январский сад

                Январский   сад

Неожиданно прилетевший с Карпат теплый ветер перепутал все времена года.
Январь стал теплым и мокрым, как март. По всем дорогам разбежались болтливые ручейки, полные мутной студеной водой, а снег  превратился в грязную белесую льдистую корку. Мальчишки бегали по селу без шапок, а пожилые женщины ругали скользкую дорогу и вытирали выпачканные грязью пальто.
 В этот день в первый раз за неделю показалось пропавшее солнце и, едва дождавшись перемены, во двор  маленькой сельской школы высыпали  ученики , с удовольствием глазея на  чистое голубое небо.
 Лека тоже вышла во двор и запрокинула вверх голову. Веселые солнечные зайчики прыгнули ей прямо в глаза, от чего она зажмурилась и чуть улыбнулась. Уроки у нее на сегодня закончились, и впереди было пол дня свободного времени. Леке недавно исполнилось двадцать два года  и  вот уже несколько месяцев, после окончания института, она преподавала русский язык  в этой сельской  молдавской школе.
   Из педагогов она была самой молодой, и  над ней с удовольствием шефствовали  более опытные коллеги: пожилые сельские учительницы, обремененные домашним  хозяйством и хлопотами по дому.
 Порой Лека засиживалась в школе за проверкой  тетрадей до вечера, и тогда ее, своими бесконечными рассказами  о своих молодых годах  и односельчанах,  развлекал мош Тудор – семидесятипятилетний  еще  крепкий старик - сторож. Он обязательно приносил  на  дежурство «тормозок»- небогатую снедь,  состоящую из нарезанного неровными ломтиками сала, луковицы, куска овечьей брынзы,  яблок и   еще теплой мамалыги. К этому джентльменскому набору сельского сторожа  обязательно полагалась и  двухлитровая бутыль домашнего вина.
   Если  Тудор был в хорошем расположении духа, то брал с собой белое вино. Если  кто –то успевал  до работы испортить ему настроение, то старик для успокоения нервов наливал в бутыль более крепкого красного  и «выправлял нервы», как он выражался, хорошим глотком зайбера или каберне.
    За долгие годы тяжелого сельского труда и постоянных возлияний,  лицо его  огрубело и было изрезано глубокими  морщинами, которые во все стороны  разбегались от его крупного, похожего на картофелину  сизоватого носа.  Его темно-карие, с хитроватым прищуром глаза, никак не вязались с простецкой  физиономией  сельского деда, больше похожего на крупного гнома.
 Мош Тудор прожил нелегкую жизнь. Долгое время, как  говорил дед, он был «под румынами», и поэтому не очень хорошо изъяснялся по – русски, но когда вспоминал, как батрачил  на румынского боярина, то довольно часто вставлял  в свою небогатую образными словами речь, крепкие русские выражения.
  В армии ему служить не довелось: ни румынам, ни Советам  мош Тудор, как солдат, почему то не приглянулся,  о чем  старик  сожалел всю жизнь, считая, что настоящий мужчина обязательно должен быть  солдатом.
 Подсаживаясь к Леке, которая,  закончив проверять тетради собиралась уходить домой, он обязательно предлагал ей отведать стаканчик его домашнего вина, причем делал такое невинное и простецкое лицо, что отказать старику было почти невозможно.
 Молодая  русская учительница любила слушать незатейливые  рассказы сторожа  про сельское житье - бытье  полувековой давности,  и чтобы не обидеть Тудора   всегда выпивала   стаканчик доброго молдавского каберне.
  «Сфий сэнатошь!»-  торжественно провозглашал старик любимую здравицу, означающую пожелание здоровье, поднимая свой  граненый стакан  из зеленоватого  стекла,  наполненный тяжелой темно-бордовой, терпкой влагой. Его нос привычно втягивал  в себя  тонкий аромат  густого вина и он, чуть прижмурившись от предстоящего удовольствия, вливал в себя  прохладное кабарне  или  зайбер.             
     Сегодня Лека  не хотелось  сидеть в жарко  натопленной школе и  корпеть над тетрадками. Она  решила пройти по улице и  подышать  теплым  почти весенним  воздухом, тем более что  жила неподалеку от  школы.  Девушка  шла,  не торопясь, посматривая на густо-синее небо, в котором огромным золотым факелом горело солнце, как бы напоминая всем, что власть зимы временна, как и ее снег. Ручейки уже умирали без талой воды, что-то шептали, словно жалуясь  кому-то  на свою недолговечную жизнь.
  Стараясь не ступать в расползающуюся под ногой грязь, перепрыгивая с одного снежного островка на другой, Лека добралась до дома матушки Александры, где снимала комнату.
  Дом был высокий, просторный, под красной черепицей, добротно сработанный когда –то мужем  и сыном Александры. Он стоял в окружении абрикосовых деревьев, и печать запустения и ветхости уже  лежала на нем: муж хозяйки умер несколько лет назад, а сын уже давно переехал в Кишинев  и наезжал к матери нечасто. Во всем чувствовалось отсутствие крепких мужских рук: и в покосившейся и позеленевшей ото мха изгороди, и  в беспорядке сваленных во дворе бревнах, и в треснувшей на крыше черепице.
 Самой матуше Александре было далеко за шестьдесят. И хотя она  в вечно повязанном на самые глаза платке, сухонькая и крепкая,  продолжала все так же хлопотать по дому, в этой суете все же было больше  старческой никчемности, чем хозяйской расторопности.
    Жила она вместе со своей девяностолетней матерью, которая почти  не вставала с теплой печи и даже в жаркий летний день сидела на высокой веранде  дома  в больших черных валенках. На лице ее не отражались ни перемена времен года, ни смена чувств. Она  уже давно устала от  мирской суеты, и жила по инерции:  терпеливо ожидая, когда Господь призовет ее к себе.
     Лека вошла в калитку, набросила веревочную петлю на крюк и тщательно вытерла свои светлые резиновые  сапожки. Все вокруг дышало весной. Двор был залит живым солнечным светом, а с подсыхающей  крыши дома стекали последние чистые, как слезы, капли. Она подставила свою маленькую ладошку под тоненькую струйку,  и тут же почувствовала, как ее обжег острый холодный комочек талой воды…
 Идти в свою  темную комнату  Леке не хотелось, и она поднялась на веранду, спугнув со ступенек   степенных, пригревшихся на солнце кур. Расстегнув пальто, она  уселась на табуретку и закрыла глаза, подставив лицо солнечному лучику. И опять, в который уже раз,  на нее нахлынули воспоминания о недавней студенческой жизни.
 Замелькали в  неожиданном хороводе воспоминаний  лица друзей и однокурсников. Где они теперь? Кто-то уехал, как и она по распределению, кто-то, используя связи и знакомства, остался в городе. «Счастливчики»,- вздохнула Лека и, поднявшись с табуретки, пошла открывать свою каморку.
 Солнце уже перебралась на другую половину дома, и в ее комнатушке стало темно. Большая печь занимала почти половину всего помещения. Стол и  по – солдатски аскетичная  жесткая кровать, дополняли ее скудный интерьер. Растопив печь, Лека поставила разогревать вчерашний суп и второе, и, наскоро поев и выпив чая, принялась проверять тетради. Ошибок в них было предостаточно, ведь почти полгода  в школе не было учителя русского языка и дети, говоря профессиональным языком педагогов, были «запущены».
   По- зимнему рано подступили  сумерки. Они затопили мраком оттаившие дороги, влажные черные поля, с редкими снежными полосами и разомлевшие от дневного тепла деревьями. Сидеть и читать  Леке надоело, и она вышла в сад, который вплотную подступал к дому. Вышла и… остановилась  пораженная. На дворе было необычайно светло, словно снова взошло солнце, только  светило оно не золотым, а серебряным светом.
  Земля  покрылась тонкой  подмерзшей коркой, и она ступала по ней осторожно, как по тонкому льду, боясь провалиться.  Вот и сад. Он показался девушке каким-то сразу помолодевшим. Старые  ветвистые орехи  почернели и превратились в темных сказочных колдунов с десятками крючковатых рук.
 Эти деревянные руки застыли в вечернем воздухе и только поджидали ее, чтобы схватить корявыми пальцами за одежду и больше не выпускать … Лека в душе посмеялась над своими   детским стародавним страхами и тому, что  когда - то боялась входить в темные комнаты. Она  пошла в глубь сада.
  Здесь отдельными белыми островками еще лежал снег, и издали казалось, что десятки маленьких пушистых белых зайцев прилегли и  чутко прислушиваются к ее шагам по земле.
 Девушка  отодвинула рукой тоненькую яблоневую ветвь. Веточка была гибкой и прохладной, и вплотную прижалось к ее щеке. На секунду ей показалось, что внутри ее маленькими упругими толчками била жизнь, словно в  стволе дерева стучало большое гулкое сердце, а здесь отдавалось маленькое эхо.  Летом зеленые густые  ветви  этой яблони  закрывали пол  неба, а сейчас через них проходил свет даже самой маленькой звезды.
 Огромное светлое небо висело над селом, над садом, над  близкими вздыбившимися холмами. «В небесах торжественно и чудно. Спит земля  в сиянье голубом…»  Только сейчас, здесь зимней ночью, среди неба, деревьев и земли поняла она все волшебство этих лермонтовских строчек.
  Для нее сейчас  никого не существовало  на всем белом свете. Она одна смотрела на чистые, словно только что народившиеся звезды, и не было среди них не одной  тусклой!   
   Маленькие и большие искрящиеся ковшики, неровные круги и ромбы, разнообразные замысловатые фигуры были разбросаны по свежему небу в хаотичном беспорядке, и от этого казались еще таинственней и  прекрасней…
  На молодой серебряный месяц набегали такие тонкие дымчатые облака, что, казалось, подуй ветер - и разлетится, как паутина, их невесомая кисейная ткань. Облака проносились под месяцем безмолвно и быстро, будто кто-то огромный и невидимый с земли курил свою трубку, сделанную из черного ночного воздуха и оправленную алмазными каменьями звезд. А когда какая – нибудь неосторожная тучка касалась своим дымным телом острого края месяца, то от нее в доли секунды оставались только небольшие белесые клубы, которые вскоре таяли и пропадали из глаз…
 В ночи звучала какая - то странная мелодия. Она то нарастала  в звездной выси, то умирала, припадая к земле. И в такт ей еле заметно покачивались гибкие молодые веточки деревьев. Кто пел ее? Почти неуловимую человеческим слухом, неземную и  грустную. Может быть, это легкий ночной ветер играл на невидимых звездных лучах, или тучки задевали за  тонкое серебро месяца, и он  мелодично  звенел над притихшей землей?
   Январская ночь не дает  ответа. Ночной холод беззастенчиво лезет  Леке в рукава, за ворот,  покалывает  морозными иголками  пальцы ног  и рук. Она возвращается в дом, к теплому дыханию печки, а сзади за ее спиной остается загадочный январский сад, не пускающий человека в свои ночные сны.
  На следующее   утро все село  залило белое море снега. Зима вернулась опять и зло подвывала своим вьюжным голосом. Она  трепала скорчившиеся от  холода  верхушки деревьев и засыпала снегом следы вчерашних ручьев. Она мстила всем, кто вчера радовался солнцу, смотрел в голубое небо и слушал  звонкие голоса ручьев.
 Она  мстила саду, нацепив на  деревья фальшивые белые бороды и поставив около них сторожами сугробы. Она мстила небу, не пустив на  его бездонную равнину месяц и  яркие звезды. Она не могла отомстить только Леке, потому что она уже унесла из этого сада и сохранила в себе его неожиданную январскую красоту, недолгую, чистую, волшебную и тоскующую.

 Январь   село  Лозово.