15. Ring around the rozzy

                1

Устная традиция – глобальное явление. Она и в Америке еще продолжалась, уже на английском.

В Америку мы приехали абсолютно ничего о ней не зная, а главное – без языка. Жена моя учила в школе немецкий. Я в школе учился как все, в институте, главным образом, переводил «тысячи», то есть почти не говорил. Вернее, кое-как говорил, но не понимал, что мне отвечают. Читал я чуть-чуть получше.
 
Все знания об Америке я почерпнул из О. Генри, Марк Твена и Фолкнера. Некоторое время я думал, что по приезде мы будем проходить карантин на Элис Айланде.

Я тогда просто не знал, и узнал не скоро, что нужно делать, чтобы заниматься тем, чем мы занимались всю жизнь – проектированием. С необходимостью добывать деньги на жизнь мы столкнулись сразу же. Я не нашел лучше выхода, чем поступить подобно большей части нелегальных имигрантов – искать работы на улице.

С утра я присоединялся к толпе, растянувшейся вдоль улицы в Боро Парке. Эта толпа называла сама себя биржей. Изредка подъезжали машины, толпа бросалась к ним. Водитель глядел в лица, по известным только ему критериям, выбирал работника, говорил с ним, и увозил на работу.

Работы были разные, но я предпочитал стройку.
 
Очередь до меня доходила не скоро, потому что многих от машин оттесняли более энергичные и опытные ребята, работающие с этой биржи годами. Большая часть их была шарлатанами: ничего не умели, и ничему не учились. Главное для них было урвать оплату за один день, потому что назавтра их, как правило, уже не оставляли. Те, кто хоть что-то умел и старался, на улице надолго не задерживались. Контракторы их охотно разбирали, а потом передавали друг другу, когда у самих кончался заказ. Так и я, научившись работать, через год совсем покинул улицу. Я первое время скучал по ней, и все хотел проведать ее, но не привелось. Так я и не знаю, когда это все там закончилось, потому что теперь русской биржи, вроде бы, не существует.

Но в описываемое время я нуждался в ней. Как-то, через полгода стояния на ней, меня снял араб. Он привез меня в дом, расположенный прямо напротив того здания, где я жил. Дом был большой, двухэтажный, с мансардой, на две семьи. В квартире на втором этаже и мансарде надлежало покрасить стены.

Там уже был пацан-араб. Он сразу же спросил меня, откуда я знаю Абу Махира, того, что пригласил меня, и сказал, что оба они палестинцы и мусульмане. Я сказал, что я его не знаю, и что меня взяли с улицы, что мусульманином был рожден и мой тесть, отец жены. Пацан, похоже, не поверил мне, но уважение его ко мне уменьшилось. Появившийся потом Абу Махир наблюдал за нами.
 
Я красил стены третий раз в жизни, и все в Америке, так что движения мои с натяжкой уже можно было принимать за профессиональные, а вот пацан делать ничего не умел и вел вебя бестолково. Убедившись, что дело движется, Абу Махир изчез.

Пришло время обеда, или по-теперешнему ланча. Жена принесла мне обед в кастрюльке, с тарелкой и прочим. Она была беременна, одета в легкое платьице, и чудо как хороша. Погода была под стать: зелень бушевала, дул ветерок, с деревьев осыпались цветы.

Я начал было есть, но увидел, что у пацана ничего нет, отложил половину, и протянул ему.

Он взял, и спросил:

-Что это?

-Индейка.

Он вернул мне тарелку и сказал:

-Извини, друг, индейку я не ем.

Все же он взял хлеба и немного овощей с края. Я тогда не знал, что мусульманин по рождению, каковым был мой тесть, достоин безоговорочного осуждения, если чего-нибудь не хуже, за отречение его и его детей от веры отцов. Пацан так и смотрел на мою жену, когда она пришла забирать грязную посуду.

Назавтра пацана уже не было. Квартира была большая. Начал я с мансарды. Штукатурка на части наклонных стен отслоилась от дранки и провисла пузырем. Надо было ее выравнять, осторожно притянув шурупами к хилой дранке и зашпаклевать следы от них. Под крышей было адски жарко. Везде стояли шкафы с книгами. В минуты отдыха я их рассматривал. Большая их часть была про кино. Похоже, там жил когда-то кинокритик или сценарист. Было много альбомов с коллекцией конвертов первого дня гашения. Я зауважал неведомого мне владельца библиотеки.

В этой квартире жили две старые женщины – мать и дочь. Целый день они сидели на кухне, где только и работал кондиционер. В обед посыльный приносил им пиццу с бутылью «Кока Колы». Судя по обстановке, они знавали лучшие времена, но сейчас просто нуждались. Я тогда еще изумлялся тому, что бедные американцы покупают готовую еду и кофе, когда сырые продукты и собственноручно заваренный кофе, стоили бы четверть от той цены и были бы гораздо вкуснее. В углу общей комнаты - ливинг рума - стоял стеклянный шкафчик с коллекцией миниатюрных резных статуэток. Я немного начал общаться с этими женщинами, когда дошел до второго этажа.

Когда я закончил покраску, отремонтировав все ручки и замки, Абу Махир расплатился со мной, пригласив на следующую работу в другом доме. Когда я собирался уходить, женщины дали мне тип (чаевые) – двадцать долларов.

Они не были собственниками дома. Я делал предпродажный ремонт, и они, наверно, должны были скоро съезжать. Хозяин-итальянец собирался продавать этот дом, и Абу Махир говорил мне:

-Он сошел с ума! Он хочет за него почти четыреста тысяч!

Этот дом через три года стоил уже миллион, а еще через пять его снесли, чтобы построить кондоминиум.

Тип я получил потому, что среди белых американцев их принято давать.

Я забыл в том доме что-то, и вернулся это забрать, взяв с собой дочку. Ей еще не было шести. С собой я прихватил миниатюрную статуэтку, привезенную из Китая. Купил я ее там за какую-то мелочь. Продавец выдавал ее за слоновую кость, но мой знакомый, продавец антиквариата, доказал мне, что это пластик, испытав краешек на огне зажигалки. В моих глазах она потеряла всякую ценность. Все же резьба ее была так тонка и красива, что было ясно – такое невозможно получить штамповкой или отливкой. Чем ее вырезали? Возможно, каким-то копиром по программе. О 3D принтерах тогда никто еще не слышал.

Забрав забытую вещь, я преподнес эту статуэтку женщине, сказав, что она может войти в ее коллекцию, хотя это ничего не стоящий пластик. Женщина ответила: и хорошо, что ради нее никого не пришлось убивать. И в ответ она вручила моей дочке книгу «Mother Goose rhymes”.

Книга выглядела винтажной, да ею и была. Впервые она была издана в 1780 году. Моя книга была, Бог знает каким по счету, переизданием книги, выпущенной в 1915г.

                2

Дочка только-только начинала говорить по английски. В киндергардене школы она попала в выравнивающий класс, состоящий преимущественно из русскоязычных детей, с такой же учительницей, и осваивала язык во вполне комфортных условиях. Английские книги мы продолжали читать вместе, хотя она уже могла бы обходиться без меня.

Мы начали читать эту книгу. Это были народные детские стихи и колыбельные песни, которые англоязычные мамы и бабушки рассказывали и напевали своим деткам на ночь. Некоторые из них были забавны тем, что начинаясь вроде бы рационально, сворачивали потом в бессмыслицу.

Ну, напрмер: старушка походит к шкафчику, чтобы дать своей собаке кость, но шкафчик пуст. Тогда она идет к булочнику за хлебом, но когда возвращается – собака умерла. Она идет к гробовщику за гробом, возвращается – собака смеется. Она идет за требухой для собаки, возвращается - собака играет на волынке. Она в таверну за вином, возвращается – собака стоит на голове, и дальше, все такое, главное, чтобы было неожиданно и хорошо рифмовалось.

Ничего не напоминает? Тот же прием, что и с зайчиком, вышедшим погулять, и которого потом привезли в больницу, или с цыпленком жареным, который потом заплакал и далее по тексту. Везде одно и то же. Правда, на русском языке я могу вспомнить, только что эти два коротеньких примера, а в книжке на английском их несколько, и они длинные.

Да я и сам так импровизировал с дочкой, уже на английском, на тему колыбальной песенки “Mockingbird”, в которой мама обещает ребенку, что если он не будет плакать, то она подарит ему какую-нибудь вещь. В следующем куплете она обещает заменить ее другой, если эта вещь не будет работать как надо. Если кольцо с бриллиантом окажется медным, она заменит его зеркальцем, если зеркальце разобьется – козлом, если козел не потянет - то телегой с быком, и дальше. Опять же выбор подарка решает рифма. Вот мы и искали новые рифмы, и чем глупее получался эффект, тем веселее нам было.

Большая часть стихов в той книге была нарочита нелепа. Теперь понятно, что Люис Кэрол брал за образец. Стихи веселые и добрые. Например, джентельмен встречает хорошенькую девушку и начинает улещивать ее, и даже обещает жениться. То есть это я так вижу, а в стихах-то все выглядит невинно, по детски. В конце он спрашивает: а какое у вас приданное? Мое хорошенькое личико, – отвечает девушка. - Тогда я жениться не могу – говорит джентельмен. - А вас никто и не просил – отвечает девушка. Вот какие поучительные стихи.

Были в той книге и другие стихи, вот например хороводная песенка:

Ring around the rozzy
The pocket full of possies
Ashes, ashes
We all fall down

Смысла в этой песенке нет никакого, однако ее распевают до сих пор, взявшись за руки и кружась в хороводе. В конце все дети валятся на пол. Я это видел не раз.

Существует мнение, что эта песенка-игра воспоминание о средневековой Черной чуме. "Кольцо вокруг rozzy", - будто бы rozzy – это язва розового цвета, окаймленная пурпурным ободком, possies – это снадобье, набитое в карман, призванное защитить от заразы, далее – "прах, прах, и все мы падаем" – это и так понятно. Вот уж где устная традиция в детской игре сохранила след о бедствии, терзавшим несколько поколений.

Потом, я купил толстое Оксфордское издание подобных плодов народного творчества, с комментариями, и выяснилось, что в той моей книге собрана лишь малая толика народных детских стихов.

Ну почему все русское наследие подобного рода, что мне довелось слышать в детстве можно упаковать в одну тоненькую книжку? Я было подумал, что это я так  мало знаю, и справился на Интернете. Да нет, ничего, чего я не знал прежде, я там не нашел.

Ну почему, у одних так мало, а у других так много?

Мне кажется, потому, что этот фольклор – он городской. И фольклор этот, наш и их, количественно находится в тех же пропорциях, что и городское население Англии к России в прошлые века. Россия до сих пор страна крестьянская, и горожане в ней, в большинстве своем, живут в городе одно-два поколении. Они почти ничего своего создать не успели, как век фольклора прошел. А крестьянский фольклор – он обширный, многотомный, только знать его никто не хочет, как, впрочем, и дореволюционный городской. Связи с ними обеими утрачены безвозвратно, потому что утеряны связи с той средой, в которой они создавались.

Однако и в Америке, мне кажется, мало кто из тех аборигенов, что работают вокруг меня,слышал стихи из этой книги от своей мамы, или сам в детстве ее читал.

                3

Младшей дочке я той книги уже не читал. Мы увидели, как старшая теряет русский язык, несмотря на то, что в семье он был единственным языком общения. Нет, решили мы, незачем младшей знать английский до школы. Поэтому я рассказывал ей русские сказки, читал «Муху Цокотуху» и подобное ей.

Но вещи шли своим естественным порядком, без моего ведома.

Я брал в библиотеке кассеты с мультиками Диснея, классические детские фильмы вроде «Волшебника страны Оз». Мы смотрели их, и по ходу, я пояснял младшей дочке, что происходит на экране.

Когда ей было четыре года, к старшей дочке пришла ее подруга, и они заговорили между собой по-английски. Потом подруга с чем-то обратилась к младшей дочке и та свободно ей ответила. Не успел я удивиться, как оказалось, что она, оказывается, хорошо говорит. Мультфильмы были ее школой, а мои разъяснения неплохо помогали.

Русский язык ее остановился на той стадии, и уже ничего не помогало. Русские мультфильмы, которые я тоже приносил из библиотеки, никто из них не хотел смотреть, и я понимал почему – американские гораздо динамичнее, остроумнее.

Например: волчата втихаря собираются съесть поросенка, которого их отец приказал пока не трогать, а сам ушел за другими. Они обкладывают его ногу половинками булки, прокладывают этот сэндвич помидорными и луковыми кружками, листьями салата, мажут горчицей, и уже целятся открытыми пастями, мешая друг другу и толкаясь. Связанный поросенок в ужасе. Вдруг волчата спохватываются: а перец-то забыли! Трясут перечницей, перец попадает в носы, все начинают чихать, сэндвич разваливается, путы лопаются, поросенок освобождается и начинает в панике скакать. Начинается суета и потасовка. Вернувшийся отец все это пресекает. И это - второстепенный эпизод в сюжете, длящийся несколько секунд.

Ну и как после этого смотреть тягучий «Маугли» - шедевр времен моей юности? Как мы ждали выпуска очередной серии! А ведь в Америке все его серии сшили в одну, подсократили, и добавили музыку. Это не помогло ему. Он - чужой в этой жизни.

Cудьба той книги «Mother Goose rhymes” была почетной. Настало время чистки детских шкафчиков и выяснилось, что эта книга пришла в полную негодность. Отделившаяся обложка, мятые, надорваные и загнутые страницы, а ведь моя старшая дочка читала книги аккуратно. Это младшая тайком доставала книгу, листала, а потом захлопывала как попало, и запихивала ее в ящик, не обращая внимание на его сопротивление закрыванию.

Что ж, книга свой долг отработала славно! Я выбросил ее в контейнер с макулатурой, когда пришла пора переезжать в купленный дом.