшего хозяина дома, зао сверлят несколько месяцев подходящий металлический стержень более тонким прутом, подсыпая толчёный кварц. Я могу поверить этому с трудом, однако наш шофёр, видимо тоже был кем-то предупреждён и, ожидая нас, тщательно прятал заводную ручку от газика - «идеальную заготовку для ствола». Выковать остальной механизм уже сущие пустяки. Ложа деревянная короткая, загнутая, как у старинного пистолета.

   Однако быстро темнеет и пора спускаться в деревню на ночлег. Возвращаюсь в дом, зажигаю свечу и берусь за французский, который изучаю почти гипнопедически, то есть в полусне - в машине, в таких вот домах, в ожидании парома. Слух обо мне уже распространился, и зрители прибывают. Совсем стемнело, и они подходят с факелами из расщепленного сухого бамбука, гасят их о землю и входят в дом. Вокруг моего настила сидят и стоят плотным кругом мужчины, женщины, старики и старухи - «ждут чудес». Что делать? Для начала угощаю стариков и мужчин сигаретами «Краснопресненские», которые вожу «для представительства». Сигареты они знают, хотя сами курят бамбуковый кальян. Такие кальяны на двух ножках с собой не носят. Они есть у очага в каждом доме и шалаше, у каждого кострища вдоль троп. Но большой интерес и обсуждение вызывает сигаретный фильтр. Следующее чудо - надувной воздушный шарик для детей хозяина. Однако дети не успевают поиграть с шаром, да они его и боятся. Шаром завладевает группа старух, одна из которых в фантастических очках, по-моему с простыми стёклами. Затем меня просят петь, но я вынужден отказать по понятным тебе причинам. Тогда девушки поют мне. Хотя поют дружно, я рад когда пение кончается.

   Насмотревшись, некоторые уходят, запалив на домашнем очаге свои факела. Но прибывают новые партии, по-видимому по мере того, как слух обо мне доходит до отдалённых домов. В 10 часов я начинаю падать от усталости. Народ не уходит, и Бан тоже не решается их прогнать. Встаю, выхожу из дома. Проблема канализации в горных деревнях, да и на равнине у вьетнамцев, решена простейшим способом. Поэтому, заметив меня, ко мне устремляется свора свиней и собак. Но я не оправдываю их надежд и, постояв минут десять в темноте, возвращаюсь. Гости ждут. Я тушу свечку и при свете очага разбираю сшитое в виде мешка одеяло. Гости сидят. Снимаю кеды и носки. Возгласы неподдельного изумления. Как оказалось, по поводу белого цвета и «изысканной формы» моих ступней. Дело в том, что и мео, и зао с детства всегда ходят только босиком. По джунглям, где тысячи колючек, по камням, по холодной грязи и глине рисовых полей. Ступни их совсем не похожи на наши, ни по форме, ни по цвету, ни по «фактуре». Ножи можно точит не только о подошву, как делал Маугли, но и о любое место ступни. Демонстративно раздвигаю поленья очага, хотя гости по-прежнему сидят вокруг него. Пламя гаснет, остаются только красные угли. Большинство народа уходит. Но самые упорные посмотрели-таки, как у нас ложатся спать женщины-геологи в одной палатке с мужчинами. Рубашку я снял, уже лёжа в мешке, ибо не мог представить, как отреагируют зао на мою волосатую, хотя и весьма умеренно, грудь. Все расходятся. Бан ложится на настил рядом со мной. Тлеют красные угли. Закончился мой тридцать шестой день рождения.

   И вдруг я остро ощущаю невероятность того, что происходит. Не герой книги или журнала, а я лежу в бамбуковой хижине у тлеющего очага среди джунглей на высоте 2100м в 300км от ближайшего европейца. Плечо моё упирается в колчан, где для каждой отравленной стрелы есть своё гнездо с ядом, а в ногах стоит арбалет. Сбылись мечты детства, хотя у них оказался совсем другой вкус.

   Ещё несколько минут думаю о зао. Их бесцеремонность извинительна. Только некоторые мужчины более 20 лет назад видели французов. А остальные никогда не видели «белого человека». Что известно современной науке о зао? На этнографической карте Вьетнама, включающей 64 народа, для них места не нашлось. Как ужасно, что у многих зао, даже у подростков, заметно увеличена щитовидка, а примерно у каждого десятого – зоб. Засыпая, я ещё долго слышу уханье крупорушек на соседнем ручье. Что поделаешь. Народ умеет делать всё, даже круглосуточно работающие крупорушки-автоматы. Спокойной ночи, моя дорогая.   Твой Т.

   (Примечание. Прошло ровно 53 года. Сейчас народы мео и зао широко представлены в интернете. Можно посмотреть, как невероятно они изменились.)