Сантьяго одна душа на троих

«Сознание – 1…2…3. Способность человека мыслить, рассуждать и определять свое отношение к действительности; психическая деятельность, как отображение действительность. 4. Состояние человека в здравом уме и в памяти, способность отдавать отчет в своих поступках, чувствах…»

С. И. Ожегов «Словарь русского языка».

«Папа, ты знаешь, я ведь очень хорошо разбираюсь в убийствах».

Иван, 5 лет.


С некоторых пор, а точнее, пару лет назад, я увлекся капперингом. Больше любительски, нежели профессионально. Тем не менее, удивительные стечения обстоятельств, складывающиеся порой в отдельных матчах и следовавшие за этим крупные выигрыши везунчиков, совершенно далеких от спорта, будоражили мое воображение. Я был уверен, что существует некая таинственная закономерность, связывающая эти события, но нащупать и разгадать ее мне не удавалось. Да что там разгадать, – я и себе-то толком не мог объяснить на чем зиждется эта уверенность, тем более, что никаких рациональных обоснований ее у меня не было, и, тем не менее, несмотря на отсутствие объяснений и обоснований, ощущение присутствия тайны, объединяющей эти события, укоренилась во мне настолько, что превратилась в своего рода идею фикс. Так часто бывает у людей у людей с чувствительной натурой.
Один приятель, знающий о моих терзаниях, обещал попробовать организовать мне встречу с человеком, которому удалось сорвать самый большой «джек-пот» в суперэкспрессе за последние двадцать лет. Правда он сразу предупредил, что устроить эту встречу будет непросто и придется какое-то время подождать, прежде он сможет ее организовать. Я горячо поблагодарил приятеля за оказанное во мне участие, заверив в том, что готов ждать сколько угодно, лишь бы ему удалось задуманное.
Ровно через месяц после этого разговора, погожим весенним днем приятель позвонил мне.
– Ты все еще хочешь встретиться с джентльменом, сорвавшим «джек-пот»? – поинтересовался он.
– Спрашиваешь! Я просто жажду поговорить с ним! – Мне кажется, что на какое-то время я даже забыл, как дышать, ожидая, что скажет приятель.
– Тяжелый случай, – пробормотал он. – Записывай. «Клуб «Деньги на двоих». Пересечение Деникина и Петровского тракта, на самом выезде из города.
Немного помолчав, приятель добавил:
– Сегодня, ровно в полночь. И это… ничему не удивляйся.
Я хотел было спросить у него о том, чему я должен удивиться, но в динамике раздались короткие гудки.
За последние два года я стал заядлым посетителем различных спортивных баров и букмекерских контор, но о существовании клуба «Деньги на двоих» слышал впервые. Странно.
Отринув закравшееся вдруг сомнение – а нужно ли мне это, я в приподнятом настроении вернулся к своему рабочему столу и буквально за полчаса закончил начатую накануне статью о неоценимом значении начальной физической подготовке для будущих чемпионов, которая должна была быть напечатана в воскресном выпуске местной газеты. Отправив статью на электронную почту редакции, я, с чувством выполненного долга и с радостным предвосхищением того, что мучившая меня тайна совсем скоро будет открыта, задернув шторы лег отдыхать, решив, что это будет очень кстати перед бессонной ночью.

Без пяти минут двенадцать ночи такси остановилось перед перекрестком, образуемым пересечением улицы Деникина и Петровского тракта. Дневной сон пошел мне на пользу, я чувствовал себя хорошо отдохнувшим и полным сил. Рассчитавшись с водителем, я вышел из машины и осмотрелся. Действительно, это была черта города, промышленная зона и та осталась далеко позади.
На противоположной стороне тракта стояло одинокое здание. Дальше, насколько хватало взгляда шли вспаханные поля, изредка пересекаемые заградительными лесопосадками. Ни ярких неоновых вывесок, обычно каскадом облепляющих игровые заведения, ни каких-либо других атрибутов, по которым можно было бы определить назначение здания, на строении не было. Это была глухая унылая бетонная коробка квадратной формы. Единственная дверь выглядела довольно массивно. Над ней висел тусклый фонарь, стилизованный под факел. По периметру здания на одинаковом расстоянии друг от друга выстроились фонарные столбы, на которых вместо уличных фонарей были установлены мощные прожектора. Они словно охраняли здание от чего-то, ярко освещая его слепые стены. Весь освещенный периметр был хорошо заасфальтирован, однако на площадке не было ни одной машины. Нехорошее предчувствие легкой рябью прошлось по моим внутренностям, по спине пробежал холодок.
Глубоко вдохнув воздух, густо насыщенный запахом свежевспаханной земли, я посмотрел наверх. Чернильные тучи затягивали небосвод, за их плотной завесой одна за другой гасли звезды. Весна в этом году выдалась ранняя и дружная, уже две недели стояла непривычная для этого времени года жара, днем температура не опускалась ниже +30°C и давно было пора пролиться хорошему дождю.
Перейдя тракт и оказавшись в залитом светом прожекторов пространстве, я почувствовал себя более уверенно, но это оказалось обманчивым ощущением. Стоило мне оглянуться, как нехорошее предчувствие накатило с новой силой, – за шеренгой столбов сгустилась тьма, сквозь которую ничего невозможно было разглядеть, – исчез перекресток, исчез тракт, исчезли заградительные лесопосадки. Я вновь посмотрел наверх – сплошная чернота уже полностью закрыла небо и лишь всполохи пока еще небольших молний на какие-то доли секунды выхватили из этой кромешной тьмы отдельные его участки, освещая огромные кустистые тучи, которые громоздились друг на друга и маслянисто переливались в эти отсветах. Словно прочищая горло, глухо рокотал гром.
– Прошу следовать за мной. Вас ждут, – раздался голос позади меня.
Я резко обернулся. В проеме распахнутой настежь двери стоял высокий пожилой мужчина с черной перевязью на левом глазу. Лицо гладко выбрито, в идеально уложенных волосах поблескивает седина, статную фигуру плотно облегает безукоризненной скроенный фрак.
– Простите? – пробормотал я, машинально чуть не перекрестившись.
– Время! – Мужчина поднял вверх указательный палец, – где-то в глубине здания часы начали отбивать полночь. – Вас ждут, – повторил он и жестом пригласил меня войти.

Не было огромных мониторов, висящих под потолком и транслирующих спортивные события со всех уголков мира. Не было толп охотников за удачей, этих вездесущих специалистов, в тонкостях разбирающихся абсолютно во всех видах спорта и знающих закулисье любой команды. Не было дельцов, раздающих за небольшой процент «верные» советы новичкам. Не было плотной завесы табачного дыма. Ни судорожной суеты, ни обильного потоотделения, ни криков радости, ни вздохов разочарования.
Был лишь широкий коридор, выстланный толстым ковром, скрадывающим звуки шагов, и массивные двери по обеим сторонам коридора.
Господин во фраке подвел меня к третьей двери по левой стороне, легонько постучал по ней костяшками пальцев, открыл ее и вновь жестом пригласил меня войти.
Я сделал шаг вперед и дверь за мной закрылась.

Кабинет представлял из себя прямоугольник три на четыре метра. Стена напротив двери была сплошной стеклянной панелью от пола до потолка. Лишь только я оказался в этом помещении, как два явных несоответствия тут же бросились мне в глаза и заставили насторожиться. Во-первых, в ярком свете прожекторов, прикрепленных к фонарным столбам, я очень хорошо рассмотрел здание снаружи и готов был поклясться, что стены здания были слепые, в них не было даже намека на окна, не говоря уж о таких огромных стеклянных панелях, а во-вторых – сами прожектора… То есть, их отсутствие. Их яркий свет должен был бы заливать кабинет, но помещение освещалось лишь пламенем фитилька, плавающего в китовом жиру, которым была наполнена половинка кокосового ореха, служившая, видимо, светильником. Пламя фитилька отражалось в стеклянной стене, создавая оптический обман, будто огонек подмигивает из темноты там, на улице, а тени от него мечутся здесь, в кабинете.
Длинный стол с массивной столешницей красного дерева дальним концом упирался в стеклянную стену. На нем стоял открытый ноутбук, на экране которого зеленым мерцала страничка одного из букмекерских сайтов. Рядом выстроилась целая батарея разнокалиберных бутылок и пара широких низких стаканов. Огромная хрустальная пепельница и несколько пачек сигарет завершали убранство стола.
Стены кабинета были затянуты старинными гобеленами, на которых изображались сцены охоты средневековых рыцарей. По обеим сторонам стола стояли широкие кожаные диваны с высокими спинками.
Мужчина, сидевший на диване слева, представился просто:
– Флинт.
Немного подумал и добавил:
– Капитан Флинт.
Даже сидя он выглядел очень внушительно, но пришитое к левому плечу его пиджака чучело какаду было настолько нелепо, что я не смог скрыть удивления и уставился на него.
Перехватив мой взгляд мужчина, представившийся Капитаном Флинтом, мягко улыбнулся:
– Это Сантьяго. Не волнуйтесь, он не помешает нашей беседе. – Мужчина погладил кожистые лапки, перехваченные грубыми нитками. – Он не позволяет мне забыть о том, что я настолько же смешон, насколько и гениален. Или наоборот? – Флинт посмотрел на меня. – Впрочем, это спорный вопрос. Сантьяго является моим проводником. Только благодаря ему вы и оказались здесь. Если честно, я был против. Да вы присаживайтесь.
Я и не заметил, что продолжаю стоять. Смущенно откашлявшись, я опустился на диван справа, забыв даже представиться. Если быть до конца честным, то я был довольно сильно выбит из колеи, – из головы все никак не шли явные несоответствия, бросившиеся мне в глаза в первый момент моего появления в этом кабинете, к тому же сидящий по ту сторону стола мужчина создавал странное впечатление, – у меня сложилось ощущение, что я нахожусь в каком-то зазеркалье. Я лихорадочно пытался сообразить, какой манеры поведения мне придерживаться в общении с Капитаном Флинтом, но ничего путного на ум не приходило.
– Надеюсь, вы не промокли? – Мужчина участливо посмотрел на меня.
– Нет, – поспешно ответил я.
– Конечно, ведь дождь начался сразу после полуночи. Вы пунктуальны, это похвально.
Он откупорил одну из стоявших на столе бутылок, наполнил оба стакана и поднял свой:
– За Сантьяго! – и опрокинул его одним махом.
Я осторожно сделал пару глотков. Теплая волна пошла по телу, по крови словно пробежал слабый разряд электрического тока, а сознание подернулось приятной легкой дымкой.
– Что это? – Я удивленно посмотрел на мужчину.
– Понравилось? – Флинт широко улыбнулся и плеснув в стакан чудесного напитка, поднес его к фитилю светильника, – стакан наполнился всполохами живых рубиновых искр.
Зрелище было завораживающим.
– Джентльмены, пробывшие эту марку последними, умерли более четырех веков назад, а если быть уж совершенно точным, то ровно 463 года назад. Если не ошибаюсь, одна бутылка этого рома тогда стоила 10 золотых пиастров.
– Что?!
– Согласен, дороговато, – легко согласился Флинт, продолжая любоваться рубиновыми всполохами в стакане. – С другой стороны, если учесть то, что этот ром был извлечен из винного погреба губернатора острова Барбадос ни кем иным, как лично Джоном Сильвером, то…
– Что?! – вновь не смог удержаться я.
– Да, молодой человек, именно так! – Как ни в чем не бывало продолжал Флинт. – Джон хотел преподнести его в дар королю Испании, по чьему внегласному благословению у него было право безнаказанно пиратствовать во всех известных на то время океанах, куда бы он только смог добраться с шайкой своих головорезов. Бедный Джон… Наверное он не знал о том, что монаршее благословение не спасает от клинка ближнего…
– Я не это имел в виду, – с каждым словом Флинта во мне укоренялась уверенность в том, что напротив меня сидит душевнобольной.
– Знаю… Я знаю что вы имели в виду. – Флинт откинулся на спинку дивана. – Не спешите делать выводы, молодой человек. Грань между здоровым разумом и душевной болезнью настолько относительна и абстрактна, что я, пожалуй, мог бы предположить и, прошу заметить, небезосновательно, что ее и вовсе не существует. Уж я-то это знаю, поверьте.
Мужчина уставился в стеклянную панель. На улице разворачивалось настоящее светопреставление, – сплошная стена низвергавшегося с неба ливня, с силой ударяясь об асфальт, тут же превращалась в бурлящий поток, посеребренный призрачным сиянием будто разламывающихся светом уличных фонарей.
«Стоп, стоп! Фонарей ведь нет на столбах. Ты же сам отчетливо видел там, снаружи, что на столбах прожектора» – пронеслось в голове. Ну да, видел, а сейчас я отчетливо вижу фонари.
От непогоды кабинет отделяла лишь стеклянная панель и создавалось впечатление, что мы сидим на тротуаре. Мне показалось, что пламя фитилька подмигнуло из-за сплошной стены дождя.
Я оторвал взгляд от стекла. Флинт насмешливо посмотрел на меня и закурил. Что-то смущало меня в его лице и только спустя какое-то время я понял в чем дело. Сами черты лица были очень подвижны, но, казалось, что на нем лежит печать вековой меланхолии, и все же, порой, оно смягчалось всепонимающим взглядом ярко-голубых глаз, и тогда сквозь густую щетину непостижимым образом иконописные черты святого.
Прочистив горло, я просил:
– Вы сказали, что чучело является проводником?
Яркая вспышка молнии сверкнула прямо за стеклянной панелью и на пару секунд осветила кабинет. Черты лица Флинта резко заострились. Отблеск молнии полыхнул змейкой в антрацитовых пуговках глаз Сантьяго и почудилось, что попугай ожил. Оглушительный раскат грома на какое-то время заложил уши, казалось, что барабанные перепонки не выдержат и лопнут.
– Да, Сантьяго проводник. И впредь попрошу вас, молодой человек, быть более уважительным. Сантьяго не чучело, он – проводник, – с нажимом на последнем слове сказал Флинт, но затем его лицо озарила улыбка. – Итак?
Я выложил на стол ручку, блокнот и диктофон.
Флинт прикрыл глаза и тихо сказал:
– Нет.
– Что? – Я уставился на него.
– Вам придется довольствоваться вашей уникальной памятью, – он открыл глаза.
– Но…
Флинт перебил меня:
– Никаких «но», это было одним из условий, соблюдений которых я требовал. Это и позволило состояться этой встрече.
Я был в растерянности, – приятель ни о каких условиях мне не говорил. Единственное, он просил, чтобы я ничему не удивлялся, но делать было нечего, как говорится – «на нет и суда нет». Я убрал со стола ручку, блокнот и диктофон.
– Я уже упоминал, что был против этой встречи, – продолжал между тем Флинт, – но Сантьяго настоял. Я… я не смог возразить. – Он погладил чучело попугая. – Слишком долго он молчал.
Флинт вновь закурил и выпустив густую струю дыма в потолок, неожиданно спросил:
– Как давно вы заинтересовались капперингом?
– Два года назад.
– Что побудило вас заняться этим?
– Любопытство и… возможность выиграть…
– Самый большой выигрышный коэффициент?
– Сто пятьдесят шесть.
– Одинар? – Брови Флинта взлетели вверх.
– Экспресс.
– А-а… Количество событий?
– Два.
Мои ответы чеканились также четко и быстро, как и вопросы Флинта.
– Что заставило вас выбрать именно эту комбинацию событий?
На этом вопросе я споткнулся.
– Не знаю… События располагались по соседству в «сетке» … Мне показалось забавным объединить дюжину и «чертову дюжину» … Они бросились мне в глаза, эти события… Вот и все.
– Вам показалось забавным…
– Что?
Флинт не смотрел на меня, он глубоко дышал, лицо его побледнело, глаза закатились. Пальцы правой руки бешено метались по клавиатуре ноутбука, отмечая события и делая ставки.
Казалось, что попугай на плече Флинта чуть наклонился вперед и неотрывно смотрит на экран, контролируя, чтобы мужчина ничего не перепутал.
По кабинету словно пронесся ветерок – фитиль светильника вспыхнул ярче, тени неистово заметались по стенам, оживляя сценки на старинных гобеленах.
Я почувствовал, что волосы у меня на затылке начали приподниматься, по спине пробежал холодок, но через минуту все успокоилось.
Флинт, как ни в чем не бывало, наполнил стаканы, залпом опрокинув свой, откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.
– Вы хотели бы узнать, как мне удалось сорвать самый крупный «джек-пот» суперэкспресса. Правильно? – Открыв один глаз, он уставился им на меня.
– Да, – я сглотнул подступивший к горлу ком.
– Тогда вам придется выслушать всю историю целиком.
– Но…
– Без вариантов, – вновь перебил меня Флинт. – Во-первых, потому что это не моя история, а во-вторых – так хочет Сантьяго. Уж не знаю, чем вы ему так приглянулись.
– Но «джек-пот» выиграли именно вы?
– И да, и нет.
– То есть?
– Сантьяго угадал результаты всех событий, но денег я не получил.
– Букмекеры оказались нечистыми на руку людьми?
– Дело не в этом. Букмекеры выполнили свои обязательства и выплатили все сумму, но я не увидел их этих денег ни копейки.
– Не понимаю…
– И не нужно, – Флинт открыл второй глаз и закурил. – Так вы хотите услышать всю историю целиком? Предупреждаю, – кое-что в ней может вам не понравиться.
Он резко побледнел и закрыл глаза. Сигарета выпала из пальцев и закатилась под стол. На лбу высыпали крупные капли пота, в груди раздались хрипы, и он заговорил:
– Да, Сантьяго… Конечно, я расскажу ему все… Да, знаю… Я ничего не скрою.
Разговаривал он явно не со мной.
У меня возникло острое желание бежать без оглядки и из этого кабинета, и из этого странного здания. Бежать куда глаза глядят, лишь бы не видеть это побледневшее лицо с порой проступающими на нем чертами великомученика. Я обернулся на дверь, уже готовый сорваться с места. Пропади пропадом и эта история, и вообще все тайны на свете, вместе взятые. Я уже даже приподнялся с дивана, но голос мужчины остановил меня.
– Не стоит.
Я резко обернулся. Кожа на лице Флинта приобрела нормальный розовый оттенок, дышал он ровно и спокойно.
– Навряд ли Сантьяго позволит вам уйти прежде, чем вы до конца не выслушаете его историю.
– Да что ж это за история такая, черт побери?! – Я чувствовал, что нахожусь на грани нервного срыва.
– Тише, тише. Не упоминайте этого имени всуе. Выслушав историю, вы сможете спокойно уйти и продолжать жить дальше, как и прежде… Наверное. – Сделав ударение на последнем слове Флинт задумался.
Затем пристально посмотрел мне прямо в глаза, словно стараясь внушить какую-то мысль, которую не мог произнести вслух, и четко выговаривая слова сказал:
– Вы должны ее выслушать! Сантьяго избрал сегодняшнюю ночь для того, чтобы поведать ее и уж будьте уверены, – он доведет это дело до конца. К тому же, вам не о чем беспокоиться, на вашем месть нужно радоваться. Вы единственный, кто поимеет выгоду. – Теперь Флинт прищурился и насмешливо рассматривал меня. – Сантьяго любит внимание и умеет быть щедрым.
Я слушал его, словно под гипнозом, но слова о щедрости Сантьяго вывели меня из этого состояния.
– Выгоду? О чем вы? Какую выгоду я могу поиметь?
– Не волнуйтесь так, это ни к чему. Что же касается вашей выгоды, то буквально завтра вы станете богатым человеком. Очень богатым. Мультимиллионером!
– Вы шутите? Каким же образом это возможно? – Умом я понимал, что позволяю душевнобольному втягивать себя в какую-то сомнительную авантюру, но не мог перебороть любопытства, вцепившегося в каждую клетку моего организма.
– Ничего сверхъестественного, – улыбнулся Флинт. – Просто Сантьяго поделится с вами своими знаниями.
– Так просто? – Скептически поинтересовался я, понимая, что меня просто хотят разыграть.
– Не так уж и просто, как может показаться на первый взгляд. Все совсем не просто. – Флинт уставился в стеклянную панель, словно хотел разглядеть что-то за сплошной стеной дождя.
Где-то в здании часы пробили час ночи. Флинт помотал головой, будто стряхивая с себя оцепенение и энергично растер ладони.
– Итак, готовы ли вы довериться Сантьяго и рискнуть всеми своими накоплениями, чтобы стать очень богатым человеком?
– Не понимаю, о чем вы говорите. Какие накопления? – Пробормотал я.
– Ну-ну, не скромничайте. Учитывая гонорар за последний сборник рассказов и деньги, откладываемые на покупку машины, у вас чуть больше четырех миллионов рублей. Мы откинули лишнее и осталось ровно четыре.
– Что вы… – У меня не хватало слов, чтобы адекватно отреагировать на эту неслыханную наглость Флинта, подсчитывающего чужие деньги. Мои деньги…
Между тем он наполнил мой стакан и придвинул его ко мне. Опустошив стакан тремя большими глотками я вновь почувствовал, как по телу прошла теплая волна, а сознание окуталось легкой приятной дымкой, но главное, – меня прекратила бить нервная дрожь.
– Вам обязательно нужно показаться психотерапевту. Нервы у вас совсем слабенькие, – Флинт участливо смотрел на меня, но мне казалось, что он издевается надо мной.
– О… о каких четырех миллионах вы г…г…говорили? – от злости я начал заикаться. – И кто это «мы»?
– Мы – это я и Сантьяго. – Флинт невинно хлопал глазами, будто не понимая, что его спокойные рассуждения о моих деньгах невероятно раздражают меня. – Не нервничайте вы так. Давайте я сначала вам все объясню, а уж потом вы решите, правильно ли мы поступили, озаботясь о вашем благосостоянии, хорошо? В любом случае, последнее слово остается за вами и только вам решать, хотите вы быть богатым человеком или же нет.
– Существуют люди, которые не хотят быть богатыми? – С сомнением поинтересовался я.
– Всякие встречаются, – неопределенно ответил Флинт и выжидающе уставился на меня.
– Рассказывайте, – сказал я, успокоившись.
– Вот и хорошо. Может, сигарету?
Я отказался, но вдруг вспомнил, что, когда с Флинтом случился припадок, зажжённая сигарета выпала из его пальцев и упала под стол. Возможно, она до сих пор тлеет и…
Я заглянул под стол, но сигареты не увидел. Нагнувшись ниже, я стал осматривать ковер под столом и принюхиваться – не пахнет ли паленым.
– Что с вами? – Поинтересовался он и я объяснил ему причину моего беспокойства.
– Фу-у ты, – облегченно выдохнул Флинт. Я уж подумал, не случилось ли чего, а вы – сигарета! Не волнуйтесь, здесь мы точно не сгорим… Итак, что касается вашего богатства… – Заметив, что я вновь напрягся, он тяжело вздохнул. – Хорошо, давайте по порядку. Завтра в Мадриде на «Сантьяго-Бернабео» состоится дневной матч. – Он вопросительно посмотрел на меня.
Я утвердительно кивнул, – мол, понял, продолжайте.
– Вам наверняка известно, что стадион «Сантьяго-Бернабео» является собственностью королевского футбольного клуба «Реал»?
Вновь вопросительный взгляд.
Я вновь утвердительно кивнул.
– Так вот, «Реал» принимает дома «Хетафе» и, естественно, по букмекерским котировкам является явным фаворитом. – Флинт щелкнул пару клавиш и вывел на экран ноутбука котировки этого матча. – Вот, пожалуйста, победа «Реала» – 1,24, победа «Хетафе» – 7,5.
Теперь уже я вопросительно смотрел на него, не совсем понимая, зачем он вообще все это мне рассказывает.
– Не торопитесь, всему свое время, – сказал Флинт, видя мое непонимание. – Первый тайм матча пройдет с полным игровым преимуществом «Реала». Они будут полностью контролировать ход игры и на 32-й минуте Гарри Бэйл после своего фирменного сольного прохода по левой бровке забьет удивительный по красоте гол в дальний от вратаря угол ворот. Естественно, после этого коэффициент на победу «Хетафе» подскочит, но не до небес. Букмекеры люди прагматичные и хорошо осведомлены о том, что дневные воскресные матчи в этом сезоне у «Реала», мягко говоря, хромают. Из последних четырех матчей они выиграли только один, в двух сыграли в ничью, а один проиграли. Статистика так себе, поэтому коэффициент на победу «Хетафе» до конца первого тайма будет колебаться в районе 25 – 28…
Я слушал Флинта завороженно, не в силах вымолвить ни слова – он говорил настолько убежденно, что невольно хотелось ему верить, и лишь червячок сомнения, беспокойно копошащийся где-то в глубинах моего мозгового вещества, нет-нет высовывал голову и скептически повторял: «Вот чешет!»
Настала моя очередь трясти головой. Проделав это, я перебил Флинта:
– Секундочку. Объясните мне, пожалуйста, каким образом вы можете знать весь ход матча, который состоится только через несколько часов? Вы, случайно, не являетесь его сценаристом? – Не удержался я от сарказма.
Флинт непонимающе уставился на меня и почесал затылок.
– Ах да, вы же еще не… Так, так, так… Откуда я могу знать весь ход еще не состоявшегося матча? Вас ведь именно это интересует?
– Именно, – я продолжал пристально наблюдать за ним.
Глаза Флинта бегали, взгляд не задерживался ни на чем, он жевал губами что-то невидимое и весь его вид говорил о том, что он чувствует себя не в своей тарелке.
Но вот его взгляд стал осмысленным, лицо озарилось улыбкой, и он сказал:
– Молодой человек, я не могу объяснить вам, как у меня получается это знать. Пока не могу… Я просто знаю и все. Возможно, что со стороны мои разглагольствования напоминают не очень удачную по своей схеме аферу… – Флинт вопросительно воззрился на меня.
Я согласно кивнул.
– Отличие состоит лишь в том, что событие пройдет именно так, как говорю я, – Флинт вновь широко улыбнулся.
– Это всего-навсего голословное утверждение.
– Не спешите с выводами, молодой человек. Итак, «Реал»-«Хетафе», вернемся к этому матчу. Коэффициент на победу гостей начнет расти сразу после перерыва. С 46-й по 52-ю минуты он подскочит с 28 до 70. Запомните – 70! Это принесет вам более четверти миллиарда! – Флинт прямо сиял.
– С чего вы взяли, что я вообще собираюсь ставить на этот матч? – Нервно спросил я.
– Вы обязательно должны поставить. Обязательно! Главное, что вам нужно запомнить это то, что как только коэффициент возрастет до 70 вам нужно тут же оформлять ставку. Ни секундой позже! На 53-й минуте «Хетафе» сравняет счет, а на 79-й забьют победный гол. Вы обязательно должны воспользоваться выпавшим на вашу долю случаем. Такие шансы Сантьяго дает редко.
– При всем желании я не успею этого сделать, – хмуро пробормотал я.
– Отчего же? – Удивился Флинт.
– Мои деньги в разных местах… Пока я соберу их… Нет, боюсь, что до завтрашнего вечера я точно не смогу этого сделать.
– А это уже сделано! – Радостно сообщил Флинт.
Я уставился на него, не понимая, что он имеет в виду.
– Предвидя нехватку времени мы позволили себе озаботиться этим моментом. Собрав четыре миллиона, мы разделили их на число аккаунтов, зарегистрированных на ваше имя в букмекерских конторах, коих, кстати, оказалось шестнадцать. Полученные таким образом суммы мы разместили на счетах аккаунтов. С условием того, что вы сделаете ставки в то время, которое я вам сказал, к концу завтрашнего дня на каждом из этих счетов будет находиться по семнадцать с половиной миллионов…
У меня голова пошла кругом. Здравый смысл, видимо, совсем покинул меня. Во мне не было даже злости на Флинта за то, что он позволили себе каким-то совершенно непостижимым образом распоряжаться моими деньгами, – я лихорадочно пытался перемножить в уме 16 на 17,5…
– Кажется, что вы все просчитали? – Я старался говорить спокойно, хотя внутри меня все ходило ходуном.
Почему-то во мне поселилась непоколебимая уверенность в том, что Флинт говорит правду и завтра я обязательно стану богатым человеком. Очень богатым…
– Иногда в этом возникает необходимость, – Флинт улыбнулся и закурил сигарету.
Он вообще часто курил. Пепельница уже наполнилась окурками, но, как ни странно, в кабинете было свежо.
– А если я проиграю? – Мне казалось, что в данный момент мой взгляд мог бы погнуть стальную ложку, но на Флинта он не произвел абсолютно никакого впечатления.
Выпустив струю дыма, он пожал плечами:
– Решение принимаете вы… Вы ведь можете и не ставить. Тогда уж точно вы ничего не проиграете, но… и не выиграете. – Флинт усмехнулся. – Вы не проиграете. Итак?
– Я подумаю, – пробормотал я, не глядя на Флинта.
Если честно, то меня уже мало интересовала история того, как Флинту удалось сорвать «джек-пот» суперэкспресса, сейчас меня больше занимало то, как будут развиваться события в завтрашнем матче на «Сантьяго-Бернабео». Я даже представил себе, как Гарри Бэйл на 32-й минуте, пройдя в тени трибун по левой бровке выскочил под яркое испанское солнце к углу штрафной и дальним ударом послал мяч в ворота…
– Завтра помечтаете, – голос Флинта вырвал меня из фантазий, – а пока устраивайтесь поудобнее и слушайте. Я немного пройдусь.
Он встал с дивана и сделал три шага вдоль кабинета, развернулся и сделал три шага назад, снова развернулся. Мое впечатление, когда я впервые увидел Флинта в кабинете, не было ошибочным, – это был крупный мужчина, ростом около 190 сантиметров и весом не меньше 120 килограмм. Сантьяго сидел ровно на его плече и, казалось, даже выпятил грудь.
Я откинулся на спинку дивана и приготовился слушать. Мерно раскачиваясь, Флинт ходил туда-сюда по кабинету, видимо, решая, с чего начать свой рассказ.
– Первое, что вам нужно знать, так это то, что случилось в тюрьме, – наконец произнес он. – Я отбыл довольно приличный срок. Если измерять его в земных годах, то выйдет лет пятнадцать… Да, пятнадцать, никак не меньше. Если же брать измерения космические, то получится, что я даже и не переночевал в тюрьме. Расхожее мнение о том, что жизнь – это здесь и сейчас, смешно и нелепо в самой своей постановке. Жизнь, они и здесь, и нигде… Свет, взорвавшихся миллионы лет назад солнц, доходит до нас только сейчас. Эти солнца давно умерли, а для нас они живы. Звезды же, образовавшиеся на их месте… Для них мы недоступны, и мы узнаем о их существовании десятки миллионов лет спустя, когда их уже не будет… В принципе, не стоит ломать голову над тем, что недоступно пониманию. Каждый человек проживает тысячи жизней, но понимают это единицы.
Флинт прекратил маячить по кабинету и опустился на диван. Плеснув в стакан рому, он выпил его и вытер рот рукавом.
– Впрочем, это не имеет отношения к нашей истории, – продолжил он. – Если взять за аксиому утверждение о том, что в жизни все относительно, то пятнадцать лет, проведенные мною в тюрьме, можно рассматривать с абсолютно противоположных точек зрения, я бы даже сказал, – с диаметрально противоположных, – и как большое несчастье, и как возможность приобрести неоценимый жизненный опыт.
Флинт говорил спокойно, размеренно, его голос звучал убаюкивающе.
Стихия за окном несколько успокоилась, и я перестал вздрагивать от каждого раската грома. Дождь монотонно барабанил по стеклу. Я сосредоточился на рассказе Флинта, стараясь не пропустить ни слова.
– Большим несчастьем это было для моей семьи. Дочке только исполнилось два годика. – Голос Флинта потеплел. – Удивительная малышка, моя принцесса! А какой хитрющей была эта кроха! Очень уж она любила грудь… Ей был месяцев десять, когда она пошла. Ха-ха. Знаете, это такое потешное зрелище. – На лице Флинта блуждала блаженная улыбка, он унесся мыслями в свои воспоминания. – Вы даже не представляете, что придумала эта маленькая хитрюга для того, чтобы чаще получать грудь! Держась за кровать или еще за что-нибудь, она осторожно опускалась попкой на пол и тут же принималась громко плакать, будто она упала и ей очень больно. Естественно, жена подхватывала малышку на руки и пыталась утешить ее. Плач прекращался только после того, как жена давала ей грудь. Этот фокус Лиза проделывала лишь тогда, когда была уверена в том, что жена не видит ее хитрость с осторожным опусканием на пол. На меня дочка не обращала внимания, видимо уже тогда понимая, что я ее не выдам. Однажды, наблюдая за тем, как она в очередной раз проделывает свой фокус, я присел перед ней на корточки и, улыбнувшись, спросил: «И не стыдно тебе, принцесса?» Плач мгновенно прекратился, Лиза открыла глаза, посмотрела на меня и рассмеялась. Подоспевшая жена удивленно смотрела на нас. Я подхватил малышку на руки, прижал к себе и прошептал: «Это будет наш с тобой маленький секрет. Мы ничего не скажем маме, хорошо?» В ответ она крепко-крепко обхватила меня за шею своими тоненькими ручонками и положила голову мне на плечо…
На какое-то время Флинт замолчал. Я не произнес ни слова. Стряхнув выкатившуюся из глаза слезу, он продолжил:
– Безусловно, в том, что я попал в тюрьму, виноват только я. Искать в таких делах виновных на стороне – последнее дело. Человек любит обманывать, и в первую очередь, самого себя. Можно сколько угодно обманываться и оправдывать себя тем, что я лишь хотел, чтобы моя дочь ни в чем не нуждалась; можно изыскать тысячи причин, оправдывающих в той или иной степени мое преступление, но факт остается фактом – выбор делаем мы сами, и порой этот выбор приводит к непоправимым результатам. – Флинт наполнил свой стакан, осушил его и закурил.
Выпустив несколько колечек дыма, искусно вошедшие одно в другое, он пристально посмотрел мне в глаза:
– Вы никогда не задумывались на тем, что самое большое зло в мир принесли вы, писатели?
Я хотел было что-то возразить на это нелепое обвинение, но Флинт жестом остановил меня:
– Нет, даже слушать не буду. Зло ведь само по себе безобидно, это всего лишь абстрактное понятие, когда-то придуманное людьми в попытке сблизиться с Богом. Увы, план провалился, – этим они только отдалили от себя Создателя. Затем же, в глупой попытке самореализоваться, – этой нелепой тщете, не обоснованной ничем, кроме прививаемых с детства эгоизмом и самолюбованием, вы возвели зло в культ, который культивируете на протяжении всего своего существования. Мало кого из вас интересует добро, хотя тоже ведь понятие относительное, да к тому же абстрактное до неприличия. Но нет, не нужно оно вам. Зато из зла вы сделали что-то выдающееся, вы даже придумали такое понятие, как «психология зла» и теперь распространяете его, как инфекцию. Но если от любой другой инфекции лекарство можно найти, то от этой нет. Герои, созданные вашим воображением, разлетаются по миру, как болезнетворные микробы и расселяются в умах миллионов, где трансформируются в силу с условиями социума, взрастившего эти миллионы, превращаясь совсем уж во что-то мерзкое, ужасное и предельно кровожадное. Но, – Флинт поднял указательный палец и потряс им, – первоначальный импульс посылаете именно вы, писатели. У меня есть к вам личная просьба. Обещайте, что выполните ее. – Он с надеждой посмотрел на меня.
– Позвольте, но как я могу обещать выполнить ваше просьбу, когда даже не знаю, в чем она заключается?
– Не беспокойтесь, для вас моя просьба не будет стоить ровным счетом ничего. Ну? Обещаете? – Флинт подался ко мне через стол.
Сантьяго на его плече навис надо мной, словно тоже требуя от меня обещания.
– Ну, ежели так, то обещаю, – выдавил я из себя. – Только все-таки уточните свою просьбу.
– Обязательно, мой юный друг! Обязательно уточню! – Флинт заметно оживился. – Просьба же моя состоит в том, чтобы вы, когда будете описывать эту историю… Не спорьте, будете! – Заметив, что я хочу возразить ему, Флинт опередил меня. – Еще как будете! Уж я-то знаю… Так вот, я прошу вас не забывать о том, что каждый день и каждую секунду на протяжении всех 24-х часов за которые планета Земля совершает полный оборот вокруг своей оси, люди убивают и погибают во имя представления о Боге выдуманных вами героев, а люди, не убивающие во имя представления этих героев о Господе, убивают во имя их нужд и прихотей придуманных вами политических догм. А еще я попрошу вас не забывать и о том, что действия многих людей, зараженных инфекцией вашей фантазии, нарушают деликатное равновесие земной атмосферы, океанов и суши, и с последствием этих действий столкнутся ваши дети и внуки, которые заплатят за них своим здоровьем и благополучием. Так что, молодой человек, будьте очень осторожны в использовании слов. Самая, казалось бы, простая комбинация, любое словосочетание может оказаться смертельным вирусом.
Флинт покачал головой, словно отгоняя какие-то мысли или видения, и улыбнулся:
– Я отвлекся, прошу меня извинить. Итак, вернемся к нашей истории. В силу некоторых обстоятельств, упоминать о которых у меня нет никакого желания, тем более что к делу они не относятся, долгое время я отбывал срок наказания в Краевой Туберкулезной Больнице. Звучит несколько зловеще, на самом же деле это всего лишь медицинское учреждение системы ФСИН, в которое свозят на лечение осужденных со всех лагерей, расположенных на территории края. В силу заболеваний осужденных распределяют по отделениям. Есть хирургическое отделение, терапевтическое, есть несколько тубанаров, где осужденных содержат по тяжести заболевания и заразности легочных выделений. Также есть и Психо-Неврологическое отделение… – Взгляд Флинта затуманился, он немного помолчал. – Именно в этом отделении ПСНО, как сокращенно его называют, мне довелось проработать много лет. Благодаря коммуникабельности, способности быстро принимать решения и некоторым другим, не менее важным и ценным в работе с осужденными качествам, администрация учреждения предложила мне в должность завхоза в отделении ПСНО. В мои обязанности входило поддержание порядка среди осужденных, наблюдение за тем, чтобы пациенты вовремя выполняли медицинские предписания и еще тысячи нигде не прописанных, но очень немаловажных мелочей – кого-то сводить в магазин, кому-то подписать у начальства заявление на телефонный звонок с родными, с кем-то поговорить по душам, ну а кого-то и припугнуть. Работники администрации старались сократить до минимума общение с пациентами отделения ПСНО. Для этого и нужен был я. Конечно, у меня были свои помощники – санитары, которых я набирал из осужденных, приезжающих на лечение в соматическое отделение. Желающих работать было много, но проблема заключалась в том, что чтобы трудоустроить осужденного на должность санитара, необходима была ставка, гарантирующая минимальный размер оплаты труда, однако администрация выделяла эти ставки крайне неохотно, считая, что пары санитаров на отделение вполне достаточно для того, чтобы удовлетворить запросы и пожелания 20-30 душевнобольных. Примерно такое количество пациентов содержалось в отделении. Правда, порой их собиралось и до полусотни. – Флинт плеснул себе рому, поднес стакан к фитилю, полюбовался на рубиновые всполохи и поставил стакан на стол. – Решить эту проблему мне помог случай. Сейчас, по прошествии многих лет, эта ситуация кажется мне уморительной, но в тот момент мне было не до смеха. В то время в отделении собралось пять пациентов, с которыми периодически случались эпилептические припадки. Само по себе это не такое уж и редкое явление. Мои санитары прекрасно знали, что делать в подобных случаях. Трудность заключалась в том, что двое из этих пяти были необычайно сильны физически. Один из них в свое время довольно успешно выступал в профессиональных боях без правил, где, видимо, и заработал свое заболевание. Второй же был здоров от природы. Обычно после припадка больные спокойны и безобидны, словно жертвенные агнцы, но эти двое были иными. Паша, тот, который когда-то лупцевал своих противников в октагоне, минут двадцать после припадка находился в агрессивно-невменяемом состоянии и крушил всех и все, что попадало в поле его зрения, поэтому, как только у него начинался приступ, нужно было срочно вязать его по рукам и ногам. Не меньшим буйством после окончания припадка отличался и Коля Лесоруб, прозванный так за свое исполинское здоровье. – Флинт выпил ром и крутнув стакан, усмехнулся. – Я шел из магазина с пакетами, набитыми всевозможными сладостями. Был за мной такой грешок, любил сладеньким себя побаловать. Я отоварился по случаю получения зарплаты и шел в отделение в прекрасном настроении, предвкушая праздник для живота. Я не сразу увидел, что дневальный начальника, выглядывая из-за дверей штаба, отчаянно жестикулирует, пытаясь привлечь мое внимание. «Ты чего руками-то машешь?» – весело крикнул я, когда все же заметил его. Одной рукой он захлопал себя по плечу, а вторую поднял высоко над головой, показывая в сторону моего отделения. И тут я вспомнил, что накануне вечером начальник собирал в своем кабинете всех завхозов и в категоричной форме просил навести порядок в отделениях. Ожидался приезд какой-то большой «шишки» из Управления, отличающейся стервозностью характера и умением находить нарушения даже там, где их не могло быть априори. «Ох, бля…» – только и смог сказать я и припустил в сторону корпуса, в котором располагалось мое отделение. Входные двери были открыты. Я успел сделать всего лишь одни шаг, когда увидел, что Паша начинает заваливаться. Бросив пакеты на пол, я повалился на него сверху, крича санитару, вытянувшемуся по стойке «смирно» перед делегацией проверяющих, которая заполнила весь коридор: «Веревки! Срочно!» Я знал, что медлить нельзя. Приступ мог продлиться всего пару минут, а после Паша положил бы всю эту делегацию ровными штабелями. Два санитара кинулись мне на помощь и повалились на руки Паши. «Лесоруба трясет», – прокатился по коридору голос ночного санитара, по случаю комиссии бодрствующего. «Вяжите его!» – только и успел крикнуть я, переплетая ноги Паши бельевой веревкой. «У нас тоже трясет», – послышалось из ближайшей палаты. «Пацаны, давайте как-то сами, а? – крикнул я. – У вас не буйный, просто держите его за руки и за ноги, да в рот ложку вставьте, чтобы язык не запал.» Припадок у Паши уже заканчивался и нужно было успеть связать ему руки. Апофеозом же всего этого было явление еще одного эпилептика. Он, совершенно голый, если не считать мыльной пены, выбежал из душа в коридор и тут же брякнувшись оземь, выгнулся мостиком. – Флинт покрутил в руках пустой стакан, но наполнять его не стал. – Не знаю, как и когда ретировалась высокопоставленная комиссия, но, когда мы более-менее справились с ситуацией, их уже и след простыл. Этот случай помог учреждению выйти сухим из воды, если это выражение применимо в данном случае. Отделение ПСНО оказалось первым по пути следования стервозного чиновника из Управления, и увиденная в этом отделении картина, видимо, очень сильно поразила его нежную психику, так как на этом его обход и завершился. Сев в казенную «Волгу», он укатил, так и не написав ни одного замечания, что при его характере, говорят, было неслыханно. Вечером того дня меня вызвал к себе начальник и поинтересовался, сколько ставок санитаров мне необходимо, чтобы и впредь обеспечивать высокий уровень безопасности и прочее бла-бла-бла. Я не стал сильно наглеть, но и скромничать не собирался. «Шесть!» – сказал я, и начальник утвердительно кивнул головой. С этого дня никто из работников администрации без лишней необходимости в отделении старался не показываться… Ну а с медперсоналом у меня сложились замечательные отношения. – Флинт улыбнулся и подмигнул мне. – А не выпить ли нам французского коньяку?
Он извлек из шеренги бутылок на столе пузатую, из темного стекла, подкинул ее в руке, откупорил и плеснул в два стакана.
Подняв свой, он глубоко вдохнул аромат и закрыл глаза:
– Божественно! Уверяю вас, молодой человек, что Мюрат отдал бы всю свою славу за пару рюмок этого удивительного напитка. Урожай 1801 года. Рекомендую! – Он одним глотком опрокинул коньяк и с силой поставил стакан на стол.
Я сделал маленький глоток. Коньяк был превосходен.
Флинт снова закурил и продолжил свой рассказ.
– Специфика учреждения уже сама по себе подразумевала, что медперсонал должен был оказаться со странностями. В самом деле, надеяться на то, что высококвалифицированные специалисты пойдут работать в подобного рода заведение исключительно по причине человеколюбия, было бы, по крайней мере, наивно. Что уж говорить об отделении ПСНО… Могу совершенно ответственно утверждать, что, по крайней мере, половина медперсонала этого отделения сами нуждались в помощи психолога, а, возможно, и психиатра. Чего только стоила лаборантка Катя, всегда встречающая вас с неестественно радостной улыбкой от уха до уха и неизменным вопросом, произносимым ею с каким-то восторженным придыханием: «Кровушку сдавать, миленький?» Она оказалась ярым адептом религиозной секты «Адвентисты седьмого дня», а погорела на том, что пыталась вынести с территории учреждения несколько пробирок с кровью. Для чего они ей, она ответить не смогла… Или не захотела. – Флинт плеснул себе в стакан коньяку и на этот раз выпил его маленькими глотками.
Шумно выдохнув, он весело посмотрел на меня.
– Если начать рассказывать о всех забавных персонажах из медперсонала, работающего в отделении ПСНО, одной ночи на не хватит, но о некоторых упомянуть все же стоит. Например, о Симе Кохавне. Эта стареющая, но все еще молодящаяся еврейка просила всех называть ее Симочкой. Как вам такое, а?! Она готова была обсуждать свои любовные похождения со всяким, кто не убегал при ее появлении. «Ой, Витя! Такого любовника себе нашла – обхохочешься, – делилась она с осужденными своими интимными тайнами. – Трусишки снял, а письки-то нет!» «Как это нет?» – гудел Витя, двухметровый детина с явными признаками олигофрении, уже четвертый срок отбывающий за изнасилование. «А вот так нет! Волоса одни, а писюна тю-тю. Нет, ну я поискала и все же нашла! Малю-ю-юсенький такой… Ну, пожалела, дала пару раз. А что? Кто ему еще даст?» – вздыхала Симочка и тут же атаковала Витю – «Вить, а у тебя никого знакомых в ГАИ-то нету, а?» «Чего это?» – удивился Витя. «Да мне на права сдавать надо. Подсобил бы, я бы и тебе дала. А, Вить?» «Да ну?» – Витя ошалел до такой степени, что у него глаза полезли на лоб. «А что? Дала бы, не сомневайся». – Флинт хохотнул, видимо, воспоминания эти были очень живы в его памяти, но тут же вновь стал серьезен. – Если учесть, что у Симы Кохавны был вполне живой муж, а сама она была ростом с сидячую собаку, с раздутым животом и кривыми ножками, то нетрудно догадаться, что все ее рассказы о любовных похождениях были не более, чем эротическими фантазиями стареющей женщины, но все же, – Флинт плеснул в стакан коньяку и хотел было выпить, но в этот момент прямо за стеклянной панелью ярко заискрила огромная молния и тут же раздался мощный раскат грома.
Фитилек в светильнике полыхнул ярче, тени заметались по кабинету. В глазах чучела попугая вспыхнул отблеск фитиля, его когти впились в плечо Флинта. По лицу того пробежала гримаса боли, он часто задышал.
– Черт! Сантьяго! Я рассказываю это для того, чтобы ему была ясна вся картина… Да, я уже подхожу к этому… Да, я обязательно расскажу о том, что ты любил ее. Да… Больно… Черт побери! Отпусти!
Через минуту дыхание Флинта выровнялось, тени успокоились.
– С вами все в порядке? – поинтересовался я.
– Да, в порядке, – Флинт избегал моего взгляда.
– Вы уверены?
– Да, – он глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
Запустив руку под пиджак, Флинт ощупал плечо. На пальцах была кровь.
– Вы уверены, что именно Сантьяго является проводником, а не… вы сами? – Допытывался я.
– А вот это вас вообще не касается. Ваша задача – выслушать историю до конца...
– Но вы же не хотите ее мне рассказывать!
– И вы туда же, – Флинт с упреком посмотрел на меня.
– Но я ведь чувствую! – Не унимался я.
– Что?! Чувствуете? Вы чувствуете?! – Флинт уставился на меня так, будто только что обнаружил, что находится в кабинете не один. – Ха-ха! Да что вы знаете о чувствах? Чувствует он! Надо же… А хватает у вас духа признаться хотя бы самому себе в том, что все ваши чувства определяются убежденностью в том, что вы – центр Вселенной? И что именно из этого убеждения вы исходите во всех своих чувствах, мыслях и поступках, а? Вы ведь искренне убеждены в своей исключительности, не так ли? – Флинт требовательно посмотрел на меня.
Я пожал плечами.
– Убеждены, не спорьте, – уверенно продолжал он. – А это, позвольте заметить, очень пагубно влияет на вашу психику. В принципе, вы абсолютно ничем не отличаетесь от пациентов психиатрических лечебниц. И знаете почему? Да потому что вся болезнь этих несчастных и заключается ни в чем ином, как в их непоколебимой уверенности в своей исключительности. Одни их них уверены в том, что являются Наполеонами, другие в том, что пришли спасти мир… Как первые, так и вторые, как показывает практика, обычно ошибаются, но дело в том, что сами-то они уверены в своей правоте. Поверьте, никакой «аминазин» и «галоперидол» не в состоянии разубедить их в этом. Точно так же и вы не в состоянии взять и отказаться от своей исключительности, и наконец признать, что не в состоянии разумно и бережно относиться к единственной, по-настоящему важной ценности, имеющейся в вашем распоряжении, которая досталась вам совершенно бесплатно, – вашей жизни. – Флинт с силой махнул рукой. – В принципе, вы в этом не виноваты. Узконаправленность программного обеспечения, заключенного в серую массу, именуемую мозгом, не позволяет вам выйти за его пределы и помыслить то, что не задано алгоритмом этого обеспечения… Разве что в нем что-то замкнет и поломается. Таких вот «поломашек» вы и называете душевнобольными, – Флинт вздохнул и откинулся на спинку дивана.
Пламя фитилька горело ровно, на улице монотонно барабанил дождь. Небо скидывало тысячи тонн накопленных испарений… В глаза мне бросилось третье несоответствие – на стеклянной панели не было капель дождя…
Заметив тень, пробежавшую по моему лицу, Флинт пристально посмотрел на меня и продолжил:
– Знаете, как им ставят диагноз? Конечно, я не могу утверждать, что так происходит во всех психоневрологических отделениях и, тем более, в психиатрических лечебницах, но, например, главный психиатр нашего отделения на этот счет не заморачивался. Когда он принимал очередного нового пациента, перед ним на столе лежала толстенная книга «Диагнозы в психиатрии». Скрестив на своем необъятном животе пальцы рук в замок, он внимательно выслушивал больного, а выслушав, разлеплял пальцы и наугад открывал книгу. В зависимости от того, на какой странице она открылась, пациент получал свой диагноз – «шизофрения», «психопатия» или еще что-то. Соответственно, лечение больной получал согласно диагнозу, поставленному главным психиатром. На моей памяти четырех пациентов залечили до смерти, спасая от «глубокой депрессии». При этом главный психиатр даже не пытался делать умное лицо. Процедура постановки диагноза обычно сопровождалось фразой – «Ну, здесь все ясненько» или веселеньким – «Тру-ру-ру, тру-ру-ру».
Фитиль светильника вновь вспыхнул ярче. Флинт пробормотал в сторону:
– Я уже почти дошел до тебя, Сантьяго. Имей же терпение! – Он к чему-то прислушался. – Да, время еще есть… Я знаю… Я успею, Сантьяго.
Пламя успокоилось, Флинт слабо улыбнулся:
– Запомните, молодой человек, есть только одна неоспоримая истина не свете, – за все нужно платить. Крепко запомните это… Не подскажите, который час?
Я посмотрел на часы:
– Пять минут четвертого.
Я и не заметил, что просидел в этом кабинете уже три часа. Видимо, днем я очень хорошо отдохнул, потому что чувствовал себя бодро и довольно свежо, не ощущая ни капли усталости.
– Скоро время проклятого часа, – тихо сказал Флинт.
– Что? – Мне показалось, что я неправильно расслышал то, что он сказал.
– Проклятый час… Это время перед рассветом. Время, не контролируемое человеческими добродетелями. Страшное время… Главное – пережить его.
Флинт замолчал и было заметно, что он напряженно что-то обдумывает. Наконец он сказал:
– Подарите мне ваши часы.
Просьба была неожиданной, и я удивленно посмотрел на него. Взгляд Флинта был настольно умоляюще-красноречивым, что я, не задумываясь, расстегнул браслет и протянул часы ему.
Он взял их, осмотрел и поинтересовался:
– Надеюсь, они верно показывают время?
– Да, это швейцарская марка. Довольно дорогая.
– Не дороже жизни, – Флинт облегченно выдохнул и защелкнул браслет на правом запястье.
Закурив, он плеснул себе коньяку и выпил.
– Сантьяго приезжал на лечение три раза и с каждым приездом его состояние ухудшалось. Болезнь прогрессировала…
– Простите, вы сказали – Сантьяго? – Я посмотрел на чучело попугая.
– Да… Пациент… Осужденный, чья история вас интересует, просил называть его именно так…
– Но меня не интересует история какого-то там осужденного, который просил называть себя Сантьяго! Меня интересует история того, как вас удалось выиграть суперэкспресс и сорвать самый большой «джек-пот» за последние двадцать лет! – Мне начало казаться, что меня водят за нос и никакой особенной истории я не услышу по той причине, что ее просто не существует.
Молнии я не увидел, но оглушительный раскат грома, казалось, потряс стены кабинета.
Флинт приложил палец к губам:
– Тише, молодой человек, тише. Успокойтесь. История моего выигрыша и есть история Сантьяго. Все взаимосвязано. Как я уже сказал, он приезжал три раза. Первые два раза я с ним практически не контактировал. – Флинт поморщился. – Если честно, то ничего, кроме отвращения, он во мне не вызывал. Сидел он за убийство матери. Обстоятельств я не знал… Сначала… но сам по себе факт такого преступления в среде арестантов не приветствуется, мягко говоря. Судебно-медицинской экспертизой он был признан полностью вменяемым на момент совершения преступления, то есть, он отдавал отчет своим действиям, когда убивал ее... Болезнь настигла его позже... На тюрьме Сантьяго полоснул себе по глазам бритвой…, и они вытекли. Он ослеп. Совсем. Правда, это не мешало ему легко ориентироваться в пространстве. Он вполне свободно передвигался по отделению, мне приходилось обеспечивать ему сопровождение лишь тогда, когда возникала необходимость вывести его в лагерь. Это был приятный в общении, глубоко уравновешенный молодой человек с довольно привлекательной внешностью. Правда, вытекшие глаза придавали его лицу несколько странный и я бы даже сказал – отталкивающий вид. Белые зрачки с вкраплениями синих, желтых и красных прожилок... Словно зрачки не вытекли, а сварились. Жутковатый вид, если честно. Уж не знаю, в чем было дело, но другие больные сторонились Сантьяго. Все, даже психопаты. – Флинт посмотрел на часы. – Вообще, дураки очень душевный народ. – Он пощелкал пальцами, словно подыскивая слова. – Не знаю, как вам это объяснить… У них все просто, они не изобретают способы, как обмануть ближнего своего, а если все-таки и обманывают, то настолько простодушно и наивно, что это и обманом назвать нельзя. Они не способны на подлости, но и угрызения совести их не мучают.
Флинт распрямил плечи и насмешливо посмотрел на меня.
– Вы наверняка обратили внимание на то, что я довольно крупный мужчина. Тогда же я был намного моложе, да и спортом занимался регулярно. Тем не менее, это не уберегло меня от того, чтобы несколько раз стать объектом нападений со стороны пациентов. При этом все нападения были импульсивны и совершенно немотивированными. Например, один раз я просто шел по коридору, как вдруг открылась дверь одной из палат, и вышедший из нее пациент довольно чувствительно ударил меня по лицу. На этом его агрессия закончилась, он стоял и смотрел на меня, а я смотрел на него. «Я не знаю, – почему, – просто сказал он, хотя я его ни о чем и не спрашивал. – В лагере у меня есть новая футболка. Настоящий «Bosco»! В следующий раз, как приеду, я обязательно привезу ее и подарю тебе. Хорошо?» Я промолчал и двинулся дальше. Он был не из буйных и класть его на вязки я не стал. И что вы думаете? – Флинт посмотрел на меня. В глазах плясали смешинки.
Я пожал плечами.
– Он вернулся через полгода и торжественно подарил мне футболку. Это действительно оказался настоящий «Bosco». Да-а… Лишь возвращаясь в отделение я чувствовал по-настоящему, что вернулся домой. Домой… – Глаза Флинта затуманились.
В кабинете повисла тишина.
– А что же ваша семья? – Нарушил ее я.
– Семья? До того момента, как Сантьяго приехал в третий раз, с семьей у меня было все хорошо, – зло сказал Флинт. – Дочка стала уже совсем настоящей принцессой. Жена регулярно привозила ее с собой на длительные свидания, так что оторванности от семьи я не ощущал. К тому же, на тот момент я отсидел уже почти десять лет и подходило время, когда я мог подать ходатайство на условно-досрочное освобождение. У администрации учреждения я числился на хорошем счету, а потому вполне обоснованно рассчитывал на то, что они предоставят на суд отличную характеристику...
Ноутбук подпрыгнул и захлопнулся с громким стуком, несколько бутылок, стоящих на столе, лопнули, осколки разлетелись в разные стороны, а перед лицом Флинта заискрили всполохи миниатюрных молний.
– Да, я вполне мог рассчитывать на свободу! – Выкрикнул Флинт. – Это ты виноват в том, что я остался гнить в тюрьме еще на пять лет. Целых пять лет! О, Господи! Где был мой разум, когда я связался с тобой?!
Какая-то невидимая, но невероятно мощная сила приподняла Флинта с дивана и словно тряпичную куклу бросила на стеклянную панель, а затем швырнула обратно на диван. Из носа мужчины текла кровь.
– Все, Сантьяго, все. Прости, я погорячился, – Флинт вытер рукавом кровь с лица и откинулся на спинку дивана. – Не нервничай, тебе это вредно. – Он взял бутылку коньяка, но она рассыпалась в его руке. – Ну вот, такую выпивку испортил.
Я сидел ни жив, ни мертв. Творившаяся чертовщина заставляла кровь стыть в жилах, но больше всего меня поразило то, что и разлетевшиеся на мелкие осколки бутылки, которые стояли на столе, и бутылка, рассыпавшаяся в руках Флинта, оказались пустыми – в них не было ни капли жидкости… «Что же мы пили?» – возник у меня в голове резонный вопрос, но ответа на него у меня не было.
Между тем Флинт посмотрел на часы и, как ни в чем не бывало, продолжил свой рассказ:
– Сантьяго был особым случаем, он выделялся среди всех остальных больных. За много лет работы в ПСНО я никогда не видел, чтобы к одному пациенту было проявлено столько внимания. Им интересовались абсолютно все – известные в крае специалисты в области психиатрии, журналисты и даже телевидение. Первые беседовали с ним часами, проводили различные тесты, и обычно оставались довольны их результатами. Телевизионщики, причем, как и местных студий, так и федеральных центральных каналов, готовы были платить огромные деньги, лишь бы Сантьяго дал согласие на участие в реалити-шоу. Газетчики предлагали первые полосы газет под развернутое интервью с ним. Сантьяго со всеми держался ровно и вежливо, однако телевизионщиков и журналистов он корректно отшивал, из раза в раз повторяя, что не желает выносить историю своей семьи на всеобщее обозрение, а деньги его не интересуют. Но вы ведь знаете представителей этих масс-медиа… До чего дотошный народ! Искренне удивляясь нежеланию Сантьяго прославиться, они настырно продолжали надоедать ему своими визитами. – Флинт усмехнулся. – Кончилось их паломничество довольно неожиданно. Стоит упомянуть о том, что наше учреждение располагалось в живописном месте посреди ленточного бора, на самом верху затяжного подъема. Так вот, команда одной из местных телекомпаний возвращалась в город после очередного неудачного визита к Сантьяго. Они только выехали из бора и начали спуск, как вдруг у микроавтобуса лопнули сразу два колеса. Причем, прокол был необычен, – лопнули переднее левое и заднее правое колеса. На скользкой дороге машину понесло юзом, водитель не справился с управлением, что, в принципе, неудивительно, и машина, перевернувшись, врезалась в ближайшие деревья. Хорошо было то, что автомобиль толком еще не успел набрать скорость. Жертв удалось избежать, но переломалась вся съемочная группа… – Флинт задумался.
Взяв со стола квадратную бутылку зеленого стекла, он плеснул из нее в оба стакана янтарной жидкости.
– Любимое пойло Уинстона Черчилля, – поморщившись, Флинт залпом опрокинул напиток в рот. – Несусветная гадость.
Я не рискнул попробовать. Обстановка в кабинете все больше напоминала мне какое-то сказочное зазеркалье, – осколки разбившихся бутылок успели куда-то исчезнуть, просто растворившись в воздухе, а сам воздух искрился прозрачным переливчатым сиянием, словно это был совсем и не воздух, а водопад. То тут, то там вспыхивали яркие блестящие проблески, будто кто-то невидимый запускал спирали новогоднего серпантина. Необычность обстановки, казалось бы, должна была напугать любого нормального человека своей иррациональностью, но на меня, как ни странно, действовала успокаивающе и внутри росла уверенность, что со мной ничего плохого здесь случиться не может. Флинта я слушал внимательно, но голова была занята мыслями о завтрашнем матче на «Сантьяго-Бернабео». Неужели я и вправду стану богатым человеком? Где-то глубоко внутри я был в этом твердо уверен…
– Если съемочной группе удалось отделаться переломами, то журналисту, посетившему Сантьяго в тот день, повезло меньше, – продолжал между тем Флинт. – Ох и дотошный был тип! Даже Сантьяго, с его, можно сказать, ангельским терпением, в тот вечер психанул. Когда журналист предложил дать развернутое интервью о мотивах, толкнувших Сантьяго на столь ужасное преступление, тот отвечал еще вполне спокойно, в сотый раз повторяя монотонным голосом, что никаких интервью он давать не собирается, но когда журналист попросил его хотя бы прокомментировать историю семьи, Сантьяго не выдержал и в довольно резкой форме посоветовал тому не навлекать на себя беду, ступать домой и впредь забыть дорогу к нему. Беседа проходила в штабе, в кабинете одного из заместителей начальника учреждения, и сопровождал Сантьяго я. На дворе стояла зима и смеркалось рано. Когда мы возвращались в отделение, темное небо уже было усеяно звездами. Сантьяго выглядел очень устало, – лицо его побледнело и осунулось, жуткие белки запали глубоко в глазницы, да и двигался он как-то чересчур вяло и неуверенно, чего раньше за ним не замечалось. Я поинтересовался хорошо ли он себя чувствует, на что Сантьяго вымученно улыбнулся и загадочно сказал, что чувствовал бы себя намного лучше, если бы люди не заставляли его делать плохие дела. – Флинт замолчал и уставился в стеклянную панель.
На улице все также шел дождь, но капель на стекле так и не появилось.
– Что же стало с журналистом? – Осторожно поинтересовался я.
– Что? С журналистом? – У Флинта был такой вид, будто он вообще впервые слышит о каком-то там журналисте. Мысленно в этот момент он был, видимо, очень далеко за пределами этого кабинета и не сразу смог уловить, о чем я говорю.
– Да, с журналистом. Вы сказали, что ему повезло меньше, чем съемочной группе.
– Ах да…, – Флинт потер лоб и закурил.
Выпустив несколько колечек дыма, он усмехнулся:
– Да, этому человеку повезло меньше, хоть он и выжил… С ним вообще произошла странная история. Странная и страшная… Как я уже сказал, была зима и смеркалось рано. В принципе, было не так уж и поздно, когда журналист покинул учреждение – часов семь вечера, ну, может, самое начало восьмого. До автомобильной стоянки дорога шла лесом, метров сто… Как никак запретная зона, режимный объект. Около десяти часов вечера его обнаружила смена, заступавшая на ночное дежурство… То есть, они нашли то, что от него осталось. Говорят, зрелище было жуткое. Одежда была разодрана в клочья, на нем не было живого места. Вокруг все было забрызгано кровью, куски мяса, вырванные из тела, валялись тут же. Создавалось впечатление, что его хотели разорвать на части тысячи чертей. А еще рядом с телом поленьями лежали его ноги, откушенные выше коленных суставов. Раздробленные бедренные кости белели нелепыми спичками среди изжеванных кусков мышц в запекшейся крови. – Флинт передернул плечами.
У меня мурашки пробежали по телу, когда я представил себе картину, описанную Флинтом.
– Кто мог это сделать? – Сдавленным шепотом спросил я.
– Скорее всего, это осталось загадкой для всех, – Флинт на секунду задумался. – Нет, конечно, объяснение нашлось. Все списали на стаю бродячих собак.
– Собак? – Я не смог скрыть своего удивления.
– Да, именно собак! – Усмехнулся Флинт. – Свора бродячих псов много объясняет. В конце концов, что еще можно было придумать в данной ситуации? Волков в этом бору отродясь не водилось, медведей тоже, а собаки… это уже что-то, это выход из положения.
– Но ведь это бред! – Я не мог поверить в то, что говорил Флинт.
– Бред? – Переспросил Флинт и прищурился.
Мне показалось, что он хочет возразить мне, но он сказал:
– Полностью с вами согласен, молодой человек. Конечно же, это бред, я бы даже сказал – архибред, если еще учесть и то, что рядом с разорванным, окровавленным обрубком человека никаких собачьих следов не было.
– Но тогда как…
– Да никак! – Перебил меня Флинт. – А что нужно было сделать представителям власти? Какую другую версию дать общественности? Ну? – Он выжидательно уставился на меня.
Понимая, что он, в принципе, прав, я как-то сразу сник и лишь молча пожал плечами.
– Вот так-то, молодой человек. Самые необычные вещи скрываются самыми тривиальными причинами. И на этот раз не нашлось среди официальных лиц никого, кто смог бы, набравшись смелости, честно заявить, что причин, объясняющих случившееся нет и быть не может, так как произошедшее больше всего похоже на сцену из фильма ужасов. А это ведь, действительно, напоминало работу ангела мщения. Но разве можно допустить, чтобы такая мысль возникла в голове обывателя? Нет, молодой человек, допустить этого никак нельзя, а потому собаки – самая выгодная версия в данном случае. Самая выгодная и самая правильная. – Флинт откинулся на спинку дивана – Из городского бюджета были выделены дополнительные средства на организацию отлова бродячих собак и со временем это историю похерили. Конечно, какое-то время она еще вызывала брожение в умах, но через месяц, уже совсем сошла на нет. Человеческая память недолговечна, а мозгу требуются новые впечатления.
– А что стало с журналистом? Вы сказали, что он остался жить.
– Это тоже загадка, по всем существующим законам физики, он должен был умереть от переохлаждения, ну или от потери крови… Но он выжил, хотя навряд ли это можно назвать жизнью. Ему полностью ампутировали ноги, к тому же он потерял дар речи. Насколько мне известно, с ним работали лучшие специалисты в области психологии, но добиться каких-либо маломальских положительных результатов не смогли. Он не то, что говорить, он даже мычать не мог, а, скорее всего, не хотел. – Флинт замолчал и в кабинете повисла гнетущая тишина.
Я попытался представить, что должен был ощущать этот несчастный человек, когда что-то рвало его тело на части, но у меня не хватило мужества даже представить это до конца. Кого он мог увидеть? И что почувствовал, увидев? То, что это были не собаки, я уяснил для себя сразу. Но кто? Что видит этот журналист сейчас? Ведь он изо дня в день проживает ужас того далекого зимнего вечера… Да, Флинт прав, навряд ли можно назвать жизнью…
– Никому и в голову не пришло связать эту жуткую кровавую расправу, учиненную кем-то над журналистом, с его визитом к Сантьяго. Да и как можно было связать эти два события? Люди, считающие себя нормальными, привыкли думать, что любое действие обязательно должно иметь под собой логическое объяснение, причинно-следственные связи, да к тому же еще и нести смысловую нагрузку. Здесь же не было ни первого, ни второго, ни третьего. Хотя, насчет смысловой нагрузки… Не знаю, в чем там на самом деле была причина, но факт остается фактом, – с этого дня ни телевизионщики, ни журналисты больше не беспокоили Сантьяго. Как бабушка отшептала. – Флинт усмехнулся. – Отныне его посещали только светила психиатрии. С ними Сантьяго был вежлив и довольно охотно вел долгие беседы, отвечая на сотни и тысячи вопросов. – Флинт лукаво прищурился. – Помню один случай. Доцент кафедры психиатрии местного мединститута решил провести в учреждении показательное занятие для студентов выпускного курса. Порой такое практиковалось, но обычно администрация учреждения очень неохотно шла навстречу новым веяниям и уж тем более не приветствовала проведение подобного рода мероприятий. Оно и понятно, – нужно было организовывать усиленный режим безопасности, отрывая сотрудников дежурной смены от их непосредственной работы, выписывать пропуска и заниматься еще многими утомительными организационными моментами. К тому же требовалось согласование с вышестоящими инстанциями. – Флинт плеснул себе в стакан янтарной жидкости и, поморщившись, выпил. – Толи у доцента были свои рычаги давления, толи еще по какой причине, но в тот раз все было организовано очень быстро, по одному звонку из Управления. Занятие решили провести в актовом зале корпуса, в котором располагался штаб учреждения. На сцене зала стоял стол, покрытый белой простынею, а напротив стул. Другой мебели не было. За столом восседал пожилой, совершенно лысый доцент с круглым розовым лицом ребенка. За его спиной кучкой толпились студенты выпускного курса. В двух метрах от стола стоял Сантьяго. Так как он не был буйным пациентом, его всегда выводили без особых мер предосторожности, но по обеим сторонам от него стояло по дежурному инспектору. Доцент предложил Сантьяго присесть на стул, но тот вежливо отказался от этого предложения, сказав, что ему намного комфортнее разговаривать стоя. Студенты за спиной доцента тихо шушукались, во все глаза пялясь на Сантьяго. Среди группы студентов выделялась высокая красивая девушка. Она была красива какой-то северной, скандинавской красотой, но помимо красоты ее лицо еще выражало надменность и превосходство. Это так явно бросалось в глаза, что не заметить этого было просто невозможно. Склонившись к уху стоящего рядом с ней студента, девушка что-то прошептала, посмотрела на Сантьяго и надменно улыбнулась. Не успел доцент начать занятие, как Сантьяго, вперив в эту девушку свой жуткий взгляд пустых, будто сваренных, белков с разноцветными вкраплениями, тихо, но четко выговаривая каждое слово, сказал – «Не стоит смеяться, думая, что имеете какое-то преимущество перед другим человеком, ведь еще неизвестно, что на самом деле является превосходством. Выкидыш, который случится у вас через два дня, навсегда лишит вас возможности иметь детей, потому что врач, который будет делать операцию, а он, если я не ошибаюсь, и является отцом ребенка, будет сильно нервничать и неловким движением скальпеля перережет трубку матки». Повторюсь, он сказал это тихим спокойным голосом, ровной интонацией, без намека на какую-либо агрессию, но я уверен, что у всех, находящихся на тот момент в зале, волосы на голове встали дыбом. С девушки в одно мгновение слетела вся надменность, кровь отхлынула от ее лица, и она без чувств упала на пол. Стоящие рядом студенты были настолько растерянны, что не успели подхватить ее. Понятно, – суета, хаос… Занятие пришлось срочно прекратить. Доценту не удалось блеснуть своими знаниями перед студентами. – Флинт поднялся и принялся маячить по кабинету – три шага вперед, разворот, три шага назад, разворот.
– А что стало с девушкой? – Поинтересовался я.
...
...Ищите продолжение на просторах интернета...