Крутые повороты

       Вспоминая минувшие годы, хочу отметить, что моё детство закончилось с началом учёбы в девятом классе. И само вступление во взрослую жизнь проходило интересно, интенсивно, насыщено, без пауз, соплей и нюней и, можно сказать, при зелёных светофорах. Сам темп жизни всё время увеличивался настолько быстро, что оставалось только диву даваться, как на всё-про-всё хватало времени, терпения, смелости, активности, решимости, и, пожалуй, везения.  А первым шагом моего взросления было параллельное со школой начало обучения азам авиационной рабочей специальности в учебно-тренировочном отряде (УТО) в Ростовском аэропорту.

       Учебный 1963- 64 год буквально пролетел со скоростью реактивного самолёта. Остался позади девятый класс, с поездками в аэропорт, с теоретическими занятиями по изучению электрооборудования самолёта и двигателя. Также, ушли в прошлое занятия в шестом классе музыкальной школы-студии во Дворце Пионеров, и я был переведён в выпускной седьмой класс. Летние школьные каникулы были очень насыщены важными для меня событиями. Главным из них было моё поступление на учёбу в парашютное звено в Ростовский-на-Дону учебный авиационный центр ДОСААФ (РУАЦ). После нескольких дней занятий по изучению парашюта в учебном классе РУАЦ вся наша группа курсантов выехала лагерь, расположенный на полевом аэродроме у посёлка Хотунок за Новочеркасском. После проведения тренажей по отработке правильного приземления и обучения укладке парашюта мы приступили к самим прыжкам. Вместе с моими новыми друзьями-товарищами я познавал и романтику неба, и отрабатывал навыки управления куполом при спуске.
 
       Школьные каникулы подходили к концу. Я уже с нетерпением и с большим интересом ожидал начала занятий в десятом классе. Потому что в наступающем учебном году все мои одноклассники, и я с ними, должны были приступить к производственному обучению непосредственно в цехах завода. Для этого полезного и важного дела в расписании занятий также были предусмотрены два дня в неделю, как и в девятом классе…  Скажу честно – и новый учебный год начался и пролетел для меня незаметно, как и предыдущий, и ничем особенным не запомнился. Возможно и потому, что учебный материал я усваивал легко и если и хватал когда-нибудь неуды, то только лишь из-за своей лени. Шли обычные учебные дни с чередованием школьных занятий и домашних заданий… Рутина. И только поездки в аэропорт, сама практика на заводе, да и воспоминания о прыжках с парашютом, приятно «грели душу» и вносили хоть какое-то оживление в однообразие школьной жизни.

       Приблизительно в середине апреля 1965 года, у меня появилось ещё одно не случайное увлечение. Так получилось, что судьба привела меня в Октябрьский райотдел милиции, где я познакомился с оперуполномоченным уголовного розыска Иваном Сергеевичем, который предложил мне поработать его нештатным помощником. Я ответил согласием, начал приходить к нему в райотдел и выполнять различные поручения. К ним я относился  добросовестно, внимательно, выполнял со старанием и с большим желанием, понимая, что возможно работа в правоохранительных органах может стать делом всей моей жизни. Если, разумеется, не смогу пройти в авиацию по состоянию здоровья.

       В тоже время, посещение райотдела милиции позволило мне увидеть жизнь с изнаночной стороны, расширило кругозор и понимание жизни, чем значительно ускорило процесс моего взросления. Примерно через полгода, видя моё старание и практические результаты моей помощи, старшие товарищи стали официально называть меня внештатным сотрудником угро и уже решался вопрос о вручении мне удостоверения нештатного сотрудника. Но, к сожалению, эту практику мне всё же пришлось прекратить, потому что очень сложно было «объять необъятное», совмещать многие обязанности и дела, к которым добавились также занятия на лётном отделении в нашем авиацентре. В следующем году мне всё же удалось туда поступить. Занятия в Центре шли параллельно с моей учёбой уже в одиннадцатом классе и работой на заводе. Подробно об этом милицейском периоде моего взросления я постарался изложить в рассказе «Запасной вариант».
 
                ЗАВОДСКАЯ ПРАКТИКА.
       А производственную практику в десятом классе мы проходили в цехах завода, в лабораториях и под крышей огромного ангара, в котором уместились три поставленных на капремонт самолёта Ан-12. Первым делом нас обучали выполнять осмотры электропроводки и оборудования самолёта на предмет обнаружения различных дефектов. Осмотр проводился внутри фюзеляжа, начиная от хвоста самолёта и до кабины пилотов. Поскольку Ан-12 были предназначены для перевозки грузов, а не пассажиров, внутренняя поверхность грузового салона не была облагорожена декоративной обшивкой и потому вся электроначинка самолёта, закреплённая на шпангоутах и стрингерах, была на виду.
 
       Нас обучали замечать малейшие дефекты, начиная с нарушения изоляции проводов и их креплений, до внешних повреждений электроагрегатов. Все выявленные недостатки мы фиксировали в картах дефектации, которые затем внимательно просматривали специалисты высокого уровня. Если нами было зафиксировано что-либо серьёзное, то они уже сами проводили дополнительный осмотр. Заполненные, начисто переписанные и подписанные начальством карты дефектации служили «путеводной звездой» для заводских специалистов, которые сверяясь с этими картами, проходили повторно по маршруту осмотра и устраняли замеченные недостатки.
 
       Кроме того, мы изучали порядок установки электрооборудования и монтажа электрожгутов на корпусах авиадвигателей, их подключение к генераторам постоянного и переменного тока, а также к различным электро агрегатам, установленным на силовых установках. Жгуты комплектовались из проводов нужной длины и нужного диаметра. Они собирались специалистами в лабораториях по определённым шаблонам, привязанным к реальному расположению на двигателе узлов и агрегатов, требующих подключения к определённому источнику напряжения – постоянного или переменного тока.

       Собранные жгуты, в самой объёмной своей части, были толщиной в руку. Они обматывались асбестовой лентой и затем промазывались специальным клеем. Это делалось с целью повышения живучести электропроводки при её работе в условиях высоких температур и на случай возгорания двигателя. На разных участках из жгута выводились провода в сторону соответствующих электро агрегатов, и размеры этих ответвлений полностью соответствовали необходимым для подключения величинам. Не допускалась ни натянутость проводов, ни их провисание.
 
       Полностью подготовленные к монтажу жгуты, а также электро агрегаты и необходимый для крепления метиз мы получали в отделе запчастей, конечной точкой которого было окно выдачи с неунывающей и симпатичной кладовщицей. Всё помещение за её спиной рабочие называли «комплектовочной», и старались под любым предлогом подольше задержаться у заветного окошка и одарить молодую женщину своими комплиментами. Кроме всего прочего нам поручали проводить проверку состояния контактов в электроагрегатах и при необходимости производить их  зачистку… Конечно, вся наша работа была под неусыпным контролем мастера участка, который очень тщательно проверял её выполнение, не забывая напоминать нам, что в авиации мелочей нет и любая проявленная небрежность в работе может привести к авиакатастрофе.

       Припоминаю, как однажды весь наш цех буквально «стоял на ушах». Был утерян пломбир, ответственным за который был бригадир. Пломбиром обжимались свинцовые пломбы, которыми пломбировались свободные концы контровочной проволоки, пропущенные через специальные отверстия на головках болтов и в гайках. В авиации всё, что закручивается, обязательно контрится для того, чтобы от вибрации при работе двигателя не происходило самопроизвольное раскручивание. Это могло привести к самым серьёзным последствиям. Обыскали всё, но бесполезно. А через некоторое время прибыла комиссия с суровыми лицами и началось служебное расследование. Бригадир ходил бледный, с опущенным видом... Да и все мы очень переживали...

       Но к нашей радости, пломбир был найден! При осмотре двигателей на другом аэродроме пломбир был обнаружен на корпусе двигателя под капотом. Чудом он застрял на корпусе, намертво зажатый между двумя ответвлениями трубопроводов топливной системы, что уберегло его от произвольных перемещений в подкапотном пространстве, чем предотвратило возможные серьёзные последствия. Бригадир забыл пломбир на корпусе двигателя, куда он положил его после пломбировки по окончании работ. Конечно, он получил серьёзное взыскание, был на какое-то время понижен в должности. Но всё хорошо, что хорошо кончается! Главное – обошлось без лётного происшествия и гибели самолёта и людей. Ну и наглядная польза была для всех, и молодых и опытных. В авиации мелочей нет!

       Забегая вперёд скажу, что после завершения практических занятий в июне 1965 года всем нам было выдано Свидетельство об окончании курса обучения в 9-м АУТО СКУ ГА с присвоением квалификации «механик-электрик». За время прохождения практики я так вжился в заводскую рабочую атмосферу, что у меня родилось твёрдое  намерение ближе к концу лета устроиться на работу на этот же авиазавод официально, а учёбу продолжить в вечерней школе. Всё-таки и заработок был бы не лишним, и меньше пришлось бы обращаться за помощью к родителям. И солидности было бы больше, и самостоятельности. И просто хотелось быстрее стать взрослым…

                НЕМНОГО О МУЗЫКЕ.
       Параллельно со всеми этими делами, в начале лета мне пришлось погасить свой должок в занятиях музыкой, которые я забросил самым бессовестным образом. Моё обучение игре на фортепиано проходило в музыкальной студии Дворца Пионеров, где я успешно занимался несколько лет. Вообще-то, играть мне нравилось, учёба шла легко и, по словам моей учительницы, я подавал надежды на её продолжение в музыкальном училище. Она на это очень надеялась. А мне уже надо было как-то определяться в своих жизненных планах. Играть на фоно мне нравилось. Но для себя. У меня не было желания становиться профессиональным музыкантом и проводить всю жизнь у рояля, до бесконечности отрабатывая технику исполнения музыкальных произведений, в стремлении довести её до совершенства.
 
       Жизнь пианистов – это непрерывный, тяжёлый изнурительный труд. Им надо было по многу часов в день отрабатывать исполнительские навыки с одновременной тренировкой памяти рук, отработкой сложных пассажей и проигрыванием скучноватых, но необходимых для беглости пальцев гамм. Профессиональным пианистом надо было быть или отличным, или никаким. В смысле играть только для себя и для узкого круга своих близких. А мне-то летать хотелось! И однажды моя учительница по музыке приехала ко мне домой буквально в слезах. Она очень просила не подводить её и подготовиться к экзаменам, чтобы закончить учёбу в студии вместе со всей её группой. Я, как мог, объяснил причину пропуска занятий в студии, попросил у неё прощения, и дал слово приступить к подготовке к экзаменам. И мне удалось и подготовиться, и благополучно сдать выпускные экзамены за полный курс начальной музыкальной школы. Но на всё это пришлось с трудом выкраивать, и так недостающее мне, время.

                КРУТОЙ ПОВОРОТ.
        А в самом начале летних каникул, у меня произошла случайная, но очень важная и главное, своевременная встреча с моим парашютным инструктором Валентиной Ивановной Кулиш. Благодаря этой встрече начался новый этап в моей жизни, в котором моя мечта стать лётчиком стала наполняться реальным содержанием. А дело было так. Как-то понадобилось мне зайти в Ростовский универмаг. Что-то нужно было там купить. Захожу в универмаг, поднимаюсь по двум-трем ступенькам и вдруг слышу – «О, Гена, здравствуй!» – Повернул голову на голос, обрадовался встрече – наша Валентина Ивановна! Поздоровался. Она спрашивает: – «А ты чего не заходишь в Центр? У нас медкомиссия, прямо там. Наши уже проходят» – «Простите, не знал, а если сейчас поеду – застану?» – «Застанешь» – «Ну, я тогда побегу!» – Она улыбнулась – «Не торопись, успеешь…» Я развернулся, и выбежал на улицу. Троллейбусная остановка была рядом.
 
       Небольшое пояснение. Ещё в 1964 году, бывая в авиацентре, я с сожалением услышал печальную новость о том, что 1965 год будет последним, когда в УАЦе будут обучать курсантов пилотированию самолёта Як-18. А мне в этот год поступать на лётное отделение было рано, так как к моменту начала полётов у меня не будет нужного возраста – восемнадцати лет. И ещё говорили о том, что после завершения программы обучения курсантов на самолётах, ближе к концу лета 1965 года, УАЦ начнёт получать вертолёты Ми-1. Сразу после их получения будет проведено переучивание инструкторов, чтобы в будущем, 1966 году, они уже сами смогли бы приступить к обучению курсантов. А тема с самолётами, увы, закрывалась в УАЦе навсегда. Грустно, печально, и уже тогда я начал прикидывать, в какое из лётных училищ буду поступать после окончания школы, чтобы продолжать учёбу именно на самолётах. А вертолёты у меня тогда ни доверия, ни интереса не вызывали.

                МОИ МЕДКОМИССИИ.
       В Центре было необычно много людей. Кроме наших ребят, которых я уже знал, было много незнакомых. И вдруг краем уха услышал, что в стенах УАЦ работает ещё одна, и даже более значимая комиссия – врачебно-лётная, а незнакомые мне ребята проходят её для поступления на лётное отделение. Уточнил и… о чудо! Где-то в верхах решили продлить обучение курсантов на самолётах ещё на один год! Я тут же подошёл к кому-то из начальства и спросил, как мне подключиться к процессу поступления на лётное отделение и к прохождению ВЛК. Мне всё объяснили. Я быстро написал заявление на поступление и тут же начал проходить врачей. Некоторых из них проходил сразу, а от каких-то получил направление на сдачу анализов и прохождение рентгена.
 
       В общем, эту первую комиссию я прошёл благополучно, проверка зрения, на удивление, прошла без проблем. Но впереди, в этом году, надо было пройти ещё две призывные комиссии, одна по линии районного военкомата, другая – по линии областного. Потому что по возрасту в будущем году мне подходил срок призываться в армию. Первая призывная медкомиссия от районного военкомата проходила в здании обувной фабрики на углу  улицы Текучёва и проспекта Будённовского. А другая, более важная, проходила в Батайске, в областном военкомате.
 
       На первой комиссии призывники, не знающие моих планов, смотрели на меня как на ненормального. Многие из них по каким-то своим причинам хотели избежать призыва в армию. И потому они вываливали на врачей кучу жалоб на своё здоровье в надежде, что это поможет им увильнуть от службы. А в моей медицинской книжке было написано, что я готовлюсь поступать в УАЦ на лётное отделение и комиссия для меня должна быть более высокого уровня, чем для обычных призывников. И потому я, на все вопросы врачей о моём здоровье, говорил только одну бодрую фразу – «Жалоб нет».
 
       Но на окулисте я всё же споткнулся. Глаза были уставшие, и когда я стал называть указанные буквы, то травмированный глаз не давал нужную чёткость изображения. И я, называя буквы, стал ошибаться. Врач предложила посидеть в коридоре, отдохнуть, пропустить других призывников. Но и после повторной проверки глаз не давал нужной четкости. И я услышал приговор от врача-окулиста – «Я не могу вас допустить к лётной работе, зрение не соответствует». Я был в ужасе! Видя мой удручённый вид, она посоветовала обратиться к главе комиссии. Председатель комиссии выслушал мою проблему и развёл руками. – «Молодой человек! Я, хотя и председатель, но не имею права вмешиваться в решение врача-специалиста. Сожалею, но решайте вопросы с врачом»

       Вернулся к окулисту. Попросил проверить зрение ещё раз. Врач пожала плечами. – «Ну, садитесь…» Пока она брала в руку указку, я лихорадочно просматривал и запоминал буквы в нужной строчке – Н-К-И-Б-М-Ш-Ы-Б… Врач показала указкой на знак в таблице. Я похолодел. Она показывала на знаки в левой половине таблицы, где вместо букв были колечки с разрезами. И нужно было сказать, с какой стороны кольца находится просвет. И каким-то чудом я назвал местонахождение просветов без единой ошибки. Было ощущение, что не столько глазом видел, а каким-то внутренним чутьём определял местонахождение разрыва. Женщина-врач смотрела на меня с изумлением. – «Ничего не пойму! Ведь определение разрывов в кольцах является более сложным проверочным  испытанием. Удивительно! Вам повезло, молодой человек!» – Она заполнила соответствующую графу в медицинской книжке и с улыбкой вручила её мне. – «Ни пуха, вам, ни пера!» – Ёлки-палки! Как я был счастлив!

       Оставшихся врачей прошёл без замечаний. Медицинскую книжку отвёз в УАЦ. Врач нашего Центра сказала, что о комиссии в Батайске сообщат дополнительно. Забегая вперёд скажу – областную комиссию прошёл без проблем. Но для себя сделал вывод, что перед проверками зрения надо давать отдых глазам. Помогает, если смотреть вдаль, на облака или на какие-то далёкие объекты у горизонта. Или какое-то время просто спокойно посидеть на стуле с прикрытыми глазами. Помогает. В Центре всем нам, будущим курсантам, сообщили, что осенью начнутся теоретические занятия. Об их начале объявят дополнительно.
 
       А изучать будем конструкцию самолета и двигателя,  аэродинамику, самолётовождение, инструкцию самолёта, радиосвязь с азбукой Морзе и какие-то ещё предметы. За давностью лет подзабыл… К слову сказать, учеба в авиацентре, двухмесячные лагерные летние сборы с обучением пилотированию самолёта, приравнивались к прохождению одного года срочной службы в армии. А на втором году обучения мы принимали Присягу и также должны были проходить двухмесячные сборы. А еще нам предстояли третьи учебные сборы, по окончании которых всем курсантам должны были присвоить офицерское звание «младший лейтенант» запаса.

                МОЙ ЗАТЯЖНОЙ ПРЫЖОК.
       Несмотря на свою большую загруженность, я всё же находил время и для поездок в Хотунок, где кроме обычных прыжков с принудительным открытием ранца, с разрешения Валентины Ивановны, удалось совершить и один затяжной прыжок с парашютом. Обычно первый затяжной прыжок выполнялся с задержкой всего пять секунд. Но для страховки от особых случаев, которые могут произойти в любом затяжном прыжке, на ранцах парашютов имелся специальный карман, в который укладывался автомат принудительного раскрытия парашюта КАП-3. После укладки парашюта на этом приборе устанавливали величину безопасной высоты, взводили механизм срабатывания и стопорили его специальной гибкой шпилькой от преждевременного включения прибора в работу.
 
       Перед прыжком вытяжной фал также одним своим концом цеплялся с помощью карабина за трос в самолёте. Но при покидании самолёта он не открывал ранец и не стягивал чехол с уложенного купола. Потому что перед затяжным прыжком другой конец фала, посредством специального крепления, соединялся с коротким капроновым шнуром, который оканчивался той самой пружинной шпилькой. Вытянутый во всю длину фал выдергивал шпильку из автомата и тем самым приводил его в готовность к аварийному срабатыванию на безопасной высоте. А дальше парашютист, падая, или сам отсчитывал секунды, или контролировал время по секундомеру, закреплённому, как правило, перед глазами на ранце запасного парашюта. Обычно секундомер был необходим, когда заданное время падения превышало десять секунд. Когда истекали  заданные секунды свободного падения, парашютист открывал парашют вручную, дёргая за специальное кольцо трапециевидной формы.

       И если бы что-то пошло не так… А такое всегда может случиться… Например, если парашютист не нашёл на привычном месте выпавшее из кармана кольцо для открытия парашюта и растерялся… Или просто потерял сознание… То тогда уже сам прибор, сработав на нужной высоте,  дёрнул бы за конец гибкого тросика, заведённого внутрь прибора, и с его помощью одновременно выдернул бы три стальные шпильки, удерживающие все четыре створки ранца в закрытом положении. Створки бы распахнулись и уложенный в ранец «шарик» – маленький вытяжной парашют, сам бы начал стаскивать чехол с уложенного в нём парашюта… Но у меня, ура, всё пошло так, как надо! Сознание я не терял, добросовестно отсчитал эти пять секунд, как учили – сто двадцать один, сто двадцать два… И открыл парашют собственноручно, дёрнув за кольцо.
 
       Парашют, с которым я выполнял затяжной прыжок, был хоть и простенький, но считался спортивным. Его купол был выполнен из натурального шёлка. По-моему, у него была одна щель. Или одна большая и по бокам ещё две маленькие. Не могу точно припомнить. Но управлять этим парашютом, после  ПД-47, было одно удовольствие. К левой и правой передним лямкам были подведены управляющие стропы, которые заканчивались деревянными бобышками длиной около пяти сантиметров и диаметром около двух. В середине бобышки была кольцевая проточка, которую обхватывал свободный конец управляющей стропы и надёжно на ней крепился. Для управления куполом достаточно было поднять руки, обхватить пальцами бобышки и подтягиванием их к себе разворачивать купол в нужную сторону и на нужный угол. А само наличие щели в куполе позволяло ему иметь приличную поступательную скорость, производить маневрирование и осуществлять точное приземление в намеченной точке.

                ГЛУБОКИЙ ПЕРЕХЛЁСТ.
       Этим же летом в звено поступили новые, красивые, современные парашюты. Современные для того времени, о котором я пишу. Значительно позже в организации ДОСААФ стали поступать ещё более новые парашюты, у которых купола были прямоугольными. Их, как я знаю, в народе прозвали «матрасами». А у этих новых парашютов купола были круглые и на первый взгляд какие-то дырявые – на них было очень много щелей и маленьких окошек… Для управления таким куполом к лямкам, на которых висел парашютист, кроме строп, которые одним концом пришивались к кромке купола, а другим крепились к полукольцу на одной из лямок, подходили, насколько припоминаю, не две, а четыре управляющие стропы. Они также были капроновые, но не белого, а красного цвета. Их наличие намного расширяло возможности управления парашютом.
 
       Но нам, глядя на них, даже страшно было представить, как парашютист будет спускаться на этих дырках. Очевидно, и скорость снижения будет приличная. Купола были сшиты из разноцветных лоскутов тончайшей, легчайшей и прочнейшей капроновой ткани. Кроме того на лямках этих парашютов с двух сторон были установлены два замка для отсоединения купола парашюта от подвесной системы, надетой на парашютиста. Необходимость в этом была в том случае, если парашют раскрылся не полностью или при наполнении купола воздухом случился глубокий перехлёст. Такое бывает, если была допущена ошибка при укладке парашюта. А отстёгивать основной купол надо было только для одной цели – чтобы в него не попал раскрывающийся купол запасного парашюта.
 
       Прыгать на новых парашютах было доверено только бывалым спортсменам, обладающим огромным опытом и выполнивших не одну сотню прыжков, в основном затяжных. И тут мне удалось стать свидетеле использования замков для частичного отстёгивания парашюта от подвесной системы. Шли прыжки. Спортсмены прыгали. В небе один за другим повисали разноцветные купола новых парашютов. Вот чей-то очередной затяжной прыжок. От крохотной чёрной фигурки парашютиста потянулась тонкая линия чехла, из него показался цветастый купол. Вот он наполняется воздухом и… Что это? Я о таком слышал не раз, но увидел впервые!
 
       Раскрытый купол над головой парашютиста имел необычный вид. Разделённый на две половинки, он очень напоминал чью-то симпатичную попку, обтянутую в разноцветное трико… Скорость снижения была недопустимо большая, потому что большая часть купола уже не работала в нужном режиме. Вдруг купол за парашютистом вытянулся в длинный жгут. В таких случаях, говорят, вытянулся «во флаг». И через пару секунд над чёрной фигуркой раскрылся белый купол запасного парашюта. А вытянутый «во флаг» основной парашют начал постепенно сокращать свою длину и скоро совсем исчез. Стало понятно, что парашютист, подтягивая его к себе, складывал на коленях, чтобы не мешал при приземлении.
                                                
       Всё закончилось благополучно. Отвечая на вопросы товарищей, почему он не отстегнул весь парашют, с улыбкой ответил: – «А чтобы не бегать потом за ним, не искать…» Когда купол расстелили на земле уже в лагере, то стали видны последствия глубокого перехлёста. Одна из строп при раскрытии парашюта не пошла в нужную сторону по короткому пути, а легла на середину купола и обхватила его от края до края через центр купола. В том месте, где стропа наложилась на купол, по всему её маршруту проходил ряд небольших прожжённых дыр, образовавшихся в результате трения стропы о поверхность купола. Прочен капрон, но перед высокой температурой слабоват. На любых других парашютах по инструкции положено эту «заблудшую» стропу просто отрезать.
 
                Я – РАБОЧИЙ!
       Примерно в конце июля я поступил на работу на наш авиазавод механиком-электриком в электроцех. А в середине августа, как и планировал, забрал документы из дневной школы и сдал их в вечернюю. На заводе мне практически пришлось выполнять всё то же, чему мы обучались во время практики. От всего, чем приходилось заниматься, получал огромное удовлетворение. Сама причастность к важной, ответственной и значимой работе на авиатехнике меня окрыляла.
 
       Одновременно с получением профессиональных навыков жизнь преподавала мне различные уроки. Конечно, в какой-то мере я был для окружающих «белой вороной». «Виной» тому было полученное от родителей и в процессе проживания и учёбы в гарнизонных школах воспитание, которому в условиях заграницы уделялось огромное внимание. Кроме высокого уровня самого школьного образования, учителя прививали учащимся такие культурные навыки, которые формировали линию нашего поведения на территории иностранного государства. Если сказать проще, мы должны были всегда помнить, что являемся полномочными представителями нашего государства на территории иностранного, и наше поведение, в какой-то мере, может сказаться на уровне отношений между нашими народами. Внешняя политика! Любая мелочь где-то может оказаться решающей. Нам так объясняли…

       И вот с такой культурной рожей я взял и заявился к э-э… не просто в Советский Союз, а в самый хулиганистый, после Одессы, город – Ростов-на-Дону! И такой я весь из себя был правильный, начитанный, честный… Даже матом не только не умел ругаться, но даже никогда не использовал его в разговорной речи.  Конечно, это было подозрительно, многих удивляло, а кого-то, очевидно, и раздражало. Однажды жизнь показала мне не только важность свободного пользования матерным языком, но и умения применять его в зависимости от возникающих жизненных ситуаций.  Однажды мне об этом высказал прямо в глаза мой начальник – мастер участка Юра Дикун. Ему было лет двадцать пять. И честно скажу он мне всегда нравился. В нём была настоящая мужская красота, и внешняя и в характере. Спокойный, рассудительный, он пользовался авторитетом среди рабочих, но панибратских отношений в коллективе не допускал. Специалист он был грамотный. Мог выполнить любую работу, и его работа ему нравилась. К своим рабочим он относился уважительно.

       Как-то занимался я подключением генератора переменного тока, установленного в нижней части двигателя, к общей сети. Эту работу я уже раньше выполнял. После закрепления электрожгута на корпусе двигателя, я подвёл отходящий от него мощный силовой провод к квадратному окошку в нижней части генератора, за которым находилось гнездо со шпилькой. Провод заканчивался надетой на его конец и припаянной к нему медной лапкой, покрытой техническим серебром, которую я должен был надеть на шпильку, находящуюся в гнезде и закрепить её гайкой. В само гнездо вело два квадратных технологических отверстия. Через нижнее отверстие  провод подводился к горизонтально расположенной внутри гнезда шпильке, и его лапка надевалась на неё. Боковое отверстие было предназначено для насаживания на шпильку гайки с подложенной под неё шайбой, и закручивания этой гайки с помощью торцового ключа. После затягивания гайки это окошко закрывалось специальной крышкой, которая ограждала соединенный контакт от случайного касания посторонними предметами, которое могло бы привести к короткому замыканию.
 
       Я надел лапку на шпильку, затем насадил шайбу и наживил гайку, подвёл к ней торцевой ключ и начал её закручивать. В процессе закручивания гайки, помню точно, удивился лёгкости, с которой шёл сам процесс закручивания. Почувствовав неладное, вытащил головку ключа из окошка и с удивлением обнаружил в ней отломанную шпильку с накрученной на ней гайкой. Гайку я свинтил, а шпильку, повертев в руках, пошёл показывать мастеру. Честно, по неопытности я не обратил внимания на место слома. Мастер выматерился, и «наехал» на меня за нанесённый ущерб. Оказывается, выведенный из строя генератор стоил очень большие деньги, куда больше, чем размер моей зарплаты. А его ремонт с полной разборкой можно было делать только на заводе изготовителе. И теперь с меня ежемесячно будут высчитывать стоимость нанесённого заводу ущерба. А ещё мастер упрекнул меня за то, что я грязными пальцами трогал место излома, запачкал его, и теперь уже не определить, была ли там трещина. А если бы была, то вину за поломку с меня могли бы даже снять.

       Вообще-то, руки у меня были чистые, с маслом мы не работали и запачкать излом настолько, что бы ни разглядеть трещину, поверхность, которой была бы более тёмного цвета, я бы не смог, при всём моём желании. Но, святая наивность! Я верил каждому слову своего мастера, которому нужно было найти крайнего, с которого будет производиться возмещение ущерба. В противном случае ему самому пришлось бы понести какую-то ответственность, возможно и материальную. Но я тогда обо всём это не думал. Тогда я только слушал упрёки мастера и вздыхал с виноватым видом. Много позже до меня дошло, что моё алиби было совсем рядом. Достаточно было только посветить фонариком через окошко в гнезде на поверхность излома и «козе» было бы понятно, что трещина в шпильке была. Я же туда пальцы не совал! Кто-то до меня крутил и перестарался.  Но, что было, то было…
 
       Несколько месяцев с меня частями удерживали какую-то сумму за нанесённый предприятию ущерб. И как-то, в день получки, большинство рабочих завода, по давней традиции, после работы, потянулись в «ресторан Пеньки». Так называли зелёную рощу, которая тянулась вдоль дороги от аэропорта и мимо заводской территории в сторону Новочеркасска. Выйдя из проходной, вся масса рабочих переходила дорогу и растекалась по густым зарослям влево и вправо, выбирая себе для застолья место получше, поудобнее. В роще действительно было много пеньков и поваленных деревьев. Конечно, к таким застольям готовились. Все заранее скидывались для покупки закуски. С собой приносили стаканы, бутылки с водой и с водкой. Но водки было немного. Потому что в зелёный ресторан с завода несли сэкономленный на технологическом процессе спирт. Спирт выделялся для промывки контактов и каких-то важных деталей, но по негласной договорённости между начальством и рабочими спирт заменяли другими промывочными средствами. Потому  водку в «ресторане» пили редко. В основном налегали на спирт, разбавляя его водой.

       Как и в обычном застолье тост шёл за тостом, разговоры велись на любые темы – о внешней политике, о рыбалке, ну и конечно о женщинах… Бывало кто-нибудь сильно набирался. Тогда его укладывали спать под ближайшим кустиком… И вот после очередного тоста ко мне повернулся наш мастер, мы с ним чокнулись, закусили, и тут Юра мне выдал… – «Гена! Хороший ты парень, не сачок, в коллектив вписался, но в тебе есть один серьёзный недостаток… – Он сделал паузу, видно подбирал слова. – «Какой-то ты всё же не наш» – Он ещё раз помолчал, а потом вдруг неожиданно сказал: – «Если бы ты меня тогда послал на х**, я бы сразу начал искать какие-то другие аргументы, чтобы не доводить дело до вычетов из твоей зарплаты.

       А ты весь из себя такой правильный, да виноватый… Короче, не стал я тогда тебе помогать, о чем сейчас, конечно, жалею. Ты уж прости, пойми и не обижайся» – Он протянул мне руку, которую я крепко пожал. Миру мир! Видно не спокойно было у него на душе, совесть потихоньку царапала. И вот теперь освободился от груза. Ну и лады. А я, ведь, и не обижался на него. Даже не думал о плохом… Юра улыбнулся и сказал: – «А ты всё же народный язык осваивай. Меньше проблем будет, больше понимания» Налили ещё по одной и выпили с ним за понимание и за всё хорошее…

      Как-то, через очень много лет, жизнь свела меня с одним человеком. Разговорились, вспомнили о прошлом, выяснили, кто, где и когда работал. Оказалось, что мы оба работали не только на одном заводе, но и в одном электроцехе. Только этот товарищ относился к группе инженерно-технических работников.  Не успели удивиться совпадению, как я назвал имя и фамилию мастера своего участка – Юра Дикун. Так этот товарищ даже руками всплеснул от удивления. Он не только работал бок о бок с моим мастером, но даже дружил с ним домами. Только это было чуть позже, когда я уже уволился с работы. Но всё равно – приятно было встретить «однополчанина», вспомнить былое… Лето подошло к концу, а впереди был новый период моего вхождения в большую жизнь.

Изменения и дополнения – 07.11.2023