Куликово поле

 Своё десятое лето Иван проводил, как обычно, на съемной даче в окрестностях большой деревни Кулики.
 Лет двадцать назад вымирающие Кулики вдохнули свежее начало в лице тоскующих по земле горожан. Деревня имела всё, о чём мечтает душа, зажатая в коробках современных многоэтажек. Были тут и речка, и лес, и луг, и поле, и даже яблоневый сад. Не хватало только хорошей дороги от основного шоссе. И когда, наконец, асфальтовая жилка пролегла через весь Куликовский центр, потянулись в деревню караваны столичных садоводов-огородников. На фоне серых хаток начали расти добротные теремки и даже теремищи.  Расстроилась сельская больница, добавился новый магазин, и заработал, закрытый ещё с девяностых, местный клуб. А всем тем, кто хотел приехать в деревню только для отдыха, коренные селяне стали предлагать свои летние флигельки.

 Семья Ивана была как раз из таких отдыхающих. Уже к первым числам июня команда, состоявшая из бабушки, мамы, Ивана и его младшей сестры, была полностью перемещена в деревенский дом, чтобы на свежем воздухе и коровьем молоке у всех активно повышалась устойчивость к коварным вирусам.
 Бабушка и мама никогда не «садили» огород, не занимались садом, а всё, что нужно для стола, покупали у сельчан, поэтому жизнь летом для Ивана текла вольготно и медленно. После позднего сна он сытно завтракал, а потом бежал к друзьям, таким же юным дачникам, и до самого вечера с ватагой загорелых подлетков осваивал деревенские просторы. Домой Иван являлся только спать, полный новыми впечатлениями, которые сваливаются на человека, когда он ещё не взрослый, но уже совсем и не ребёнок.

– Где тебя носило? – спросила вечером мать, наливая в блюдце варенье. Сладкая капля упала на стол, и желтый свет лампочки отразился в ней маленькой искоркой.

– Клубничное! Ммм…вкуснооо! – заурчал Иван, собирая пальцами варенье и поднося его ко рту.

– Ешь из блюдца, – улыбаясь сыну, сказала мать, но, увидев его рукав, сердито воскликнула:

– Почему рубашка снова такая грязная?!

– Потиму лубаска такая глазная?! – повторила за матерью маленькая сестра.

– Ай! – отмахнулся Иван. Он знал, что ни бабушка, ни мама, ни тем более сестра не смогут оценить, как важно для него то, чем занимался он с друзьями весь день. Ивану вообще казалось, что его близкое окружение слишком женское. Отец, прощаясь, обычно говорил: «будь мужиком!», а потом уезжал на своей  фуре в долгий рейс. И всё, с чем у Ивана ассоциировался мужчина – это сигареты, пиво, да ещё крепкие накачанные плечи. Возвращаясь, отец иногда водил Ивана на стадион; тогда к сигаретам, пиву и накачанным плечам добавлялась агрессия футбольного фаната. Научиться такой мужественности среди женщин не представлялось возможным, поэтому Иван всегда бежал из дома к приятелям – туда, где чаще всего отсутствовали манерность и опрятность, но зато вдоволь имелось грубых слов и мальчишеской воинственности.

 Первым заводилой среди дачных друзей был Тёмка. Ему шёл уже тринадцатый, но на решающий голос в компании он претендовал не только по праву старшего. Будучи по натуре шкодником, Тёма за учебный год так изматывал собственных родителей, что те с облегчением спихивали его на всё лето в Кулики к бабке и ни разу не приезжали навестить. В откупление с каждой оказией присылали сыну вагон подарков. От беспризорности Тёма ещё больше портился и становился опасным. Лидерство своё был готов отвоёвывать кулаками. Правда, среди дачных мальчишек ещё не встречались те, кто хотел бы ему перечить. Друзья прощали Тёмке все бесчинства, потому что нуждались в нём и даже любили, как могут любить только подчинённые.

– Объявляю войну Куликовским! – однажды сказал он. – Кто не со мной, тот ссыкло.

 Ссыклом быть, конечно, никто не хотел, хотя с деревенскими обычно не враждовали.
 Идея повоевать пришла, когда Тёме подарили комплект для кидбола. Облачившись в милитари, нельзя не думать о войне. К ней готовились с воодушевлением, которое бывает только у детей, не знавших сражений. За пасекой даже выкопали настоящую землянку. Сложили крышу из досок, накрыли дёрном, и  уже завтра этот блиндаж послужит форпостом для военной кампании. Иван рыл землю осколком старого шифера. Но разве могли такое оценить бабушка, мама или сестра. Разве смогут женщины понять суровую жизнь солдата, если для них важнее чистота одежды. Поэтому Иван не стал рассказывать ни о землянке, ни о завтрашнем сражении, а молча снял грязную рубаху и отдал маме.

– Здесь нет стиралки, прошу не забывать, – сказала бабушка. Мать, махнув рукой, прервала её наставления. Они обе не особенно представляли, как надо воспитывать мальчика. Так часто бывает, когда в роду из поколения в поколение появляются одни девчонки. С младенчества Иван рос как-то отдельно, полностью формируясь лишь собственной природой.

– Банзааай! – громко кричал он перед сном, нацепив на себя возле зеркала пластмассовый автомат; яростно хмурил брови, корчил лицо и вполне нравился себе таким угрожающим. В глубине души Иван честно признавал себя трусом. Не имел он должной смелости, чтобы противостоять Тёме. Поэтому предпочитал не замечать ни его насмешек, ни подлостей. Жил с этим и маялся, не зная, как прекратить. «Девчонка» – не раз с презрением думал о себе. И вот теперь в зеркале ему виделось, что он всё-таки немного мужик.

 Спал Иван нервно, опасаясь проспать начало войны. Но любая война никогда не брезгует случайными жертвами. Сражения, к которому так усердно готовились дачники, не произошло, потому что землянку рассекретил чёрный, как ночь Крон. Отбившись от стада, бык наступил на хилую крышу и провалился в яму. Его пронзительный рёв быстро разогнал вояк. Спрятавшись в кустах, Иван со страхом наблюдал, как животное пытается выбраться из своего плена.  Обломки крыши, которые острыми краями впились Крону в бока, любое движение превращали в пытку. Из огромных бычьих глаз выкатились две слёзы. Ивану стало жаль Крона. Он мог подойти, отодвинуть обломки, однако не знал, как при этом поведет себя раздражённый бык, и страх благоразумно удерживал мальчика в кустах. Неизвестно сколько бы времени всё это продолжалось, если бы на зов Крона не явился пастух. Без колебаний тот бросился растаскивать доски.  Бык, почувствовав свободу, стал метаться, отчаянно пытаясь выпрыгнуть, только края ямы были слишком мягкие, и доски снова летели вниз, представляя новую опасность. Встревоженный Крон делал одну неудачную попытку за другой, не соображая, что выбраться можно только через узкий проём входа. Тогда пастух самоотверженно спустился в яму, ухватил быка за острый рог и резко рванул его в нужную сторону.  Поступок казался безрассудным, но именно так, взбрыкнув напоследок, Крон, наконец, успокоился и послушно вышел за поводырём.
Поглощённый зрелищем, Иван невольно покинул своё укрытие.
 
– Твоя работа? – заметив мальчика, грозно спросил пастух.

Со связкой самодельных гранат и игрушечным автоматом наперевес, Иван почувствовал себя глупо рядом с человеком, который без всякой боевой амуниции выглядел настоящим героем. Несостоявшаяся войнушка казалась теперь пустой забавой в сравнении с бытовым подвигом спасения Крона.
 Иван замотал головой.

– Это не я… пацаны…то есть я… то есть мы с пацанами…у нас война тут…

– Вояки, – ухмыльнулся пастух, а затем как-то совсем не по-штатски произнёс:
– Яму засыпать и доложить!
 
Глядя потом в след уходящему пастуху, Иван  понимал, что не исполнить требование уже не сможет. Было что-то крепкое в тоне этого человека, в его выправке и взгляде.

2

О пастухе в Куликах знали немного. Только то, что перебрался сюда после пенсии и, купив дальний домик на краю деревни, сам отремонтировал его и обновил. Водку не пил, а из своего прошлого перевёз лишь огромную библиотеку. Одни говорили, что был пастух раньше учителем, другие утверждали, что врачом. Ещё ходили слухи, что имел он офицерское звание, но какое точно никто не знал, а спросить не решались, потому как производил он впечатление человека к открытости не расположенного.  Несмотря на замкнутость, в деревне к пастуху относились с почтением, уважали за интеллигентность и ум. Многие нуждались в его советах, многие пытались завести с ним дружбу, но по-настоящему сблизиться с ним не сумел никто. Так и жил пастух отдельно не только от Куликов, но и от всего Куликова общества. Одиночество своё нёс с достоинством, и вот уже несколько лет подряд неуклонно выгонял на поля колхозное стадо.

– Чего тебе? – спросил пастух, когда Иван пришёл на поле рассказать, как засыпал он землянку один. После истории с быком все его друзья ходить за пасеку отказывались, боясь пастушьего гнева.

– Доложить хочу.

– Доложить? Ну, тогда давай по форме докладывай, – серьезно сказал пастух.

– Ваш приказ выполнен! – бойко отрапортовал Иван.
 
 Пастух неожиданно рассмеялся. Суровое лицо его стало светлым, а Иван в эту минуту подумал, что он вовсе и не страшный, как врал про него Тёма.
 С того дня завязалась между Иваном и пастухом странная дружба. Прибегал мальчик на поле неизменно в обед, и пастух, светлея всякий раз, угощал его бутербродом.  Жуя бутерброд, Ваня думал о том, что никогда не смог бы стать пастухом, и что занятие это для людей исключительно отважных. Потом он рассказывал о себе, о школе, о мечтах. Пастух чаще молчал, и было непонятно, слушает он или нет, а когда всё же в разговор включался, то слова говорил всегда простые и нужные. Общество загадочного пастуха успокаивало. Ване нравилось делить с ним простой хлеб, но сильнее всего нравилось ощущать себя в этой дружбе взрослее. 

 Однажды он рассказал и о Тёме, откровенно признавшись, что имеет страх противостоять его насмешкам и подковыркам. Рассказал, что боится драки. А пуще драки боится прослыть слабаком в случае поражения. На что пастух, как обычно, сначала ничего не ответил, а когда Иван уже собрался заговорить о другом, неожиданно произнёс:
– Тут главное правильно выбрать сторону.

– Какую сторону? – не понял Ваня.

Пастух снова немного помолчал, потом продолжил:
 – Добра или зла… Добро всегда оправдано, а зло – нет.
 
– Оправдано? Это как?

– Оправдано это, значит, в правде, – ответил пастух и засмеялся. Потом он обвёл руками вокруг себя. – О-правда-но. Понимаешь? Добро всегда в правде, как в броне. Поэтому добро сильнее зла.

  «Добро… зло… – разочарованно подумал Иван. – Сказки!» Однако, вскоре возвращаясь мысленно к разговору, он начал чувствовать, что в этих двух понятиях обозначилось что-то очень важное.  И постепенно стало приходить к нему понимание настоящей силы, сокрытой не в грубом превосходстве над слабыми, а в потребности защищать. Вот и бык Крон, большой и опасный в своей дикости, был укрощён только потому, что шёл пастух к нему с желанием помочь. И чем дольше Иван рассуждал об этом, тем больше проникался правдой о силе. Спустя время даже произвол хулигана Тёмки перестал казаться ему несокрушимым, если в противовес произволу поставить справедливость. И в подобных открытиях Иван чётче осознавал свою собственную сторону. Теперь именно добро являлось для него неотъемлемой частью силы, а сила неотъемлемой частью добра, и вся прошлая атрибутика «настоящего мужика» как-то поблекла и съежилась в сравнении с простым определением этой новой для него силы.

– Зачем ты бегаешь к пастуху? – однажды спросил Тёма с ухмылкой. – Или это твоя голубая мечта?

– Чегоо? – напрягся Иван.

– Ну, может, ты  мечтаешь тоже стать… пастушком?

 Ивану хотелось ответить, что пастух хороший, что он не похож на других, и с ним интересно, но вместо этого соврал:
– Я просто ношу ему деньги за молоко, вот и всё.

 Тёма противно загоготал и бросился чертополохом. Он всегда заставлял врать или оправдываться. В эту минуту Ваня снова считал себя трусом.

 3

 К середине лета колхозное стадо сменило выгул, переместившись поближе к овощным угодьям. Пастбище обнесли электрическим загоном, и пастуху больше не нужно было смотреть за животными целый день. Они кормились сами по себе, сполна обеспеченные простором и сочной травой. Иван ещё несколько раз приходил на поле, но пастуха так и не встретил. Лишь только сонные коровы, отдыхающие на привале, безразлично провожали мальчика взглядами. Среди них очень выделялся, знакомый уже, чёрный Крон, который отличался от большинства не только мастью, но и своим трудным характером. Казалось, молодому быку было невыносимо тесно в пределах загона, поэтому он постоянно норовил выйти за ограничения. Неудивительно, что именно Крон, однажды сбежав от пастуха, провалился в ту злополучную землянку. Теперь электрический ток ограды на время укрощал его, но вскоре строптивец опять ломался наружу. Иногда, задираясь, Крон допекал соплеменников, сильно напоминая этим хулигана Тёмку. Такой же недобрый заводила, только из коровьего стада.
 Подолгу наблюдая за животными, Ваня безуспешно ждал пастуха. Однако  впоследствии ходить на поле перестал.

4

 Время шло, а с ним торопливо бежало лето. Наступил момент, когда в Кулики приехал отец. Дачный сезон для семьи всегда заканчивался с появлением отцовской машины во дворе.  День перед отъездом обычно наполнялся грустью и суетой. Становилось как-то жаль всяких ракушек, камешков, смоляных капель, словом, всего того, что имело значение только в Куликах. Город жил совершенно другими ценностями, поэтому Иван по-хозяйски спрятал свои деревенские сокровища за сараем. Потом он сел на велосипед и рванул на пастбище, надеясь ещё раз увидеть пастуха.

 К большому своему удивлению коров он обнаружил совсем не в том месте, где ожидал. Каким-то образом, покинув электрический загон, они зашли на свекольное поле и нещадно вытаптывали ряды колхозного бурака. Очевидно, это Крон, совершив-таки свой дерзкий прорыв, увёл глупое стадо за собой. Иван осмотрелся. Пастуха нигде не было видно, но на одном из столбиков сломанной ограды висел пастуший кнут. Взяв его в руки, Ваня пробно щёлкнул кожаным шлепком. Удар получился обнадеживающий. Если не попытаться прогнать животных, то через час они испортят всё поле.  Коровы уже начали марш-манёвр к его середине и почти уничтожили левый фланг.  "Я не смогу, – решил Ваня, – их так много, и у них такие страшные рога… Лучше, пожалуй, убраться отсюда, пока меня никто не увидел. Я же не обязан следить за порядком здесь». Но ему вдруг вспомнились слова пастуха о правильной стороне. «А если я сбегу, какая это будет сторона? – подумал он. – Добра или зла?» И опять пришло на ум, что добро всегда сильнее.

– Банзааай! – закричал он, снова щёлкнув хлыстом, и уже через секунду мчался  на передовую, чтобы встать на пути у беспризорного стада.– Гады! Вон пошли отсюда! Не понимаете, чё делаете!?

Но коровы тупо продолжали жевать, а под их копытами бурачным цветом умирали «раненые».

– Ну! Слыште, вы? – Иван щёлкал и щёлкал плетёным хлыстом, пока стадо лениво не подняло свою многочисленную голову. Сотня огромных  глаз, наконец-то, оценили новенького и тут же, потеряв интерес, снова уткнулись в зелёную ботву.

– Ах, выы! – от отчаяния Иван стал забрасывать землёй эти флегматичные глаза. – Не слушаетесь?! Получайте!

Пыль, как дым поднялась над полем, и рогатые оккупанты стали неторопливо покидать плацдарм.

– Вот вам! Вот вам! – воодушевившись, Ваня яростно стегал землю, выбивая кнутом глубокие воронки. Затем сорвал с себя рубаху и начал хлестать ей бурёнок по бокам. Всё смешалось и превратилось в какой-то пёстрый мычащий круговорот, где пятьдесят рогатых голов стали той единой вражеской ратью, которая всегда желает только зла.

– Фашисты! – гневно кричал Иван. – Фашисты! 

 Он почти справился, заставив коров развернуться, когда на пути появился Крон. Опустив голову вниз, бык нервно рыл копытом землю и с шумом выдувал воздух из ноздрей.
 
– Вот чёрт, – прошептал Ваня, попятившись назад. Ботва предательски зацепилась за ногу и мальчик упал. «Затопчут» – мелькнуло в голове. Зажмурившись, Ваня в ужасе прижался к земле и под бычий рёв мысленно звал на помощь пастуха.
 Неожиданно мычание стихло. Даже топот копыт почти не сотрясал почву. Иван открыл мокрые от слёз глаза и в какой-то дрожащей неясности увидел пастуха. Тот стоял над ним в своём длинном плаще и казался снизу таким высоким, словно головой доставал до неба.

– Не падай, солдат! – сказал пастух, протягивая руку.
 Осмелев от чувства локтя, Ваня сразу вернулся в строй.

– Хэй! – кричал он, подражая пастуху и громко хлопая. – Хэй! Хэй! Хэй!

 В конце концов, Крон позорно капитулировал. А когда загнали остальное стадо, Ваня почувствовал себя героем настоящей войны. Он сказал об этом пастуху, на что тот ответил:
– Самые главные сражения происходят только внутри.
И опять Ваня ничего не понял.

– Ты победил не Крона, – объяснил пастух. – Ты победил свой страх.

 Эта мысль также была новой для мальчика. Раньше он никогда не думал о страхе, как о чём-то реальном. Не думал, что с ним можно бороться как с врагом, и теперь многое виделось ему иначе. Рассекая воздух, Ваня нёсся на своём велосипеде домой. Он был счастлив, как может быть счастлив только победитель.
 
– Тёёёма!– кричал он встречному ветру. – Я тебя не боююсь!

 А когда, нагруженная дачным скарбом, отцовская машина тяжело выкатилась со двора, и компания мальчишек собралась на обочине попрощаться, был среди них и Тёма, который вдруг показался Ивану совсем-совсем маленьким. Потом машина начала набирать скорость, и улица тоже уменьшилась. За ней уменьшились пасека, берег реки, и вот уже впереди развернулось огромное поле, но вскоре  исчезло и оно. Где-то там  пастух и Крон ещё не раз будут меряться своими силами.  Наконец, машина выехала на шоссе, чтобы влиться в поток одинаковых попуток, торопливо бегущих в город. Ваня с грустью смотрел в окно. "Прощай, лето. До свидания, Кулики…"

2022г.




корректура