ООН в Крыму, гл. 124. Скелеты в шкафу

ВНИМАНИЕ!!! : Только для читателей 18+

ОТПУСК  ОДНОГО  НУДИСТА  В  КРЫМУ
Курортно-познавательный эротический  роман


Глава 124.  СКЕЛЕТЫ  В  ШКАФУ  КРАСАВЧИКА  АЛЕКСА

*   *   *
Роман сидел на кухне и смотрел что-то заурядное по небольшому и старенькому черно-белому телевизору, когда часа через два вернулся Алекс.
Выглядел он достаточно собранным и решительным. Пояснил:
- Я сказал своим насчёт ссоры с Земфирой, и меня отпустили. Да это мама затеяла ремонт в прихожей. Ну, как ремонт: решила переклеить обои. Я помог отодвинуть мебель и холодильник, а с остальным она с отчимом и сами управятся. Они и так уже наполовину оклеили, когда я с дачи вернулся... А Земфира... С ней я завтра продолжу разговор: сегодня вечером она, видите ли, слишком занята, – съязвил он, не очень убедительно имитируя интонации голоса своей девушки.

Алекс сходу захотел попить чаю, и в процессе его приготовления, а затем и пития, всё же начал изливать свою боль, чего Роману поначалу так хотелось избежать. Так он узнал историю непростых отношений Алекса с отчимом.

- Помнишь, ты говорил недавно, что из-за... меня стал как бы мазохистом поневоле и за это осуждал себя. Ту, так вот. Почти девять лет назад я стал ещё более худшим мазохистом поневоле. И тоже презирал себя за это, – начал говорить Алекс и запнулся из-за небольшой слабины в голосе.

Трудно давалось ему начало исповеди. Но немного помолчав, явно собираясь с духом и упорядочивая мысли, Алекс продолжил заметно увереннее и злее:
- Это всё отчим, сволочь!.. Мне было пятнадцать с половиной лет, когда мама вышла замуж за Мусаффу, этого отчима. Он – татарин, а мать – полукровка...
Вообще-то биологический мой отец – славянин, кажется, белорус. Кто он такой, точно не знаю, да и не хочу теперь ничего знать про человека, благодаря единственному сперматозоиду которого я появился на свет. Но он не подарил мне самую обычную гордость пацана из-за своего отца, который, ко всему, не стал для меня защитником, когда мне так сильно нужна была его помощь...

- Мама неохотно говорила о нём, а мне расспрашивать её поначалу было неловко, а потом и вовсе ни к чему. Говорила лишь, что я очень сильно похож на него, будто вылитый... И что он тоже очень красивым был, этот курортник Валерий... Да-да, я знаю его имя. Это был высокий, выше меня, голубоглазый блондин, очень самолюбивый и гордый. Мне было в кого пойти, – и он смущённо-извинительно улыбнулся Роману.

Роман ответил на улыбку, пожав плечом, мол, всё в порядке, и Алекс продолжил:
– Мама тогда медсестрой работала в санатории, где мой так... и не состоявшийся отец отдыхал три недели. Она влюбилась в него без памяти, а он этим воспользовался, заделал меня и бросил нас. Вернее, он просто уехал, когда закончился срок его путёвки... Конечно, он даже не знает, что я есть на свете. Мама у меня тоже ведь очень гордая, ни за что не стала бы кланяться ему с просьбой признать меня сыном... Она всё же решила оставить меня и самой поднимать, хотя и сомневалась некоторое время. За это я ей очень благодарен, ведь всё могло быть по-другому...

Тут он слегка виновато глянул на Романа и сказал:
- Знаешь, на самом деле мы с тобой так ещё и не познакомились по-настоящему – мы всё Алекс да Роман... Роман, Рома... Гм, странно это... Но по паспорту теперь я – Гайдзиннов Алий Мусаффович, а до усыновления был Алексеем Валерьевичем Курбатовым. Отчество было отцовским, а фамилия – мамина девичья.

До сих пор молча слушавший Роман только теперь решился спросить:
- Отчим... Ты всегда очень нехорошо говорил и говоришь о нём. А он ведь усыновил...
Но Алекс недовольно дёрнул рукой и не позволил договорить:
- Женившись на маме, лишь поначалу он очень хорошо относился и ко мне, и к ней, потому что сильно любил. Да он давно любил её, оказалось, ещё до встречи мамы с этим... моим отцом. А у Мусаффы есть... была первая семья, мама – это вторая его жена. С первой он разошёлся после того, как поймал её на измене. Хотя сам тоже гулял напропалую – тот ещё кобель неугомонный. Маме он тоже изменял, но я тогда не знал об этом, пока... пока...

- Как же так всё это получилось?.. – решил помочь ему Роман.
- Через полгода он надумал обратить меня в ислам и сделать обрезание. Я не хотел, конечно, но он с полмесяца где-то убеждал меня – довольно толково говорил про коран и мусульманство... А в тот самый день я допустил роковую для себя неосторожность: не закрылся в ванной... Мусаффа вошёл пописать, а я за шторкой для душа так и замер. Но он прекрасно знал, что я там. Нагло отодвинул её, внимательно осмотрел моё тело, приказал показать член. А у меня он был... ну, сам понимаешь, не в лежачем положении. Я не захотел убирать руки, но... тогда он был намного сильнее меня и жутко разозлился из-за моего неуважительного поведения и неподчинения, сильно ударил меня по щеке. Конечно, я невольно прикрылся, и он всё увидел... Дальше... А дальше начался мой кошмар, который продлился полтора года – почти до моего призыва в армию...

- Мама тоже была категорически против обрезания, доказывала с медицинской точки зрения, что делать это было уже очень поздно, и что по крови я на три четверти славянин. Но отчим сказал, что национальность, возраст и размеры члена не имеют значения, главное для мусульманина – быть обрезанным.
- А ты что, разве мусульманин?!
- А ты что, разве не видел, что я не обрезанный?.. Конечно, нет. Я вообще полный безбожник, ни в какую веру не обращён... Но мама пригрозила отчиму прокуратурой, и тот отстал со своей идеей обрезания. Но после того «медосмотра» отчим запал на меня. И... вскоре сделал меня... своим наложником... затащил в постель...

Трудно было Алексу произносить эти слова, но он справился с собой:
- Как мог, я тогда отчаянно сопротивляться, конечно. А кричать от боли и звать на помощь было стыдно. Да и кто бы откликнулся тогда, в том 1997 году... А сам я что мог противопоставить его силе? До тех пор я ведь только в футбол любил гонять, а тело не развивал. Я же и без мускулов пользовался успехом у девчонок, этаким павлином всегда чувствовал себя. Как же, как же: я ведь такой членистый красавец! Я же ещё в четырнадцать лет впервые стал мужчиной!.. Да ты что! Самовлюблённая гордость тогда так и пёрла из меня, пока... пока не случилось то, что со мной сделал Мусаффа, этот всеми богами проклятый отчим.

- Тогда он... он так легко скрутил меня в рог! Мамы дома не было, она только на смену ушла... и просто-напросто изнасиловал, когда я обессилел сопротивляться: он тогда едва не придушил меня подушкой, чтобы я не кричал... И потом ещё насиловал... и ещё... И всегда я боролся, и всегда мне было больно – уже не сколько телу, как душе... и всегда я изо всех сил терпел его... как мазохист поневоле... – Алекс снова с трудом продавливал короткие фразы, еде сдерживая эмоции и подступавшие слёзы из-за давнишних беспомощных обид и застарелого горя своего.

- Он любил и ненавидел меня одновременно: любил – потому что по другому не мог, а ненавидела за мой протест и неподчинение. Каждый раз ему приходилось брать меня силой... на первых порах я особенно отчаянно всякий раз дрался с ним. Но это только сильнее заводило его. А потом я смирился, лишь терпел его и ненавидел. И ненавижу до сих пор...

- И так по два-три раза в неделю он насиловал меня, выбирая время, чтобы мамы дома не было. И делал всё для того, чтобы она об этом не прознала. Но по моему виду она быстро догадалась о неладном... У них был большой скандал, и он признался ей. Но сказал, что нисколько не раскаивается. Сказал, что любит меня и как сына, и как любовника. И её тоже любит как женщину – как мать такого красивого сына и как свою любовницу, как первую свою любовь... Да у него полно тараканов в голове!

Алекс снова тяжело вздохнул и продолжил:
- Похоже, она его тоже любит... Он ведь такой хозяйственный, не пьющий, всё тащит в дом, заботится о достатке и уюте. Нет, в этом смысле он не конченный подонок, конечно. Но я люто ненавижу его за то, ЧТО он со мной сделал... А мама из-за такой наглой его откровенности не знала, как поступать. К тому же, ей перед людьми было очень совестно. Да ты что! Такие дела – это же позор на всю округу!.. А ещё Мусаффа грозил поубивать всех нас – меня, маму и себя, если та пойдет жаловаться в прокуратуру. Он очень дурной характером и упрямый, всегда стоит на своём. Так что он точно устроил бы всем нам харакири... А после этого ещё год почти в открытую пользовался мной, а я всё это время терпел его...

Снова вздох, и снова продолжение тяжкой исповеди:
- Конечно, я через пару месяцев... после первого раза, стал заниматься спортом, очень много качался, специально набирал вес и силу. Но ещё с год не мог противостоять отчиму. А он, похоже, вообще по уши влюбился в меня, вообще сдурел: баловал подарками, покупал дорогие вещи, красиво обувал и одевал, и восторгался моим телом. Но при этом не забывал и про своё удовольствие. И всегда делал это только в отсутствии мамы – таким оказалось единственное её условие, которое она смогла отстоять у этого изверга. Но меня это нисколько не защищало...

Алекс тяжело вздохнул и продолжил:
- Отчим знал расписание моих уроков в школе и время тренировок в секциях, часто встречал и подвозил домой на машине, так сильно ему не терпелось... И... знаешь, на некоторое время я даже стал привыкать к этому, как к неизбежному злу. И... мне даже нравилось, когда он брал у меня... Но он по-прежнему то обожал меня, то жестоко наказывал, то баловал подарками, то избивал до беспамятства – и такое тоже бывало... Как же долго, как много раз он меня унижал!..

Выдержать боль в глазах и тоску в голосе Алекса было невозможно... Роману срочно потребовалось сменить хоть что-то в их беседе:
- А какой он, отчим твой, как он выглядит? – спросил Роман.
- Да обыкновенный татарин-крымчак, немного выше среднего роста. Сейчас он на голову ниже меня. Чернявый, коренастый такой, всё ещё очень сильный, хотя ему уже за пятьдесят. В позапрошлом году отмечал золотой юбилей. Он всю жизнь, с подросткового возраста работает портовым грузчиком, поэтому и сильный такой, что с малых лет привык таскать тяжести.
- А мать?
- Мама?.. Мама так и работает медсестрой в санатории, я же говорил, – сказал Алекс и очень по-доброму улыбнулся.
«Любит он свою мать, – подумал Роман, – хоть и никакая она не защитница ему. Но, видимо, отвечает любовью на любовь и другого счастья не имеет».

И только после Алекс будто распрямился внутренне:
- Лишь незадолго до ухода в армию я впервые смог дать отпор отчиму, – даже улыбнулся Алекс. – Он снова полез ко мне, а я, как это всегда бывало в последнее время, посопротивлялся немного. Но сделал это намного активнее, чем раньше. И тут же понял, что стал равен ему если не по силам, то по ловкости и быстроте реакции. Он не поверил в серьёзность моих намерений, привычно посмеялся и захотел скрутить меня. Ну, тут я и двинул ему хорошенько в челюсть. От всей души! Вначале хотел в глаз заехать, но к чему синяки?

- Отчим больше от неожиданности так и опешил, разозлился и вскипел, полез драться дальше. Но я уже легко скрутил ему руку и сильно завел за спину, дал по башке кулаком и толкнул рожей в диван. Пригрозил убить его, если будет рыпаться. По озверевшей морде лица моего он понял, что так оно и будет. Я ведь и на самом деле вполне готов был тогда прикончить этого гада и орал ему, как всё это время ненавидел его и мечтал отомстить ему... И, знаешь, наверное, именно эти слова стали для него не просто ударом, а настоящим шоком. Ведь по-своему он всё же любил меня, а моё сопротивление расценивал лишь как желание набить себе цену...

Алекс криво улыбнулся и продолжил:
- Когда я двинул ему в челюсть, он не сразу поверил в произошедшее, посчитал, что мне случайно удалось скрутить ему руку. Но когда он мне нагрубил, обозвав неблагодарной шлюхой, и захотел по-настоящему вступить со мной в схватку, я уже не жалел его, терять мне было нечего. Я легко отключил его ударом в пах, а потом... да, потом я очень жестоко отметелил его руками и ногами. Сам себя не помнил, что вытворял... Хорошо хоть, не совсем бесконтрольным был и не зверствовал, конечно. Но душу – впервые в жизни! – отвел тогда очень хорошо, долго и беспощадно вымещал на нём всю свою боль и ненависть... И... он всё же сломался, стал просить пощады, но я продолжал избивать его и приговаривать: это тебе за поруганную честь... за боль мою давнюю... за обиду многодневную...

Алекс даже рукой отмахнулся от воспоминания о том себе, беспощадном:
- Отчим не стал обращаться в милицию. Еще бы, это было не в его интересах. Но ко мне больше не лез, и на матери зло своё не стал вымещать... Знаешь, в нём будто сломалось что-то главное и сильное, он стал совсем другим, негонористым, затаённым. Только иногда говорил, да и до сих пор говорит мне, не меня упрекая, а лишь себя жалея: «А я ведь так сильно любил и люблю тебя, сын мой!». Да какой я ему сын! И какой он мне отец, если так мерзко и жестоко обошёлся со мной?!

Роман не знал, как поддержать Алекса. Сказал первое пришедшее в голову:
- Восточные нравы мне сложно понять. Может быть, отчим действительно совершенно искренне любил и любит тебя – как мог, как умел.
- Может быть, – как-то сразу сник и вяло согласился Алекс. – И всё равно я ещё не отомстил ему за всё!..

Алекс вдруг низко склонился и всем телом содрогнулся над своей чашкой с чаем, после чего стал мелко-мелко трястись и плакать-трепетать. Его волнением заразился и вскочивший на ноги Роман, не ожидавший ничего подобного и не  знавший, как приступить к парню, чтобы успокоить его. Просто гладил по плечу, мол, он рядом и сочувствует. А следом, видя, что это мало помогает, силой поднял Алекса на ноги и крепко прижал к груди – как своего, как родного, младшего и так сильно обиженного судьбой братика.

- Я сейчас... сейчас... – всхлипнул куда-то в подмышку Алекс, пытаясь взять себя в руки и не имея пока сил для этого. Но вот его перестало трясти, он хоть и слегка судорожно, но уже явно освобождённо глубоко вздохнул, в ответ крепко обнял Романа за спину, перевёл дух и начал успокаиваться.

И это очень тёплое, значительно более существенное, чем просто товарищеское или дружеское, объятие двух парней стало первым шагом к зарождению совершенно нового и точно взаимного их состояния, нового для обоих чувства единения. Они ещё ничего не понимали, всего лишь просто почувствовали, что в этот момент в их жизни что-то очень круто и очень важно для обоих изменилось...

*   *   *
Далее Роман узнал, что вчера Алекс нашёл Земфиру и первым делом хотел помириться с ней, но у них вышла ещё худшая ссора. Он её ревновал, потому что прекрасно видел и понял, что в то время, когда она гадала ему возле памятника Афанасию Никитину, а затем Роман со своим рюкзаком поднял Земфиру «на кулачках» и покружил ее, она хорошо почувствовала размеры и упругость его достоинства. Поэтому позднее, уже на пляже за Доковой башней, она пару раз подзуживала Алекса, что, мол, кое у кого и кое-что повнушительнее будет, так что он со своим добром может особо не воображать.

- А ты смог бы трахнуть её? – вдруг без перехода спросил Алекс.
- Очень хотелось тогда, – от неожиданности заданного вопроса вдруг совершенно честно признался Роман.
- Ну... Тогда она точно бросила бы меня, – с горечью в голосе сказал нисколько не обидевшийся на откровенность Алекс. – Ты... такой обходительный. Да и... блондины ей не очень нравятся, видите ли. Говорит, что они не такие темпераментные, как брюнеты и шатены. Вот я и доказываю ей уже целый год, что это совсем не так.

Помолчав, Алекс продолжил:
- Кстати, тебе я мстил за неё. Потому что это из-за тебя мы поссорились. Я сгоряча обозвал её шлюхой, отчего она так завизжала, что все это услышали. Хотя на самом деле она верная..., да и любит меня, точно. А надо мной вчера поиздевалась лишь в шутку, в общем-то, я позднее понял это: ну, натура у неё такая. Но тогда она от негодования как вскочила...
- Я слышал и видел это...

Свежие неприятные воспоминания заставили Алекса нахохлиться:
- Слышал он, хрен московский!.. А мне каково было вчера и сегодня?!.. Я ведь тоже гордый. Вот и начал сразу же вынашивать план мести тебе. И даже член показал со злости, чтобы раздразнить.
- Я помню, помню...
- Я ведь ещё в галерее всё понял, что ты слишком странно запал на меня. Не думай, не ты первый такой, бывало у меня всякое... Но нет, именно ТАКОЙ ты – первый..., ну, это чтобы западать без секса, а лишь на одну красоту... Вот и решил я расписать тебе красоту кулаком по роже – да такую, это уже из-за ссоры с Земфирой, что мама не горюй!.. Но, слава богу, всё же по-доброму разобрались мы с тобой, без мордобоя, зато с реинкарнациями и сказками про Гиацинта!.. Вот так-то, брат... – всё же хмыкнул при конце Алекс и смущённо потёр кончик носа.

*   *   *
Часы показывали за полночь. Алекс поднялся и начал собираться домой: завтра до работы ему с отчимом нужно поставить на место мебель в прихожей. Роман тоже встал. Отвечал коротко и отрывисто: да, точно завтра утром. Да, именно в Москву. Да, возможно, приедет на следующий год, потому что привык к Крыму...

Затем молча засунул Алексу в карман бриджей заготовленный заранее и сложенный вчетверо листочек со своим московским адресом и телефонами, погладил его по плечу:
- Я никогда не делал этого: никому не давал свой адрес. Ты – первый и, наверное, станешь единственным исключением, даже если никогда не приедешь.

Попрощались крепкими рукопожатием и таким же полуобъятием. Хорошо обоим стало до невозможности, приятно – до захлебывания эмоциями, и всё же, всё же... – это было уже всё: финита ля комедия отпуску Романа на Чёрном море.

И вдруг Алекс схватил более высокого Романа в объятия, с силой прижал его голову к груди и без слов, лишт потираясь головой о голову, одними эмоциями на лице что-то сумбурно говорил, в чём-то каялся...
Резко отстранился. Быстро вышел из дому. Ушёл в ночь... Навсегда?..

Алекс следом вышел на крыльцо. То ли со света так показалось, то ли на самом деле так оно и было, но во дворе была кромешная тьма – ни зги не видать. Одни звёзды ярко сияли в бездонной черноте неба – в этом безлунном чёрном омуте... А следом опомнился: ну да, в эти дни луна ведь «поздняя», значит, ещё не взошла.

По ассоциации с густой темнотой неба вспомнилось, как во время исповеди Алекса от большой внутренней боли чернели его голубые омуты. Больше он не увидит их, наверное... Вернулся в мыслях к моменту расставания. А можно ли было и нужно ли было им расстаться по-другому?.. По-братски?.. Но возможно ли было попрощаться по-другому, если к братанию Алекс по-прежнему не готов?..

Ну, вот и всё. Занавес опущен. Погасли огни рампы. Театр опустел...
Закончился двенадцатый день отпуска Романа, наступило воскресенье, 18 июня.
В 8:28 отправляется его поезд на Москву. Так что нужно ложиться спать и отдохнуть перед дорогой. А ещё нужно пораньше уйти с дачи: о продуктах и выпивке в дорогу Роман так и не позаботился. Да ладно, успеется перед отправкой поезда, чего там: рынок находится рядом с вокзалом...

Будильник на кухне был поставлен на шесть часов утра.

(продолжение следует)