Shalfey северный роман. Глава 9. Отреченный..

Глава 9
Отреченный перфекционизм

Настроение: Deuter «Temple of Silence»


  Аиша раскручивала меня, помогая избавиться от сдерживавших меня ментальных блоков. До нее за последние годы несколько стихов слышала только моя мама, но это было давно и случалось редко.

  Я записал пару небольших вещей и отослал.

  — Сначала я так сильно удивилась, что даже не поняла откуда звук и что происходит! — поразилась Аиша. — Это что-то странное, неожиданное и крутое! Пожалуйста-пожалуйста, пришли мне свою вольную речь на почту! — попросила она. — Буквально несколько слов! Если ты мне в этом откажешь, я умру в тот же час, я тебе точно говорю! — пригрозила она и было похоже, что она не шутит.

  Я же, не очень понимая, почему нужно отсылать именно на почту, в свою очередь шутил, что если она умрет, то я себе этого не прощу и задавался вопросом, что бы ей такое сказать «вольное» — чтобы подходящее случаю и чтобы не противоестественное. Лепить в этот момент я был не в настроении.

  — Говори, как на духу, что хочешь, но мне нужно услышать твой голос вне поэзии! — настаивала Аиша, заказывая: — И прям и голосом, и шепотом, и в разных красках! В общем, как пойдет конечно, — опомнилась она.

  — Как на духу? Ты будешь моей исповедальней? — вопрошал я, тут же ей исповедуясь, что еще ни разу этого не делал и что «импровизер из меня еще тот».

  В общем, мялся ради приличия, как мог.

  — Все, процесс пошел! — наконец предупредил я и начал записывать.

  Немного поговорив с диктофоном о текущем моменте, поздравив Аишу с парочкой праздников (в тот день праздновали вегетарианцы и, кажется, музыканты), я сделал акцент на ее же словах «и голосом, и шепотом…», повторив их вполне себе сносно, даже задушевно, сказал бы даже, сексуально — что меня самого удивило.

  — Грузим?! — переживала Аиша, в нетерпении дожидаясь передачи файла. — Сегодня мне снилось, что я играла на скрипке! Но я не умею… Что ты обычно делаешь, когда паникуешь?

  — Не припомню за собой такого, — ответил я.

  — Это здорово! — тут же похвалила она, сделав это, мне показалось, несколько нервно.

  «Скрипка и немножко нервно…», — вспомнилось мне. «Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски, что барабан не выдержал: "Хорошо, хорошо, хорошо!" А сам устал, не дослушал скрипкиной речи, шмыгнул на горящий Кузнецкий и ушел. Оркестр чужо смотрел, как выплакивалась скрипка без слов, без такта, и только где-то глупая тарелка вылязгивала: "Что это?" "Как это?"».

  — Тебе приснилось, что ты играла на скрипке, но случилось так, что сегодня на скрипке играл я, да? — шутя, объяснил я Аишин сон.

  — Что? — не поняла она.

  Я пояснил, что это метафора.

  — А-а… — рассеянно выдавила она.

  Я понял, что, скорее всего, она не уловила.

  — …А я помню эти струны… и пальцы… и, кажется, молочный тюль, и улицу, и свежий воздух… Там было что-то интересное, но я не помню что… — вздохнула она.

  — Скрипкой была ты, — пояснил я. — Сегодня я играл на твоих струнах и мне понравилось. Правда, тебя надо немного настроить… А может быть, это мне надо с тобой сонастроиться… Но главное, что было душевно, тепло и уютно. — Я улыбнулся.

  Файл почему-то не грузился.

  Я предупредил, и еще раз на всякий случай файл отправил.

  — Загрузилось! Принято! Премного! — выдала Аиша серию восторгов. — Ты понимаешь, я ведь даже тебе не отвечу «зачем», — как бы даже извинилась она.

  — Да я и не спрошу, — успокоил я.

   Мне все было понятно. Я бы тоже на месте Аиши, да и на своем месте тоже, хотел бы услышать голос. А если бы он еще и правильно «лег», то хотелось бы слушать еще и еще.

  — У меня свой сканер есть, — хвалилась меж тем Аиша. — Когда я слышу голоса — начинаю видеть. Иногда, это почти рентген! И да, эти обстоятельства для тебя волнительны, ты большой молодец, что согласился. Это было здорово и честно! Теперь ты можешь со мной просто говорить вот так, это легко. И конечно магия есть! Уж сколько раз убеждалась, что никто лучше не чувствует рифму и пульс, чем автор, это всегда уникально. И все же, услышать твое прочтение было здорово!

  Мне было легко, даже приятно это делать — говорить для нее. В жизни я нормально общаюсь, но по телефону вообще не люблю. И я не представлял, как кому-то буду читать свои стихи, но с Аишей у меня получилось. И это было удивительно. Аиша тоже молодец.

  — Вот и с почином тебя, дорогой друг! Ты же нарвался на профессионального вдохновителя, я отличный верщик в людей! А на Фесте ты говорил проще и даже много. Я вспоминаю сейчас. Ты меня тогда огорошил тем, что клип посмотрел так много раз! Но этот бархат… Крутяк! Очень интересный стиль. Я предчувствую твой тембр, если его поставить прям… Одарила тебя красками природа. Там есть глубины…

  Не скажу, что эти слова значили для меня очень много. Они значили неизмеримо больше. Я понимал, что из вежливости такое говорить Аиша вряд ли будет. Из вежливости говорят не так, говорят стандартно. А здесь… Здесь было другое. Мне было необходимо услышать именно такие слова — искренние, настоящие — слова, в которые я мог бы поверить, а поверив в них, смог бы поверить в себя. И мне было необходимо услышать их от человека, который понимает, обладает слухом, вкусом, собственным мнением и восприятием — от человека, который не сидит в моей голове, человека — который захотел бы просто послушать.

  На самом деле, голос у меня слабый. Иногда бывает нормальный, но надо ловить момент для озвучания, чтобы вложить в него силу. А бывает такое нечасто. И чтобы в будущем не слишком ударять в грязь лицом, вернее, не ударять в нее голосом и чтобы снять возможное с процесса напряжение, я Аишу об этом предупредил, рискуя, опять же, нарваться на привычные обвинения в неуверенности.

  Некоторый опыт в озвучке у меня уже был. В августе я пробовал озвучить свою книжку — и поэму, и стихи, но делалось это быстро, в два дня, делалось конвейером, и результат меня не очень устроил, потому что стало ясно, что каждый, пусть даже небольшой текст, надо озвучивать отдельно и делать это максимально качественно, а на это нужно время. Но главное, для этого необходимо желание. Для чего мне и нужна была Аиша.

  — Перфекционизм мое проклятие, — закончил я скептической улыбкой.

  — Да?! Мое тоже! — обрадовалась Аиша. — Я часто мучаю этим людей! Правда, в хоре ребята говорят, что они «за» и хотят еще! Так что, будем вместе в этих невзгодах, — пообещала она.

  Я был не против.

  Нет, я конечно надеялся, что голос мой должен звучать хорошо, но были у меня и сомнения. Вернее, я даже знал, что звучу неплохо, но мне было необходимо услышать это от кого-то. Мама всегда говорила, что мое прочтение звучит мрачно. Я маме возражал, но со временем, это слово засело у меня в голове, впечаталось в подсознание, и стихи маме читать мне больше не хотелось, да и вообще кому-либо. Но если Аиша действительно написала мне все это не из вежливости (а узнать это доподлинно пока что все-таки было невозможно), то слова ее согревали мне душу, что само по себе было уже неплохо. О чем я и сообщил.

  — Да, когда-нибудь ты сделаешь свои выводы, — улыбнулась она. — Насчет голосов у меня своя одержимость… Я слышу в людях большее и могу иногда проводить их в эту глубину. У меня сейчас хорошие ощущения. Общение подарило много добра, вопреки моему настроению сегодня… Даже настало равновесие.

  Я ощущал то же самое и мне не хотелось ее отпускать, но Аиша всегда вставала рано, время было уже позднее и пора было отправлять ее спать.

  Неплохо было бы и мне сейчас посидеть в одиночестве, помолчать, обдумать этот вечер, слова, сказанные Аишей, свои мысли… Но не хотелось с ней расставаться. Я рассказал, что и сам воспринимаю людей на слух и поехал на фестиваль только ради нее, увидев ее видеоприглашение, говорил, что это идеальная подача, что когда слушаю ее — все внутри меня успокаивается, приходит в равновесие, а когда слушал летом ее песни, говорил сыну, что она голосовая колдунья…

  Аиша улыбалась и отвечала, что поняла уже, что и я тоже воспринимаю людей ушами.

  — И хорошо, что ты тоже услышан сегодня, — писала она. — А мне теперь нужен сон и медведь, который почему-то всегда спит со мной и на котором написано «Здравствуй, совершенный человек!»

  Я представил, как Аиша сладко при этом зевнула, сидя над телефоном и с трудом попадая в буквы, и улыбнулся совершенному человеку:
  — Приятных снов и до завтра, да?

  Человек зевнул в ответ — что завтра у него выходной.

  — Но это бесспорно приятно знать, что кто-то не хочет меня отпускать, это трогает. Возможно, сегодня ты спас меня. А в вопросах жизни — не бывает пустяков… — Человек поставил многоточие.

  Такие слова многого стоят. Еще один день моей жизни прошел не зря, еще один был потрачен не напрасно… — ставлю многоточие и я, заканчивая рассказ про этот замечательно удивительный день.

  Ночью я записал для Аиши еще несколько стихов, отправил под утро, а следующим днем она прислала свои.

  — Я вот, что скажу, — писала она уже под вечер. — В голосе твоем есть что-то булгаковское, потустороннее… Будто это голос Мастера. Прям, вот такая ассоциация пришла.

  Как раз накануне я вспоминал этот роман, его автора и размышлял, когда же сам наконец допишу свой. Однако, свою книгу называть романом я не мог категорически, а если бы смог, то сделал бы это только условно, чтобы назвать хоть как-то. Определение «роман» совершенно не подходило моей истории в том виде, в котором я ее задумал.

  — А ты возьми и допиши! — тут же посоветовала мне Аиша. — Давно над романом работаешь?

  Начал я писать давно, лет десять назад, но книга все никак не шла, не хотела — не было у меня для этого равновесия. Все это время я вообще ничем не мог нормально заниматься. Но теперь появилась у меня надежда, что, закончив со стихами, смогу заняться и книгой.

  — А может, для этого просто нужна своя Марго и подвальчик с печкой, — размышлял я, на что-то кому-то не очень тонко намекая.

  — Просто надо поймать вдохновение и импульс. Это, наверное, каждому человеку нужно, — размышляла Аиша, намеков моих вроде как не понимая.

  Мне нравилось, когда она становилась такой… менее категоричной, когда допускала некоторую вариативность в своих суждениях.

  — Ключевое слово здесь «просто», — заметил я.

  — Ну да, — согласилась она. — Как прошел день?

  День, как обычно, прошел стороной.

  — Да? Занятно… — Аиша примолкла.

  — А ты отдохнула сегодня? — поинтересовался я.

  Аиша сегодня не отдохнула. Форс-мажоры бегали сегодня за Аишей весь день, форс-мажоры ловили ее, мучали ее своей безысходностью и расстраивали, несмотря на то, что сегодня в гости заходили туристы из Китая («прикольные ребята») и купили у Аиши вязаную шапку! (Аиша любила не только петь, но и вязать что-нибудь «душевное и теплое», а ее соседка любила туристов — поэтому к ним в поместье «много кто приезжал».)

  — Я со всеми дружу, — в своем духе завершила она рассказ.

  «Хорошо, хоть в этот раз не всех любит», — подумал я и записал для Аиши еще два трека.

  — Да-а… — удовлетворенно протянула она, ставя миллион многоточий. — Тебе определенно надо разговориться, дело пошло.

  — Меня надо разговорить, — поправил я.

  — Чем я и занимаюсь. А прочти фрагмент из романа? Это же проза?

  Да, это была проза. Однако из романа у меня были лишь небольшие наброски, все остальное пока было только в голове. Я отказал.

  — Побросайся в меня набросками! Пожа-алуйста… — попросила Аиша, по-детски растягивая гласные. — Я вот, в тебя бросила набросок и мне даже было не жалко! — В доказательство она прикрепила запись своей новой песни.

  Похоже, прошлой ночью Аиша чуть переспала, впала в детство и теперь опять начинала шалить. Мне это нравилось. Во всем виноват медведь, понял я. Однако, читать отрывки из романа все равно отказался, потому что был не готов. Сообщил, что есть у меня пара-тройка рассказов и, может быть, почитаю их. Но тоже не сейчас.

  — Давай рассказы, тоже здорово! Давай, когда будет вдохновение! А еще, добавь мне фоток в эфир, я забываю твое лицо!

  С фотками было трудно.

  — Я помню, — понимающе улыбнулась Аиша.

  В комнату вошел Дзен, он только что вернулся с йоги. Услышав, что мне приходят сообщения, он сразу догадался от кого. Но это, в общем, была единственно возможная версия. Немногим позже он заглянул опять, и мне снова пришло, еще одно сообщение, — телефон лежал на письменном столе, лежал экраном вниз (конспирация), телефон заряжался, а я лежал на полу, на матрасике и смотрел в ноутбук, от телефона некоторое время отдыхая.

  Дзен взял телефон со стола, но блокировку снимать не стал, хотя и мог бы (пальчики имелись в базе). Не поверив своей догадке, он спросил: «Че, правда что ли?» Посмеявшись, я снова ему не ответил. Затем, когда сын ушел, рассказал о происшествии Аише.

  — А что, скажи ему, что папа товарищ активный и добивался дружбы с разных аккаунтов, усиленно при этом скрываясь, добился расположения и теперь доволен собой. Да, именно так и скажи! — научила меня Аиша.

  — Может сама скажешь? — предложил я.

  — Я? За что ты со мной так, прям сразу?! Нэт! Тут уж ты сам… И тут же ведь нет ничего крамольного, просто общаемся творчеством! — тактично отговорилась она.

  — Скажи ему сама, что «папа товарищ активный», — уточнил я. — Он же в курсе моего целибата и мне не поверит.

  — Стоп! Подожди про целибат. Мы же просто говорим! — насторожилась Аиша.

  — Говорим-то просто, но если бы у меня было несколько таких «просто», то и вопросов бы не было, — объяснил я, чтобы Аиша понимала, что событие это неординарное.

  — Никто же канонов не нарушает, — продолжала она упорствовать. — Тем более, я в отречении, но дружу с людьми просто. Так что, так сказать, поэзия свела. Деточка точно поймет! — сделала она комплимент двухметровому Дзену, который, к слову, к поэзии был совершенно равнодушен. Аиша продолжала шалить.

  Аиша продолжала шалить, а «деточка» сам уже все понял и шутил с бабушкой на тему, что «папа влюбился, и все его практики теперь летят к чертям». Я случайно подслушал это, выдвинувшись на кухню в поисках поесть.

  — В смысле? Не вполне поняла тебя… Точнее, не поняла контекст. Когда влюбился? В кого?! — наивно озадачилась Аиша.

  Я предложил перейти в другой мессенджер, чтобы писать с компьютера и писать быстро, так как к смартфону еще не привык. И хотя пользовался я смартфоном уже пару лет, но пользовался неактивно, в основном, слушал музыку, поэтому с непривычки трудно было попадать непослушными пальцами в маленькие виртуальные буквы. Ноутбук был предпочтительнее, тем более для таких серьезных переговоров.

  — Ну попробуй, — без энтузиазма согласилась Аиша.

  Я попробовал и выглядело это так:
  — Я уже говорил, что твое видеоприглашение на фестиваль — это идеальная подача, и что у меня внутри все успокаивается и приходит в равновесие; говорил, что ты голосовая колдунья. А в клипе ты еще и руками подколдовываешь… — добавил я вишенку. — Я думаю, у тебя большое будущее. Уверен, что когда-нибудь люди проснутся, перестанут слушать то, что они слушают, и будут слушать волшебство, и будут удивляться, как это они его не слышали раньше… — завуалировано признался я.

  Аиша ответила не сразу.

  — Улыбаюсь на тебя, какие-то потоки из тебя пошли, — написала она чуть позже.

  — Ты расслабилась. И я тоже, — объяснил я. — Для меня это важно. Да и для всех это важно, вообще-то.

  — Ты понимаешь… — Аиша опять на минуту задумалась. — Можно ведь даже и не прощаться… Если верить в звездную пыль, то всегда есть связь и общение на расстоянии. Я расслабляюсь медленно и привыкаю, к слову, тоже крайне медленно. Каждому важно чувство защищенности и доверия.

  Что тут можно было сказать… Я не сказал ничего. Только процитировал строки, которые недавно встретил в сети. Я снова нашел их и скопировал в чат: «Сколь много чистоты и полноты, которую прикрыть хоть чем-нибудь пытаясь стремится каждый, опасаясь наготы всего лишь от себя и защищаясь… И как же хорошо остаться здесь, раскрыться, больше не бояться. Принять тот факт — уже ты есть, живи! И нечего стесняться». Стихи сопровождались красивой задумчивой музыкой, которую я тоже сохранил.

  — Ух, удивил… — Аиша снова не пожалела многоточий и отправила мне еще несколько аудиофайлов. — Скоро загрузятся, — предупредила она. — Там на фоне кухонное бряканье слышно, ну, как есть!

  — А у меня в последнем голосовом вообще живот урчал, — признался я.

  — Все, тогда мы точно в равных обстоятельствах! — рассмеялась она.

  И мы еще больше расслабились.

  Файлы пришли. Аиша читала свои стихи. Мне понравились все: и слова, и прочтение, и ее настроение. Было классно, действительно здорово.

  — Почему не слышно, как у тебя губы слипаются-разлипаются? — поинтересовался я. — Подальше от микрофона надо быть или дело в помаде? — Я был готов внимать советам профессионала и жаждал набираться опыта. И сейчас меня больше всего интересовали губы.

  Аиша опять мне улыбалась.

  — Ну, я была довольно далеко от микрофона. Там еще Файлы грузятся, — предупредила она.

  — Ждем’с… — ответил я и рассказал, что когда записывался на микрофон, то приходилось удалять все эти дела: цоканья, чмоканья и шлепанья языка по щекам. Но надолго меня обычно не хватало.

  — Так ты просто отдались от аппарата и говори на комнату, — учила меня Аиша. — И здесь ведь все равно тоже навык нужен.

  — Ну ладно, будем навыкать, — смирился я, заказал Аише еще стихов, предупредил, что исчезаю по делам до вечера и попросил не скучать.

  Но около семи опять слушал ее записи и написал в приступе нежности «эх, Аишка-Аишка». Через час написал это снова, потому что опять слушал ее голос.

  В этот раз Аиша ответила:
  — Опять?! — поразилась она. — Ох уж эти телефонные влюбленности… — скептически вздохнула она, но добавила, однако, что «часто, в определенных случаях нашей действительности, это даже здорово исцеляет и приободряет». — Такая чудесная иллюзия реальности! — подписала она в конце, снова мне улыбаясь.

  — А что там у тебя с отречением? — вспомнил я. — Это про что и как это выглядит на практике? Отречение… — повторил я в задумчивости. — Звучит очень глобально и серьезно. Это же не на пару дней мероприятие, да?

  Мне было интересно, что Аиша понимает под этим словом, что имела в виду.

  — Да надоело все! Решила отрешиться. Ну, не на пару дней, нет… Но я, наверное, не готова сейчас серьезно об этом. В целом, как-то… Ну… Не встретила, похоже, того, кого всегда жду… Ну так и не надо. Решила заняться просто жизнью и ее освоением в очертаниях аскетизма. Да-а… И стала слишком нудной — сама от себя устаю. Так что, предпочитаю просто общаться с людьми и находить в этом вдохновение и радость. Все на этом, — кончила она, но тут же продолжила: …И тут всегда есть угол зрения. Сейчас я вижу так, раньше видела иначе. Что будет дальше — загадка. Может я рано уйду…

  Фактически, Аиша озвучила мои причины оставаться в одиночестве, не сильно по этому поводу напрягаясь. Бывает же…

  — Эй, это же моя история! — удивленно воскликнул я, добавив, что, по-моему, платонические отношения идеальны.

  — Нет! Моя история! — заупрямилась Аиша.

  — Ты рано уйдешь? Есть предпосылки для этого, или это просто ощущение? — осторожно поинтересовался я, не зная, что и думать.

  — По крайней мере, это чуть не случилось недавно, но обошлось. Многое переосмыслено теперь, — ответила Аиша, не сильно меня этим ответом успокоив.

  — Это был потенциально управляемый процесс? Осознанный? — продолжал я допытываться, осторожно намекая на суицидальный аспект бытия.

  — Нет. Это стечение обстоятельств. Опустим эту тему. Я просто к тому, что все бывает и жизнь — она большая и неоднородная.

  Все больше Аиша меня удивляла.

  — Офигеть… — цензурно поразился я. — И это я разговариваю со «счастливым человеком»! Хотя, кто знает, в чем оно, счастье. Может быть и в этом тоже… А знаешь, ты права, я тебя действительно не знаю, — признал я совершенно искренне. — Но это круто. Ты еще глубже, чем я думал.

  Аиша ненадолго исчезла и вскоре появилась вновь:
  — Я вот написала на днях, — предупредила она и процитировала следующее: — «Когда я сюда пришла и не встретила тебя… Очень расстроилась. Так сильно, что захотела уйти». Вот, — вздохнула она. — Да и грустить я люблю ровно так же, как и радоваться. Не знаю, круто ли это… У каждого свои процессы. И моя жизнь густо наполнена событиями. Я вот тоже тебя не знаю. В таком общении каждый находится в своей иллюзии и понимании процесса. Так что… «определенный мир, где мы встретились…» У меня, к слову, есть друг, удивительный и тонкий. Мы общаемся на расстоянии. Но когда по делам мы встречаемся — я с трудом его переношу. Да и его состояние близко к аутизму, ему сложно с людьми. И с течением времени возникло понимание, что есть миры, где можно дружить и рождать идеи, а есть миры — где этого не сделать.

  Я предположил человека из списка ее друзей, но не угадал.

  — Вот же, всегда хотел встретить себя в юбке, — вспомнилась мне давняя моя мечта. — Но ты права, все может быть иллюзией.

  — Ухтышно! — рассмеялась Аиша. — Но я в платье…

  Аиша — значит, жизнь. За глаза я начал называть ее Айей — Айяваской. Я видел в ней проводника в другие, неведомые мне миры — миры волшебной женственности. Эта девушка… Эта женщина — могла бы стать моей Айей, моей Айяваской. Теперь я точно это знал. Могла бы… И было совсем не принципиально юбка на ней надета или платье.

  Я улыбнулся, сообщив Аише последнее, добавив:
  — У меня, кстати, есть рассказ про «стечение обстоятельств» — про то, как любой из нас может неожиданно и в любой момент уйти из этого мира или поломать свою жизнь. Двадцать лет назад это чуть не случилось со мной, да и потом несколько раз тоже бывало.

  — Да? — заинтересовалась Аиша. — Может ты для меня его озвучишь и пришлешь однажды? Я думаю, что любые такие обстоятельства связаны с подсознательным желанием уйти.

  Аиша заставила меня задуматься об этом, когда я перечитывал нашу переписку позднее. Всегда перечитываю такие разговоры и всегда не зря.

  — Не уверен, что проза у меня пойдет, — засомневался я. — У меня горло быстро устает или связки, не знаю. Мне вообще тяжело разговаривать обычно.

  — Тебе голос надо поставить и все. Речевой тембр в тебе богат, но ты об этом просто не знаешь, — заключила она, вдруг обеспокоившись другим: — Скажи, а какой у тебя любимый парфюм?

  Парфюмом я не пользовался.

  — Что, совсем?! Да ла-а-адно… — не поверила она, в изумлении опять растягивая гласные.

  — Я тебе больше скажу: я даже мылом в душе не пользуюсь с 11-го года. Вообще, — сообщил я. — Только волосы шампуню. Но было время, когда и этого не делал. Дзен тоже парфюмом не пользуется. У него есть твердый экодезодорант без запаха, но он вроде не часто и его использует. Но мне нравятся хорошие ароматы. На улице если чувствую — получаю удовольствие, только вот названий не знаю.

  Тут надо объяснить. Дело в том, что когда переходишь на растительное питание — запахи тела теряют свою остроту и тогда можно спокойно обходиться без мыла, что уже само по себе удобно, но еще сохраняется естественная защита кожи — это как главный бонус.

  Мне, сказать откровенно, даже странно, что козлы, например, всю свою жизнь питаясь одной лишь травой, при этом так мощно ароматизируют пространство вокруг себя. Тогда как люди, чтобы приблизиться к этим созданиям в сомнительном их достижении — других созданий вынуждены употреблять. Лично для себя я вывел золотое правило: чем правильнее живешь — тем меньше вони. Святые так даже после смерти не пахли. Есть о чем призадуматься. Но это, так, лирика. Аише я про козлов, разумеется, говорить не стал.

  — Ох, — вздохнула она. — Но и на старуху ведь бывает проруха. Каждому свое, занятный ты парень. А я всегда получаю удовольствие от ароматов, я почти нюхач. От хороших ароматов конечно, — поправилась она. — Или в противном случае у меня падает забрало и я погибаю. Мне кажется, я родилась, чтобы дышать и слушать музыку!

  — Здорово, когда знаешь, зачем ты тут, — не без иронии позавидовал я. — А мне в последнее время даже запах сигаретного дыма стал нравиться, если случайно и если дозировано. А раньше не переносил его… А как голос ставится? — переключил я на главное.

  — Голос — это целое дело, — многообещающе начала Аиша. — Много тренировок и упражнений есть. Ты даже на Ютубе можешь посмотреть. Думаю, тебе нужно поосваивать сценическую речь и дикторское искусство.

  Но это я знал и без нее, несколько лет назад уже интересовавшись вопросом. Я смотрел упражнения на том же Ютубе, что-то практиковал, собирался даже пойти на занятия по сценической речи, однако, передумал, сходив по случаю лишь на семинар с мощным названием «Могущество голоса».

  Было время я даже лег в больницу, намереваясь сделать операцию на связках — укоротить, возможно, или еще что-то. Но не случилось. Поэтому теперь, имея некоторое о вопросе представление, я возразил Аише, предположив, что все это, быть может, мне не очень и нужно, потому что, по моему мнению, речь моя должна быть аутентична, без излишнего актерства, должен быть собственный фирменный стиль, своя подача — без наворотов, без искусственно отрепетированных приемов и прочего-прочего-прочего. Ведь даже то, как я звучу сейчас — отрабатывалось несколько лет. Однако советы Аиши я обещал выслушать.

  В конце, признаться, я слегка преувеличил. Ничего я на самом деле за несколько лет не отработал. Нет, я конечно работал над дикцией и артикуляцией, но не так, чтобы утверждать, что чего-то я действительно в этом деле достиг. Просто, все годы, что я писал стихи — я их проговаривал, делая это в той тональности и тем голосом, как они звучат во мне. Я лишь воспроизводил то, что слышал внутри себя. Поэтому некорректно было бы утверждать, что чего-то я «отработал». Тем не менее, год за годом проговаривая собственные тексты, манера моя естественным образом совершенствовалась. Это я и имел в виду.

  —  А кто сказал, что это должно тебя ограничить? — удивилась Аиша. — Напротив, гибкости ради, чтобы палитру чувств ты смог бы выразить умело и точно, комфортно и по-настоящему.

  Звучало резонно. Я согласился. Сам чувствовал, что не хватает мне, порой, подвижности. Да еще с моим кровообращением… Бывает, что лицо словно застывает, становясь деревянным, и тогда трудно выговаривать даже самые простые слова. Что уж говорить о сложных дикционных моментах.

  — Приходи ко мне на прием, — предложила Аиша. — Или на семинар, вот.

  Меня практически приглашали в гости!

  Однако ехать на семинар мне не очень хотелось. Я уже думал об этом. Но там, наверное, будут все петь и будут заставлять это делать, думал я. И народа наверно будет полно, а это не мое, совсем не мое. Вот если бы просто съездить к ней в гости — чтобы тихо, без лишних затей, только по делу, чтобы природа и покой. И Аиша. Чтобы внимание не рассеивалось и чтобы без суеты.

  С другой стороны, очень хотелось посмотреть на Аишу поближе, в естественных условиях. Да и полезная информация тоже не помешала бы. Я решил спросить у Дзена: хочет ли он поехать или нет. Тем я снимал с себя ответственность за принятие решения, а в случае согласия — использовал бы сына в качестве прокладки между собой и другими людьми.

  — Во-первых, не загадывай, — между тем наставляла меня Аиша. — Я могу тебе давать речевые задания. Ну, собственно, как хочешь, конечно, это ж твое дело, но я буду много рассказывать про суть вещей, а все упражнения универсальны — и речевые, и актерские, и вокальные. По количеству — возможно, будет в пределах десяти человек. Я не планирую толпу, я планирую чуткое творческое пространство. Это, скорее, созидательное времяпрепровождение. Просто почувствуй, может действительно тебе это и не нужно. Но если хочешь — приезжай. Что говорит юноша? — поинтересовалась она.

  Юноша в это время ничего не говорил, потому что не мог. Юноша сидел за столом в своей комнате, активно жевал, смотрел в ноутбук, вполуха слушал меня и понимающе кивал, давая понять, что больше ничего ему объяснять не нужно — типа «не отвлекай». Я рассказал Аише, что восприятие у юноши случилось позитивное. Еще рассказал, что юноша в курсе почти всего с нами происходящего — и того, как Аиша меня зимой отшила, и что на Фест мы ездили только ради нее — он и это знает, да и вообще…

  — Так что, вьюнош по факту удивлен не был и предварительно на семинар тоже хочет, потому что разговоры ему, как и мне, тоже даются тяжело и надо ему, как и мне, тоже с этим поработать, — заключил я и в шутку затосковал: — Эх, целибат мой, целибат…

  — Да? А я тебя отшила? — удивилась Аиша. — Ты же был невидимкой и это было крайне нечестно, я поступила правильно сто процентов!

  С этим я и не спорил:
  — Тоже так считаю, — согласился я. — Тогда я так проникся твоими песнями и стихами, что наивно полагал, что ты, может быть, почувствуешь меня как-то без репрезентативной информации. По крайней мере, я тогда попытался что-то сделать и снял напряжение. Твой отказ был лучшим развитием событий, и я подсознательно к этому стремился. Впрочем, как и в этот раз, — выложил я всю свою горькую правду.

  — Ты не еж, ты жук! — перешла на личности Аиша.

  Ежом она называла меня и раньше, была причина. Это ради нее я поставил себе на аватарку ежа — чтобы хоть какая-то картинка, а не пустое место. Случилось это после того, как сперва, по ее просьбе, я поставил на аватар свое лицо, но продержался я тогда очень недолго — всего полночи. Изрядно помучавшись и не выдержав, я заменил себя ежом. Почему еж? Потому что в телефоне сына был записан почему-то под этим именем. Помню, я спросил Дзена, почему именно так, почему еж? Дзен вспомнить не смог, пожал плечами, так у нас после этого и пошло: «папа еж». Вернее, «ежик». А почему — неизвестно. Детские причуды.

  — Но сейчас я уже не хочу отказа, — поспешил я Аишу успокоить. — Твое отречение очень все облегчает.

  — Есть в тебе какое-то своеобразие… — начала реагировать Аиша, опять разгоняясь. — И я будто чувствую подвох. Контексты от меня уплывают. То есть, тебе во мне виделась легкодоступность, и ты бы за себя не ручался в случае чего? Да? Но раз у меня определенные взгляды, тогда и ты вроде на расслабленностях выдыхаешь. И ведь по идее, тебе не должно быть дела до отречения других. Ты же выбрал себе путь и живешь им. А мои пути — это мои пути. Здесь я могу быть сложной, непоследовательной и просто любой. В целом, это не должно напрягать окружающих. Мне как-то так это видится. А вот если ты в своем выборе сомневаешься и боишься не удержаться в чем-либо… Тогда вопрос, зачем ты это делаешь и действительно ли это так необходимо? — вывела она совсем не риторически.

  На это можно было бы возразить. Можно было сказать, что на Афон, к примеру, женщины вообще не допускаются, чтобы монахов не смущать. Но это вовсе не значит того, что предположила она — не значит, что женщины, Афон посетившие, обязательно считались бы женщинами легкодоступными. И уж тем более это не значит, что все монахи, вся афонская братия — за себя в плане женщин не ручается. К тому же, сравнивая себя со мной, Аиша озвучила свое, чисто женское мнение и восприятие, не учитывая того, что если женщина флиртует с мужчиной — она может гораздо легче к этому относиться, тем более, если этот мужчина уже пожил, имеет взрослого ребенка, и если понятно, к чему он, этот мужчина, в своей жизни стремится. Но если бы она поставила себя на место этого мужчины, взглянув на себя его глазами, если бы увидела себя молодой женщиной, которая еще не стала мамой, но которой материнство очевидно необходимо — очевидно для этого мужчины, стала бы она на его месте тревожить эту женщину? Стала бы лишать ее покоя, давая, быть может, какую-то надежду, зная, что надежду эту оправдать не сможет? Позволила бы себе быть такой же «сложной, непоследовательной и просто любой» на месте этого мужчины?

  И как можно утверждать, что если есть у тебя в чем-либо сомнение или есть опасение, что с чем-то ты справиться не сможешь — то и не стоит пытаться этого делать, поскольку и необходимость этого эфемерна? В таком случае многое, очень многое из того, что мы делаем — делать, скорее всего, не стоит. В том числе, не стоит, быть может, писать книг, картин, стихов, не стоит, если на то пошло, ездить на семинары, не стоит учиться. Мне это так видится.

  Я начинал теперь понимать, чего не хватает Аише. Почему с такими глубокими песнями, стихами и превосходными вокальными данными она до сих пор не вполне успешна (в том понимании артистического успеха, к которому мы все привыкли). Недавно она рассказывала, что когда-то уже побывала замужем, но детей в том браке у нее не случилось. «В то время, когда вопрос был актуален — у неба были другие планы, а сейчас вопрос уже неактуален», — писала она. Но, на мой взгляд, вопрос этот актуальности своей не потерял и по сей день — так мне это теперь открылось.

  Женщина наполняется глубиной, когда становится матерью. Без детей — женщина на всю жизнь остается в душе подростком. Я понял, что для признания, для настоящего успеха Аише не хватает истинной женской мудрости. Не той мудрости, что живет в голове, с этим у Аиши все было в порядке, но мудрости иной — той, что живет в сердце женщины, живет на уровне инстинктов, на уровне выживания вида, на уровне, если хотите, высшей божественной эволюции. Аише просто необходимо было стать мамой. Чтобы стать еще глубже, чтоб затронуть сердца не только девушек-сверстниц — натур романтических и мечтательных, но охватить собой весь женский горизонт, во всех его проявлениях, всех спектрах, заглянуть во все тайники женской души, особенно в те — которые сама Аиша еще не успела в себе открыть, которые еще не познала.

  Все это можно было бы ей возразить. Но я не стал, потому что мог опять ошибиться. И так много всего было уже сказано. Бывает, нужно иногда и промолчать. А если не промолчать, то хотя бы умолчать о чем-то. Жизнь научила. Аиша тоже. Да и кто знает, что у нее на самом деле случалось в жизни.

  — Все немного не так, никакого подвоха, — тем временем начал я, предупредив, что попробую покороче сформулировать ход своих мыслей.

  — Тогда расскажи как? — попросила она. — Конечно, я могу заблуждаться, ведь основания мои — это слова, которые ты пишешь, а это почва малая. Видишь, я обычно сразу говорю, что думаю…

  Аиша улыбнулась и замолчала, давая мне возможность высказаться.

  Я продолжил:
  — Я, так же, как и ты, искал в свое время себе человека, но понял, что это напрасная трата времени и сил, и решил, что если Богу угодно, чтобы я был один, то я буду один и буду идти к духовным целям. Но уверенности в правильности этого решения не было. С того времени прошло пять лет. И три раза за это время, когда мне встречались девушки, которые заставляли меня сомневаться в выборе пути, я думал, а вдруг, вот именно она послана мне судьбой? И я не мог игнорировать этой вероятности и знакомился. Но хватало одного-двух разговоров, чтобы понять, что по-настоящему общего немного, и все заканчивалось, не начавшись… Я дорожу своим состоянием. Одиночество и воздержание очищают, хотя это и нелегко. А в монастырь мне нельзя, ибо сына надо довести до самостоятельности и хочу, чтобы его юность была под защитой и не обременена заботами. И еще, когда я знакомился с девушками, то возникала дилемма: а что если что-то между нами возникнет? Что тогда? Тогда мне надо будет делать выбор между человеком и духовным деланием, и я не знаю, какое решение я приму, и если сделаю выбор в духовном направлении, то, что будет с человеком, которого я лишил покоя? Это было бы очень эгоистично и нечестно. Но если бы я выбрал любовь к человеку, то не стал бы я со временем жалеть об этом? Не потерял бы то, что мне дано, совершив самонадеянную ошибку и отказавшись от пути монашеского? Такие вот метания. У монахов часто такое бывает, и они говорят, что это дьявол их искушает. Может быть и так, они же давали обеты перед Богом, но я обетов не давал, и поэтому есть вероятность, что это не от дьявола, а от Бога исходит. Кто знает? Неисповедимы пути Его… И самое главное: жить в миру отшельником и монахом я не вижу никакого смысла, одно мучение и тоска от этого, но и это может быть искушением. А в себе я уверен, себя контролирую и могу поручиться в этом. И ни о какой твоей легкодоступности даже не думал, скорее, наоборот. Я думал только о вероятности обоюдного чувства и о том, что тогда с этим делать и как быть.

  Вышло слегка сумбурно. Я закончил и стал ждать, что ответит на это моя Айяваска.

  Аиша медлила.

  — Ты знаешь… — начала она и опять взяла паузу. — Тут нечего сказать. Сейчас, на стадии иллюзий, никакой вероятности нет. Это про другое все. То есть, заранее невозможно ничего просчитать или предчувствовать. Остается быть счастливым здесь и сейчас, действовать по душе и быть благодарным просто жизни и Богу. Люди часто сами ставят себя перед выбором «это или это», «либо-либо», — продолжала она. — А я выбираю иное: я выбираю «и то, и другое». Это право каждого. Гармония — это искусство сочетать. У меня были примеры, и я их бережно храню. Мои обеты не касаются людей или понимания «духовности», они просто мои и касаются только меня. А на счет того «что тогда с этим делать» — у меня есть своя предельная ясность и система ценностей. Если у меня есть с кем-то отношения, то это взаимное преображение и достойное отношение друг к другу. Все просто.

  «Все просто…» — повторил я про себя. И все действительно было просто. Но я не был уверен, что в этой простоте друг друга мы все-таки понимаем.

  — Может быть, по-женски все и просто, может быть, — согласился я. — Но для меня это совсем не просто. Я не знаю зачем я здесь и поэтому боюсь совершить ошибку. Звучит это не очень, но тоже говорю прямо, как есть.

  — Всем бывает страшно, — улыбнулась Аиша.

  — Опять чувствую себя дурачком, — грустно усмехнулся я.

  — Почему? Ты что?!

  — Читаю то, что написал, и как-то стремно это выглядит, и нелепо.

  — Не думай об этом! — посоветовала она. — Как есть, так и написал! Это нормально, что в каждом есть что-то… свое. И даже не правильное, и непохожее. Нормально быть разными и говорить как есть!

  Как всегда Аиша была права. И она снова меня уговорила.

  — Ну ладно, будем нормально-разными, — согласился я.

  — Да, — улыбнулась она и переключилась на другое: — А ты помнишь свои сны?

  Я задумался. Как правило, сны свои я не запоминал, но иногда все же случалось и бывало вспоминалось довольно интересное.

  — А ты веришь в сны? — уточнил я, немного в этом сомневаясь.

  По идее, Аиша должна была верить. Но ее гуманистический прагматизм и упрямство в некоторых вопросах могли внести коррективы, моих прогнозов не оправдав.

  — Ну да, верю, — утвердила она. — Точнее, это как… разговор, как способ лучше понимать, и как способ предчувствовать день грядущий. Не всегда, конечно, но часто.

  Я решил рассказать ей о сне, запечатлевшемся в моей памяти особенно ярко. Интересно было, что она скажет. Я прикинул давность события:
  — У меня лет… шесть назад был сон, — начал я, припоминая детали. — У нас в деревне, на берегу Днепра, сделана небольшая насосная станция — чтобы наполнять пруд на участке, так вот, снится мне, что на этой станции сидит девушка в позе лотоса, и приходит мне четкое осознание, что я наполнюсь через эту девушку так же, как мой пруд наполняется через станцию, и что зовут ее Мария Григорьева (или Георгиева), не помню точно, вернее, помню, но допускаю вероятность. И как только я уловил ее имя, сразу проснулся. Потом я пытался ее найти, но ничего не вышло, даже близко никого такого не было.

  — Я думаю, это метафоричный сон, — задумалась Аиша. — Особенный даже. Может, его не нужно очень буквально воспринимать? — предложила она. — Я ухожу, красивых снов тебе, которыми не хочется управлять, — напомнила она про осознанные сновидения и исчезла, к моим снам, очевидно, интерес потеряв.

  Метафоричность этого сна я и сам когда-то рассматривал, но это ни к чему не привело. «Глюк», решил я тогда, но сон не забыл. А к Машам до сих пор сохранил особый интерес. Правда, в жизни они мне почему-то почти не встречаются.

  Попрощавшись, я стал перечитывать нашу переписку.

  — Я не ушла, передумала! — вдруг вынырнула опять в эфир Аиша.

  — О! — обрадовался я. — А куда ты в-вообще могла уходить? В мир снов? — застенчиво заикнулся я, намекая на некоторые предсонные дела.

  — Ну, мало ли куда меня могло понести! В мир снов пока не пошла, но пойду! — пообещала Аиша изменить направление с «необходимого» на желаемое. Шутку, кажется, поняла.

  — Стихов сегодня не будет больше? — подкинул я идею, но тут же сам в корне ее задушил: — Ты меня сегодня конечно удивила… Вот чего не ожидал от тебя, так это отречения.

  — А почему? Что за чувства это в тебе вызвало? — заинтересовалась Аиша.

  — Когнитивный диссонанс это вызвало, — усмехнулся я. — И уважение. (Оно и так было), — уточнил я на всякий случай. — Но такой поворот… А ты читала «Розу Мира» Даниила Андреева?

  — Давно.

  Все больше Аиша меня удивляла. И Андреева она читала, и Кастанеду, и бог знает чего еще. Точно, Айяваска.

  — Ух ты! Вот это да! — обрадовался я. — Не оттуда ли все это?! А я только в прошлом году узнал об этой книге и прочитал ее запоем, дважды! В свете информации из «Розы» можно многое объяснить.

  — «Все это» отовсюду, — скромно улыбнулась мне Аиша. — У меня было эзотерическое детство, и я этим сыта. Мое формирование происходило на замечательных книгах, — добродушно заключила она.

  И мы разбежались до завтра, думая каждый о своем.

3 октября

  — Хей-хей-хей! Ты где?! — не выдержал я в четвертом часу дня, поскольку Аиша до сих пор молчала.

  — Привет, дорогой! — отозвалась она. — Я только из школы пришла, сегодня с детьми слушали «Щелкунчика».

  Я — и дорогой, обалдеть!

  — Ты в городе? — удивился я.

  — Я в поместье.

  — У вас есть школа? Круть!

  — Ага, наверное, — улыбнулась она. — Стараемся создать среду.

  — Вы молодцы, на вас мир держится, — искренне признал я.

  — Ох… Сегодня даже педагогов надо было вдохновлять. Вообще, каждому порою нужна поддержка, и чтобы в него кто-то верил.

  «Да уж, мне ли не знать», — думал я, с Аишей соглашаясь.

  — Это точно! Даже самые сильные поодиночке всего лишь травинки, самонадеянно пытающиеся противостоять безжалостному ветру жизни, — выдал я довольно банальное. — Пафосно конечно, но вроде неплохо, — усмехнувшись, поставил я смущенную скобочку.

  — Да-да… — улыбнулась Аиша.

  — Эх, Аишка-Аишка… — вздохнул я.

  Эта присказка в последнее время стала моей любимой.

  — Ты знаешь… Скажи мне пока вот что, — предложила она. — На семинар записывать тебя с ребенком? Вообще, мне надо точно знать. Там много нюансов организационных. Как день прошел? — дали мне еще время подумать.

  — День прошел, — улыбнулся я.

  — И как, оставил след?

  — След сейчас оставляешь только ты, — романтически изрек я.

  — Да? И какой же он?

  — Не все можно адекватно выразить словами, — завел я старую свою пластинку. — Но если говорить о последних днях моей жизни, то скажу, что жить стало интересно и появился смысл. Это, конечно, иллюзия, но все же… — поспешно ретировался я, рискуя снова на что-нибудь нарваться.

  — Ну и что, иллюзии занимают большое место в жизни каждого человека, — четко продекламировала Аиша.

  Стало ясно, что кто-то действительно только что вернулся из школы. Я напомнил, что именно ее слова об иллюзорности всего только что процитировал.

  Аиша улыбнулась. Может быть, вспомнила. Спросила, как строится мой досуг. Я ответил, что у меня вся жизнь досуг, шутил, что уже устал от этого и что строить мне ничего не нужно — просто убиваю время.

  — Как так? — удивилась Аиша. — Можно же придумать форму созидания или достижения. Вот нам в школу нужен волонтер — учитель математики, ты случайно не математик?

  Мне было даже немного смешно читать это. Вспомнилась даже одна… В общем, была у меня знакомая девочка. Запомнилась эта девочка в том числе тем, что спустя целых две недели нашего с ней общения и тесной дружбы, спросила вдруг, не хочу ли я поработать в школе?! Этим она показала, что вообще ничего во мне не понимает и совершенно меня не слышит. Фактически, она поставила точку в наших отношениях, потому что после такого — бессмысленно. Я и школа! Да у меня просто мозгов не хватит. Правда, еще я плохо переносил ее голос. Пожалуй, это была главная причина. Моя голова начинала болеть, когда девочка слишком много разговаривала. Эта девочка стала последней женщиной в моей не холостяцкой жизни, после нее — я завязал. Она была очень чувственна, хороша собой, не глупа, занималась сальсой и Рейки, однако моя голова все равно от нее болела — такой у нее был тембр. Ну и школа тоже. С Аишиным тембром такого случиться точно не могло, поэтому Аиша могла говорить моей голове — все что угодно.

  — Реально смешно, — ответил я.

  — А чего? — удивилась Аиша. — Хочешь я тебе придумаю, чем заняться?

  — А какие варианты? — на всякий случай поинтересовался я. В голову закралась мысль: «А вдруг там, у них, в имениях и правда нужно какое-нибудь чудо и этим чудом могу стать я, чем… бог не шутит», — думал я, но писал другое: — У Кастанеды есть термин «управляемая глупость», — («контролируемая», вообще-то, ну да без разницы). — Под этим термином понимается вся обычная практическая деятельность человека, — напомнил я. — Так вот, у меня проблемы с управляемой глупостью.

  — Ты просто задавака! — рассмеялась Аиша. — Если мы тут живем, то надо что-то делать, приложить руку к миру и красоте! А что порожняком жить? Надо подумать, чем тебя можно занять… Волонтерские дела всегда нужны, вот в школе куча всего, а еще парты нужны. Какой-нибудь бабушке по соседству от тебя сто процентов нужна еда или обнимашки. Мне вот, дрова всегда нужны. И таких людей миллионы! В любом городе, в любом пространстве куча работы! Бери, фантазируй, твори!

  «Ох уж эта восторженная жизненная энергия, которой опять некуда себя пристроить, — думал я, читая Аишу. — Везет же некоторым. Еда, обнимашки, парты, дрова… Какое уж тут творчество».

  — Да я с этим и не спорю и согласен на все сто, — между тем писал я. — Но у меня не получается чем-то заниматься, всегда есть тревожное ощущение, что все это не то, совсем не то! Дрова, парты, обнимашки… Список бесконечен и дела эти никогда не кончатся. Я не вижу в этом смысла, вот в чем проблема.

  — Значит, ты точно задавака. Пойми правильно, — попросила Аиша. — Я в мире духовных исследователей с раннего детства и есть вещи, которые могу отличать. Ты предпочитаешь больше размышлять, оставаясь в стороне, зацикливаться на себе, и годы мелькают в бездействии, — уверенно перечислила она главные мои достижения.

  И в чем-то она, безусловно, была права. В чем-то…

  — Со стороны виднее, наверное, — согласился я, не желая ни возражать Аише, ни спорить.

  — Я тоже на многое смотрю схожим образом, — неожиданно продолжила она. — Все тлен и игры людей не имеют смысла, но я предпочитаю засучить рукава и как художник приложить руку, и сделать так, как вижу я. Это помогает. По крайней мере, мы все тут в равных условиях. И, конечно, твое дело на что потратить жизнь и в какой эстетике ее провести.

  И в этом Аиша была права тоже. Права, как водится, по-своему и для себя. Не всем понравится, засучив рукава, бессмысленно копать, скажем, землю, которая моментально опять зарастает травой. Если только нет у тебя особого к этому предрасположения. Без него — копать ты точно ничего не захочешь. Да и условия для всех в жизни далеко не равные, не всем одинаково дано: кому-то талант — кому-то полы мыть.

  — Мне это не помогает, я же пробую, — вздохнул я, нехотя объясняя, что у меня просто нет на все это энергии, поэтому все это для меня превращается в настоящую каторгу.

  Не особенно я надеялся, что Аиша меня поймет. Она была на своей волне, которую когда-то поймала и теперь думала, что поймать эту волну может каждый. А я уже не хотел не только ловить такие волны, я не хотел даже плавать, устав от воды, от моря, от всех его черно-белых волн. Да и вообще от всего на свете. Я мечтал летать. И я пытался. Но каждый раз обстоятельства, люди или же я сам — возвращали меня обратно на землю. И каждый раз я слышал одни и те же слова, звучавшие в моей голове или же вне ее, повторявшие все тот же знакомый с детства мотив: «Рожденный ползать летать не может». «Слишком сильное у земли притяжение», — говорили все. И я со всеми соглашался — потому что спорить я тоже не видел смысла. Я мечтал только летать.

  Аиша ушла по своим делам, а я решил освежить в памяти тему отречения и пошел в интернет. Среди прочего нашел неплохой материал, изучив который, отправил Аише на ознакомление, чтобы и она понимала, что именно она практикует.

  Выяснилось, что акт отречения в его религиозно-аскетической понятийности — один из элементов монашеской практики духовного делания, в частности, такого его направления, как «исихазм». А с этим словом я жил все последнее время, оно было главным словом в моей жизни года примерно с 12-го, и я, конечно, неплохо представлял, что значит «отречение» в духовной практике, однако меня смутил источник, из которого я это слово сейчас услышал.

  Услышав про отречение от Аиши, я подумал: а вдруг существуют какие-то разновидности этого состояния — современные его интерпретации, может быть, лайт-версии, позволяющие человеку публичному, живущему в миру и круговороте жизни, уверенно заявлять, что практикует он эту строгую монашескую аскезу.

  Может быть, думал я, это как в йоге: многие занимаются йогической гимнастикой, считая, что занимаются непосредственно йогой, тогда как к настоящей йоге эта гимнастика имеет отношение малое, или же не имеет его вовсе. Всякое бывает.

  Ознакомительный материал представлял собой статью московского митрополита Иллариона Алфеева — правой руки патриарха, человека образованного, в духовных вопросах сведущего и заслуживающего доверия.

  Называлась статья «Духовный мир преподобного Исаака Сирина — Одиночество и отречение от мира». В ней говорилось следующее: «Одиночество является тем внутренним опытом пребывания наедине с собой, уединения в себе, который необходим человеку для соединения с Богом. Это также опыт отречения от «другого» — родственника, друга; в конечном счете — удаления и отречения от всего мира ради достижения единства с Богом. Одиночество может быть болезненным опытом, исполненным внутреннего страдания, но без этого опыта невозможно приблизиться к полноте жизни в Боге, к причастию Святого Духа и духовному озарению: одиночество позволяет нам приобщаться божественному Уму и в короткий срок беспрепятственно приближает нас к просветленности ума».

  По сути, этим отрывком я говорил о себе, о своих стремлениях. Отсюда вытекало, что отречение идет рука об руку с одиночеством, как бы парадоксально это ни звучало. Собственно, это то, о чем я подумал, услышав об отречении от Аиши. Это если брать только нашу религиозную традицию, не поминая родины отречения — индуизма. Тем удивительнее мне было слышать это слово от Аиши, поскольку к ней оно, по моему мнению, никакого отношения не имело.

  Но раз уж зашел у нас разговор об индуизме, справедливости ради надо заметить, что говорится об отречении в Бхагавад-Гите — одной из главных книг этой древнейшей религии: «Тот, кто не привязан к плодам своего труда, но действует, верный своему долгу, воистину живет в отречении от мира. Именно он — настоящий йог, а не тот, кто не зажигает огня и не выполняет своих обязанностей». И это Аише подходить могло.

  — Прочитала статью про отречение, что ты прислал… — вскоре появилась она, радуя тем, что оперативно изучает то, что я ей присылаю. — И в свете наших бесед в эти дни, я еще раз утверждаюсь в мысли, что все противопоставления даже не от лукавого — они от людей. Сама же жизнь и вселенная в такие рамки нас не ставит. Мы можем быть и развивающимися, и духовными, и деятельными. А еще, можно жить в одной картине мира, а потом в другой, и это все вмещается в одно воплощение. Я проверяла. Так что только тебе решать — насколько твое воплощение интересно и даже радостно. А если не хватает энергии значит надо поискать твою энергию: где ты ее оставил или куда, быть может, сливаешь сейчас. Но, конечно, ты прав. Это так. Дела никогда не заканчиваются, и я немного гоню… Но чтобы понимать детали, мне надо тебя видеть. А так, представь, что это просто дружеское общение и взгляд со стороны, который призван не обидеть, а вдохновить и помочь взглянуть иначе. И тут я в тупике. Собственно, ты не знаком мне и мне даже не из чего делать выводы. Действий я твоих не видела никаких, так что можешь меня не слушать.

  Но слушать Аишу мне было приятно в любом случае. Я предложил говорить все, что она пожелает, заверив, что мне это только в радость и что она во всем права; объективности ради заметил — что правда у каждого своя и эта правда со временем тоже может изменяться, только и всего. Вроде как, не надо забывать об этом.

  — Конечно, я даже не вижу противоречий, — согласилась Аиша.

  Мне показалось, она поправила пальчиком дужку очков, которые не носила.

  — Но если тебе зачем-то грустно, то можно просто поменять тактику и понять — чего же ты хотел бы сейчас, и творить свою жизнь, — предложила она самое простенькое. — Вот я могу активно заниматься каким-то делом и реализовывать его, но потом это дело мне уже может не нравиться, и я уже это не хочу, и просто спокойно иду дальше, придумываю новое и знаю точно — все ограничения, которые мне порою мерещатся — они точно только в моей голове!

  Мне вспомнился старина Зеланд и его игры с реальностью. Зеланд мне нравился. Проблема в том, что чем больше я его слушал, тем больше мне казалось, что схемы его работают только для одного человека — того, кто эти схемы придумал и описал в своей книге. И только благодаря книге — схемы эти и работают. Схемы одного человека. Все остальные — выступают добровольными спонсорами, не лишенными, однако, надежды.

  Я не к тому, что игры с реальностью не работают вообще, есть, кажется, и довольные. Я к тому, что игры эти не работают со мной. Такой вот я человек, не ладно у меня с самовнушением.

  Я спросил, получается ли у самой Аиши так жить? Но тут же понял, что спросил не то.

  — Ага, получается, — тут же поправился я, дипломатично для верности вывернувшись: — Значит, есть еще один повод приехать и у тебя поучиться.

  В ответ Аиша опять мне улыбнулась и озадачилась насущным:
  — Так какая у тебя работа сейчас, чем ты занимаешься?

  Чтобы ответить хоть что-то на этот вопрос, пришлось опять выкручиваться. И я отвечал, что работы у меня почти никакой уже нет, что сижу я дома, иногда нажимаю кнопки на компьютере и собираю в один хор отголоски прошлой московской деятельности. И что в скором времени собираюсь с этим делом завязать окончательно.

  — Как это? А по какому поводу нажимаешь кнопки, какая в этом идея? — продолжала допытываться Аиша.

  Я с грустью вздыхал и отвечал, что никакой идеи уже нет, что кончилась идея, остался только хлеб насущный. И все в том же духе.

  — Так что приносит тебе хлеб? Ты отвечаешь так не прямо, — загрустила Аиша.

  — У меня нет прямого ответа, — загрустил и я.

  — Ты что ли жадина? Я тебя раскусила! Ващпе… — по-детски обижалась Аиша, заставляя думать, что где-то там обнимается она опять со своим счастливым плюшевым медведем.

  — Раскусительница, — улыбаясь, вернул я комплимент.

  На том расспросы о работе закончились.

  Время приближалось к полуночи. Мы с Аишей то приближались друг к другу, то отдалялись, лежа в своих постельках, глядя в телефоны и никуда при этом не перемещаясь.

  В мою комнату переместился Дзен. Встав у моих ног, он засунул руки в карманы серых тренировочных штанов с вытянутыми коленками и навис надо мной всеми своими двумя метрами бестолкового юношеского безделия. Я лежал на полу, на ватном матрасике, сделал фото и отправил Аише.

  — Это твой домик? — рассматривала она кусочек моей комнаты за спиной сына. — И твои ноги? — рассматривала она мои босые ноги, протянутые к нему. — А это что за человечек? — обратила она наконец внимание на фигурку двухметрового Дзена в центре.

  Дзен продолжал нависать надо мной, наблюдая и довольно скалясь.

  — Мой домик, мои ноги, мой младший, — ответил я одним духом, чтобы не затягивать.

  — Младший? — обеспокоилась Аиша. — В смысле тот, о котором я знаю или кто-то еще?

  — Младший — в смысле, тот, кто младше меня, тот, который единственный, — объяснил я неожиданное препятствие.

  — А-а… — рассеянно вздохнула она. — Он хорош, я бы сказала — очень.

  Я оценивающе взглянул на Дзена… пожал плечами, возражать не стал, соглашаться — тоже, каждому свое. Сообщил Дзену. Дзен перестал скалиться и телефон у меня изъял. Изучив переписку, сказал, что Аиша со мной добрая.

  Я передал его слова Аише.

  — Хм, изъял! — фыркнула она. — А так можно было? И что, мне надо быть злее?

  Пришлось объяснять, что это был комплимент, что, сказав это, сын за меня порадовался, что телефон был у меня изъят, потому что я его сфотографировал, а он захотел посмотреть, какой получился снимок и получился для кого. И не драться же мне из-за телефона. Да и тайна моя вовсе уже не тайна, потому что Дзену давно все понятно и он просто хотел сунуть свой нос — чтобы сунуть его хоть куда-то, «потому что ребенку вдруг стало скучно».

  — Ясно, — улыбнулась Аиша.

  А я, вдруг вспомнил и зачем-то спросил, какие у нее и ее семьи отношения с христианством.

  — Отношения хорошие, — ответила она. — Почти никакие.

  Как я и думал.

  И мы говорили еще о разном, о ее семье, об отречении, об отце, которого не было, и мне вдруг стало грустно. Было уже около часа ночи, пора было отдыхать.

  — Скорее всего, я вернусь к тебе утром или когда-нибудь днем, мне можно сказать что-нибудь прекрасное и прогнать, — попросила Аиша.

  — Не знаю, как тут можно сказать что-то прекрасное… — задумался я.

  Аиша была далеко не первая девушка без отца, встретившаяся мне в жизни. И даже вдохновение не всегда способно уловить и выразить в словах это «прекрасное», а тут… надо было сделать это в грусти, сделать по просьбе и сделать быстро. Сперва, даже не хотелось пытаться. Сомневаясь, я все же решил попробовать. Решил, что надо написать хоть что-то. Не просто же так меня об этом попросили. И я начал что-то про грустное настроение… — светлое в этой своей грусти. «…Светлая грусть, — писал я. — Пусть все у нас будет светлым, даже печаль. И пусть это может быть недостижимо, но все же так хочется света во всем».

  — Так хочется света во всем… — повторила Аиша. — Как много это значит.

  Следующим днем я решил попробовать озвучить для нее рассказ. Вскоре, однако, выяснилось, что сначала его надо слегка отредактировать, упростив некоторые речевые конструкции. На слух рассказ воспринимался неплохо, но острые углы все же имелись, так как написан он был давно, около десяти лет назад, тогда как случай, описанный в нем, произошел еще десятью годами ранее. Название рассказа состояло из трех букв. Кажется, это был мой первый литературный эксперимент в прозе.

  На долго меня, как обычно, не хватило. В то время я еще не умел приводить в порядок свои тексты, не умел себя заставлять. По-быстрому что-то подправив и эксперимент озвучив, я послушал запись в наушниках. Как ни странно, мне понравилось. Я даже подумал, похоже, это то, чем я бы хотел заниматься. Это было интересно, это имело смысл.

  — И без тебя я наверное этого не узнал бы, спасибо тебе, — поблагодарил я Аишу, ставя акцент на слове «наверное» — что значит, наверняка. Сообщил, что запись готова и скинул файл.

  После чего мы еще немного поболтали и разбежались до вечера заниматься каждый своими делами.

  Около десяти я соскучился. Поинтересовался, где она. Аиша была дома.

  — Я бы хотел, чтобы ты была здесь со мной, — написал я довольно сентиментально, находясь под настроением вечера. Имел в виду интернет. Я, можно сказать, просил Аишу об этом, следом отправив композицию «Bitter Sweet», которую слушал весь вечер, и подписал: «Это ты».

  — С тобой… — задумалась Аиша. — Ну, от части, в некоторой степени, я здесь, с тобой, — согласилась она.

  «Отчасти» и «в некоторой степени»… Я ответил, что отчасти тоже неплохо. Выбирать мне не приходилось.

  — Странно ты меня обозвал… Горькая сладость?

  — Да. — Я улыбнулся. — Ты такая закарюка бываешь.

  — Че это? Я-то ладно закарюка, а ты вообще таинственный лес!

  — Это необходимо для выживания, — вздохнул я. — Я и сам от этого устал.

  Это действительно было так, говорил я чистую правду.

  — Ты как-то бываешь скуп в простых вещах и увиливаешь, что я хочу иногда с тобой даже поссориться. — Аиша, кажется, начинала сердиться. — Это необходимо для выживания? Ну ты же не преступник, чтобы так скрываться…

  То же самое чувствовал и я по отношению к ней. Меня также напрягали ее увиливания в простых вещах, в этом я отлично ее понимал. Надо было, однако, что-то ей ответить, попытаться что-то вразумительно ей объяснить.

  — Если ты про работу, — нехотя начал я, — то ситуация такова, что если я начинаю об этом говорить, то теряю к работе интерес и все — больше не могу ей заниматься. Было уже несколько раз такое. Поэтому сейчас никто не знает, чем я реально занимаюсь (кроме сына). И если снова вспомнить Кастанеду, то это называется стиранием личной истории. В меня, как видишь, плотно засели его идеи, — извинился я, как бы даже сожалея о последнем.

  — Я кастанедовцев остерегаюсь обычно, — предупредила Аиша. — Это такие хитрые люди бывают… Хотя сама читаю книги женщин партии нагваля. А какой у тебя самый любимый праздник?

  Хитрых кастанедовцев я комментировать не стал, однако удивился, поскольку хитрые люди бывают везде, но зачем же так обобщать. Задумавшись о хитрых, задумался и о праздниках, но ничего не придумал: радость из моих праздников ушла давно, поэтому и любимого не было.

  — Любимый праздник, когда меня прощают за мои заморочки и не ссорятся со мной, — нашелся я и сделал Аише комплимент, сравнив ее с одной из женщин партии нагваля, которая обучала Кастанеду, когда Дон Хуан покинул своих учеников.

  — Ты моя Флоринда, — обозначил я Аишин статус, удивляясь, что книжки у нас опять одинаковые.

  — Тихо будь, — приказала она. — Я не твоя Флоринда! Это самый спорный вопрос. И вообще, может быть я Тайша? Фигурально выражаясь, ты хочешь, чтобы твой любимый праздник был сегодня? — сообразила она наконец.

  Обожаю догадливых женщин.

  — Тише травы! — пообещал я. — Все в твоих руках и мои праздники тоже, — дал я Аише полный карт-бланш, взял с полки книгу Флоринды Доннер «Жизнь-в-сновидении», полистал, понял, что быстро про Тайшу ничего в ней не найду, положил книгу, отправил запрос в сеть, бегло просмотрел первую же страницу и задумался.

  Уже позабыв причину, почему последние годы живу именно так, почему скрытность въелась в меня, словно ржавчина, словно многолетняя грязь, став моей сутью, сейчас, прочитав страницу текста о женщинах партии нагваля, я вспомнил. «В соответствии с философией стирания личной истории ученики Дона Хуана поддерживали трудную завесу тайны, используя многочисленные псевдонимы и не позволяя никому себя фотографировать». Я напомнил Аише об этом, то ли цитируя, то ли воспроизводя своими словами, но это было уже не важно: давно идеи и книги Кастанеды стали частью меня, моей жизни, да и я сам стал, по сути, одной большой, не очень точной его цитатой. И не только его. Ведь если подумать, и в этой книге, что я сейчас пишу, по большому счету, нет ни одного моего слова — потому что все слова, все их сочетания, которые мы используем так или иначе — были когда-то у кого-то заимствованы — у кого-то, кто жил, любил, творил, мечтал задолго до нас — или совсем недавно. И мы лишь расставляем слова в своем собственном, персональном порядке, свойственном лично нам, звучащем в унисон нашим мыслям — мыслям, которые мы наивно и по простоте душевной, тоже считаем своими.

  Но если взглянуть на вопрос шире, можно предположить, что все, абсолютно все, что мы считаем продуктом собственной творческой жизнедеятельности, по сути — это цитаты, современные реплики прошлого, возрожденные артефакты смыслов, потому что все уже было сказано до нас — на других языках, другими словами, в другом порядке, но сказано было. И, составляя слова в своем собственном, мы лишь демонстрируем свой личный уровень восприятия тех вечных истин, которые человечеству известны давно, которые, быть может, оно давно успело уже позабыть.

  Просто, необходимо нам иногда выговариваться, рассказывать кому-то о себе, своих мыслях, рассказывать то, до чего дошли сами, своим умом, или считаем, что сделали это самостоятельно. Поскольку все мы всю свою жизнь говорим цитатами, лишь переставляя, тасуя слова. Потому что существовали до нас другие миры, цивилизации, жили другие люди — миллиарды людей, миллионы из которых были людьми умными, сотни тысяч — философами, писателями и поэтами, тысячи — просветленными, святыми, пророками, буддами и бодхисатвами, посланцами Бога и даже Его детьми. И все слова, все их комбинации, которые по незнанию мы считаем своими — были уже кем-то написаны, когда-то произнесены, кем-то услышаны. И даже до первого их рождения, до того, как явились они миру, слова эти уже что-то значили, живя в ноосфере, Хрониках Акаши, пространстве вариантов или Мировом разуме — это уж как хотите, но все слова существовали до нас, все книги были написаны, и не пришло лишь для некоторых из них еще время, не родились люди, которые эти книги запишут, чтобы рассказать о них всем остальным. Ведь говорили мудрецы, что нет ничего нового под солнцем, и возвращается ветер на круги своя. Еще говорили, что «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Мудрено сказано, но, согласитесь, красиво. И все мы, всю свою жизнь, стоим на чьих-то плечах… «Мы стоим на плечах этих гигантов», — сказал Ньютон о своих предшественниках.

  — Да-да, — между тем соглашалась со мной Аиша, — и в этих кастанедовских темах тоже есть свой миф, ну а как без него? — справедливо заключила она.

  Действительно, думал я, как без него? Даже если изначально нет никакого мифа, поколения людей создадут его, поверят, возведут на пьедестал культа, сделав его сакральным, почти недосягаемым. Такова природа человека. Необходимы ему незыблемые авторитеты, суровые законы, вечные правды и абсолютные истины, пусть даже мифические. И никуда нам от этого не деться.

  «…Тайша утверждала, что была одной из четырех учеников Дона Хуана, и что провела год в его "волшебном доме" в Мексике», — продолжал я читать.

  — Тебе бы в мой волшебный дом в деревне… — размышлял я вслух. — У меня за забором в поле даже «дымок» растет.

  — В гости зовешь?

  — Нет, ты же осторожная, — не дал я повода.

  Но было и не нужно.

  — Я к незнакомым дяденькам в гости не хожу! — предсказуемо реагировала Аиша.

  — Кто бы сомневался… — Я усмехнулся. — Но магические пассы небось практикуешь?

  — Я не практикую, я просто волшебно живу! — похвастала она.

  — Возможно, это и является твоим магическим пассом.

  Все больше мне нравилась Аиша. Волшебная девочка.

5 октября

  Прошла ночь. Наутро, перечитав переписку, я опять признал себя конкретным занудой. Обычное дело по утрам.

  — Нормально, я тоже зануда, — поддержала Аиша.

  Про озвученный для нее рассказ молчала. Рассказ этот я уже успел из сети удалить накануне вечером, перед сном, и теперь размышлял о том, что если Аиша его послушала и молчит, значит — он ей не понравился, а если не успела послушать — и все равно молчит, значит, она о нем позабыла и ей это попросту не интересно. «Ну и бог с ним, — думал я. — В любом случае, это показатель».

  Впереди намечался ясный солнечный день. И в деревню я решил ехать не на машине, придумав прокатиться на велосипеде. Всю дорогу, все полтора часа, я слушал Аишин фестивальный концерт. Хватило в самый раз. Неспеша крутил я педали, смотрел поля, деревни, дачные поселки, перелески, синеву неба, пыльную грунтовую дорогу, пешком закатывал в горку и не напрягался вообще. Было тепло, солнечно, идеальное осеннее настроение; всю дорогу я улыбался.

  В деревне тоже была благодать и было так красиво, что захотелось разделить с кем-нибудь эту красоту. Не удержавшись, я сделал для Аиши фоторепортаж, где некто небритый показывал ей только что посаженные краснолистный дуб, грецкий орех, алычу, лещину, абрикос и боярышник. Небритый предложил посадить что-нибудь и у Аиши, через неделю.

  — Оу, класс, посади! — обрадовалась она. — Скажи, ты на семинар едешь? Уже так складывается, что должна понимать, ибо возникают все и возникают желающие, и мне надо понять, начинать ли закрывать списки.

  — Ну, если я тебе буду сажать дерево через неделю, то придется приехать, — вразумил я, слегка удивившись. — Да еще и с помощником, — уточнил я.

  Аиша благополучно нас зафиксировала, разрешила выбрать растение на свой вкус, немного позже намекнув, что неравнодушна к боярышнику.

  Вернувшись в город на следующий день, я к своему удивлению сел за письменный стол и начал редактировать, вернее, почти заново переписывать начало всей своей истории! «Неужели процесс пошел?» — с надеждой думал я, в процессе понимая, что книга должна быть написана в максимально позитивном ключе, хотя некоторые описанные в ней события будут для персонажей тяжелые. Возможно, именно из-за этой тяжести я и не приступал к книге, размышлял я. Потому что не мог опять переживать все это, не готов был описывать. Теперь же, осознав это, я понял, что надо постараться сохранить это легкое, позитивное Аишинское настроение и попытаться передать его читателю. «Тогда в этом точно будет смысл, — думал я. — Книга должна воодушевлять».

  — Да, так и поступи, — одобрила Аиша. — Так ты целый день пишешь? Слушай, что-то с тем файлом не то, — вдруг обеспокоилась она. — Не грузится в мобильной версии, а в браузерной не видит. Я уже и в службе поддержки пыталась узнать, ответа нет. Так что на почту шли. Или грузи на Яндекс-диск и давай ссылку.

  Я немало тому удивился. Молчала-молчала, а потом, вдруг, раз и, оказывается, что-то она пытается с моим файлом делать!

  — Ты бы хоть меня спросила про тот файл, — слегка пожурил я. — Я его удалил в тот же вечер и не знал, успел он тебе загрузиться или нет, думал, что ты позабыла, думал — и хорошо, что позабыла.

  — Иди на фиг! — послали меня вдруг. — Ну вообще! Ну как так можно?! — закипала Аиша, похоже, начиная злиться. — Я ж сказала, что связь плохая! А я тут на уши админов подняла! Мне уже человек шесть пытаются ответить… Блин! Ты реально жук.

  Таких эмоций по этому поводу я от Аиши точно не ожидал, совсем не ожидал. Ну, молчит и молчит, забыла, всякое бывает. А тут такое…

  И я опять начал оправдываться:
  — Прости, я не мог этого предположить, — писал я. — Я думал, у тебя куча дел, ты занята, и тебе не до этого. Дело в том, что я тогда Дзену тоже рассказ переслал, он пришел из школы, — (так у нас назывался универ), — лег поспать и перед сном прослушал запись. Сказал, что слушать тяжело, акценты расставлены неправильно, да и исполнение непрофессиональное. Я тоже еще раз послушал, согласился с его мнением и решил, что не надо тебя напрягать этим. Еще решил, что нам надо обязательно приехать к тебе на обучение, — попытался я плавно вырулить на позитив.

  С файлом, надо признать, действительно вышло как-то не очень.

  — Не надо за меня думать! — раскричалась вдруг Аиша. — У меня куча дел! Да, я как белка в колесе, но это же Творчество! — написала она с большой. — Это же святое! И только мое дело, когда и каким образом я найду для этого время, но найду! Тебе об этом не следовало думать, ты напортачил! — не унималась она. — И что ты не профессионал — это очевидно и так, но я-то как раз знаю, как исправить и занимаюсь именно этим с людьми! Видишь, есть вещи, в которых я слишком структурирована и архизанудна, — начинала она остывать. — Это я понимаю. Я тебя понимаю. Но ты мог предупредить, это легко, пара сек всего. Эх… Ладно, — устало вздохнула она. — Теперь я хоть понимаю в чем дело. Что притих? Совестно?
  Аиша, кажется, успокоилась.

  Но я все равно не мог раскрыть ей причины своей патологической скрытности, из-за которой удалил файл так скоро. Потому что это обязательно вызвало бы еще больше новых вопросов, отвечать на которые я был не готов.

  — Ла-а-адно, — примирительно протянула она и пожелала мне доброй ночи.

  Я снова загрузил в сеть злополучный файл и отправил ей.

  — Я тебя, наверное, удивлю, но твои аудиозаписи скрыты от людей, — сообщила она.

  — Были скрыты, но теперь же ты друг, — напомнил я.

  — А-а-а, — привычно протянула Аиша. — Эврика! — видимо, поймала мой файл.

  — Но, да, я не знал, что они скрыты, — признал я.

  — Все равно ты редкостный хитрендий!

  — Я нечаянно, — вымучил я очередное извинение.

  — О, меня осенило! — воскликнула Аиша. — Я еще только начала слушать… В общем, есть крутой проект «Модель для сборки». Там разные современные авторы участвуют. Это аудиопроект. Там очень здоровское озвучание рассказов и музыка, похожая по атмосфере на ту, которая звучит в твоей записи. Так вот, тебе надо послушать. Просто послушать и поисследовать подачу и атмосферу. В тебе есть краска! Но развиваться необходимо, вот. Так что я пошла спать и слушать.

  И Аиша исчезла.

  Модель для сборки… Я вспомнил одноименный роман, который несколько лет назад рекомендовала мне другая девушка, который я так и не смог дочитать. Пообещав Аише с проектом ознакомиться и чуть поразмыслив, я решил, что говорить обо всем этом сейчас еще рано, для начала надо попробовать озвучить что-нибудь прозаическое моим нормальным голосом, а не тем булгаковским, загробным, которым я обычно пишу рифмы, к которому привык.

  — Может, получше будет, — осторожно понадеялся я вслух, однако ознакомление с рекомендованным проектом отложил, потому что было не до того.

  Как оказалось, отложил без малого на два года.

  Пожелав Аише ответно «доброй и хороших снов», я включил запись собственного проекта и вместе с ней начал слушать…