Козонки. Роман

Это счас не интересно. Потому что было в 1967-м. Я учился в техникуме, друзья Серёга и Вовка Хромцовы тоже где-то что-то... Вроде как осень. Мы у клуба в селе Хромцово, в скверике с памятником погибшим в войну мужикам, ровесникам наших отцов. Рядом недействующая красная кирпичная церковь с ажурными решётками на окнах. А перед нами, в некотором отдалении, как бы сцена, широкое крыльцо нашего нового «очага культуры». Перед крыльцом пара фанерных щитов для наклеивания разных плакатов о производственных успехах: кто сколько надоил, наскирдовал сена, стибрил домой с фермы комбикормов, напился на работе, послал председателя, получил почётных грамот...

У Вовки запястья широченные, он поднял кулак и стал рассматривать его. Мы тоже стали смотреть на Вовкин кулак. Он сделал им движение вверх, как пистолетом перед новой мишенью, дав понять, что счас разбежится и продемонстрирует мощнейший удар кулаком по щиту; может, пробьёт его насквозь... Мы приготовились наблюдать.

Боец отступил шаг назад, стал разбегаться — и вот громкий удар! Даже в пустой церкви отдалось. Я расширил глаза. Серёга глаза не расширил, он тоже поднял свой кулак вверх, отступил аж на тря шага назад, стремительно разбежался — и удар! Ещё громче, чем Вовкин. Я удивился, как вытерпел фанерный щит, не проломился. Настала моя очередь.

Я (как деревенский парень) умел всё: разбивать сучковатые берёзовые чурбаки колуном, бросать 50-тикилограммовые мешки через себя, и вообще... Сжал кулак, сосчитал четыре козонка, тоже отступил на шаг и понёсся на щит. Удар! Да нет, ударчик, даже ударчишко какой-то, и слушать нечего! Друзья развели руками: мол, ну, это просто халтура.

Они исполнили ещё по удару, а я свой ударчишко. Мои козонки были сбиты почти до костей, а ребята деланно потрясывали своими целёхонькими кулачищами. Из любопытства я передислоцировался поближе к щиту, вплотную полицезреть удары друзей.

Конечно, мы были чуть подшофе. Впрочем, зачем я это говорю? А когда мы были не подшофе? Мы родились подшофе и уйдём подшофе... Вовка, уже несколько набегавшись, типа разбежался и перед самым моим носом стукнул в фанерный щит. И молниеносным взглядом я уловил, что ударил он не кулаком, не козонками своими, а раскрытой перед самым щитом ладошкой, тем местом, откуда растёт большой палец. Как тут не быть грохоту! Я сделал очень удивлённые глаза, а Вовка (да и Серёга поодаль) посмотрел на меня ещё удивлённее, мол, ты чё, дурак? Ты чё, козонками, что ли, бил?..

Я понял, что меня жестоко разыграли, смотрели сочувственно, что я не знал сей прикол. И я ничуть не обиделся на друзей; право, вот так иногда отказывает чувство осмотрительности, охота выпендриться.

Вот и всё. Но это ещё не весь роман. Нынче заокеанский и западноевропейские «друзья» усердно громыхают открытой ладошкой по шумному фанерному щиту, храня пуще пущего свои козонки, а третий в центре Европы раз за разом сбивает свои в кровь, до костей, уже не соображая ничего...

Вот такие дела на щите для показателей и плакатов о производственных успехах; сколько ушло у третьего ребят по заокеанскому «приколу», скольким запланировано уйти, особенно если бугор выпендривается и вечно подшофе.