Дядя Юра

        С дядей Юрой я познакомился летом, когда гостил у друзей на даче. Шёл седьмой месяц военной спецоперации России на Украине. Война оттеснила коронавирус на второй план, а вирусологов низвергли с информационного пьедестала военные эксперты и аналитики, но  она тогда ещё не затронула привычного ритма жизни россиян. На соседнем участке жила православная семья: Женя, его жена Лена и их поздний ребёнок – восьмилетняя дочка Маша. Отдельный домик занимала мама Лены, ставшая на старости лет набожной и кроткой. Юра был братом Лены, старше её на десять лет и, в противоположность ей, «исповедовал» атеизм. Он, моложавый пенсионер-холостяк, летом обретался на даче сестры, помогая пропалывать грядки и косить буйные травы, росшие как на дрожжах. В отличие от шести соток моих друзей, их владения раскинулись на двенадцати, а тарахтеть триммером приходилось не на ровном английском газончике, и с косаря дяди Юры сходило семь потов, но не сходило ему с рук, если ненароком скашивал цветок – «цветочная фея» Лена спуску не давала. Садоводческое товарищество располагалось в ста километрах от Москвы вдали от промышленных предприятий и свалок, в экологически чистом районе, на что указывало наличие в округе большого числа муравейников. Еловые и сосновые леса, окружавшие  посёлок, насыщали его хвойным ароматом и щедро одаривали грибами и ягодами. Зайцы и лисы для тех лесов – не редкость. Порой забредали звери и покрупнее – лоси и кабаны, а однажды дачник-ягодник встретил  в малиннике медведя, о чём он не преминул уведомить болтливых членов садоводческого товарищества. Боязливые женщины и некоторые мнительные мужчины ходить за малиной поостереглись. Дядя Юра в медведя не поверил и посчитал встречу с косолапым выдумкой, цель которой – отвадить конкурентов от малинника. Он, человек насмешливый, а иной раз ехидный, частенько вступал в перепалку с сестрой, женщиной неуступчивой и за словом в карман не лезшей. Безобидные казалось бы высказывания приводили к спорам, взаимным колкостям и перерастали в словесную баталию. Женя, добродушный увалень, заядлых спорщиков остужал, и в семье восстанавливались мир и спокойствие. Дядя Юра выдающимися деяниями похвастаться не мог, но его преисполняла гордость от одной лишь принадлежности к роду человеческому. В отрочестве его любимым литературным произведением, штудируемым на уроках литературы в школе, была пьеса Горького «На дне». В него глубоко запали слова героя пьесы: «Чело-век! Это – великолепно! Это звучит... гордо!», и он воспринял те слова буквально, а к нашим братьям меньшим относился снисходительно-покровительственно, свысока,  с этаким высокомерием хозяина планеты. Дядя Юра не задавался вопросом о своей причастности к появлению на свет в виде Homo Sapiens, а не, скажем, морской свинки, ему было невдомёк, что гордиться надлежит не тем, что тебя сотворили, а тем, что сотворил ты. Имея смутное представление о предмете гордости – собственном организме с протекающими в нём процессами, и совершенно не имея представления о творце всего сущего и законах мироздания, дядя Юра тем не менее ставил себе в заслугу высокое положение в иерархии живых существ.
        Тридцать первого июля, в воскресенье, Лена позвала моих друзей – Сашу и его жену Наташу – на свой день рождения. К приглашению приложили и меня. Пройдя через калитку, я огляделся. На первой половине территории стояли баня и хозблок, а на второй – два домика. Меньший, с зелёной крышей, походил на теремок, причудливо блестевший золотыми красками в солнечных лучах. Справа от калитки, в углу у забора, покоилось треснувшее ведро-туалет, прикрытое плёнкой, а у хозблока, под кустом,  второе, но не треснувшее. «Эстеты, наверное, здесь обосновались, – подумалось мне, –  спрятали парашку от глаз подале, а треснувшую плёнкой прикрыли, чтобы не нарушала гармонию растительного мира». Отрекомендовавшись семейству, я с мужчинами расположился под шатром, а женщины ушли в дом заканчивать приготовления. Женя с Сашей обсуждали дачный проект правления по модернизации электроснабжения, а я, покачиваясь на качелях, любовался красивыми аккуратными цветниками, подкрепляющими моё допущение о принадлежности обитателей к категории утончённых эстетов и обожателей прекрасного.
        – А вон те жёлтенькие, на клумбе под окном, бабушка выращивает. Во всяком случае так считается, – сказал Женя, заметив моё любование цветниками.
        За клумбой, у стены бабушкиного домика-теремка, сушилось синее ведро-туалет с откинутой крышкой, и я, повинуясь некоему магнетическому влиянию, рассматривал его утробу, отвлекшись от созерцания благоухающих цветов.
        – Ты теплицу покажи, – предложил дядя Юра. – Сестра цветами увлекается, а огород – моя вотчина, цветочки в рот не положишь.
        Мы подошли к теплице, и у грядки с тепличными помидорами я углядел коричневое ведро-туалет без крышки. Крышку от него прислонили к листу фронтона на входе, и мне, грешным делом, взбрела на ум аналогия с процедурой отпевания покойного, при которой крышку гроба тоже оставляют у входа.
        – Я в него сорняки складывал, – расплылся в улыбке дядя Юра, пнув туалетное ведро ногой. – Садовое развалилось, а другие заняты. Поедешь в Талдом, купи металлическое, – дал он Жене поручение.
        Из теплицы меня провели в хозблок, умело оборудованный Женей стеллажами и полками для инвентаря и инструментов. Дефицит свободного пространства создавали два велосипеда, громоздкая насосная станция, детская прогулочная коляска и детский же пластмассовый столик, уставленный игрушечной кухонной утварью. На полке стеллажа, супротив меня, мерцая бликами от проникающего через распахнутую дверь света, красовалось новенькое, с наклейкой, туалетное ведро, находящееся, надо полагать, в резерве. Насладиться его овальными формами мне не довелось – резкое оглушительное завывание ударило в барабанные перепонки. От неожиданности я дёрнулся и задел резервное ведёрко. Оно с грохотом упало на детский столик, с которого на пол посыпались чашечки и блюдечки.
        – Машина стиральная в бане заработала, – объяснил дядя Юра, подобрав со мной кухонные причиндалы. –  Водицу колодезную засосала, станция и врубилась.
        Завершению осмотра построек, инфраструктуры и насаждений воспрепятствовала Лена, позвавшая нас в дом, и мне не суждено было определить точное число приборов ночного пользования в «королевстве туалетных вёдер», как я в шутку окрестил их двенадцать соток.
        – Из-за тебя Серёга чуть заикой не стал, – укорил сестру дядя Юра, – постирала бы шторы опосля. Не слишком уж и грязные. Помнится, ты стирала в прошлом году.
        – Шторы три раза в году стирают, а не как ты – раз в три года, – проговорила Лена. – Пылесосишь, надеюсь, чаще? В апреле к тебе заезжала, обчихалась от пыли.
        – Солнце в квартиру светило. Пыль от него. Когда солнца нет, то и пыли нет.
        – Тогда жалюзи повесь, – надоумила Лена, убирая в напольный шкаф электромясорубку, которую она до того сушила на газовой плитке.
        – Ерундой занимаешься, – изрёк дядя Юра. – Зачем ты её сушишь на газу? Инструкциями это не предусмотрено. Протёрла сухим полотенцем – и хорош.
        – Не знаю, не знаю, – пропела Лена, – я ни один десяток лет на газу сушу, и она у меня ни разу не сломалась, а не сушила бы…
        – Я знаю, – перебил дядя Юра, – не сломалась, поскольку «родная», в Германии произведена, а посему надёжная – и твои манипуляции выдержала.
        – Знающий выискался, –  начинала закипать Лена, но, решив при гостях с братом не полемизировать, диспут прекратила.
        Мы уселись за стол. Наташа поинтересовались:
        – А Веру Григорьевну ты не приглашала?
        – Звала. Та сказала, голова разболелась, но то отговорки. Обиделась, я думаю. Всё он, – возвысила голос не остывшая от стычки Лена, кивнув на дядю Юру,  – пересмешник балаболистый.
        – Уже и пошутить нельзя. Для чужих не предназначалось, а ты растрезвонила, и до Веры Григорьевны долетело, – оправдался дядя Юра.
        Из дальнейшего диалога выяснилась подоплёка неявки соседки, и если руководствоваться незабвенным творением Гоголя «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», стоило опасаться того, что саботаж дня рождения – только первая ласточка в назревающем конфликте. А исходной точкой раздора явилось то, что затормозила карточная игра на компьютере, установленном у окна на втором этаже, и дядя Юры, играя в часы отдохновения, во время компьютерных обдумываний ходов от делать нечего взирал с высоты на фазенду через переулок, и это вошло у него в привычку. Длительные наблюдения за чужой жизнедеятельностью вызвали в его сознании нездоровые ассоциации, и каждый отслеживаемый субъект получил прозвище. Так, Веру Григорьевну за то, что постоянно сновала туда-сюда по хозяйству, он прозвал «хлопотливой мышью», а её мужа, копошащегося на участке с утра до вечера без передышки, – «трудягой-муравьём». Дочка с зятем также не выпали из поля зрения. Зять стал именоваться «вездесущим бобром» оттого, что носился как угорелый то с тележкой, то с кувалдой, то с лопатой, успевая за выходные переделать кучу дел. Его рыжеватая жена работала без суеты, а указания её были выверенными и практичными. К ней и хлопотливая мышь прислушивалась. За сообразительность и предприимчивость дядя Юра присвоил ей почётное прозвище «сметливая белка». Соседям, естественно, весь этот «зоопарк», придуманный дядей Юрой, не понравился, несмотря на то, что прозвища подчёркивали положительные свойства.
        – Чем в окно и компьютер пялиться, почитал бы что-нибудь, – попеняла брату Лена, – наверху две полки книгами уставлены.
        – Макулатура, – буркнул дядя Юра. – Не понимаю, зачем ты хранишь дребедень бульварную? Развлекательные книжонки в тонких обложках, как одноразовая посуда: попользовался – и выбросил. Отвлеклись мы. День рождения, однако.
        Женя налил в фужеры сухое красное вино, и все выпили за Лену, предварив распитие уверениями в её непреходящей молодости. Лена же заявила, что возраст ни от кого не скрывает, но в летоисчисление не углубилась, ограничившись порицанием не вылезающих из клиник пластической хирургии сокрывательниц телесного естества из когорты состарившихся и некогда популярных певиц и артисток, а дядя Юра сестру поддержал, обозвав тех реставрированными куклами со вставленными мозгами.
        – Ты во сколько на свет появилась? – задала Наташа расхожий вопрос хозяйке.
        – А она не запомнила или на часы не посмотрела, – ответил за неё дядя Юра, – малюсенькая была.
        – Я запомнила, – сказала Лена, – в семь утра.
        – Елена под знаком Льва родилась, а женщины-Львицы вкусно готовят, –  запустил комплимент дядя Юра. – Котлеты – просто супер. Ты, Женя, везунчик.
        Женя заулыбался и развёл руками, а польщённая Лена от комплимента зарделась и стала таять как эскимо на экваторе.
        – В кои веки похвалил, – сказала она, удостоившись и от остальных хвалебных отзывов о котлетах. – Всегда бы так.
        – Да ты не обижайся, когда ляпну что-нибудь, – покаялся временно впавший в благость дядя Юра, –  срывается чушка с языка иногда, а в глубине души я вежливый и предупредительный, генетическая предрасположенность к вежливости у меня, а передалась она мне от бабушки. Та, даже узнавая время по телефону, сердечно автомату «спасибо» говорила. И предупредительность от неё же. Поев, челюсти вставные на видном месте сушила, предупреждая тем самым домочадцев, что кухня освободилась и пришёл их черёд с аппетитом чего-нибудь пожевать.
        – В тебе, Юра, какая-то двойственность, – философски заметила Лена.
        – Женя, наливай, – обратился к виночерпию дядя Юра, – мне до краёв. Я двойной.
        – Кому котлетки подложить? – потчевала Лена. – Саша, а ты чего?
        – Худеет он, – проворковала Наташа.
        – Не растолстеет, – предсказала Лена, положив Саше котлету. – Женя мой тоже похудеть удумал перед дачным сезоном, к диетологу ходил, и тот рекомендовал есть чаще, но понемногу. Первую часть рекомендации выполнил, а вторую не сдюжил, – и, взглянув на выпирающий животик мужа, она рассмеялась.
        Мне же вспомнился недавний визит к сестре. В ожидании прихода главы семьи мы пили на кухне кофе, и сестра, будто бы не соглашаясь целиком с афоризмом «Мы живем не для того, чтобы есть, а едим для того, чтобы жить», проводила со мной содержательный инструктаж о выгодных закупках продуктов питания и приготовлении незатейливых, но сытных кушаний и, как образец выгодной закупки, выложила на тарелку внушительный шматок рулета из свинины, предложив его вкусить. Я от вкушения уклонился, а сестра отрезала и съела тонюсенький лепесток. «Молодчина, – подумал я, – стойкая, искушение лепесточком заглушила – и удовольствовалась. Ей сбросить килограммы не мешало бы». Через пару минут сестра, не прерывая наставлений, манёвр с отделением и поеданием тонюсенького лепесточка повторила. «Не беда, – подумал я вторично, –  миллиграмм погоды не сделает». Но манёвры повторялись и повторялись, и к приходу главы семьи сестра шматок умяла.
        – Важнее – что не следует в клюв кидать, сформулировал своё видение диетологии дядя Юра. – Меня зимой изжога замучила и желудок разболелся. И ранее такое случалось, но непродолжительно. Потопал я в поликлинику на приём. Захожу в кабинет. Врач мне: «На что жалуетесь?», – «На здоровье», – отвечаю.  «А конкретней?» –  допытывается врач. Собрал он анамнез и спрашивает: «Докторскую колбасу едите? Она так называется, потому как поевшему её к доктору прямая дорога». Нестандартный у него подход.
        – Стало быть, ты колбаской отравился? – спросил Саша.
        – Да нет, хронический гастрит диагностировали, а хронический всё-таки лучше, чем хоронический, – оптимистично заключил дядя Юра, допивая из фужера остатки вина.
        Лена его оптимизм не разделила, а Женя перекрестился и пробормотал: «Свят-свят-свят».
        – А мы докторскую колбасу едим и к докторам не тянет, – обелил общедоступный продукт Саша.
        – Это не от того, что она не вредная, а от того, что здоровье покамест крепкое, – втолковал дядя Юра. – Прочитай состав докторской колбасы: 40 % жира, 40% разной дряни, 20% добавок и ароматизаторов. Упаковка колбасная на 15% подорожала – и вся колбаса подорожала на 5%. Пропорцию улавливаете? Бяка под упаковкой низкопробная.
        – А альтернатива? – спросила Наташа. – Куры безвкусные скороспелые, антибиотиками и гормонами напичканные? Надоели они до чёртиков. Не зря кур заводят дачники.
        Солидаризуясь со сказанным, невдалеке прокукарекал петух, навевая ностальгическую тоску по синеватым непотрошёным птичкам из советских гастрономов – с когтистыми лапами в перьях и болтающимися на тощих шеях головами, увенчанными гребешками.
        – Одной говядиной питаться – бюджет семейный треснет, а на рыбу у Саши аллергия, – поохала Наташа. – Для разнообразия лазанью покупаем. На вкус приятная, без консервантов, без красителей…
        – То есть беспримесное дерьмо, – подытожил дядя Юра. – Блюдо фантастическое. Пища будущего, я бы сказал.
        – Почему? – не поняла Наташа.
        – Натурального в ней ничего нет, – пояснил дядя Юра. – Докторская колбаса по сравнению с лазаньей деликатес. В будущем натуральных харчей и напитков не будет. Глобальная химизация нас ожидает на Земле. Пивка с креветками захочется, придётся на Марс за ними сгонять.
        – Привередливый ты, Юрочка, – пожурила Лена, – и негатив любишь мусолить. Китайцы, между прочим, без ума от российской колбасы, батонами с прилавков сметают в приграничных районах.
        – Я не китаец, – отмежевался от Поднебесной дядя Юра.
        – А подавайся-ка ты в вегетарианцы, – посоветовала Лена. – Летом с сада-огорода пробавляйся, а зимой мандарины турецкие лопай. Они не дорогие.
       – Мандарины турецкие условно съедобные, фрукт волшебный, – просветил дядя Юра сестру. – Как только турки нам напакостят, в них сразу же пестициды образуются. Вредно для здоровья.
        – О здоровье забеспокоился, а курить не бросаешь, – пошла в наступление Лена. – Никотин с аммиаком и синильной кислотой повредней пестицидов. В школе химию проходил?
        – Проходил, – ответил дядя Юра, – но торопился,  не зафиксировалось. Помнишь, я мать в феврале в больнице навещал? С ней в палате древняя старушенция под сто лет лежала без признаков жизни. Я уж, уходя, маму в щёчку чмокнул, как вдруг старушка ожила и пискнула: «Я пить хочу». Дал ей воды. Она попила и опять: «Я есть хочу».  Некурящая поди была, раз до столетия почти дотянула. Я в овощ превращаться не желаю.
        – Ты  покормил? – полюбопытствовала Наташа.
        Дядя Юра промолчал, а мама его промолвила:
        – Никто не навещал бедняжку убогонькую. Я водичку ей подносила. В день выписки проснулась, а той бабушки в палате нет. Кровать застелена, бельё поменяно, а её и след простыл. Не знаю куда запропастилась. Меня Лена рано приехала забирать. Не сподобилась у врача спросить.
        – Из-за пресловутой реформы здравоохранения старикам не поздоровилось, – погоревала Лена, – качество бесплатной медпомощи ухудшилось.
        – Да не пострадало качество, – заступился за реформу дядя Юра, – как было хреновым, таковым и осталось.
         – Не скажи, – оспорила его заступничество Лена, – врачей и медсестёр сократили, больницы позакрывали, расходы на оборудование и лекарства урезали. Мы мать ежегодно клали на профилактику в эндокринный стационар до медицинской реформы. Жертвой оптимизации пала больница. В поликлиниках чистенько, ухоженно, компьютеры, запись электронная, но какой от этого прок, если нет квалифицированных специалистов и оборудования современного? У матери слух ухудшился, и я её к ЛОРу повела. Врач молоденькая, обходительная, в халате белоснежном, усадила её в кресло диагностическое, устройством ухо обследовала тщательно. «Не закупорка ли?» – спрашиваю. «Неврит слухового нерва у бабулечки, – отвечает, – я вам направление в сурдологический центр выпишу на получение бесплатного слухового аппарата». И понеслось: регистрация, подбор, получение, привыкание. Универсальный вкладыш прилегал неплотно и аппарат свистел. Пришлось заказывать вкладыш индивидуальный, по слепку, за деньги. Мать до его опробования поковыряла пальцем в ухе и серную пробку выколупала. Хеппи-энд, слух восстановился. Такова бесплатная медицина: обёртка красивая, а под ней – пшик.
        – А вы в больнице с чем лежали? –  участливо спросила старушку Наташа. – Какая вас хвороба одолела?
        – Это бабушка хворобу одолела, – звонко прощебетала внучка Маша.
        – Температурила я и перхала, с подозрением на пневмонию положили, – ответствовала бабушка. – Слава богу, не подтвердилась.
        – А дядя Юра в бога не верит, – наябедничала Маша, – и мне он не поверил, когда я его у колодца увидела. Говорил: «Померещилось. Кто крестится, тому и кажется». А мне не показалось – он стоял у колодца.
        Лена перехватила у дочери инициативу и описала диковинный казус, случившийся в июне. В полдень вышедшая на террасу Маша увидела дядю Юру, стоявшего у колодца. Девочка направилась к нему, но не дошла и свернула к умывальнику. За ним тот же дядя Юра сосредоточенно благоустраивал смежные сотки, срывая холмики и засыпая углубления. Подбежавшей изумлённой Маше он сказал, что час копается в земле и никуда не отходил. Маша помчалась к колодцу, но двойника у него не застала. Девочка о приключившемся чуде доложила родителям, и те незамедлительно приняли меры – побрызгали повсюду святой водой. Лену Юрины подковырки касательно окропления, названного им орошением, разозлили, и она выплеснула хулу как на безбожного брата, так и на всех атеистов, а дядя Юра притворно оскорбился и высокопарно призвал закон об оскорблении чувств верующих дополнить статьёй об оскорблении чувств неверующих, то бишь атеистов, не понимая, чем одни чувства значимее других.
        – Маша не фантазёрка, – поручилась за дочку Лена.
        – И футболка на нём, как у дяди, и брюки синие, но лопату не держал, а на колодец облокотился, – подкинула деталей Маша.
        – Оптический обман, – выдвинул версию дядя Юра.
        – Обман мерещится от твоих ужастиков, – упрекнула Лена, – взял моду Маше на сон грядущий истории абсурдные нашёптывать. Например, про маленьких-лохматеньких, залезших к ней под одеяло. Про рыцаря насочинял белиберду. Он на коне к «Пятёрочке» подъехал: в доспехах, с мечом и со щитом; в торговый зал ввалился, гремя оружием, меч из ножен выдернул и гигантскую тыкву залежалую пополам разрубил. Люди – врассыпную, кассирша со стула свалилась. Покуролесив в «Пятёрочке», рыцарь в дверь нашей квартиры звонил зачем-то.
        – Чтобы мне конфеты подарить, – подсказала Маша.
        – Про зверушек наплёл с три короба. У него инопланетяне присылают на Землю роботов-разведчиков, замаскированных под зверьков. И не отличишь от настоящих. Те шмыгают по планете и шпионят. К нам на участок ёжик наведался. Так Маша от него убежала. С сегодняшнего дня сказки на ночь отменяются.
        – Ну, мама, – взмолилась дочурка нараспев, – не запрещай. Дядя такой выдумщик…
        Лена махнула рукой, и Маша запрыгала, хлопая в ладоши.
        – А вам Станислав про собаку не рассказывал?  – спросила Наташа. – Нет?.. Возвращался он в позапрошлую субботу в сумерках из магазина, а перед ним женщина шагала в чёрном платке. Станислав у водокачки на миг отвлёкся, а когда на дорогу глянул, то вместо женщины собаку бегущую чёрную узрел. Та немного погодя скрылась в боковом переулке, а женщины нигде нет. Как сквозь землю провалилась. Слева – забор из профнастила, справа – канавка и сетка рабица.
        – Причудилось Станиславу, змий зелёный попутал, – приземлил эпизод дядя Юра.
        – Станислав завязал, – выказала осведомлённость Наташа.
        – От того и причудилось, – упорствовал дядя Юра, – очень резко завязал. И вообще, повинна не водка, а её количество. Профессор Преображенский с доктором Борменталем неизменно, трапезничая, по рюмахе водки опрокидывали. Закусив, в операционной череп трепанировали и в головном мозгу колупались. Сдаётся мне, скоро парапсихопаты сюда понаедут.
       Когда дело дошло до чая, брат с сестрой вновь слегка поцапались. Лена – по наущению подруги – допускала только одно кипячение, и чтобы заварить чай, вылила из электрочайника вскипячённую, но остывшую воду, наполнив чайник заново. Ответом на ядовитые замечания Юры и причисление сестры с подругой к дилетантам явились отповедь на повышенных тонах и корректировка систематики животных, а именно: образование в роду «Люди» нового вида «Человек неразумный» с последующим отнесением к нему дяди Юры. Очередное бытовое разногласие не помешало душевно попить чайку. Видно, стычки эти являлись неотъемлемой частью дачного уклада. Они, что примечательно, долгоживущих обид не порождали. Искорки ссор вспыхивали и гасли, пламя не возгоралось.
        – А у Веры Григорьевны кошка окотилась, – прошамкала бабушка, заложив за щёку шоколадную  конфету, – котят пристраивает.
        – Мама, давай возьмём котёночка, – попросила дочка.
        – Его же домой в Москву везти придётся, – ответила Лена. – Лишнее бремя: ухаживай, корми, по клиникам вози…
        – Не тигр, не обожрёт, – подмигнул дочке Женя, – сходим к ним, посмотрим. Заодно и с Верой Григорьевной помиримся.
        – Не берите, – вмешался дядя Юра, – нехорошая ваша квартирка в плане живности, плачевно всё кончается. Ты что, забыла? – спросил он сестру. – Я напомню хронологию…
        – Я тебе напомню… – рассердилась Лена, – ни к чему ребёнку слушать. Мало вам страшилок вечерних? Я шарлоткой займусь, а ты иди помоги матери тарелку донести, ей сериал досмотреть не терпится.
        Я вышел покурить, а через минуту вышел с мамой дядя Юра, неся тарелку с печеньем и конфетами. Зловещий триллер о несчастной судьбе животных, заводимых в квартире родственников, он, видимо, не озвучил. Я забрёл за угол и примостился на дубовом чурбаке, стоящим у мойки, в которой, по моему соображению, свершался обряд омовения туалетных вёдер.
        – Присядем-ка на лавочку, – произнесла мать, – запах от эвкалипта повдыхаем. Наклонился он бедненький, ты бы выправил. Совсем ко мне в домик не заходишь.
        – Мы же с тобой видимся и без домика, – нашёлся дядя Юра, звучно шлёпнув себя, судя по звуку, по шее.
        – Чего колотишь? – спросила мать.
        – Слепня укокошил, – ответил дядя Юра.
        – Этим летом слепней и комаров мало, – поведала мама, на кровь которой кровососы реагировали индифферентно.
        – Моя группа крови для насекомых лакомство, – посетовал дядя Юра, – всю руку искусали, – и по возникшей заминке в разговоре я догадался, что рука изучается.
        – Она у тебя, как у отца, волосатая, – сделала вывод мама по результатам осмотра, не дав комментариев по клинической картине аллергической реакции на укусы, – и потливый ты, как он, – а после короткого раздумья констатировала третье сходство с папой, добавив: – И ноги у тебя кривые.
        Я не стал дожидаться оглашения новых анатомических совпадений и, встав с чурбака, кашлянул. Дядя Юра что-то проворчал, схватил тарелку и понёс в мамин домик, а старушка заковыляла по дорожке за ним, стуча палкой по тротуарной плитке. Я опустился на опустевшую лавочку и, посидев, собрался было воссоединиться с компанией, но тут из домика вышел улыбающийся дядя Юра. Сорвав по пути горсть красной смородины, он бросил её в рот, уселся рядом со мной и, к неудовольствию мух и комаров, закурил, обдавая кусак дымом, но полностью не защитился.
        – Удивляюсь Корнею Чуковскому, – произнёс дядя Юра, – вампиров превозносит и к ним благоволит. Я про Комара и Муху-Цокотуху толкую. А Паук, борец с вампирами, у него убийца и злодей, от комара смерть принявший. Запудрил детишкам мозги. Незаслуженно оболган паучишка. До сих пор не реабилитирован. Видать, у Чуковского группа крови была некусачая и пауков он боялся. Паукобоязнь – фобия распространённая.
        – В квартире на самом деле животные не приживаются? – сменил я пластинку.
        – За вычетом людей, – уточнил дядя Юра, поняв мой вопрос как готовность выслушать дела давно минувших дней, и, перевоплотившись в старинного сказителя, приступил к изложению саги:
        – Как только переехали туда – тогда ещё мой дед жив был – приобрели шустрого котёнка. Ему и имя дали по нраву – Шустрик. Через неделю мы его лишились. Дед не закрыл лоджию, и котёнок выскользнул, а с неё спрыгнул вниз –  на первом этаже жили. Поздно хватились котика. Лежащим на асфальте его нашли. Под машину угодил. Дед, прослезившись, в Битцевский лесопарк его отнёс, похоронил а ольшанике. Через полгода кошечка трёхцветная появилась и, в память о предшественнике, назвали её Шустрой. С нею мучились долго, приучая к лотку, но без толку, и в квартире запахло хуже, чем в загаженном сортире на полустанке. Встала дилемма: или в подвал на улицу, или усыпить.
        – Отдали бы кому-нибудь, – сказал я.
        – Кто же взял бы её, засранку? – вздохнул дядя Юра. – Неблагодарную миссию по усыплению на меня возложили. Держу я сумку с кошкой у комнаты ветеринара, а рядом две девочки стоят, на Шустру смотрят и приговаривают: «Кисонька, кисонька». Ветеринар выглянул, а я ему: «Принёс кошку усыпить». У девочек аж губы задрожали. Рубль ветеринару сунул и ушёл поскорей, не оглядываясь. С кошками и котами не заладилось. Приглядели на птичьем рынке канареек. И что ты думаешь? И месяца пташки не протянули. Выставили в летний тёплый день клетку на лоджию, а они возьми и простудись. Поехали дальше. Рыбок купили – всеядных и неприхотливых. Мать со знающими людьми консультировалась по уходу. Не помогло. Не выжили они в квартирке. Им на смену хомяки пришли. Они три года живут, а у нас прожили три дня – и сгинули. Бесследно. Ящик пустой, а хомячков нигде нет. Без вести пропали. Не одумались родичи. Оперившись, Елена возгласила, что ей потребна собака, и не какая-нибудь мелюзга, а восточно-европейская овчарка. Заранее имя ей придумала – Аргон. Пофорсить девушке приспичило на его фоне, этак пройтись с ним раскованно и непринуждённо и, состроив строгую гримаску, скомандовать: «Аргон, рядом». Просьбу удовлетворили – маман купила щенка, но ей впарили нечистокровного. Через полгода тот вымахал в громадную псину, и Лена с ним форсила, дефилируя по микрорайону. Вскоре ей форсить надоело, и она самоустранилась. Пёс оказался никому не нужен –  собачники в квартире отсутствовали. Отец согласился его выгуливать до холодов. Характер у восточно-европейской дворняжки был взбалмошный, и она постоянно норовила укусить бегающих по парку людей. Требовалось проблему устранить.
        – Неужели усыпили? – испугался я.
        – Нет, – развеял мой испуг дядя Юра, –  в добрые руки попал, мать их подыскала.
        В окошко над нами постучали. Лена манила пальчиком, и дядя Юра, досадливо крякнув, поднялся с лавки, не окончив душещипательное повествование о квартире родственников с неблагоприятной для животных аурой.
        – Я с мятой заварила, и шарлотка в печке испеклась, с пылу, с жару она во рту тает, – тараторила Лена, – присаживайтесь.
        Напившись чая с тающей во рту шарлоткой, мы воздали должное хозяйке и засобирались. Прощаясь, Саша пригласил дядю Юру посмотреть с нами футбольный матч «Спартак» – «Оренбург». Женю и Лену футбол не интересовал, а дядя Юра с детства болел за «Спартак». Сестра предупредила его, что будет смотреть по первому каналу шоу, и, разумеется, привилегированное её положение в день рождения исключало доступ брата к кнопке «Матч ТВ». Саша также боготворил «Спартак», а сердце Наташи билось в унисон стуку железнодорожных колёс. «Зенит» в текущем третьем туре пустил «Локомотив» под откос, и она пребывала в болельщицком трауре, а моё «Торпедо», перебравшись в премьер-лигу, очков не набрало, и я радужных надежд не питал.

        Дядя Юра нарисовался за полчаса до трансляции матча с пластиковой бутылью  холодного пива. На экране телевизора тандем улыбчивых ведущих, в котором изюминкой на торте выступала симпатичная дама в укороченной мини-юбке, анализировал составы команд, извлекал из закромов футбольные и околофутбольные новости. Сюжеты о прошедших играх тура и многочисленные интервью органично дополняли аналитику ведущих, придавая ожидаемой полуторачасовой беготне значимость и весомость.
        – Ля-ля тополя в полном разгаре, – прокомментировал разогрев дядя Юра, – зрители предвкушают бескомпромиссное футбольное сражение и млеют. Меня подобные посиделки не привлекают. На молодёжном чемпионате россияне французам проиграли 0:2. Как водится, последовал разбор полётов в студии: футбольные эрудиты в креслах крутились, проигрыш сборной разбирали. Хвастаться нечем, продули вчистую, но один знаток предмет для восхваления выявить умудрился: мол, смельчаки российские футболисты, не испугались французов, девяносто минут без страха пробегали. Деликатные коллеги тему героизма игроков замяли, а я бы спросил почитателя храбрых футболистов: «Как он думает, с каким счётом сборная датчан не испугается?»
        – А с каким счётом датчан не испугались? – спросил Саша. – Запамятовал.
        – Со счётом 3:0 в их пользу, – освежил Сашину память Юра. – Из группы не вышли, а домой непугаными прилетели.
        Предматчевый разогрев подошёл к концу. Порадовав под занавес рекламой, режиссёры пустили в прямой эфир картинку с камеры, сканирующей трибуны на стадионе. Попавшие в кадр болельщицы махали руками и улыбались. Наконец, камеру навели на главных действующих лиц –  судей и игроков, бережно державших маленьких мальчиков в белых футболках за руку, добавляя оной прелюдией в футбольное действо идиллический оттенок. Не дожидаясь свистка судьи, мы расселись поудобнее и разлили пиво по бокалам. Наташу, выпившую до того четыре чашки чая, пиво не прельстило. На второй минуте фанатский сектор «Спартака» взревел – отличился темнокожий легионер Мартинс.
        – У вас легионеры в основном и забивают, – подпортила эйфорию Наташа, – без них Спартак беззубый.
        – Ладно тебе… – не согласился Саша, – «Краснодару» доморощенные два мяча забили из четырёх, а у вас в «Локомотиве» ни те ни другие «Зениту» не забили, опозорились в Питере.
        – А вы в Суперкубке не опозорились? – парировала жена.
        Через десять минут, в опровержение Наташиного утверждения, Соболев – плоть от плоти земли русской – поразил ворота «Оренбурга». Наташа поджала губы и отхлебнула из Сашиного бокала.
        – Напрасно продали Алексея Миранчука, – раскритиковала трансфер Наташа, – играй он за «Локомотив», мы бы и легионерам нос утёрли.
        – Это который в итальянской «Аталанте» правый крайний? – спросил дядя Юра.
        – Он центральный атакующий полузащитник, – поправила Наташа.
        – Я имел в виду скамейку запасных, а не поле, – внёс ясность дядя Юра. – Сплавят сидельца, если не заиграет.
        Взаимную пикировку болельщиков-антагонистов оборвал судья, назначивший  пенальти в ворота «Спартака». Дядя Юра с Наташей столкновение проворонили, но мы с Сашей его пронаблюдали и пенальти не одобрили.
        – Чайник, а не судья, – вознегодовал Саша, – не было фола.
        Вероятно, примерно то же прозвучало и в наушниках арбитра. Поглазев на столкновение по монитору, тот пенальти отменил.
        – Не справляются мужики с судейством, – вынесла вердикт Наташа, – сплошные скандалы. Пора женщинам свисток доверить. В Европе лёд тронулся.
        – В России лёд толще, – охладил пожелание дядя Юра, –  торопиться не надо, торопиться не надо... В Грозном на стадионе по микрофону во всеуслышание арбитра не единожды козлом обзывали. Интересно, как они напортачившую женщину-арбитра обзовут?
        – Козой, – предположил я.
        – Нет, – отверг моё предположение дядя Юра, – козой не обидно. Овцой куда ни шло…
        От подбора подходящей обзывалки оторвал третий гол Спартака, забитый другим темнокожим легионером – Промесом, устроившим на радостях импровизированные танцульки у углового флажка.
        – Спартаковские негры-легионеры – они европейцы, – дал справку дядя Юра. – В сборных Европы и в клубах много негров натурализованных. Осядут – и в европеоидов трансформируются. В России же негров кот наплакал и им не до футбола, а Стрельцовы перевелись. Потому-то  футбол в исполнении сборной скучный и корявый. Дёргаются, а не играют. Хоть на клубном уровне есть на что посмотреть – мерси за то легионерам. Зенит нашпиговали бразильцами шоколадными под завязку – и он чемпион бессменный, и по посещаемости в РПЛ рейтинг возглавляет, а у кого иностранцев нет – тем барахтаться внизу турнирной таблицы. В общем, легионеры в России имеют значение.
        – Не плохо бы колено преклонить по такому случаю, – выступила Наташа с рацпредложением.
        – Коленопреклонение – дурь, – безапелляционно заклеймил антирасистский жест дядя Юра. – Высосали расизм из пальца. Зачем напоминать всуе о цвете кожи и акцентировать? А неоправданные поблажки и снисхождения к неграм – тот же расизм. Жесты и традиции спортивные  с Запада идут. Мы же заимствуем. Но коленопреклонение отринули. Правильно, что отринули. И креститься на поле не пристало, а то ишь, переняли моду у футболистов-католиков. Мастерство перенимали бы... А чемпионат мира в Катаре сборной и без отстранения не светил – уже в первом стыковом матче споткнулась бы о Польшу. Прав Леонид Слуцкий. Россия – нефутбольная страна.
        Тайм меж тем закончился. Саша выбрал пультом неназойливый канал «Культура» и, подойдя к холодильнику, выудил из него три банки пива. Дядя Юра перелил содержимое банки в бокал, сделал маленький глоток и, вытирая пену с губ, пособолезновал:
        – Спортсмены одни из первых, кому из-за спецоперации кислород перекрыли – от международных соревнований отстранили. Вариться взаперти в собственном соку – доля незавидная. Особенно элитные и перспективные пострадали. Международные турниры устраивают, но кто участвует?  – СНГ, сдобренный Ираном и Венесуэлой. И Монголией с Афганистаном не пренебрегают. Те ещё рекордсмены. На безрыбье и рак рыба. В Европе лишь сербы нос не воротят, от России не отступились.
        – С ними едва не поссорились из-за Маши-мидараши, – проинформировал я общество, – задела братьев-славян за живое, на сербском президенте оттопталась в посте, острячка. Лавров ей холку намылил, полагаю. Изгалялась бы над англосаксами, сарказм оттачивая. Тем и нахамить можно при желании, не возбраняется. А у спортсменов чёрная полоса, плюс с визами и перелётами заморочки. Не осуждаю тех, кто собирается спортивное гражданство менять, чтобы карьеру не загубить. Каждый спортсмен сам решает. Спортивный век короче бабьего. Куй железо, пока горячо.
        –  Космополитично рассуждаешь, космополитично рассуждаешь, клянусь, честное слово! Не понимаешь политической ситуации! – процитировал Саша фразу товарища Саахова из «Кавказской пленницы», чуток её подправив. – Депутат Госдумы надысь идею подбросил: приравнять смену спортивного гражданства к государственной измене – со всеми вытекающими последствиями. Из штанов выпрыгнул, не спросясь.
        – Он что, больной? – удивилась Наташа.
        – Недержание ура-патриотизма на фоне эмоционального возбуждения, отягощённое репрессивным синдромом, – поставил я диагноз. – Страшная патология.
        – Подлечат, поправится, – спрогнозировал дядя Юра. – Желающих уехать на цепь не посадишь. Получается, смысла нет растить атлетов экстра-класса, деньги огромные тратить в период санкционных ограничений. Вырастишь суперзвезду, а она возьмёт и упорхнёт, а  неупорхнувшая без надобности: от России не получится, а дома ей соревноваться не с кем. Разумней финансовый поток на физкультуру перенаправить, в оздоровление вложиться под лозунгом «От спирта к спорту». Потешили олимпиадой в феврале – и гудбай. За Играми следили?
         – Мы с Наташкой биатлон предпочитаем, – обозначил пристрастие Саша. – Лыжные гонки по зрелищности уступают, но и за ними следили, радовались победам. Биатлонисты же подкачали. Российские лыжники в лидерах, как в былые годы, а биатлон с вершины скатился. Странно.
– Загадочные ребята, эти лыжники, – усмехнулся дядя Юра. – И я биатлон предпочитаю. Выкладываются спортсмены в нём по полной –  на финише падают обессиленные, дышат не надышатся – грудь ходуном ходит. И видок соответствующий: измочаленные, слюни у рта, а у кое-кого сопля из носа торчит – операторы тактично камеры отводят. К сожалению, обречён смотреть биатлон с выключенным звуком – Губерниева на дух не переношу, и я не уникален. Но от лицезрения не избавлен – приставать к пробежавшим биатлонистам с интервью он большой любитель. Не приведи господи слышать и лицезреть одновременно, – помянул всевышнего атеист дядя Юра, – у меня от оголтелой канареицы аллергическая реакция возникает – хочется по телевизору чем-нибудь трахнуть.
        – И нас он раздражает, – присоединилась к Юриной неприязни Наташа, – но без звука смотреть непривычно. Мы звук приглушаем. Ему бы под сурдинку вещать.
        – А кому-то барбос мордастый  по душе, – сказал Саша, – два десятка лет биатлон комментирует без передышки.
        – По душе он тем, кто комментаторов назначает, тем, кому наплевать на аудиторию, – осерчал дядя Юра. – За верность и преданность властям предержащим в ранг незаменимых возвели. Не больнее меня болеет орденоносец обласканный. Я тоже ликую, когда наши стреляют на ноль и победу вырывают, но при этом надрывно не верещу. И переживаю  не меньше его, а от поражений хоккеисток у меня давление подскочило. Расстроился.
        – Они кому проиграли? – спросила Наташа.
        – Американкам – 0:5, канадкам – 1:6, – простонал дядя Юра. – Кажись, Некрасов о русских женщинах писал: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт!», и вот на тебе – 0:5.
        – Некрасов про селянок писал, причём избирательно, а хоккеистки в массе – из города, – распутал я параллели.
        – Включи  федерация в конный спорт новую дисциплину «Остановка коней на ходу», – помечтал Саша, – без золотой медали Россия домой не верталась бы. С горящими избами сложней.
        – Хватит над женщинами подшучивать, – вступилась за дамское сословие Наташа. – В мужском хоккее супермены по-твоему? Оные пятьдесят лет назад с канадскими профессионалами в суперсерии сражались, и то со слоганом «мы не слабее». Канадцы же – «мы сильнее». На равных рубились в той серии, а теперь канадцам и доказательства не требуются – без них превосходство кленовых очевидно. Богатыри – не вы!
        – Не мы, не мы, – закручинился дядя Юра. –  Исправимся, а покуда и на мировые первенства не пускают, и с участием России в олимпиадах полная неопределённость. Не допустят ежели, то и показ под вопросом. Похерили же телевизионщики Кубок мира по биатлону. По мне его и без россиян смотреть интересно, без напряга нервных струн к тому же. Футбол спасает. Без него голый Вася. Теннисом не балуют, Формула-1 исчезла.
        – Формула-1 в одностороннем порядке расторгла контракт с «Матч ТВ», – довёл до нашего сведения Саша, – а гонщика российского команда американская турнула. Для некоторых на Западе россияне – что прокажённые. Он поклонников и поклонниц обнадёжил, мол, не устал по окончании чемпионата, а его на пару с папой-спонсором команда «Хаас» послала куда подальше. Имидж им дороже денег.
        – Проигрывать он не устал, – съязвил дядя Юра. – С его изгнанием вакансия открылась – на последнюю строчку в личном зачёте. Снова классика на ум лезет. По Гоголю все русские любят быструю езду, а в Формуле-1 ни одной выигранной нами гонки. Хватил через край Николай Васильевич, говоря про «всех», безусловно, но не настолько, чтобы в стране в веке нынешнем самородок не отыскался.
        – Самородки в России лежат в недрах невостребованные, – по-старинному, высоким слогом, выразился Саша. – Подготовка и продвижение гонщика – мероприятия затратные. Без богатых родителей в Формулу-1 не пробиться, а у богачей отпрыск-самородок никак не народится.
        – Эй, геолог, жми на кнопку, – спохватилась Наташа, – уже десять минут мяч катают.
        Саша нажал кнопку вовремя – «Оренбург» размочил счёт, и спартаковский вратарь беззлобно отчитывал защитников. Развить успех «Оренбургу» не удалось, а в концовке матча Промес оформил дубль. Плясать он не разохотился и, отшатнувшись от раскинувшего объятия одноклубника, отвесил церемонный элегантный поклон, уподобившись придворному, кланяющемуся монарху при его выходе. Дядя Юра и Саша поздравили друг друга крепким рукопожатием, и на этом футбольная вечеринка завершилась.

        Назавтра я от друзей двинулся на станцию. Калитка обиженных дядей Юрой дачников была приоткрыта. За ней я заприметил хлопотливую мышь в рабочем халате и трудягу-муравья, одетого в зеленоватую выцветшую курточку поверх брюк песочного цвета, заправленных в высокие кирзовые ботинки со шнурками. От солнца его защищала бежевая бейсболка. Хлопотливая мышь распекала трудягу-муравья за какой-то огрех, допущенный им при подкормке кабачков, а тот, опустив очи долу, смиренно внимал выговору супруги. «Одного старания недостаточно – соображалка варить должна», – выдала сентенцию хлопотливая мышь. Занудную благоверную унял лязг железной задвижки. Пробурчав что-то напоследок, она отпустила штрафника искупать промашку самоотверженным трудом и прикрыла калитку. За лязгом задвижки раздался скрип открываемой двери, и в дорожную пыль шагнул дядя Юра с рюкзаком за спиной, провожаемый удручённой сестрой.
        – Я тебе банан положила, – сообщила Лена, – в электричке съешь, он мытый.
        – Я со шкуркой не ем, – признался дядя Юра.
        – Доброе утро, – поприветствовал я их.
        – Доброе утро, в чём я лично сомневаюсь, – опечаленно отозвался дядя Юра, подражая ослику Иа-Иа.
        Причину удручённости и сомнений я узнал от них же. На рассвете, с которого утро и началось, у Лены зачесался живот. В полусне она его поскребла и зацепилась ноготком за новообразованный бугорок. В ярком свете настольной лампы Лена осмотрела зудящий покрасневший очаг и обнаружила в нём тельце клеща. Поднятый с постели Женя усадил Лену в машину и отвёз в талдомскую больницу, где дежурный хирург клеща извлёк и поместил в пробирку, которую торжественно вручил укушенной, сопроводив вручение мудрым напутствием: «Можете его убить, если вам безразлично ваше здоровье, а если не безразлично, то везите в Москву в лабораторию для анализа на энцефалит. Вирус не подарок. Не исключены инвалидность и летальный исход». И без того пугливая Лена от такого напутствия струхнула не на шутку и попросила дядю Юру передать клеща в лабораторию. Брат как раз собирался поехать в Москву – в первых числах августа у него намечалась рыбалка на водохранилище в Смоленской области. Женя же укатил в Талдом – устрашённая жена оставила в кабинете хирурга ветровку.
         Дабы меня развлечь, Лена вынула из бокового кармашка рюкзака завёрнутую в тряпицу пробирку и явила пленённое насекомое, зарывшееся во влажную ватку и едва заметное.
        – Да как посмел ты покуситься на гегемона! – болтал дядя Юра, всматриваясь в клеща. – Крови живой человеческой возжаждал, клоп членистоногий. Кусал бы кошек и собак, и горя бы не знал. С удобствами тебя устроили. Людей, кровушки попивших, на казнь с комфортом не перевозили. Кровопийцу Емельяна Пугачёва в Москву в тесной клетке конвоировали, в кандалы закованного, а ты на ватке мягкой нежишься.
        Лена, пропустив его болтовню мимо ушей, пощёлкала по стеклянной трубочке пальцем. Щелчки пленника не насторожили. Не добившись от него ни малейшего шевеления, она запеленала пробирку и убрала обратно в кармашек. Перекрестив брата и произнеся «с богом!», сестра затворила дверь, но тотчас приоткрыла и, высунувшись, крикнула вдогонку:
        – Паспорт не забыл?
        – Он  всегда со мной, как сурок, – отрапортовал дядя Юра и хлопнул рукой по карману жилетки.
        – Знаешь, как мою сестру за глаза называет соседка за колодцем? – спросил меня мой спутник, когда мы вышли из зоны слышимости.
        – ?
        – Женщиной, которая всего боится. Клещик тяпнул… Всполошилась... Он же не бешеная псина. Извлечёшь его пинцетиком, перекисью водорода на воронку покапаешь – и вся недолга. Вероятность энцефалита ничтожная.
        – А болезнь Лайма?
        – Она не столь опасна. Два процента укушенных заболевают. Я принадлежу к статистическому большинству. Автомобиль мне в лотерею никогда не обломится, но и дерево никогда не придавит при шторме в Москве, и с инопланетянином у подъезда не столкнусь. Глянь, тёти через рабицу с корзинками плетёными протискиваются. В малиннике шуршали. А сестра в лес за грибами-ягодами не ходит из-за клещей и Машу со мной не отпускает. От огородных не убереглась. Но химобработку участка не проведёт – она и химии страшится. На удобрения минеральные вето наложила.
        – Все же вносят удобрения.
        – Ей не втемяшишь. «А мне до всех дела нет, – фыркает, – я лучше один помидор съем, а не десять, но безнитратный». Без удобрений и один не вызреет. На питание овощи не жалуются. Органика не под запретом, а комплексным без её ведома подкармливаю – в хозблоке припрятал.
        – Хозблок ваш обустроенный.
        – Женя обустроил, но он же его и захламляет. Говорю ему: «Выкинь ты коляску прогулочную – у неё колесо поломанное, и треснувший столик детский на помойку отнеси. Сарай  не резиновый». А он: «Выкинь… Я в этой коляске Машеньку возил, когда она маленькая была». И про столик в том же духе. Развёл сантименты. Что бы ему не снести старые Машины вещи на мамин чердак – к чемодану с детскими игрушками присовокупить. Ночной горшок из-под лестницы на кухне – туда же. Женя мог бы время от времени на чердак лазить и у горшка с колясочкой умиляться, – ухмыльнулся несентиментальный дядя Юра.
        Перед тем как ступить на тропу, ведущую к станции, мы зашли в магазин за минеральной водой. Его постоянной клиентурой являлись безмашинные пенсионеры, коротающие лето на даче, но и те при оказии совершали паломничества в Талдом за продуктами. Магазин выручали товары повседневного спроса, а в жаркую погоду – мороженое, пиво и прохладительные напитки. Серьёзный ущерб заведению нанесла торговая сеть «Пятёрочка», открывшая супермаркет в трёх километрах у шоссе. Приверженцы здорового образа жизни, колесящие по периметру садоводческого товарищества, поменяли траекторию и сжигали калории, катаясь с рюкзачками до супермаркета, в котором разживались провизией для восполнения сожжённого. Как бы то ни было, дачная торговля не заглохла. Франшиза «Магазин под носом» в Лету не канула.
        – Здоровеньки булы, Татьяна, – несообразно политическому моменту поздоровался дядя Юра с вышедшей из подсобки продавщицей.
        – Вижу, принарядился,– подметила Татьяна, упёршись руками в прилавок. –  Жилетка тебе к лицу, в ней ты похож на интеллигентного человека. В Талдом путь держишь?
        – Нет. С клещом в Москву еду. Мне минералочку ноль пять. Из холодильника, пожалуйста.
         Продавщица на меня покосилась и выставила на прилавок бутылку.
        – Ты у меня первенец за сегодня. Повымер народ за выходные, что ли?
        – Народ экономит, в супермаркет мотается, и я вынужден мотаться – в «Пятёрочке» цены ниже.
        – По ценам «Пятёрочки» нам продавать убыточно. Не выживем.
        – А по вашим ценам стану покупать, не выживу я, – подвёл дядя Юра черту под рыночные взаимоотношения.
        С улицы посигналили, и Татьяна ушла принимать товар. Плечистый парень в майке-тельняшке вытащил из фургона ящик с батонами докторской колбасы и понёс в подсобку.
        – А, фальсификат приволокли, – сел на любимого конька дядя Юра, – таблицей Менделеева запахло. Грань съедобности нащупывают.
        – В девяностые я грань перейти посодействовал, – покаялся я.
        – Каким макаром?
        – Попросили программку написать для колбасного цеха – составление рецептур колбасных изделий и расчёт себестоимости. Цех на территории оборонного ракетного института развернули – владелец производства помещение арендовал. Из бюро пропусков на проходной меня к сотруднику первого отдела направили для беседы. В небольшой комнатке режимник-старичок – реликт эпохи развитого социализма – от безделья томился, и я его минут пятнадцать ублажал. Покалякал он со мной о том о сём – и  отпустил. Помнишь строчку из песни Визбора: «Зато, говорю, мы делаем ракеты»? За ней напрашивается такая: «А к ним в придачу колбасу». Какое-то безразличие витало в воздухе, и мне подумалось, что конструкторы сего института путную ракету не сконструируют. Не ошибся с предсказанием – сварганили никудышную. Ты же помнишь конец девяностых. Концентрация усилий на добывании хлеба насущного, неуверенность в завтрашнем дне, вызванная экономическим кризисом и дефолтом, отнюдь не способствовали энтузиазму.
        – Мне ли дефолт не помнить. Я незадолго триста долларов занял. Рубль обвалился, а зарплата в деревянных. И что в колбасном цехе содеялось?
        – Колбаса – изделие многокомпонентное. Помимо мяса, жиров, сои, муки, крахмала, эмульсий из субпродуктов, кожи, хрящей, яиц и соли, в неё закладывают уйму вспомогательных ингредиентов – комбинаций выше крыши. Они и комбинировали, а программа себестоимость определяла. Соблазн удешевления над ними довлел. Докомбинировались до того, что колбасу брать перестали, – грань съедобности перешли.
        – Жадность фраера сгубила, а не твоё творчество. И Женя Ленкин в девяностые программированием баловался, а затем подался к фирмачам в системные администраторы, и попутно компьютерную грамотность прививал дремучим служащим. Заимела та фирма для транспортного отдела одного такого аксакала – опыт и связи подкупили. Вызвонил он Женю и озадачил: «Говорят, ты в программировании сечёшь. Я не ту масть в префе заказал, отыграть назад требуется». «Увы, не отыграешь, наука бессильна», – огорчил его Женя. Тот разочарованно отвернулся и процедил презрительно: «Плохой ты, оказывается, программист». Женя мне…  Стой, – дядя Юра вдруг замер, выставив вверх палец. И не зря – через тропку переползла чёрная толстая змеюка и скрылась в траве. – Гадюка, – идентифицировал он змею. – Я её сигнал уловил – способность такая у меня имеется. Телепатическая коммуникация или навроде того. Чтут гегемона пресмыкающиеся – предупреждают.
        – Мистикой попахивает. Змеи шипением предупреждают. Не?
        – Разве ты шипение слышал? И никакая то не мистика, а объективная реальность. Мистика – двойники и оборотни, про которых вчера нам все уши прожужжали. Таков народ: кашей не корми, а дай посмаковать сверхъестественное. Не верю я в призраков, барабашек, инопланетян и прочий вздор.
        – Кстати, о призраках. Засвидетельствую факт. Нет, не в знак несогласия с тобой, но послушай. В компании, где я работал, грохнули её учредителя, он же – генеральный директор. Взрывное устройство направленного действия подложили под днище автомобиля. Ему нижнюю половину туловища снесло, а жена его гражданская, сидевшая сбоку, отделалась лёгким шоком. Или не лёгким. Не суть. Суть в том, что ночной охранник, дежуривший в офисе накануне похорон, попросил напарника. Без него нести вахту наотрез отказался. Он клялся и божился, что ночью покойный подошёл к двери закрытого кабинета и в него просочился.
        – Трудоголик, –  хмыкнул дядя Юра, – и померев не угомонился. Тому охраннику я бы известным стишком ответил: «Если видишь в стенке люк, не пугайся – это глюк».
        Заключительный вклад в антологию потустороннего внесли не мы. В электричке негромко судачили о разном две женщины, сидевшие напротив. До нас донеслось: «В субботу на собрании нового председателя выбирали. Предыдущий от инфаркта умер. Тёща его на кладбище не поехала из-за давления. В день похорон она попугайчикам корм насыпала. Они с жёрдочки на жёрдочку перепрыгивали, клювами по прутьям клетки долбили, и вдруг бешено заметались по клетке, кричали истошно. Взбесились, короче. Пометались полминуты – и утихли, а тем временем на кладбище гроб с усопшим в могилу опускали». Слушательница округлила рот и затеребила лежавшую на коленях сумочку, а рассказчица бросила в рот драже из пластиковой баночки, а затем потрясла ею над ладошкой спутницы, отсыпав ей горсточку для успокоения. Дядя Юра, наблюдавшей за раздачей содержимого баночки, неожиданно привстал и по-свойски протянул руку. Женщина, опешив от бесцеремонного выверта, потрясла баночкой и над его ладонью. Я от приёма неопознанного драже воздержался, и попрошайка дарёные горошины употребил в одиночку.
        – Не слабительное? – спросил дядя Юра, рассасывая шарики.
        Женщины, переглянувшись, хихикнули и помотали головами. В Дмитрове они сошли, а к нам подсел худощавый невысокий гражданин неопределённого возраста – нечто среднее между парнем и мужчиной. Ближе, пожалуй, к парню. Прикид новоприбывшего был непритязательным: джинсы, футболка и кроссовки на босу ногу; облик мало чем отличался от облика деклассированных алкашей, промышляющих поутру возле магазина «Красное и белое», а уровень интеллекта явно не зашкаливал. Ухватившись за край сиденья, он обвёл вагон блуждающим мутным взглядом и заёрзал. Оттолкнувшись от сиденья, парень придал намерению импульс и, подойдя к пожилой пассажирке, везущей помидоры, попросил дозволения означенную паслёновую культуру понюхать для проверки засбоившего обоняния – якобы его гложут опасения. Стало ясно, что парень валяет ваньку по заданию тайного общества идиотов. Пассажирка тестирование не дозволила и отодвинулась к окну, а чудаковатый тип возвратился к нам несолоно хлебавши.
        – Не дала нюхнуть? – посочувствовал дядя Юра. – Не унывай. Проверь обоняние не отходя от кассы.
        – Как это? – спросил визави.
        – А ты пукни. Тест безошибочный, не промахнёшься. Пукнуть мимо невозможно.
Парень принялся натужно размышлять, – хохма то или нет, и, не разобравшись, счёл за лучшее ретироваться. Избыв одиозного попутчика, дядя Юра заговорил о предстоящей рыбалке:
        – Сдам клеща – и на Смоленщину к двоюродному брату. Он натуральным хозяйством живёт в деревушке на берегу водохранилища. Летом на моторке до ближайшего магазина плавает, продукты закупает на зиму: крупу, муку, сахар, соль, мясо. Рыбу, ягоды, грибы, фрукты и овощи сам запасает: варит, сушит, консервирует, что-то в морозильные лари кладёт. Хлеб в духовке выпекает. Место там глухое. Летом кое-кто приезжает, а с ноября – безлюдье. Зверья вокруг навалом, в сад куницы наведываются, сливы уплетают за милую душу. Зимой иногда волки ночью прибегают из леса. Брат – за ружьё, а две его собаки под кровать забиваются. Но человек серым не по зубам. Брательник окно распахивает и по ним палит, а отпугнув, питомцев скулящих поглаживает, стресс снимает.
        Электричка медленно приближалась к платформе Савёловского вокзала. Дядя Юра достал из рюкзака подконвойного клеща и удостоверился, что тот не окочурился. В метро мы расстались. Хорошего клёва я пожелать ему успел.

        В середине октября установилась ясная, относительно тёплая погода, и мои друзья снова пригласили меня на дачу. У Саши сломалась машина, и мы в субботу поехали втроём на такси. Спецоперация продолжалась. К осени, если судить по сводкам российского министерства обороны о наносимых ударах и уничтожениях живой силы и техники, могло показаться, что вот-вот, ещё немножко, и уцелевшим немногочисленным украинским солдатам воевать будет нечем и не на чем, но, вопреки арифметике, они перешли в контрнаступление. Бесноватые победные вопли поутихли, пропагандистский угар поостыл, власть заволновалась, и 21 сентября президент Путин объявил о частичной мобилизации, поставившей на уши доселе безмятежное народонаселение. Наши июльские спортивные дебаты и переживания казались сегодня чем-то далёким и незначимым. В сопредельные и несопредельные государства хлынул поток потенциальных призывников, а те, кто победнее, попрятались без пересечения рубежей. В то же время в военкоматы прибыли десятки тысяч добровольцев. Количество же уклонистов измерялось сотнями тысяч. Страна огромная встать в едином порыве на смертный бой не захотела. Мобилизация высветила раскол. Закручивание гаек и потуги телевещателей к единомыслию не привели. Государственные мужи в патриотическом запале на спасающихся от мобилизации навесили ярлыки предателей и трусов. Наверняка среди них и патологические трусы имелись  – сотни тысяч ведь снялись с насиженных мест, но не в том корень. Готовность убивать на фронте у человека мирного и несклонного к насилию зарождается, когда есть вера в правоту, в необходимость уничтожить агрессора, помышляющего подчинить, унизить, принудить жить по установленным им же предписаниям, навязать чуждые идеалы и ценности, отнять свободу. Такой верой покинувшие Россию, по всей видимости, не прониклись, и убивать не понятно зачем и во имя чего братский народ в его же доме с перспективой самим упаковаться в чёрный пластиковый мешок не стремились. На Украине массового бегства от мобилизации не случилось. Нашлись и такие, кто поспешил вернуться из-за границы для участия в боевых действиях. Понимания в мировом сообществе спецоперация не нашла. Тысячи иностранцев из частных военных компаний и добровольцы из десятков стран, распрощавшись с родными, друзьями и благополучием, отбыли сражаться за Украину, которая набирала силу – Североатлантический альянс поставлял вооружения бесперебойно. Спецоперация затянулась.
     Таксист, служивший в конце восьмидесятых в погранвойсках, поделился с нами воспоминаниями о боестолкновениях с душманами, пытавшимися прорваться из Афганистана в Таджикистан, а по поводу спецоперации высказался следующим образом:
        – Поначалу был за, а сейчас против. Зря к ним полезли. Украинцы такие же славяне как и мы, биться будут насмерть, и стар и млад поднимутся. Не покорятся. Напади на нас неприятель, я бы без колебаний в добровольцы записался. Но и они не праведники –  на русский язык замахнулись, вытравливали в угаре националистическом. Язык ни в чём не виноват. Виноваты отдельные индивидуумы, несущие на нём бред несусветный и беспредел творящие. В Российской империи и Советском Союзе, не считая 1920-х, русификацию проводили, а они без учёта сложившихся реалий укранизацию провести вознамерились. У них русское и украинское переплелось, семьи смешанные, на русском полстраны общается, а в школах почему-то украинский насаждается для обучения. После Евромайдана жители Юга и Востока почувствовали себя ущемлёнными и выброшенными на обочину, протест зародился. И то: выбранного ими президента свергли, реформы на Украине затеяли, игнорируя их позицию, нацики безнаказанно бесчинствовали, расправиться с недовольными грозились. К Европе Украина повернулась передом, а к России задом. Настроенные на сближение с нами в восторг не пришли. Новые киевские власти поиском консенсуса не озаботились – отсюда и заварушка, а озаботились бы коли, радикалов обуздали без проволочки, Юг с Востоком не возмутились бы, и Россия бы не встряла. Теперь же мы для них – враги и оккупанты. Уму непостижимо. На поэтов прошлого русофобы ополчились – памятники Пушкину сносят. Он-то чем провинился? Тем, что чтимого ими гетмана Мазепу в поэме «Полтава» Иудой нарёк? Ополоумели, не иначе. А с Донбасса нас выдавят, не удержимся. Да и как удержаться? За ними НАТО, оружие льётся рекой: РСЗО, пушки, гаубицы, танки, самоходки, бронетранспортёры, БМП, бронеавтомобили, противотанковые ракетные комплексы, системы ПВО, РЛС, ПЗРК, гранатомёты, пулемёты. Всего не перечислишь. Связью снабдили, обучают, лечат. Разведданные? Извольте. Снаряжение шлют: бронежилеты, каски, очки защитные, форму, обувь, На ином окромя нижнего белья ничего украинского нет, а туда же – над экипировкой российских мобилизованных насмехается, соль на рану сыплет. Им смешно, а нам грустно. Жареный петух клюнул, забегали, депутаты письмо генеральному прокурору написали, вопрошают: «Разберитесь, куда же в тылу военное имущество делось со складов?» А оно и не появлялось, украли выделенные на экипировку денежки. В войсках материально-технического обеспечения подстраховались – святого Иосифа Волоцкого выбрали в небесные покровители, в соучастники, так сказать, воровство покрывать. Если везде воруют, то почему в министерстве обороны не должны? Инвентаризацию на складах до спецоперации провести не удосужились.
        – На блицкриг рассчитывали, – прервал Саша монолог словоохотливого таксиста. – Путин, возможно, думал так: «Обстреляем Киев, побомбим, продвинемся, охватим и прорвём оборону; неонацистские главари из города смоются на Запад, а благодарные горожане, исстрадавшиеся под игом бандеровцев, хлеб-соль вынесут; спецназовцы успеют украинского президента пленить и в Москву переправить, а я к подойду к Зеленскому, отбившемуся от славянской семьи, и по-отечески, без злорадства, но с горечью скажу: «Что, тёзка, помогли тебе твои американцы?» Просчитались маленько. Со времён покоренья Крыма ВСУ упрочились, а байки про засилье неонацистов в украинских госструктурах – то для внутреннего потребления в России, вне её не срабатывают, оскомину набили, а Украина предлагает шукать неонацистов в зеркале. Нашему же легковерному обывателю пораскинуть мозгами телевизор не позволяет, смешанный хор мысли заглушает. Вова Кительный в нём солист. Мадам не столь горласты и остервенелы, но въедливей, а фальшивят хористы солидарно. На Украине Россия вляпалась хуже, чем СССР в Афганистане. Неприлично выражаясь, – чистой воды волюнтаризм. Империю не возродить. При царях Украины не было, а украинцы были – в губерниях южных проживали, при советской власти они не испарились, право на самоопределение обрели на бумаге, а де-факто – шиш с маслом. Увещевали: «Ребята, давайте жить дружно. Совместно коммунизм строить сподручней. Притом вы не какие-нибудь чухонцы, к общерусскому народу относитесь, СССР – наш дом, Украинская ССР – ваша квартира, права в Союзе у граждан одинаковые, дискриминации нет. На кой ляд вам независимость?» Не вытравили. Самоопределились. Откололась Украина, ну и бог с ней – насильно мил не будешь,  но нет, старший брат через двадцать лет припёрся, с тем чтобы забаловавшую сестрёнку младшенькую, с нехорошей компанией связавшуюся, отшлёпать и вразумить, но та, подросшая и окрепшая, ему же и всыпала.
        – Украинцам не впервой независимость отстаивать, – поставил нас в известность исторически подкованный таксист, – в семнадцатом году, при большевиках, уже самоопределялись – Украинскую Народную Республику провозгласили, но Совнарком РСФСР её не признал, да и белогвардейцы УНР не жаловали. Три года сопротивлялись. Войском украинским Петлюра командовал. Без Антанты от красных не отбились, а та им не пособила, и территориальные претензии не поощрила – они ж губы раскатали и на Кубань, и на черноземье российское. Моментом воспользоваться хотели, но не выгорело, а в Беловежской пуще воспользовались, подаренный Крым прикарманили, обвели Ельцина вокруг пальца. Сдал тот Крым без боя, за день сговорился, власть поскорей урвать не терпелось, а шишку стоеросовую впоследствии и музеем почтили. Князь Потёмкин, небось, в гробу перевернулся. Несправедливость с Крымом вышла, и Украина не могла это не понимать. Россия в лепёшку разобьётся, а Крым не вернёт. Приди к власти либералы, и те присоединение полуострова не отменят. Осудить – осудят, а возвращать – дудки.
        – Было бы что возвращать, – пессимистически заметил Саша.
        – И с какого перепуга Украину, которая никому не угрожала, демилитаризовать вздумали? – риторически вопросил я. – Обратного эффекта добились – милитаризовалась Незалежная, и не каким-нибудь допотопным оружием, а убойным, натовским. Под боком у нас государство, для которого Россия враг, а в НАТО оно уже не идёт, а бежит. Обезопасились, называется. Восточная Европа – бывший соцлагерь – выбрало евроинтеграцию, за нею и Украина, а путинская Россия кочевряжится, об особом призвании талдычит. Как же! Ей обязательно полюсом противостояния надо быть, многополярность подавай, без величия тоска, привыкли к нему, веками ковалось. С распадом советской империи распалось и величие, а с годами осколки потускнели. СНГовские, и те почтения не выказывали прежнего. Уязвлённая национальная гордость у части великороссов здравомыслие отшибла. На этом Путин с присными и попытались сыграть. Гордиться одним прошлым – маловато будет, взлететь в экономике, как Китай, не получилось – на одних углеводородах и сырье высоко не поднимешься. Тогда и ухватились за концепцию русского мира, наполнив её новым содержанием, русскую идею стали культивировать. Особо рьяные в мракобесие впали, кликушествуют: «Технологические достижения Запада происходят вследствие сделки с сатаной, продали души и от христианских традиций отошли в угоду дьяволу, лелея геев и лесбиянок, в браки однополые вступающих, но воздастся содомитам окаянным, когда сдохнут, подогреют черти в аду, используя высокие технологии подогрева». Идеологи Русского мира девятнадцатого века проповедовали присущие русскому народу идеалы: духовность, нравственность, доброту. Они же подчёркивали своеобразие русского народа. Не ошиблись. В двадцать первом веке воплощать на Украине русскую идею с её высокими идеалами взялись своеобразно: вторглись, сея смерть и калеча людей, порушили ракетами города и посёлки, лишив мирных жителей крова, тепла, еды и медицинской помощи, обрекли на мытарства, угробили тысячи посланных воевать россиян, наплодили инвалидов, оставили детей сиротами. Российские деятели, развязавшие войну, упорно твердят, что воинство ворвалось от неонацистов украинский народ избавлять, а избавили его в итоге от света, воды и обогрева.
        – Россияне прозревают потихоньку, – сказал Саша, – всё больше людей понимают: мужей, братьев и сыновей в неправое дело втравили, на бойню услав, а россказни телегипнотизёров – брехня на постном масле. Убеждают: «Прикончить Россию Западу невтерпёж, в особенности американцам, она им поперёк горла стоит». Паранойя в чистом виде. Те же американцы раньше только помогали: во время голода в Поволжье продовольствие привозили, распределяли – миллионы голодающих спасли, в Великую Отечественную по ленд-лизу неоценимая помощь ими оказана. А ножки Буша? Без американских окорочков пыль с пустых прилавков глотали бы в перестройку. Я не прорицатель, но что-то меня наводит на мысль: помогут ещё. У НАТО военный потенциал на порядок перевешивает российский. Желали бы впрямь прикончить, давным-давно прикончили бы. Нам и с Украиной-то справиться кишка тонка.
        – Побаиваются, – произнёс таксист, – Россия  – ядерная держава как-никак, но горизонт видится облачным, не двигатель прогресса она ныне, а ядерный щит, системы ПРО и ПВО в совершенствовании нуждаются. Американцы штампуют передовые технологии со скоростью света, китайцы с той же скоростью промышленные разработки и секреты воруют, а в России разрабатывать передовое разучились, многие производства ликвидированы, из-за санкций от стратегических материалов и комплектующих мы отрезаны. Инвесторы иностранные разбегаются, Евросоюз готовится от российских энергоносителей отказаться. Щит ковать – занятие дорогое, а казна пустеет. Тревожно за щит-то. Продырявится, и  Россию-Матушку укоротят. Не перестроим экономику, придём к состоянию, когда «не до жиру, быть бы живу». Нам не привыкать – при Горбачёве выжили. Талон на сахар неотоваренный я сберёг. Пока же щит сдерживает, но конфликт на Украине может недержание спровоцировать в случае обострения, у кого-нибудь палец зачешется и на кнопку ядерную нажмёт.
        – Страсти вы какие-то обсуждаете, – встрепенулась дремавшая Наташа.
        – Не дрейфь, Натаха, – ободрил жену Саша, – бригаду узбеков наймём, бункер выроем на даче не хуже, чем у Путина. Шучу. Надеюсь, обойдётся без нажатия на кнопку.
        – Но был один, который не нажал, – предрёк я счастливую развязку в кнопочной цепочке, позволившую предотвратить Апокалипсис.

        Дядя Юра встретился нам у шлагбаума катящим тачку, доверху наполненную опавшими листьями. Заметив нас, он на секунду приподнял руку и, заложив вираж, заехал на бревенчатый мостик через ров, отделяющий дорогу от леса. Не доезжая до дачи, я вышел, чтобы прикупить в магазине хлеба (по субботам привозили из пекарни неостывший) и натолкнулся в дверях на Лену. Отведя меня в сторонку, она известила, что магазин в воскресенье закроется до весны, распродают остатки, хлеб в нём – единственная приемлемая еда, а ей попробовали всучить подпорченный сыр, но её объегорить – дохлый номер. Изобличив магазин и продавцов, Лена осведомилась, выяснил ли я где находится ближайшее к моему дому бомбоубежище. Сама же она, дескать, этот вопрос провентилировала, про убежища и укрытия разузнала. Придя в замешательство от её мрачной предусмотрительности, я мотнул головой и пообещал упущение с неосведомлённостью о бомбоубежище исправить и, в свою очередь, проявил неравнодушие, спросив про клеща.
        – Незаразный клещ, пронесло, – ответила Лена. – Бережёного бог бережёт. Юра-то фаталист, его и змея ужалит – не почешется.
        – Он нам у шлагбаума повстречался с тачкой.
        – Листья плодовых в лес отвозил. Мы не сжигаем. В дыме диоксины присутствуют, они на иммунитет пагубно влияют и рак вызывают.
        – А я и без понятия. Мнил, что дым в отечестве нам сладок и приятен. Юра в августе рыбалку планировал. Порыбачил успешно?
        Мой невинный вопрос Лену смутил: она потупилась и погрузилась в молчаливую паузу, утюжа сапожком песок, а разровняв поверхность, приглушённо заговорила:
        – Не знаю, стоит ли и рассказывать... Боюсь, не поверишь.
        – А ты не бойся, – вдохновил я Лену на рассказ.
         – Хорошо, но с уговором – чтобы Саша с Наташей в садовом товариществе рот на замке держали, а то мало ли что о Юре подумают. Такое потрясение испытал... Воображу – волосы дыбом встают. На сей раз клюнула не та рыбка. Лёшка – брат двоюродный – к его приезду баню натопил. Попарились они вечерком, а на зорьке Юра на водохранилище снарядился – в первый день с берега ловил. Сидит тихо-мирно на стульчике складном, покуривает, никого не трогает, блаженствует, но внезапно без видимых причин тревога в него закралась.
        – Змея подползла, – предугадал я источник тревоги, памятуя о телепатической способности дяди Юры улавливать сигналы чешуйчатых пресмыкающих.
        – Какая змея! – непроизвольно вздрогнув, отмела мою догадку Лена, – тарелка летающая с неба спускалась бесшумно, и в двадцати метрах от берега зависла, осветив водную гладь лучами, один из которых и по Юре прошёлся, а ободок её огоньками поблёскивал. Зависнув, она загудела звуком жутковатым. Приблизительно представляю. Я, помню, в детстве грибы собирала с матерью недалеко от аэропорта Домодедово. Вышли мы на просеку и присели на брёвнышко перекусить. Сидим, отдыхаем, и тут я вижу, самолёт надвигается, он на посадку заходил. Летит, снижаясь, прямо на нас. И тишина… Беспокойство мною овладело, кусок бутерброда в горле застрял. И мать замандражировала. Гул мы услыхали, когда он над нами пролетал. От гула панический ужас нас обуял, воздействие на психику колоссальное. А от штуковины той каково? Юра, страхом парализованный, сидел ни жив ни мёртв. Тарелка повисела и улетела, взмыв с неимоверной стремительностью ввысь. У Лёши связь мобильная пропадала – НЛО взбаламутил атмосферу, надо думать. Брат, вернувшись в избу, в кресло плюхнулся. Безмолвный и потерянный, очухивался, в одну точку уставившись. Собаки, учуяв неладное, его обступили, облизывали –  в чувство гегемона приводили, – прыснула Лена и закашлялась. – К обеду Юра оклемался, и Лёша по крупицам подробности происшествия из него вытянул и мне позвонил. На том рыбалка закончилась, тарелка охоту отбила. Нам Юра случай в общих чертах обрисовал, тягостно ему вспоминать эту жесть. Мы же расспросами не донимали. Удивительно как-то: учёные в космосе внеземные цивилизации ищут – никак не найдут, а Юру, которого маловероятное и необычайное стороной обходят, точнее обходили, НЛО в захолустье вниманием осчастливило.
        – В тарелку на экскурсию инопланетяне не завлекали? – спросил я.
        – Бог миловал, – ответила Лена, осеняя себя крестным знамением, – ему и без экскурсии хватило. Изменился брат сильно: замкнулся, посерьёзнел, не насмешничает, пацифистские убеждения в него вселились. За завтраком вертел, вертел задумчиво яйцо симметричное, с одинаковыми концами, и выдал нам: «Если бы в Лилипутии такие яйца куры несли, то и войны бы не произошло между тупоконечниками и остроконечниками». Кошкам бездомным в миску за забором еду носит, жалеет... Переродился, одним словом. Ладно, пойду я. – Но, прежде чем уйти, она поникла и произнесла:
        – Умер котёночек, которого мы у Веры Григорьевны для дочки взяли. Прививку ему сделали – и зачах, кушать перестал. В ветеринарной клинике сказали: с наследственной болезнью связано. Маша навзрыд плакала. И мы с Женей всплакнули. Милый был он, ласковый.

      В магазине пахло свежеиспечённым хлебом. Я с удовольствием втянул носом воздух и проглотил слюну, вообразив хрустящую горбушку – посоленную и натёртую чесноком. Саша с Наташей чеснок употребляли регулярно. Озимого с огорода хватало им до Нового года, а далее друзья переключались на покупной, но отечественный  – китайский красавчик, хлором обработанный, отпугивал. Нашествию коронавируса они противопоставили ударную дозу чеснока, а на реплики скептиков отвечали: «Противодействует чеснок короне или не противодействует – неизвестно. Исследований нет и данных нет. И вовсе не исключено, что толика его противодействия поможет иммунной системе совладать с вирусом. Чеснок овощ знатный: витаминами и микроэлементами изобилует, от простуды предохраняет, для сердца полезен и при повышенном давлении, холестерин снижает. Да и нравится он нам, а язвы и гастрита у нас нет». С ходу закупить хлебушек я не смог из-за набирающей обороты разборки – разгорячённый грузный мужчина с двумя пятилитровыми бутылками воды заявлял, что одна из них подтекает, и он вправе её заменить, но продавщица, называющая жалобщика Станиславом, поползновения его пресекала. Привлечённый гвалтом хозяин заведения провёл расследование
 и вменил истцу же в вину непреднамеренную порчу ёмкости: разрезая ножом целлофан на упаковке, тот порезал и пластик. Посрамлённый Станислав под тяжестью улик сдался и, нижайше испросив скотч, заклеил порез, а я подумал: «Не он ли женщину в чёрном платке в сумерках узрел? Ножом обзавёлся. Чай, и посеребрил». Выходя, я попридержал дверь, и новоявленный истребитель нечисти, поблагодарив, переступил порог. Увидев дядю Юру, осадившего громыхающую тачку у магазина, Станислав задористо пробасил:
        – Юра, здорово! Почему грустный? Повестку всучили? Ха-ха-ха! До нас вроде очередь не дошла. Отцов и братьев не всех забрили, и Мальчиш-Кибальчиш с пацанами перед нами, но я на всякий пожарный загодя частушку прощальную сочинил:

Сидераты, сидераты,
Я к вам спину не согну.
Путин взял меня в солдаты,
Еду скоро на войну.

        – Докаркаешься, сидерат, – предостерёг дядя Юра. – Ставь воду на телегу, спину не нагружай, а то без дураков её не согнёшь. Тележку у нашей калитки можешь оставить, а мы с Сергеем прогуляемся не спеша.
        – Это не тот, кому оборотень привиделся? – спросил я, глядя вслед удаляющемуся Станиславу.
        – Тот.
        – Весёлый он.
        – Что ему не веселиться? Самому за полтинник перевалило, сын с семьёй в Германии, у зятя бронь, внуки не подросли. Но не всем весело. Весёлость, она наружу выплёскивается, а горе от посторонних глаз сокрыто. Кругом обычное житьё-бытьё: транспорт перевозит, супермаркеты снабжают, поликлиники лечат, на детских площадках ребятишки носятся, школьники с ранцами бредут из школы, а где-то, как в песне: «Одни в пустой квартире их матери не спят». У моей соседки по лестничной клетке сына мобилизовали. С мужем давно развелась, вдвоём с сыном жили. Он срочную отслужил два года назад, в университет связи на заочный факультет поступил. Паренёк симпатичный, скромный, отзывчивый. От матери не таился, о сокровенном не стеснялся с ней поговорить. Бывают такие. Я-то рос скрытным, мамины пошлые шуточки коробили. Когда я на даче, соседка мой цветок в горшке поливает, ключи ей оставляю. О сыне мне что-нибудь расскажет. Ей в радость. Она огорчалась, что с девушкой никак не познакомится, а он отшучивался. Из центра подготовки звонил ей ежедневно, утешал. «Сыты и обеспечены, – уверял, – нормально у меня, не волнуйся». А последний звонок его был особенный, вещий. Перескажу со слов соседки, максимально близко к оригиналу. «Сбылись твои чаяния, мама, с замечательной девушкой познакомился, но пока только во сне, – рассмеялся он в трубку. – Когда вернусь, так и произойдёт, не сомневайся. Ну, или похоже. Мы с ней вдоль берега реки шли, а слева от нас сверкал и переливался лес, состоящий из стройных желтокорых деревьев с листвой изумрудного цвета. Предполагали по нему побродить, но он начал редеть и пропал вместе с рекой и солнцем, а в небе зажглись звёзды. Мы очутились в средневековом каменном городке с зажжёнными фонарями, и, взявшись за руки, подошли к серому трёхэтажному зданию с расписными деревянными  ставнями на окнах. На крыльцо, освещённое сверху навесными светильниками, вышли два музыканта с гитарами, а несколько окон распахнулись, и мы в них увидели сидящих в профиль к нам с гитарами таких же бардов. И они запели волшебный романс о любви с незнакомой мне мелодией. Она в голове звучала при пробуждении, но не долго. Не запомнил – растаяла безвозвратно». Вот такой романтичный звонок. А позавчера соседка, потухшая и подавленная, мне со слезами пожаловалась: «Третий день сын не звонит. Сердце изболелось». Успокоил её как мог.
        Я  с превеликим удивлением слушал дядю Юру, припомнив слова Лены о его метаморфозе. Он действительно сильно изменился, из ироничного балагура превратившись в умиротворённого сострадальца.
        – Тем, которые раскрутили кровавую мясорубку на Украине, человеческая боль до лампочки, в том числе циничному трусоватому главфашистику, – резюмировал дядя Юра. – Возомнили себя геополитиками и вершителями судеб людских, а фактически они пресытившиеся ворюги. Прискучили им внутреннее низкопоклонство и вседозволенность, без уважения мирового сообщества дискомфорт испытывали. Какое уж уважение отныне. Подставили русский народ, людоеды.
        Дядя Юра остановился, дав возможность подступившей полосатой кошке потереться о ногу. «Оголодала, Муся? – спросил её дядя Юра. – Опять Барсик тебя объел? Он кот нахальный. Не горюй, без еды не останешься».
        – Доброе слово и кошке приятно, – сказал дядя Юра, поворачивая в проулок, где его поджидала возвращённая из краткосрочной безвозмездной аренды тачка. У опустошённой Барсиком алюминиевой миски грелась на скудном октябрьском солнышке Муся. «Добрые слова и человеку приятны, и дядя Юра на них не поскупится, – подумал я. – Непременно».