Глава 9. Навсегда

После завтрака решил съездить на старую квартиру. Там прошли мои детство и юность. Там осталось все из прежней жизни. А здесь – как в гостях. Лишь изредка на глаза попадется то один, то другой предмет, напоминающий о прошлом. Даже мебель и та другая. Ею мама уже похвалилась еще в день приезда. На нее, оказывается, копили деньги, которые им отсылал. Года три назад записались в очередь, а она до сих пор не подошла. Все решилось проще – у отца впервые в его долгой жизни появился “блат” в мебельном магазине. Оказалось, грузчиком там работает его бывший сослуживец по лагерю военнопленных. Он-то и организовал отцу контакт с мебельными спекулянтами, а потом сам отобрал мебель прямо на складе и доставил на новую квартиру.
Едва заявил о своем желании, тут же захотели ехать все, включая Тамару с грудным младенцем. Ехать таким табором совсем не хотелось, но выбора не было.
И вот уже мы громыхаем ступенями открытой железной лестницы, ведущей на второй этаж родного дома. Я не был здесь целых два года. На веранде тепло встретила наша соседка тетя Дуся – интеллигентная женщина, бывшая балерина. Сколько ее помню, она нигде не работала. Нас это удивляло, потому что детей у нее не было, и ей не за кем было ухаживать. Однажды она пригласила нас с братом в свою комнату и угостила пирожными. Ничего подобного мы еще не пробовали. Но больше, чем пирожные, удивили развешанные по стенам комнаты старые театральные афиши. На некоторых была изображена молодая тетя Дуся в балетной пачке. Тогда-то мы поняли, кем в молодости была наша соседка. Тогда же узнали, что балерины очень рано выходят на пенсию.
Пока мама разговаривала с соседкой, а остальное сопровождение неспешно втягивалось в квартиру, немного постоял на своем любимом месте веранды. Как всегда, нахлынули воспоминания.

Я стою один-одинёшенек. А мимо проходит первая осень моей несчастной любви. Моросит мелкий дождик, и душа плачет из солидарности. Природа тихо умирает вместе с надеждой на счастье быть рядом с любимой. Весь двор усыпан желтыми листьями цвета разлуки. А откуда-то с верхнего этажа дома напротив доносится негромкая душераздирающая песня – чья-то непреходящая боль.

Шпав жувтэ калэндажэ,
Жувтэ калэндажэ шпав.

Что ж, только и остается – сжечь желтый календарь ушедшей жизни. А что дальше?
“Я никогда тебя не забуду, Людочка”, – вдруг как заклинание мысленно повторяю фразу, с которой плакал в детстве. А сейчас она всплыла в памяти и, похоже, поселилась там навечно, как и бесконечная любовь к моей миленькой подружке, неожиданно ставшей недоступной, чужой.
А вот и она – моя богиня. Легкой походкой она неслышно проплывает над ковровой дорожкой из осенних листьев. Ее гордо поднятая красивая головка так и не качнется в сторону моего приюта, обрекая на вечное одиночество. Она скользнула как легкий ветерок, не возмутив природу, но всколыхнув океан безнадежно любящей души.
Резкий взмах руки и самодельный кинжал глубоко вонзается в древесину подоконника веранды. Вспышка бессильной ярости, обращенная в молнию разящей стали, поглощена рассеченными волокнами мертвой материи. Смерть поглощает все. Чья смерть?
Людочка – это моя жизнь. Людочка – это подарок судьбы, вечную жизнь сулящий. Людочка – это память о первом, еще неизведанном волнении сердца. Людочка – это моя любовь навсегда. Живи, любимая. Живи радостно и счастливо. А я буду тихо стоять в сторонке, как сейчас, и любоваться твоей неземной красотой, чувствуя каждый твой вздох, каждый удар твоего сердца, словно ты это я – недоступная половинка моей бессмертной души.
“НАВСЕГДА” – это слово я вырезал кинжалом на подоконнике веранды в тот дождливый, но еще теплый осенний вечер.

– Паскудник! – взорвалась тишина воплем дяди Коли Василенко, мужа тети Дуси, – Я красил подоконник, старался, а ты его ножом, – возмущался главный умелец нашей коммуналки.
Неожиданно он крепко взял мою правую руку так, словно в стальные тиски, не спеша, повернул к себе, поднес почти к лицу и стал с интересом разглядывать кинжал.
– Чья работа? – спросил Мастер, лучший слесарь автодорожного института, собравший своими руками несколько автомобилей, установивших мировые рекорды.
– Моя, – опасливо ответил ему, понимая, что меня уличили не столько в порче подоконника, сколько в более серьезном преступлении – хранении холодного оружия. Дядя Коля спокойно вынул кинжал из моей руки, обессиленной его мощным “капканом”, и продолжил внимательно осматривать мое произведение.
– Хорошая работа, – наконец заключил он, возвращая кинжал, – Где научился? – спросил, с интересом разглядывая меня. Мы с братьями с детства побаивались дядю Колю. Он был суровым неразговорчивым человеком и любил, мне кажется, только железо и хорошую работу по обработке этого самого железа. Людей он ценил лишь по их отношению к предмету его обожания – железу.
– Основам – в школе. На уроках труда. А особенностям – в кружке авиамоделистов при Дворце Пионеров, – ответил ему, пряча оружие. Кажется, пронесло.
– Хорошая школа, – снова похвалил дядя Коля, но уже явно не меня, – А что на подоконнике нацарапал? – взглянул он на подоконник, – Хорошо, не ругательство. Возьми у меня кисть и краску. Закрась без шпаклевки. Пусть останется. Сделана от души.
Два года назад эта надпись, сделанная осенью шестьдесят первого года, еще была. А сейчас от нее осталась лишь буква “Н”. И нет на свете моей любимой Людочки. Вот уже больше шести лет. Смерть поглотила все.

Нет больше глаз, отражавших Вселенную.
Жизнь твоя – чудо неповторимое –
Вмиг промелькнула, неудержимая,
В вечную память, в твой образ нетленный.

“Нет! Нет! Нет!” – кричит страдающая душа. Людочка – это моя любовь НАВСЕГДА. Людочка – моя невеста НАВСЕГДА. Живи, любимая. Живи в моей памяти и в моих мыслях. Живи, пока я жив.