Хозяин змей

Эта история настолько старая, что уже давно превратилась в нашу своеобразную семейную легенду. Произошла она с моим прапрадедом в далёкие 20-е годы ХХ века. Думаю, перед повествованием нужно несколько слов сказать о нём самом (по крайней мере то, что я слышал от отца и деда). Корни у нашей семьи из Забайкалья, но уже давно живём в Иркутске. Прапрадед мой, назовём его Степаном, был казаком родом из окрестностей Верхнеудинска (сейчас Улан-Удэ). В Гражданской войне пошёл на сторону красных, стал партизаном и воевал против атамана Семёнова аж до самого 21 года. Потом, когда война уже закончилась, из армии его уволили. И вот возвращается он домой и задаётся простым и при этом сложным вопросом: а как жить дальше? Кроме как стрелять и рубить ничего не умеет. Образования у него особого нет, чтобы где-то работать. А ехать куда-то в крупные сибирские города и там его получать — перспектива слишком размытая. Да и к тому же, времена наступали такие, что ему, участнику войны, высовываться где-то в крупных городах становилось опасно. Так уж вышло, что в 20-е и 30-е большевики начали стремительно подчищать "старую гвардию", всяких комиссаров и краснофлотцев, боясь каких-нибудь новых брожений или появления оппозиции. В общем, принял Степан решение, что лучше всего ему посидеть в Забайкалье, пока всё не устаканится. А тут он и подработать где-нибудь может. Немного, но на жизнь хватит, в конце концов, времена тогда были сытые, НЭПовские.
Ну а теперь, собственно, сама история.

Было время, когда каждый год в начале-середине лета Степану удавалось подрабатывать покосом сена. Приедет бывало в село, спрашивает, нужна ли местным кулакам работёнка, ну а если нужна, то едет вместе с ними (хотя чаще всего вместо них) в поле траву косить. За это и получает свои червонцы.
И вот в одном таком селе встретился он с каким-то дедом. А тот ему с места в карьер и предложил, мол, поедем со мной в поле траву косить. Поле, говорит, у меня большое, я тебе, дескать, заплачу столько, сколько тебе не заработать никогда за всю жизнь. "Сколько?" - спрашивает Степан. Ответ его поразил:"Тысячу рублей." Степан уж рот разинул, но кто отказываться от такого будет — поехали. Всю дорогу думал: за что же дед такую цену назначает? Только на месте, уже когда начали они работать, понял парень, что дело здесь непростое, с подвохом. Да, травы было по пояс, а само поле было таким большим, что аж за горизонт уходило. Но только в дело в том, что тем летом развелось в забайкальских полях много змей, ящериц и прочих гадов. А здесь их было просто пруд пруди. Неприятно было в таких местах косить. Но делать нечего: взяли они косы-литовки и начали работать. И как же часто тогда Степан натыкался на змей! Косит, косит, ничего не замечает, вдруг смотрит — лежат они там, в траве, целыми клубками, целыми гнёздами. Большие, толстые, наглые, с водянистыми глазами. Только занесёт парень косу, чтобы их разбередить, как дед его всегда останавливает:"Не трогай их, - говорит и руку придерживает. - не надо оно тебе. Пусть живут, чёрт с ними."

Так они проработали до конца дня. Устал тогда Степан страшно, а ведь ещё надо было на ночь балаганчик соорудить, чтоб было, где спать. Ну, кое-как поставили. Дед ложится спать и говорит:"Ты по ночам никуда не отходи, со мной рядом будь. Тогда тебя никто не тронет." Степан уже хотел было спросить, что это значит, "никто не тронет", кого это дед имел в виду. Но тот уже повернулся на бок и захрапел. Да и самому Стёпке хотелось спать после тяжёлого труда.

Проснулся он посреди ночи от странного чувства, будто помимо них с дедом был в балаганчике кто-то ещё. А ещё через некоторое время парень ощутил, что левую ногу его будто бы обвили холодной и толстой верёвкой. Чуть привстал, опустил взгляд и обомлел: егу ногу, от пятки почти до колена, скрутила змея. Да и не просто змея, а огромная гадюка с характерным пёстрым узором на шкуре и глазами, которые как будто в темноте светились зеленоватым светом. Степан так и лежал, глядя на неё и не в силах пошевелиться от ужаса. Вдруг, улучив момент, когда змея закрыла глаза, чуть свернулась и задремала, медленно начал сгибать ногу в колене. Как вдруг гадюка проснулась и в тот же миг впилась парню чуть выше щиколотки. Ничего не соображая, Степан резко тряхнул ногой, скинул с себя змею, а той уже и след простыл, скрылась за пологом балагана. Ну и принялся парень деда будить. А тот спросонья будто бы и не понимает, что произошло. Только осмотрел рану, приложил руку, подержал так некоторое время и сказал:"Иди спи, завтра пройдёт. Это комар тебя укусил". И снова спать завалился. Сколько его Степан не пытался разбудить, не откликался.

До самого рассвета Стёпка не мог заснуть. Всё думал, когда же уже смерть безносая за ним придёт, ясно ведь, что после укуса гадюки без лекарства ему и до утра не протянуть. Но нет. С первыми лучами солнца дед встал и позвал Степана дальше работать. Спрашивает парня, как его нога. Тот смотрит: а следа от укуса уже и нет совсем. Но у самого на душе кошки скребут. Мало того, что не выспался из-за тревоги, так ещё и страшновато ему становилось от общей несуразности происходящего. Он-то конечно атеист (иначе к красным не пошёл бы), но тут начал волей-неволей вспоминать всякие бабкины приметы от тёмных сил. Только что это за силы на него глаз положили — непонятно. И эта неясность как раз была самым тревожным.
 
Но вот перекур. Развели Степан с дедом костёр из ельника, поставили чайник. Старик достал трубочку и стал затягивать в себя дым. А Степан вдруг спрашивает у него, сколько они ещё работать так будут. Тот ему:"Дня два ещё. Но ты не беспокойся. Насчёт денег я никого не обманываю." А сам достаёт из кармана огромный веер бумажек, каждая с несколькими нулями. Ну вот при виде этого веера тревога у Степана отступила. "Ладно, - думает, - такие деньги на дороге не валяются. Отработаю два-три дня и пёс с ним."

Как перекур кончился, так они снова начали работать. И опять видел Степан целые клубки всяких змей: ужей, медянок, даже гадюк — всех. И как будто бы за ночь больше их стало, больше расплодились. Только смотрит он на них уже по-другому: взгляд оторвать не может. Завораживают они его. Будто бы чувствует в них что-то знакомое, что-то родное. В глазах их холодных как будто жизнь теплится, а в их скользких ужимках и нет ничего такого омерзительного. Никогда бы не подумал Степан, что будет сочувствовать ползучим гадам, но так уж вышло. Да что там сочувствовать: на секунду-две парню показалось даже, что они чем-то, уж непонятно, чем, на очень похожи. Страшно стало ему от этой мысли: видать, думает, крыша ехать начала.

И ещё кое-что странное заметил Степан в тот день. Дед, напарник его, уходил бывало куда-то вдаль: стоит за твоим плечом, а в следующую секунду уже за несколько саженей от тебя находится. И ходит он так по полю, что-то бормочет. Будто разговаривает с кем-то. Тут уж Степану стало действительно страшно. У деда ведь, судя по всему, натурально мозги набекрень сдвинулись. И если он сейчас так чудит, то какую штуку через день выкинет?

Кое-как работу Степан всё-таки окончил. А солнце тогда жаркое было, из-за зноя в сон начало клонить. Так он уселся под раскидистой сосной да и заснул.
Проснулся из-за того, что всё его тело будто бы тяжестью какой-то к земле тянуло. Даже дышать трудно стало. Открыл глаза, попытался двинуться, осмотрелся и чуть не заорал. Рядом, вокруг него и даже на нём, прямо на нём, лежали змеи. Попытался он сбросить их хотя бы с рук и ног, так они как начнут шипеть, как откроют все разом свои глазища, повысовывают раздвоенные языки, оттопырят ядовитые клыки… Степан войну прошёл, на казни нагляделся вдоволь, видел, как трупы в канавы штабелями складывают, но сейчас окутал его такой страх, какой не испытывал он даже в свою первую атаку. А змеи всё плотнее вокруг сплетаются, уже и горло сдавливают. Парень судорожно воздух глотает — а дышать не может.

И тут посреди всего этого кошмара — громкий, повелительный голос.
— Что, голуба, умаялся? - и смешок такой, неприятный.
Тут же Степан проснулся. Над головой стоял дед, с ехидной ухмылкой на лице. А никаких змей вокруг естественно не было.

Степан сразу вскочил, начал допытываться, что это вообще было, откуда дед вообще взялся. А тот лишь смеётся в усы, смотрит как-то странно и на все вопросы только и отвечает:
— Ты б шёл уже ужинать да спать. Завтра работы непочатый край. А послезавтра — денюжки.

До конца вечера не могло Степана отпустить то, что он пережил. Очевидно было, что ему приснился сон. Страшный, но сон. Только вот когда он дотрагивался до своей шеи, то ощущал, что на ней будто бы есть следы от тугой верёвки. И в самом деле: раз это был сон, то кто тогда его душил? Почему он двинуться не мог? И почему дед на него так странно смотрел?
Но чем больше он об этом думал, тем чаще приходила ему в голову страшная, абсолютно бредовая, непонятно откуда взявшаяся мысль. Мысль, что змеи-то те не такие уж страшные. Что ему, Степану, и так было с ними хорошо. Что они его братья и никак иначе. Ох и жутко же тогда стало парню от собственных же мыслей… Ведь у нормального человека такого быть не может. Попытался вспомнить молитвы, которым в детстве учили — ничего в голову не идёт. Еле-еле себя смог успокоить и принять решение, что все три дня он отработает исправно, получит уже деньги эти проклятущие и уедет восвояси.

Ночь прошла без странностей. Спал Степан отлично, никто в балаганчик не заползал, никто вокруг не вился, за ногу не кусал. Спал без снов, настолько за день умаялся. Точно затишье было этой ночью. Затишье перед бурей.

Разбудил его дед под утро. Вставай, говорит, последний день остался. Только работать, мол, будут они сегодня по-другому. Вышел Степан на улицу, а там ещё даже звёзды не все затухли, ещё луна не ушла, а рассвет только-только над полем появляться начал, его и не видно почти было. Ну, он за косу, а дед ему говорит:
— Бросай косу, не понадобится она тебе сейчас. Иди лучше хворосту наломай, видишь кустарничек? Давай-давай, у нас мало времени.
— Так как же, - спрашивает Степан, - по утру же кусты росой покрыты…
— Иди, иди! Делай дело.

Ну кое-как наломал несколько веток хворосту, возвращается на то место, где его дед поджидал. А тот взял заострённую палку и там, где поле выкошено было подчистую, чертит ей огромный и очень ровный круг. Потом эту же самую палку воткнул в центр круга, а Степану говорит:
— Ну, сыпь свой хворост, поджигать будем.
И только искру высекли, как хворост тут же загорелся. А затем последовало такое, что Степан помнил до конца своих дней.

Сначала раздался странный шум со всех сторон. Точно одновременно трава зашелестела или листья на ветвях окрестных деревьев. Только звук этот постепенно усиливался, становился громче и громче. И звучало в нём что-то такое, чего невозможно услышать в обычной природе. А когда Степан, уже на подкашивающихся ногах, попытался обернуться, чтобы понять, откуда же этот звук идёт, он ужаснулся.

Из полей, из зарослей некошеной травы к нему ползли змеи. Их было много. Настолько много, что, казалось, и земли было не видно под их полчищами. Двигались они сплошняком, при этом старательно огибая стоящего перед костром человека. Никогда ещё Степан не видел, чтобы эти твари могли двигаться куда-то такими толпами. Причём целенаправленно. Но ползли они не к нему. А к костру. Каждая из тварей пересекала круг и тут же исчезала в огне. Совершенно без всякого страха, точно бабочки в пламени свечи.
Сколько продолжалось всё это светопреставление Степан не считал. Он просто смотрел, смотрел и смотрел, как всё новые и новые полчища гадов растворялись в огне. А в какой-то момент всё прекратилось. И шелестящий шум, от которого закладывало барабанные перепонки, вдруг стих.

Воцарилась такая тишина, какой в природе не бывает. Никаких звуков, даже потрескивания костра слышно уже не было. А Степан всё так и стоял, глядя на него.
И тут посреди всей этой тиши послышался голос. Отдалённо, очень приблизительно он напоминал голос того самого стёпиного работодателя. Только был куда моложе, глубже, и тон у него был повелительный. Да и не может человек разговаривать таким голосом: не бывает в нём таких интонаций и тембров.
— Тут не все… тут не все… тут не все… - повторил голос несколько раз. - Здесь, в кострище, одной змейки не хватает.

Голос вывел Степана из оцепенения. Секунд пять он стоял, пытаясь сообразить, откуда же он идёт. Но старика поблизости не было. Вместе с тем Степан пытался понять, что же этот голос хотел до него сейчас донести. Но не мог. А затем, снова, как перед тем ужасающим парадом змей, отовсюду послышался шелест. Шелест постепенно перерастал в шёпот, очень нечёткий, неразборчивый, будто говорили разные люди на разные голоса и на разных же языках. Только все они складывались в одну очень простую фразу. "Шагни в огонь".
А когда до Степана дошла эта мысль, он вдруг ощутил, что тело его обдаёт жар. Только сейчас он почувствовал, как жжёт ему лицо пламя костра. И тут словно пелена слетела с его глаз: он ведь стоял уже вплотную к огню, оставалось сделать шаг и он уже был бы в круге.
Дрожь пробежала по его телу. Степан отшатнулся от жаркого пламени и упал наземь. Шёпот прервался, снова ненадолго повисла тишина. А потом парень почувствовал, что его нога, та самая левая нога, которую тогда, ещё в первую ночь, укусила гадюка, начала болеть. Нет, не просто болеть. Она начала гореть, точно по ней расползалась гангрена или сепсис. Точно он засадил туда занозу и теперь началось заражение крови, которое расползалось от пятки, через все кости и сухожилия до самого бедра. Хотелось рубануть эту ногу под корень и если не бежать, то ковылять, да хоть ползти отсюда, пока не лопнут лёгкие и не остановится сердце. Лишь бы больше не видеть, не слышать и не чувствовать всего этого.
Степан попытался встать, но не мог и сразу же падал. Тогда он попытался по-пластунски отползти в сторону от костра. Но чем дальше он пытался, тем сильнее начинала гореть нога. Горела она настолько сильно, что Степан, взрослый детина, прошедший войну, вдруг зарыдал в голос. А шёпот снова зазвучал в его мозгу. Но теперь это был уже не шёпот. А самый настоящий рёв тысячи глоток:"Шагни в огонь, шагни в огонь, шагни в огонь! К братьям своим шагни."

И вот, когда казалось, что сил уже нет, бросил Степан в последний раз измождённый взгляд на небо. И тогда его безжизненные глаза увидели рассвет. Солнце было пока что на самом горизонте, но оно стремительно шло вверх, всё выше и выше. И вот тогда-то Степана и осенило, почему все эти голоса так отчаянно зовут его, с каждой секундой крича всё громче и громче. Обрадованный этой мыслью, он попытался вспомнить молитвы и нёс какой-то бред, умоляя Бога (которого он всю осознанную жизнь, будучи большевиком, огульно шельмовал) помочь ему. Только бы выиграть время, только бы протянуть ещё пару минут.
Тогда он и почувствовал, что боль в ноге начала отступать. Голоса же всё не унимались, кричали, звали, но становились всё тише и тише. Точно опустили какую-то ширму, через которую их стало не слышно. А когда солнце уже прочно повисло на небе, Степан упал лицом в землю и провалился в забытье.

Когда он очнулся, вокруг не было никакого поля, никакого костра и никакого круга на траве. Лежал он посреди рощи. Небо над головой было серым и туманным. Боль в ноге всё ещё ощущалась, но уже гораздо меньше, это Степан понял, когда попытался встать и ступил на твёрдую землю. Идти приходилось прихрамывая, сжимая зубы. На счастье, скоро парень вышел из леса на широкий тракт, уходивший в туманную даль. По бокам дороги стояли верстовые столбы, и по ним уже было возможно худо-бедно определить, куда нужно идти.
Только Степан сделал несколько шагов, как за спиной раздался смешок. Был он очень громким посреди всей этой тишины леса. От этого по всему телу парня пробежал холодок.
— Ну и долго ты идти будешь с больной ногой?
И опять боль пронзила всю ногу, от пятки и до бедра. Сжав зубы, Степан обернулся, уже зная, кого увидит, но… никого не было. Потом, когда боль чуть улеглась, он продолжил своё шествие. То и дело, правда, боковым зрением, ловил странное видение. Точно там, среди деревьев, то справа, то слева, стоит чёрная, как смола, человеческая фигура. Тут уж Степан не удержался и крестился каждый раз, когда видел такую вот, как сказали бы сейчас, галлюцинацию.
Сколько ещё идти надо было, Степан не знал. Может, шёл бы он так по лесному просёлку ещё час, два, а может, и не дошёл бы до вечера до ближайшего села. Но на счастье по пути встретилась подвода с крестьянами. Они его к себе и посадили. Тут уж совсем полегчало. Только попросил по дороге Степан одного из мужиков осмотреть его ногу. Снял лапоть, а там… ничего. То есть вообще ничего. Никаких шрамов, следов змеиного укуса, никаких сепсисов или гангрен. Но боль-то есть и всё равно иногда чувствуется, вот в чём штука. Может, сейчас бы прапрадеду моему поставили диагноз, вроде фантомных болей. Но тогда сказали, мол, терпи, в деревне разберёмся. А там ему просто, уж скорее от безысходности, чем от большого ума, побрызгали святой водой (хуже ведь не станет, в любом случае). Остался Степан на постой в крестьянской избёнке, а на утро нога совсем прошла. Только вот сон ему в ту ночь снился нехороший. Будто бы снова идёт по туманному лесу и слышит голос:"Я тебе такое дал, а ты отвернулся. Я бы столькому мог тебя и научить, и столько мог богатств принести. Думаешь, та тыщонка и есть всё моё богатство? Нет, это когда на прииски идёшь и сразу знаешь, где жила находится, — вот моё богатство. Когда с важным человеком идёшь беседовать, а уже знаешь, что у него на уме — вот оно, богатство моё. А ты от него отказался. Баран ты…"
А большего, увы, Степан вспомнить не смог.

Весь день пути до родного Верхнеудинска рассуждал над словами из сна (остальное, что уж взять, никаким объяснениям и осмыслениям не поддавалось). И уяснил для себя одну вещь. Лучше уж жить, от червонца до червонца, с больной ногой, но по-человечески, по земле ходить и еду есть, чем иметь все знания о богатствах земных, но при этом ползать, питаться крысами и при виде даже самого мелкого коршуна прятаться под корнями деревьев.

А что до того деда, то не видел его больше Степан на своём веку. Одно только узнал, потом уже, почти под конец жизни, что есть в Забайкалье поверье о каком-то "хозяине змей". Известно о нём только по быличкам, да и то немного. Разве что, что все змеи и прочие ползучие гады ему подчиняются и выполняют его приказы. Но мало кто с ним виделся, а может мало кто выжил после встреч с ним. Однако до самой смерти хранил Степан память о том, как повстречал этого хозяина вживую. Странного хозяина, который не боится огня, но сторонится рассвета.