Дневник. Август 1969

5.08.1969 Вторник.

Все никак не заправлю шариковые ручки, приходится этой писать.
Ой, господи, опять новостей накопилось.

Прислал мне Валерка Казеннов письмо, благодарит за фотокарточки
и просит рассказать о встрече. Вчера я ему послала ответ. Валерка мне
в кадры набивался на юге.

Даже когда уезжал, отвел меня в сторону, предложил встретиться в
Москве, но я отказалась. На прощанье хотел поцеловать в губы, да
еще при всех. Нет, с меня было достаточно всяких поцелуев, я оттолкнула
его. Накадрилась я вволю на юге, приехала домой и отпала охота
заглядываться на ребят. Все они одинаковые.

Еще в юности в сердцах у них трепетала святая любовь, а сейчас
возьми любого парня, кому за двадцать. Погуляет с тобой и давай
ему, либо махнет рукой, назовет еще "ребенком", "детским садом".
К черту, смотреть на ребят не хочется.

Куда же пропала прежняя любовь? Неужели я больше не встречу
такую, которую потеряла? А другой мне не надо. Не погуляла
вовремя, не насладилась своей первой любовью, теперь уже годы
не вернешь, теперь начинается жизнь, а не мечта.

Побывала я в деревне. Сначала напишу набросок,  умудрилась
черкануть на вокзале.

2.08.1969 Суббота.

Сижу на вокзале, и надо убить 6 часов. Хочется спать, жду поезда
Смоленск - Москва. Довелось мне побывать в Людкиной деревне.
Видела ее Пашу, который мне самой дюже понравился. Я бы не
прочь была погулять с ним и провести ночку на сеновале. Правда,
в один из вечеров он хотел  поцеловать меня, но я почему-то не
далась, да, наверное, правильно сделала. И вообще, я вела себя
с ним весьма развязно. После перцовочки и самогонки меня, как
всегда, тянуло курить. Курила я при нем, а ему это не нравилось.

Людка мне сказала потом: "Он не любит, когда ты куришь.
И вообще, ребятам не нравятся девчонки, которые курят..."
Если немного подробнее писать о поездке, надо начать
с начала.

Взяла я все свои отгулы, прибавила к ним два выходных дня и
собирала рюкзак, должны были ехать тетя Ксеня и Верочка
(Холопова тетя). И даже Ваня пришел нас проводить (это было
неожиданностью для меня, скорее, сюрпризом). Он очень изменился.
Стройный, высокий, в белой нейлоновой рубашке и клешах, он
выглядел довольно современно и даже красиво.

За столом он без умолку болтал, употребляя словечки из армейского
жаргона и пресыщая ими свою речь, как излишними цитатами - сочинение.
Поезд наш отходил в 23 ч. 35 мин, было еще около 9 часов.

Вещи упакованы, мы - готовы. Я вышла на балкон подышать свежим
воздухом, он последовал за мной. Я оперлась о перила и смотрела на
дома напротив, улицу, автобусы. Он смотрел на меня. Спросил: "Наташ,
сколько же времени я тебя не видел?"

Я улыбнулась грустно: "Много..."

- Шесть лет. Как же ты живешь сейчас? Весело?
Я молчала, усмехнувшись, вспомнила, как Витька отвечал:
"Спасибо, плохие, когда его спрашивали "Как дела?"
- Что, нет? - спросил он, ему показалось, что я ответила.
- Ну, почему же "нет"? Весело. спохватившись ответила я,
скользнув мыслями на юг.

Долго мы стояли на балконе, разговаривали о пустяках. Наконец,
нас позвали. На Белорусский вокзал приехали за час до отхода
поезда. Ванька предложил: "Пойдем погуляем?" Я согласилась.
Короткая прогулка по ночной Москве.  Шли мы по улице
Горького по направлению к Маяковской. Он осторожно
взял меня под руку. Рассказывал о муках, перенесенных в армии.
Я молчала, изредка ему сочувствуя.

Он поражал меня галантностью обращения с девушкой. Вообще,
я считаю его своим, пусть очень далеким, родственником. Мне раз
уже приходилось бродить так же вот с Шуриком своим.

Он тогда тоже вернулся из армии, и я встретила его, не видя
несколько лет. Вообще, все ребята такие робкие, нежные, 
внимательные, когда из армии приходят.  Или эту резкую перемену
в нем можно объяснить тем, что он  стал взрослее за эти годы.

Обычно взрослыми быстро становятся, если в жизни пришлось
перенести тяжелое испытание, лишения, трудности. Он, бесспорно
стал лучше.

На вокзал мы прибежали за пять минут до отхода поезда. Ох, и
попало же нам! Вера раскричалась на Ваньку во всю мощь своих
голосовых данных, обрушив на него целый поток отборных
крепких ругательств.

Их можно было понять, очень волновались, ведь всяко быть может,
тем более, что у нас ни билетов нет, мы не знаем, какой поезд, вагон
и даже часы отправления не точно знали.

Тем не менее, все кончилось мирно, хорошо. Ванька прощался с нами,
со мной в последнюю очередь.  Крепко сжал руку, задержал в своей руке
и тихо сказал: "До свидания, Наташ." Долго стоял у окошка, смешил нас,
как мог, даже вывеску "Смоленск - Москва" снял и хотел подарить на память.

Вера все еще немножечко сердилась: "И чего это поезд никак не отходит?
Уехать бы от тебя скорее. Увел девчонку, нашел время. Зачем ты ее,
спрашивается, привел. Забрал бы на все три дня, а в воскресенье бы
домой привел. Разве вы наговорились, ведь так мало было времени у вас?"

В это время поезд тронулся. Ванька пошел по платформе и крикнул,
обращаясь к Вере и ко мне одновременно: "Нет, не наговорились. Наташ,
в воскресенье в 6, ну в 7 часов  у Бородино придешь?"

- Ладно, - махнула я рукой. Поезд миновал платформу, и окна закрыла
темнота. Я залезла на верхнюю полку, положила под голову рюкзак,
закрыла глаза и под стук колес  стала думать о том, что может ожидать
меня в деревне.

По дороге я познакомилась с Колькой и Женькой, они возвращались домой
после ремесленного, а в автобусе - с Любкой, Колиной сестрой. Она хотела
поступить в швейное училище в Ельне, но набор уже кончился.

Все вместе мы ехали в автобусе на Высокое, играли в картишки и ели
яблоки, которыми нас угощал Женька. От Барсуков шли пешком до
нашей деревни Малашовки мы вчетвером, а тетя Ксеня с Верой остались
ждать молоканку.

Женька меня проводил до самого дома, ох, такой шельмец, главное, идем
по деревне, а он и говорит: "Если спросят "Кто это?", я скажу, что ты моя
жена, ладно?"

У Кольки, Женьки и у меня были фотоаппараты "Смена-6", "Смена-7",
"Смена-8". Они меня все время фотографировали, я не хотела, пряталась
за Любку. Но все же интересно, как я получилась.

У Женьки возникло страстное желание - сфотографировать меня на речке
в купальнике, но я сказала ему, что не пойду на речку.

Вообще, хорошо время прошло в деревне. Мы ходили в лес за черницей,
малиной, сгребали сено для колхоза, пасли коров, загорали на полянке
за домом во владении пчел, одна из которых меня укусила, гнали самогонку
в вишенках (наконец-то я посмотрела, что собой представляет "самогонный
аппарат"), жарили грибы на улице, на костре, топили баню, парились на
полке шикарным веничком.

Даже успела я за три дня в кино сходить. Правда, поиграть в ремушки не
удалось, да погулять с кадром, но я об этом не жалею. Спать нам с
Людкой разрешили на сеновале, дом был полон, на полу спать уже негде было.

На сеновал приходил Пашка. Мне приходилось уматывать оттуда часа на
три, чтобы не мешать им "сосаться", как Людка все время выражалась,
будто нет другого слова, которым можно было бы назвать поцелуи взасос.

Вообще, зря я не проверила, как он мою Людку целует. Ведь был такой
удобный момент, а я его упустила, ну да ладно, господи, нашла о чем тужить.

У меня кадра не было и мы с Ванюшкой сидели на бревнышках, курили
и разговаривали обо всем. До чего же он мудрый парнишка, все знает,
начиная всеми подробностями местных драк и кончая  политическими
событиями.

Ой, а на баяне он играет просто замечательно. Поразила меня Людка,
ну такая цыпочка! Ей бы поспать до двенадцати, покататься на машине
Пашиной в кабинке, да вечерком сходить в кино, в ремушки поиграть,
погулять.

Я может не понимаю ее, но не могу я спать днем, когда солнышко самое
полезное, не могу сидеть дома, когда можно побродить по лесу, не могу
не пойти на уборку сена, на речку, раков ловить.

А вечером, когда солнышко еще не скрылось за горизонтом, мне хотелось
убежать далеко-далеко, нарвать полевых цветов: васильков, ромашек,
колокольчиков - ведь их такое множество здесь, в полях. Боже ж мой,
как здесь красиво!!

А Людке все это вовсе неинтересно. Отказаться от такой красоты, от
бескрайнего простора - такой кусок богатый оторвать от жизни! Нет,
не могу представить.

Машкову не затащишь в деревню, ей бы по улицам походить, чтобы
мимо бесконечной вереницей мчались машины. А я не могу, мне не
хватает воздуха в городе.

Я бы пожалела о поездке, если бы только поиграла в ремушки да
поцеловалась с кем-нибудь в темном углу. Этого как раз мне и не было нужно.
А тут приехала загорелая, свежая, радостная.

Я все время думала, идти ли мне к Ваньке. Что это - свидание? Вера
очень просила пойти, наказала, что ему передать. Вечером в воскресенье
моросил мелкий дождик, вернулись из деревни родичи, отец собрался и
ушел гулять. Я не пошла на свидание.

10.08.1969 Воскресенье.

...Эта встреча в скором поезде,
Наш недолгий разговор,
Не могу, сказать по совести,
Объяснить я до сих пор.

Знала б я, что так получится,
Не дала б тебе уйти,
Где же ты, милый попутчик мой,
Разошлись наши пути...
 
Думаешь о Гомали? Конечно думаю, вернее вспоминаю. Нет, это не любовь,
это всего лишь увлечение. Он такой загадочный, странный и красивый.
Как я могла остаться без его фотографии!


12.08.1969 Вторник.

Совсем перестала писать о фильмах. Вчера смотрела американский фильм
по роману Драйзера "Сестра Керри". И снова, как и прежде, меня всецело
поглотила и заставила плакать любовь, которую можно увидеть только в кино.

Жизнь - это не песня, не кино и не сон, и все же веришь песням, не можешь
забыть удивительный сон и глубоко чувствуешь любовь в кино, веришь,
что такая любовь есть в жизни, что она ждет и зовет тебя. Как будто ты
видишь будущее или вспоминаешь ошибки прошлого.

Вспомнилось, как я не хотела верить Славкиным поцелуям, думая что это
сон, пока не убедилась, что  я уже взрослая и испытываю непонятные, тайные
вещи. А Гомали? Неужели это было? Страстные поцелуи в ночной тишине и
такой неожиданный разрыв.

Познать огонь, воду и медные трубы с одной стороны, а с другой - падшая,
безотказная Она? Нет, пусть лучше ничего не будет, кроме безобидных
поцелуев. Ты обо мне забыл, наверное.

Я не верю песне:

...Но я найду другую,
Пусть не люблю, но целую.
А когда ее я обнимаю,
Милая, тебя я вспоминаю...

А вообще-то, так и бывает в  жизни. Когда ты целовал меня, я помнила
своего Гешку. А может я действительно достойна слова "проститутка".
Хм, вспомнила Тюрякову: "Его мать называет Надьку проституткой.
Она так ведет себя. Обо мне такого никогда  никто не скажет."

Я изменяю всем и изменяю одному, своей мечте. Я изменяю тебе, Гешка?
Но моя верность тебе не нужна, милый, ведь правда? И обо мне ты никогда
не вспоминаешь. Придешь из армии и будешь проходить мимо, не замечая,
не зная даже, что  я при этом испытываю. Потом женишься. И все.

И кончится, исчезнет моя мечта, которой я должна сохранять верность и
лелеять ее, свою мечту. Так для чего же  любить эту обманчивую мечту,
зачем согревать ею сердце. И поэтому все и всех в жизни надо менять и
изменять до тех пор, пока не придет настоящее, большое чувство, которое
поставит измену на одну черту со смертью.

Туманно, Наташенька, твоя философия весьма туманна. Нужно больше
читать, тогда и мысли будут трезвее.

Ходили с Катюшей в кино на не раз уже виденный фильм "Анжелика
и король". По дороге встретили Холопова, никак не привыкну называть
его просто Ваней. Они с другом тоже собрались идти на этот фильм.
Я нарочно не заметила его, но он тихо окликнул меня: "То я ее не замечаю,
то она меня."

Я оглянулась, стараясь изобразить удивление (не знаю, как это мне удалось,
либо нет), произнесла: "А-а, здравствуй! Потянула Катюшу за руку: "Пойдем,
подойдем", но она не захотела. Я подошла и молчала. Он спросил, понравилось
ли мне в деревне. О свидании не успел или не хотел говорить, и я почему-то
забыла сказать ему то, что собиралась, рассеянная какая-то, если бы хоть с Катей
подошли.

Кстати, его товарищ произвел на меня довольно приятное впечатление,
улыбнувшись, он сказал: "Что-то ваша подружка какая-то очень уж серьезная..."
Я улыбнулась: "Ну я пошла" В кино я видела их, но не подошла.

14.08.1969 Четверг.

Измучилась я с этими ядовитыми блоками. Устаю, как собака и прихожу
домой сама не своя. Даже субботу и воскресенье у нас отняли, заставляют
работать за 5 рублей и рабочий день в выходные, отгулов не дают и те,
которые заработали раньше, не подписывают до октября месяца. Вот и
крутись тут, как хочешь.

Монтируем сейчас "Азов", до чего ж противные блоки, не могут уж нам
провод ядовитый  сменить. Многие наши берут расчет и уходят с завода.

Завтра Танька Рабунец последний день работает. Выходит замуж. До сих
пор никак привыкнуть не могу, не представляю, как это вдруг замуж.

Ложное признание в любви, правда, я слышала однажды. Но, по-моему
легче сказать "Выходи за меня замуж" или "Будьте моей женой", чем
"Я люблю вас".

Наташка, зачем болтаешь всякие глупости, наверное, хочешь, чтобы
поскорее тетрадка кончилась. Но в этой тетради у меня будет самый
богатый материал, все-таки столько поцелуев!

Однако же плохо влияет на людей долгое пребывание вне дома.
Мой Шурик съездил в Адлер, нашел там себе женщину с ребенком,
жениться хочет.

17.08.1969 Воскресенье.

Машкова похитила меня на два дня. Вчера мы смотрели с ней в кинотеатре
"Прогресс" фильм производства ЧССР киностудии "Баррандов" "Дьявольская
западня", а сегодня "Колония Ланфаер" "Барранды" и "Мосфильм" творческое
объединение. Оба фильма очень мне понравились, проникновенные, напряженные,
хорошо поставленные. Снова у меня загорелось желание шататься по кино.
У нас будут демонстрироваться фильмы, обязательно пойду по
второму разу.

Днем приходила Верка, все так же, в клешах и куртке, играли в картишки
и оставили Верку пять раз дурочкой.

Она заявила мне, что бросает лыжи и, возможно, спорт. Главное, изрекла:
"Тебе еще можно восстановиться, ты не пьешь, не куришь, а я курю уже
давно, мне не отвыкнуть, я слишком глубоко опустилась."

Глупенькая, если б она знала, что я не невинная девочка  ангельской
чистоты, я испорчена в меру, только разнесчастной ****ью я еще не
была, не испытала первого падения. А так, я и пью с некоторых пор, и
курю, и ругаться иногда  приходится и люблю мальчиков.

Я сейчас читаю произведение А. Куприна "Яма", безнравственную
и неприличную, о проститутках публичного дома. Мне кажется, что
я живу здесь, вместе с выброшенными из жизни женщинами. Боже,
какой кошмарный сон описан в этой книге, сон самой жизни.

Остается только с дурацким удивлением верить, что это было и есть,
и будет, пока живет на земле человечество...

"Когда она прекратится - никто тебе не скажет. Может быть, тогда,
когда земля станет общей и ничьей, когда любовь будет абсолютно
свободна и подчинена только своим неограниченным желаниям, а
человечество сольется в одну счастливую семью, где пропадет различие
между твоим и моим и наступит рай на земле, и человек опять станет
нагим, блаженным и безгрешным."

19.08.1969 Вторник.

Яблочный спас, как хотелось бы побывать в деревне на этот праздник.
Людка моя сейчас наверное целуется со своим Пашей как в это время
в Поджаренке. Они приглашали меня на праздник, но вместо меня придет
письмо с фотографиями.

Господи, люблю тебя, лапонька моя, дорогушенька. Ну, где же ты,
почему так далеко? Я жду тебя и не могу более ждать. Я бы могла
привести тебя сейчас к себе домой, положить в постель свою...,
господи, я не знаю, что это со мной. Может надо выйти замуж?
О нет! Любовник? Да, меня ведь уже назвали проституткой.

Гешка, я - ничтожество, презирай меня. Я еще невинна, девственница,
но я берегу свою честь не для тебя, я просто боюсь отдаться. Я не прошу
у тебя прощенья, я больше не хочу падать пред тобой на колени, потому
что люблю, безумно люблю тебя.

Я накурилась, дома одна, родичи уехали в деревню, мне страшно одной,
я боюсь спать, мне мерещатся всякие ужасы в виде разбойничьих силуэтов
с кинжалами. Зимой не так страшно, как летом. Милый, я боюсь, ты слышишь??

20.08.1969 Среда.

Какой нелепостью кажутся днем ночные ужасы. Утром проснешься -
так радостно, так светло на душе, а вечером темнота снова нагоняет
страх. Но сегодняшняя ночь принесла с собой сильный дождь с грозой
и глухими раскатами грома. Я еще в детстве боялась грозы, боюсь и
сейчас, но не так, конечно, как раньше - залезала под кровать и, закрыв
глаза и уши, терпеливо дрожала до конца гнева Ильи Пророка.

 А когда гроза кончалась, я, счастливая и радостная, выбегала на улицу
босиком, навстречу радуге, теплым дождевым капелькам на листьях
деревьев, лужам, свежести  послегрозового ливня. Боже мой, какой
замечательный ливень!

21.08.1969 Четверг.

О господи, третий день сижу дома и курю. Уже взатяжку немножко
научилась,  о, юмор, если б знал отец, не приведи, господи.

Надя приехала из Армении. Превосходно выглядит, черненькая,
свеженькая, хорошенькая. Рассказывала, как нашла себе летчика,
вернее, бортрадиста, ходила с ним в ресторан. В каждом городе
находила себе нового, с армянами развлекалась, ой, убить ее грозились,
но ее это как-то не страшило уж очень. "Весело живу, себя соблюдаю..."

Что же еще надо молодой, красивой девушке? Правда, Надя уже
не молодая, ей сейчас 39 лет, а она не замужем.

Послушала я ее, своих "черкесов" вспомнила, хотя истинным черкесом
был Валерик наш, единственная святая личность из моих ребят. Вообще,
фотографию Гомали я бы девчонкам охотно показала и поставила бы
в рамочке на стол.

А Валерика я целую иногда, когда смотрю на его "греческий профиль",
устремленные вдаль, полные трогательной заботы и нежности, глаза и
стройную, сбитую фигуру горца.

Все-таки какая-то доля счастья осталась в моей душе от знакомства с
тобой и Гомали и от ваших поцелуев.

Вспомнила, как Надя спросила меня тогда:

"А кто был твой?"
- Грузин один, инструктор.
- О, грузин, Наташ, бесполезное дело!, - безнадежно и разочарованно
произнесла она.
Господи, а зачем полезное? Замуж что ли я собираюсь выходить?
Нет, Наденька, миленькая, я еще погуляю. Но я очень рада, что все так
случилось, правильно случилось. И я чистой осталась, значит бояться
за мои инстинкты мне пока нечего.

Ой, спать хочется, но завтра утречком я уезжаю в деревню, бабуську
проведать, с Мишкой в картишки поиграть, главное, походить по лесу
за грибами и рассказать ночью бабуське о своих любовных интригах.

Два слова о Тюряковой. Подошла ко мне и официальным тоном
пригласила на свадьбу. Я, как дура, кивала головой и не знала, что мне
говорить. Все еще думаю, что делать.

Да, не знаю, что со мной происходит. Не хочу видеть Люську Машкову.
Все так хорошо, она часто приходит ко мне, тащит гулять, в кино,
не отпускает, говорит: "Ну Наташ почему мне не хочется отпускать тебя?" - 
с таким сожалением.

Уж от Люськи это слышать, что от нашего Игоря похвалу. Но Люська
чем-то напоминает мою маму. А что это за подружка, если с ней нельзя
поделиться самым заветным чувством. Разговаривая с ней, избегаешь то одного,
то другого, и надоедает, наконец, говорить об одном и том же.


Боишься рассказать о чем-то, боишься дать почитать несколько строк
из дневника. Любому бы дала, но не ей, осудит, не так поймет, ведь осудила
же в седьмом. А теперь заявляет: "Наташка, ты не такая, какой мы назвали
тебя тогда."

Нет, Люся, я - такая. Человека осуждать нельзя, тем более, если не знаешь
этого человека, или не разобралась в душевных качествах, в психике его.
Он поступил вот так, плохо, допустим со стороны окружающих. А почему
он так поступил, что толкнуло его?

Все мы - люди, человеки, так к чему подлость, презрение, неуважение к
человеку? "Положительный человек всегда остается положительным" -
помнишь, ты сказала это, ну а как же быть с отрицательным и какая меж
ними разница? Эх, любишь ты выводить всякие афоризмы, не применимые
к жизни.

24.08.1969 Воскресенье.

Вот и приехала я из деревни. Маленько отвела душу. Так отлично
провела время.

28.08.1969 Четверг.

Надоели мне все девчонки мои. Сегодня не подождала в проходной
Катьку, не пошла на ручной мяч с Надей, она обиделась.

Ушла в сад, дочитала "Олесю". Думала, что заплачу над ее судьбой,
но слезинок не было, сидела и молча думала о трагической любви
Олеси и Вани.

Разложила перед собой фотографии путешествия, собралась Вальке
письмо писать. Заявилась Люська. Встретила я ее  без улыбки и
настроения. Она пересмотрела уже не раз виденные фотографии,
посидела немножко и ушла домой.

Я слышала, как мамка спросила ее: "Люся, уходишь?"
- Да...
- А Наташа?
- Она все пишет...

Обиделась. Да ну их. Мне ужасно грустно и невесело жить. Я сама
не знаю, чего хочу, да ведь это так всегда бывает. Мне хочется быть
одной, как тогда, в седьмом. Я не хочу никого прощать. Я не хочу
видеть знакомых, я избегаю их и поэтому не хочу идти гулять.  И вовсе
не потому я  не хочу видеть их, что они холодны со мной. Просто не
узнают меня, говорят, что я поправилась, "разбабела", со стороны
"вот это лошадь!..." и т.д.

Шувалова так смотрела на меня, словно видела или скорее, подозревала,
что я беременна. Нет, действительно так смотрела, не показалось же мне,
в самом-то деле. В тот момент я пожалела, что не взяла у Люськи
обручальное кольцо, с какой злостью, ехидством и тайной радостью я бы
сообщила ей о своем замужестве.

Мне было противно, я тупо смотрела в землю, однословно отвечала им
(она была с сестрой), потом, будто заторопившись куда-то, сказала
"до свидания" и, повернувшись, побежала к дому.

Да, я действительно поправилась. Уже почти два месяца прошло с момента
возвращения с юга. Приехала с 64 кг., превосходно чувствовала себя, 
а теперь (стыдно признаться) 74 кг.

Это неудивительно. Сидячий образ жизни, полное отречение от всех
спортивных мероприятий, я дряхлею, сама понимаю, но их колкие
комплименты окончательно убивают меня, я еще больше опускаюсь,
никакой радости.

Вчера я была бесконечно благодарна одному мальчишке, который
называл меня "кудрявенькая". Я ожидала из его уст жабу, вроде "толстой",
"жирной", но душа ласково успокоилась и потеплела, когда он воскликнул:
"Ах, ты, кудрявенькая! Не дам тебе мячик!"

Прошлой ночью вдруг приснился Гешка. Весь сон наполнен был моей
к нему любовью. Глазами, полными огня и страсти, я на него смотрела,
ждала я ласки трепетной и милой,  из уст его хотела поцелуя я сладкого.
Но только образ милого подарило мне мое больное воображение.

Гешка, Гешенька, ты почему так холоден со мною был  во сне. Я же
забываю тебя, а ты смеешь являться мне в снах, к тому же гордым,
неприступным красавцем. Господи, кто бы разгадал мне сон.

31.08.1969 Воскресенье.

Перелистываю странички своей жизни. Удивляюсь и не могу понять,
что жизнь проходит страшно быстро и 19 лет - это немало. Перечитываю
отрывками, днями кусочки написанного и вижу, что не достает главного,
сути самой, разведено воды на целый воз и маленькую тележку.

Вся эта пустая писанина немножко помогает чувствовать, что ты
живешь. Жизнь - неведомое, но эпизоды незначительные тянут за собой
какую-то часть этой непонятной жизни.  Так что буду писать о людях, о
разных пустяках  и, порою, о сплетнях.

Мне показался странным  и интересным брат Кольки Аношечкина,
Толик. Как-то спросил меня: "Наташ, я слышал что ты училась
с моим братом?"
- Да, училась.
- Он о тебе спрашивал. Как приехал со стройки, спросил,
работает у вас такая-то? Я сказал, что работает.
- А откуда он приехал, с практики?
- Да.
- А ты не собираешься учиться?
- Как же, собираюсь, в этом году не буду сдавать, в следующем.
- Почему?
- Не готовилась.

Другой раз мы сидели с ним на лавочке в саду. Я читала книгу, а он курил.
Потом спросил: "Про любовь читаешь?"
Я улыбнулась и кивнула, отложив книгу. Он рассказывал, как работал
слесарем с Кувшиновым, как поступил в институт, два года проучился и бросил.

- Но зачем? - удивилась я.

Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым.
Так сложились обстоятельства...

Да, он женился, я слышала, но расспрашивать его не стала и заговорила
о себе, потом вспомнили Кольку.

- Как я завидую ему!
- Да, есть чему завидовать, - восхищенно заметила я, -
"Колька вообще молодец"
- Как я теперь жалею, что бросил институт.
- Жалеешь?, - механически повторила я.
- Ну, сама подумай, - возмущенно сказал он.
- Да, конечно, для меня, главное, поступить, а там уж
ни за что бы не бросила!

Он поднялся.
- Ну ладно, пойдем, ты ведь на конвейере.
- Да... Пошли.

Вчера подошел ко мне, денег попросил, уже не первый раз.
- Наташ, я пользуюсь твоей добротой, не сочти это за наглость.
- Нет, что ты.

Филимоныч посадил меня вчера с Тюряковой. Ее заколдованные
чары безотказно подействовали на меня. Разболтались мы с ней.
На свадьбу идти я тихонько отказалась.

Она, к моему удивлению, не очень опечалилась, да не о чем
особенно жалеть. Гостей полон дом, даже перегородки сломают,
будет грандиозная музыка: гитара, баян, еще там чего-то,
Кондратова приглашает, все это на магнитофон записываться
будет, четыре дня гулять будут.
Уже готовятся к пиру, к великой божественной свадьбе. Тем более,
Тюрякова была на многих свадьбах, знает, что и как.

"Да, Таня - невеста богатая",- говорят наши.
После того, как она расхвалила мне все, вскружила голову грандиозностью
этого великого события, во мне сразу созрело непреклонное, окончательное решение.

И стало легче. На свадьбу я не иду. Тихо, мирно откажусь.
Что там соломинка в стогу сена! Тем более, я с ней в ссоре не в последний
раз, а что это: на свадьбе погуляла и поссорилась, не дело. Тем более, она
отдалится от нас с замужеством.

Но все же интересно, как потечет ее дальнейшая жизнь? Она говорит, что
последнее время часто плачет, очень тяжело расставаться с юностью,
последние денечки остались.

Еще о Надьке. Кадра она себе нашла, рассказывала, как гуляла с ним и
просила никому не рассказывать об этом.

Я так глупо ответила ей: "Не бойся, не скажу." В общем-то, трепачка я,
и  она жалеет, что рассказала мне о нем и показала его.

Дать что ли ей почитать про свое моральное падение?
Не знаю, мне и то неудобно порою читать, как я, подобно кошке, трепетала
от ласки, наслаждалась ей, позволяла себя лапать и целовать, чуть не дошла
до великого греха земного. Может, пусть испытает сама, а потом дам ей
прочитать. А то прочтет и не так поймет. Этого я и боюсь.