Пусть кошмар уйдет

Глава 1. Их Дом

Они всегда сидели друг напротив друга. Одни-одинёшеньки за невообразимо длинным столом.

Брат и сестра. Никогда не ели, а просто смотрели друг на друга. Глаза пустые, как у мертвецов.

Казалось, они могли просидеть так целую вечность, если бы девушка не нарушила тишину:
— Ещё пудинга?

Но тарелки их были пусты.

— Нет, дорогая, я сыт, — ответил белёсый юноша.

Они будто разыгрывали сценку.

Такие разные! Девушка явно горячих кровей, с чёрными волосами и яркими, почти срастающимися у переносицы бровями. Сияющие мрачные глаза и лёгкий пушок под немаленьким, но таким славным носиком. Детская припухлость её черт была умилительна.  Благородная бледность кожи изумительно оттеняла густые волосы. Контраст этот был уникален и привлекателен. Кричаще алые губы будто кровоточили, и были, пожалуй, самым прекрасным элементом юного лица.

Брат — полное отсутствие растительности на лице, белые волосы. Этот удивительный, магический, лазурный свет волн дикого океана, когда на них падают первые лучи утреннего солнца — его глаза. Тонкие, хрупкие, андрогинные черты, отсутствие бровей и ресниц. Он бы если не мил, то крайне невинен на вид.

Высокий и худой. Сестра же — полновата и миниатюрна. Он мог говорить громко и истерично — голос девушки был самым нежным и спокойным на свете.  Он был неуклюжим, слегка даже дёрганым — сестра же его была размеренна и аккуратна, временами даже слишком. Тем не менее, каждый, кто видел их вместе, сразу понимал, что они родственники, причём близкие.

Их что-то крепко связывало — горе ли, счастье ли, кровные узы ли… навеки.

В комнате пахло стариной. Интерьер был дорогой, но вид его вызывал лишь неприятную дрожь: громадный деревянный стол, пыльные лампады, искусственные растения. Портреты давно умерших, несчастных людей — здесь бы покойников отпевать, а не трапезничать. В зале явно ощущалось присутствие смерти, от страха не каждый вошедший признался бы себе в этом.

Однако страх далеко не единственное и даже не первое чувство, которое испытал бы гость неуютной обеденной — эта комната пробуждала ещё и сильную грусть. Ужасную, непреодолимую. Как войти в кабинет давно умершего отца, как найти платье погибшей возлюбленной, как откопать давний подарок пропавшего без вести друга.

Неужели тому виной были лишь уродливые выцветшие цветы? Унылые старые картины? Древний лаковый стол или скрипучие стулья? А может, дело было в оранжеватом тусклом освещении?

Или в двух крайне бледных, молчаливых лицах?


Наконец, раздался звонкий звук приближающихся шагов. В зал ворвался, если не сказать влетел, румяный, широко улыбающийся юноша. Он ловко делал вид, что не замечает отвратительной атмосферы; а может и правда не замечал, настолько был толстокож и весел.

— О-о-о, боже! Наконец-то! — а затем ещё громче: — Наконец-то!

Толстокожий гость громко хлопнул в ладоши:
— Я вас было потерял! Признаюсь, потерял!

Он хихикнул и, достав бутыль вина, щедро наполнил свой бокал. Заливая белоснежную шёлковую скатерть, не переставал говорить:
— Возможно, мне не стоило пить?! Но с вами так скучно! Простите… б… — чуть икнув, — б-о-о-же, но, правда, так скучно. Ну, где хотя бы еда?

Поджав губы, игриво осмотрел хозяев.

— Опять нет? Вы же видите, я толстенький, мне надо много еды. А не кормите совсем.

Он расхохотался.

Одинокий смех эхом разлетелся по гигантской обеденной. Даже румяному толстячку стало не по себе.

Почувствовав это, Эсмеральда, черноволосая красавица, всё же мягко улыбнулась гостю.
Это мигом воодушевило его. И весельчак продолжил:
— Вот я одного не пойму, — икнув, — вот я использую пудру. Да, я мужчина, и я делаю это. Я укладываю волосы гелем. И, господи прости, иногда подкрашиваю брови, ресницы. Мажу губы бальзамом. А вот ваш братец? М, Кай?

Кай же ничего не ответил, выглядел при этом крайне жутко; ведь ещё сильнее побледнел.

Толстячок, однако, не унимался:
— Ну, Кай, подкрасил бы ты хоть ресницы? При такой-то сестре? — щедро отхлебнув вина. — Или я не прав?

Эсмеральда улыбнулась чуть шире. Глаза её пылали.

— Да я просто чертовски пьян, — гость допил вино. — Просто с вами чертовски скучно.

Как ответственный хозяин Кай вызвался проводить шатающегося гостя до комнаты.

Они шли по длинному коридору, которому, казалось, не было конца. Одна стена, выходящая в сад, представляла собой огромные панорамные окна: высоченные и царственные. Через их стёкла просачивался, играя бликами, синий магический ночной свет. Такой волшебный, но такой неуютный. Он озарял их путь.

Гость всё болтал без умолку:
— Да, я хотел чего-то необычного. Да, я хотел чего-то новенького и, так сказать, с душком старины. Я специально тогда мужика в лесу спросил… э-э-э… мужика, который пас овец, я спросил — где остановиться, брат? Только не отель, я сказал, не гостиную, мне что-нибудь в духе, в духе, в настоящем древнем этой ж-у-у-у-ткой дереву-ш-ш-ш-кии… Э-х-х, он мне и сразу и выдал. Т-а-а-к жутко улыбнулся тогда. Но уж не жутче, чем у вас тут! Ха-ха! Ты не обижайся только, братец? Так я сразу и подумал, что это всё, постановка, иль вроде того? Что вы будто бы сценку разыгрываете? И домище этот? Ну не замок ли? А если не постанова, то что же это тогда? А-а-а? А-ха-ха-ха. Страшно тогда и подумать… Не съедите ль вы меня? А-ха-ха-х… братец…

Они остановились у комнаты гостя. Кай так и не изменил своего лица.

— Кай, ну скажи мне хоть что-нибудь, ну, Кай?

— Уходи.

Толстячок грустно опустил глаза:
— Я тебе совсем не нравлюсь, да, Кай? А твоя сестрица подружелюбнее будет. Такая ласковая девушка. Как же вы с ней не похожи… Но ты мне тоже нравишься, Кай. Вы мне оба нравитесь. Мне почему-то вас до ужаса жалко, Кай.

— Уходи, — Кай скривился, будто в судороге.

Хихикнув, гость ушёл в свою комнату, надеясь сладко уснуть.


Не стукнуло ещё и двух часов ночи, как раздался его первый вопль. Истеричный, с надрывом. Он начал кричать раньше, чем следовало; ведь хозяева ещё даже не начали своего представления.

Эсмеральда лишь только вступила в мистический лунный коридор; а гость уже валялся в судорогах на полу, размазывая по мрамору пот и слюни. Несчастного так напугали и изумили одни только звуки, одни только предвестники истинного появления хозяев дома.

Эсмеральда, прогнившая и ветхая, склонилась над несчастным; обдавая его тошнотворно-сладковатым зловонием смерти. Подняв взор, некогда ещё румяный юноша увидел молочные полузакатившиеся глаза и приоткрытую челюсть с синим, разлагающимся языком; после этого он бросился бежать.

Падая и плача, он наткнулся на Кая. Казалось бы, нормального. Кай стоял перед гостем, как и прежде, со своим спокойным, восковым лицом — ни тени ухмылки, ни тени раскаяния. Тогда испуганный юноша хотел было вцепиться в плечи хозяина дома, хотел было взмолиться о помощи; но состояние тела Кая тут же изумило его.

Плечи такие мягкие, влажные, как болотистая тина… Пальцы вмиг провалились, погрузились в них, соприкоснулись с костями… Гость было уже вновь начал вопить, но его ждало нечто более пугающее: пальцы, погрузившиеся в гнилую плоть Кая, вдруг наткнулись и на нечто живущее в нём, движущееся. Гладкое, суетливое, очень быстрое.

Жуки.

Несчастный отступил от Кая, нервно отряхивая мокрые пальцы. Рот Кая теперь уже был широко разинут, так, что кожа у бледных губ едва не надрывалась; светло-голубые глаза закатились в мучительном надрыве; а из раскрывшегося, словно разрезанного живота лезли волны жуков, чёрных, блестящих и крупных. Поток жуков этих усиливался, казалось, с каждым мгновением. Они струились уже и изо рта Кая, и из ушей, даже из ноздрей. Один жучок помельче силился отодвинуть чёрными лапками глазное яблоко, но у него всё никак не получалось прорваться наружу из прогнившего тела.

Гость же, пребывая уже на грани безумия, начал хихикать сквозь слёзы и истерику. И тогда, не щадя бедного юношу, Эсмеральда быстро обхватила его тонкими, лишь на вид хрупкими руками покойницы. Своеобразно обнимая гостя со спины, Эсмеральда, как могла мутными глазами, подозвала Кая и тот, слегка, впрочем, помедлив, прижался к юноше спереди — так они сдерживали трепыхающегося посетителя минут десять, пока тот не был окончательно обглодан лишь на вид безобидными насекомыми.



— Ещё чаю?

— Нет, дорогая.

Они вновь сидели одни в огромной обеденной. И вновь их тарелки были пусты. В фарфоровых чашках, однако, был горячий чай.

Эсмеральда чуть смочила губы в ароматной жидкости, затем изящным жестом поставила чашку на блюдце.

Она внимательно наблюдала за братом.

— Кай, дорогой, ты в порядке? — наконец, вымолвила девушка.

Кожа над глазами Кая трогательно напряглась, он грустно сдвинул белёсые брови.

— Иногда мне жаль, что мы не можем иначе.

Эсмеральда мягко улыбнулась. И, поймав потерянный взгляд брата, пояснила:
— Клопы, клещи, комары не переживают ведь, что не могут иначе. Возможно, сравнение с насекомыми не слишком приятно, но суть не в их мерзком воплощении, а в том, дорогой Кай, что существу нет смысла стыдиться своей природы. У нас никогда не было выбора, — на последних словах Эсмеральда уже не улыбалась.

Кай не отводил проницательных глаз с лица сестры, которую так уважал. Лицо его уже не было восковым, казалось, юношу что-то терзало.

— Но, Эсмеральда, — он слегка замялся, — что, если мы просто перестанем?

Тут Кай, наверное, бы покраснел, если бы мог.

Эсмеральда тоже слегка смутилась, но ненадолго. Свет её черных глаз по-прежнему был снисходителен:
— Мы не умрём, Кай. Просто будем страдать, даже больше, чем сейчас. Хоть это и сложно представить.

Девушка прерывисто выдохнула:
— Ох, Кай, если бы мы только могли умереть…

Брат быстро подошёл к сестре и крепко её обнял.


Глава 2. Алан


— Это место забыто Богом и Сатаной, — выругался Алан, споткнувшись об неудобный порог.

Его лицо сморщилось от лёгкой, но раздражающей боли — не упав, он всё же сильно ударился коленом. Прекрасное лицо его чуть покраснело, а взлохмаченные волосы прилипли к потному лбу, прикрывая глаза.

С истеричной усмешкой Алан убрал пушистые пряди. Этот обычный жест в его исполнении был преисполнен элегантности, даже женственности.

Выдохнув, со второго раза он смело и уверенно зашёл в заведение.

Владелец бара встретил Алана суровым взглядом. Хозяин пивнушки был трудолюбивый, сильный и так много переживший человек. Его отёкшее лицо и мешки под глазами отражали боль от потери самых близких, высвечивали бесконечное число бессонных ночей.

Вскоре он уже ворковал вокруг обаятельного светловолосого посетителя:
— Ещё тёмного, малыш?

После таких слов в адрес Алана даже бармен не смог сдержаться и удивлённо взглянул на владельца.

Алан же лишь пододвинул стакан, не прекращая лучезарно улыбаться.

— Благодарю, — затем, отхлебнув, поспешил добавить, — как же атмосферно тут у вас, а.

И был совершенно искренен.

— Много где уже успел побывать? — владелец не смог сдержать ответной улыбки.

Алан сделал ещё один большой глоток пива:
— Только на природе. Уже скоро три недели, как скитаюсь. И вот, когда на заднице ни одного живого места от укосов насекомых не осталось, решил, что пора бы мне в цивилизацию. К людям, так сказать.

Хозяин заведения тихо рассмеялся, зажмурившись, как ребёнок. Он словно стеснялся своего смеха и хорошего настроения.

— Кстати, не подскажете местечко какое? Дом для постояльцев или, может, знаете людей, кто бы мог принять за небольшую плату? — светлые глаза Алана, как всегда, заигрывали с собеседником тёплой, мягкой иронией.

— Нет, малыш, в этом я тебе не помощник. Тут с этим непросто. Насоветую сейчас… Края тут хоть и редкие на красоту-то, но опасные. Опасные, ох, это мягко говоря, — на этих словах руки владельца задрожали чуть сильнее обычного.

— Ну что ты его пугаешь! — тут уже и бармен ввязался в разговор, очевидно заинтересованный новой яркой персоной.

— Нет так нет, — Алан залпом допил стакан и громко поставил его на липкую столешницу.

Отодвинувшись от барной стойки, лениво осмотрел бар. Взгляд его, слегка мутный, плавно скользил по мебели и лицам — крепкое пиво давало о себе знать.

Завидев себя в отражении грязного, заляпанного зеркала паба, Алан не смог сдержать самодовольной ухмылки. Ведь из зеркала светилось редкой красоты лицо, из зеркала заигрывал симпатичный, такой славный молодой мужчина.

— Я подскажу.

Чуть подвыпивший Алан заторможенно обернулся на хриплый голос.

Позади него стояла милая пожилая дама, на первый взгляд вид её не вызывал опасения, напротив — успокаивал. Что может быть безопаснее худенькой старушки? Тонкой рукой она осторожно опиралась на стул, другой — протягивалась к барной стойке. Алан поспешно отодвинулся, позволяя женщине подойти ближе.

От неё странно пахло, будто из театральной гримёрки — старыми, запылившимися тканями, несвежей пудрой, красками и воском. Алан внимательно рассматривал её одежду, укладку и черты лица, пока дама выбирала напиток.

Заказав себе пива, она вновь посмотрела на него — глаза в глаза. Их лица находились так близко, что носы почти соприкасались.

Тут Алану стало не по себе.

Не из-за слишком близкого контакта с незнакомым человеком, а по иной причине, которую он сам затруднялся отметить.

Глаза дамы были словно за пеленой — вероятно, какая-то старческая болезнь. Очень бледная. Вся в чёрном, подчёркнуто элегантная, как с похорон. И в таком неподходящем месте.

— Не смущайтесь, — она благородно улыбнулась, как это умеют богатые пожилые женщины.

— Я Алан.

Дама замерла, как в трансе, бордовые губы её чуть подрагивали.

— Неважно, кто я, — и, осушив немаленький стакан в два глотка, она дополнила: — важно, что я могу тебе предложить.

Алан же только сейчас заметил, что бар был совершенно пуст. Ни владельца, ни юнца-бармена, ни шумной группки выпивших друзей в углу. Ему вдруг стало дурно от выпитого, голова закружилась; стало неловко за своё состояние.

— Можете подсказать, где пожить? — Алану всё же удалось изобразить свою фирменную широкую улыбку.

— Да, я знаю. Если ты любишь необычные места, красивые дома, — тихо сказала дама, почти шёпотом, поправляя тёмно-вишнёвые волосы с проблесками седины.

Она явно флиртовала.

Но Алану было совершенно негде жить, и он, ловко увернувшись от женских чар, прямолинейно высказался:
— Красивые — некрасивые, не столь важно. Я сразу заплатить не смогу, вот в чём беда. Через неделю только. Если так можно, то я готов хоть в поместье Графа Дракулы заселиться. Честное слово.

Дама в чёрном тихо рассмеялась.



Сквозь чёрные ветви, сквозь мокрые листья; получая сильные, хлёсткие удары по лицу и плечам; быстро, торопясь, в суете; спотыкаясь и ругаясь на жизнь и Бога.

Алану этот маршрут напомнил юношеские пьянки, когда теряешься в лесу и уверенно бежишь домой, рискуя жизнью. И лишь эти мысли, эти воспоминания воодушевляли несчастного, пока он старался поспеть за таинственной незнакомкой.

Пожилая дама в элегантном чёрном одеянии передвигалась с удивительной скоростью и ловкостью — как дикая кошка перепрыгивала через канавы и лужи, совершенно не скользила по влажной траве и искусно избегала ударов коварных ночных веток.

Алан периодически терял её из виду, что очень пугало его, ведь из глубокой лесной чащи сам он вряд ли бы нашёл выход. Однажды споткнувшись, он почти запаниковал, но тут же заметил спасительный вихрь её красных волос чуть вдалеке — и побежал за ним, как за факелом.

Они долго пробирались в этой враждебной, сырой, дикой тьме по глухому лесу. И когда Алан стал уже размышлять о том, а не безумна ли добродушная старушка, перед ним восстал величественный замок-дом.

Алан невольно поморщился — здание производило ужасное впечатление. Уставший, напуганный и злой, он тяжело дышал. Из мокрого рта шёл едва заметный пар, волосы облепили осунувшееся лицо, грудь быстро вздымалась.

Как человек сильный, он поддался раздражению и злости, забыв про страх. Когда он оказался внутри неуютного здания, то лишь сердито скинул с себя мокрую куртку — прямо на бархатный диван, — и вызывающе взглянул на Хозяев.

И, конечно, сразу растерялся. Захотелось поднять одежду и извиниться. Перед ними стояли воспитанные, аккуратные, сдержанные люди. С идеально ровными спинами — как куклы. Аристократы.

Он посмотрел на пожилую леди, но вид её отнюдь не успокоил Алана. Виной тому их долгий маршрут или неприятное освещение, но сейчас она совершенно очевидно выглядела безумной — нездоровое сияние покрытых пеленой глаз, красные пряди, жалко облепляющие дрожащую маленькую голову, нервно поджатые губы. Тёмная помада была размазана по впалым щекам, лбу и даже носу.

Алан сам не заметил, как протянул женщине свой насквозь мокрый, ледяной платок, неловко улыбаясь.

 — Здравствуйте, я Алан, — выдавил он чуть погодя, повернувшись к Эсмеральде и Каю.


Горячий, нервный и потный — от него даже ощущался жар, — Алан буквально оживил похоронную столовую, в которой до его прихода было так чертовски неуютно. Эсмеральда, Кай и худая леди слегка даже возмутились столь внезапному и наглому посягательству на привычный им гробовой покой, но вскоре покорно размякли от чар харизматичного блондина.

Чёрные глаза Эсмеральды сияли особенно жадным блеском, когда она, совершенно не стесняясь, следила за каждым движением гостя. Кай был слегка удивлён и растерян, наблюдая за сестрой. Раньше он её такой не видел.

Алана же сперва смутил странный привкус еды, но вскоре он совершенно расслабился. Лениво развалился на раритетном скрипучем стуле и весело оглядывал новых знакомых.

Несмотря на то, что блюда были словно восковые, а скатерть сильно запылилась, Алан чувствовал себя комфортно. Он даже был воодушевлён. Вёл себя, как слегка подпитый, приятный человек — оригинально, уместно шутил, задавал интересные вопросы и делал много искренних комплиментов.

В первые полчаса застолья Алан не сводил глаз со знойной Эсмеральды, но вскоре попытался переключиться на Кая — не вышло. Безбровый, тихий и сегодня как-то по особенному робкий, Кай ни разу даже взглянул на гостя. Могло показаться, что юноша недоволен новым постояльцем или что сильно смущён, но в действительности Кай был глубоко расстроен. Об этом говорили морщинки напряжения между светлыми, едва заметными бровями. И поджатые бледные губы, и его бегающий, влажный взгляд.

Красноволосая дама, как выяснилось, её зовут Эмеран — и она строго запретила сокращать её имя — явно была довольна тем, что проводит вечер в такой компании. Ей быстро удалось сбросить след помешательства со своего облика, она вновь игриво посматривала на Алана, который ей во внуки годился; и даже время от времени гладила его мускулистую руку. Дождь усилил странных запах её тела, но она не знала об этом, поэтому без конца весело смеялась и рассказывала одну историю за одной. Эмеран мало общалась с Эсмеральдой, а Кая и вовсе не замечала, центром её внимания был — Алан.

Маленькие реснички её нервно трепетали, рот приоткрывался, когда она смотрела на него.

Наконец, она сказала:
— Вот, Алан, я вынуждена оставить Вас.

Эсмеральда и Кай, очевидно, прощания не заслуживали.

Подрагивая своим тонким, хрупким телом, леди неловко поднялась. Она постаралась поправить свои пряди — волосы так и остались прилипшими к лицу. И тут, словно впервые вспомнив про макияж, Эмеран начала искать помаду. Искала долго и нервно. А в итоге попросту истерично отбежала от стола.

Её догнал Алан.

— Постойте, что-то не так? — он тепло улыбался, почти смеясь.

Осторожно коснулся костлявого плеча, мягко заглядывая в мутные глаза.

Эмеран так и замерла. Никогда она ещё не была так похожа на восковую фигуру. За доли секунды женщина, казалось, постарела лет на десять. Щёки её будто ещё сильнее впали, взгляд стал совсем потерянным, губы превратились в едва заметную дёргающуюся ниточку.

— Ох, Алан, просто дайте мне уйти! — завопив, женщина унеслась в приоткрытые двери во мрак ночи, в дождь и холод.

Последнее, что видел Алан — вихрь её кровавых волос и бледные тощие кисти, мелькающие во тьме.



Кай вызвался проводить гостя до комнаты.

Они шли по длинному коридору, которому, казалось, не было конца. Через стёкла просачивался, играя бликами, синий магический ночной свет. Такой волшебный, но такой неуютный. Он озарял их путь.

Кай указал на дверь спальни.

— Спасибо, — сказал Алан, замешкавшись, — по поводу оплаты завтра обсудим?

Кай пронзительно посмотрел на нового знакомого. Взгляд хозяина дома был невероятен — сияющий, глубокий, грустный. Грудь его вздрагивала, плечи были устало опущены. Он был похож на покинутого ребёнка. И не мог не вызвать сопереживания. Алан еле сдержался, чтобы не обнять его.

— Оплата… оплата… — дыхание Кая прерывалось, — да, завтра.

Он впервые улыбнулся Алану. Невинной детской улыбкой. И сразу же ушёл.

Алан же дёрнулся, стремясь догнать; ему показалось, что он увидел в глазах Кая слёзы. Но постоялец всё же одумался, боясь показаться излишне навязчивым, и удалился в свою комнату.


Глава 3. Знакомство


Алан проснулся и сразу почувствовал себя средневековой принцессой — он возлежал в неимоверно гигантской кровати, которую обрамлял балдахин из драгоценного шёлка. Приподнявшись и потянувшись, Алан улыбнулся холодному солнечному свету, который тускло пробивался сквозь толстые стёкла длинного и узкого окна. Ставни его были раритетными, величественными, массивными.

Комната явно не соответствовала статусу гостя, но его это очевидно не смущало. Обнажённый, он разгуливал по своему «номеру», не спеша рассматривая интерьер.
На столе располагался фарфоровый сосуд, из которого пахло мёртвыми цветами. Белоснежный, он был украшен танцующими синими нимфами. Алан, не будучи ценителем искусства, всё же смог прочувствовать всю уникальность изделия и минут десять внимательно его изучал.

Затем его внимание привлекло золотое зеркало — огромное, как почти всё в этой комнате. Вдоволь налюбовавшись собой, Алан изучил и драгоценную раму. На близком расстоянии можно было заметить, что её узор также представляли хрупкие, грустные нимфы, нежно обнимающие друг друга, словно в исступлении.

Вскоре, в дверь постучали.   

Алан почти пропустил завтрак.   



Эсмеральда не спеша разливала в чай в светло-голубые позолоченные чашки.

— Мы уже подумали, что вы там умерли, Алан, — она рассмеялась, — С вами весь распорядок дня, так полагаю, будет иным.    

Гость смущённо опустил глаза, постарался пригладить растрёпанные волосы. С этими аристократами он чувствовал себя таким нелепым, неаккуратным, неотёсанным.

— Не все встают с пением птиц, сестра, — улыбнулся Кай, сегодня он выглядел значительно лучше.

Втроём они приступили к распитию ароматного чая. Алана, конечно, расстраивало полное отсутствие еды; но, ещё не заплатив, он не смел и заикаться по этому поводу.

Он заметил знакомые силуэты на сервизе.

— Опять нимфы, — выдал он, ощущая некую неловкость молчания.

И Эсмеральда, и Кай одновременно взглянули на Алана, и ему стало жутко страшно — так, что ноги затряслись. Они сделали это пугающе одновременно, словно бесчувственные насекомые; а глаза их были холодно-удивлённые, будто хозяева дома забылись и не успели надеть свои дружелюбные маски.

Первой опомнилась Эсмеральда:
— То есть, Алан?

Она уже улыбалась, но один из уголков рта был приподнят как-то неестественно, придавая лицу напряжённое, судорожное выражение. И глаза её светились ярче обычного.

— Эти нимфы всюду, — помимо страха, Алан ощущал и стыд. Его уши горели.

Возникла очередная пауза, которую аккуратно прервал Кай, попросив Эсмеральду принести ещё немного сахара. Сам он якобы не помнил, где тот лежит.

С уходом Эсмеральды Алану стало ещё более неловко. Не спеша отпивая безвкусный чай, он старался делать вид, что не замечает синего, сосредоточенного взгляда хозяина дома.  Кай будто изучал его лицо, руки, чувства, стеснение.      

Наконец, Алан не выдержал:
— Я часто говорю что-то не то.   

На что Кай сочувственно улыбнулся:   
— Может, прогуляемся? У нас красивый сад. 



— Наверное вы переутомились. Через что вам пришлось пройти вчерашней ночью? Ох, эта неугомонная Эмеран. Некоторые люди всю жизнь остаются детьми, — Кай, печальный, мягко касался распустившихся бутонов, неспеша проходя мимо них, — Я бы хотел быть, как они.

Алан любовался его лицом. Он никогда ещё не видел такого утончённого профиля: грустно-вздёрнутый тонкий нос, аккуратные, чётко-очерченные бледные губы, овальные глаза на пол лица. Как забытая в театре кукла — потерянный и несчастный клоун, не хватало только грима.

Алан чувствовал, что Кай врёт; и что Кай устал врать. Оставалось неясным — о чём и почему. Он разыгрывал сценку, и Алан силился понять — какую.

— Нет, я славно отдохнул.

Перед ними предстал пышный куст, усыпанный лазурными цветами. Гибкими стеблями они оплетали друг друга, словно в отчаянье — но Алан не решился озвучить мысль об их сходстве с нимфами.

— А вам через что пришлось пройти?

— Что? — Кай чуть повернул голову. 

Алан сказал первое, что пришло в голову, чтобы вывести хозяина дома из раздражающего воскового спокойствия. Но выражение лица Кая поразило его.

— Хотите продолжить чаепитие на улице? — они услышали нежнейший голос Эсмеральды.

И поскольку Кай так и стоял, подобно статуе; ответить пришлось Алану:
— Да, так даже лучше.

Действительно, находиться с этими двумя на улице было куда приятнее, чем в особняке. Здесь же, даже в собственному саду, они будто теряли часть своей силы, больше не могли оказывать того гнетущего давления.    

Поэтому, расположившись с кружками прямо посередине светлой, прекрасно освещаемой беседки, новые знакомые будто поменялись ролями — Алан весь воодушевился, искренне заулыбался и расправил плечи, будто осмелев; а Кай с Эсмеральдой ещё сильнее побледнели и, слегка прижавшись к друг другу, стали смотреть чуть исподлобья.      

Алан в одиночку выпил почти весь чай. Лениво поддерживая вялотекущий светский разговор, он без стеснения, внимательно рассматривал лица собеседников: оба такие очевидно несчастные, но страдание в них отражалось совершенно по-разному.

Эсмеральда, пылкая и сильная, проявляла свою боль в твёрдости характера. Твёрдость эта могла приобретать и форму агрессии, Алан был уверен.
Кай же, куда более прямолинейный и простой, не смог выработать такого защитного механизма, и поэтому терзание на его лице проявлялось куда более явно — в виде растерянности, разочарованности, полного непонимания происходящего. Долго изучая его лицо, Алан пришёл к выводу, что Кай очень похож на человека, только что потерявшего память и осознающего этот факт.

Когда они, наконец, допили чай, Алан заявил, что хочет ещё немного прогуляться по саду — погода была изумительная. Хозяева напряглись. В особенности заявление не понравилось Эсмеральде.   

Алан даже растерялся.

— Нам необходимо обсудить с вами условия оплаты, мы не можем допустить, чтобы вы так просто ушли, — с холодной вежливостью пояснила девушка.

После чего все трое проследовали в дом.

Когда они оказались внутри, Алан заметил, что хозяева как-то очень спешат, явно идут быстрее обычного, двигаясь при этом крайне неестественно. Редкие солнечные лучи освещали их стремительно удаляющиеся спины. Вдруг Алану показалось, что Эсмеральда будто щиплет Кая за бок, при этом рука её выглядит совсем жутко — значительно худее, темнее, чем обычно.

Озадаченный, Алан, слегка замедлил шаг, и внезапно вспомнил, что оставил кое-что очень важное прямо в беседке. Свой пистолет. Подарок бывшей возлюбленной, он всегда носил его с собой! Воспылав невообразимой злобой на самого себя, он вцепился в волосы, а затем с бешеной скоростью помчался к выходу. Лишь бы пистолет был на месте — молил он, пока бежал по мрачному коридору.

У выхода Алан испытал странное чувство; когда только нога его ступила за порог, что-то шершавое и грубое будто коснулось его затылка, ещё и сильный поток ледяного ветра полоснул по спине. Но у Алана не было времени на размышления по этому поводу, для него сейчас не было ничего важнее того, чтобы найти ценный талисман.
 
И обнаружив пистолет под скамейкой беседки среди густой травы, Алан буквально обнял его, чуть не плача. Когда горячо любимая подруга подарила ему этот подарок, она сказала, чтобы Алан использовал его только по назначению — для защиты собственной жизни, но не для насилия. Она сказала, что это символ её любви. Она сказала, что, когда умрёт, душа её вселится в это оружие и будет оберегать Алана от всякого рода нечисти, а если будет нужно — от целого мира.   

Алан так ни разу и не стрелял из него. Лишь хранил в память о первой любви.

Приблизившись к особняку, он заметил странную картину. Кай и Эсмеральда. Из-за полумрака их лица были едва видны. Запылённое мутное окно ещё больше искажало силуэты, но даже так, с их телами явно было что-то не то. Алан не мог понять, что именно. Слишком тонкие, слишком тёмные..? Эсмеральда держала Кая за плечи и явно кричала на него. При этом рот её раскрывался неестественно широко. Кай же безвольно дёргался от каждого движения рук сестры, скорее всего, ничего не говоря. Затем он крепко обнял её. Свет в комнате сразу погас.      

Алан неспеша приблизился ко входу и постучался. Ему не открыли. Он стучался ещё раз десять на протяжении двадцати минут.

Пробежав до беседки, он обернулся в сторону особняка и обратил внимание, что во всех окнах дома — кромешная тьма.

Воодушевлённый тем, что не потерял драгоценный пистолет, Алан решил, что просто погуляет по окрестностям до позднего вечера, а затем вернётся к ужину — хозяева, вероятно, разругались по причине того, что Алан так и не заплатил. Кай, скорее всего, прикрывает его, дурака, а Эсмеральда более расчётлива и серьёзна в подобных вопросах, вот в чём беда — решил Алан. 

Начав свой маршрут с лесной тропы, Алан предался размышлениям, откуда же ему взять деньги, раз такая история. Может предложить им оплату натурой? Или мыть посуду? Наняться садовником? — он тихо разговаривал сам с собой, играя с пистолетом и весело посмеиваясь.   

Вскоре он заметил яркий свет, пробивающийся сквозь плотную толщу высоченных деревьев. Не сомневаясь, Алан устремился к этому сиянию. Так, он вышел на гигантскую поляну. Простор был просто невероятный — конца и края не видно.   

Алан решил пробежаться — энергия так и рвалась изнутри. Осторожно придерживая кобуру, он, как ребёнок, играл в окружении алых цветов. Прыгая и имитируя сражение с воображаемыми врагами, вскоре он завалился на спину, случайно споткнувшись. Он широко раскинул руки, от радостной улыбки щёки уже начинали болеть; Алан сладко зевнул.   

Чуть приподняв голову, он не смог сдержать восхищенного вздоха: бескрайнюю алую поляну осторожно ласкали бархатные солнечные лучи, небо было вызывающе насыщенно-синим. Такой изумительный контраст.

— Никогда не думал, что красный с синим так хорошо сочетаются, — хрипло прошептал Алан перед тем, как крепко заснуть.       



— Заснул и видишь сны. А не боишься не проснуться?   

Алан в ужасе подпрыгнул, сразу схватившись за кобуру.

Перед ним стоял очень пожилой мужчина лет семидесяти с бородой до пупа и, казалось, полуслепой. На голове его был странный, чуть смешной колпак — как у гнома или шамана. Одежда была словно соткана из старого ковра — под бархат, в золотистых узорах и символах, а также с множеством потёртостей и пятен. 

Огромное количество морщин покрывало лицо незнакомца. Алан не мог понять, куда смотрит старец, злится или настроен дружелюбно — настолько были прищурены его глаза.

— Известно, что, когда маков очень много, их аромат усыпляет человека или животное, и, если заснувшего вовремя не отнести в другое место, он может так и не проснуться, — пролепетал старец.

— Что за бред, — выдал Алан, сонный, не подумав.

— Конечно, бред, — весело рассмеялся незнакомец, демонстрируя немногочисленные остатки зубов.

Затем он будто предпринял некоторое усилие и раскрыл глаза чуть пошире, желая рассмотреть Алана. Он внимательно изучил его с головы до самых стоп.

— Вы, наверное, заметили, молодой человек, что здешние места очень красивы. Будто не от мира сего. Как во сне. Не так ли?

— Так, — ответил Алан, прокашлявшись. Он всё ещё был напуган. 

— Ага-а-а, — скрипуче протянул старец, жутко улыбнувшись, — но, если бы здесь было безопасно, от людей бы продыху не было. Так эти места себя и охраняют. Своей враждебностью.

— Не заметил враждебности, — холодно сказал Алан, демонстративно осматриваясь.

Своим видом он хотел показать, что вспоминает, с какой стороны пришёл, и уже собирается уходить. 

— И вы здесь надолго не задержитесь, Алан.

— Извините? — остатки приятной сонливости и детской весёлости покинули Алана в одну секунду.   Лицо его мигом изменилось, уголки губ чуть опустились, между бровями появилась напряжённая морщина.   

Старик снова рассмеялся. Но Алана уже не пугал странный незнакомец, скорее вызывал раздражение и злобу. Алан положил руку на кобуру, смех сразу прекратился.

— Вот так, сразу? Из-за пары неловких шуток и присказок? — старик тоже стал чрезвычайно серьёзным, лицо его, уже суровое, потеряло прежнюю комичность, приобрело враждебные, пугающие черты.   

Старик стал окончательно похож на опасного, безумного бездомного. Атмосфера накалялась, Алан был очень напряжён. 

— Знаешь, блондинчик, если бы я не знал, что тебе ещё предстоит повеселить здешних ребят, я бы сам с тобой разделался,— дед уже окончательно скривился, у шамкающего рта выступила коричневатая слюна, а из-за сильно сморщенного лба глаза совсем скрылись под складками нависшей кожи.

— Ребята? Вы о ком это? — только и смог выдавить Алан, вспоминая, что пистолет не заряжен.   

Старик чуть приободрился: 
— О, голубок. Ты скоро узнаешь их. Это будет роковая встреча. Огонь и лёд. Женщина и мужчина. Сестра и брат. Два родственника… Одно проклятье. Ты никогда не забудешь моих слов, ты будешь вспоминать и плакать, пытаясь выбраться…

— Эсмеральда и Кай что ли? Я только от них. Они поссорились там, и я решил прогуляться. Чтобы не нагнетать, — Алан решил сменить тон на более дружелюбный, так как надумал, что в потрёпанных штанах деда вполне могло быть и холодное оружие.

Дед же молчал секунд десять, а затем, предприняв невероятное усилие, вновь чуть приоткрыл затёкшие глаза и так и вылупился на Алана:
— Только от них?    

Алан не знал, что и ответить:
— Решил прогуляться, говорю же. Обратно бы дорогу только найти. Надеюсь, примут, а то мне есть нечего.      

После последних слов Алан поморщился, понимая, что брякнул лишнего. Ни к чему ведь всем подряд знать, что он без денег и заплатить ему абсолютно нечем.

Старик же не переставал удивлять своей мимикой. Его рот приоткрылся, при этом ярко-розовый, как у младенца, язык чуть высунулся наружу. Он выглядел, как человек на грани припадка, и Алан чуть осторожно отступил назад.

— Надеюсь, примут? — визгливо спросил странный незнакомец и начал бешено хохотать, задыхаясь и захлёбываясь. Он давился собственной слюной, слезами, кашлял и хрипел.

И вот, Алан было уже подумал, что старик сейчас помрёт, как тот притих. Выпрямился.

— Вы про тот особняк? Похожий на замок? Оттуда вы?  —  спросил незнакомец, как ни в чём не бывало. Совершенно спокойный.

Он указывал куда-то за спину Алана, но тот не стал оборачиваться, зная, что там, вдали, за верхушками деревьев виднеется пурпурно-выцветшая крыша дома Эсмеральды и Кая:   
— Да. Оттуда. 

Они простояли секунд десять молча. Алан не мог понять, смотрит старик на него или на особняк, настолько малы были щели его заплывших глаз.

Наконец, незнакомец улыбнулся:   
— Так возвращайтесь же поскорее, Алан. Они уже заждались вас. 



Алан пребывал в крайне подавленном, мрачном состоянии духа, пробираясь сквозь мерзкие влажные ветви голых деревьев. Старик напугал его, от этого было стыдно — какой-то старых хмырь в потрёпанной одежде, а столько ужаса нагнал. Как только незнакомец убежал, Алану стало жутко от пребывания на поле и он, словно слушаясь совета старика, поспешил обратно к Эсмеральде и Каю.   

Наверное, они уже помирились. А если нет? Если потребуют денег? — переживал Алан. Одежда его промокла от пота и от сырых ветвей. Живот болел от голода, ноги начинали постанывать от долгой ходьбы.

Он шёл, низко опустив голову, медленно переступая через различные лесные препятствия — суки, кучки вороха. В лесу было много трупов животных. Но Алана это уже не пугало. Как не пугала его и мысль о том, что он, казалось, потерялся. 

Так, сперва явно видневшийся дом Эсмеральды и Кая постоянно куда-то исчезал, словно прячась за тонкими и длинными деревьями. Потом он вновь появлялся на горизонте иногда ближе, а иногда и дальше, чем был до этого. Алан устал переживать и решил просто довериться судьбе, куда заведёт, туда заведёт. Не умру же я, в конце концов — думал он. Рука его при этом постоянно лежала на гревшей сердце кобуре.

— Алан!

Он дёрнулся. В леденящем ужасе обернулся. Затем ещё раз.      

Уже стемнело. Лес был враждебен в своём влажном, туманном облике. Мрак наступал, до пришествия ночи оставалось совсем немного. 

Алан уже было подумал, что ему показалось — так он устал, вымотался, глубоко ушёл в свои мысли.

Как вновь:
— Алан!

Остановившись, он вновь стал оборачиваться, уже внимательнее всматриваясь в окружавшую его темноту. Никого.   

— Алан! — хриплый, жалостливый голос.   

— Твою мать! Где ты? — яростно выругался Алан. 

И тут, он додумался посмотреть чуть ниже — под ноги. Совсем рядом, среди грязи и болотистых луж он увидел Её.      

Алые волосы утопали в тёмно-зелёной жиже. Белая кожа особенно ярко сияла на фоне коричневатых, болотистых оттенков. Платье было совершенно мокрым и облепляло тощее, иссушенное тело. Макияж стёрся, и лицо стало пугающе, предсмертно-старым. Но отчаянье и сожаление в глазах делали её  похожей и на больного ребёнка. Если бы не красные пряди — Алан не узнал бы Эмеран.   

Она протягивала к нему тощие руки, будто тонула в мерзкой болотистой жиже. Алан так растерялся, что сперва просто стоял и смотрел на неё в изумлении.

Затем он протёр глаза, хотел убедиться, что это не сон:   
— Эмеран?   

Ответом было продолжительный, вымученный стон.

Алан помог ей чуть приподняться, обхватил руками, хотел было помочь Эмеран и встать; но она начала сопротивляться. Едва заметно, но всё же ощутимо Эмеран отталкивалась от него своими слабыми, тонкими руками. Лицо её было сморщено, словно в сильнейшем напряжении.    

Алан воскликнул:      
— Эмеран! Что такое?! Чего вы хотите? — затем, выдохнув. — Почему вы здесь? Что с вами случилось? 

И он устало опустился в лужу вместе с ней. 

Эмеран осторожно погладила Алана по голове, оставляя грязный след на светлых волосах. Она будто бы успокоилась. Взгляд её из страдающего и кричащего стал смиренным и добрым. Она неспеша скользила глазами по лицу Алана, словно любуясь им.

Она сказала:    
— За мной скоро придут. И ты иди, Алан. Зря я тебя позвала. 

Алан так и замер. Он почувствовал, что снова начинает злиться: 
— Нет, спасибо. Я с вами подожду.      

Эмеран улыбнулась. Алан не мог вспомнить, чтобы видел что-то более пугающее, чем эта улыбка. Словно замёрзшая конвульсия на лице покойника.

— Алан, я повторюсь, извини, что позвала тебя. А теперь уходи.    

На что он демонстративно расправил плечи и чуть поудобнее уселся на земле, правда, выбравшись из болотистой жижи. Вызывающе посмотрел в холодные глаза Эмеран. Всем своим видом Алан хотел показать, что не собирается оставлять её.

Какое-то время они просто сидели друг напротив друга — Алан, взбудораженный и слегка злой; Эмеран, будто замученная и уставшая.      

Резко вытянувшись вперёд, она дала Алану пощёчину. Эмеран ударила его, как могла сильно. Рассадила губу. От неожиданности тот упал на бок лицом прямо в грязную лужу. Несколько мгновений он пролежал так, словно потерял сознание.      

Приподнялся, вытер лицо. Морщась от сильной боли в кровоточащей губе, Алан в изумлении посмотрел на Эмеран.

Она же, предприняв немало усилий — каждое движение давалось ей с невероятным трудом — отодвинулась подальше от Алана. Взгляд её был истеричный, озлобленный. В этот момент она походила на ощетинившуюся, побитую камнями, бродячую кошку.   

Плача, она закричала: 
— Ублюдок! Ты уйдёшь или нет?! Оставь меня!   

Алан, весь в грязи и тине, медленно приподнялся. Постарался отряхнуться, но в этом не было смысла. Он совершенно промок. Несколько раз споткнувшись, выбрался из глубокой лужи и, как ни в чём не бывало, направился в сторону вновь появившегося на горизонте особняка.

Пока он уходил, Эмеран не издавала ни звука.    

Не оборачиваясь на неё, Алан решительно продолжил своё проклятое путешествие. Тело его ломило, трясло от холода. Порезанная губа пульсировала. Ноги застревали в рыхлой, влажной земле. Дом Кая и Эсмеральды казался всё ближе.

Но, вдруг, Алан остановился. Выдохнул. Дрожащей рукой потрогал губу, опасаясь инфекции. Проверил пистолет, вытер его, как мог. Опустив голову, пригладил волосы. На его шее проявились вены напряжения, знаки тяжёлой внутренней борьбы. И он развернулся. Громко ругаясь и время от времени размахивая руками, он направился туда, где только что оставил Эмеран.

Но когда вернулся, её там уже не было. В иссохшем болоте Алан обнаружил только кровь. И чёрную перчатку. Такую элегантную. И такую маленькую.



После пережитого, когда Алану уже стало казаться, что у него совсем не осталось сил; особняк, наконец, перестал мистически перемещаться и исчезать. Представ перед Аланом после исчезновения Эмеран, дом уже не менял своего положения. Алан даже подумал, что до этого у него были своего рода галлюцинации. От переизбытка впечатлений.   

Он добрался до здания всего за полчаса. Не веря своему счастью, Алан даже обошёл особняк, осмотрел его. Это действительно был дом Кая и Эсмеральды, каким Алан его запомнил. Только теперь в окнах горел свет, и, в целом, особняк уже не производил настолько гнетущего впечатления.   

Ворота были открыты.

Немного постояв у входа, Алан всё же решился зайти на территорию.   
 
Его тут же окутал волшебный аромат бирюзовых цветов, поразил прекрасный вид цветущего, огромного сада. Хоть и слегка запущенный, неухоженный, он всё равно восхищал своей красотой. Прежде всего внимание привлекали необычные, уникальные растения — голубые, пурпурные, оранжевые и ярко фиолетовые; Алан был уверен, что нигде раньше не встречал таких видов, хотя много, где побывал. 

Насквозь мокрый, в глине и мхе, он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Сильный аромат цветов и их красочный вид лишь усиливали это ощущение. Еле передвигая ноги, Алан медленно продвигался сквозь густые насаждения и, наконец, заметил Эсмеральду.
   
По-особенному красивая и свежая, словно хорошо отдохнувшая и набравшаяся сил, девушка не спеша срезала сухие стебли, ухаживала за растениями. Она была одета в тёмное-красное шёлковое платье. Сложно было представить цвет, который шёл бы ей ещё больше. Волосы её блестели, на губах виднелась помада, а на щеках чуть-чуть румян.

Алан не знал, как поступить. Он боялся напугать её своим видом и не решался подойти.

Но, оказывается, она уже заметила его:
— Рада, что вы вернулись.

Эсмеральда чуть заметно улыбнулась, даже не взглянув на Алана. Затем она повернулась к нему и протянула руки, будто бы собираясь обнять. Его вид, казалось, совершенно не смущал девушку. 

— Выпьем ещё чая, Алан? Как раз уже время полдника. 

Глава 4. Эмеран

– О чём же ты мечтаешь, милая?

Спросил её как-то отец. Он редко бывал ласков. Казалось, это был первый вопрос, который он задал своей дочери. Поэтому Эмерен особенно растерялась. Покраснела под цвет своих алых волос.

Выпивший и улыбающийся, отец не сводил с неё мутных глаз. На редкость воодушевлённый и мечтательный. Так надеялся услышать ответ. Он был уверен, что его дочь, его единственный ребёнок – существует не просто так, что хотя бы у её жизни есть смысл.

Тогда Эмеран не просто застеснялась, она испытала неведомый ранее  страх – это чувство вынудило её закрыть лицо, выбежать из дома. Она неслась и неслась, ничего не видя, через поле, в лес, затем сквозь деревья, к реке, чтобы окунуть в неё пылающую голову.


– У вас есть мечта?

Удивительно тонкая, дерзкая, бледнолицая, рыжеволосая бунтарка, она приехала поступать в Академию. Откладывала деньги годами, но казалось, что десятилетиями. Никому не рассказала, даже не намекнула, куда направляется. За тысячи километров от родного дома. Одна. Семнадцатилетняя. Собрав нервную дрожь в единый и крепкий центр, находящийся где-то внутри; Эмеран смогла войти в это величественное, старинное здание – с гордо поднятой головой, с прямой спиной.

Она была готова к тесту безупречно, выучила учебники наизусть. Но вопросы, касающиеся её самой – происхождения, главной цели и миропонимания – она не была готова, не хотела отвечать на них.


Отец застрелился, когда Эмеран было семь лет. Это никого не удивило, даже не испугало. Обычно самоубийство воспринимается как нечто невообразимо шокирующее и трагичное… Но её отец. Для него это был неизбежный, даже логичный, весьма гармоничный исход – так считали все. Его жизнь плавно уступала смерти с каждой секундой всё больше и больше, его огонь, время от времени ярко разгораясь, после каждой ослепляющей вспышки неизбежно становился всё меньше и слабее… с тех пор, как он встретил Её. С тех пор, как взял Её в жёны. Вечно смеющуюся свободолюбивую красавицу, которая была на тридцать лет его младше.

Он не мог перестать впечатлять Её. Влезая в бесконечные долги, надрывая спину, притворяясь и изображая, отец Эмеран прекрасно понимал, что заслужить расположение своей жены он может только достатком. Он был уверен, что без денег он ничтожен и не нужен никому. А мать Эмеран не спешила его в этом разубеждать. К шестидесяти годам он погряз в долгах настолько, что уже не мог притворяться обеспеченным мужчиной, как ни старался. Он не мог допустить того, чтобы от него ушла жена, чтобы она бросила его ради другого более обеспеченного, более успешного мужчины. И предпочёл выстрелить себе в голову из револьвера. Отца Эмеран не слишком беспокоило, кто найдёт его тело. И что испытает при этом.


– Малютка, я сделаю всё, что ты хочешь! Только расскажи о своей мечте. Проси, что угодно!

– Всё, что угодно? – Эмеран наигранно расхохоталась. – Закажи мне ещё пива.

Ухажёр покорно заказал литр тёмного нефильтрованного:
–  Так что же? Твоя мечта?

– Это и есть моя мечта.


В двадцать лет она умчалась из своей крохотной деревушки. Подальше от этих неотёсанных дикарей, подальше от этих ненавистных пшеничных волос до самых щиколоток, от мягких, тёплых, постоянно тянущихся к ней рук, от небесно-голубых, всегда чуть прищуренных глаз… Эмеран стремилась убежать от своей матери как можно дальше. Она надеялась забыть её  навсегда.

В двадцать пять Эмеран осознала, что уникально, необыкновенно красива. От отца ей достались красные волосы и аккуратные черты лица, от матери – хрупкое телосложение и светлые, светящиеся глаза. Стоило Эмеран улыбнуться, и люди тянулись к ней, подобно росточкам, робко и жалостливо стремящимся к солнцу. К несчастью, Эмеран была и совершенно невезуча. Она, так же, как и её отец, совершенно не понимала своего места в жизни. Она, так же, как и её мать, совершенно не умела мечтать и считала себя недостойной счастья.

В тридцать пять Эмеран смирилась с тем, что жизнь – это дешёвые кабаки, некрасивые, пьяные мужчины и сигаретный дым, пропитывающий насквозь алые пряди. Её жизнь – это неизменно элегантное, но такое потрёпанное чёрное платье. Эмеран совершенно не вспоминала свою мать, и это её несказанно радовало. Она уже даже не могла сказать, какого цвета были постоянно улыбавшиеся родные глаза. Но иногда мать приходила Эмеран во снах. Эмеран ненавидела эти ночи и, проснувшись после таких видений, сразу спешила напиться.

В сорок пять Эмеран забеременела. Она поняла это слишком поздно, чтобы как-то исправить ситуацию; и первое время даже подумывала о самоубийстве. Алкоголичка, падшая женщина, без постоянного жилья и дохода, Эмеран не смогла придумать ничего лучше, как родить ребёнка и избавиться от него сразу же после его рождения.


Долго время рассматривая своё чадо, она всё никак не могла понять, всё никак не могла припомнить –  разве она спала когда-то с таким красивым мужчиной? Она, было думавшая о детоубийстве, сразу же скорчилась от умиления – по щекам её заструились горячие, горькие слёзы, лицо сморщилось, живот сдавило сладкой судорогой неведомой ранее радости. Вот, оно, наконец, пришло – её счастье.

Эмеран долго не могла перестать кормить сына грудью. Она не могла оставить его одного ни на минуту. Она не могла позволить ему увидеть хоть что-то плохое, что-то, что могло бы его расстроить. Эмеран была совершенно одержима своим ребёнком и, осознавая это, опасалась, что он возненавидит её.

Вопреки такой сумасшедшей материнской любви, Артур вырос сильным, крепким, спокойным и уверенным в себе мужчиной. Очень высокий, мускулистый и белокурый –  он был похож на средневекового рыцаря. Сила характера была в его крови, и Артур смог противостоять одержимости Эмеран, он относился к её переживаниям и опеке со снисходительной мудростью, а временами даже с лёгкой насмешкой.

Случалось, Эмеран умоляла Артура на коленях –  не оставлять её, не уходить. Она так боялась потерять своего сына, свою мечту, что временами ей даже хотелось, чтобы он исчез, чтобы его не было. Так невыносимо страшно было переживать за него, бояться за его жизнь и здоровье. Никогда не знавшая любви, Эмеран была напугана этим сильным чувством. Никогда ещё мир не казался ей таким страшным и враждебным.

Эмеран в мельчайших подробностях запомнила тот вечер. И ту ночь. Было ужасно душно, небо казалось светящимся, ярко-синим. Артур зачем-то натопил в комнату до совершенно невыносимой жары. Недовольная, Эмеран расхаживала по дому, время от времени отлепляя домашнее платье от вспотевшего тела.

– Дорогой, открой хотя бы дверь, – она, наконец, не выдержала.

– Ветер сразу огонь потушит, – отозвался Артур чуть сурово, но сразу же добавил, добродушно улыбнувшись: –  Гроза же.

Он смотрел на мать снизу-вверху. Светлые пряди облепляли мокрое лицо, рубашка плотно обтягивала широкую грудь, едва ли не треща на крепком, здоровом теле. Артур выглядел достаточно комично, весь такой огромный и сгорбленный в крохотной комнатке у убогого камина. Его крупный идеально ровный нос, высокий лоб, всегда ласково-иронично вздёрнутые брови и чувственные, но такие мужественные губы – Эмеран всё никак не могла понять, как ей удалось породить что-то настолько большое и прекрасное.

Не сдержавшись, она чуть прикоснулась к его влажной голове. В ответ Артур нервно дёрнулся и сразу встал. Но затем взял мать за руку и осторожно поцеловал кисть.

– Хочу прогуляться, может даже до поля дойду, – он мягко улыбался ей в глаза.
 
– В такую погоду, через лес… –  жалко выдавила Эмеран.


Но Артур уже приоткрыл в дверь. Чуть пожалев мать, бросил в её сторону прощальный снисходительно-насмешливый взгляд. Неужели она думала, что имеет хоть какую-то власть над ним?

Эмеран проснулась от ужасного давления. Ей было показалось, что на её груди сидит огромная кошка. Их с Артуром питомец – толстенькая Лэси – любила проделывать подобное. Размахивая руками в темноте, Эмеран вскочила с кровати. Согнувшись, в ужасе осознала, что едва может дышать, словно из комнаты весь воздух выкачали. Вся мокрая от пота, хрипящая, Эмеран еле добралась до двери и не с первого раза, но всё же отворила её. И, пылающая, вырвалась в холодный мрак ночи.

Упав на колени, ласкаемая прохладным ветром, с неприятной дрожью она вдруг вспомнила, что Лэси давно мертва. Поразительно чёрная, затягивающая темнота вокруг, ледяная трава и далёкий вой животных в лесу сдавили Эмеран. Она вспомнила, что Артур так и не пришёл. Ей не хотелось возвращаться в тёплый дом, где не было сына; но также Эмеран понимала, что блуждать по лесам, полям и барам в ночи – было бы слишком безумно. Артур мог бы не простить ей этого.

Но сын не пришёл и на следующий день. Не заявился он и через неделю. И спустя месяц. Его искали всей деревней. Артура очень любили. Ведь он был так красив, молод, добр и силён. Своей мудрой сдержанностью, бархатной заботой за всеми, кто его окружал Артур вызывал расположение даже у тех, кто должен был бы ему завидовать.

За первый месяц поисков сына Эмеран потеряла, казалось, все признаки былой красоты. Из утончённой пожилой леди она превратилась в совсем немощную старушку. Единственное, что напоминало о её безвозвратно ушедшей привлекательности – вишнёвые пряди, которые с каждым днём все больше и больше уступали серебру.

Эмеран жила в лесах, ночевала в полях, не ела неделями. Когда Эмеран заявлялась в бар, большинство посетителей смущённо отводили глаза, а некоторые даже выходили из заведения. Смех прекращался, радость испарялась, стоило только несчастной матери показаться перед людьми. Безумная в своей скорби, Эмеран очень пугала людей. Она выступала ярким напоминанием о том, как жестока может быть судьба.

Спустя месяцы поисков, несчастная понимала, что сын её вероятнее всего мёртв. Но не могла прекратить свои странствия. Блуждать и искать Артура жадным, воспалённым взором в лесах, среди равнин, в реках, в тени деревьев – только это ей и оставалось.

Однажды, Эмеран чуть не умерла в лесу. Её крепкое, хоть и такое миниатюрное тело, было на грани изнеможения. От голода, холода, необработанных ссадин – она больше не могла передвигаться на одном лишь характере. Осев в зловонный мох, Эмеран откинула голову и, широко открыв рот, медленно и тяжело дышала. Она буквально ощущала, как жизнь покидает её.

Эмеран услышала песню, которой когда-то наслаждалась с сыном в церкви. Тогда Артур, чтобы порадовать мать, попросил церковный хор исполнить “Ave Maria” в честь дня рождения Эмеран.

Молитва звучала достаточно долго и была местами несовершенна; так что Эмеран вдруг раздражённо приподнялась. Она с недовольством осознала, что не умирает, а “Ave Maria” исполняют, увы, не ангелы.

Злая и истерзанная, как тощий зверь после битвы, Эмеран не спеша, но уверенно направилась на звуки песни. Так, она вышла к прекрасному старинному особняку. Здание было так величественно и так сияло на солнце, что Эмеран невольно присела на скамейку, которая располагалась у ворот. Она уже было подумала, что всё же умерла… столь неожиданно было наткнуться на этот дом в гуще враждебного леса.

Эмеран невольно задремала, из носа её тонкой струйкой давно уже стекала кровь, засыхая на подбородке и на вороте когда-то белой блузы. Эмеран надеялась найти своё успокоение здесь… где солнце приятно грело взлохмаченные волосы, а сладкий запах цветов убаюкивал и ласкал душу.

Молитва прекратилась.

– Кай, сюда. Она здесь. В крови, –  удивительно похожая на ангела девушка подбежала к воротам.

– Как с церковных полотен…  – прошептала чуть слышно Эмеран, прежде чем потерять сознание.

Она упала на землю, раскинув в сторону тонкие руки. Эсмеральда склонилась над изможденным телом в лохмотьях когда-то элегантного платья. Провела рукой по выпирающим ключицам, ласково погладила цепочку с серебряным крестом.

– Кто же это? – жалко выдавил Кай.

– Кажется, его мать, – ответила Эсмеральда. По её голосу невозможно было уловить, что она чувствует.


Они сидели за огромным, длинным столом. Неказистое сооружение из восковых фруктов посередине было похоже Вавилонскую башню; и делало обстановку в обеденной ещё более неуютной и гротескной. Никто не ел, одна лишь Эсмеральда время от времени поднимала вилку и чуть приоткрывала алые губы; из чувства приличия, очевидно. Она плавно скользила взглядом по всем присутствующим за трапезой, слегка улыбаясь. Кай же не сводил глаз с сестры, словно был очень напуган. Он, казалось, не понимал что происходит и боялся даже пошевелиться без указания Эсмеральды.

Эмеран смотрела прямо перед собой. Её губы были плотно сомкнуты. Руки лежали на коленях. Она была подобна статуе: белоснежно-бледная, словно обескровленная, совершенно неподвижная. Лишь присмотревшись к её спине, можно было заметить едва заметную дрожь тела, и только это говорило о том, что Эмеран всё ещё жива.

Чего нельзя было сказать о её сыне. Артур был совершенно похож на покойника. Глаза его, стеклянные и мутные, были открыты. Рот разинут. Волосы, казалось, потеряли свой золотой блеск, поблёкли, как и погасло сияние его чуть загорелой кожи. Он лишился почти всей своей красоты. Такой ничтожный перед ликом смерти. Казалось, от него даже пахло распадом. Единственное, что напоминало о былом величии – ширина и внушительность его членов; он превосходил каждого из присутствующих как минимум вдвое. Это выглядело особенно грустно и трагично: пустое и глуповатое лицо покойника в сочетании с красивым, большим, молодым телом. 

– Мать. Конечно. Только мать нас ждёт на земле. Верно, Кай? – Эсмеральда взглянула на брата, но он не смог поддержать разговор.

Тогда Эсмеральда продолжила, чуть раздражённая:
– Это удивительно, что ты пришла сюда. Как кошка на запах своего котёнка, когда тот ещё пахнет молоком. Ты приползла сюда, как жалкая и примитивная зверюшка, изнемогающая без своего детёныша. Но в тоже время такая восхитительная и пугающая в своей отчаянной любви. И какого же тебе видеть его таким?

– Эсмеральда… – взмолился Кай.

– Возможно ли представить боль сильнее? Не кажется ли тебе, что Бог насмехается над тобой? Родить на старости лет, чтобы наблюдать его смерть? Какая ужасная ошибка… – не унималась Эсмеральда, губы её дрожали.

– Артур не ошибка. Артур моя мечта, – чуть слышно прозвучало со стороны Эмеран.
Сложно было поверить, что она заговорила. Эмеран сказала это, едва разомкнув чуть синие губы, а лицо её, все черты так и оставались совершенно неподвижными. Можно было подумать, что кто-то сидит под столом и отвечает вместо неё.

Эсмеральда плавно поднялась со стула, изящно расправив складки шёлкового розового платья. Она приблизилась к Артуру, красиво, как в танце, подняла руку и чуть толкнула голову юноши. Тот сразу, подобно кукле, повалился на пол. Рот его открылся чуть шире, зияя мёртвенно-синей чернотой. Эмеран, как в трансе, очень медленно опустила безумные глаза. Двигались только её глазные яблоки, лицо же по-прежнему оставалось восковым. Эмеран лишь молча смотрела на своего сына. Изо рта Артура начали выползать жуки: сперва один, затем пять, а затем и целый ворох насекомых… так много, что щёки Артура раздувались, казалось, кожа его вот-вот разорвётся…

Эмеран опустилась на колени рядом с телом сына. Она осторожно погладила его по светлым волосам. Жуки заползали на её разорванное, грязное платье, проникали под корсет, забирались в волосы. Но Эмеран, казалось, не замечала их. Не выглядела она и грустной, скорее сосредоточенной; и всё в её лице, положении рук и даже её надрывистое, медленное дыхание, всё-всё изображало лишь один громкий вопрос: “Почему?”

Но Артур не мог реагировать на прикосновения матери. Его голова лишь слегка повернулась в сторону колен Эмеран, когда она впервые прикоснулась к лицу сына.  Вероятнее всего, это была лишь мучительная судорога из-за яростного потока насекомых в теле. И всё же спина Артура слегка изогнулась, рот приоткрылся шире, а глаза загорелись невыразимой болью. Присутствие матери будто бы мучило Артура последним отчаянным желанием жизни.

Кай и Эсмеральда, оба по-разному скорбные, молча наблюдали за этой картиной.  Никогда ещё они не ощущали себя настолько проклятыми. Кай плакал, сам удивляясь своим слезам. Эсмеральда больше не могла быть гневной, она, тяжёло дыша, опустилась рядом с Эмеран, подняла её лицо, заглянув в дикие от горя глаза.

– Невозможно так страдать, – прошептала Эсмеральда, голос её дрожал.

– Тогда пусть он будет жить, пусть он просто будет жить… – проговорила несчастная мать будто бы сама себе, опустив голову, продолжая гладить Артура по волосам. – Жить, жить, только жить….

Вдруг губы Эмеран, совсем уже синие, изогнулись в сумасшедшей улыбке, она вцепилась в плечи Эсмеральды, и, будто бы окрылённая гениальной идеей, закричала прямо ей в лицо: – Можете, можете, ведь вы всё можете! Нет ничего, что было бы вам не под силу! Сделайте же это, просто сделайте. Пусть мой Артур будет жить!
Кай, встревоженный, постарался отстранить Эмеран от своей сестры. Но руки её, словно железные, казалось, навек вцепились в нежные плечи девушки. Ткань платья была порвана, если бы кожу Эсмеральды можно было ранить, то проступила бы кровь.

Но вскоре несчастная мать вновь склонилась к Артуру, попыталась обнять, но тело его, такое тяжёлое и напряжённое, не поддавалось её объятиям. Тогда Эмеран просто легла рядом с сыном, положив руку на его всё ещё гулко бившееся сердце. Жуки не пугали её, не отталкивало и зловоние, даже предсмертный ужас, застывший на лице Артура, не мог вызвать страха. Эмеран просто лежала и корчилась от невообразимой тоски и бессилия.

Эсмеральда осторожно встала, отряхнула платье. Расправила плечи, хрустнув костями. Кай осторожно взял сестру за руку, надеясь увести её отсюда. Он больше не мог наблюдать это картины. Как вдруг Эсмеральда сказала:
– Но он никогда не вспомнит тебя. Артур не будет знать твоей жертвы.

Эмеран, будто проснувшись после долго сна, сразу же подскочила на колени и посмотрела на Эсмеральду снизу-вверх: губы её вмиг налились кровью, глаза воспылали жизнью, а дрожащие кисти сложились в мольбе. Она не знала, что сказать, поэтому просто чуть приоткрыла рот, боясь упустить одно лишь слово возвышающейся над ней девушки.

Эсмеральда вновь опустилась рядом с Эмеран, вновь взяла её за лицо, но в этот раз грубо и резко, больно сжав хрупкую челюсть. Взгляд Эсмеральды был бесконечно жесток, пухлые губы напряжены, казалось, она хочет сломать кости Эмеран, растоптать её прямо здесь, вдавить в холодный кафель.

Эсмеральда сказала:
– Но если я почувствую, только лишь почувствую, что ты ослабла, что ты больше не можешь быть нам полезна. Я сразу же уничтожу тебя – так, что от тебя не останется ничего, даже твоего жиденького красного волоска. И некому будет по тебе скорбеть. Даже родной сын не вспомнит о своей матери. Поняла?

На что Эмеран радостно закивала и потянулась к руками Эсмеральды, стремясь покрыть их поцелуями.