Карл Карлович

       


КАРЛ КАРЛОВИЧ

Мне хорошо запомнилось его худощавое и чуть продолговатое лицо, с умными и добрыми карими глазами. Особым ростом он не выделялся, может, был чуть выше среднего роста. Нам, детям, все взрослые казались большими. Выглядел лет на сорок, значит, призвался на службу совсем молодым, ведь на то время, о котором идёт рассказ, прошло уже двадцать лет после окончания войны. В общем, обычный мужчина европейской внешности, он вполне мог быть русским, украинцем или, кем-то ещё из похожих народов… Но он был немцем, и не тем поволжским немцем, каких в послевоенном Руднике жило немало, и которых все называли русскими немцами, а настоящим, германским… То есть, он был из бывших военнопленных солдат Вермахта, и он воевал против наших, против Советского Союза.
Что груз виноватости висит на нем тяжелой ношей, говорили его, всегда печальные, глаза Он очень мало разговаривал и, не то стеснялся своего явного немецкого акцента, не то, по природе своей, был таким немногословным. Работал в школе учителем труда, учил нас делать табуретки, был хорошим столяром и весь свой день проводил в столярной мастерской, чиня поломанные парты, доски и другую школьную мебель. Я помню, как наш Кар-Карыч сделал шикарный шифоньер, который не возможно было отличить от фабричной мебели.
Кар-Карычем называли его мы, школяры, а звали его Карлом Карловичем, фамилии не помню, потому что никто его по фамилии никогда не называл. С пятого класса Карл Карлович стал ещё и нашим учителем немецкого языка, он, видимо, как это я сейчас понимаю, не имел педагогического образования, и учил нас не по науке, а стихийно. Много импровизировал. Его уроки немецкого всегда превращались в интересное шоу, и многие из нас довольно быстро освоили не только отдельные слова, но и некоторые словосочетания, а также незатейливые стишки типа – «Айн, свайн, драйн, фир, ин де шуле комен вир…» Вот, на этих уроках он преображался, забывал о своем статусе чужака, смеялся над нашим произношением и с удовольствием поправлял. Помню, никому никогда двойку в тетради или в дневнике, он не ставил…
Прошло очень много лет, а в моей памяти до сих пор сохранились многие выражения на немецком языке, которым нас научил наш непрофессиональный учитель.
Следует напомнить, что после окончания войны прошло ещё не так много времени, и люди помнили ужасы военного времени. К русским немцам, которых было достаточно много, почти во всех городах Казахстана, особой не-приязни не наблюдалось. Так, иногда, в ходе детских разборок мы, дети других национальностей, называли их «фрицами», но быстро мирились и не враждовали, а вот к бывшим военнопленным, которых до середины шестидесятых годов было достаточно много, отношение окружающих, было не очень хорошим. В послевоенных фильмах немцев изображали или страшными, или комичными, ни один немец на экране не мог иметь симпатичное лицо. Только теперь я представляю себе, какую обиду несли в себе те, послевоенные немцы, что жили на территории СССР, но они понимали, что отвечать за проигранную войну надо, и тер-пели все обиды, как могли.
Так вот, к Кар-Карычу у нас было двоякое отношение – мы его и обожали и презирали в то же время… Помню как-то, один наш одноклассник сказал:
– Это он сейчас такой белый и пушистый, а ты спроси у него, скольких наших он грохнул на войне?!
И всё, все настораживались, и обаяние немца исчезало…
Были и те, кто называл его вслух, мимоходом, фашистом, в такие минуты глаза его наполнялись слезами, и он, еще больше скорчивался и глубже уходил в себя. Надо сказать, что в порыве самоутверждения самыми жестокими и беспощадными членами общества во все времена были и есть подростки.
Я как-то случайно открыл дверь подсобки, где Кар-Карыч хранил свои инструменты… На какое-то мгновение наши взгляды встретились – он сидел сгорбившись над сто-лом и рукавом пиджака вытирал заплаканные глаза… Я резко прикрыл дверь, и выбежал на улицу.
Своим детским сердцем я понял, что этот глубоко несчастный человек страдает, и страдает он не только от обидных осуждений в свой адрес, но от чего-то большего… Теперь я понимаю, что он плакал об искалеченной молодости своей, о друзьях, погибших на фронте и, возможно, о своей неприкаянности в чужой среде…
В моей памяти Карл Карлович остался добрым и порядочным человеком. С его помощью я состругал детали и собрал свою первую настоящую табуретку. Вспоминая его в последующие годы своей жизни, я никак не понимал, почему он не уехал в Германию, ведь почти всем бывшим военнопленным разрешили вернуться на родину. Может, я относился с пониманием к нему ещё и потому, что ближайшими нашими соседями были, в основном, поволжские немцы, предки которых заселили определённые русские земли еще при Петре I и сумели сохранить свои обычаи и язык до наших дней. В настоящее время они почти все перебрались в Германию и слились со своим народом. Триста лет не хотели никуда уезжать из России, но вот, уехали… Я целыми днями проводил в играх с их детьми. Ябсы, Подлихи, Рексы, Фуксы, Кляйны, Вайсы – все эти фамилии реальных людей… Я надеюсь и даже уверен, что живут они хорошо на своей исторической родине с некоторыми, до недавнего времени переписывался по интернету.
Пусть живут хорошо, они заслужили, их предки после войны заплатили сполна за их счастье. Еще я верю, что варившиеся в одном интернациональном котле люди, никогда не будут человеконенавистниками, ни по расовым, ни по другим отличиям… Хотя, кто знает? Мы все видим, как изменились бывшие советские люди после развала СССР, как вдруг все поверили в свою исключительность, создается впечатление, что все народы хотят скорее забыть совместную историю, хотят забыть, как были дружны, близки и добры мы друг к другу в своей огромной стране. И, главное, какую надежную и стабильную страну мы потеряли…
Почему мне, вдруг так явно, вспомнился наш учитель-немец, почему стало так жалко его? Я даже не помню, была ли у него семья… Скорее всего, он умер и, наверное, похоронен на рудниковском христианском кладбище, где на могилках ставили деревянные или металлические пирамидки. Всякие символы по принадлежности усопшего к какой-либо религии не приветствовались, и на многих пирамидах или прикрепляли металлические пятиконечные красные звезды, или никакие знаки не устанавливали.
Видимо, было что-то незабываемое в поведении и в характере того бывшего военнопленного немца, моего учителя уроков труда и немецкого языка, если спустя столько десятилетий он не стерся из моей памяти…