Фантазия о прощальном танце бога Диониса

     Если, во-первых, старик Болконский и папаша Карамазов суть самые яркие образы отцов в русской литературе, если, во-вторых, они абсолютно противоположны, и если, в-третьих, литература есть собирательный автопортрет нации, то отсюда с математической достоверностью следует, что возможен и их синтез. А раз возможен, то уже и есть. Его просто нужно найти. И, конечно же, он приютился посреди нас. Как и всегда. Ибо истина испокон веков — посередине.
     Но зачем же вообще прячется сводный сын двух корифеев русской литературы? Затем, что он по природе своей — скорее не сын, а франкенштайновский конгломерат. И ходит он по миру, так сказать, Инкогнито : во-первых, из уважения к авторитетам, а во-вторых, из оправданного страха ложным жестом погубить гениальный образ.
     И как призраки, по мысли Достоевского, открываются только душевнобольным людям, так наш великий Инкогнито показывается лишь там, тому и тогда, где, кто и когда могут его по достоинству оценить. А такое встречается чрезвычайно редко.
     Последний раз, насколько я помню, явление сего таинственного персонажа имело место в семидесятых годах прошлого века : им оказался некий пятидесятипятилетний фронтовик, проживавший в нашем дворе, прошедший всю войну и награжденный орденами и медалями, в чине капитана, женившийся после войны и имевший к тому времени тринадцатилетнего сына, живший, как засвидетельствовали соседи и знакомые, в счастливом браке, но и не упускавший случая при возможности изменить жене, разумется, продолжая ее искренне любить.
     И вот развязка грянула, как гром среди ясного неба : однажды, когда он прелюбодействовал с любовницей в саду, его сын, неожиданно отправившийся туда кое-что поделать, застал своего отца, что называется, in flagranti. И отец его, в котором он через несколько лет, когда они в классе стали бы проходить «Войну и мир», должен был увидеть старика Болконского (по причине гордого достоинства, фронтового героизма и просто естественного желания найти идеал), предстал перед ним на одну минуту в двойнической личине сладострастного папаши Карамазова.
     Сын это увидел воочию, когда отец его поднялся прямо перед ним из кустов смородины, с шумом ломая кусты и целомудренно закрывая любовницу от посторонних глаз : отец был совершенно обнаженный, и его пенис, от которого сын буквально не мог отвести глаз, торчал по отношению к животу под мыслимо малым углом : точь-в-точь как у мраморных сатиров, которые сын так часто видел в разного рода энциклопедиях.
     Однако это продолжалось недолго, потому что в прищуренных глазах отца застыло то добродушно-насмешливое и вместе на редкость проницательное выражение, которое в соединении с полным отсутствием стыда от собственной наготы, а также каких-либо усилий по удержанию столь чудовищной эрекции напоминало уже не сатира, а самого великого бога Диониса. И это безусловно божественное в отцовском взгляде лишний раз доказывало, что любой подлинный синтез двух противоположностей заключает в себе больше, чем просто их сумму.
     Что старик Болконский? что папаша Карамазов? сам древний великий бог поглотил их обоих как благодатную свою жертву, продемонстрировав тем самым, что родство между эллинской и славянской цивилизациями пролегает на гораздо большей глубине, нежели сходство религиозного чувства.
     И сын-подросток, хотя и досадовал на отцовское бесстыдство, хотя и болел душой за обманутую мать, хотя и не мог втайне не позавидовать мужской силе своего отца, — сын в тот памятный день преисполнился к своему отцу новыми и неведомыми, странными и возвышенными чувствами, о которых, как легко догадаться, ни кн. Андрей как сын старика Болконского, ни тем более Иван, Дмитрий и Алеша как сыновья папаши Карамазова, не могли даже подозревать.
     Вот что значит правильный синтез и прежде всего в русском его варианте : он подобен вековому дубу, чьи корни, как и полагается, лежат в великой литературе, а ветви колышатся в повседневной жизни.