Птичий рай Куновата!

Друзья!

"Природный заказник регионального значения «Куноватский» - это более 250 тысяч гектаров особо охраняемых таежных земель, расположенных в Шурышкарском районе Ямало-Ненецкого АО. Несмотря на статус земель, здесь разрешена туристическая деятельность. А вот охота и рыбалка - под запретом.
Изначально заказник был образован в 1985 году и имел статус федерального. Однако это привело к разграблению уникальных территорий браконьерами и рубщиками леса. Многие заказники, имеющие статус федеральных, практически не охраняются, так как назначенные на охрану должностные лица, как правило, находятся далеко от охраняемых территорий и не могут посещать их достаточно часто. В связи с этим в апреле 2016 года федеральный заказник «Куноватский» был реорганизован и переведен в статус регионального - в мае 2017 года заказник возобновил природоохранную деятельность.

Заказник состоит из двух частей: «Куноватский» и «Большеобский». Первый охватывает часть бассейна рек Куноват и Логась-Юган и занимает более 180 тысяч гектаров; второй находится в пойме между Большой и Малой Обью на территории чуть больше 72 тысяч гектаров.

Заказник «Куноватский» располагается в подзоне северной тайги. Наиболее характерными здесь являются лиственничные и елово-лиственничные редкостойные леса и редколесья. В пойме рек лес складывается из ельника с примесью березы, а в более сухой зоне встречается и кедр.

Наиболее разнообразны представители орнитофауны - здесь можно встретить тетерева, глухаря, коршуна, рябчика, серого гуся и других. Благодаря строению и расположению заказника его облюбовали водоплавающие птицы - в основном, утки. Среди них - кряква, гоголь, шилохвость, широконоска. Многие из пернатых записаны в Красную книгу ЯНАО и Российской Федерации: стерх, скопа, беркут, белохвостый орлан, малый лебедь, филин и другие.
Достаточно богат выбор и млекопитающих. Среди хищников здесь можно встретить волка, бурого медведя, лисицу, горностая, песца, соболя и росомаху. Также фауну заказника представляют бурундук, лось, ондатра, выдра, белка и другие.
В местных озерах и реках обитает около 30 видов рыб: чир, муксун, пелядь, осетр сибирский и другие.

В связи с заболоченностью и, соответственно, труднодоступностью,  попасть сюда  можно либо водным транспортом, либо воздушным. Однако только до Лопхари - ближайшего к заказнику населенного пункта- при  достаточной толщине льда можно доехать наземным транспортом".https://nashural.ru/
...Други!
Тюменский журналист и фотограф Анатолий Пашук побывал в заказнике  как раз в период неприкрытого браконьерства. Малочисленность  заповедной охраны, наглость  различных лесопорубщиков и заготовителей уже тогда вызывали большую тревогу.
И всё же мой коллега на этом не зациклился, а написал большой очерк об удивительной Природе  далёкого уголка севера Тюменской области, где протекают  Большая и Малая Обь  вместе с рекой Куноват.
Всегда читаю и перечитываю  неравнодушное повествование Анатолия Пашука как  лучшую поэму!!
Вл.Назаров
****************
Участок на Большой Оби

   Стояла удивительно теплая осень, и я суеверно думал, что это добром не кончится, а потому спешил. Вернее сказать, хотел бы поспешить, но, увы, на севере многое зависит не от тебя, а от обстоятельств. Обстоятельства складывались не в мою пользу.
   Дело в том, что я добрался до поселка Мужи, как после выяснилось, на три дня раньше данной мною сюда из Тюмени телеграммы, в которой уведомлял охотоведа и директора заказника Александра Ивановича Кочергина, что буду у него десятого сентября. К сожа лению, с нашей почтой и телеграфом такое случается довольно часто.
   В Мужи я приехал из Салехарда часов в двенадцать, и мне сказали, что Кочергин только-только уехал не то в Овгорт, не то в Ямгорт, а может, и еще куда заедет. Он запчасти для катера ищет. В распоряжение заказника областное охотоуправление выделило водометный катер. Судно далеко не новое и требовало некорасположенном возле северной границы Большеобского участка заказника, они строили дом для егеря. Дом уже был срублен, сложена печь, но дело стало за стеклом, которого в поселке не было. Нужно было срочно перевезти стекло из Горок в Хошгорт. Решили так: Кочергин забросит нас с охотоведом Николаем Махневым в избушку на южном кордоне заказника, а сам едет в Хошгорт доделывать избу егеря.
   Александр управлял катером как заправский судоводитель. Общаясь с охотоведами, я давно убедился, что профессия их довольно универсальна. Не говоря уж о сугубо профессиональных знаниях в охотоведении и звероводстве, охотовед, если понадобится, со знанием дела срубит в лесу зимовье, отремонтирует мотор, как правило, отлично водит мотоцикл, автомобиль и уж конечно моторную лодку, по роду своей деятельности ему приходится заниматься хозяйственными и снабженческими делами, если потребуется, квалифицированно проведет расследование. И самое главное — это люди, преданные своей профессии. Я знаю многих охотоведов, уже в течение десяти — пятнадцати лет работающих на одном месте. А при их универсальности они давно могли найти какое-нибудь «тепленькое местечко» у нефтяников или газовиков, где и зарплата гораздо выше, да и различные премиальные, полевые и поясные надбавки в этих подразделениях порой с лихвой превышают саму зарплату. Но не соблазняются охотоведы, получают свою более чем скромную зарплату в сто тридцать рублей (сейчас немало пенсионеров столько же получают) и воюют с теми же газовиками и нефтяниками за сохранность природы и дичи в ней...
   Александр Кочергин не составляет исключения. Катер-водомет он получил в разгар навигации, в это время найти специалиста — дело не простое, а катер нужен позарез. И Александр встал за штурвал, и не только водит катер, но сам производит ему кое-какой ремонт.
В Горках, на берегу, нас уже поджидал Махнев, его Кочергин предупредил по телефону.
— Надеюсь, на этот раз у тебя там гирь нет? — спросил Александр, принимая от Махнева здоровущий рюкзак.
Историю с гирями я уже слышал. Николай занимается гиревым спортом и однажды весной, отправляясь в избушку, сунул в рюкзак две гири по двадцать четыре килограмма каждая. Летом предстояли очередные областные соревнования общества «Урожай», и охотовед, чтобы в поле не потерять спортивной формы, прихватил их. Кочергин, не подозревая о подлинном весе рюкзака, там кроме гирь лежали еще и спальный мешок, и комплект «фотоснайпер», беспечно принял мешок из рук Махнева и от неожиданности чуть не плюхнулся с ним в воду.
Для того чтобы попасть в заказник, нужно было спуститься немного вниз по течению от поселка и перевалить Обь. Заказник находится в междуречье Большой и Малой Оби и тянется вдоль пойменного левобережья от Горок до Хошгорта, расстояние между поселками по воде около семидесяти километров. Весной и летом большая часть заказника занята разлившимися сорами. Здесь идеальное место для гнездования уток, гусей, лебедей. Весной и осенью это также зона отдыха пролетных северных птиц. Казарка и белолобый гусь, малый лебедь и лебедь-кликун, многие другие птицы, выводившие свое потомство на Ямале, Гыдане и Таймыре, идут через заказник. Здесь они отдыхают на островах Большой Оби и на обширных кормных сорах, подкрепляются, набирают сил и летят дальше...
В этом году вода спала довольно рано, соры были сухими, протоки обмелели, а местами и вовсе пересохли, так что от реки до избушки нам пришлось добираться пешком. Сплошные заросли тальника, вязкий, потрескавшийся ил не так-то просто преодолевать с рюкзаками за плечами. Мы топали вдоль протоки, и выводки чернетей то и дело поднимались перед нами па крыло, летели низко над водой и плюхались где-то за поворотом. Многие молодые утки еще не умели летаи. и плыли впереди нас метрах в двухстах почетным экскортом. С двухкилометрового отрезка пути вдоль реки мы согнали в кучу немало выводков, так что когда завиднелась избушка, возле нее на воде скопилось не меньше сотни уток...
Избушка стояла на веселой гриве, незатапливаемоп даже в большую воду. Рослые березы обступили ее, а на земле в обилии были порозовевшие уже от осенних холодов листья княженики.
— Здесь ее летом полно было,— сообщил Николай,— не ленись, собирай.
Мне как-то непривычно слышать слово «полно» по отношению к княженике. Эту, пожалуй, наивкуснейшую из наших ягод возле Тюмени почти и не встретишь. Хотя в одном из рекламных вестников, издававшемся в Тобольске в начале века, я как-то вычитал, что в Тобольске даже выпускалась княженичная наливка. В вестнике восхвалялся необычайный вкус и тонкий аромат этого напитка, получившего медаль на выставке в Париже...
Лето еще не совсем уступило место осени. Неподалеку от избушки, возле обрывистого берега, цвели ромашки, а на потрескавшихся илистых отложениях, где все лето простояла вода, сейчас в обилии вылезли на свет и притягивали к себе свежестью яркой зелени листочки какого-то неизвестного мне растения. Нежной зеленью своей они напоминали огородный салат, я не удержался, сорвал один листочек и сунул его в рот, по вкусу он напоминал молодой побег хрена, такой же острый и сочный, зато не было горечи. Я сорвал еще пучок, витамин на севере — вещь нужная...
Мы сбросили, рюкзаки, вскипятили на костре чай и развернули стол здесь же, на лужайке перед избушкой.
Нет, не верилось, что я на севере. Солнышко ласково пригревало спину, в костре догорали полешки дров, умиротворенность и покой вокруг: ни писка комара, ни тревожного шелеста листвы от ветра, замерло все, и даже утки на речке сидели кочками, без движения, дремали. Все вокруг светилось тихой радостью, какую испытывает и человек вечером, когда хорошо и с пользой для дела был проведен трудовой день. Для природы таким днем было все лето, и вот сейчас, когда пришла осень, можно в короткие мгновения тишины расслабиться, успокоиться и подремать. Уткам предстоит длительный перелет в теплые края, а деревьям долгий зимний сон. Осенний настрой природы был созвучен моему. Я тоже жил ожиданием: дорожные тревоги позади, но чем порадует меня эта поездка?
Мне уже не один раз доводилось бывать в подобных местах, тот же Елизаровский заказник во многом сходен с Большеобским участком, но так получилось, что бывал там каждый раз в период большой воды. По суше можно было пересечь только какой-нибудь небольшой остров, но в основном мы передвигались на лодке. Конечно, у моторной лодки много преимуществ: большая скорость, можно много проехать и за час или за два забраться в места, до которых пешком надо топать несколько дней, а то и вообще не попадешь из-за всяческих препятствий — болот, проток, речек.
Но на лодке с ее шумом и скоростью не ощущаешь того общения с природой, какое испытываешь в пеших маршрутах. В лодке ты как зритель в кинозале, а дорожные впечатления — километры прокрученной кинопленки: за два-три часа в кинотеатре мы просматриваем историю целой жизни, но не испытываем этого сами. Так и на лодке: за несколько часов можно объехать весь заказник, но не разобраться во внутренней жизни его. Именно поэтому я с большой охотой, когда предоставляется возможность, хожу пешком.
Николай протопил в избушке печь-жестянку. Вытряхнул из рюкзака вещи и, хитровато подмигнув, вынул из плотно скрученной и перевязанной шпагатом меховой куртки, восьмикилограммовую гантелю. Вскоре из избушки стали доноситься до моего слуха напряжен ное сопение и кряхтение. Это Николай выполнял комп леке упражнений, необходимых, видимо, для него, спортсмена, кандидата в мастера спорта, так же, как для меня по утрам стакан чая или кофе.
Николай Махнев два года назад закончил Тюменский госуниверситет, биологическое отделение, и добился, чтобы его направили работать в заказник. Вообще-то по штату в республиканском заказнике положено иметь одного охотоведа (он же директор) и шесть или пять егерей, в зависимости от площади территории и комплекса мероприятий, планируемых проводить. Но, учитывая два совершенно обособленных участка в Ку-новатском заказнике, решили ввести еще одну должность охотоведа, которую и занимает Махнев.
Солнце скрылось за лесом, отметив запад заревом заката. В светлом еще небе начали тускло мерцать вечерние звезды. Берега растворились в сумерках, слив шись в одну темную массу с прибрежным лесом, и в этой темени светилась узкая лента речки, отражая свет небосвода. Зашевелились утки. Стайками и по одной стали они летать над рекой, а силуэты их четко вырисовывались в контровом свете закатного зарева.Иногда летящих уток не видно было, они сливались с темнотой леса и берега, только слышен свист крыльев, да отражение их стремительно летящих фигур в реке: словно скользят они по воде с бешеной скоростью, не оставляя даже волн на зеркальной поверхности. Небольшая сова бесшумно прочертила небо над моей головой и села на верхнем ответвлении березы. С речки раздался утиный плеск и кряканье. В сумерках начинается жизнь дикой природы.
Я послушал еще немного ночные звуки и отправился спать.
Избушка была жарко натоплена. Николай спал в углу на нарах в одном трико. Теплые вещи предусмотрительно были сложены рядом — он знал, что жилье выстывает за ночь.
Из-за жары я с вечера долго не мог уснуть, а проснулся от холода. Зажженная спичка высветила циферблат часов. Было всего четыре часа. Я приподнял спичку, мерцающий свет тускло осветил всю избушку. Николай спал. Ночью он ухитрился надеть на себя всю одежду да еще и меховую куртку сверху натянул.
Я знал, что больше не усну, встал и затопил печь. Уже минут через пятнадцать в доме стало тепло, и Николай, не просыпаясь, вначале сбросил с себя куртку, потом стянул свитер и брюки. Все это он делал механически. Месяцами живя в зимовье, Махнев научился одеваться и раздеваться не просыпаясь...
В окно заглянул рассвет. Я оделся потеплее и вышел из избушки. Легкий иней посеребрил траву. Лепестки венчиков у ромашек от холода или просто на ночь отогнулись к стеблю, обнажив сферическую поверхность тычинок. Проснулись певчие птицы. И хотя стояла осень, а не весна, парочка дроздов весело переговаривалась друг с другом. Один находился где-то в глубине кустов, неподалеку от меня, другой — на противоположной стороне речки. Мой сосед произносил довольно сложную тираду, а его оппонент или, может быть, ученик в точности повторял ее. Вот и пойми: разговор это, учеба или просто передразнивание?
Уже вполне рассвело. По небу плывут слоеные облака: те, что повыше, уже окрашены лучами солнца, пока что прячущегося за горизонтом, в нежно-розовый цвет, нижние облака  серо-дымчатого цвета. Моя вечерняя знакомая, болотная сова, сидела на той же березе, на которой ее видел вчера вечером. Я попытался
сфотографировать сову, навел телеобъектив, но на фоне светлого неба она выглядела просто темным силуэтом, а силуэт у сов не очень-то выразителен, похож на обычное полено.
Но вот сова, увидев меня, слетела с березы, я попытался поймать ее, летящую, в объектив. И в тот момент, когда сова попала в кадр, какая-то отважная длиннохвостая пичуга стремительно атаковала ее сверху. Ночная хищница, увертываясь от ударов, полетела прочь, за речку. А отважная птица вернулась и заняла то же место на березе, где раньше сидела сова. Я узнал в ней сорокопута. Сорокопут просвистел радостную трель, торжествуя победу, посидел этаким фертом на ветке, выпятив вперед грудь и свесив вниз хвост, а затем, спланировав с верхушки, скрылся в кустах.
После завтрака Махнев предложил проверить несколько озер. На одном из них загнездились лебеди, но загнездились слишком поздно, возможно, что первое гнездо их кто-нибудь разорил или беспокоили рыбаки. Здесь, на озере, среди сора, лебеди обрели покой, да только вот успеют ли птенцы подняться на крыло?
— Здесь недалеко,— сказал Николай,— напрямую километра два.
Да только кто их мерил, эти километры? Мы прошли прибрежный лес, и перед нами открылась панорама обширного сора. Воды в нем не было, и со стороны он выглядел раздольным зеленым лугом. Но только шагнули в эту сочную зелень, как сразу же и завалились оба в траву, споткнувшись о кочки.
Озеро было действительно недалеко, его узкая синяя полоса маячила впереди, когда мы еще стояли на опушке леса. Но путь по кочкам был равноценен десяти километрам или даже больше. Кочки выше колена, а на них густая жесткая трава. Трава эта сплелась между собой, скрывая сами кочки. Прорываясь сквозь ее сцепленные ряды, мы резали себе руки, царапали лицо.
Примерно на половине пути я в изнеможении опустился на кочку. Николай, увидев это, тоже присел из солидарности. Сил больше не было, но отступать назад тоже нет смысла. Николай утверждал, что рядом с этим озером есть еще одно озерцо, а оно ручьем соединяется с руслом протоки. По протоке мы свободно пройдем к Оби.
— Если бы знал, что нас ждет такой кочкарник, то лучше в обход через Обь повел тебя,— виновато оправдывался Николай,— я здесь только зимой бывал на лыжах или в большую воду на лодке.
С озера доносилось постанывание лебедей. Мы сделали еще рывок и под прикрытием тальникового куста, который рос на берегу, незаметно подошли к озеру. Две взрослые птицы и три серых птенца плавали на воде. Птенцы были уже довольно большими, но явно еще не поднялись на крыло. Нам прятаться больше не было смысла. Я подготовил фотоаппарат и вышел к самому урезу воды, снимать из-за куста мешала высокая трава.
Взрослые птицы, взяв на воде разбег, взлетели. Молодые даже и не пытались махать крыльями и убегать, они отплыли в дальний конец озера.
По берегу небольшой проточки мы прошли к соседнему озеру. Там подняли табунчик уток. Озеро это мелководное, и, чтобы не ломать себе ноги в кочкарнике, мы решили шагать по воде у самой кромки берега. Дно было песчаное и плотное. Брести по мелководью гораздо легче, чем по кочкам. Я приободрился и вырвался вперед. И вот в минуту радостного торжества вдруг провалился в яму. Хорошо хоть провалился одной ногой и удержал равновесие, а то бы искупал свою фотоаппаратуру и набор фотообъективов. Так что легко еще отделался, всего-то навсего зачерпнул в сапог воды.
Оказалось, я провалился в ондатровый ход. Ондатры прорывают каналы от водоема через кочкарник к коренному берегу, где у них вырыты норы. Обычно такойход заметен по оброненной срезанной зверьками траве, которую они таскают к кормовым столикам. Но я попал в старый, заброшенный ход. Дело в том, что зимой 1985/86 года долго стояло малоснежье, и от сильных холодов почти все небольшие озера промерзли, снег-то роль пухового одеяла выполняет. Погибла и ондатра. Сейчас численность восстанавливается, но очень медленно. Многие озера до сих пор остаются незаселенными, и только такие вот заброшенные ходы напоминают о живших здесь когда-то зверьках.
После случившегося я был более осмотрителен, да и вода чавкала в одном сапоге, а излишки ее фонтанировали при ходьбе через верх. В таком состоянии не пошустришь, пришлось уступить лидерство.
Мы выбрались на коренной берег протоки, развели костер, чтобы просушиться, а заодно и вскипятить чайку. Я придвинул мокрый сапог поближе к огню, из него повалил пар, как дым из паровозной трубы.
Дальше наш путь лежал по высохшим протокам. Через них по весне вода устремляется с Оби на заливные луга, затапливает почти все междуречье Большой и Малой Оби, образуя разливанное море с островками суши на самых высоких гривах.
Глубина воды здесь летом была не меньше шести метров, а сейчас мы шагаем по грязевому руслу с небольшими бочагами воды, оставшейся в самых глубоких выемках. Русло устлано длинными стеблями полегших хвощей. На суше жесткость хвощам придают соли кремния, но за лето соли эти вымылись водой и стебли безвольно лежали на илистом дне, звучно лопались под нашими сапогами.
Хвощ — хорошее кормовое подспорье и уткам, и гусям, и ондатрам. Летом лоси, прячась от гнуса в воде, охотно поедают это растение. А сейчас от верхушек этих безвольно лежащих и, казалось бы, отмерших буроватых стеблей тянулись вертикально вверх светло-зеленые молодые побеги. Они были похожи на еловый лес в миниатюре, где каждая «елка» ростом десять — пятнадцать сантиметров, но с большим количеством ярусов «хвойных» лап, по которым обычно определяют возраст елей.
В лагерь мы вернулись окружным путем, по протоке вышли на берег Оби, затем вдоль реки к месту, где вчера высадились с катера на берег, и по проторенной уже нами дороге вернулись к избушке. Хотя этот путь был раз в пять длиннее, чем напрямую до озер, но зато гораздо легче и приятнее.
Когда на следующее утро Николай предложил сходить напрямую к гнезду орлана-белохвоста, я это посчитал за шутку и не ошибся. Махнев тоже стал придерживаться мнения, что лучше уж сделать крюк в десять — пятнадцать километров, чем продираться сквозь кочки или сплошные заросли тальника. Надо оговориться, что не стоит проклинать природу за создание таких вот недоступных для ходьбы мест. Для птичьих выводков и линных уток это рай. Если уж там черт ногу сломает, то человек и подавно не сунется. От хищных птиц утятам между кочек хорошо затаиваться, и не думаю, чтобы лиса уверенно чувствовала себя в этих лабиринтах.
Так что не будем ругать природу, она обо всех позаботилась, и если человек пройдет лишний десяток километров, то это для его же пользы, ходьба — вещь полезная. А если ходить не хочется, так ведь никто не неволит. Есть масса профессий сугубо сидячих, выбирай или меняй по вкусу, если разочаровался вдруг в выбранной. Бывают минуты, когда особенно устаешь и клянешь себя, дескать, сидел бы дома, какая необходимость по лесам бродить. Но это только момент особой усталости. А отдохнешь, попьешь чайку или поспишь малость, и, смотришь, опять поманила дорога. Вот уж верно: охота — пуще неволи.
Мы повторили свой путь к Оби и сразу скажу: повторяли его после еще дважды и каждый раз по новым протокам попадали в незнакомые для меня места. Русла проток иногда прямые, как рукотворные каналы, уводили нас на луга, к озерам, к березовым лесам...
На Оби два острова маячили перед нами. Два больших песчаных острова, густо заросших в центре, на самом бугре, тальником и полого опускающихся к воде песчаными пляжами. Под берегом островов, на воде, каждый раз, когда мы проходили их, во множестве держались нырковые утки. Они не думали улетать при нашем появлении. Изучили уже безопасную дистанцию и выдерживали расстояние, на котором не надо бояться охотничьего ружья. Да мы и не собирались охотиться.
Но на этот раз на самом острие мыса ближайшего к нам острова сидели какие-то птицы. И только подойдя ближе, поняли, что это были гуси. Поняли поздно. Гуси уже заметили нас, заволновались, заворошили крыльями и как по команде вытянули шеи, а в следующий момент с громким криком поднялись на крыло. Мы насчитали в стае около семидесяти птиц. Значит, начал прижимать холод на севере и птица пошла на осенний перелет.
Возле первого острова свернули на запад и по берегу протоки углубились в березовый лес. На высокой гриве, не затапливаемой водой в весеннее половодье, росли мощные березы. Трава здесь вымахала в рост человека. Крупные мясистые ягоды шиповника постоянно маячили на нашем пути, и мы, проходя, набирали в горсть ягод, обсасывали мякоть и выплевывали на землю ворсистые косточки. Иногда в траве поманят к себе матовой чернотой крупные ягоды смородины, которые особенно броско выделяются на фоне своих блекло-желтых листьев. Ягод в грозди оставалось помалу, две-три, остальные осыпались, но уцелевшие-то крупные были и для смородины непривычно сладкие.
С одной стороны гривы тянулась протока с крутыми глинистыми берегами. Но воды в ней было еще достаточно много, только течения не чувствовалось и застойная вода была глинисто-желтого цвета. Дело в том, что в устье илистые наносы подпудрили русло, только тоненький ручеек журча пробивался к Оби, прорыв себе в глине узкий, но глубокий каньончик.
Выводки уток — некоторые еще не поднявшиеся на крыло — плыли перед нами. По дороге Николай рассказывал, что на сорах собирается масса уток на линьку, кроме того, много гнездится гусей и лебедей. К сожалению, некоторые участки соров отводятся рыбакам для лова. Они ездят там на моторных лодках, пугают птиц, многие птицы бросают гнезда, или их разоряют вороны. Это только в басне И. Крылова ворона выведена ротозейкой, в жизни-то она своего не проворонит. Вот и получается, что много уток теряют свои кладки, новые заводят уже поздно, и не всегда утята успевают с приходом холодов подняться на крыло.
За четыре дня, проведенные на этом участке Куно-ватского заказника, мы повидали не один десяток озер и протопали вдоль грив и проток около сотни километров. Впечатления от увиденного наслаивались одно на другое, постепенно выработали какие-то стереотипы: озеро — утки, протоки — лосиные наброды по берегам и утки, березовые гривы — заросли шиповника, черемухи и смородины. Все это начинаешь воспринимать как должное и перестаешь удивляться увиденному. Но одно озеро особенно запомнилось мне, потому что подобное видел всего лишь второй раз в жизни.
В юности, когда я активно баловался ружейной охотой, а желания вернуться домой с трофеями во мне было во много раз больше, чем умения охотиться, я верил, что найду однажды некое эльдорадо, где дичи будет — стрелять не перестрелять. И конечно же, в мечтах своих я возвращался домой, увешанный утками. Вера в «эльдорадо» была не беспочвенной. Я заметил, что в сезон осенней охоты, в первые два дня, бывает еще
довольно много утки, но после она куда-то исчезает, прячется в местах потаенных, про которые я уже не раз слышал от бывалых охотников и которые сам настойчиво искал.
Признаться, я не любил сидеть в скрадке или стоять на перелете, меня больше привлекали ходьба и поиск. И вот однажды мне повезло. В глухом лесу, в стороне от озер, я вышел на старые гари. Лес здесь был захламлен повалившимися обгорелыми деревьями. Заросли иван-чая, уже отцветшего, светились в контровом свете своими лохматыми куделями. Где-то в глубине гари я услышал громкое кряканье. Крадучись, осторожно ступая по сучьям и переваливаясь через обгорелые стволы, я медленно пробирался на утиный крик. Вскоре открылось небольшое озерцо, прятавшееся среди го-рельника. Почти вся гладь воды его была занята утками. В волнении, с дрожью в руках я поднял свою старенькую берданку и выстрелил. Как я ухитрился промазать в живое месиво уток, мне непонятно и сейчас. Наверное, в том-то и штука, что стрелял я в массу, а не выцеливал отдельную птицу. Сейчас я считаю: это хорошо, что промазал. Все-таки кощунственно стрелять в птицу, нашедшую себе потаенное место, когда вокруг стояла ружейная канонада.
И вот здесь мы набрели на такое же озеро. Неприметное со стороны, вытянутое и узкое, оно наверняка осталось бы вне поля нашего зрения, его со стороны и не видно было. Но сквозь строй редких тонких березок увидели мы парочку лебедей и вначале даже не поняли, на лужайке они сидят или на воде. Но лебеди, завидев нас, тревожно прокричали, прошлепали по воде лапами и взлетели. Шуму они наделали порядочно, но это почему-то нисколько не потревожило уток. Вна-чале-то мы и не видели их, просто любопытно было взглянуть на потаенное озеро. Мы свернули к нему, преодолели заболоченную лягу, тянувшуюся параллельно озеру, вошли в прибрежный березняк. И только тогда увидели, что на небольшом озерке нашли себе покой сотни уток.
Преимущественно это были острохвостые. Одни утки лениво кормились на воде, другие дремали, стоя на берегу и спрятав под крыло клюв. В азарте я схватился за фотоаппарат и почувствовал вдруг то же волнение и дрожь, что и в юности. К сожалению, технические возможности фотоаппарата очень ограничены. Если я вверну обычный объектив или широкоугольный, чтобы вошло в кадр все озеро, то утки на снимке будут не больше маковых зернышек. Озеро-то в несколько сот метров длиной, а снимок измеряется десятью—пятнадцатью сантиметрами, получается уменьшение побольше чем в тысячу раз. Если же поставлю телеобъектив, то в кадр уместится всего несколько уток, так как у него мал угол зрения.
Я все же остановился на телеобъективе, надеясь, что зритель и читатель поверит мне на слово... Нажал несколько раз на спуск фотоаппарата, выбирая наиболее удачные группировки уток. Но где-то мешают кусты, других уток перекрывает трава. Нет, надо попробовать подойти поближе. Вышел на чистое место, замер перед фотоаппаратом, уперев объектив в рогатину. Утки на меня ноль внимания. Я подошел к урезу воды, чтобы поймать в кадр дремлющих на берегу птиц. Утки, которые плавали на воде, не спеша отплывали от меня в дальний угол озера, те, что были на берегу, продолжали дремать.
Почему утки были так беспечны и доверчивы? Может быть, это перелетная стая с более северных, безлюдных районов? Или здешняя, выросшая в заказнике и потому не знающая выстрелов? А может быть, в больших скоплениях утки чувствуют себя более уверенно, не испытывают обычного страха перед человеком? Как хочешь, так и понимай, но утки не испугались нас.

А еще я запомнил последний вечер. Тянул слабый северный ветерок — дыхание Арктики. Заметно похолодало. И серая утка потянулась на юг. Нырковая все так же держалась на речке, перелетала с места на место, совсем не реагируя на холод. А вот среди острохвостой похолодание подняло заметный переполох. Стаи пока что не выстроились в строгий походный строй клином. Те, что летели вдали, у самого горизонта, выглядели веревочкой, словно невидимая рука колыхала ее, тянула по небосклону. Мы попытались сосчитать. В каждой стае было около сотни уток. А всего в поле нашей видимости, в период сумерек, прошло восемь таких стай.
Потянули на юг и гуси. Отличает их от уток не только больший размер, но и манера полета. Утки машут крыльями с суетливой поспешностью, гуси более степенны, они не летят, а как бы плывут по воздуху.
Пора и мне домой, тоже на юг. Грустно было расставаться с этим краем. Уезжать всегда грустно, думаешь: еще бы день-два пожил здесь. Кажется, что-то недосказанное утаил этот край, ведь каждый день одаривал чем-то новым, раскрывал свое, неповторимое лицо. И так будет до тех пор, пока в человеке не иссякнет любопытство. И каждый раз, уезжая, оставляешь на новом месте частицу своей души, поэтому, наверное, в воспоминаниях частенько возвращаешься туда.
— Весной приезжай,— приглашал Николай,— весной гораздо веселее. И день круглые сутки, и птицы всюду кишмя кишат, как напрессовал кто...
Я пообещал не очень уверенно, но на всякий случай опустил за борт двадцатикопеечную монетку. Кто знает, может, и правда еще вернусь.

Из книги А.Пашука "В глухарином краю"
1990 год