В Городке для пчёл

В яркий солнечный день на поляне парка «Городок», бывшего частью поместья Карповых-Пестеревых, мы собрали большой букет полевых цветов с мелкими фиолетовыми, синими, белыми и жёлтыми лепестками. Аромат этого букета, горьковато-терпкий и одновременно сладкий, неповторим. Он запомнился на всю жизнь. Наверное, эти прекрасные цветы могли расти только в единственном месте в мире – на этой поляне.

   В скромной свежей весенней зелени
   Лес, как царь, в дорогих шелках.
   Никогда нам не хватит времени,
   Если вечность дрожит в руках. (1) 

Тогда же отец показал мне другую поляну, где был похоронен Пётр Александрович Карпов (1834-1903), в молодости гвардейский офицер Преображенского полка, служивший в Санкт-Петербурге, затем ставший крупным горнозаводчиком, владельцем «Городка». Ему принадлежал и примыкающий к этому лесному массиву «Вознесенский» рудник, известный в настоящее время как шахта «Трудовская». Памятно то, что огромные угольные запасы этого месторождения были обнаружены на Праздник Вознесения Христова, на сороковой день после Пасхи, обеспечив его владельцам в конце XIX века статус крупных поставщиков высококачественного угля для нужд Черноморского флота.

С большим трудом преодолев плотные заросли сирени и колючих кустов акации, мы оказались на круглом зацементированном пространстве. Здесь не росла трава. Отец говорил, что на этом каменном основании до войны стояла высокая башня, наверху которой была площадка, куда вела специальная лестница. Под этой башней находился склеп – место захоронения П. А. Карпова.
 
Спустя 40 лет после нашего разговора на этом месте городские власти разрешили построить ипподром. Там проводятся бега, выставки лошадей, делаются ставки на результаты забегов. Память о предприимчивом земляке, многократно умножившем когда-то богатства и славу города, как и его могила, исчезли с лица земли.

Попробую небольшим рассказом хотя бы отчасти напомнить о Петре Александровиче Карпове. Его предок Максим Карпов, находясь в чине майора Преображенской гвардии, был пожалован этой землёй, незадолго до этого освобождённой от набегов крымских татар после заключения Кючук-Кайнарджийского мира с Османской империей.

Потомки майора расширили свои владения в последней четверти XIX века, дополнительно приобретя земли у соседей Шидловских. По воспоминаниям дочери горного инженера В. П. Пестерева Софии Пестеревой-Вачнадзе, её предок, майор Максим Карпов, служивший под командованием графа Г. Потёмкина, выйдя в отставку поселился здесь в окружении своих старых отставных солдат. (2)

Потомки майора Максима Карпова создали живописный уголок природы под названием «Городок», разместили там пчелиную пасеку и научились получать различные сорта мёда. Они посадили многочисленные виды медоносных цветов и цветущих деревьев, чтобы пчёлам было с чего собирать нектар. Ульи, где жили пчелы, выглядели как сказочные разноцветные домики, поэтому парк и назвали «Городок для пчёл». В 1960-е годы в «Городке» ещё росли отдельные аллеи с кустами боярышника с красными, фиолетовыми и жёлтыми плодами, аллеи акаций с белыми и розовыми гроздьями цветов; был отдельный участок с липами и дубами, засыпанный по осени опавшими желудями. На липовом участке, ближе к дороге, ведущей в Донецк, в благотворительных целях Карповы построили несколько просторных одноэтажных корпусов больницы. Многие шахтёры в течение почти всего XX века лечились в этой больнице от туберкулёза, профессионального заболевания, вызываемого угольной пылью подземных глубин.

Ближе к Марьинке, в «Городке» располагались два добротных одноэтажных дома из красного кирпича, выполненные в стиле «эклектика», характерном для архитектуры времён императора Александра III. По дороге вдоль речки Осыковой, а затем через «Городок» ежедневно проходил мой дедушка, который работал десятником, то есть мастером смены на шахте «Трудовская». Шахтёром ему пришлось стать не по своей воле. Это случилось после того, как его земля, на которой росла пшеница, перестала быть его частной собственностью после революции. Негде было выращивать пшеницу – то, что мой дед великолепно умел делать, привычный ему порядок жизни перестал существовать.

Как вспоминали очевидцы, мой дед Александр Собещанский каждый день возвращаясь домой после работы приносил своим детям гостинцы. Чаще всего это были цветные карандаши, акварельные краски и бумага для рисования – все семеро детей в семье любили рисовать. С весны 1933 года он стал приносить с работы домой ежедневно один большой круглый белый каравай, весом почти два килограмма, на всех семерых своих детей. Этот хлеб-каравай был огромной ценностью в наступившее голодное время, его выдавали шахтёрам в качестве зарплаты. В сельских магазинах ни за какие деньги нельзя было купить ни хлеб, ни крупу. Продукты питания приобрели в 1933 году принципиально важное значение для физического выживания.

Страдали не только люди, но и домашние животные. Отец вспоминал, как вдоль берегов речки Осыковой осенью 1933 года медленно брели лошади едва передвигая ноги, с выступающими от худобы рёбрами. Здесь, вблизи речной воды, сохранялись ещё в качестве подножного корма заросли камышей и речного тростника. Этих домашних лошадей из окрестных сёл давно никто не кормил, и они стали самостоятельно сбиваться в бродячие табуны. Но на одном подножном корме, без зёрен овса, лошади не могли долго прожить. Когда выпал снег и покрыл последнюю траву и камыши, они стали умирать, падая на землю от слабости.

К началу 1960-х годов разноцветные домики для пчёл, незыблемо простоявшие почти столетие, не сохранились, но название «Городок» живёт до сих пор. Дорога через «Городок» была особо оживлённой и важной в выходные дни. По ней проходил во второй половине XX столетия основной маршрут жителей села Марьинка на большой товарный рынок возле шахты «Трудовская». На торговом пространстве, окружённом деревянным забором, по выходным дням раскидывалась «скатерть-самобранка». Здесь было представлено изобилие и разнообразие всех плодов земных. Длинными рядами стояли деревянные столы-прилавки, на них плотными рядами – трёхлитровые банки со свежим цельным молоком, пол-литровые банки с ряженкой, покрытой румяной запечённой пенкой, приготовленной по домашнему старинному рецепту. Молоко местных коров, пасущихся на степных пастбищах, ценилось за утончённый теркий привкус луговых трав. Здесь же пекли румяный круглый белый хлеб с высокими ребристыми краями из вкусной муки местного сорта «гирка». Сало обязательно должно было быть «смаленым на соломе», с тонкой душистой корочкой.

На грузовиках с прицепами в виде большой железной клетки торговали живыми курами с белыми перьями. Этих кур сразу не положено было употреблять в пищу: пару недель их усиленно кормили домашним кормом, чтобы они становились пожирнее и повкуснее. В рыбных рядах привлекали внимание длинные связки, похожие на ожерелье, состоящие из маленьких вяленых жирных рыбок с красными плавниками. При высушивании они приобретали некоторую прозрачность и славились тонким вкусом. Рыбок называли краснопёрками и ловили в местных речках. Продавали поштучно варёных красных раков, пойманных в речке Осыковой или окрестных прудах-ставках.

К концу лета разворачивалась широкая торговля мёдом, собранным пчёлами с цветов степных растений. Цветовой ряд мёда на рыночном прилавке поражал своими бесчисленными колористическими оттенками – от светло-жёлтого, почти белого, до тёмно-коричневого, почти чёрного.

Люди из Марьинки, переправившись по мосту через плотину на речке Осыковой, обычно шли на рынок с велосипедами, нагруженными эмалированными вёдрами, доверху заполнив их плодами урожая собственных садов – грушами и сливами, вишнями и крыжовником, абрикосами, изредка виноградом и шелковицей.

Источники

(1) -  Игумен Тихон. Мы в тишину спускались, словно в шлюпку. Сборник стихов. Оптина Пустынь, 2019. С. 57.
 
(2) -  Memoirs of Sophie Princess Wacznadze. Of old forgotten far off things and battles long ago. Quiller Press, London, 1995. Р. 2.