Хрида

                Жил-был славный царь Додон.
                Смолоду был грозен он.
                И соседям то и дело
                Наносил обиды смело.
                «Сказка о золотом Петушке».
                А.С. Пушкин
                ***************************

                ХРИДА

                I
Соседи... Временные, постоянные – всякие. С одними бывает соседство дружеское, с другими – вражеское, с третьими – никакое, нейтральное. С четвертыми и знаться не хочется. Словно нет их…

Иные подолгу помнятся, другие – забываются. От третьих – рад бы не помнить, да въелось. У нас в Поселке, на Западной стороне, были разные соседи. Но все – семейные, в зрелом возрасте. У кого-то и родители пожилые и престарелые на иждивении, и дети малые. Одни – ровные в общении, как срезанный пенёк, другие, как американский флаг, звездно-полосатые: сегодня они все положительные и чудесные, знак качества и звезду героя вешать надо; а завтра вдруг словно какая-то кошка у них нагадила во всех углах – становятся вдруг вредными, как жук колорадский.

Вот одни такие соседи и были от нас с южной стороны: муж и жена. Были они оба насквозь деревенские, недоучившиеся по причине войны и вдобавок ко всему – бездетные. Как и большинство, рано пошли работать. Звали их Иван и Елена. Обычные с виду соседи. Для нас, детишек, они были тёткой Леной и дядькой Иваном. Хотя взрослые дядьку Ивана называли меж собой по прозвищу – «Алё». И если Елена работала на местном лесопильном заводике «Победа», то место работы дядьки Ивана для меня было покрыто тайной. Видно было одно: работал он «механиком-водителем» транспортного средства мощностью в одну лошадиную силу, заправлявшуюся овсом и сеном. Он все время куда-то уезжал: летом – на телеге, зимой по снегу – на розвальнях. Очень часто оставлял лошадь на ночь дома,  запрягая утром и уезжая на целый день. Чинил тут же, возле дома, телегу или сани, на крыльце занимался упряжью. Читал газеты по вечерам, курил из кисета махорку. Катал на телеге до угла пацанов. В общем – нормальный мужик. Но иногда в выходной, среди бела дня что-то случалось…

                II
…Блямкала лямка дверного замка, входная дверь соседского дома распахивалась, и на крыльцо выскакивала аккуратно одетая тетка Лена.

– Ой люди, рятуйте, убива-а-а-ю-ю-ю-у-т! – трагически, на высокой ноте тянула соседка, держа дверь открытой. Мы с Мишкой, игравшие под тополем, настораживались и смотрели на тётку…

– Ой, рятуйте-е-е-е, люди добрые-е-е-е! – она отпускала дверь, театрально вздымая руки и оглядываясь, бежала к луже, перегораживающей ей путь на другую сторону, и останавливалась.

– Ой-ёй-ёй-ёо-о-ой! – сокрушалась она. – Ой, люди-и-и-и! – продолжала она.
 
В раскрытые окна домов, дворы, огороды и сады набатом врывалось: «Вставайте, люди русские!..». Соседи спохватывались, бросали грабли, пилы, чугуны-ложки и выбегали наружу. В доме, где жила семья дядьки Ивана, нарастал шум…

…Шум в доме, сначала неясный, напоминавший передвижение мебели по полу, переходящий в лязг посуды, приобретал человеческую природу: сначала это было мычание, потом рассерженное рычание, потом в нем появлялись человеческие звуки. На крыльце, перед собравшейся на другой стороне лужи публикой, появлялось главное действующее лицо спектакля – дядька Иван, больше похожий на всклокоченного Бармалея. Лицо это начинало свой монолог, сопровождавшийся гипнотическим раскачиванием на ступеньках и словесными очередями, сплошь из бранных слов, из которых «сука» – было самое мягкое и литературное. Очереди, нацеленные на тётку Лену, сыпались без перерыва минут пять, а то и все десять. Тётка Лена, стоя у края лужи, ближе к зрителям, периодически апеллировала к ним и отстреливалась от мужа, вклиниваясь в его монолог:

– Нет, вы посмотрите на него! Опять где-то самогона нажрался! Я ему борща налила, хлеба нарезала, чистую постель постелила, а он меня за это матом кроет, морда неблагодарная!

– Шалава заборная, курва болотная!

– Что ты меня поливаешь грязями всякими, ты что, их из лужи нашей лакаешь, кобель борзой? Кто тебя учил таким словам, зараза этакая? Штоб ты ими подавился, охальник!

Устав от стрельбы по цели очередями, дядька Иван переходил к крупнокалиберным аргументам доказательства неправоты жены: зайдя в сени, возвращался с кухонной утварью и начинал методически метать её в чём-то провинившуюся тётку Лену, сопровождая каждый бросок словами:

– Сука!

– Курва!

– Лять!

– Ты зачем с-…-ла мои деньги!

– Положи на место!

– Люди-и-и! Да напраслину он, гад, на меня возводит! Не брала я этих денег, Иван! Не видела я их… – тонким голосом вопила тётка, уворачиваясь от скалок, чугунков и поварешек.

– Я их в комод положил! Вчерась! – взрёвывал не досчитавшийся денег, обидевшийся мужик и запускал в жену очередной скалкой.

– Люди-и-и-и! Зенки с утра залил и на меня накинулся! Как выпьет – мозги совсем теряет, – прилюдно горевала тётка Лена.

Группа сочувствующих соседок включалась в перепалку с нападающей стороной, накал страстей постепенно остывал, а уставший отбиваться от сердитых женщин Бармалей скрывался в доме, и минут через десять самый шустрый из нас, детишек, заглянув туда, сообщал:  «Спит!». Обычное полуденное представление заканчивалось. Люди начинали собирать разбросанную утварь, успокаивать соседку и заниматься прерванными делами.

                III
 …В этот памятный день события развивались иначе: лужа была подсохшая, только два глубоких желоба автомобильной колеи были наполнены густой грязью. Тётка Лена, "объявив тревогу", перемахнула колею и остановилась на другой стороне дороги, в "амфитеатре". Дядька Иван, исчерпав все нематериальные и материальные аргументы, вернулся в дом, вытащил оттуда подушки и сошел в "партер". Оттуда, через колею, метнул подушки в сторону жены. Подушки не долетели, упали в лужу. Постельные принадлежности были уже другой ценностью, и, бросив их в лужу, дядька Иван перешел незримую грань дозволенного.

Женщины-соседки взвыли, мужики озабоченно заворчали. Обычно в этом спектакле главные герои не затрагивали интересов соседей, и им в рамках "дозволенного" разрешалось спустить пар, но в этот день представление пошло по другому сценарию. Тётка заголосила уже обиженно, толпа зароптала. Отец, стоявший рядом с нами, детьми, решил, что пора положить конец безобразию, и направился к главному "герою". Выпалив в сторону жены обычную очередь из матерных слов, Бармалей вдруг закончил свою речь немного необычно. Добавив в конце своей ругани в адрес жены непонятное слово ХРИДА, он как бы добил её последним выстрелом. Тётка Лена поникла и горько заплакала…

Тут отец вышел из толпы зрителей.

– Ну что ж ты, Иван, совсем распустился! В конце концов, надо прекращать этот балаган.
 
Он направился к обиженному коноводу.
Тот, повернувшись к отцу, язвительно заметил:

– А-а-а-а, и ты сюда, гнилая антилигения! И жена твоя – …а! И ты – …а!– свирепо вращая налитыми глазами, ляпнул, не подумав сосед.

Отец, железнодорожник, построивший своими руками дом, ходивший за плугом, почему-то не любил слово «интеллигенция» и воспринимал его в свой адрес исключительно как обидное и бранное. Он был готов простить соседу пьяную болтовню, но тут прилюдно оскорбили его и жену. Мать его детей.

Не задумываясь, как в лучших традициях боёв «стенка на стенку», отец, правой рукой с разворота, влепил Бармалею в ухо. Того тут же закрутило («пошел верчиком», как потом вспоминала мать), и он, под одобрительный гомон зрителей, рухнул в лужу, посреди своих подушек. Придя в себя в грязевых ваннах, он отгреб подальше, к соседнему дому, выбрался на четвереньках на сушу и, поняв, что больше его бить не будут, молча скрылся в доме. Соседи выловили подушки, помогли тётке Лене собрать утварь и занесли все в дом.

Отец, на следующее утро собрав уличный комитет*, зашел в дом к Ивану. О чем там беседовали люди, не знаю, но то, что с тех пор уличные спектакли прекратились, – это точно. И удивительно, но мои родители с этими соседями жили без взаимных обид до конца дней своих.

Непонятное слово «Хрида», с которым в тётку Лену летели подушки, так и оставалось непонятым, пока однажды память не вытащила его из своих сундуков наружу. Я бросил его в недра Интернета…

 … Выяснилось, что по сути – это редко применяемое нелицеприятное слово, высказываемое женщине обиженным мужиком. Ничего нового, но разило тётку наповал. Бронебойное, наверное…


*Уличный комитет – орган территориального общественного самоуправления улицы, имевшей индивидуальную застройку.