3АиБсиделинатрубе

               
      … — Машенька, знаю, что назойлив до неприличия. Но чашечку кофе для свалившегося на мою голову автора из «самой дальней гавани Союза» можно вымолить только у тебя… Что? Заваришь две чашечки?! Коленопреклонённо ждём твоего прихода. А я пока припаду к истокам, — коротко хохотнул Аверьянов. — Судя по этому рассказу, вы с братом в родные края вдвоём вернулись? — Аверьянов добавил кусочек сахара в кофе и пододвинул чашечку Ильину.
— Вдвоём. Но родителям служить в Германии недолго осталось.
— А брат как себя чувствует?
— В больнице его основательно подлечили. Но я думаю, что тренировки ему больше на пользу пошли. Он и сейчас со стадиона не вылезает. Юношеская сборная города ему светит. Ногами он, оказывается,  соображает лучше, чем головой. Наша суровая мужская жизнь за короткий срок его из тепличного маменькиного растения в спортивного паренька превратила.
— В театре у тебя как дела складываются?
— Обычно для молодого актёра, – он залпом допил кофе и хмыкнул, совсем как его собеседник. — Грибочки, пенёчки, клёны. У нас же ТЮЗ. Правда, в новой постановке Кота в сапогах играть буду. Так что помяукаю всласть.
— А скажи мне, голубчик, платят за твоё деревянное стояние хоть прилично?
— Ну, ты ещё спроси, не делим ли мы деньги после спектакля.
— В каком смысле?
— В прямом. Эта анекдотическая история произошла со мной на втором курсе. Рассказать?
— Внимаю.
— Помню, как сейчас: революционного матроса я в тот вечер в массовке изображал. Ребят с нашего двора впервые пригласить рискнул. Мы после спектакля на день рождения к бывшей однокласснице идти должны были. После спектакля снял я вазелином с лица мужественный морской загар и к пацанам вышел. Начали ребята сбрасываться по рублю на подарок немудрёный. А у меня в тот день, как на грех, не только рубля, десяти копеек не было.
— Промотал состояние на бегах?
— Если бы. Мы ж целыми днями в театре пропадали. Занятия в студии по основным предметам — раз, репетиции — два, вечерние спектакли — три. Раньше двенадцати ночи я за все три года обучения дома не появлялся. А есть-то хочется. А деньжат  –  отцовский рупь на весь день! Так ребятам и объяснил.
— А они?
— А они: «Кончай, — говорят, — придуриваться! Спектакль вы отыграли? Отыграли! Деньги в кассу народ принёс? Принёс! Так чего же ты нам голову морочишь? Всем известно, что вы после спектакля деньги делите! Ты, конечно, в массовке скромненько пробегал. Но червончик-то тебе перепал? Не меньше! Делись с народом, не жадись»!
Аверьянов весело хохотнул.
—  Вот-вот. Я тоже вместо дня рождения дома в одиночестве веселился.
— Я тебя для этого и пригласил, чудак! Я слышал мельком, ты на радио подрабатываешь.
— Не совсем так, как хотелось бы.
— Это мне известно, там всё схвачено местными авторами накрепко.    
— Верно. Но один из них со мной халтуркой делится. Он всю жизнь с «репортёром» таким макаром себе на хлеб с маслом зарабатывал. Только пенсионеру уже невмоготу бегать по заводским цехам. Чтоб его и отсюда не попросили на выход, он делится со мной этим прибыльным занятием. Я вместо него иногда на задания хожу.
— Не скромничай. Ты и в детской редакции засветился. Что за история у тебя произошла с передачей «"А" и "Б" сидели на трубе»? Название мне больно понравилось. Жаль, что не пошла в эфир.
— А-а-а… любопытная история приключилась. Представь, шагаю себе по коридору радиокомитета, идёт дама мне навстречу. Аккуратненькая дамочка такая, с камеей под отложным воротничком. Ко мне с вопросом. Не хотел бы, дескать, я на них поработать? Она парочку моих репортажей слышала. Ей понравилось. А мне-то её предложение как понравилось! Я от работы никогда не отказываюсь. Получаю задание – сделать проблемную передачу: разобраться в причинах плохой успеваемости и безобразного поведения некоего "Б" класса. Приехал в школу, поговорили, записал, как водится, все монологи и диалоги на «репортёр». Приношу в редакцию, она слушает, и с ней деликатная такая истерика случается. А надо тебе сказать, у меня суть передачи заключалась в том, что классная руководительница, она же химичка по совместительству, элементарно не справлялась со своими руководящими обязанностями. Не могла ни языка общего найти, ни построить, как надо, своих башибузуков. Они её в грош не ставили. Дамочка – на дыбы и твёрдо заявляет, что редакция не может подрывать авторитет педагога, тем более школы. А передача-то уже практически в эфире стоит. Я скрипнул зубками и… отказался, что-либо менять в передаче. Больше меня туда не зовут.
— Вот я и говорю: устраивайся к нам внештатным корреспондентом. Опыта, гляжу, поднабрался. С главным редактором разговор уже был. Он не против твоей кандидатуры. Получишь прямо сегодня удостоверение. Пару публикаций в месяц гарантирую.
— Лихо, товарищ Аверьянов! Не ожидал! По гроб не забуду!
— Забудешь – напомню.
— Когда начинать?
— Ого! Да хоть сегодня, — Аверьянов порылся в столе и протянул Ильину несколько листов бумаги. — Утверждённый план ближайших редакционных материалов. Дарю тебе этот экземпляр, выбирай любую тему, что на тебя смотрит.
Ильин сходу начал внимательно читать, изредка помечая кое-что  карандашом.
— Слушай, у меня скоро редсовет. Может, домой возьмёшь, поглядишь на досуге.
— Я уже выбрал.
— И что же?
— Вот это, — он протянул план с подчёркнутым заголовком.
— О переходе страны на летнее время?! С ума ты, что ли, сошёл? Этот материал тебе не по зубам. Наши редакционные ребята от него, как могут, открещиваются. Во всех газетах об этом переходе народу уже плешь проели. В какую статью ни глянешь, штамп на штампе сидит и штампом погоняет. Ты-то чем сможешь удивить публику?
— Ещё не знаю чем, но эта тема мне по душе!
— Что ж… вольному – воля, спасённому – рай! Но потом не жалуйся, что тебе как начинающему под шумок бросовую работёнку подсунули.