Волшебное пёрышко 9. Ремонт часов

Глава девятая
Ремонт часов

Лунный свет упал на полянку, дети мои, и на его месте возник юноша с бледным и печальным лицом.

– Моя матушка, Селена, послала меня провести Вас к царю Горемыслу, – произнёс он струящимся голосом, – ибо ему нужна ваша помощь. Поспешим же, время не ждёт.

– А что случилось с царём Горемыслом? – осведомился я.
 
– Его постигла беда.

– Какая?

– Придёте – и увидите, – ответил Кио.
 
Ладно, подумал я. Не хочет говорить – не надо, его дело. Главное – выбраться из этого леса…

Всю ночь мы с Людкой шагали за лунным мальчиком, скользившим впереди нас по лесным тропкам, а дядя Петя мирно почивал у меня на руках. Под утро луна ушла с неба, а вместе с нею исчез и Кио. К этому времени мы вышли из леса и шагали по холмистой местности. С первыми лучами восходящего солнца петух проснулся и закукарекал.

– Опять ты за своё, – одёрнул я его. – Сколько можно горло-то драть?

– Привычка, – сказал петух. – Сам знаешь. Та самая, что свыше нам дана.

– А это что, из «Евгения Онегина?» – тут же вставила Людка свой нос, демонстрируя нам свою эрудицию.

– Нет, из «Трех поросят», – съязвил я.

Мы шагали по грунтовой дороге меж полей с колосящейся пшеницей. Впереди, на холме, стоял какой-то город, обнесенный крепостными стенами. Когда мы подошли к его воротам, они оказались не запертыми. Стражников мы не увидели ни на городских стенах, ни у ворот.  Странно, подумал я.

Мы вошли в город и двинулись по мостовой.

Стояло чудесное летнее утро и солнышко ласково сияло в небесной лазури. Были те ранние часы, когда уличные торговцы раскладывают на лотках свои товары, конторщики отпирают конторы, ремесленники принимаются за ремесла в своих мастерских, а крестьяне привозят товары на шумливые базары, и прохожие, еще полные утренних нерастраченных сил, бодро шагают куда-либо по своим делам.
 
Так вот, ничего этого мы здесь не увидели.
 
Город казался вымершим, как будто его выкосила бабушка с косой. Ни единого голоса не доносилось из окон безжизненных домов. Было тихо, как в могиле, и только звуки наших шагов нарушали утреннюю тишину. По пути нам не повстречалось ни одного прохожего; даже кошки с собаками, и те не оживляли своим присутствием городской пейзаж. Всё это было странно, в высшей степени странно и непонятно…

Возможно, город посетила чума, размышлял я, или какая-то другая заразная болезнь?

Дядя Петя – уж на что говорун – и тот приумолк в этой удручающей обстановке, а Людка так и терлась у моего локтя, словно пришитая, не отступая от меня ни на шаг. Да и мне самому, признаюсь вам, дети мои, было не по себе, однако виду я не подавал.

Наконец, мы дошли до красивого белокаменного здания под красной черепичной кровлей, с высокими окнами, опрятными башенками, и с устремлённым ввысь шпилем, увенчанным белым циферблатом часов. Неподалеку от него я узрел, наконец-то, и первое живое существо в этом городе. Им оказался костлявый мужчина с высохшим лицом и унылыми потухшими очами. Был он в одежде простолюдина: тупорылые башмаки, чёрные порты, темно-зелёная рубаха. Когда мы приблизились к нему, он посмотрел на нас так, словно был выходцем из царства теней.

– Здравствуйте, – сказал я ему дружелюбным голосом.

Он не ответил.

– Скажите, пожалуйста, – продолжил я, держа у груди петуха и обводя свободной рукой дома на улице, – а как называется ваш город?

– Хронсон, – едва слышно ответил человек.

– И ваш царь – Горемысл?

– Да.

– А где же находится его резиденция?

Мужчина вяло махнул рукой в сторону здания.

– А вы не знаете, он сейчас там?

Человек кивнул утвердительно. Я поблагодарил его и направился к зданию.

Через минуту наша компания уже стояла на крыльце под аркой с пилястрами в дорическом стиле, над которым возвышался фронтон, украшенный замысловатым барельефом; я потянул на себя бронзовую ручку двери, она отворилась, и мы оказались в просторном вестибюле. Нигде не было видно ни души. Вернее, почти нигде. Ибо, пройдясь по коридору, я всё-таки увидел человека, сидящего на нижних ступенях широкой лестницы с поникшей головой. Судя по тому, что он был облачён в панцирь, а на голове его сидел шлем с гребешком, а на ступенях лестницы валялся меч, это был стражник. Когда мы проходили мимо него, он даже не шелохнулся. На втором этаже нашим взорам открылась всё та же печальная картина. Нигде никого. Лишь у дверей, ведущих, если судить по их роскошной отделке, в царские покои, сидел на полу ещё один страж, приткнувшись спиной к стене; глаза его были закрыты, и голова бессильно упала на грудь.
 
Я открыл дверь, и мы вошли в просторный зал с красивыми витражными окнами. На подиуме, покрытом багровой ковровой дорожкой, стоял трон, и по его бокам сидели на полу золотые гривистые львы; на троне восседал царь, одетый в дранное рубище, со всклокоченной бородой и его седая голова, посыпанная пеплом, поникла, словно увядший цветок.

Мы остановились перед троном. Похоже, царь не замечал нашего присутствия, и мне пришлось негромко кашлянуть. Он открыл глаза и с усилием приподнял дремотную голову. Некоторое время он молча рассматривал нас, а затем произнёс слабым голосом:

– Кто вы такие, о, чужестранцы, и зачем явились сюда?
 
– Мы – друзья Аль-Амина, – ответил я, зачисляя в друзья джина заодно уж и Людку, – и наш путь лежит в край зачарованных невест. Но нам явился лунный мальчик Кио и сказал, что ты нуждаешься в нашей помощи, о, царь Горемысл, и потому-то мы поспешили к тебе.

Царь с какой-то безнадёжностью махнул рукой:
 
– Э! Мне помочь уже никто не в силах! Ни лунный мальчик, ни ты, и ни ваш друг Аль-Амин.

– Это почему же?

Он вздохнул:

– Потому, что провинность моя слишком уж велика.

– А в чём, собственно говоря, дело? – поинтересовался я.

– Ну, это давняя история… – сказал царь и, помолчав немного, вымолвил слабым голосом. – Однако я расскажу вам её, поскольку вы явились ко мне с благими намерениями, а я уже стою на пороге смерти, и скоро предстану перед судом Всевышнего. Выслушайте же меня, дрянного человека и худого царя, погубившего своим безрассудством и себя, и весь свой народ…

И, испустив печальный вздох, царь начал свой рассказ:

– В давние, очень давние времена, жили в нашем городе парень и девушка, влюблённые друг в друга. Как и все влюблённые на свете, они хотели пожениться, но отец этой девушки и слышать не хотел об этом, потому что он был весьма богат, а юноша был беден. И вот однажды город попросил юношу установить на ратуше часы, поскольку тот был искусным часовым мастером, обещая ему за это хорошую плату. Но мастер стал убеждать горожан, чтобы они, вместо денег, отдали ему в жёны ту девицу. Поначалу её отец и слышать не хотел об этом, но в конце концов его уговорили. И вот, когда работа была уже завершена, в город приехал один очень богатый и знатный вельможа, и отец девушки, нарушив своё обещание, выдал дочь за богача, и тот увёз её на свою родину. Чтобы как-то загладить вину перед часовым мастером, горожане стали предлагать ему двойную, и даже тройную цену за его работу, но обиженный юноша не захотел принять от них ни гроша и ушёл из города. И, выходя за городские ворота, он отряхнул прах от ног своих и предрек жителям: когда остановятся стрелки моих часов, ваш город постигнет ужасное бедствие.

– И они встали? – спросил я.

– Да, ­– печально вымолвил царь Горемысл.

– И это как-то связано с вашей провинностью?

– В том-то и дело!

Я не стал торопить Горемысла с рассказом, ожидая, когда тот заговорит сам. И он, наконец, заговорил:

– Видишь ли, о, чужестранец, все эти царские заботы, что лежат на моих плечах, так докучают мне, что иной раз хочется уйти из этих раззолоченных палат и побродить где-нибудь одному, наедине с природой.

– Вдали от шума городского, – вставил петух.

Царь с удивлением воззрился на петуха, а я незаметно дернул птицу за хвост.

– Что ж, можно сказать и так, – согласился Горемысл. – Одним словом, однажды я улизнул из дворца, словно школьник с урока, и бродил у реки, наслаждаясь прекрасным утром. И вдруг узрел, как из воды вышла обнажённая женщина необычайной красоты… Я спрятался за кустом, и когда она вышла на берег и склонилась над платьем, чтобы одеться, вышел из своего укрытия и овладел ею. А потом отвез её к себе во дворец и сделал своею наложницей. Мужем её оказался один из моих воинов, и я повелел воеводе, чтобы он поскорее отправил его на войну, присовокупив при этом, что, если сей ратник погибнет в бою – значит, на то воля божия. Мое повеление было тотчас исполнено, и вскоре воевода известил меня о том, что муж этой женщины был убит при осаде крепости. Таким-то образом, помеха была устранена, я женился на вдове и у нас родился сын. И жили мы с ней в любви и согласии. И, как говорится, ничто не предвещало беды. И вот пришёл третьего дня ко мне некий странник, я поднес ему угощение по обычаю наших предков, и стал расспрашивать его о том, что слышно в подлунном мире. И ответил мне этот человек, что в некоем царстве-государстве живёт один нечестивый царь, который отнял у бедняка его любимую голубку, а самого умертвил, и что теперь за это его беззаконие проклятие падёт на весь его город. И тогда я понял, что речь идёт обо мне, и хотел сказать ему что-нибудь в своё оправдание – как вдруг вижу, а его уже и нет. И в тот же миг часы на башне остановились, и все горожане начали слабеть, и их силы стали иссякать капля за каплей; и скоро всех нас примет в свои объятия неминуемая смерть. Таким-то вот образом, из-за моего греха, и погибает весь мой народ. И посему я оделся в это рубище, и посыпал голову пеплом, и денно и нощно вымаливаю прощение у Бога… Да, как видно, слишком уж велико мое прегрешение…

Рассказ, очевидно, сильно утомил царя. Он закрыл глаза, и по его лицу разлилась мертвенная бледность.

Больше нам здесь было делать нечего.

Единственное, что могло вернуть жизнь обитателям этого города – это срочной ремонт часов.
 
Я поспешил в коридор, неся петуха едва ли не подмышкой, а рядом со мной, словно пришитая, топала Людка. Страж у дверей по-прежнему пребывал, как говорится, в ауте. Побродив по зданию, я отыскал лестницу, ведущую наверх. По ней наша троица взобралась на башню, мы приблизились к часам, и я стал осматривать часовой механизм.
 
Должен сказать вам, детки мои, что я сызмальства любил покопаться во всяких хитро-мудрых устройствах, и, к своим четырнадцати годам, мною был разобран в доме уже не один будильник. Так что, в общих чертах, я так-сяк разбирался во всех этих колесиках, пружинках, рычажках и шестерёнках. И, с самонадеянностью юности, мнил, что мне удастся запустить и эти старинные часы. Да и нужные инструменты оказались под рукой – они лежали в деревянном ящичке неподалёку. Я взял в руки отвертку, размышляя о том, чтобы такое-этакое отвинтить, как вдруг какая-то неведомая сила остановила мою руку.

И по сей день не пойму я, дети мои, по какому наитию я отложил отвертку, подковырнул пальцем какой-то рычажок в часовом механизме и дёрнул его. И – о, чудо! – часы пошли; раздался бой курантов, и он поплыл над городом, подобно перезвону церковных колоколов.

Таким-то вот образом я и стал великим часовым мастером города Хронсона!
 
А если без шуток, дети мои, то я применил метод научного тыка, выручавший меня в затруднительных жизненных ситуациях уже один не раз. Остаётся лишь гадать, почему им не воспользовались часовые мастера царя Горемысла?
 
Но, так или иначе, мой метод сработал.

Мы спустились с башни. Страж уже стоял на ногах и даже предпринял вялую попытку преградить нам путь в царские палаты, однако он был еще довольно слаб для этого, и я отстранил его.

Мы вошли к царю Горемыслу, и оказалось, что он уже сошёл со своего трона. Увидев нас, он пал перед нами на колени и по его щекам заструились слёзы благодарности.

– Ну, слава Богу! Слава Богу! – восклицал он. – Выходит, Господь Бог услышал наши молитвы и явил свою милость, прислав вас сюда! Отныне мы – ваши вечные должники!

– А, чепуха, – ответил я, махнув ладонью. – Там не было ничего сложного. Просто нужно было дернуть один рычажок, и все дела. И встаньте, пожалуйста, с колен.

Но Горемысл никак не желал подниматься и всё возносил хвалу Господу Богу и бил земные поклоны – и, причём, с таким усердием, что я начал опасаться, как бы он не расшиб себе лоб. А посему я приблизился к нему и, взяв за локоть, поднял на ноги едва ли не силой.

– Довольно, – сказал я строгим тоном. – Лихо прошло, а потому надо снять с себя эту дерюгу, умыть голову и надеть корону, как оно и подобает царю.

– Да, да, – поспешно согласился со мной Горемысл. – С твоих уст исходят драгоценные лалы.

– Какие ещё лалы, – отмахнулся я. – Скажите тоже!

Но он, не обращая внимания на мои возражения, радостно закричал:

– Настя! Настя!

На его зов явилась миловидная молодая женщина, одетая в темное платье и чёрный плат. Очи её были скромно потуплены.

– Настя, вот они – наши спасители! – с живостью произнёс Горемысл, указывая на нашу гоп-компанию. –  Они запустили часы, и смерть обошла нас стороной.

Женщина посмотрела на нас с приятной улыбкой; её красивые глаза светились добротой.

– Это – царица Анастасия Афанасьевна, – представил молодицу Горемысл. – Моя дражайшая супруга.

Это мы поняли уже и без его пояснений.

– Очень приятно, – вымолвил я с неуклюжим полупоклоном. – Витя Конфеткин. – Затем отрекомендовал своих спутников: – Людмила Сметанина и Петр Иннокентьевич Петухов.

– Из достославного рода Петуховых, между прочим! – присовокупил петух, раздуваясь от важности.

Царица кивнула ему с таким видом, как будто бы ей каждый день доводилось слышать говорящих петухов.

– А теперича, – произнёс царь, потирая руки и оживляясь всё сильнее, – нам надлежит сменить печальные одежды на праздничные платья и возвеселиться сердцем. – Настасья, голубушка моя, ступай к себе и принарядись, как оно приличествует царице.

И тут же закричал, затопал ногами:

– Марфа! Марфа! Где ты валандаешься?

Он подскочил к трону, схватил прислонённый к нему жезл и довольно энергично застучал им по полу.

Похоже, жизненные силы возвращались к нему очень быстро, и его хандра таяла прямо на наших глазах. Можно даже сказать, что жизнь била в нём ключом.

– Куда все подевались?! – гремел Горемысл, воздевая руки к расписному потолку. – О, Боже! Есть ли в этом доме хотя бы одна живая душа?

В покои вошла пожилая женщина в темно-зеленом сарафане.

– Марфа! – зашумел царь. ­– Ты чего там канителишься? Накрывай скорее на стол! Будем потчевать наших дорогих гостей, ведь они же запустили часы жизни! Аль не слыхала боя курантов?

Царь уже едва ли не приплясывал вприсядку.

Он торопливо повёл нас в трапезную и усадил за стол. Потом ушёл переодеться. Между тем явилась челядь и захлопотала вокруг наших скромных персон. Марфа руководила процессом сервировки стола, словно генерал своими солдатами перед генеральным сражением. Когда пришёл Горемысл, уже были поданы холодные закуски, квас, вина, и с кухни доносился аппетитный запах жаркого. На царе сияла корона, и парчовая мантия, отороченная соболиным мехом, весьма красиво облегала его статную фигуру. И глаза его сияли радостью, и его лицо с окладистой бородкой и густыми рыжеватыми усами, расплывалось в доброй молодецкой улыбке, и вообще весь он светился, как новогодний фонарик. А затем пришла и царица – осанистая, светлоликая, в мягких поволоках, жемчугах и драгоценных каменьях. И нас потчевали разными яствами, и поили приятными напитками, а петуху насыпали самого отборного зерна. И когда мы насытились, царь вымолвил.

– А теперь, гости дорогие, поведайте нам о том, откель вы явились, и куда путь-дорогу держите.

И поведал я царю Горемыслу и его супруге о всех наших приключениях, не скрывая от них ничего, и они выслушали меня с большим вниманием; и спросил я у царя и царицы, не знают ли они, как попасть в страну зачарованных невест. И ответил мне царь Горемысл, что об этой стране ходят разные чудные слухи, но, где она находится – ему неведомо.

Между тем с улицы уже доносились громкие крики.

– Умир! – крикнул царь.

В трапезную вошел человек, одетый весьма изыскано.

– Что там за галдёж? – спросил у него Горемысл.

– Народ собрался у дворца и желает лицезреть тебя, о, царь, а также и твоих гостей.

– Зачем?

– Не знаю, каким образом, но они уже проведали, что чужеземцы починили часы на нашей башне, и желают поблагодарить их за своё спасение.

– И это всё? – Горемысл посмотрел на вельможу строгим проницательным взглядом. Тот поежился.

– Ну? Что ещё? Говори, не юли!

– В толпу, о, государь, затесались и некоторые смутьяны, – осторожно продолжил царедворец, – из числа тех, что постоянно недовольны всем на свете и только и заняты тем, чтоб подбивать народ на мятежи. Так вот, эти негодные людишки кричат, будто бы это из-за твоих мерзких дел город постигло несчастье, и они не желают больше видеть тебя царём.

– И кто же эти крикуны? – осведомился царь, грозно сдвигая брови. – Кряклы?

– Ну, хороводят-то, конечно, кряклы, это уж, как водится, а народ, по своему обычаю, развесил уши, словно лопухи.

– Значит, так, – распорядился Горемысл. – Кряклоидов взять на заметку, всех до единого, а затем искоренить самым беспощадным и окончательным образом, как сорную траву в огороде, с тем чтобы даже и духу их поганого не смердело в нашем царстве-государстве. А упустишь хотя бы одного – голову сниму.
   
– Слушаюсь, государь.

– А народу скажи, что сейчас выйдем.

Когда вельможа удалился, Горемысл вышел из-за стола и предложил нам следовать за ним.

– А ты, голубушка, останься тут, – сказал он ласково царице.

В коридоре нас ожидала царская стража, и в её сопровождении мы вышли на крыльцо. Перед нами волновалась толпа горожан. Кто-то выкрикивал:

– Слава Конфеткину!

Другие орали:

– Горемысл, не люб ты нам! Не хотим Горемысла!

Царская охрана оттеснила толпу, освободив место для царя. Я с петухом занял место по правую сторону от него, а рядом со мной встала Людка. Горемысл поднял руку. Толпа притихла.

– Граждане славного города Хронсона! – громким голосом возвестил царь. – Все вы, конечно же, знаете о древнем пророчестве часовщика. И оно сбылось третьего дня, и часы остановились, как было и предсказано обманутым часовщиком, и всех нас поразила неведомая болезнь. И причиной этому – я не стану отрицать сего пред вами – было то, что я влюбился в жену своего воина, и отправил его на войну, пожелав ему смерти, а когда он сложил голову в бою, взял эту женщину себе в жены. И меня посетил пророк, и обличил меня в моем преступлении. И тогда часы остановились и нас постигло бедствие; и я горько раскаялся в своем прегрешении, и разорвал на себе одежды, и оделся в рубище, и посыпал голову пеплом, и молил Бога о прощении. И Господь Бог сжалился над нами, и послал нам сих чужеземцев, и они исправили наши часы. И теперь всем нам надлежит возблагодарить Господа Бога и его посланников за явленную нам милость, а не роптать и сеять раздоры, гневя небеса. Я же, Ваш царь, повинен перед вами и прошу за то прощения. И если вы найдёте меня недостойным сидеть на троне – значит, так тому и быть.
 
После некоторого молчания в толпе закричали:

– Слава Вите Конфеткину, починившему наши часы!

– Людмиле Сметаниной слава!

– Да здравствует говорящий петух!

И тут ликующие возгласы прорезал чей-то мерзопакостный голос, скрипучий, как несмазанная телега:

– Не люб ты нам Горемысл! Не желаем видеть тебя на троне! Это из-за тебя мы все едва не погибли!

– Верно! Верно молвишь! – подхватило сразу же несколько зычных голосов. – Долой Горемысла! Не люб он нам!

– Долой! Долой Горемысла!

Царь снова поднял руку и, когда установилась тишина, произнёс:

– Пусть говорит кто-то один. Чего же вы хотите?

Из толпы выдвинулся одноглазый и хромой человек с остроносым рябым лицом.

– Мы хотим одного, – произнёс он, опираясь на клюку и вздымая над головой свой крючковатый палец. – Справедливости! Одной лишь только справедливости – и больше ничего. Ты – худой царь, прелюбодей. Это ты навлёк беду на наш город. И мы желаем посадить на трон иного, более достойного царя.

– И кого же именно? – осведомился Горемысл.

Кривоглазый направил на меня крючковатый палец.

– А вот его!

Ага, подумалось мне, уже разогнался, прямо спешу и падаю…
 
– Но он же еще мальчик, – возразил Горемысл, – и не может быть царём.

– А мы поставим над ним опекуна, – злорадно парировал одноглазый. – А когда отрок войдёт в возраст, тот передаст ему власть.

– И кто же сей опекун?

– Твой дядя, Борис Глебович.

Горемысл нахмурился, и по его лицу я понял, что Борис Глебович не вызывал в нём приятных ассоциаций.

– А Людмила Сметанина будет нашей царицей! – напирал хромой. – Девка она, по всему видать, пригожая: черноглазая, ядрёная, что спелая слива! И желать лучшей нечего!

Людка метнула на меня быстрый взгляд и вспыхнула, как мак. Похоже, это предложение пришлось ей по вкусу. Этот тип знал, что делал: он искусно применял, так сказать, женский фактор, дыбы склонить на свою сторону чашу весов. И это, дети мои, был очень ловкий ход с его стороны, апробированный еще на Адаме Евою и с тех пор не дававший осечек.

Горемысл сказал:

– В таком разе, надобно спросить у нашего гостя дорого его согласия на царство. – И он отнесся ко мне: – Ну, что скажешь, паря? Желаешь быть царём?

Я поднял руку и стал держать речь:

– О, жители Хронсона! Все вы, конечно, знаете, что царское дело – это не лапти плести, хотя даже и этому нехитрому ремеслу надобно учиться. У меня же нет никакого желания царствовать не только над вами, но и вообще над кем бы то ни было. И по этой причине из меня не может получится хорошего царя. А худой царь – это великое бедствие для государства. У вас же есть добрый и испытанный царь Горемысл, который, правда, однажды оступился по причине вполне понятной для каждого из вас, но затем раскаялся в этом и впредь, как мне кажется, уже не совершит подобного проступка. Так зачем же, по пословице, менять шило на мыло? Или вы и впрямь полагаете, что сами не имеете ни единого пятнышка на своей совести, и что во всех ваших бедах повинен один лишь только царь Горемысл? Не думаю, чтобы вы сами были так уж безупречны. Но даже если бы это было и так – не следует ли сперва хорошенько рассудить обо всём этом в спокойной мирной обстановке, а не принимать важные государственные решения наспех, с кондачка, под влиянием разных крикунов?

– А что? Ведь он и правду молвит! – заволновались в толпе. – От добра – добра не ищут. Беда прошла, так будем же веселиться и воздавать хвалу Богу за своё спасение. А Горемысл пусть правит нами, как и раньше.

– Верно! Верно!

– Слава Горемыслу!

Как легко, однако, меняется настроение толпы. Я поднял руку:

– О, граждане города Хронсона, вы рассудили очень мудро, как мне кажется. Да к тому же, мы всё равно не можем задерживаться у вас, потому что направляемся в край Зачарованных Невест по весьма неотложному делу. Но как нам найти путь в эту страну, мы не знаем. Так, может быть, кто-то из вас может дать нам какое-нибудь указание на этот счёт?

Нависла тишина. Люди переглядывались, пожимая плечами. Было видно, что они хотели были бы помочь нам, но не знали, как это сделать. Наконец, какой-то уже немолодой мужчина задумчиво вымолвил:

– Путь в край Зачарованных Невест ведом разве что Царю Гороху…

Я тут же ухватился за эту ниточку:

– А как к нему пройти? Вы не могли бы нас провести?

Мужчина долго молчал, жевал губы и, хмуря чело, потирал пальцем нос… наконец, тягуче вымолвил:

– Попробовать, конешно, можно… Мой дед когда-то рассказывал мне, как туда попасть… Но за успех я не ручаюсь.

Продолжение  10. царь Горох  http://proza.ru/2023/01/26/1259