Побег

#12

Темнота обладала вкусом чёрного хлеба с примесью стали. Отчего сталь? От того, что хлеб лежал в провизионной камере надводного корабля. Это он потом узнает такое определение – провизионная камера. Тогда в подвале была темнота со вкусом чёрного хлеба с примесью стали. Под ногами что-то мягкое, похожее на ковёр. Только босиком по нему никак. Дверь же закрыл? Если так темно, то да. Не полностью. Любопытной указкой куда-то в стену упирается наглый свет. Сколько времени? Уже прошло? Уже настало. Сколько времени? Он уже тут? Он пока тут. Под ногами странный песок.
Откуда в подвале взяться песку? Отец его набирал. Сначала домой приносил откуда-то из темноты полярной ночи пушистую ёлку, которую упрямо родители называли почему-то какой-то сосной. Весь в снегу. Вся в снегу. Отряхивались потом, как две огромных собаки. Зимой в подвал сложнее пролезть, потому что снегом зажимает с двух сторон. Только один раз его попросил, когда совсем никак было.
Лёша, набери. Какой номер телефона? Ведь дома нет телефона. Нужно взять жетончик перебежать через дорогу старый автомат питается только жетончиками глотает наживку бурлит словами в ухо упрямый провод завернулся в синюю изоленту и не гнётся чёрный шершавый пластик холодит лицо далёкий голос хрипит. Холоп? Алло!
Лёша! Набери! Песка, конечно же. Зимой трудно. Песок похож сверху на апельсиновую корку. Ещё расколупать нужно. А под коркой ждёт мягкий. Ведь скоро Новый год! Вот и срываются апельсиновые и мандариновые корки отовсюду. Ведро всегда одно и то же – синее с чёрной ручкой. В обычные дни там плещется тряпка, выбрасывающаяся усталой рыбой на паркетный пол. В праздник там праздничный песок, будто редкий апельсин. Так нравится запах ёлки! Запах смолы и подступающего праздника. Ведро обматывается какой-то белой тряпкой и подтыкается ватой. Будто бы в самом деле стоит ёлка в сугробе. Только вместо снега припорошена игрушками и гирляндами. Они ждали целый год на антресоли. Спали игрушки в мягкой вате, чтобы на несколько месяцев вылезти и повиснуть радостно на ветках. Последними игрушки опадут. Они ёлку убирали перед 8 марта. Вокруг ёлка рассыпала свои мелкие иголки, будто теряла память, не понимала, что мусорит. И не сосна вовсе, а ёлка. Последними уходили в антресольную спячку игрушки. Стеклянными медведями забирались в свою берлогу. Спать.
Как же хочется спать. Ногами он чувствовал песок. Только сегодня песок не праздничный. Мягкий, но не праздничный. Спиной опирался о стену. Стена была какой-то шершавой. Шир-шир шир-шир шир-шир. Спиной в куртке обшершавился об шершавую стену. А сидел на трубе. Б не сидел на трубе. Потому что он сидел в одиночестве. В темноте со вкусом чёрного хлеба с примесью стали. Труба ещё грела. Старалась нагреть подвал. Старалась дать ему всё своё тепло. Зимой из этого подвала шёл пар. Он выходил из подвала, потому что ему от этой большой батареи тоже было жарко и душно. Пар шёл, чтобы остыть. И никогда не возвращался. Вот и он теперь не хочет возвращаться.
Сколько же времени? В подвале он сидел уже долго. Или нет? Откуда он пришёл в подвал? Может, это сон? Ведь только во сне человек оказывается сразу где-то, не приходя туда откуда-то. Это он узнает потом. Сейчас он пытается то ли поспать, то ли совладать со сном. Непонятно.
Какие-то шершавые звуки звучат, шаркая в темноте. Откуда? Комната с низким потолком несколько метров на несколько метров. Чему равняется площадь? Сторона А, умноженная на сторону Б. А сидел на трубе. Б не сидел на трубе. Посветить нечем. Посвятить некому. А вдруг крысы? Вдруг это они шуршат? Своими маленькими и шустрыми лапками по песку. Своими жёлтыми выступающими зубами. Своими постоянно таскающимися за ними хвостами. Открыть дверь? Тогда затопит подвал сумрачный, но ещё солнечный свет. И вдруг кто-то увидит? Кто? Сколько сейчас времени? Ночь уже наступила. Почему? Тишина разлилась. Кто-то перевернул таз с тишиной. Вот она и разлилась. А кто убирать будет? Лёша! Кому сказала! В руки тряпку и вперёд! В тишине своих мыслей собирать тишину.
В подвале заброшенной больницы было страшнее. Какие-то люди шаркали разбитыми подошвами по битому кирпичу и стеклу. Всегда были спиной и никогда не оборачивались. Как в фильмах ужасов. Хоть он ещё и не видел этих фильмов, увидит потом. Подвал охраняла толстенная стальная дверь. Чем было разгонять темноту? В пузырьки наливали подсолнечное масло, пропитывали скрученный в фитиль бинт, запихивали его в эти пузырьки и поджигали. Пахло не очень приятно. Зато темнота фигурно шарахалась вокруг них и горящих пузырьков. Далеко в том подвале не прошли, потому что какие-то тени мелькали. Стало страшно. До трясущихся ног.
Сейчас только сумеречный свет за прикрытой дверью. Никаких пузырьков и одноклассников. Крыс-крыс-крыс? Они молчат. Лучше уж тогда и не видеть. Под всем этим старым пятиэтажным домом петляют тёмные коридоры. Ещё кто-то сидит здесь? В ответ темнота. Никакого эха. Просто ощущение пустоты проёма двери куда-то в нутро дома. Потому что не видно сейчас этого проёма. Зато хоть как-то тепло. Прошлой ночью пришлось лечь на землю. Хорошо, что был в куртке. Да и сейчас в куртке. На улице лето? Нет, весна. Май месяц? Да, школа ещё не закончилась. Последние три дня солнце упрямо бьёт по глазам, заставляя отворачиваться. Тепло бывает несколько раз в году. Точно несколько? Тепло бывает один раз в году. И то летом.
Сколько времени? Неправильно поставленный вопрос, Золотарёв. Который сейчас час? Сейчас час, который наступил. Каждый час наступает следующий час за предыдущим часом. Час часом погоняет. И всё время уходит в песок. И всё время стоит на песке. И всё время песок под ногами. Всё это время в подвале у него песок под ногами. Низкий потолок давит безоблачным небом. Только на этом небе нет звёзд и облаков. Только сверху давящая темнота. Со вкусом чего? Правильно. Того.
Так было интересно ходить за хлебом на корабль! Всегда давали несколько буханок. Идти полчаса до дома. За эти полчаса быстро уходила половина буханки чёрного. Со стальным вкусом. С твёрдой корочкой. В рот набежала слюна, будто очередь в булочную с утра. В доме сбоку булочная. Булошная. Так правильно произносится. Вчера холод, сегодня голод. Или это всё в один день? Солнце вроде не садилось. Непонятно, как время определить. По компасу. На северной стороне растёт мох. Муравейник на южной. Вокруг сопок можно сутками ходить. Они все одинаковые между собой. И мох под ногами мягкий. Зовёт всегда прилечь.
Здесь прилечь некуда, мха нет, только песок и труба. Труба, которая греет и сталью подпирает пятую точку, не давая упасть. Голова еле держится. Голова падает на колени. Вставай! Протрёшь чего зря! На коленях потом дырки будут! Не будут. Голова поднимается. Но веки подняться не могут, они тяжелы и неподъёмны. Под веками прячутся уставшие глаза. Накрываются веками полностью, чтобы свет не тревожил. Мам, ну ещё немного! Вставай! В школу пора собираться! Да, конечно. Веки открываются, но никакого света нет. Темнота. Со вкусом чёрного хлеба с примесью стали.
Он пришёл в подвал, когда уже никого не было на улице. Осторожно пробирался под окнами, чтобы никто не увидел. А как же дом напротив? На первом этаже в доме напротив жил одноклассник и однодворник. Это разные люди. Но они его знали. А они знали, что он? Что? Что он ходит тенью вдоль домов? Может быть знали. А может и не знали. Главное, чтобы родители не знали и не видели. Вроде он быстро пробрался. Раздватричетырепятьшестьсемь или сколько-то ещё шагов вдоль стены до заветной низкой двери подвала. Бегом на корточках.
Он пришёл в подвал, потому что становилось холодно, а снова спать на земле не хотелось. Да! Он спал вчера на земле. Увидел проезжавшую машину милиции и решил спрятаться. Уже дали на него ориентировку? Что такое ориентировка? Это когда людей разыскивают, Лёша. Он уже бывал в детской комнате милиции. Таких малолеток нужно сразу в тюрьму сажать! Какая-то злая женщина сидела за столом с пышной причёской и смотрела с отвращением на Лёшу. Таких, как ты нужно из тюрем не выпускать! Он стоял и молчал. Потому что вопросов не задавали. Только кричали. А где-то шли родители. Он рассматривал линолеум под ногами, искал в узорах выход из лабиринта. Пусть кричит. Пусть кричат. Родители вообще прибьют. Снова достанут ремень. Главное, чтобы не ту резинку. Сидеть потом невозможно. Отпустили непонятно быстро. Пешком пришлось идти через весь город домой. Пока шёл, увидел в отдалении куда-то спешащих родителей. Так редко они бывают вместе. Спешат в детскую комнату милиции. Какая улица? Белый дом. Там, где отвалился белый цвет, проступил серый. Улица не поместилась в памяти. Родителей не окрикнул. К ним не побежал. Дома всё равно встретятся.
Они же где-то ходят сверху сейчас? Нет. Через этаж. Квартира на втором этаже, окно кухни над подвалом. Зимой часто пар стучался в окно, когда выходил из подвала. На кухне часто разговаривали. Место казни. И обед из тяжёлых кастрюль с цветами. Почему забрали в милицию? Да всего лишь за братом пошёл. А брат уехал на велосипеде. Куда? Возле мусорки стояла какая-то старая и брошенная красная машина. Туда частенько забирались, чтобы покрутить руль. Фффффф. Жжжжжжжж. Еееееууууу. Ловко машина входила в повороты на бешеной скорости. Вы что там делаете!? Какой-то мужик подбежал к ним и схватил за ворот. Брат уезжал на велосипеде прочь. Почти так же быстро, как воображаемо ехала красная машина. Вы что тут забыли? Это ваша машина? А ну пошли со мной! Он даже за рулём не посидел. Вместе с ним были ещё два парня, которые и сидели в машине. Просто брата искал. Это ты в милиции расскажешь! Вас всех троих в тюрьму посадят! Мужик жил на первом этаже, сразу в коридоре дверь вела в ванную комнату. Меня родители убьют! Как звали этого парня? Он не помнил. С каким-то камнем связано имя. Рубин? Стоял тогда и плакал. Лёша молчал. Какой смысл вообще говорить? Взрослые никогда не слушают. За ними приехали милиционеры в тяжёлой серой форме. Кто вам разрешал детей запирать? Его за это не наказали. А стоило бы тоже в тюрьму посадить. Если за игры в машине в тюрьму отправляют, то за это тоже?
Какой-то жуткий треск! Будто упала гантеля на пол. Прислушался. Ничего. Шорохов тоже не было слышно. Крысы, наверное, тоже прислушиваются. И ждут. Крыс-крыс-крыс? Когда он уснёт. Что они с ним сделают? В тюрьму точно не посадят. Тогда его тоже не посадили. Отпустили. Потом родители не отпускали из кухни. Серьёзным монотонным голосом спрашивали почему я туда полез кто меня просил зачем это сделал нужно было забрать брата и уйти а не стоять и смотреть не забираться в чужую машину ну и что что она возле мусорки и открыта а вот так и садятся в тюрьму потому что родителей не слушаются ты всё понял. Где-то потерялся вопросительный знак, Лёша его так и не нашёл, пришлось родителям кивнуть. Отпустили из кухни. Что хуже – на кухне простоять час под проливными нотациями или отправиться в тюрьму на несколько лет? Сложно выбрать.   
Почему стены такие шершавые? Потому же, почему песок в подвале. Взрослые так придумали. Они вообще много чего придумывают и потом учат всех вокруг. В школе учат, потом ещё где-то учить будут. И тогда в комнате милиции учили. Будешь так поступать – окажешься в тюрьме! Вчера не увидели его из машины. Проехали мимо. Он решил спрятаться. Спать тогда тоже хотелось. Сильнее, чем сегодня. Какой-то деревянный помост в детском саду. Здание подглядывало за ним своими провалами окон. Он посмотрел, не отрываясь. Кто кого переглядит? Главное до утра вытерпеть. Забрался под деревянный помост. Холодно. Холодновато. Холодная вата. В куртке холодная вата. Или как она называется? Такое странное слово. Синепон? Что-то похожее. Земля не грела. Куртка тоже не грела. Мысль об утре и солнце грела не лучше. Сегодня греет труба.
Сколько он тут просидит? До утра. Потом нужно выходить и бродить закоулками. Чтобы никого не встретить, чтобы никто не видел, чтобы никто не обнаружил. Как те страницы в дневнике. Всё из-за них. Он вспомнил, как купил почти такой же дневник. Прятал его в столе под тетрадями. Разгибал аккуратно скрепки. Главное – не дёргать. Доставал и переписывал заново страницы. Ставил подпись матери. Отец никогда не расписывался. И на собрания редко ходил. Зато только он прикладывал руку к ремню, чтобы получше услышать изгнание вины. Зато отец научил, как можно научиться рисовать, кладя сверху рисунка чистый лист, а снизу светя настольной лампой. Почти так же научился расписываться за мать. Невозможно отличить от оригинала.
Сердце как-то странно билось. Бухало по груди. Глухо било по рёбрам. Глухало. Будто хотело выйти. Или зайти. Предчувствие. Чего? Всё рано или поздно заканчивается. Всё рано или поздно начинается. Правда рано или поздно вскрывается. Как самоубийца? Что? Вскрывается, как самоубийца? Нет. Как лёд весной. Тем летом они с братом воровали товары к школе. Яркий и шумный школьный базар на площади возле здания администрации. Ветер пузырил полосатые палатки. Как парашюты. Людей много. Все взрослые. Брат преуспевал. Он мог стянуть с прилавка любой товар. Они вечером рассматривали награбленное. Как пираты. Аррррргхх! Разноцветные тетради в одноцветную клеточку, дневники, ручки гелевые, карандаши, ластики. Зато покупать не нужно. Родители так и не узнали. Правда не вскрылась, передумала. И тогда сердце било отчаянно по рёбрам. Ноги были готовы без перерыва бежать до дома. А бежать нужно было несколько километров.
Сколько километров он уже прошёл? Ноги болели вместе со спиной. Но выхода не было. Только сидеть в подвале, подогреваясь на трубе, как бутерброд с колбасой. Как-то ему с собой в школу дали два бутерброда, которые из себя представляли гренки с яичницей сверху. До школы не донёс, выкинул где-то по пути в кусты. Сейчас бы и их съел с удовольствием. А лучше просто чёрный хлеб с привкусом стали. И тогда бы прошли все ноги, вся спина.
В какой-то новый год Лёша отравился и поэтому долго отлёживался на кровати, когда встал, ужасно ныла поясница. В квартире все спали, он думал, что болят почки, почти плакал, ходил по коридору и громко вздыхал, боясь кого-то позвать вслух. Мать тогда всё же проснулась. Чего ты стенаешь здесь? Почки болят. Какие почки? Ты просто много лежал и отлежал спину. Иди ложись! И пошёл. Потом опять встал, прошёлся до кухни. Мысль о том, что это не почки немного успокоила спину.
В подвале никакие мысли не успокаивали спину. Ещё ныла пятая точка, он ощущал свои задничные кости. Как они правильно называются? Кости, как кости, как они ещё называться могут. Это в последних классах школы он будет хорошо знать биологию и анатомию, потому что будет учиться в химико-биологическом. Сейчас же никакие знания в голову не приходили. Хотя его усиленно готовили к школе, запихивали знания. Все эти буквы алфавитные, все эти примеры материфмические. В последнее лето перед школой они вместе с отцом ходили в стоматологию и отец накидывал примеры для решения в уме. Тогда он впервые умножил шестизначные цифры между собой. Или ещё сколькотозначные. Кому нужны были эти цифры? Всегда всё нужно только родителям. Это тебе всегда ничего не нужно! Ты никогда ни о чём не думаешь! Будешь четвёрки домой приносить – дворником станешь после школы! И будешь там же возле школы дорогу подметать! Откуда такая уверенность? Мать работала в больнице, работает там и сейчас. Дороги не подметает. Отец служит на каком-то военном корабле. Тоже не подметает дороги. Наверное, и вправду стоит учиться, чтобы дороги не подметать. Но как же не хочется слушать эти крики. Они всегда недовольны. Что бы он ни делал.
Он спит? Или думает? Это мысли или яркие обрывочные картинки снов? Но вроде всё правда, всё это было. Хочется сползти с трубы и лечь на песке. Будто на море. Он был всего лишь раз на море. Самого моря не запомнил, только запомнил, что грудь сильно обгорела, намазывали сметаной, а окончательно прошла, когда какие-то родственники намазали самогоном. Самочем? Само. Гоном. Мутная жидкость в бутылке. Так резко и сильно ударил по ноздрям, что голову вывернул почти назад. И хотелось бежать без оглядки. Вот и убежал, теперь в подвале отсиживается. Сколько ещё придётся бегать? Главное, найти что-то поесть.
Точно! Нужно к Серому зайти. Мана-мана ты-ты-тыры-ды-ты, мана-мана ты-тыры-ты. Потому что фамилия Манаков. В какой-то программе по телевизору была эта песенка. Они когда-то вместе ходили в бассейн. Потом Лёша в этот бассейн ходил с другим одноклассником, который как раз на первом этаже в доме напротив. Потом перестал ходить в бассейн. Родители запретили. Была тогда зима. Тёмное полярное утро. Одноклассник зашёл за ним. А где у тебя отец? Спит после дежурства. А мама? Да шляется где-то. В бассейне был тусклый свет и тусклый голубой кафель. Тренер смеялась над ним, когда он попробовал нырнуть с тумбочки, получилось нырнул скрепкой. Да уж, Лёша, скрепка у тебя хорошая получилась! Живот болит? Не болит. Только за смех обидно. Учился во вторую смену. Пришёл домой и сразу в коридоре его встретила записка на зеркале. А где мама? Да шляется где-то. Аккуратным отцовским почерком. Квартира звенела тишиной, но он знал, что родители в кухне. Ждут. Медленно разделся, повесил всё, что можно повесить на крючки. Вместе с носом. Они сидели в полной тишине, только стучала стрелка часов. Не тик-так. Тик тик тик тик тик. Больше ты в бассейн не ходишь и с Максимом не общаешься. А то набрался непонятных слов. И остался Максим одноклассником с первого этажа из дома напротив. С Серым никто не запрещал общаться. Мана-мана. Хотя бы кусок хлеба у него попросить, пусть и без привкуса стали.
Он всё же сполз на песок. Лёг. Потолок был так близко, не так, как дома. Дома высокие потолки, до них даже отец не дотягивался, приходилось доставать лестницу, чтобы лампочку поменять. Иногда в их комнате заедал выключатель. Почему не включатель? Включателем была верёвка, которая свисала из какой-то белой пластмассовой коробочки под потолком. Приходилось стоять и дёргать. Дёргатьдёргатьдёргатьдёргать снова дёргатьдёргатьдёрдёрдёрдёрдёрдёргать. Наконец-то! В подвале ничего не висело у потолка, не было никакой коробочки. Потолок был тёмным. Светлее темноты, но всё равно тёмным. Песок был твёрдым и холодным. На море можно было греть ноги в нём. Зато спине легче стало. Представить, что на море – кричат чайки, глаза закрыл, потому что солнце, поливает всё тело жёлтым теплом. Сейчас тоже солнце светит. Ночное солнце. Потому что живут за Полярным кругом, а здесь весь год делится на две части – полярный день и полярная ночь. И где-то ещё полярные медведи. Отец рассказывал.
Отец много чего рассказывал. Когда бывал дома. Ещё много за что наказывал. Когда снова бывал дома. Пока тебя не было, дети меня совсем не слушались. Брови прямые, голос тяжёлый, глаза высекают искры. Забирай их с собой лучше. Однажды брал на корабль. Точнее, на катер. Отец там командир. Да и дома он командир. Они с братом вели график дежурств по квартире и носили бело-синие повязки. Кто дежурный – тот моет посуду. Взял их с братом на рыбалку. Правда они ничего не поймали. Сидели в каюте и смотрели какие-то фильмы на видеомагнитофоне. А ещё свешивались через перила и нас рвало. Не перила, а леер, Лёша, леер. Посвящение в моряки – звали ихтиандра. Мать в ответ улыбалась. Привезли тогда с собой краба. Но не хотелось есть. Хотелось просто лечь и спать. Ихтиандр всю душу вынул. Лёжа на песке, хотелось краба. Хотелось хоть чего-то, что сможет заглушить голод. Сны не помогали. Они в подвал не заглядывали.
Спине стало намного легче, но холод не отступал, всё сильнее жался к телу. Холоду тоже хотелось тепла. Холод не мог сесть на трубу и погреться. Холод умеет только обнимать чужие тела. Но так и заболеть недолго. Да не заболеет. Тогда же не заболел. Пошли с Серым кататься на лыжах по заливу, солнце упрямо отталкивалось от снега прямо в глаза. Дошли тогда в тумане до острова, по острову гулять не стали, почти сразу развернулись обратно. Возле берега лёд растаял или его растаяли, он разбился на несколько кусков. Может на льдине прокатимся? А давай! На берегу нашли огромный железный шар, как будто из подшипника, какую-то тёмно-зелёную верёвку, которой обвязали этот шар. Закидывай на льдину! Только не сильно! Не проломи! Она не тащится. Видишь, там тонкий лёд? Где? На краю льда. Лёша пошёл на границу между льдом и водой. Да, тут тонкий лёд! И стал лыжной палкой разбивать тонкий лёд, чтобы льдину можно было подтащить. Какой-то непонятный хруст. Резкий провал. Холодная вода с радостью обняла. На льду осталась одна нога. А а а а а а а. И все на вдохе. Ни сказать, ни крикнуть не получалось. Серый стоял спиной не так уж далеко, но и не так близко. Лёша бил руками по воде, стараясь удержать голову над водой. Вода была невыносимо солёной. Серый всё же увидел, подбежал. Под ним тоже отломился кусок льда, но он успел отскочить. Держись за палку! Лёша схватился за серую металлическую лыжную палку. Серый его вытащил. Не зря с ним в бассейн ходил. Наверное. Лёша был мокрый насквозь, мороз был достаточно сильным, а до дома пешком пришлось идти около получаса. В середине пути вся Лёшина одежда стала покрываться корочкой льда. Шли молча. Единственное, о чём думал Лёша, была мысль о том, что мать прибьёт. Дома он догадался набрать горячую ванну, одежду всю с себя скинул. Холод отступил, но не простился. Кофту он попытался высушить утюгом, но утюг почему-то быстро покрылся непонятной белой коркой и отказывался гладить, застревая на месте. Ещё и за утюг прибьют. Это была вторая неумолимая мысль. За утюг прилетело. Про одежду сказал, что испачкался. Где ты зимой грязь нашёл, чудище? Возле люка на дороге. Прилетело, но терпимо. Кстати, тогда даже не простудился.
А после лёжки на песке в подвале простудится? Сейчас бы тоже в горячую ванну. Вместо этого можно только на трубу. Повиснуть тряпкой. Кто-то вышел из подъезда. Он резко вскочил и на корточках подбежал к призакрытой двери. Потому что он её призакрыл, а не приоткрыл. Спина какого-то мужчины удалялась от подъезда. Отец? Не похож. Да и что он будет посреди ночи выходить на улицу? Точно ли ночь? Сумеречное солнце пряталось где-то за домом, но продолжало светить. Ночное солнце. Отец рассказывал, что некоторые люди, которые первый раз приезжают на Крайний Север. Почему он крайний? Потому что это край, дальше не ничего, только льды и полярные медведи. Так вот. Те, кто приезжает впервые на Крайний Север, очень легко путают время, потому что непонятно – день или ночь на улице. Часы ведь не показывают время суток. Стрелки проходят за день два полных круга. Сколько кругов оп прошёл по городу вместе с этими стрелками? Какими этими? Часов у него не было. Видел время только на сером прямоугольном здании с кучей флагов вдоль него. Показывали 17:16. Если один раз видел, то прошёл только один круг. Город большой, трудно его несколько раз осилить. Это потом этот город для него станет маленьким.
На корточках сидеть было неудобно. Воздух снаружи был прохладным. Хоть и светило солнце. Кому оно светило? Ведь все спят. Ну почти все. Он не спит и какой-то мужик, который вышел из подъезда. Может быть, зайти в подъезд? И что там? Батареи. Зимой возле них жарко. Возле трубы тоже жарко, а сейчас она не так сильно греет и не удобно. А если на чердак? Лёша никогда не поднимался выше своего второго этажа, там были неизвестные и чужие три этажа сверху. И должен быть выход на чердак. Какой-то шорох шелест шёпот скрёб. Шебаршащиеся звуки. Лёша, хватит шебаршиться! Спать ложись! Замирал под одеялом. А теперь эти звуки из темноты. Крыс-крыс-крыс? Ничего не видно. На чердаке есть крысы? Там голуби. Они с Чухой залезали на крышу школы по пожарной лестнице. Никаких голубей там не было, только крыша залита каким-то чёрным линолеумом. Они полезли сразу уроков. И были замечены через окно учительской. Рюкзаки скидывали вперёд себя с крыши, с высоты третьего этажа. Безвольными мешками упали в пыль. Сердце колотилось, руки вспотели, скользили по металлу лестницы. Бежали быстро, не оглядываясь. Через многие километры спустя обернулись. Виден был силуэт учителя по ОБЖ. Он за ними не бежал. Узнал? Не узнал. Родителей не вызывали, их с Чухой тоже. Повезло. На крыше было классно, хоть и несколько минут, открывался вид куда-то вдаль, поверх деревьев, на какие-то трубы и серые здания. Какие-то нежилые здания.
Нет, на чердак не полезет. Вдруг закрыто? И вдруг неожиданно мужик вернётся? Или дверь откроется и выйдут родители? Ни за что. Лёша не собирался так просто сдаваться. Пусть голод. Пусть холод. Но без всего этого. Тепла только не хватает. Снаружи. Да и внутри не хватает. Хочется пожаловаться. Всё время только себе. Может, костёр разжечь? Будет посветлее и теплее. Крысы подступающие уйдут обратно в темноту. Чем разжигать? Это на кухне всегда спички лежат на газовой трубе. С собой нет ничего. Лёша закурит только через несколько лет, в 11 классе, тогда будет всегда с собой зажигалка. А чем же они тогда с Серым нечаянно подожгли пластик? Забрались в это серое здание, которое было видно с крыши школы. Ау-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у. У. У. У. У. В огромном каком-то пустом зале их крики бились о стены. В этом зале была кабина крана. Но так и не смогли туда забраться. В отдельной комнате навалена куча пластмассовых бутылок и плёнки. Чем подожгли уже слабо помниться. Чем-то таким, что давало огонь. Клубы чёрного дыма жадно бились в потолок. Они с Серым бежали изо всех сил. Издалека дым не увидели. Вроде пронесло.
В подвале чёрный дым нельзя было бы увидеть. И никто не увидел бы. Зато было бы тепло. Лёг бы на песок и растянулся во весь рост рядом с костром. Прикрыл плотнее дверь. Чтобы солнце не подглядывало. Сел на трубу. Тепло разлилось пятном. Далеко тепло не пошло.
Почему он здесь? Потому что он прячется. Потому что он скрывается. Потому что никто его не должен найти. После школы не захотелось возвращаться домой. Проставили оценки за четверть. И за год тоже проставили. Подделать было невозможно. От этого где-то в животе закопошилось что-то большое. Лёша подделал пару оценок в двух четвертях. Научился расписываться за классную. СЗ. С хвостиком. Очень простая. И за мать. Золом. С нижним подчёркиванием и закорючкой на конце. Сложнее. Но тоже научился. Цифры подделывать проще. Не хотел получать за тройки. Что такого в этих оценках на неделе? Итоговая всегда выходила нормальной. Троек не было. Ну ладно. Одну тройку поправил. Что с того? В году всё равно будет нормальная оценка. Вот и в четвёртой четверти прыщом вскочила тройка. За год вышла четвёрка. По литературе. Правда всегда вскрывается. Вот и не захотел возвращаться. Пусть лучше холод. Пусть лучше тёмный подвал. Чем слышать крики и обвинения. Они только и умеют кричать и возмущаться. И наказывать. Когда что-то объяснял, никогда не верили. Совсем никогда не верили. Поэтому перестал что-то объяснять. Смысл? Не верят и не поверят. Никогда не поймут и не захотят понять.
Страх его гонял, как ветер осеннюю листву по городу. Лёша ходил дворами, заглядывая в чужие жизни. Там тепло. В свои окна было сложно заглянуть. Они большие. И холодные. На втором этаже ничего не видно. Только шторы. И лампа дневного света, которая на цветы светит в зале. В других окнах было уютно – что-то готовили у плиты, разговаривали улыбаясь, а не крича, читали, мечтательно куда-то смотрели сквозь всё, весело кормили собаку под столом, старательно выписывали что-то в тетрадках, чтобы побыстрее убежать на улицу гулять. В чужих окнах всегда уютнее.
Люди вокруг были чужие и незнакомые. Никто из этих людей не знал, что Лёша Золотарёв решил не возвращаться домой, поэтому бесцельно ходит по городу, заглядывая в окна. Никто из них не догадывался, что Лёша Золотарёв усиленно старается потратить время вне дома. Лёша Золотарёв шёл шёл шёл шёлшёлшёл шёлшёлшёл шёлшёлшёл шёл шёл шёл. Отбивал ногами по асфальту будто азбуку Морозе. Отец когда-то учил. Было интересно играть в разведчика. Останавливаться не хотел. Ему казалось, что если остановится, то его обязательно узнают и схватят. А так его никто не узнаёт, все проходят мимо. Пока он шёл, никак не мог придумать – вернётся или нет. Вот солнце сядет. Оно же не сядет? Полностью не сядет. Ночь будет короткая. Весь город обойти – это не шутка. Кто-то потом разгадает, что его ноги набили азбукой Морозе? Какие-то каракули.
Первой остановкой был тот детский садик. Где на земле спал. Уехавшая прочь милицейская машина. Родители ищут? Они точно сердятся. Он даже представил их суровые лица. Почему ты не пришёл домой? Кто тебя отпускал? Кто тебе разрешал не приходить? Почему ты соврал? Почему ты подделал оценки? Почему у тебя так много четвёрок? Почему ты так плохо учишься? Почему ты не смотришь в глаза? Почему ты молчишь? Нечего сказать? Почему ты сидел в подвале? Почему ты прятался по ночам? Почему ты спал на земле? Почему куртка грязная? Почему рюкзак чем-то испачкан? Почему ты всё время находишь какую-то грязь? Почему ты сразу из школы не пошёл домой? Почему ты решил, что так можно? Почему ты молчишь? Нечего ответить? Отвечай! Мы тебя внимательно слушаем!
От всего этого спасает темнота подвала. И холод земли и песка. Вопросы эти наяву стоят лицами родителей перед глазами. Всегда так. В ответ Лёша всегда молчал. Спускался по какой-то длинной лестнице через люк вниз вниз вниз, ещё ниже, ниже, люк превращался в звезду над головой. Там темно, тихо и не страшно. Звуки туда не проникают. Там никого нет. Пусть холодно и одиноко, но как-то уютно и спокойно.
Ему хотелось тепла. Поэтому вылез из-под деревянного пола в том детском садике. Солнце щурило свой глаз на горизонте. Было опасно оставаться возле детского садика. Потому что он был слишком близко к дому. Нужно было уходить на другой край города. Может уйти из города. Где-то за гаражами и трубами была дорога. Они всей семьёй на выходных, один раз в месяц ездили в Мурманск. Целое событие. Надевали чистую одежду. Парадно-выходную. Это слово или сочетание выскакивало из-под усов отца. Всегда с улыбкой. Обязательно начищали обувь. Потому что в другой город. Шли на остановку вдоль дороги, мимо каких-то гаражей и торчащих труб. По заброшенной железной дороге. Тут кто-то ещё ездит? Давно уже нет, видишь, трава растёт. Шпалы покрыты щетиной скудной травы. Лаяли собаки из-за заборов, за которыми прятались и выглядывали трубы. Как стеснительные дылды. А там что? Что-то. Чужая территория. Пустая остановка. Хотя изредка были люди. Тоже ждали автобус, чтобы уехать в большой город. Иногда проезжали автобусы, в которые не нужно было садиться. Они везли людей в такие же маленькие города. Но это потом для Лёши стал город маленьким. А Мурманск всегда для него был большим. Потому что он в нём никогда не жил. В автобусе никогда не хватало сидячих мест. Стоя ждали. Когда автобус проедет по городам побережья. Родители называли названия, но он сможет их запомнить только к концу школы. Когда автобус проезжал КПП в город. Солдаты заставляли выйти всех тех, кто не сидел. Не солдаты, а матросы. Видишь, на погонах жёлтые полоски? Да. Это военно-морские звания. Хорошо. В автобусе проезжали долго по Мурманску. До самого вокзала зелёного цвета. Потом через площадь с каким-то странным названием. Как будто про пятую точку. Обязательно в пиццерию. Там зеркала у столиков. Люди какие-то другие. Большие и никуда не спешат. Незнакомые. Зимой всегда так тепло было отогреваться. Брали одну и ту же пиццу. Просто пиццу. Без какого-то названия. Они все улыбались. Лёша так и не вспомнил.
Денег никаких в карманах не было. Поэтому ни на какую дорогу смысла выходить нет. В автобус никто не пустит. Да и без родителей через КПП не проедет. Паспорта нет. Пока что вообще нет. Как-то хотели из дома выгнать. Отец тогда сказал, чтобы он собирал вещи. Время было какое-то позднее. Часов одиннадцать ночи. Солнце било в стекло. Ночью всегда светило в ту комнату, где они спали с братом. Мама, дай ему десять рублей на хлеб и пусть идёт на улицу, раз ему так нравится гулять с друзьями, а про родителей он забывает. Он тогда подумал, что не пропадёт. Деньги на хлеб есть, друзья тоже есть, на улице светит солнце. Но так и не выгнали.
Теперь денег нет. Бутерброды отчаянно стучались в память. Сейчас их достал бы из-под того куста. Выкинул под куст? Наверное. Он сидел на корточках возле двери в подвал. Песок шевелился. Какая-то тень отделилась и поползла по стене. Будто лизун. За лизуна тогда сильно получили с братом. Потому что лизун приклеился к потолку. И оставил от себя мокрое пятно. Вы чем думаете? У вас в головах пустота? Что это за игры?! Ещё кидали в обои, но следы были там тёмные. Их родители не видели. Больше ничего покупать не будем! И больше никаких карманных денег! Всё это было не страшно. Во дворе ждали друзья. Всегда кто-то кого-то ждал во дворе. Никакого телевизора! Марш делать уроки! Уроков нет? Книжки берите и читайте! Вот ничего не читаете, поэтому в головах пусто! Потом потолки портите! Кто будет убирать это пятно? Так никто и не убрал. Лёша всегда смотрел на него перед тем, как уснуть. И сейчас тёмное пятно ползало по подвалу. Сейчас ли? Это тот же лизун? Тогда где-то должен быть брат. Это он решил подшутить. Так это не крысы! Это Диман! Он где-то там, в темноте, просто притаился. Выходи! Никто не выходит. Почему рот не открывается? Рот слипся. Руками потрогал. Губ нет. Просто сплошная щека. Попробовал поморгать. Не получилось. Почему-то одно сплошное тёмное пятно. Огромное тёмное пятно налипло на глаза. Он попробовал ими пошевелить. Никуда глаза не могли пошевелиться. Резко открылась дверь подвала. Шаги по песку. Тяжёлые. Его не видно, потому что он сбоку от двери. Там темно. Но почему не стало светлее от двери. Шаги по песку. Тяжёлые. Но никого нет! Откуда-то взялось ведро. Они синее с чёрной ручкой. Это ведро прыгало по песку. От него такие шаги? По спине что-то поползло. Мурашки? Он попробовал отползти от стены. Ничего не получилось. Чем-то зацепился. За шершавую стену. Шир-шир-шир. Вся куртка будет грязная. Лёша! Что ты за свинья? Это не он. Это всё огромный лизун в подвале. И новогоднее ведро. В нём были мандарины, но они рассыпались по песку. Хотя бы один мандарин поймать. Не смог. Мандарины раскатились по тёмным углам. Нужно их собрать. Лёша! Бери тряпку в руки! Мой тщательнее! Что ты колчерукий такой! Колченогий. Теперь колчерукий. Всегда так обидно. Хотя старался. От тряпки так мокро рукам. Почему-то мокро ногам. Хочется пить. И звать кого-то. Потому что в подвале огромный тёмный лизун. И вовсе это не Диман в темноте. Крыс-крыс-крыс? Шшшшшшшш. Змея? Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш. Родился в год змеи. А ты в какой? Год быка. Год отца. Больше ничей не запомнился. Бык большой и крутой с упрямыми и острыми рогами. Он всего лишь змея. Что-то проползло по руке. Не смог ей дёрнуть. Как будто песок затянул. Зубучие пески. С зубами связаны? Там под песком зубы, они кусаются. Поэтому зубучие. Ноги тоже не шевелятся. Какие-то муравьи ползут по ногам. Наверняка рыжие! Самые больные! Они кусаются. По всему телу разбежались и кусаются. Он не может их скинуть. Руки в песке. Вместо рта щека. Тонет в темноте. Тогда Серый его вытащил. Серый! Мана! Никто не покинул пределов его рта. Потому что рта не было. Как же больно кусают муравьи! Темнота наклонила всё его тело. Он сейчас утонет в темноте. Потому что не может даже воздуха вдохнуть. Полной грудью. Давай, засекаю! Не дыши. Держи. Держи! Деееееержииииии! Ну куда ж ты! Всего лишь минуту продержался. Человек может продержаться без воздуха свободно три минуты. А зачем? Чтобы под водой можно было проплыть. А зачем? Чтобы можно было уплыть от темноты. А зачем? Чтобы не было страшно. Сейчас страшно. Но плыть не может. Потому что зубучие пески. Муравьи стали кусать щёки. Забираться в ноздри.
Лёша резко проснулся от того, что всё тело онемело. Он сидел на корточках, спиной прижался к стене. Голову еле поднял. Всё болело и кололось. Полоска света стала смелее. Наступило утро? Просто стало светлее. Он аккуратно попытался встать, но не смог. Пятки кололо. Как будто в ботинки насыпали иголок. Да, тех самых, мартовских, с ёлки, которую родители всегда называют сосной. Нужно уходить из подвала. Здесь становится небезопасно. Всё равно в темноте светить нечем. А труба не такая уж и тёплая.
Он открыл дверь подвала. Раскинулся перед глазами двор. Этот двор сжимали два дома напротив друг друга. С левой стороны двора стояли притихшие машины тех, кто тихо спал в каждом из этих сжимающих двух домов. С правой стороны стояли два деревянных ларька. К дороге передом, ко двору задом. В этих ларьках что-то покупали даже домой. Хотя обычно Лёша покупал несколько жвачек по 50 копеек за штуку. По ногам продолжали бегать муравьи, но уже в меньшем количестве, они убегали прочь от Лёши. Солнце осмелело. Подсветило утро. Но никого на улице ещё не было. Ларьки ещё наверняка спали. Только магазин в доме напротив работал без перерыва. Даже ночью работал.
Где его рюкзак? Мысль муравьём укусила мозг. Ай. Всё это время рюкзак Лёша носил с собой. Может, из-за этого спина устала? Конечно. Не из-за десятков километров. Не из-за того, что спал на земле. Не из-за того, что спал на песке. Именно потому, что ходил с рюкзаком. Нужно теперь его оставить. Где? В подвале. Где ж ещё. Темнота будет его охранять. А как же крысы? В рюкзаке нет еды. Там только тетради и учебники. Пусть даже проверят своими шевелящимися носами. Он поставил рюкзак под трубу в самом тёмном углу подвала. Укрыл рюкзак плотной темнотой, закрыв за собой дверь.
Затылком почувствовал, как над ним навис второй этаж квартиры. Они спят? Или уже смотрят в окно? Хотят его заметить. И тут же закричать в окно. Лёёооооооооооошаааааааааааааа! Жиииииваааааа дааааааамоооооооооой! И миллион восклицательных искр. Такой крик можно услышать на другом конце города. Поэтому нужно аккуратно отходить от дома. Лёша делал муравьиные шаги от дома. Смотрел внимательно на окна. Они были пустыми. В шторках, но без людей. Брата увидит самым последним, если он там будет. Шаг за шагом открывалось всё больше окно. Никого там не было. Никто не ждал его у окна. Волна облегчения сбросила окончательно бегающих по телу муравьёв. И Лёша побежал из двора. Чтобы быстрее скрыться из виду.
В животе была ноющая пустота. За спиной остался неподвижный дом. Внутри суровые родители. Интересно, когда они спят, у них такие же суровые лица? Так же сдвинуты брови? Так же сжаты губы? Ну и пусть. Лёша пробежал мимо ларьков. Закрыты. Перебежал через дорогу. Пустая. Хотя с какой-то стороны доносился звук машины. Без рюкзака было легче. Точно? Скорее да. В карманах не было даже какой-то случайно завалявшейся монетки. Хотя бы пять рублей. Хотя это много. Все деньги в копилке. Отец приносил им после службы синенькие бумажки. На них что-то нарисовано. Точно нарисована цифра 50. Целое состояние. Они с братом копили. Не очень успешно получалось, но они старались. Хотя бы 5. Тогда он смог бы прогнать ноющую пустоту, как пугающую темноту огнём.
Сон убежал вместе с муравьями. Он долго проспал? Спал ли. То ли вопрос, то ли нет. Какие-то люди с собаками стали показываться на горизонте. И дом Серого был тоже на горизонте. Попробовать? Почему нет. У Серого есть старший брат. И мать. Отца у Серого и его брата нет. По крайней мере, дома его нет. К матери они обращаются на Вы. Прям с самой большой буквы. Даже старший брат. Даже для Лёши это было странно. Он никогда не видел их матери, хотя в гостях был несколько раз. Стоит попытаться постучать в окно. Квартира на первом этаже. Стук-стук-стук. Как будто голубь на карнизе клюёт что-то. Никакого движения. Зашёл в подъезд. Квартира сразу справа. Точнее, две квартиры за одной дверью. Общий коридор, в котором вещи и обувь с ковриками навалена. Одинокая лампочка всегда смотрит с потолка. Потолки не такие высокие. Далеко не такие. Лёша даже сам на табуретке смог бы поменять лампочку. Отец бы даже на табуретку не вставал. От нажатого звонка встрепенулась какая-то птица в доме. И тишина. В доме Серого целых девять этажей. И лифт. Лёша очень редко ездил в лифтах. Потому что редко бывал в гостях. На улице гулять интереснее. Дома всегда есть чьи-то родители. За дверью вдруг что-то зашуршало. Вдруг соседи? Дверь открыл Серый. Облегчение. Привет. Привет. Удивления на лице не было. Ты знаешь, что тебя ищут? Знаю. Ты чуть маму не разбудил. Прости. У тебя есть что-то поесть? И попить воды бы. Погоди. Дверь за собой не закрыл. Одинокая лампочка свисала над обувью на ковриках и какой-то жёлтой шторкой, за которой хранились тайны двух квартир. Что там? Барахло. Серый вернулся быстро. Стакан воды и толстый кусок чёрного хлеба. Больше ничего не могу, мама заметит. Лёша жадно выпил весь стакан. Оказывается, пить хотелось не меньше. Спасибо. Хлеб сунул в карман куртки. На улице сейчас съест. Спасибо большое. Пожалуйста. Только не рассказывай никому, что меня видел. Ладно. Пока. Пока. Рука лежала в кармане. Чувствовала рука хлеб.
Дом Серого стоял недалеко от гаражей. Через эти гаражи можно пройти по короткой дороге до причалов. Через них можно идти по дороге. Можно идти по крышам гаражей. Можно идти по большим серебристым трубам. Настроение немного улучшилось, потому что удалось договориться с пустотой в животе. Выдал ей немного воды и хлеба. Замолчала. Лёша решил пойти по трубам. Эти трубы были огромными серебристыми дорожками. На одной такой трубе можно было идти вдвоём. Тесно, но идти. И трубы было две. С труб нельзя было падать. Потому что не везде можно было залезть. Он залез в нужном месте. Рядом с одиноким домом из девяти этажей. В этом доме жили две отличницы из класса. Больше отличниц в классе не было. Наверное, потому что дом отдельно стоит. С цифрой 23 сбоку. Большая и чёрная такая цифра. А на Лёшином доме была цифра 1. А на доме напротив, который сжимал двор, была цифра 1А. Цифры эти что-то означали?
Под трубами росли большие растения. Не деревья. Потому что больших деревьев нет на Крайнем Севере. Это тоже отец рассказывал. В школе вроде бы тоже рассказывали. Школа осталась в рюкзаке. С вырванными из дневника страницами. С поддельными подписями. С поддельными оценками. Приходилось иногда каждый день менять страницы. Если писали какое-то замечание. Чтобы этого замечания дома не видели. А в школе видели поддельную подпись возле замечания. И все довольны. Теперь рюкзак в подвале. Школа далеко. Сегодня воскресенье. В понедельник в школу он не пойдёт. Пусть ищут. Ни с кем не хотелось разговаривать. Под трубами росли большие растения. С которыми можно было сражаться мечами. Не мечами, а палками. Было это в детстве. А детство прошло? Лёша не знал. Под трубами проходили эти большие растения мимо. Детство точно пройдёт, когда он будет идти по дороге через эти гаражи и курить, спеша к Наташе, которая учится в той другой школе. Через несколько лет это будет. Там же, где 10 и 11 класс.
Дорога через гаражи упиралась в другую школу. С другим номером. С другими детьми. С другими улицами и дворами. Всё здесь было другое. И ходить нужно было аккуратно. Потому что это не твоя улица. Лёша жил на улице Комсомольской. По трубам подходил к улице Полярной. Весь город был поделён на улицы. Они как-то вечером шли с Чухой неизвестно откуда, но возвращались домой. Шли мимо улицы Колышкина.  Вынырнули откуда-то четверо. Постарше. Сюда подошли. Пришлось повиноваться. Не догадались убежать. Чё тут ходите? Двое из четверых схватили их с Чухой за воротники. Лёше ударили с головы по носу. Тепло растеклось под глазами. Слёзы выбежали на улицу. Ударом вышибло. С какой улицы? Комса. Чё вы сразу не сказали? Руки сразу отпустили воротники. Руки похлопали по плечам. Тот, кто ударил Лёшу, извинился. Не обижайся. Хорошо. Синяков от удара не осталось.
Солнце пригревало. Лёшу и трубы. Он решил посидеть немного. За спиной высилась гора. На этой горе стояли дома. Дома были строгими и одинаковыми. Дома были серыми и девятиэтажными. Это не гора, а просто насыпь, но это он узнает намного позже, когда парень из параллельного класса спрыгнет с крыши одной из этих девятиэтажек. Лёша посмотрел налево. Там стоял одинокий двадцать третий дом. Куча гаражей. С ржавыми крышами. Где-то за ними выглядывал дом Серого. Его было еле видно. Словно он на цыпочках пытался заглянуть. Получалось только чердаком. Ещё не дорос. Где-то дальше подглядывающего дома были ларьки, булочная и его дом. Немного глубже был подвал, темнота и рюкзак. Ещё немного дальше была школа. Пустые и холодные кабинеты, недружелюбная учительская. Рядом со школой детский садик, который приютил на своей земле. Дальше трубы-дылды и дорога с автобусами в большой город. Лёша посмотрел прямо. Там были кучи гаражей. И ещё один одинокий дом. Такой же серый. Такой же строгий. За этим домом немного блестел осколок моря. Точнее, залива. Какой это залив, Лёша? Кольский? Правильно. Ихтиандра звали именно на этом заливе. Лёша посмотрел направо. Кучи гаражей рассеивались, как прогнанные ветром тучи. За ними так же серели девятиэтажки. Были видны спины сопок, которые прикрывали всё тот же залив. Эти сопки иногда покрывались белыми пятнами. Всегда покрывались летом, когда было жарко. Бывало это редко. Белыми пятнами белели белые люди. Направо – улица Полярная. Есть дорога сквозь неё. Есть обходной путь сразу на площадь перед причалами. Сквозь неё страшно. Лёша никого не знал на этой улице. Только в 10 классе познакомится много с кем. И с Наташей тоже.
Голод неудобно перевернулся в желудке. Будто ногами пнул. Хлеб очень быстро растворился в воде. Вот если бы Лёша был кустом! Фотосинтез заменил бы хлеб. Только воду не заменил бы. Тогда и убегать не нужно было бы. Тогда бы и никто не кричал. Тогда бы все были молчаливо довольны. Тогда бы он засыпал зимой, просыпался только летом. И не смог бы тогда зимой кататься с горок? Не смог бы строить снежные тоннели? Прыгать с крыш в сугробы? Не смог бы летом гулять во дворе? Не смог бы играть в казаки-разбойники по всей Комсомольской? Сложный выбор. Зато все были бы довольны. Не приходилось бы слушать постоянных нотаций. А как ты человеком станешь, Лёша? Родителей не слушаешься, в школе не учишься на отлично. Почему сегодня не убрались? Не успели, потому что посуды много было. Это он вслух не может произнести. Смотри в пол. Молчи. Бери ведро с тряпкой и вперёд. Посуду не помыли потому, что её было много. Освободились кастрюли. Они с братом не хотели есть. Когда они не хотели есть, то вываливали еду в пакет и выкидывали в подвал. Он в подвале ничего не увидел. Сейчас готов хоть простые макароны поесть. Даже без краснодарского соуса. Голод тянул свои руки к горлу. Пытался выбраться и закричать. Чего бы он не стал есть, так это молоко. Голод мгновенно съёжился. Лёша его ненавидел даже вспоминать. Мать как-то гонялась за ним по квартире, чтобы сделать укол и заставить выпить тёплое молоко с мёдом и луком. Голод обиженно притих. Когда он убегал от матери, то не знал от чего бежит больше – от укола или молока. От макарон бы точно не отказался. Может, где-то в подвале лежат?
На площадь они ходили редко. Только по праздникам. И всегда там было очень много людей. Сегодня воскресенье. Даже не праздник. Тоже много будет? Вот он и узнает. Вчера туда не дошёл. Только рядом проходил, посмотрел издалека на огромную фигуру шагающего матроса с автоматом. Памятник Алёша. В честь памятника его назвали? Было бы загадочно. Лёша встал и пошёл дальше по трубам. Какие-то редкие люди стали появляться на дороге через гаражи. Она так и называлась. Дорога Через Гаражи. Всё с большой буквы. Памятник Алёше. Тоже с большой. Или Алёша? Комса. Тоже с большой. Заброшенная Больница. Тоже. Говорили, что там был пожар, и вообще больница была детской, дети там погибли. Поэтому тогда с Серым было страшно спускаться в подвал.
Трубы под ногами мялись. Алюминий? Не похоже. Магнита с собой не было. Иногда они с братом сдавали цветной металл. Много металла найти не могли. Чаще всего алюминий. Какие-то куски находили в гаражах. Самым дорогим металлом был титан. Ого! Где бы его найти? Титан был каким-то драгоценным. Его нельзя было найти. Потому что они его ни разу не видели. Можно было бы сейчас в гаражах найти немного металла. Сдать и купить хоть чего-нибудь поесть. Идти до пункта приёма далеко. Ещё дальше что-то тащить от этих гаражей. Они как-то с Серым и братом охотились в гаражах на пустые баллоны из-под краски. В этих баллонах одиноко перекатывались шарики. Все шарики были разноцветные. У каждого из них была своя коллекция. Шарики часто пропадали, потому что куда-то закатывались. Лёше тоже стоило бы куда-нибудь закатиться. Нужно дальше уходить. Чтобы не смогли поймать. Потом что-нибудь придумает. Трубы упёрлись в какой-то однокомнатный домик из белого кирпича. Как-то в нём он видел бомжа. Потому что внутри было тепло. Может, тоже остановиться? А если бомж придёт? Лёша просто спрыгнул. Трубы остались ждать где-то позади. Как собака. Которая у него появилась ненадолго и пропала.
Собаку он очень хорошо помнил. Отец сказал, что это настоящий доберман. А почему у неё уши так висят? Потому что она ещё маленькая. Маленькая и коричневая. Кот её сильно боялся и жил по углам квартиры. Постоянно её выгуливал Лёша. Давай, воспитывай. Как это? Лёша не знал. Поэтому водил её на поводке и бил, когда она не слушалась. Не слушалась она часто. Бил он её тоже часто. Но внутри всего перекашивало. Какая-та непонятная сила сдавливала грудь. И выдавливала слёзы. Отчего он её жалел. А она всегда виляла хвостом. Абсолютно всегда. Даже когда она разнесла всю квартиру, перегрызла всю обувь, пока Лёша спал, потому что ему было плохо, после чего он отчаянно бил её по морде испорченной щёткой для обуви. Даже тогда она виляла хвостом и облизывала его руки. Это всё потому, что ты ничему её не учишь! Тогда он получил от родителей. Знал, что получит, когда проснулся и увидел этот бардак. Правда не по морде и не щёткой. Тем же летом собака умерла. Потому что они не отвели и не сделали прививки. Оставили у знакомой из соседнего дома, у которой был старый пекинес. Ведь он просил! Давайте сделаем! Вернёмся из отпуска, тогда сделаем. Сейчас не до этого. Теперь собаке не до прививок. Когда позвонили и рассказали, что собака сдохла, Лёша ушёл плакать на бабушкин балкон, чтобы никто не видел. Почему собака сдохла, а человек умирает? Ему было очень жалко собаку.
Лёша решил обойти улицу Полярную. Чтобы ни на кого не нарваться. А кто не спит в такое время? А сколько сейчас времени? Неправильно, Золотарёв. Опять. Который сейчас час? Солнце лезет в глаза. Сегодня тоже будет тёплый день. Он прошёл мимо стены из девятиэтажек. Они стояли к нему спиной. Подъезды были с другой стороны. Спиной девятиэтажки повернулись к заливу. Который можно рассматривать с высоты сопки. На этой сопке изредка белеют белые тела белыми грибами. Дорога не испачкана асфальтом. Дорога за домами протоптана ногами. Утрамбованная коричневая земля. На такой хорошо в ножички играть. Во дворе похожая земля. Выходили и играли в ножички. У них с братом никогда не было своего ножика. Но всегда был у кого-то ещё. Родителям никогда не рассказывали про эту игру. От улицы Полярной до площади спускалась длинная лестница. Все и всегда называли её трапом. Вниз с сопки. Лёша решил по трапу не идти. Мало ли. Пробирался по кустам. Ведь лесов нет за Полярным Кругом.
Снизу по трапу поднимался человек. Какие-то знакомые очертания. Лёша притих в иван-чае и практически лёг на землю, чтобы его не было видно. Карликовые деревья подозрительно шевелили ветками. По трапу поднимался отец. Да, именно он. В усах. Лицо серьёзное. Куда он ходил? На службу? С кем-то договаривался? Главное, чтобы не увидел. Может, в ту комнату детской милиции? А не рано? Его отец поднимался равномерными шагами по трапу, строго смотря перед собой. Мать его ждёт дома. Смотрит в окно. Но в окне никого не было. Значит, тогда из подвала он видел отца! Теперь он проходит мимо и не замечает Лёшу. Опасность была близка. Лёша наблюдал спину отца. Отец скрылся за спинами девятиэтажек. Путь чист.
Он спускался и дальше через траву, кусты, карликовые деревья. Трап был опасен. Там появляются строгие взрослые. Они могут его узнать. Ноги промокли. Просушить негде. Труба далеко и в подвале. Трап закончился. Перешёл в площадь. Площадь оказалась какой-то пустой. Рано ещё. У края площади стояли и смотрели на залив два одинаковых дома. Они были странными. Хотя бы потому, что он насчитал у них по двенадцать этажей. Таких высоких домов больше не было нигде. Лёша точно не видел. Памятник с его именем целился автоматом куда-то вбок, в сопку. За большими чёрными воротами бессмысленно смотрели своими окнами корабли. Не окна, а иллюминаторы! Запомни, Лёша. Корабли бывают только военные, а на первых причалах стоят обычные суда. Никакой разницы. Корабль и есть корабль. Лёша не торопился понять. Но поймёт, всё равно поймёт, через несколько лет, но поймёт. Где-то там за сопкой, в которую целился Алёша, стояли военные корабли. Настоящие, с пушками. Ждал где-то катер отца. Потому что отец был командиром катера. Но отец же ушёл?
Корабли закрывал забор и большое здание. Морвокзал. Так его все называют. Туда обычно приезжали за билетами на поезд, когда нужно было в отпуск ехать. Может и сейчас тоже куда-то уехать? Если бы были деньги. Можно было бы поесть. И поехать. Оставляя за спиной всё происходящее. Почему он убежал? Не хотелось думать. Подкатил какой-то противный ком к горлу. Похож на голод, только противнее. Намного противнее молока с луком. Лёша прошёл мимо памятника. Памятник даже не обратил на него внимание. Так бы со всеми взрослыми. Проходить так, чтобы не замечали. Просто пусть смотрят куда-то в сопки своими серьёзными глазами. Чёрный металлический забор, за которым прятались корабли, резко превращался в бетонный. И резко становился ниже, через него можно было смотреть на залив. Лёша опёрся на него руками. Шершавый бетон. Такой же шершавый, как стена в подвале. Такой же холодный. Потому что ветер всегда дует. Сейчас тоже дул ветер. Хоть и было солнце. Продувал и холодил. А ведь Лёша стоял всего несколько минут. Забор стоит уже много лет. Насквозь промёрз. За забором темнели булыжники. Это мазут. Что? Топливо для кораблей. А почему топливо на берегу? Потому что так устроены корабли. Камни от этого были скользкими. Лёша проверял. Они ходили по таким камням. Потому что они появлялись только в отлив. У залива отлив. Отодвигалась вода от берега. Чтобы можно было ракушки пособирать. На чёрных скользких камнях иногда лежали водоросли. Какие-то грязно-зелёные лоскуты. От них рыбно пахло. Он как-то нашёл большую ракушку. Но забыл на камне. Залив съел своим приливом. Было немного жалко. От холодного забора были видны только чёрные камни. И испачканный песок. И обрывки водорослей. Со странным названием. Ламикактотам. Ламиножка. Ламина. Не мог вспомнить. Слово вкусное, а запах вовсе нет.
На другом берегу залива едва проглядывались дома. Их было немного. И точно не такие высокие, как на площади. Вот бы туда дойти. Даже зимой дойти нельзя. Залив не замерзает на ночь. Всегда колышется своей водой. По краям только может замёрзнуть. Как пальцы в перчатках. На том берегу тоже были сопки. Сопки были повсюду. Отец водил по бесконечным сопкам в поисках грибов. И ягод. Сейчас тоже можно? Собирали только в августе. В конце лета. Раньше ничего не растёт. Вот бы замёрз залив. Тогда можно было бы пешком до другого берега. Там бы точно не нашли. И чтобы уже был конец лета. Можно бродить по сопкам и есть ягоды. Чёрные ягоды. От них потом чёрные руки. И чёрные зубы с губами. Сразу видно, что ходили в сопки. Сегодня только чёрные камни.
Лёша пошёл вдоль забора. Дорога вела к каким-то кривым воротам. За этими воротами была заброшенная неизвестность. И лай невидимых собак. Не стоит туда идти. На залив вместе с Лёшей смотрела пустая трибуна. С деревянными лавками. Золотарёв, какие слова-исключения есть? Деревянный, оловянный, стеклянный. Это всё? Деревянные лавки даже на вид были шершавыми. Такими же, как бетонный забор. Такие же обветренные. Лёша, не снимай на морозе варежки! Весь в цыпках ходишь будешь! Забор и лавки тоже не послушались мать. Сидят все в цыпках. Над трибуной сурово и одноглазо нависала пушка. Целилась куда-то в залив. Отец как-то водил на парад. Где-то в этом месте выезжала какая-то машина с десантом. Это бронетранспортёр, Лёша. А почему он не тонет? Потому что он специально так сделан. Но он же металлический? Да. Так почему он не тонет? Они смотрели на парад издалека. С вершины сопки. С которой начинался тот трап. На котором целенаправленно шёл отец. С высоты люди были игрушечными. И солдаты с автоматами тоже были игрушечными. И выстрелы тоже были игрушечными. Сейчас нет никого. А почему-то хочется, чтобы этот день тоже был игрушечным.
Лёша пошёл обратно. К двенадцатиэтажным близнецам. За спинами близнецов растянулась широкая дорога. По ней не ездили машины. Только люди ходили. В праздники всегда много людей. Эта дорога тянулась вдоль суровых пятиэтажных домов. И где-то далекооооооооооо упиралась в невысокое здание синего цвета. Синее здание смотрело своими окнами на Алёшу. А сегодня и на Лёшу тоже. Это ДОФ? Что? Дом офицеров флота. А что там происходит? Торжественные мероприятия. Какие? Торжественные. Лёша пошёл навстречу этому дому. Ветер упрямо толкал в спину. Залив за спиной морщился. Может, заливу тоже не нравился рыбный запах водорослей на камнях?
Пятиэтажки молча смотрели на идущего Лёшу. Они не мигали. Таращились своими большими окнами. Начинали появляться люди. Все незнакомые. Куда-то идущие. Деревья возле этих домов доставали только до третьего этажа. Да и то на цыпочках. Гиганты. Все остальные деревья – карлики. Карликовые берёзы, карликовые ивы. Гигантские рябины. Возле их дома тоже гигантские рябины растут. Заглядывают в кухню. Оттуда только никто не выглядывает. Хотя отец должен был уже дойти домой. Он ходит быстро. Тяжёлыми ногами широко шагает. Тяжёлой рукой берёт ремень. Его побег тоже закончится ремнём. Он не сомневался. Был уверен. Но лучше пусть попозже. А потом – хоть как тогда. Он даже не помнил теперь за что. Его пороли полдня. С перерывами. Сидеть было больно. От слёз глаза опухли и нос плохо дышал. Не доходит через голову, дойдёт через ноги. Только вместо ремня была чёрная резинка, которой к тележке сумки пристёгивают. В ванной потом смотрел на свою пятую точку. Она стала тёмно-фиолетовой. Почти чёрной. Как будто черники объелась. Побег – самый серьёзный проступок в его жизни. Только он не планировал возвращаться.
Он преодолел половину пути к синему дому. К синему ДОФу. Путь нагло перебежала дорога. С машинами. И переваливающимся автобусом. Сине-белого или бело-синего цвета, за стеклом спереди стоит табличка с сиротливой цифрой 1. На этом автобусе можно доехать до дома. А можно доехать в загородный парк. В этот парк они ездили редко. От остановки нужно было идти пешком ещё долго вдоль пустой дороги. Переходить через широкий мост, накрывший реку. Река Ваенга. Она белыми кубарями скатывалась под мостом откуда-то сверху куда-то вниз. В загородном парке обязательно делали шашлык. Обязательно вешали гамак между деревьев. Обязательно запекали картошку в консервной банке. Обязательно мыли посуду в ледяной воде. Обязательно отправляли по реке кораблик. Он дойдёт до залива, потому что все реки впадают в моря. А какие ещё реки впадают в залив? Их много, у многих даже названий нет.  А откуда берутся реки? Они начинают путь из озёр, которых тоже очень много. У многих тоже нет названий? Нет, у озёр есть названия, просто не у всех. В гамаке обязательно поспать. Потом тяжело идти в горку на автобус. С собой всегда был запах костра. Его приносили домой и он тут же разбегался по комнатам и кухне. В квартире сразу становилось как-то празднично. С утра доедали мясо с пикника. Холодный шашлык тоже был вкусным. Потому что сохранял запах костра. Который к утру уже сбегал из квартиры. Наверное, ему было скучно. Голод широко зевнул в животе. Где найти еды? Проще стараться не думать о ней. А если такие мысли? Прочь их, прочь!
Лёша перешёл дорогу, которая перебежала через его путь. Справа висел на сером зданий огромный круг часов. Лёша остановился. Часы вроде тоже. Он смотрел на них долго. Не мигая. Большая стрелка дёрнулась и переместилась. Часы были в палочках и галочках. Что это за часы? Обычные. А что за палочки? Это римские цифры. Почему римские? Потому что их придумали в Древнем Риме. А как они оказались у нас? Эти цифры часто используют в часах. Серое здание, так же, как и все оставленные за спиной пятиэтажки, немигающе смотрело окнами. Правее этого серого здания стояло коричневое здание с большим козырьком. Как будто кепку надело от солнца. На козырьке стояли ровно буквы «ВАЕНГА». Лёша не знал, что это за здание и почему оно носит на козырьке название реки. Но точно там никто не жил. Он посмотрел на огромные часы. Стрелки остановились на 8:45. Утра или вечера. Утра. Потому что вечер где-то там. Там же, где подвал. Почему так мало людей на улице? Ещё до конца не проснулись. Отец рано проснулся. Что делал на катере. Но его не заметил.
Лёша стоял на площади. Его обступили пятиэтажки. Снова они спрятались за рябинами. Синее здание ДОФа стало ближе. Почему-то этот район просто называли Низ. Пойдёшь Вниз гулять? С площади было видно, как лестница карабкалась по сопке к серым девятиэтажкам. Но тот район никто не называл Верх. Вниз ходили не очень часто. Чужой район. Неизвестный. Это сейчас ему хорошо. Никто тут не узнает. Никто не расскажет потом. Только несколько лет спустя чёткие границы районов сотрутся, у Лёши будут знакомые из разных районов, никто его не будет останавливать с вопросом: «Ты с какой улицы, чувак?». Это потом. Сейчас он идёт навстречу синему дому, встречая редких прохожих, не встречая никаких знакомых. Он прошёл мимо пятиэтажки, в которой сейчас живёт парень с необычной фамилией Мудрый, с которым он познакомится после девятого класса, в лагере в Болгарии. Лёша посмотрел на эту пятиэтажку так же, как смотрел на все остальные. Без особого любопытства. За ней белело здание какой-то школы. Лёша знал, что в городе несколько школ. Знал, что спрашивают не только про улицу, но и про школу. Только он не знал где какая школа находится. Знал только свою под номером 11. А рядом 11А. Ещё на Полярной 15 школа. Все остальные цифры были неизвестными. Как и люди. Родители хотели его отдать в 15 школу. Но туда он бы ходил каждый день по дороге через гаражи. Сегодня он по ней шёл. Почти по ней. Ходить далеко. Поэтому отдали в 11 школу. Она совсем рядом с домом. Вышел и через несколько минут пришёл. Здание тоже белое. Как и у той неизвестной школы за пятиэтажкой. Все школы белые? Наверное. Что родители скажут в школе? Светлана Валентиновна спросит, почему его нет в школе? Пусть говорят, что хотят. Они всё равно его не найдут. Город большой. А он на чужой улице, рядом с чужой школой. Кто его тут увидит и узнает? Только потом город для него станет маленьким. Сильно потом. Сейчас город был большим. Настолько большим, что в нём можно потеряться. Сбежать и спрятаться. Бежать и не оглядываться. И никто не заметит. Не заметит даже Мудрый, с которым Лёша ещё не знаком.
Синий ДОФ молчаливо стоял перед Лёшей. Почти так же Лёша стоял перед родителями на кухне. Только Лёша глазами ковырял пол. А ДОФ не хлопает глазами и не ковыряет. ДОФ просто смотрит вдаль. На Алёшу с автоматом. И не замечает Лёшу. Потому что автомата нет в руках. За этим зданием дорога круто взбирается вверх. Весь город в сопках. Или на сопках. Лестницы вверх, лестницы вниз. Сплошные трапы. Ноги болят от ходьбы. Вверх вниз. Вниз вверх. Дальше он пойдёт вверх. Низ останется внизу. Но сначала бы отдохнуть. Хочется пить. Нет воды совсем. Солнце неожиданно пропало. Лёша заметил пропажу только сейчас. Словно солнце выпало из дырявого кармана неба. Облака лоскутным одеялом затянули всё небо. У бабушки тоже было лоскутное одеяло, только оно было разноцветным. А на небе серобелосерое одеяло. Ветер от моря не чувствовался. Только возле Алёши сильно чувствовался. Сюда долетал хилый сквозняк. Лёша сел на каменную скамейку под гигантскими рябинами, которые закрывали пятиэтажку. Холода он не чувствовал. Ещё бы не чувствовать голода. И тогда можно бесконечно ходить. Зато город хорошо узнает. Только не возвращаться на Комсомольскую улицу. Рядом со скамейкой росли какие-то кусты или трава. Он оторвал листочки. Попробовал пожевать. Рот наполнился горечью, которую он тут же выплюнул обратно в траву. Вот если бы ягоды росли. До них далеко. И до следующего класса далеко. Целое лето. Он будет так же бродить целое лето? Не уедет к бабушке? Не сможет покупаться в речке? Не покатается на велике? Не поспит на полу под цветным лоскутным одеялом? Не поест клубнику с грядки? Не будет стоять в длинной очереди на автобус на дачу? Не будет плевать с балкона четвёртого этажа? Не будет смотреть на ныряющих в небо ласточек? Не увидит тёмную ночь, в которой тепло? Не будет на качелях крутить солнышко? Не будет с летними друзьями играть в футбол? Очень хотелось бы. Чтобы всё это было. Только сейчас побег. Они всё равно не поймут. Всё равно будут злыми. Всё равно его накажут. Всё равно узнают про дневник. Всё равно узнают про враньё. От этого неприятно потянуло язык. Даже голод не смог спрятать. Опять не сможет сидеть. Сможет! Он просто не сдастся! Его не найдут! Сил ещё много.
Лёша стал карабкаться вверх по дороге за синим домом. Там был трап, но он по нему не пошёл. На трапе слишком узко. На трапе можно кого-то встретить и не сбежать. А по тропинке рядом есть кусты. Дорога молча тянула его наверх. Вдоль очередных пятиэтажек. Только рябины поредели. По дороге рядом проезжали редкие автомобили. Никто не останавливался. Проходили редкие прохожие. Никто не останавливал. Сколько уже километров? Можно было пешком до Мурманска дойти. Количество прохожих постепенно увеличивалось. Дорога вела его на самый верх. Пик города. Там много магазинов. Ещё больше людей. Которые по всем этим магазинам. И они с родителями тоже иногда. А если они сейчас по магазинам пошли? Зачем только? Вряд ли. Лёша остановился где-то в середине подъёма. Дорога молча ждала, не тянула. Размоталась из клубка вниз. В пробеле между домами был виден ковёр сопок. На нём разбросаны чьи-то гаражи. Ковёр стелился до самого горизонта. За который не заходит солнце. Которое сейчас пропало. Ночное солнце. Обычно так радостно летом. Потому что гулять можно допоздна. Теперь он прогулял несколько суток. Радости не прибавилось. Желания вернуться домой тоже. А где брат? Тоже ищет его? Или просто спит? Да просто спит.
Ноги тяжело отрывались от земли. Шершаво задевали подошвами асфальт. Вот бы уметь переноситься в разные места! Тогда было бы проще. Или становиться невидимым! Тоже было бы круто! Никто бы не замечал. Никто бы не смог найти. А сейчас все видят. Лёша забрался на Верх города. Никто не называл его Верхом, потому что существует только Низ. Кто это всё придумал? Людей там было больше. Что-то ищут в магазинах. Лёша с братом тоже искал. Пункт приёма металла. Или как-то по-другому он назывался. Чтобы сдать железо, которое не магнитится магнитом. Сейчас ничего у Лёши нет. Даже магнита.
Прохожие проходили мимо. Не заговаривали с ним. Он тоже молчал. Молчал и только улавливал упавшие слова. Баралибес лопун бти ормантолдиветал акванта я бы не смог отромно гатыванго добросто некуш мотото атусна нужно за хлебом зайти лоынку енто рапавыц дворасти напурож инку травенус опул домата никур абраметос пробави ашкадар нипоробел шукурав пывак а я-то и ей показал отна присча выскуна ор патаник укналот тиавы лонегод фу нароти и ту и ту вануса оринаму айвы какой-то грустный мальчик. Это он грустный? Слова прохожих были похожи на белиберду. Ничего не было понятно. Так всегда. Потому что прохожие тоже взрослые. У них свои дела. У них свои мысли. У них свои правила. Они по-другим правилам не умеют играть. Они умеют только приказывать. Кричать тоже хорошо умеют. Поэтому все друзья – где-то на улице, а не дома. Взрослые всегда насмехаются. Им смешно слушать серьёзные вещи. Потому что они не верят. Поэтому Лёша и врал. Потому что они не верят. Что плохого в этих красных оценках? Будешь дворником, Лёша! А что плохого в дворнике? На него, зато, не орут родители. Он подумал, что можно устроиться на работу. Вдруг возьмут. Еда появится. Что ты будешь делать, когда родителей не станет? Он не знал. Такие вопросы вводили в бесконечный ступор. Вопросы родителей в большинстве своём ставили в ступор. Ещё эти вопросы слишком громко задавались. Почему ты молчишь? Нечего ответить? Поскорее бы всё это закончилось. Единственная мысль, гулявшая в такие моменты в голове.
Взрослые люди продолжали идти мимо. Взрослые люди продолжали разговаривать на неизвестном языке. Взрослые люди продолжали не обращать на него внимания. Лёша продолжал идти по незнакомой знакомой улице, полной взрослых людей. А вдруг где-то тут его родители? Страх кольнул куда-то в бок. Он остановился. Заскользил по лицам взглядом. С лица на лицо. Никого знакомого. Стало немного легче. Но нужно уйти во дворы. Там меньше людей. Словно в кусты. Чтобы никто не заметил. Лёша свернул за угол шершавой пятиэтажки.
Отец рассказывал, что под землёй вечная мерзлота. Что если копать землю, то через несколько метров начнётся лёд. Вот почему было так холодно на земле. Вот почему так холодно было на песке. И сейчас было не очень тепло. Солнце пропало. Лёша посмотрел на небо. Небо на него смотреть не хотело. Потому что оно тоже было взрослым. И не хотело его замечать. Голые деревья махали кому-то своими ветками. Точно не ему. Они его тоже не замечали. Голая земля не спешила обрастать зелёной травой. Потому что солнце пропало. Потому что под землёй вечная мерзлота. Вечная мерзота. Кто так говорил? Точно кто-то из взрослых. Во дворах было тише и спокойнее. До дома оставалось минут десять или пятнадцать. Может, обратно в подвал? Внутри закончились все силы. Хотелось просто лечь спать. Пусть и на землю. Пусть и на песок. Из-за угла очередной шершавой пятиэтажки показалась какая-то многочисленная группа. Это были не взрослые. Снова страх кольнул куда-то вбок. Какие-то знакомые лица. Первые вдруг стали показывать пальцами в его сторону. Лёша посмотрел назад. Никого не было. Только они и он. Он понял. Ноги подкосились. Он развернулся и побежал. Стой! Не беги! Стой! Стоять! Остановись! Не убежишь! Стой! Стоп! Лёша бежал под горку. Было немного легче. Казалось, что крики удаляются. Остаются далеко за спиной. Он сможет. Они его не догонят. Они его не поймают. Он выскользнет. И больше не будет ходить по дорогам. Больше не будет заглядывать во дворы. Будет ходить только ночью. Только сейчас от них убежит. Прямо по вечной мерзлоте. Какой-то шершавый звук всё сильнее упирался в его спину. Как будто на море. Когда волна бежит на берег. Волна всегда догоняет берег. Они его точно не догонят. Какие-то руки его схватили и резко остановили. Душа продолжала бежать. Рук было много. Они его облепили. Как репейник. Куда ты бежал? Тебя все ищут. Наконец-то поймали! Светлана Валентиновна ждёт. Родители тоже ищут. Зачем ты убежал? Неизвестные голоса. Такие громкие и любопытные. Лёша смотрел вверх, на небо. Сквозь протёртую дырку в сером одеяле выглянуло солнце. Ему тоже стало любопытно? Куда и зачем он бежал? Он проиграл.
Их было человек двадцать. Дружной толпой вели по направлению к школе. Задавали вопросы. Ответов не получали. Лёша молчал и смотрел на небо. И даже они его не понимают. Могли бы отпустить. У них же тоже есть родители. Теперь ведут его. Сдадут, как железо или бутылки в пункт приёма. За что они его схватили? Ничем же не мешал. Взрослые бы никогда его не поймали. А тут были его одношкольники. Одноклассников не было. Лица знакомые, но ребята неизвестные. Крепко держали его за куртку. Никак не вырваться. Клевали своими вопросами. Как комары в сопках, когда за грибами с родителями ходили. Главное не обращать внимания. Тогда улетят. Почти подошли к школе. Она угрожающе белела на земле. Под ней тоже вечная мерзлота? Поэтому белая. Холодная школа. В воскресенье нет в ней никого. Его туда затащат и бросят. Кому? Светлана Валентиновна ждёт. А где родители? Они тоже ждут. Здесь или там. Неважно. Он готов к наказанию. Земля круглая, Лёша, ничто не забывается. Да уж. Снова крики. Точно будет ремень. Точно сидеть не сможет. Неудачный побег. Зачем убежал? Кто это спросил? Он сам? Или кто-то рядом? Зачем убежал? Заставил переживать и волноваться. Не мог по-другому. Нужно было сбежать. Никто не поймёт. Даже не взрослые. Они тоже не понимают. Все эти двадцать пацанов. Если бы понимали, то не схватили. Школа проглотила их всех разом. Щёлкнула своей пастью. Эхо прокатилось по холлу. Нашли его? Наконец-то! Какая-то незнакомая учительница. Ведите его в кабинет географии. Словно на казнь. Сейчас будет суд. Засунули его в кабинет. Совершенно пустой. Только парты, глобусы и карты. Зелёная доска в разводах. Любопытное солнце опять пропало. Ему неинтересно смотреть. Кому рассказать? Чтобы поверили? Некому. Пустой класс был необычно большим. Можно встать и рассказать историю. Лёша встал возле доски. На него никто не смотрел. Учительский стол тоже был пуст. Никаких журналов, учебников, тетрадей. Никаких контрольных, проверочных, домашних заданий. Никаких оценок. Никакого вранья. Добегался. Будь, что будет. Хуже, чем было, уже не будет. Почему-то так ощущалось внутри. Голод откровенно бесцеремонно облизывал Лёшу изнутри. Ожидание равномерно и часто билось в правый висок. Где Светлана Валентиновна?
Дверь открылась. Она остановилась прямо на входе. Губы какие-то бледные. Лицо какое-то строгое. Обычно всё не так. Лёша, что ты сделал? Он так и стоял возле доски. Разводы замерли у него за спиной. Слова прилипли где-то к горлу. Почему ты сбежал из дома? Хлопнула входная дверь школы. Эхо пробежало по всем рекреациям. Забежало в кабинет географии. Больше звуков не было. Ты понимаешь, что всех напугал? Заставил собрать группу. Ты о родителях подумал. Пауза зазвенела. Подумал. Именно поэтому и совершил побег. Потому что подумал. Подумал, что дома снова влетит за эти оценки. Маленькие красные цифры. А в конце дневника синие. Вы же их там и нарисовали, Светлана Валентиновна. Подумал, что устал от постоянного напора. От постоянного недовольства тем, как ты Лёша учишься получаешь оценки разговариваешь ведёшь себя с братом говоришь о родителях не читаешь плохо учишься ничего не хочешь никуда не стремишься опаздываешь с улицы домой часто болеешь бесишься с братом в комнате. Устал. Не хотел вновь слушать. Теперь вот и Светлана Валентиновна туда же. Ты о родителях подумал, Лёша? Они же волнуются. Места себе не находят. Почему она такая бледная? Что-то у неё случилось дома? Лёша продолжал молчать. И продолжать стоять возле доски. Как будто его вызвали отвечать. А он не выучил тему. Хотя тема была простая – побег из дома. Поставят двойку. Снова вырвать страницу? Эту страницу никак не вырвать. Лёша, что ты молчишь? Родители уже идут в школу, чтобы тебя домой забрать. Родители. Идут. Голод куда-то резко спрятался. Уступил место тошноте и слабости. Родители. Что они ему скажут? Ничего. Потому что кричать будут, а не говорить. Стены в квартире толстые. Никто не услышит снаружи. Соседи тоже не услышат. Ну и ладно. Пережить это возвращение. Потом как-нибудь наладится. Потом. Лёша провалился куда-то внутрь. Там тепло и тихо. А как же рюкзак? Там учебники остались. И тетради. И тот самый дневник. ТТПП. Красной ручкой тоже было написано. Лёша, что это такое? Что означают эти буквы. Ничего. Зачем ты их ручкой написал? Просто. Просто так ничего не бывает! Марш в ванную! Стирай давай!
Светлана Валентиновна устала слушать тишину в пустом кабинете географии. Развернулась и так же бледно ушла, как и приходила. Всем взрослым лишь бы поучить. Неважно, учитель этот взрослый или нет. Учат и учат и учат и учат. Если бы про побег научили. Тогда бы не попался так глупо. Тогда бы в Мурманск сбежал. Тогда бы совсем потерялся в огромном городе. Лёша не хотел ни о чём думать. Он хотел проснуться завтра. В своей постели. И чтобы всё это осталось позади – оценки, дневник, вырванные страницы, побег, подвал, земля, песок, голод, Серый, хлеб с водой, ветер возле Алёши, бегущие пацаны, молчаливое небо, спрятанное солнце, холодная школа, бледная Светлана Валентиновна. Пусть это будет уже вчера. Пусть этот день уже закончится. Пусть родители приходят быстрее. Пусть голод не возвращается. Пусть тошнота уйдёт. Пусть всё пройдёт. Пусть всё пройдёт.
Родители тоже бледно остановились на пороге. Тишина продолжала звенеть. Лёша продолжал стоять возле доски. Пошли. Голос у матери какой-то хриплый. Глаза злые. Он стоял и смотрел. Они смотрели на него. И всё? Нет, это не всё. Дома он получит по полной. Холодная белая школа оставалась позади. Родители шли на два шага впереди. Спины у них тоже нахмуренные. Видно, как идут. Лёша поднял голову. Солнце прищурилось в дырку на небе. Интересно стало? Что будет? Да никому не интересно. Всем без разницы. Сможет ли он заменять страницы в дневнике? Или родители смогут жёстко контролировать? Всё не важно. Хочется идти до дома долго. Вот так, молча. И чтобы не смотреть им в лица. Не видеть их строгие глаза. Хочется дойти до дома, и чтобы все всё забыли. Пусть всё станет, как три дня назад. Никакого побега. Никакого подвала. Никаких вскрытых тайн. Никакой круглой земли. Лёша, земля круглая, мы всё равно всё узнаем. Становилось тогда страшно. Откуда они узнают? Они шли мимо домов на родной улице. Комсомольская. Комса. Ему казалось, что из окон за ними наблюдают. Видят, как его ведут. Прямиком туда, где он получит своё наказание. Ну и пусть смотрят. Он стерпел холодную землю под спиной и голод. Как они его накажут? Подумаешь, какой-то ремень! Побег не удался, но удался. Он же смог убежать? Поэтому уж ремень переживёт. Синяки они не навсегда.
Они зашли в квартиру. Родители молча вдвоём прошли на кухню. Лёше показалось, что они приехали из отпуска. Квартира так же встречает тишиной. Он пошёл за ними. Было легко и тяжело. Сейчас сначала допросят, потом накажут. Всё стандартно. Брата дома не было. Гуляет. Что он им ответит? Что расскажет? Да ничего. Нужно молчать. Они всё равно не поймут. Всё равно сильнее будут злиться. Потому что не захотят понимать. Кому нужна его правда? Никому. На кухонном столе стояла тарелка. Садись. Это второе слово за всё время со школы. Пошли. Садись. Больше ничего. Глаза такие же злые и строгие. В тарелке был налит жёлтый бульон, а в нём покачивались такие же жёлтые пельмени. Лёша сел. Стало хорошо. Просто посидеть. Пока ещё может. Потом точно не сможет. Будет один сплошной синяк. Пар от тарелки ударил в лицо. Запах куриного кубика. Есть почему-то перехотелось. Он ложкой помешал пельмени. Голод никуда не ушёл. Но он не мог побороть отвращение к куриному бульону. Зачем пельмени нужно было портить? Можно было просто сварить. Почему ты не ешь? Целое предложение. Не хочу. Губы тяжело разлиплись. Пропустили слова. Он все эти три дня молчал. Все три? Он смог пережить две ночи. Три дня. На столе лежал чёрный хлеб. С привкусом стали. Лёша стал его жевать. Челюсть свело на несколько секунд. Вспомнил про подвал. Про темноту. Рюкзак же ещё там! Это как такое может быть? Что может быть? Лёша продолжал жевать. Точно. Про пельмени. Да никак не может быть. Сейчас не может ответить. Часы на стене отстукивали время. Тик-тик тик-тик тик-тик тик-тик. Никаких тик-так. И громко так. Просто не хочу. Лёша снова зашевелил непривычными губами. Пусть уже делают всё, что хотят. В ответ ничего не было. Ни криков, ни слов, ни действий. Странно. Он пережёвывал чёрный хлеб. Подвал его не сломал. Темнота не сломала. Холод не сломал. Голод тоже. И ремень тоже не сломает. Не дождутся.
Иди в комнату тогда. Даже не заставите съесть? Обычно заставляли давиться. Кому сказано! Сидишь, пока не съешь! А сейчас только – тик-тик тик-тик тик-тик тик-тик. От чёрного хлеба в желудке стало совсем хорошо. Лёша пошёл в комнату. Родители с пельменями и жёлтым бульоном остались на кухне. Часы тоже остались на кухне. Лёша сбежал из кухни. Скоро за ним придут в комнату. Наказывали всегда в комнате. Хоть не на голодный желудок. Комната была той же. Ничего не изменилось. Как будто прошло несколько лет, а не три дня. Лето так же долго тянется. Наслаждайся, Лёша, потом время так полетит, что оглянуться не успеешь. Куда он не успеет оглянуться? Почему время полетит? Какие-то три дня тянулись годами. Почему они не идут в комнату? Зачем что-то выжидают? Они о чём-то разговаривали. Тихо и непонятно. Лёша слышал. Он сел на кровать. На ней можно растянуться. Он лёг. Стало совсем хорошо. Это не на песке в подвале. Рюкзак! Потом его заберёт. Сейчас он никому не нужен. Родители не шли. Им он тоже не нужен? Зачем тогда искали? Могли бы и оставить его в покое. Где брат? Сверху только пустой ярус двухъярусной кровати. Деревянная кровать. Младший брат. Пустой ярус. Полный желудок. Молчаливые родители. Одинокий рюкзак. Одинокий Лёша. Никто его так и не понял. Никто не захотел понять. Родители уж точно нет. На улицу теперь не отпустят гулять. Только школа. А что школа? Скоро каникулы. Пара недель и всё. К бабушке потом поедут. Ей они рассказали? Лучше бы нет. Она иногда бывала строгой. Иногда было очень редко. Бабушка не оставляла записки на зеркале и не порола ремнём или чёрной резинкой. С ней лепили пельмени. Но пельмени были белыми и без куриного бульона. За окном там темнота летом. Здесь нет темноты. Есть ночное солнце. Если оно никуда не прячется. Если оно никуда не сбегает. Лёша вот сбежал. Сделал свой побег. Но не добежал. Куда? Куда-то. Просто отсюда. Где же родители? Всё ещё на кухне. Пусть уже наказывают и всё. И он ляжет спать. На нормальной кровати. На ней так удобно. И так спокойно. И тепло. И светло. Нет темноты со вкусом чёрного хлеба. И немного стали. Чёрный хлеб сам в темноте Лёши. Где-то внутри. Этот день пройдёт. Потом будет по-другому. Всё останется где-то там. Точно.
Ну и что с ним будем делать? Да пусть поспит. Ну а потом? Да ничего не будем делать. Как же он выбесил! Он сам больше испугался. Чего он там притих? Уснул, наверное. Точно, уснул. Я бы тоже лёг поспать, пол ночи не спали. Я не смогу уснуть, нужно ещё еду приготовить. Готовь, я пойду прилягу. Только давай сначала решим, о чём с ним поговорим. А о чём с ним разговаривать? О том, что он сделал. А что он сделал? Саша, ты издеваешься? Он сбежал! Я не знаю, как о побегах разговаривать. Так он не поймёт. Что он не поймёт? Ничего он не поймёт! Хватит идиотские вопросы задавать! Нужно наказать! Чтобы в голове отложилось! Хотя у него в голове ничего не откладывается. Да не надо ничего делать. Как это? Теперь ты мне вопросы задавать будешь? Вот так это. Забудет он это всё и всё. Мы-то не забудем. Вдруг он опять захочет сбежать? И что? И то, Саша! Значит, сбежит. Ты давно стал философом? Не нервируй меня, Муля! Да никто тебя не нервирует, пусть он спит, а потом посмотрим. Потом мы ничего не посмотрим, потом он ещё раз сбежит. Да никуда он не сбежит. Всё! Я устала спорить. Вот и не спорь. Ты спать хотел? Иди ложись! Да, хотел. Вот и беги отсюда тоже, прямо как сын. Никуда я не сбегаю! Всё, я сказала!               
 
#49

Папа, привет. Как ваше здоровье?
На все воля божья.
Она смотрела на телефон и пыталась понять смысл написанного. Хотя какой смысл понимать? Она уже давно перестала это делать, лет так тридцать назад. Или больше? Он ушёл от них, когда ей было семнадцать, а сестре четырнадцать. Значит, тридцать два года. И ничего за это время не поменялось, абсолютно ничего. У неё выросли трое детей, она переехала в другой город, а её отец всё тот же. На всё воля Божья. Ну и ладно, пап. Она попыталась что-то узнать, наладить диалог, задала вопрос, до этого ещё были вопросы, но он в своём стиле. Вот и живи один. Внуков не видит, не знает, разговаривать с ними не разговаривает, с днями рождениями не поздравляет. А сам? В этом году обиделся, что не поздравили с 23 февраля, так обиделся, что 24 февраля написал сообщение. Так сложно отцу написать? Да нет, пап, не сложно, а где же твои поздравления? И это науськивает его Лида эта. Что он в ней нашёл? У неё самой ни одного ребёнка, замуж во второй раз и уже до гробовой доски, а рядом никого. Рядом никого. А у неё?
Самое главное, что в ответ хоть что-то написал, а если и в такой форме, значит всё у них хорошо. Значит, живут Алексей Михайлович и Лида в добром здравии в своей небольшой двухкомнатной квартирке в Нижнем Новгороде. Вот и пусть живут. Сбежал тогда от семьи, зато теперь его никто не трогает, никого рядом нет, живут в гордом одиночестве. Ну и пусть живут. Ей-то что. Вот у неё в этом году юбилей, она соберёт всех за столом – и друзей, и детей, и родственников. Будет много народа, будет весело. А они пусть смеются в одиночестве. Интересно, он хоть помнит про юбилей? Да какая разница. В детстве на дни рождения он устраивал целые представления, всегда эти дни были настоящими праздниками. Сейчас тоже они настоящие, уж не надо. Да и в детстве после праздников какое-то странное ощущение оставалось – вроде как похмелье, но ведь маленькие были, не пили. Уже не важно.
Как же она сегодня устала! На ногах была часов 26 точно. Хотя в свои 49 она ещё умудрялась давать фору тридцатилетним девчонкам с работы. Так-то! Отправляли её бегать марафоны на лыжах, а не кого-то моложе. Сейчас допьёт чай на кухне и сразу спать. Ноги гудят так, словно она пробежала за раз несколько таких марафонов без перерыва. Но ничего, и не с такими нагрузками справлялась, здоровья ещё много.
Где-то внутри квартиры спит супруг, он даже не проснулся, когда она вернулась. Он ведь так и записан у неё в телефоне: «Супруг». Девочки с работы провожают её молчаливыми взглядами, когда она отвечает на его редкие звонки. Последние несколько месяцев телефоном она пользуется только дома, где разбирает непрочитанные сообщения и просматривает пропущенные звонки. Потому что работает в красной зоне и белом скафандре. От него похудеть можно легко. Девочки плотно смеются своими плотными телами. Поэтому и не бегают марафоны, ведь не добегут же. Смешные! А она не такая плотная, вся в маму, худенькая, даже после трёх детей. Пятерых, если уж быть точнее. Но кто кроме неё помнит? Супруг из соседней комнаты точно не помнит. Трое детей тоже не помнят. Могилка неухоженная только помнит и ждёт её. Давно она уже там не была – целых несколько лет, сколько не помнит точно. А папа вообще знает? Вот этого она не помнит. Помнит серую осень, такую же серую, как их маленькие тела. Проглотила тогда и разрывающую печаль, и таблетки, чтобы ничего наружу не вышло. Ванечка и Коленька, имена им успела дать, чтобы могилка не была безымянной. Ну и что, что так нельзя! Ну и что! Она так хотела. Эх, папа, папа. Ты ведь многого не знаешь, а обижаешься за 23 февраля. Смешной!
26 часов на ногах – это прям рекорд. Их госпиталь, как и многие другие непрофильные медицинские учреждения, перевели в статус инфекционных, со всеми этими красными зонами и белыми скафандрами. Теперь даже и никакие марафоны не нужны! После 26 часов работы будут 6 часов отдыха и снова в бой. А она даже чай ещё не допила. Как-то странно себя ощущает – вроде должна валиться с ног, но почему-то бодро сидит на кухне, под светом лампочки, за окном давит темнота на стекло. Странно! Хотя думает, что устала.
В таком режиме уже несколько месяцев, а чувствуется, что лет, она даже успела сама переболеть, и сама же себя вылечить, когда почти всем отделением терапии слегли с одним и тем же диагнозом в палаты своего же отделения, и лечили друг друга самостоятельно, потому что больше некому было. А красная зона стала бардовой, потому что врачей и сестёр не прибавилось. Зато стали платить больше, теперь можно позволить себе немного больше, например, дочке купить тот самый новый модный телефон айчегототам. Айболит? Нет, мама! Ну ладно, покажешь в магазине. Правда, вчера расчёт пришёл меньше, а бухгалтерия запретила к ним ходить для уточнений. Боятся, видите ли, подхватить от нас заразу! Ничего, она их и по телефону достанет, они никуда не денутся со своими расчётами, всегда выезжали на персонале больницы, однозначно под себя гребли. Однозначно!
Чай в кружке закончился, губы сухо втянули воздух. Как же она устала! Точно ли устала? Сколько уже здесь сидит в мыслях? За окном всё так же темно, в глубине квартиры всё так же спит супруг, дочка тоже спит. Супруг не так давно сам вернулся из больницы. Она его называет супругом, когда сердится, а когда не сердится, то называет по имени – Саша. Самое распространённое имя, к тому же, отчество у него Александрович. В 25 лет она его игриво называла Сан Саныч, но это было недолго. Теперь он для неё супруг, даже не с большой буквы, потому что сердиться она будет ещё долго, ведь есть на что. Он сбежал из больницы и не захотел туда возвращаться. Это было уму непостижимо! Сбежать из больницы! Что за бред!? Он так толком и не смог ей нормально объяснить. Глаза были бешеные, он ими вращал в разные стороны, губы бледные, трясущиеся, слова какие-то быстрые и несвязные. Я точно видел однозначно видел они и меня бы но я успел потому что они точно его убили а меня нет ведь я им тоже нужен но не нужен быстро по лестнице прочь прочь прочь они же вызовут полицию пусть полиция их найдёт чтобы они не нашли меня меня они не должны найти не должны я убежал потому что здоров потому что выздоровел а он не выздоровел они его убили потому что он знал я тоже знаю но никому не скажу я не расскажу потому что не буду я всё забуду но туда не вернусь потому что они меня найдут и тоже убьют и тоже того понимаешь. Понимаешь!? Чего мне было понимать, Саш?
Он поймал очередную горячку, а домашние капельницы никак бы его не вывели, вот и пришлось скорую вызвать и отправлять в больницу. Ему полезно побыть подальше от дома, потому что дома его стены сжимают. Это он так когда-то говорил. Отправить бы его жить на дачу, там свежий воздух, тишина, трудотерапия, пусть грядки вскапывает, хозяйством занимается, чтобы не было никаких этих побегов и забегов. А то ишь ты! Сбегает из больницы! Рассказывает про какие-то убийства после этого. Она приехала тогда в больницу, ей рассказали, что в палате умер молодой человек, у него остановилось сердце. Его убили! Не смеши меня! На самом деле убили точно убили я сам видел глазами своими не вернусь туда не вернусь даже не тащи они меня тоже убьют я не хочу умирать не хочу. Да никто тебя не ищет, не смеши меня! Теперь вот тихо спит где-то в глубине квартиры, отвернулся к стене, даже не слышит, что она вернулась. Тишина и спокойствие.
Он достаточно долго вообще не пил, где-то с момента их знакомства до того, как они старшего сына отдали в военное училище. Золотое было время! Даже по праздникам ни одной капли, даже когда вокруг кружилось веселье, даже когда откровенно его дразнили. Ни капли. Он только курил одну за одной, сидя в туалете, после него зайти туда невозможно было. Теперь курит на балконе, но туда после него не нужно заходить. Какие же они были молодые! Ей было двадцать девять, ему тридцать пять, два сына, старшего он усыновил. Они долго на эту тему разговаривали и разговаривали, прошло даже несколько лет, старший уже учился в третьем классе, периодически задавал вопросы. Мам, а почему у меня фамилия не такая, как у вас? В роддоме перепутали, сынок. А почему обратно нельзя перепутать? Процедура просто долгая. Наконец все документы были собраны и подписаны, его настоящий отец дал своё согласие, алиментов не платил, но хоть что-то сделал правильно. Тоже мне герой! Так никогда и не общался с родным сыном. Она даже не знала, где он и чем занимается, интересен ему его первый сын или нет. Она только знала, что Илья уже несколько раз был женат, всё честно, по залёту, что где-то ещё так же живут и растут его сыновья без его участия. Отец-молодец! Сначала ребёнка делает, потом женится, потом сбегает. Джентльмен тоже мне!
Она потрогала чайник, который откликнулся своим горячим боком на прикосновение, можно ещё кружечку налить, как-то нахлынули воспоминания, спать даже не хочется. Совсем как в шторм – при качке на корабле заснуть нельзя. Саша её как-то брал с собой на катере в море, так она ни спать, ни сидеть, ни лежать, ни стоять не могла – качка её раскачивала. Он всё время приходил её и проверял, что-то шутил, балагурил, он всегда ей нравился своим чувством юмора, всегда её мог рассмешить, да и сейчас может. Она ведь и влюбилась в него из-за его шуток. Влюбилась! Давно это было и неправда, слишком давно и слишком неправда, чтобы быть правдой. Теперь он спит где-то в глубине квартиры, отвернувшись к стене, видит тревожные сны, потому что допился до того, что какие-то убийства увидел.
Чай в кружке был таким горячим, что пришлось на него дуть. Она достала пару конфет из жестяной коробки, которую систематически наполняла скромными сладкими взятками из больницы. Люди всегда ей что-нибудь несли в благодарность, денег она не брала принципиально, только если нужно было к кому-то приехать во внерабочее время. Сейчас внерабочего времени хватает только на то, чтобы проверить не отвеченные сообщения и пропущенные звонки да чай попить на кухне, чувствуя гул в ногах и песок в глазах. Посмотреть на глупый ответ отца на её нормальный вопрос, увидеть, что никто не звонил из детей, она им сама всегда звонит, их не дождёшься. Этот вирус дурацкий каждую секунду жизни её занял, а он ей про помощь Божью. Верующий, видишь ли! Давно ли ты таким стал, папа? Что-то в детстве она не припоминала походов в церковь на службы. Теперь что ли стал ходить? Вряд ли это так.
А дети? С младшим только на прошлой неделе разговаривала. Точно на прошлой? Какой сейчас день недели? Вроде бы вторник, вроде бы пятое число, вроде бы май месяц. Она открыла календарь в телефоне, чтобы убедиться. Точно, месяц май, но только суббота и девятое число. Время существует где-то вне её жизни, будто она на сверхскорстном поезде мчится мимо стоящего на перроне времени. Точно ли она с младшим сыном разговаривала на прошлой неделе? Может быть, на этой? Ну нет, точно был выходной. У него? Или на неделе был выходной? У неё даже немного закружилась голова, потому что время закружило, завертело. Весна двадцатого закрутила, всех их закрутила, как банки с огурцами с дачи. Как начала кружить в конце марта, так до сих пор не отпускает, а кажется, что прошло всего несколько дней, от силы неделя, хотя она две недели сама пролежала в палате, ставя себе и соседям капельницы и уколы, потому что больше некому было. Младший сын тогда звонил часто, а старший всего пару раз позвонил, впрочем, это для него даже часто. Младший как раз за полгода до этой весны уехал, пришлось его даже подгонять, чтобы уезжал, никак его нельзя было из дома спровадить, постоянно спал до обеда и непонятно, чем занимался, теперь хоть работает в большом городе. Как же ей нравится Санкт-Петербург! Она бы туда тоже уехала, только не с ним, конечно, пусть Денис уже самостоятельно отдельно живёт, а то сколько можно. Она была рада, что младший рядом и дочка тоже, но не до такой степени, чтобы круглосуточно его терпеть в квартире. Теперь сам себе сам! С Дениской они отмучались – устали закрывать его какие-то непонятные кредиты, выслушивать угрожающие коллекторские звонки, слушать ночные похождения, пьяные коридорные ковыряния, постоянные заходы в отделение одно и тоже районное. Именно это отделение и разорвало в клочья остатки терпения, даже Саша не выдержал, хотя он всегда отмалчивался. А почему он отмалчивался? Правильно! Потому что сам такой же! Но отделение всё же заставило его повысить голос и жёстко отчитывать, а Денис ему ещё и отвечал, так же на повышенных тонах, она тоже подключилась на повышенных тонах, дочка только было где-то далеко, в своей комнате, закрыта от криков на кухне. В итоге выгнали его из квартиры с боем, забрали ключи, а он взял и уехал в Питер. Пусть, зато теперь там работу нашёл, живёт со своими какими-то друзьями по Нахимовскому училищу. Прям гора с плеч!
Папа, а когда ты ушёл от нас, тоже гора с плеч свалилась? Вы же подолгу с мамой спорили на кухне и ругались, вечно ты был недоволен. Как теперь? С Божьей помощью? Если бы сам звонил почаще, то знал бы какие у тебя внуки, а так только обижаешься за то, что не поздравили с праздником. Да ещё с каким! Целый день защитника отечества! Ведь ты успел послужить несколько лет! Невозможно смешно. Вот Саша прослужил больше двадцати лет, почему ты его не поздравляешь? Почему считаешь, что не нужно звонить ему в последнее воскресенье июля и поздравлять с Днём Военно-морского флота? Папа, почему? Ведь муж твоей дочери настоящий военный, отдавший свою жизнь на благо Родины. Он никогда не ответит на её вопросы, потому что она не задаст их, ведь она знает, что ответ будет всегда один – все вокруг не правы, кроме него. Ну и пусть!
В дальней третьей комнате сейчас спала их с Сашей дочь, Марина, которую она так хотела! Когда она родила, старший сын заканчивал школу, младший подбирался к окончанию, оба совсем скоро уезжали в Санкт-Петербург, чтобы поступать в разные военные училища, а Саша, как всегда, служил. Супруг отдавал свой бесконечный долг Родине. Так хотелось о ком-то заботиться! Так хотелось, что могилка не остановила. Что ты знаешь о потерянных детях, папа? А? Ты нас потерял в сознательном возрасте, да и то не навсегда же. Сам виноват, что с тобой никто не хочет общаться! Зато теперь у неё была Марина, которой в этом году исполняется 13 лет, дни рождения у них совсем рядом, как удобно. А ведь Маринка тоже успела натерпеться от отца и буквально недавно. Ведь из-за чего он попал в больницу? Из-за своей горячки! Опять запил! Так долго она не видела внутри Саши алкоголя, но вот уже сколько лет он периодически падал в какую-то ужасную пропасть. В тот день Марина позвонила ей, чудом, что она на перерыв вышла из своего белого скафандра. Мам, он снова пьяный! Мам, он ломится в комнату! Но я закрыла дверь! Он просит её открыть! Почему плачет, мам? Он плачет и просит открыть. Нет, мне не страшно. Просто не буду из комнаты выходить. И Марина сидела в комнате до самого вечера, практически до ночи. Она тогда вернулась с дежурства и стояла в коридоре несколько минут, рассматривая квартирный погром. Ковры были скомканы, на полу валялось содержимое полок разных шкафов, Саша валялся на полу комнаты с приспущенными штанами, к нему тянулся какой-то мокрый след, дверь в туалет была открыта, горел свет, выделяя какие-то оранжевые брызги на кафеле, остро пахло спиртом и какой-то кислой капустой, мерно тикали часы на кухне, скрипнула дверь и на пороге появилась Марина, со страхом в глазах. Он недавно успокоился. Дочь, иди обратно в комнату. Почему? Не нужно тебе на это смотреть, я уберусь в квартире. И она приводила в порядок квартиру, огибая лежащее и стонущее тело. Как было хорошо, когда старший сын ещё не уехал! Никакого алкоголя внутри Саши даже на горизонте не наблюдалось. А теперь? На всё воля Божья, да, пап? Она приводила в порядок квартиру целый час, Марина успела уснуть в своей комнате, супруг продолжал стонать на полу, что-то твердя о какой-то боли. Ей было противно. Она попыталась его подтащить на кровать, но тяжесть тела и громкость стонов не дали ей этого сделать. Пожалуйста помоги помоги так больно горит всё больно очень не могу не могу не могу пожалуйста ай ай ай пожалуйста помоги больно очень сильно помоги ай ай ай. Она решила вызвать скорую, чтобы его прокапали хорошенько, но в больнице, пусть полежит. Потом ей из больницы сказали, что у Саши открылось кровотечение в желудке, придётся его лечить. И долечили. Она знала, что пятая районная больница не кладезь передовой науки, но ничего поделать не могла, все больницы переполнены вирусными, до обычных больных людей дел некому не было, можно было смело и тихо в сторонке умирать. Хорошо, что знакомая в пятой работает, помогла положить в стационар, да и то с огромными усилиями. Хорошо, что Марину не тронул. Только горячка его помотала, заставив убежать от убийства. Вот он чумуродный!
Она в тот день вернулась со смены днём и готовила на кухне им обед. В дверь настойчиво звонили и стучали так сильно, что она даже испугалась. Осторожно подошла к двери, откинула шторку дверного глазка, и увидела растрёпанную седую голову Саши. Страх выветрился мгновенно, быстрее, чем выветривается лужица спирта, уступив место недоумению. Что он тут делал? Она не успела открыть дверь, как он вбежал в квартиру и проскочил в комнату, она смотрела ему вслед – он был без обуви, в майке и спортивных штанах. Я туда не вернусь я туда не вернусь я туда не вернусь не вернусь не вернусь нет нет нет. Он забрался в их комнате на кровати под одеяло и трясся под ним всем телом, выдавая несвязанные между собой слова. Она так и не смогла понять, кто и кого там убил, почему Саша оттуда сбежал. Точнее, всё она поняла – горячка была настолько сильна, что пара капельниц ничего не смогли восстановить. Она тогда вызвала скорую и отправила его обратно в стационар пятой районной, чтобы он не чудил дома. Детский сад! Сама продолжила борщ варить.
На глаза снова облокотилась усталость, но в кружке ещё оставался чай, а на столе ещё лежала пара неразвёрнутых конфет. Когда она была последний раз в отпуске? Даже не помнит, что-то около двух лет назад. Кажется, что не отдыхала целую вечность. Они уже лет пятнадцать точно не ездили в отпуск вместе с Сашей, всегда только она с детьми, он оставался дома, говоря, что всё уже повидал в этой жизни. Странный. Точно два годаа назад! Они с Мариной первый раз съездили в Крым! Как же он им понравился! Солнце, тёплое бирюзовое море, прохладное вино, дешёвые фрукты. Она большую часть своей жизни прожила на Крайнем севере, где солнце показывалось всего лишь несколько раз в году, а ноги холодила вечная мерзлота. Вечная мерзота – она её так периодически называла, когда слишком уставала от этого севера. Ей хотелось просто тепла, которое она успевала в лучшем случае получить на месяц у мамы дома. У мамы. Где ты был, пап, когда её не стало? А я скажу где – ты был у себя в уютной квартирке, в Нижнем Новгороде, в объятиях этой Лиды. И ты даже не соизволил приехать на похороны! Мама умерла тихо, даже никого не позвала на помощь, просто лежала в квартире, и ждала, когда откроют дверь и найдут её, лежащей на полу в коридоре. Она ведь старалась ей помочь – забрала к себе на Север, положила в больницу, даже началась ремиссия у щитовидки. Мама так и не увидела Марину, вернулась обратно к себе, невысокую и тесную трёхкомнатную панельную хрущёвку, и тихо умерла. Оля – ведь родная сестра! – не навещала маму несколько дней. Если бы только она была там, а не на Севере! Когда открыли дверь, то встретил открывших заждавшийся запах разложения. Когда ей пришло уведомление с вызовом на телеграф, она была на шестом месяце беременности Мариной. А где был ты, папа? Через сколько ты пришёл к маминой могиле? А сколько раз приходил за всё это прошедшее время? Из Нижнего далеко? А что к тебе близко? Кто к тебе близок? Всё обижаешься! Вот и оставайся со своей Лидой! Мама тебя так и не смогла простить, и правильно! Отца давно уже не было нигде и никогда рядом, да и он не стремился сократить образовавшийся пробел. Да, пап? Звонить никому не звонишь, всех уже позабыл, только и ждёшь, чтобы тебе позвонили. Вот и жди!
Чай был еле тёплым, почти холодным, прям как море тогда в Крыму. Как же ей хотелось на море! Вдохнуть его солёный запах, почувствовать всей кожей ласковый ветерок, закрыть глаза, лёжа на песке, растянуться и ни о чём не думать. Чтобы не было никаких этих больниц и палат, красных зон, бесконечных тестов на вирус, чтобы не видеть всех этих людей, несправедливо сгорающих за несколько дней от нового вируса, не чувствовать дыхание смерти снаружи скафандра, не ощущать себя космонавтом, вышедшим в агрессивный космос, не валиться от усталости на кровать, не находиться в больничных коридорах по 26 часов подряд. Чтобы было только море, песок и ветерок. Почему она не настояла на домике на юге? Хотя нет, она настаивала, просто Саша твердил о том, что ему нельзя после стольких лет на Крайнем севере уезжать на жаркий юг, потому что долго не проживёт в жарком климате. И она уступила. Может, не стоило? Может, стоило бы тогда послушать Олю? Оля ей усердно говорила о том, чтобы она продала квартиру одна и оставила Сашу ни с чем на севере. Тогда мысль была противна, но Саша тогда так и не пил. Он вышел на пенсию и получил сертификат на квартиру в Санкт-Петербурге, которую они продали, чтобы купить квартиру на её малой Родине. Всё это делала она. И у неё был шанс забрать деньги от проданной квартиры и уехать хоть куда за новой жизнью с Мариной, куда и толкала её сестра. Зачем тебе Саша? Ты сама говорила, что с ним тяжело, что он начал пить, что иногда становится страшно за Марину, что ты устала от него, что никаких чувств уже давно и нет, что всё это сожительство абсолютно бестолково. Так вот зачем он тебе? Бери эти деньги и покупай там, где хочешь квартиру. Хоть в Санкт-Петербурге, хоть в Крыму. И она даже задумалась, представляя домик рядом с морем, пусть небольшой, пусть только для двоих, но им с Мариной большего и не надо. Она задумалась о том, что может изменить свою жизнь, что для этого нужен только один шаг, что на него не так сложно решиться, что очень просто всё будет сделать. Но она так и не сделала. Они продали квартиру в Санкт-Петербурге, купили квартиру в Пензе, погрузили все свои вещи в железнодорожный контейнер, остатки догрузили в машину, посадили кота и дочку, помахали Северу, которому были отданы десятилетия, и оставили его за спиной. А если бы она решилась? В Питере бы получила на руки несколько миллионов от проданной квартиры, села бы на поезд с Мариной, уехала в Крым, там по объявлению нашла бы симпатичный домик, отдала бы деньги, поселилась на берегу моря. Саша бы остался на Крайнем севере, в их служебной квартире, из которой его когда-нибудь бы выгнали, однозначно бы спился. Так он и сейчас это делает, а так они бы с Мариной всего этого не видели бы, она бы не вытирала пол, не перетаскивала его стонущее тело, не видела бы страх в глазах Марины. Если бы да кабы!
А ты знаешь эту историю, папа? О том, как твоя старшая дочь перебиралась из города в город, как её терзали сомнения, как тяжело было принимать верное решение, как некому было дать совет, кроме твоей младшей дочери? Что ты знаешь о нас, пап? Всё молчишь? Были годы, когда он не отвечал на их звонки и сообщения по совершенно непонятным причинам, время необъявленной войны. Они с Олей его исправно поздравляли со всеми праздниками, а в ответ звучала непричастная ни к чему тишина. На всё воля твоя, да пап? Хочешь отвечаешь, не хочешь не отвечаешь.  Старшего сына она назвала в честь отца, хоть и сложны были отношения, настоял Илья, её первый муж, он восхищался её отцом, тем, что как-никак тот был главным инженером на самом большом предприятии города. Это вам не это! Илья уехал по распределению уже служить, когда она лежала в роддоме, поэтому её отец забирал их из роддома. Именно её отец, Алексей Михайлович, держал новорожденного первенца и завороженно смотрел на красное лицо в свёртке из простыней и одеял. В те периоды, когда они с отцом находились в состоянии перемирия, он всегда спрашивал про старшего сына. Только она мало что про него знала. Её старший сын уехал сразу после школы поступать в военное училище, Саша помог ему поступить, потому что у него оказались какие-то знакомые в военкомате и в самом училище, поехал вместе с ним тем летом поступать, поселился рядом с лагерем, прожил там около двух месяцев, пока старший не поступил. Хоть что-то он помог. Может, именно тогда он начал пить? Примерно после возвращения из Санкт-Петербурга. Через год после этого и младший уехал учиться в Нахимовском училище. Её отец даже спросил почтовый адрес училища, в котором старший учился, чтобы писать письма. Письма Алексей Михайлович писал всегда знатные! На несколько листов, мелким почерком. Пап, а мне ты писал письма, когда я уехала из дома? Память никак не могла подсказать никакого ответа, сохранились только письма от матери, да и вряд ли на самом деле он что-то писал, только крайне редкие звонки на телеграфе напоминали о его причастности к её жизни.
Надо было покупать домик на берегу моря и бежать от них всех! Она испугалась такой мысли и прислушалась к глубине квартиры, будто Саша мог услышать её мысли. Испуганно посмотрела на окно, за которым шевелились извивающиеся тени веток, там тоже никто не сможет услышать её мысли. Сбежала бы тогда и всё. И что? Сыновья и так где-то не рядом, Марина была бы так же рядом, не было бы вечной домашней нервотрёпки. Не было бы пьянства. Хотя она специально домой приносила спирт с работы, специально его убирала в известное Саше место, специально его не запирала. Специально, чтобы был соблазн достать и выпить, и всегда это срабатывало. На что она надеялась? На что-то надеялась. На заслуженное спокойное одиночество, где нет всех этих истерик и концертов. Я уже отдал родине всё что отдал и ты мне ничего не можешь показать а кто может где Марина она хоть нормально учится почему ты на меня так смотришь не смотри я эту квартиру заработал и нечего мне тут рожи строить. Она не хотела больше это слушать, но было страшно при любом раскладе дел. Было страшно, когда она приносила спирт и буквально представляла последствия, как Саша его находит, выпивает и устраивает представление, после которого она машет тряпкой по всей квартире. Было страшно что-то ему говорить трезвому, потому что он улыбался так же, как и двадцать лет назад, шутил так же, как и двадцать лет назад, и пусть чувство влюблённости или любви давно испарилось, щемящее чувство нежности в такие моменты ещё оставалось. И что было делать? Зашивала его несколько раз, злилась и договаривалась сама с собой. А что было делать? До-го-ва-ри-ва-ла-сь! Слышишь, папа? Наперекор всем своим страхам и злости. А ты? Тебе не хватило смелости остаться с нами, решил просто сбежать.
Она вдруг ощутила в руках холодную кружку, которая держала в себе холодный чай, которую она держала тёплыми руками. Сердце едва слышно постукивало в грудную клетку, немного быстрее, чем обычно. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Словно сердце просило: «Выпусти меня отсюда, пожалуйста». Обёртки от конфет замерли на столе, раскинувшись в разные стороны, замерев в рваных позах, словно разбросанная одежда, которую в спешке сняли в коридоре. Только одна конфета была одета в обёртку и лежала немного в стороне от обёрток, наблюдая за беспорядком. Окно подпирала ночь, привалившись своим тяжёлым плечом, не выпуская наружу свет. На кухне сидела она, Лена, где-то в глубине квартиры спал её муж Саша и дочь Марина, пока она пила чай с конфетами на кухне. Где-то далеко отсюда были её сыновья – Лёша и Денис, которых она редко слышала по телефону, ещё реже видела своими глазами. Ещё дальше её сыновей где-то стоял на берегу моря домик, в котором счастливо улыбались его жители, просыпаясь утром и выходя с кружкой чая на улицу, чтобы посмотреть на безмятежную бирюзу вдоль горизонта. Дальше домика была её нафантазированная жизнь, до которой нельзя на чём-то доехать, долететь, добежать, о которой можно только читать или мечтать. Немного подальше этой жизни был её отец, живущий своей далёкой жизнью, бросивший их с мамой ради какой-то непонятной Лиды, всё время обижающийся, как будто не он всех их бросил, а они бросили его. Здесь была только она, со своими не своими конфетами и чаем, усталостью от конской работы, гуляющим по городу вирусом, загоняющим всех в больницы и могилы. Усталость резко потянула веки вниз, закрывая глаза от бьющего света одинокой лампочки под потолком, отчего Лена решила, что на сегодня достаточно посиделок и размышлений, завтра с утра снова на смену, залезать в этот скафандр, мобильный телефон оборачивать в целлофан, сообщения и звонки только во время короткого перерыва, бесконечные уколы и капельницы, бесконечные боли и страдания, множество сгоревших молодых жизней, и всё это за смену в 26 часов, за которые бухгалтерия обязательно что-то да не доплатит, ведь им тоже хочется кушать не просто хлеб с маслом, но с икрой, а главному врачу дачу хочется достроить и детей в Москву отправить учиться, её дети отучились и теперь она их редко видит, зато часто видит Марину, хотела бы реже видеть Сашу, хотела бы совсем другой жизни, хотела бы сбежать, но жизнь держит за ноги кандалами, вот бы жизнь так отца удержала, но никто его удержать не смог, смогла удержать только Лида, теперь вечно его держит возле себя, а он держит внутри обиду, хотя это они все должны держать обиду, хотя она не держит обиду на сыновей, которые так далеко и так редко с ней разговаривают, младший ещё ничего, по несколько раз в месяц она его слышит, да и Саше Денис звонит периодически, только Лёшу она слышит редко, реже, чем раз месяц, но у него своя семья и он не обижается на что-то непонятное, и она не обижается.
А как же ты, папа?
На все воля божья.
Она собрала разбросанные фантики в кучу и отправила их в темноту мусорного ведра под раковиной, одинокую одетую конфету вернула в жестяную банку, чай выливать не стала, потому что с утра можно попить холодный вместо воды, просто убрала кружку со стола, выключила свет на кухне, отчего темнота ввалилась с улицы в квартиру. Пока чистила зубы, рассматривала уставшее лицо с явными мешками под глазами и явными морщинами вокруг глаз и рта. Но не на 50 выглядит её лицо, гораздо моложе, поэтому и отправляют на все эти соревнования спортивные, нынешняя молодёжь вряд ли к 50 годам будет выглядеть хотя бы так же, они скорее будут похожи на смятый пакет из магазина. Ей будет целых полвека! Какой ужас! Время летит неумолимо. Старшему сыну в этом году уже сколько исполнилось? Лёше исполнилось 28 лет. Целых двадцать восемь лет! Он же приезжал после своего дня рождения. Точно! Она оставила зеркало в ванной висеть в темноте, прошла в их с Сашей комнату, в которой он уже давно не спал, говорил, что матрац не удобный, уходил всегда во вторую комнату, она была не против, одной спать удобнее, она не стала включать свет в комнате, прислушалась к тишине квартиры, в которой звучало отчётливо слышное дыхание спящего супруга. Лёша тогда их не предупредил заранее, позвонил уже из отходящего поезда, сказал, что приедет на один день, переночует и на следующий день сядет в обратный поезд. Она сняла всю одежду с себя, почувствовала какое-то неожиданное облегчение от оставшейся позади двадцатишестичасовой смены, прохладное постельное бельё с радостью приняло её к себе, обняв и укрыв, свет возле кровати она не стала включать, хотелось побыть в темноте, под звуки часов на стене в кухне. Когда приехал в последний раз Лёша, они сидели втроём на кухне, под звуки часов на стене, слушали в большей степени его, его торопливый рассказ, он смотрел по большей части на эти часы на стене, а не им с Сашей в глаза.
Я бы хотел с вами поговорить о том о чём думаю давно и долго о том что не даёт покоя что тревожит где-то внутри мне будет легче от того что скажу вам ещё легче будет если вы мне что-то скажете. Короче. В первую очередь мне написала какая-то неизвестная женщина спрашивала про девичью фамилию мамы и написала что у меня есть брат от моего отца я в детстве находил какие-то документы где фамилия и отчество у меня другие хотелось бы услышать какое-то подтверждение признание.
Сынок, всё так, фамилию в роддоме у тебя не перепутали. Она слушала его и лицо горело, обливалось краснотой, хотелось прекратить разговор. Так! Так, я сказала! Хотелось хлопнуть рукой по столу, сказать, что всё это не важно, что всё это уже в прошлом, что пусть не вспоминает. Пусть переваривает у себя внутри всё то, что так торопится выйти наружу. Она так поступила со своим отцом, она смогла переварить обиду, она никому не рассказывала про то, как его не хватало, как она по нему скучала, как хотела с ним поделиться в трудные минуты. Она выкинула его из себя. Точка! Нечего вспоминать! Почему мы не сказали тебе раньше про родного отца? Мы думали, что ты и так это знаешь, догадывались, что ты нашёл документы, зачем тогда что-то говорить?
Он с ними разговаривал ещё долго на кухне, выводил какие-то бесконечно длинные предложения, в которых так обидно рассказывал про своё детство, никакой конкретики в голове у неё не осталось спустя прошедшие полгода, остался только осадок, который представлял из себя отчётливую мысль, что она что-то упустила в общении с Лёшей за эти годы, что он сквозь года несёт огромный груз обиды, какой-то совершенно не понятной обиды. Она отчётливо осознала, что Лёша будет всегда на неё обижаться. На кого-то это так похоже, да, пап? Ей самой было грустно от того, что так редко слышит звонки от Лёши, его голос, а если и слышит, то он мало чего о себе рассказывает. Что она о нём знает? Только то, что сейчас он офицер военно-морского флота, что она очень этим гордится, что он женился около пяти лет назад, только на свадьбе она познакомилась с его молодой женой, что спустя пару лет у них родилась дочь, их с Сашей внучка, которую они до сих пор видели только по фотографиям, потому что за прошедшие два года у Лёши не было отпуска, кроме короткого прилёта к ним на кухню. Хорошо, что пусть редко, но Лёша продолжал общаться, его редкие звонки были всегда желанны, она с замиранием всегда слушала его голос, его короткие реплики в динамике телефона, его односложные ответы на многосложные вопросы. Клещами вытягивать нужно! Ну что ж такое! И всегда смеялась, чтобы не обидеть, ведь обиды и так было много, боялась спугнуть его звонок, всегда боялась повешенной трубки, окончания разговора, словно он снова сбегал от неё.
Они все смогли сбежать от неё, только она не смогла сбежать. Темнота её укрывала сверху вторым одеялом, усталость придавливала к подушке, постель больше не была прохладной, наполнилась теплом её тела. Марина тоже сбежит от неё? Они останутся снова совсем вдвоём? Ну уж нет! Она не собиралась оставаться наедине с супругом, потому что ни к чему хорошему это не приведёт. Даже он пытается сбегать всеми этими своими попойками до свинообразного состояния. А как же она? Где-то ждёт её на берегу бирюзового моря маленький, но уютный домик, в котором обязательно на столе всегда стоит большая ваза, до верху наполненная свежими фруктами, перед домом стоят широкие качели, на которые так удобно садиться и ни о чём не думать, и никто, совершенно никто, не дёргает её постоянно, ей не нужно хозяйничать в доме круглые сутки, подносить и уносить еду, нависать над плитой по несколько часов после очередной смены на ногах, только Марина ей помогает, всегда и во всём, и нет больше никого вокруг, только иногда приезжают сыновья и привозят своих детей, её внуков, чтобы они немного погостили. Да! Пусть никого не будет, кроме внуков! С внуками должно быть проще, потому что у них нет никаких обид, они ещё маленькие, они всегда будут рады приезжать к бабушке, в её маленький и уютный домик на берегу бирюзового моря.
Она будет сидеть с внуками, будет им рассказывать истории об их родителях, она всегда будет их баловать, поздравлять посылками на дни рождения. Внуки не будут её забывать, будут ей писать и звонить, будут всегда поздравлять со всеми праздниками и приезжать на всё лето, чтобы насытиться солнцем, морем и фруктами. Да! Она придумает, как переехать в этот домик, оставить весь этот полувековой ворох лет позади, все беды и обиды тоже оставить где-нибудь подальше, всю свою жизнь прошедшую оставить где-нибудь подальше. Попросту сбежать в лучшее место.               

#56

Приснился какой-то странный сон. В этом сне опять приезжает Лёшка и опять всё рассказывает на кухне. Что же там было? А, точно! Он рассказывает про то, что его как-то странно воспитывали в детстве, что он не чувствовал себя родным. И рассказывал он эту историю как-то совсем бесконечно, повторяя одно и то же. Саша вспомнил, как его увидел в первый раз – маленький свёрток, лежащий в маленькой деревянной кроватке, с красным лицом, периодически кричащий. И после того первого раза он принял решение, что вырастит сына. Теперь сын вырос и приходит только во сне, чтобы что-то рассказать. Этой зимой он с ними разговаривал на кухне долгие несколько часов. Рассказывал про свои какие-то смешные и нелепые детские обиды, которые вообще непонятно почему притащил к ним с Леной на кухню. Что он хотел всем тем добиться непонятно. Хотя Саша тогда для снятия напряжения согласился с ним, мол, воспитывать детей их никто не учил, как разговаривать с детьми тоже, учились воспитывать уже опытным путём, да, пусть было много ошибок. Хотя каких ещё ошибок? Кто воспитывает по-другому? Если совсем честно, то он уже мало чего помнил из детских Лёшкиных лет, он им тогда на кухне словно рассказывал чужую историю. Рассказал он эту историю и что же дальше?
Саша смотрел в потолок, лёжа на диване в комнате. В соседней комнате неслышно спала Маринка, закрыв свою дверь. От кого она всё время закрывается? Наверное, возраст такой, нужно личное пространство. Сколько вообще времени? Он нащупал рядом с подушкой телефон, бледно-зелёным засветился экран старого кнопочного телефона. 02:47. Отчётливо впечатались в глаза цифры. Лена давно пришла с дежурства? Должна была прийти пару часов назад. Он прислушался. Слышал только мерный ход настенных часов в кухне, больше ничего. Он решил сходить до кухни и попить, заодно убедиться в возвращении Лены, и выйти на балкон покурить. Диван предательски скрипнул под ним. Всё потому, что он положил под хлипенький матрац лист фанеры. Спина ныла каждый день, и он уже не мог спать на мягком матраце в их общей комнате. Поэтому и съехал во вторую. Зато теперь удобно, можно на балкон ночью вставать. Он прошёл через коридор на кухню, остановился у их с Леной спальни. Почему и у неё дверь закрыта? Что за привычка? Он прислушался, но снова кроме часов ничего не услышал. Одной ногой, как металлоискателем, в коридоре нащупал обувь, которую оставляла только Лена. Значит, вернулась домой, всё в порядке. Холодная вода обожгла горло, громко упала вниз. Прислушался. Нет, никого не разбудил, никого не было слышно.
Он вышел на балкон. Скрутил неспеша самокрутку. Отряхнул пальцы от прилипшего табака над улицей. Звёзды подслеповато смотрели вниз. Когда-то он помнил названия почти всех созвездий, потому что очень любил астрономию. Мог найти на небе любое созвездие. Почти любое. На улице никого не было. И никого не было слышно. Только барабан зажигалки пришлось несколько раз вращать, чтобы добыть огонь. Первая затяжка приятно ударила в живот. Из балкона он смотрел на панельные пятиэтажки, абсолютно такие же, в которой живут они. Окна пятиэтажек прикрывали редкие деревья, мерно покачивающиеся. Как же ему не нравился город. Он мог смело прожить на даче полгода, не возвращаясь в квартиру. Если бы где-то недалеко от дачи был бы магазин. Он бы тогда вообще не возвращался в город, жил бы на природе, зимой бы охранял домик от поползновений наркоманов-металлистов. Но на зиму он возвращался в город. Чтобы всю зиму ждать наступления весны и дачного сезона. Ждать в стенах квартиры, бывало, практически невыносимо. Хотелось сбежать куда-нибудь подальше, не оглядываясь. Всю зиму он, как в берлоге, отлёживал бока на диване и прогонял через себя телевизионные новости и программы. Живого и свежего воздуха в квартире очень сильно не хватало. И каждый год он ждал весны. Как подснежник.
На балконе было неожиданно прохладно, он накинул на плечи свой старый бушлат. Сколько ему уже лет? Десять? Пятнадцать? Скорее восемнадцать. Он этот бушлат носил, когда служил командиром катера. Правда, бушлат не военно-морской, а сухопутный, но всё равно просоленный морем. Он отдал Родине большой долг, прослужил до самой пенсии и сертификата на квартиру, в которой они теперь жили вместе с Леной и Маринкой, только Дениски и Лёшки не хватало. Теперь Родине он больше ничего не должен, отдал сполна, заслужил свой заслуженный отдых. Шёл уже его седьмой пенсионный год. Какой? Уже седьмой? Время летит прочь из-под ног опавшей листвой, подгоняемой ветром. Семь лет в ожидании весны. Саша после пенсии так и не устроился на работу, да и не собирался устраиваться. Потому что всех денег не заработать, здоровье потрачено почти без остатка на Крайнем Севере, пенсия есть, квартира тоже есть. Что ещё нужно? Оба сына где-то во взрослой жизни, дочь в соседней комнате уже выросла. Что ещё нужно? Уголёк самокрутки обжёг пальцы, Саша сбросил этот пенёк в жестяную банку из-под кофе, скрутил новую. Ведь никогда не мог накуриться одной сигаретой, особенно здесь, в средней полосе.
Он скучал по Крайнему северу, по его природе, по его прохладе, по его Баренцеву морю, по погружениям под воду в водолазном снаряжении, по сослуживцам, по простой и понятной военной службе, где всегда было, чем заняться. В своей новой гражданской жизни военного пенсионера он только ждёт каждый год весну. Он тщательно смотрит на Лену, её работу, видит насквозь все эти переплетения интриг практически в полном составе женского коллектива, принимает участие в обсуждении и подсказках Лене, что и как нужно сделать. Со стороны же всегда виднее, правильно? На Крайнем севере такого не было. Там были лишения и тяготы военной службы, которые не были лишениями и тяготами, просто ему нравилось это словосочетание из советской присяги. Там были вахты, там были уютные вечера дома, когда он возвращался, а его ждал ужин, все его ждали, Дениска с Лёшкой были ещё не такими большими, Маринки ещё не было в планах, хотя она вообще внеплановая. Ленина работа была не такой отчётливой, он не знал всего происходящего в их больнице. Руку снова обожгло. Сон тоже обожгло, спать не хотелось. Саша закрутил и закурил третью. Звёзды упали в какую-то чёрную облачную лужу и пропали. Какая-то ночь воспоминаний. Обычно в голову так настырно не лезут мысли. Может, это из-за этого побега из больницы?
Ведь на самом деле в больнице убили того молодого парня, который лежал на соседней койке. Лена не верит, врачи тоже не поверили. Они просто все закрыли глаза. Потому что время сейчас такое – опасное. Но он-то всё это видел. Саша видел, как этого парня задушили подушкой, но он ничего не мог сделать. Его пригвоздили к койке несколько капельниц, всё что он мог – это вращать глазами. И он видел эти жестокие глаза убийц. Он увидел в их глазах, что они вернутся за ним, если он останется в больнице. Ему никто не поверил. Поэтому он просто сбежал. А что ещё было делать? Ждать их возвращения? Теперь он точно не вернётся ни в ту больницу, ни в какую-то другую. Они могут его найти. Они точно его не найдут на даче, но Лена не верит и пока его туда не отпускает. Разве он мог просто выдумать такую историю?
Где-то внутри зашевелилось странное воспоминание про Лёшку, когда он зачем-то бродил по городу три дня. Саша тогда исходил весь город, а нашли Лёшку в итоге его же одноклассники. Чего он тогда бежал от них всех? Он силился вспомнить, но никак не получалось. Саша помнил, как они сидели втроём на кухне, пока Лёшка жадно ел только что сваренные пельмени, помнил, как Лёшка сразу после еды заснул, помнил, что Лена очень сильно сердилась, а он не так сердился, потому что выпил побольше валерьянки. И ведь причина этих его скитаний была какая-то смешная и нелепая, настолько смешная, то даже не отложилась в памяти. Лёшка всегда был фантазёром.
Саша собирался опять поехать на Крайний север, потому что его позвал бывший сослуживец на подработку. Нужно будет нырять, искать потерянные бетонные якоря для плавучих причалов. Лена останется с Маринкой дома, он отдохнёт зато на Севере. Всех денег не заработать, но Север манил к себе по старой памяти. Здесь нет ничего такого. Он бы с радостью уехал вообще на совсем туда, пусть Лена с Маринкой остаются в Пензе, будто в бесконечном отпуске. Они переехали в Пензу только из-за Лены. Ведь у него совсем никого не осталось из родни. Отец умер в раннем детстве. Потом отчим умер в юношестве. Потом родной брат умер от инфаркта пока он учился в училище. Потом мать умерла пока он был на одной из высадок спецназа в глубине Кольского полуострова. Потом умер двоюродный брат от рака желудка, когда он встречал Лену с Маринкой из роддома. Потом все племянники растворились в городах Украины. Оборвались все нити и ниточки. Осталась только его семья. Остались только дети, которые тоже расползлись по городам, но в России. Остались многочисленные родственники жены. Родственники всегда были у жены, а не у Лены. К ним он приезжать, приходить, говорить, разговаривать не очень любил. Они всегда были какие-то холодные и далёкие, какие-то негостеприимные и хмурые. Он чаще видел её замолчавших навсегда родственников за покосившимися оградками. Они молчат, про них мало и редко кто-то вспоминает. Лене важно, поэтому он всегда в выходные садился в троллейбус и молча сопровождал её туда, где все молчат. Уж лучше на Крайний север обратно, там не так много молчания.
На Крайнем севере было всегда весело и шумно, там всегда были друзья. Одним из любимых развлечений, когда они все собирались в их двухкомнатной квартире в «сталинке», был баллон с гелием. Этот баллон Саша приносил со службы, заполнял его у водолазов. На кухне открывали окно, выгоняли из кухни дым от сигарет, которого было достаточно много, и наполняли гелием резиновые шарики. Передавали эти шарики по рукам, чтобы вдогонку к сигаретам наполнить гелием лёгкие. И пели песни смешным тонким голосом в открытое окно. Смеха было очень много, тишина в их доме было только тогда, когда все спали. От воспоминаний всегда теплело на душе, поэтому так хочется туда вернуться. А что тут? Даже когда никто не спит в квартире тишину разгоняет в основном телевизор. Сейчас тишину никто не разгоняет.
Он убрал банку с окурками, прикрыл окно, скинул бушлат, решил попробовать уснуть. Сон куда-то сбежал. Под весом тела скрипнул лист фанеры, телефон пугливо вытаращился цифрами 03:13, Саша вытаращился глазами туда же в потолок. На даче вместо потолка он упирается глазами в небо, на котором рассыпаны крошками звёзды. На Крайнем севере крайне редко бывали дни, когда можно было увидеть звёздное небо. Летом звёзд не видно, а зимой чаще растянуты по небу облака. Зимы он особенно любил за их темноту, ветра, снегопады, северное сияние. И он любил выходить зимой в море, которое никогда не замерзает из-за Гольфстрима. В таких выходах особенно чувствовалась суровость Крайнего севера. В моря он выходил довольно часто, хоть и не продолжительные, потому что был командиром рейсового катера, чаще всего выводил в море начальство на рыбалку. Зимние волны по-особенному бились о борт корабля, оставляя ледяные брызги где-то над ватерлинией. Когда же он взял Лёшку и Дениску? Сколько им было лет? Наверное, лет девять было Лёшке, а Дениске пять. Они половину пути вызывали ихтиандра, уперевшись в леер на левом борту, а другую половину спали в каюте напротив включенного видика. Вернулись домой довольные и бледные, посвящённые в настоящие моряки, с настоящей качкой и настоящим морем за бортом, а не волнами залива. С собой с рыбалки он тогда взял пойманного краба, на которого они все вместе таращились в ванной, пока этот огромный коричневый морской паук скрёб своими лапами по белой эмали. Они все вместе ели вечером варёного краба, но Лена с Дениской съели по небольшому кусочку, он сам вообще его не ел, и только Лёшка его доедал, как настоящий морской волк. Ведь именно тогда Саша решил отдать его в военное училище, потому что однозначно из него выйдет отличный офицер военно-морского флота. В тот день небо работало в своём обычном режиме с опущенными ставнями – звёзд не было видно. А вот на следующий день – были и звёзды, и северное сияние, и выходной в воскресенье, и борщ по-украински на кухне, который Саша приготовил вместе с Лёшкой, который записал рецепт в какую-то свою тетрадку. И вечером Лена слишком поздно вернулась. Откуда вдруг? Саша будто нашёл старые диафильмы и картинки стройным рядом проходили перед глазами. Она поздно вернулась? Да, точно. Дублёнка у неё была вся в снегу, шапка немного съехала на бок, сумки не было с собой, на лице блуждала улыбка. Саша раздел её, как можно скорее, чтобы дети не видели, завёл её в ванную комнату. Он же что-то ещё взял с собой? Что-то взял, чем наказать, как детей, выпороть, чтобы запомнила. Зачем она в таком виде вернулась, когда дети её смогли увидеть? Саша умывал её бесконечными литрами холодной воды, она молча пыталась его отпихнуть, молча и жадно хватая ртом воздух, он не отпускал, продолжая отрезвительную процедуру. А за окном было чистое зимнее небо с рассыпанными крошками звёздами, с развевающимся знаменем северного сияния, с хрустящим снегом под подошвами.
Лена с Маринкой уехали, и мне осталась вся квартира. За окном падал мокрый снег и превращался в лужи поверх льда. Такого 31 декабря я не видел никогда. Так не хватает тех праздничных новых годов в Североморске! Я помню, как с Леной пошли за новогодней ёлкой в лес в ночь с 30 на 31, хотя никаких ёлок на севере на растёт, только сосны. Она шла в моём длинном бушлате из овчины, ног не было видно, лицо закрывал высокий воротник, было тепло, но ей тяжело было идти по снегу по колено. Ушли тогда далеко за город, к соседнему посёлку. Нашёл отличную сосну – пушистую и высокую, пилить пришлось минут 15. Потащили эту сосну и случайно прошли через войсковую часть. Дежурный, наверное, просто не заметил или настолько был в шоке от гражданских на плацу с сосной в руках, что нас никто не остановил. Внутри так тепло становится от этих воспоминаний. Она где-то оставила спирт. Как раз Новый год, праздник, можно и достать, чтобы отметить хоть как-то праздник, приходящий раз в году. В холодильнике что-то было, хотя и не обязательно. Схожу в магазин, возьму немного колбасы и сока. Праздничный перегруженный стол совсем не нужен, ведь кому его показывать? В магазине зацепился языком с продавщицей, оказалось, что она тоже с Украины, лет 10 как перебралась с мужем в Пензу. Вот так легко можно встретить земляка. А я уже давно никого не встречал оттуда, язык забыл, остались только слабые воспоминания. Абрикосы возле дома, улыбка мамы, молчаливый и добрый отчим. Первый глоток всегда обжигает горло. Ууууууух! Теперь осталась только выцветающая фотография мамы. Она так и не увидела ни внуков, ни тем более внучку. А рядом фотография тёщи, которая не увидела только внучку, внуки часто приезжали к ней на лето. А спирт хорош! В животе стало тепло, даже немного жарко. Вроде бы до этого хотелось есть но теперь даже голод куда-то делся. А ведь продавщица жила тоже в Донецкой области. Куда подевались все воспоминания о том времени? Раз два и снова внутри тепло, не жарко. Последний раз там был у двоюродного брата вместе с Леной и мальчишками. Показывал им дом, где вырос, окна квартиры, в которые смотрел во двор, карьер на который ходили купаться. Ещё. Жили в доме у двоюродного брата, где у него было своё хозяйство и гостевой дом, наслаждались такой тихой и звёздной летней ночью ведь таких летних ночей он не видел долгие годы. Мы заехали ненадолго на кладбище чтобы проверить мать отчима и не найти отца, потому что я не смог вспомнить где же его могила, слишком много времени прошло. А через сколько-то лет и двоюродный брат умер. Ещё. У него была язва и стальная пластина в желудке, его добил рак. Я не смог приехать на похороны, хотя звали племянники и жена его. После его похорон совсем разошлись дороги, потерялась связь, исчезли телефоны. Иринка, родная племянница, как-то написала куда-то в интернете Лене попросила денег дать взаймы потому что куда-то там переезжала или что-то делала я сказал отправить, ведь родная племянница же, пришлось даже занять у Лёшки денег. Но она тоже не вернулась, пропала исчезла. Но зато у меня совесть чиста долг свой отдал родственникам помог. Ещё. И совсем никого не осталось. Лёшу вытолкал в военное училище, поехал вместе с ним на поступление, жил там в маленьком дачном домике таком уютном и смешном. Рядом жил какой-то преподаватель из училища и иногда вечером сидели на улице разговаривали о службе ведь я ещё служил даже нашли каких-то общих корабельных знакомых вот так бывает. Ещё. Служба была славная где только не побывал, даже тренировал боевых тюленей, где-то фотография осталась. Как её звали? Уже и не вспомнить. Ещё. Даже тюлень оставил и ушёл или ушла это же самочка была. Пришлось же тогда в летнем лагере договариваться за Лёшу чтобы его не завалили по физподготовке у него тогда было не очень с ней. Его чуть не отчислили абитуриентом потому что что-то он там натворил так и не признался, хотя просто так ничего не происходит ведь я договорился с кем нужно даже денег немного дал, сколько было. Ещё. Стал Лёшка офицером на подводной лодке с гордой осанкой и я горжусь им. Вот Дениска только никуда не вышел и не поступил в военное не взяли из-за его кожной какой-то болезни а жаль так бы оба сына носили офицерские погоны. Мне самому достались только мичманские после училища, зато сыновей поднял. Старшего точно поднял он теперь в каком звании? Точно был капитаном 3 ранга. Ещё. Долг Родине отдал долг перед сыновьями выполнен теперь законный отдых Лена с Маринкой справляются. Всех денег не заработать а здоровье не железное так что никому больше ничего не должен. Ещё. зато приходят соседи и просят что-то починить я всегда чиню и если какие-то деньги суют не нужны мне ваши деньги. они потом приносят какие-нибудь сладости сигареты или закрутки ну что спасибо приятно. ещё. лена смеётся что у нас бюро добрых услуг зато чувствую что нужен. зато чувствую что нужен. ещё. нужно вырываться отсюда скорее на дачу только сейчас снег и зима противный снег и зима на севере была не такая зима не противная. скоро настанет весна а за ним лето да скоро лето совсем скоро лето. но и следующее лето закончится не хочется чтобы заканчивалось. внутри так тепло уже не горячо как в первый раз просто тепло нет никаких вопросов никто не задает вопросов. внутри так уютно так спокойно. еще и еще. почему так спокойно не бывает всегда спокойно и безмятежно пусть там где-то снаружи все бегут куда-то мне уже никуда бежать не надо. я остановился мне бы только дачу и звезды и больше никаких вопросов пусть они все куда-нибудь идут я идти не буду. мне хорошо и тут. лена где ты      а где марина      а где все вы. меня и так все оставили одного ну и ладно я тут сам с собой справляюсь мне тут хорошо           и тепло                и хорошо. еще и еще и        еще. такое странное кружение в голове снаружи 31 декабря 31 декабря же да верно вопросительный знак пусть 31 декабря останется где-то сзади там же в одиночестве пусть оно не сидит со мной пусть новый год проходит пусть проходит мимо не задерживайся не смотри на меня                пусть никто не смотрит на меня                а на меня и так никто не смотрит            стакан пусть тоже не смотрит лучше сразу из бутылки           чтобы наверняка                глоток за глотком за глотком ещё и ещё завтра так быстрее наступит и тоже пролетит пусть летит                все мимо                все мимо                всем мимо я тоже мимо лежать так легко                а голова тяжело                так тепло лежать и вокруг тоже тепло                никто не видит меня не меня никто не видит никому меня не видит не видит не меня                пусть всегда так будет                пусть всегда будет легко                ещё легче чем сейчас пусть никогда                не заканчивается                нет не новый год                я уже тоже не новый                пусть все мимо                не смотрите на меня                я просто лежу                я отдыхаю                тяжело встать легко лежать вот и лежу                я                никому                не
Он всё успел в своей жизни сделать – и сына, и дочь, и дом. Квартира считается за дом, а дерево посадил ещё когда не исполнилось и двадцати пяти. А что ещё надо? Теперь он больше никому и ничего не должен – дети выросли, пенсия наступила, жизнь почти прошла. Он перед каждым новым годом говорил Лене, что совсем скоро лето. Ведь так оно и было – весь год состоял из нового года, зимы, ожидания и лета. Всё, вот и весь год, так быстро начинался и так быстро заканчивался. Он давно заметил, что годы летят так, как в детстве летели дни, абсолютно так же незаметно. В этом году ему уже исполняется 57 лет. Целых пятьдесят семь лет, как же много, хотя вот совсем недавно 19, совсем недавно впервые увидел маленького Лёшку, совсем недавно видел через окно роддома Дениску, совсем недавно встречал Лену с Маринкой на руках. Все эти события уместились в какую-то неделю, но никак не десятилетия.
Оглянуться не успел, а уже всё успел. Даже успел два раза жениться, второй раз оказался на всю жизнь, Лена тоже во второй раз, и тоже на всю жизнь. Успел потерять всю родню и неродившихся близнецов. Успел оставить за спиной такую длинную и разнообразную службу со всеми сослуживцами. Ему теперь из сослуживцев почти никто не звонит и не пишет, только Максим, которого он ещё помнит срочником, а теперь он старший лейтенант на каком-то крейсере, тоже вырастил с самых низов его он сам. Старший сын капитаном 3 ранга уже, наверное, служит на подводном крейсере, тоже он его подтолкнул к военному училищу, даже немного договариваться пришлось, знакомства сделали своё. Пенсия у него больше, чем средняя зарплата в Пензе, поэтому смело можно не работать, потому что побольше некоторых получает за уже заработанное. Так что, да, всё успел.
Когда он в последний раз разговаривал с Лёшкой? С Дениской Саша говорил вчера, он рассказывал Саше о своей работе. А с Лёшкой? Он не мог вспомнить. Лёшка всегда звонит Лене, они разговаривают, но потом Лена ещё какое-то время возмущается, что, мол, вечно Лёша ей ничего не рассказывает, молчит, как партизан, всё выпытывать надо. Зачем тогда звонит? Сам он слышит Лёшкин голос пару раз в году или несколько раз – на дни рождения, на новый год, на день военно-морского флота. Вроде бы это все дни, когда его старенький телефон вместо времени выдаёт надпись «Старший Сын». Лёшка и правда, как партизан – ничего и никому не рассказывает, что-то прячет и утаивает. Но ведь Саша всё равно рано или поздно всё узнаёт, ведь не даром служил в военной разведке. Он узнал, что Лёшка упал зимой в залив, провалившись под лёд. Как? Секрет фирмы. Он услышал, как Лёшка с одноклассником обсуждал Лену. Вот за эти слова он получил, а за залив ничего не произошло. Сейчас правда их разделяет больше двух тысяч километров и толща воды над головой у Лёшки, но ничего. Всё равно Лёшка останется для него старшим сыном, которого он воспитал, поставил на ноги, протолкнул в военное училище, дал ему путёвку в офицерскую жизнь. Ведь мичманская жизнь не такая, она посложнее, Лёшка не выдержал бы, поэтому офицерские погоны ему однозначно к лицу. Иногда в голове всплывает сиротливая мысль о том, что хорошо было бы, если Лёшка бы позвонил, причём позвонил бы просто так, поболтали бы о жизни. Саша сам ему не набирал. Ну если только на день рождения. В другие дни было страшно набирать – мало ли сын занят, ну или просто недоступен, если захочет ведь сам может набрать. Но он никогда просто так не набирал.
Саша его слабо даже помнит взрослым. Ребёнком помнит, не всё, но помнит. А взрослого Лёшку он помнит только тогда, на Севере, когда Сашу его боевой товарищ попросил поехать с ним на погружение, чтобы подстраховал. Сань, мы не молодеем, поэтому страховка нужна, на берегу. Серёг, я только не смогу погружаться. Да тебе и не надо, просто страхуй. В крайнем случае смогу быстро надеть второй костюм с баллонами. Да не надо, говорю ж. Саша тогда решил взять Лёшку. Поедешь с нами на Три Ручья? Куда? Лёшка был в своём первом отпуске на подводной службе и решил заехать на несколько дней к ним в Североморск. Три Ручья, там старый рыбачий посёлок, когда-то были причалы, но они затонули. Серёгу Масленникова помнишь? Ну так. Он нырять будет, чтобы найти и отметить на карте эти причалы, ну а я подстрахую. Ну поехали. Зимняя дорога хранила на себе редкие следы на подъезде к потерянному посёлку, скелеты зданий тянули свои руки к небу из-под сугробов, тишину нарушал только плеск ледяных волн. Они подъехали на побитой временем Серёгиной иномарке почти к самому берегу. Саша машинально и оперативно разворачивал снаряжение, готовил к погружению Серёгу и место страхующего. Руки тряслись, но помнили. Лёшка тогда просто стоял рядом и смотрел на залив. Попей чаю из термоса, если замёрз. Не, спасибо. Серёга не надел рукавицы, их попросту не было, не обмазал жиром губы и кожу вокруг, потому что забыл банку дома. Да хрен с ним, за час-полтора ничего не случится. Правда, пояс из собачьей шерсти на поясницу надел, чтобы грузы не холодили спину. Я две недели назад с этой спиной промучился после погружения, прям жизни не давала. Серёга кособоко прошлёпал в ластах пару метров по берегу, ещё несколько спиной вперёд по мелководью, проверил ещё раз аппарат, погрузился в тёмные волны, оставив за собой хвост из троса. Снег медленно падал сверху. На земле этому снегу деваться было некуда, а залив его просто съедал. Как будто собака. Лёшка стоял всё так же и куда-то смотрел на воду. Пусть бы и молчит, зато всё равно поехал с ним. Саше было от этого теплее на этом суровом и сыром морозе. О чём они тогда разговаривали? Саша что-то не мог вспомнить. Может, вовсе и не разговаривали? Но не может же быть, что они молчали все те два часа, которые Серёга искал под водой эти потонувшие причалы с их бетонными якорями. Может и может. Хотя нет, Саша спрашивал у Лёшки про его начало службы. Оказалось, что у него за плечами уже была первая автономка на целых 46 дней, несколько морей, поход подо льды и даже учебная стрельба. И Лёшка рассказывал всё это каким-то уставшим будничным голосом. Совсем стал взрослым, не узнать! Погрузился с головой в эту службу. Саша был прав, что из него выйдет отличный офицер, он это уже тогда видел.
А сейчас в каком звании Лёшка? Если посчитать по годам, то капитан 3 ранга, не меньше. Время летит. Лёшка молчит и ничего не рассказывает, остаётся только догадываться. Вот что с нашей внучкой? Тоже неизвестно. Лёшка женился, родил, потом развёлся, всё, что досталось им с Леной – это фотография в телефоне. Полина – красивое имя. Поля, Полечка. Вслух они с Леной так никого не называли. Первый брак тоже был каким-то скомканным. Хотя Даша им с Леной нравилась, весёлая и симпотная девчонка. Лёшка так смешно им говорил про сделанное предложение. Они с Леной и Маринкой были в отпуске в Пензе, как раз готовились к переезду, Лёшка приехал в отпуск на неделю в Пензу, пришёл в тот вечер с гулянки, вроде бы даже не выпивший, если только самую малость. Мам, пап, хочу вам кое-что сказал. И стоял мялся в коридоре. Саша тогда ещё никак не мог сообразить, что же случилось? Как же он им тогда сказал? Саша с усилием вытаскивал воспоминания. Точно! Он же им даже сказать не смог, поэтому написал на клочке бумаги. Я женюсь. Саша с Леной были рады. Ну наконец-то! Дашу они видели только один раз, но и его было достаточно для того, чтобы оценить невестку. Смогли даже денег Лёшке на свадьбу дать. Свадьба вышла нормально, но не как Саша видел в своей молодости, не было широты и размаха, а так хотелось. Было скромно, в подмосковном кафе, Лёшкиных друзей никого не было, видимо, приехать не смогли, было много родственников со стороны невестки. Были они с Ленкой, Дениска приехал, Маринка понятное дело тоже была. Алексей Михайлович же тоже тогда приехал, точно! Отплясывал он на этой свадьбе в свои семьдесят три, как тридцатилетний, позавидовать можно было. Потом Лёшка с Дашкой скрылись на Крайнем севере. Потом у них родилась Полина. Потом они развелись. Все эти события произошли так быстро, что невозможно было поверить, что они во времени прошедшем остались. Внучку так и не смогли увидеть. Лена вроде пыталась позвонить Дашке уже после развода, но та не отвечала на звонки. Прошло уже достаточно много лет, уже и имена с некоторым трудом вспоминаются, потому что вслух их долго не произносишь. Вот и похожа Лёшкина первая семья на упавшую звезду – если не успел заметить, как звезда прыгает с неба, то никогда не увидишь её отсутствия на небе. Пусть с точки зрения науки это ересь, но зато красиво звучит.
Служба настолько сложна, что тяжело сохранить брак, семью. Но Лёшка справляется, вырос в погонах, и вторую жену встретил. Правда Саша не помнил, как её зовут. Да и не видели они с Леной её ни разу. Главное, чтобы Лёшка счастлив был. Они его вырастили, на ноги поставили, а дальше уже сам. Последним мощным аккордом прозвучало его поступление в училище. Саше пришлось постараться, поднять свои старые знакомства из спецназа, попросить принять в училище. Лёшка зачем-то врал им про военкомат с Леной, но ничего, знакомства были ещё живы, и не такое можно было провернуть, Лёшкины документы всё равно взяли. Ещё несколько вымпелов привёз бывшим сослуживцам из разведки, чтобы уж наверняка. И вот Лёшка уже в училище. То лето было тяжёлым. Саша сильно переживал и нервничал, потому что конкурс был большой. Но всё повернулось удачно, Лёшку зачислили. Правда, Лёшка почему-то им не звонил несколько месяцев. Наверное, опять там что-то нафантазировал в своей голове или просто не было времени, ведь первый курс.
Саша сдержал своё обещание и воспитал сына, как своего. Родине своей долг отдал сполна. Что ещё нужно? Тихая, спокойная старость, чтобы никто не тревожил. Ведь ему много и не надо, всего лишь чтобы сигареты были, хоть какая-нибудь еда, чтобы с голода не пухнуть, да тишина и спокойствие. Спину свою за все эти годы достаточно надрывал. Теперь в тепле и спокойствии можно просто воспоминания вспоминать, от них ещё теплее. Жалко только, что дети так быстро выросли и разбежались. Саша всегда мечтал о том, что они будут собираться своей большой семьёй за большим столом. Трудновато их из своих городов повытаскивать к ним за стол в Пензу. Но всегда приезд Лёшки и Дениски был большим событием. Когда в последний раз это хоть было? Память безответно молчала. Было, но так незаметно прошло. Оба сына заняты, хотя с Дениской они ещё разговаривают пару раз в месяц, Дениска ему сам набирает, а от Лёшки вообще тишина. Лена периодически рассказывает, что у него всё в порядке, пусть хоть так.
Только иногда становилось так скучно и пусто, что Саша разбавлял пустоту спиртом, отчего становилось лучше. Всё лучше и лучше, чем больше и больше. Он мог немного застрять в этой разбавленной пустоте, но это же не каждый день, правильно? Он всё дал и отдал Лене и детям, ничего страшного не произойдёт, если немного потерпят. Иногда так хочется взболтать голову, чтобы она закружилась и ничего не помнила, чтобы быт немного преломился, как в пластмассовом калейдоскопе. Все же люди, и Саша тоже человек, которому требуется отдыхать.               
Сон стал прикрывать глаза, но он решил ещё раз выйти на балкон. Скрипнула фанера, дёрнулась встревоженно шторка, бушлат тихо лежал в углу, крутанулся барабан, с первого раза из искры вспыхнул огонь, к пальцу незаметно прилип скрюченный лист табака, звёзды куда-то ушли, дым уходил за ними. Дым бежал наверх, а Саша смотрел ему вслед. Дым убегал куда-то в сторону созвездия Водолея, которое спряталось, чтобы его не нашли невооружённым глазом. Жизнь у звёзд всегда под прицелом. Наверное, поэтому они хотят всегда сбежать. И Лёшка почему-то хотел сбежать, хотя это скорее дурость какая-то в детском возрасте. Вот он из больницы сбежал не по дурости, а из-за реальной опасности. Лене только всегда смешно, что ей не скажи, ну и ладно. Бушлат тихо лежал в углу, в банке скрючился окурок, одинокий уголёк дотлевал, шторка снова дёрнулась, фанера скрипнула, одеяло сверху укрыло. Всё же нужно уезжать на дачу, хватит уже города, хватит уже больниц, Лена уйдёт на очередное дежурство как раз часов в 11, вот он и успеет на 12 к автобусу. Пускай они все вместе остаются в городе, а он сбежит из города, из тесных этих стен квартиры. Сбежит туда, где звёзды будет видно и будет тихо. Ну и что в этом плохого?

#82

Ты знаешь, я пожил жизнь. Да. Жизнь пожил. Кое-чего о жизни знаю, побольше, чем ты. Правильно? Правильно говорю? Вот. Опыт какой-то наработал, был даже главным инженером, и даже подчинённые были. Значит, дед чего-то в жизни соображает, правильно? Вот. И если опыт какой-то есть, то можно и спросить, как в той или иной ситуации поступить, правильно? Ну правильно говорю? Вот. Так ты возьми, позвони деду, да посоветуйся. Чего ты смеёшься? Чего ты смеёшься? Я что, не прав? Вот и я говорю. Я же говорю не то, чтобы ты делал, как тебе говорят, но хотя бы просто послушал. Чего ты слушаешь? Ах, меня ты слушаешь, ну это хорошо. Возьми да послушай деда, дед же он ничего плохого не скажет.
Голос в трубке звучит скрипуче, как тысячелетний дуб на пронизывающем ветру. У тысячелетнего дуба свой тысячелетний опыт. Тысячелетний дуб видел многое. Вокруг дуба ходили, бегали, лежали, стояли, прятались, умирали, рылись, висели в петле, молились, мечтали, злились, затевали недоброе, страдали, плакали, смеялись, выдумывали, лгали, умоляли, добивались, прощали, помнили до смерти, обижались, обижали, наказывали, указывали, подсказывали, рассказывали, смотрели, думали, забывали, отстаивали, настаивали, отступали, нападали, падали, поднимались, упирались, сопротивлялись, сдавались, каялись, стеснялись, краснели, бледнели, угрожали, боялись, стреляли, стрелялись, прислоняли, прислонялись, преклоняли, преклонялись, уважали, презирали, уничтожали, стирали, возносили, превозносили, боготворили, свергали, прятали, делились, хранили, забирали, стирали, забирались, рвали, метали, сходили с ума, не щадили, убеждали, предавали, сметали, отдыхали, переводили дыхание, наблюдали, любовались, слушали, не слышали, замирали, свергали, даровали, назначали, не замечали, пристально следили, уводили, сводили, интриговали, плутали, путали, пугали, голодали, пировали, давали повод, сменяли одного за другим, шептали, карябали толстую кору, танцевали, устремляли, заводили, искореняли. Мимо тысячелетнего дуба бежали мимо сотни лет, мельтеша незаметными днями.
Я же тебе всё говорю и говорю, рассказываю, как оно в жизни бывает, а ты по-своему делаешь. Что нет? Делаешь по-своему. И как с тобой разговаривать? Обычно? Это как? Я и так с тобой обычно разговариваю. Ты вот к деду приходил за советом? Ах, сейчас приходишь. А раньше, почему не приходил? Дед ведь плохого не посоветует. Как-никак восемь десятков за спиной, есть чем поделиться, что рассказать, что посоветовать.
Он ведь даже не догадывается, почему Лёша не советуется с ним. Да и что вообще это значит – советоваться? Тысячелетний голос обиженно скрипел у него в ухе. Он ни с кем не советовался. Просто делал своё дело, жил свою жизнь, зарабатывал свой опыт, совершал свои ошибки. Потому что всегда с него спрашивали, требовали, критиковали, делали замечания, отчитывали, наказывали, указывали. Если бы ещё и советовался, то до сих пор бы не носил погоны капитана 1 ранга, не был бы командиром подводной лодки. Советоваться хорошо, когда никуда не спешишь, когда хочется порассуждать пофилософствовать. С дедом он всегда говорил аккуратно. Потому что даже тысячелетний дуб может завалиться и привалить собой. Старшее поколение всегда норовит научить. Пусть учит. Ему не сложно выслушивать слова, шуршащие не громче листвы на ветру.
Ты ведь у нас один. Воспринимай эти слова, как хочешь, но у меня нет дочерей. А сын есть. Я же тебя из роддома забирал, отца твоего и рядом не было, уехал служить. С тобой вот постоянно общаемся, что-то да как-то чему-то учишься. Поэтому и сын. А другие родственники даже сообщения раз в неделю не напишут, даже не позвонят раз в месяц, чтобы просто спросить про здоровье, узнать, как дела. Я уже давно живу одним днём, что завтра будет – неизвестно. День прожил, уже хорошо. Далеко планы не построить. Хоть бы одна из дочерей спросила, как у отца дела. Никому не интересно. Вот поэтому и сын. Вот поэтому. Мать твоя пишет всегда один вопрос и потом пропадает. И как это называется? Я больше всего не терплю неблагодарность. Больше всего.
Лёша был единственным в семье, кто общался регулярно и со всеми. Конечно, насколько хватало времени на берегу. Он всегда знал, как у кого дела, почему кто-то с кем-то не разговаривает. Между его родственниками происходила постоянная ротация тишины – то разговаривают друг с другом, то какие-то размолвки. Он видел все те мелочи, все те неприметные занозы, которые являлись причиной конфликтов и противостояний. Он наблюдал все эти конфликты и в своей названой семье – экипаже подводной лодки. Хоть коллектив был сугубо мужским, страсти здесь тоже накалялись и кипели, выкипали и остывали. Но за любым конфликтом, самым малым или непомерно большим, всегда скрывалась нелепость, мелочь, незаметный осколок. И никто этот осколок не замечает, продолжает идти, разбивая ноги в кровь, страдая, не думая даже найти и выкинуть этот самый осколок. Мать хотя бы писала деду, Оля уже давно с ним не разговаривает, считая, что он попросту её не любит, а заставить любить невозможно. Мать при этом говорила, что Оля всегда была его любимицей. Потеряли они друг друга и вряд ли найдут. Осколок застрял уже где-то глубоко, врос в кожу, при ходьбе режет и колет, но уже не достать, только хирургически. А зачем?
Вот скажи, почему ты не посоветовался, когда первый раз женился? Что? Неудобный вопрос? А ты вот ответь. Почему не пришёл к деду за советом? Почему вот надо было сразу жениться? Ещё и ребёнка завели. Где теперь правнучка моя? Не знаешь? А ты её сам, когда в последний раз видел? Давно. Давно, говоришь? А если бы у деда спросил совет, то ничего такого бы не произошло. Что? Тогда бы и правнучки не было? Может и не было бы, но её и сейчас нет, я ж её не видел, не знаю. А ты вот тогда женился и головой не думал. Что ты всё смеёшься? Смеётся он. Дел наделал, а теперь смеётся. Дочь с ним не общается, знать его не знает, а он смеётся. А я бы тебе тогда сказал, что не надо никакой женитьбы, что не подходит тебе она, было и так всё ясно, а ты женился. Чего ты говоришь? Все вокруг были женаты? И чего? Теперь поэтому нужно жениться? И ребёнка завели, потому что у всех вокруг есть дети? Ну а чего? Теперь вот не смеёшься. Ты же деда не слушаешь, совета не спрашиваешь, а потом вон чего. Я хоть смогу её увидеть, пока жив? Время уходит, мы не молодеем, с болячками постоянно сражаемся. А ты вот женишься и разводишься, детей заводишь и теряешь непонятно где. Чего ты говоришь? Понятно где? Ну и где же? Деду покажи, раз понятно где. Фотографию однажды показал и всё на этом. Ты вот будешь в моём возрасте, тогда и поймёшь. Во второй раз женился вообще ничего не сказал, только через год узнал. А чего молчал? Не хотел рассказывать? Это почему? Потому что знаешь, что дед бы ответил. Да вот конечно! Знал он! Это ж откуда ты знал? Просто знал? Потому что и у тебя какой-то опыт есть в жизни? Это какой же? Какие ты там погоны носишь? Капитана 2 ранга? Это подполковник? Ясно, ясно. Ну и где твоя дочь, товарищ подполковник? Чего ты опять смеёшься? Вот что смешного дед сказал? Тут плакать стоит, а не смеяться, а ты вот всё время смеёшься. Ты лучше больше слушай деда, товарищ подполковник, не думай, что в свои годы уже ума и опыта набрался. Ума может и набрался, а вот опыта у тебя маловато. Считай, что нет опыта у тебя. А у меня он есть.
В таких разговорах Лёша не чувствовал себя капитаном 2 ранга, не чувствовал, что ему 34 года, он будто возвращался в то время, когда ему было 17 лет. Он чувствовал себя абсолютно беззащитным и неспособным ответить как-то весомо, как получается у его деда. Может быть, он был прав по поводу первого брака. Может быть. Только вот какой смысл это всё вспоминать и рассуждать на тему, если б да кабы? У него уже возраст такой. Живёт воспоминаниями. Давит своим возрастом и опытом. Дожимает своим одиноким изгнанием. Почему же тогда этот большой жизненный опыт не позволяет помириться со своими дочерями? Почему этот большой жизненный опыт не позволяет переступить свою гордость? Почему этот большой жизненный опыт не прибавил мудрости? Легко рассуждать и обсуждать чужую жизнь, когда в собственной дрова наломаны и сожжены в непомерно жадном пламени. Лёше казалось, что именно ему досталась какая-то то ли мудрость, то ли ещё что-то, что позволило не обижаться на всех этих родственников, а принимать их такими, какие они есть. Родственников не выбирают. Ведь не зря кто-то придумывал все пословицы и поговорки. Дежа вю. Он разговаривал по телефону с улыбкой, от которой всегда спустя несколько минут начинало болеть лицо. Потому что ненастоящая. По-настоящему только хотелось бросить трубку и обидеться. Но тогда чем он будет лучше деда?
А во второй раз зачем женился? Говорил, что не женишься. Говорил, что никому из вас это не надо. И что теперь? Берёшь на себя и тащишь теперь. Тащишь и тащишь. Мы же хотим, чтобы было у тебя, как можно лучше. А ты ещё и ребёнка чужого взял. Ведь не своего ребёнка воспитывать очень сложно. Вот до меня отчиму вообще дела не было никакого. Я как пустое место для него был, он замечал меня раз в год. Почему не сказал сразу, что у неё есть ребёнок? Опять знал, что я отвечу? Так зачем тогда женился во второй раз? Тебя ж дома не бывает практически, всё время под водой проводишь. И что они, ждут тебя на берегу? Всё закончится так же, как и с первым браком, помяни моё слово. Не веришь деду? Дед жизнь пожил, уж поверь. Чего? Во второй раз такого не будет? Ну хорошо, если не будет. Хорошо, если я ошибусь. Ты у нас высокий, красивый, умный, вот и хочется, чтобы было лучшее у тебя. Мы ж за тебя переживаем. Не надо этого делать? Ты взрослый? Ну да, конечно! У тебя всё только начинается, а уже взрослый! Женился, развёлся, дочь потерял. Взрослый товарищ подполковник. Советуйся хоть иногда с дедом. Когда это ты советовался? Тебе приснилось, видимо, под водой. Служба у тебя вон какая трудная, весь мозг занимает.
Родная дочь была за пределами восприятия и понимания. Она была недостижима, как Плутон. Плутон больше не считается планетой. Она больше не считается дочерью. Деду даже объяснять бесполезно, почему Лёша не чувствует на себе ярма. Он видел в своём детстве, каково быть приёмным. Слепок на всю жизнь. Брату всё прощалось, он за всё отвечал и получал. Надо уметь прощать. К этому он шёл очень долго. Но простил. Потому что не знали родители, как нужно воспитывать, никто ведь не учил. Как легко и просто скинуть ответственность. Он не мог ничего скинуть. У Нади не было отца. Он старается заполнить пустое место. Да, получается не очень. Да, он часто под водой. Но он старается. Не срывается, не требует, не возмущается. Старается подставить своё плечо. Надеется, что получается. Это не тяжкий груз. Тяжёлой можно назвать только службу, да и то для родных на берегу. Первый брак поэтому и разошёлся по швам, вывалив содержимое каждого в разные стороны. Она остаётся недостижима. Может когда-нибудь. Ира с Надей остаются рядом, и он чувствует, что это навсегда. Как всё это можно объяснить? Про себя выходит сумбур. Наружу ещё сумбурней. Вот поэтому и никогда с дедом не спорит, терпеливо его выслушивая. Тысячелетний дуб не может не скрипеть на ветру, это не его прихоть, так устроена жизнь. На тысячелетнем дубе вырублены насечки, которые не зарастут новой корой, которые всегда будут о себе напоминать. Вокруг дуба рассыпаны в беспамятстве жёлуди, но он продолжает скрипеть о беспорядках в лесу. Новое время может пройтись по нему грейдерами и тракторами, выкорчёвывая тяжёлые тысячелетние корни. И это обязательно произойдёт, хочет того тысячелетний дуб или не хочет. Повалят тысячелетний дуб, обрубят ветки и сожгут. Зелёные листья сгорают, как бумага. А тысячелетний ствол превратится в чей-то молчаливый стол, на котором будут лежать и стоять руки, локти, тарелки, кружки, стаканы, вилки, ложки, ножи, блюдца, блюда, подставки, графины, бутылки, кувшины, бокалы. Молчаливый стол будет хранить угасающую память, только никому это уже не будет нужно.
Вот ты думаешь кто-то кроме нас поможет вам? Мать тебе не поможет, Оля тоже не поможет, про отца и не чего говорить. Куда ты после службы поедешь? Не думал? А пора бы и подумать. Вот взяли бы квартиру в Нижнем Новгороде, приезжали бы в отпуск сюда. Когда последний раз были в гостях? Вот и я уже не помню, а, значит, несколько лет прошло. Приезжали бы сюда, ездили бы в деревню. В деревне хорошо – свежий воздух, чистая вода, лес, тишина. Красота! А у вас там что? Постоянная серость и холод? Правильно говорю? Правильно. Был я в Мурманске, хоть и давно. Ты там сертификат же на квартиру должен будешь получать? Нет? Ипотеку? Это как? Ну вот, можешь же взять в Нижнем Новгороде? Вот, подумай и посмотри, а мы будем рады. А так, глядишь, будет и не одна квартира в Нижнем. Ну это так, мысли вслух. 
Тысячелетний дуб закрывает своей раскидистой и густой кроной солнечный свет, мешая новому тысячелетнему дубу вырасти рядом. Квартиру по ипотеке уже взяли. И далеко не в Нижнем. Говорить об этом не стоит, потому что – для чего? Лёшу защемляло всего от таких разговоров, потому что становилось жалко. Ведь вокруг деда и над ним реет пронизывающее одиночество. Почему же он так и не помирился со своими дочерями? Почему он вообще теперь говорит, что у него нет дочерей? К чему эта ультимативность в таком возрасте? Сквозняк столетия выдувает безжалостно оставшиеся годы. А что потом? А что сейчас? Тысячелетний дуб пережил весь лес. Тысячелетний дуб отбросил всю молодую поросль подальше от себя. Это только в сказке какие-то персонажи ходят вокруг и сидят на ветвях. А жёлуди даже свиньям не нужны, потому что их рядом нет. Лёша несколько раз хотел обидеться на деда, но так и не смог, потому что переубеждал себя, что деду и так слишком одиноко, что дед всё равно, каким бы он ни был, ищет поддержки и опоры, пусть и не прямым текстом. Почему так сложно прощать? Или страшно? Ведь нести сквозь годы и десятилетия внутри обиды и неразрешённые конфликты в миллионы раз труднее, чем извиниться и найти общий язык. Как же было бы всем проще! Если бы все люди умели прощать. А так каждый человек в мире кем-то да не прощён. Даже если этот редкий человек простил всех, кого только можно. Тысячелетний дуб по определению обречён на одиночество своим возрастом. Он попросту переживает всех тех, кто держит на него обиду. И отпускает эту обиду после смерти.
Ты редко нам звонишь, мы редко тебя слышим. Да это понятно, что служба такая. Видим мы тебя ещё реже, скоро уже забудем, как ты выглядишь. Что такое скайт? Что? Скайп? Что это за слово такое непонятное? Ах, программа! И куда ж я тебе эту программу установлю? На компьютер? Ты у деда настолько давно не был, что даже не знаешь, что никаких компьютеров у него дома нет. Что ты опять смеёшься? Нет, ну что ты смеёшься? Как ты мне передашь этот компьютер? Друзья привезут? И что мне с ним делать нужно будет? Ну да ладно, дед же был главным инженером, с каким-то компьютером уж совладаю. И тогда можно будет по видео общаться? Видеть сможем друг друга? Вот так технологии! Ну отправляй свой компьютер, поглядим на тебя и на него. Раньше вот можно было только письмами переписываться, да на телеграф ходить и звонить. Какое письмо ты помнишь? Да, писал тебе в училище, тоже помню. А кто ж пишет маленькие письма? Кому нужен один несчастный листочек? Я всегда писал длинные письма, чтобы их хоть читать можно было. А не так – минута и нет письма. И ведь не томились в каком-то ожидании, когда писали друг другу письма. Это сейчас все эти мобильные телефоны разбаловали – если не взял кто-то трубку и не перезвонил сегодня же, то сразу начинаешь думать, что что-то случилось. А что, не так? Вот и я говорю! Дед какую-никакую жизнь пожил, знает, что говорит. Тебя вот по фотографиям больше изучаем. Что? Раньше тоже фотографии были, но не так много. Теперь вот в телефонах целые фотоальбомы, которые на антресолях раньше пылились.
Память выцветает так же, как старые фотографии в старых фотоальбомах. Когда-нибудь эти фотографии превратятся в чистый белый лист. Особенно цветные фотографии. Особенно те фотографии, которые печатают сейчас в фотосалонах. Вот поэтому и телефоны, как фотоальбомы. Тысячелетний дуб не помнит себя маленьким ростком, да и подтверждений из юности не осталось. Только тысячелетняя память. Она иногда рябит, будто антенну кто-то сбил. Лёша терпеливо слушал одни и те же истории, одни и те же вопросы, одни и те же возмущения. Он прекрасно понимал, что дед живёт в памяти, реальность неприметна и скучна. Дед живёт в постоянных размышлениях, потому что больше негде жить. Реальность застыла, как сваренный им же холодец. Лёша отвечает на одни и те же вопросы несколько раз с промежутком в месяц. Лёша не напоминает деду, что они об этом уже разговаривали, что он уже спрашивал. Что он уже возмущался. Пусть. Так дед ощущает себя ещё живым. Тысячелетний дуб слышит трепет листвы и чувствует жизнь. Корни у тысячелетнего дуба давно потеряли чувствительность, они просто держат. Тысячелетний дуб был бы рад, если бы рядом с ним кто-то рос. Но он сам всех прогнал. Прошедшее время не становится настоящим. Каково это видеть эволюцию от писем, ходящих неделями, до мобильных телефонов и видеозвонков здесь и сейчас? Сложно такое представить. Эволюция шагает снаружи громадными шагами, но не внутри. Тысячелетний дуб всё так же остаётся дубом.
С кем? С Олей? Когда ты с ней виделся? Ах, ты разговаривал! А виделся давно? Я не разговаривал. Да, давно. Ну а как с ней разговаривать? Она непонятно почему до сих пор держит на меня обиду. Она думала, что я гараж продал за какие-то огромные деньги, а денег огромных там не было. И не смог денег ей дать. А она что? Перестала с отцом разговаривать. Это как называется? Как называется, я спрашиваю? Неблагодарность. А я терпеть её не могу. Я им дал всё, что мог дать, оставил тогда в Пензе и всё нажитое, и квартиру трёхкомнатную. А они что? Валентина Ивановна их настроила против меня, что-то нарассказывала. Да, было непросто, у кого вообще просто бывает? Но я всё для семьи делал. А ведь был главным инженером! Ты знал, что дед был главным инженером? Вот так вот! Чего-то дед да добился. А они все этого не ценили, ополчились потом на отца. И за что, спрашивается? Вот за что? Из-за Валентины Ивановны и решил уйти. Устал потому что. Но такое же со всеми может произойти, правильно? Ты вон сам дважды женат, что тебе рассказывать? А сюда в Нижний я на что-то готовое приехал? Нет. Тут всё заново проживать пришлось. Ну да ладно, это другая история.
Лёша почему-то надеялся, что когда-нибудь они все между собой смогут помириться, и мир продлится долгие десятилетия и никогда не закончится. Хотя сейчас это выглядело утопией. Причём жалкой. Тысячелетний дуб не умеет бегать, он просто не даёт рядом с собой вырастать новому. Но именно он сбежал от всех ещё ростком. Именно он закрепился где-то совсем далеко от родной дубовой рощи. В той роще гуляют свободные ветры вокруг множества похожих друг на друга стволов, шелестят листьями, которые словно вырезаны по причудливому лекалу. В той роще гуляет эхо от шёпота листвы. В той роще светло, тихо и знакомо. А одинокий тысячелетний дуб стоит теперь одиноко на холме, машет ветвями в порыве ветра, надеясь, что к нему придут. Лёша не помнил такого, чтобы дед признавал какие-то ошибки или извинялся. Дед всегда ждал, но не делал первого шага. Сделать первый шаг сложнее всего. Переступить через себя сложнее всего. Быть мудрее сложнее всего. Даже тысячи лет не гарантируют мудрости. Мудрость – это способность встать над самим собой. Тысячелетний дуб этого не может сделать. Многие люди тоже не могут этого сделать. Так и живут с мелкими и несущественными обидами до самого победного конца.
Ты знаешь, я пожил жизнь. Побольше твоего. Да. Поэтому слушай деда, что он говорит. Дед плохого не посоветует. Да. Ты ещё молодой, ещё много чего не видел. А как? Да, молодой. Смотрим сейчас на себя в зеркало и поверить не можем. Время пролетело очень быстро. Годы сгорели, как спички. Поэтому в зеркала и не смотрим. Не можем поверить, что там мы. Как наше здоровье? Я так считаю – незачем рассказывать о своих болячках. Кому они нужны? Никому. Мне вот не интересны чужие болячки. Почему наши должны быть интересны? Они у каждого есть. Здоровье есть пока, ещё сражаемся. Далеко не загадываем, живём сегодняшним днём. Прожили – уже хорошо. Стараемся погулять на свежем воздухе, но много тоже не находишься. В деревне, конечно, лучше, чем в городе. Там тишина и воздух свежий. Приезжай лучше к нам в деревню. Когда? Этим летом? Ну давай загадывать не будем. А то ты уже давно обещаешь летом приехать. Когда обещал? Да хоть в прошлом году. Чего ты опять смеёшься? Служба такая? Дед тоже такой, долго уже ждать не можем. За каждый прожитый год уже большое спасибо. Ты лучше приезжай в гости. Ты ж у нас один остался. Какой компьютер? Ах, который привезут! Ну увидимся по твоему видео, тоже хорошо. Ну ладно, ладно. Пока.
Лёша понимал, что всегда будет внуком и сыном для деда и родителей, хоть какие у него погоны будут на плечах. Даже у адмирала есть мать. Странное звучание. Пока он только капитан 2 ранга. С набором из разбросанных родственников в испортившихся отношениях. А у кого не испорчены отношения? Каждый из живущих кем-то да не прощён. Повтор пройденного материала. Тысячелетний дуб хранит тысячелетнюю память. Этому дубу не суждено стать бессмертным, он когда-нибудь развалится в труху, станет удобрением для новых дубов или других деревьев. Когда-нибудь его место займут. Тысячелетняя память будет жить, пока живут кто-то из тех, кто её хранит. Тысячелетняя память ничего не стоит, если у неё нет наследника. Лёша так далеко от всех своих родственников, что дотянуться может только по мобильной связи. Сбежал основательно. Хотя он иногда вспоминал, как было тепло и уютно в Пензе собираться большой семьёй за большим столом, пить чай, играть в лото и блошек, играть на пианино, слушать такой разный смех. Давно они уже не собирались. Никто не может придумать причину. Когда был сделан этот страйк, что разлетелись в разные стороны? Тысячелетний дуб уже никак не изменит своего места на холме. Его можно только насильно выкопать и увезти. Тысячелетний дуб никогда не сбежит из своего одиночества. Остаётся только махать ему в ответ на его гнущиеся в порыве ветра ветви. 




#39

Лёша родился в начале февраля и по знаку зодиака был Водолеем. Ему эта информация ни о чём не говорила, кроме того, что кто-то когда-то там сказал, что Водолеи очень хорошие друзья. Что ж, всё возможно. Это в детстве мать постоянно читала гороскопы и какое-то значение придавала всем этим шаблонным пророчествам. Она вообще много чему придавала значение. Например, тому, что в обществе незнакомых людей нужно держать рот на замке и сливаться с окружающей средой, чтобы тебя не заметили. Или тому, что в дневнике не должно быть четвёрок, а уж тем более троек. К чему он это всё сейчас вспомнил?
На улице было морозно и неожиданно безветренно, а небо усеяно белыми проколами, будто миллиарды Буратин проткнули своими любопытными носами тёмное полотно, за которым находился неизвестный никому мир. Где-то среди этих светящихся проколов было созвездие Водолея, а сегодня было 6 февраля, которое символично это подчёркивало. Совсем скоро день рождения. И его, и Надин. У них день рождения был в один день, но всегда отмечали только её. Потому что зачастую его не было дома, он даже не мог вспомнить, когда он на свой день рождения бывал в стенах квартиры, а не подводной лодки или кабинетов штабов. И так же часто он поздравлял её по телефону, а не лично, скупыми и сухими открыточными словами. С днём рождения дочка ВСКЛ ЗНК желаю тебе здоровья счастья и всего самого наилучшего ВСКЛ ЗНК. На запятые он уже не тратился. Если бы она увидела такое предложение, то совсем не поняла, что это за согласные буквы в куче и что они означают, хотя у неё в телефоне теперь и он не все слова может разобрать, пусть и разговаривают на одном с ней языке. Он всегда исправно поздравлял её по телефону, а Ира передавала ей заранее приготовленный подарок, который он исправно покупал сам за несколько недель до дня рождения, методично выбирая тот подарок, который она хотела. Сам он не мог собирать информацию о её пожеланиях, за него это делала Ира. Он собирал всю информацию о дочери через жену, потому что сам находился вне зоны действия сети. А теперь вне зоны сети сама Надя. Почему?
Алексей Александрович, домой? Да, Володь, поехали домой. Водитель открыл перед ним заднюю правую дверь. Сейчас мы быстро до дома. Только не закладывай сильно в поворотах. Так точно, не буду! Лёша посмотрел на часы: стрелки безучастно развели свои стрелки в стороны, показывая то ли 9:15, то ли 21:15. Конечно же, был уже вечер, утро осталось далеко позади. От Иры было несколько сообщений, которые были полны растерянности, отчаянности и злобы. Ещё бы! Её директора он знал лично, считал его крайне омерзительным, но сделать ни с собой, ни с ним ничего не мог. Такие только и могут быть директорами. Даже если всего лишь директором художественной школы. И похож был он на этого, как его там, толстяка из мультфильма советского. Как же мультик назывался? Память проскальзывала, как летняя лысая резина в гололёд. Тайна третьей планеты! Точно же! Такой же лебезящий противный толстячок с вздёрнутым кверху носом. Ириночка Андреевна, ну послушайте же меня, ничего страшного с вашей Наденькой не случилось, это же понятно, как ясный день. Погуляет девица да придёт домой, молодёжь нынче просто безответственная, что ж теперь поделать, вам ли этого не знать, как преподавателю рисования? Ира ему гремящим шёпотом пересказывала слова своего толстячка-директора, пока Лёша шагами мерил коридоры штаба Северного флота. Он ничего ей не говорил пока она гремела своим шёпотом в трубке, не обращая внимания на проходящих мимо всех в чёрном военнослужащих. Товарищ капитан 1 ранга! Товарищ командир! Алексей Александрович! Только с третьего раза он отлип от трубки телефона. У вас что-то случилось? Пока не понятно, разбираюсь. Тогда пойдёмте, нас ждут.
Надя уехала с утра в Мурманск на рейсовом автобусе, хотя Лёша хотел отправить её с Володей. Нет, Лёш, не надо, я сама. Даже через семь лет он остался для неё Лёшей, дядя стёрся в первый год совместной жизни о совместный быт. Сам он поехал через этот же Мурманск, но в обед и в штаб Северного флота на доклад к командующему по поводу готовности к боевой службе, были небольшие замечания, контр-адмирал Самойлов сам его вызвал к себе. Они были знакомы ещё по службе в Гаджиево, просто Самойлов пошёл дальше по командной линии. А Лёша стал почти самым молодым капитаном 1 ранга и командиром атомного подводного ракетного крейсера.
Теперь ехал с доклада у командующего по городу Североморску. Город детства. Внутри зашевелились воспоминания об этих улицах. В детстве город казался ему огромным, улицы широкими и бесконечными. И зима была какая-то более снежная, пушистая, уютная. Сейчас он в окно автомобиля видел только маленький военный городок с населением немногим больше сорока тысяч человек, из-под колёс автомобиля противно выскакивали светло-коричневые блямбы, по фасадам выцветших зданий стекала талая вода. Дома будто ревели, размазывая под глазами тушь. Володь, на светофоре поверни направо. Есть, мы ещё куда-то заезжаем? По городу проедем. Есть, понял. Они ехали по верхней части города. Фонари тускло смотрели себе под ноги, свесив свои головы, на обочинах громоздились сугробы, все в грязи, за этими сугробами всё так же стояли двухэтажные здания, как и почти тридцать лет назад. Где-то между этих зданий в летние месяцы приезжал цирк, было целое событие городского масштаба. Сегодня в этом месте была тёмная пустота. Машина остановилась на следующем светофоре. Володь, сейчас прямо. Так точно. А налево вниз уходила улица Колышкина. Именно на ней его тогда поймали. Поймали его ребята, которые с ним учились в одной школе, даже не одноклассники. Лёша достал телефон, открыл последние вызовы, нажал на «Дочка (14)», уже пятнадцатый раз. Абонент временно не доступен. Может быть, она сбежала? Внутри противно шевельнулась пустота.
Ведь он тоже сбегал. Бежал от страха, бежал со страху. Сейчас было такое же ощущение, как бывает во сне, когда бежишь и никак не можешь разогнаться, вроде стараешься изо всех сил, а скорости не хватает. Надя могла сбежать? Ей исполнилось 17 лет, вполне себе могла. Он уехал в военное училище после 11 класса в 16 лет, а из дома сбежал в 12. Сбежал из дома Лёша. Ведь именно Лёша прятался в подвале и спал на земле, а не товарищ капитан 1 ранга Золотарёв Алексей Александрович. Сегодня Лёша вернулся в город. Он видел всё те же улицы, по которым он ходил и прятался среди прохожих, чтобы его не нашли. И вдруг вспомнил те противные пельмени. Фу! Его внутри передёрнуло от воспоминаний о пельменях, сваренных в бульоне из куриного кубика. Лёша тогда так и не смог их в себя затолкать, слишком противен был вкус. Этот куриный кубик был символом голодного детства. Бывали дни, когда кроме куриного бульона из куриного кубика не было ничего на обеденном столе. Сбежал он из дома из-за родителей, а не из-за противного куриного бульона. Что же Надя? Неужели тоже из-за родителей? Или из-за него? Потому что он не родной и не уделяет ей время? Потому что мало с ней разговаривает? А как с ней разговаривать, если она не подпускает к себе? Если она держится на дистанции и только отвечает на его однообразные вопросы? Если он всю информацию узнаёт от жены, потому что нет времени спросить, а даже если бы это время было, то он не представляет себе, как задавать ей такие вопросы? Внутри ворошились вопросы, похожие на клубок зимующих гадюк в какой-то тёмной норе. Если их сильно разворошить, то обязательно кто-то укусит.
Позвони, как прочитаешь сообщение. Был (-а) сегодня в 16:43. Прошло уже больше трёх часов. Может быть, прав директор Иры, говоря, что Надя просто гуляет. А если нет? Володь, здесь направо между домов, и ещё раз направо во двор. Есть, принято. Они въехали во двор из его детства. Останови у подъезда. Лёша вышел из машины, держа телефон в руке. Шестнадцатый и семнадцатый звонок ничего не дали, беспристрастная женщина повторяла одну и ту же фразу. Временно не доступен. Окна квартиры на втором этаже были тёмными. Тёмными и уже чужими. В подвал вела всё та же старая деревянная дверь. Всё так же проход к ней зажимали сугробы. Он шагнул вперёд и остановился. Ну нет. За этой дверью нет никого. Если только страх, что найдут. Нужно позвонить Петрову, у него вроде одноклассник сейчас был начальником Нахимовского училища в Мурманске, должен быть выход на полицию. Во дворе было тихо. Сверху за ними подглядывали через дырки. Светящиеся окна были такими же дырками. Через них можно подглядывать в чужую жизнь. Зачем вообще окна сделали? Чтобы можно было подглядывать?
Его водитель стоял возле водительской двери и курил. Смотрел он куда-то вперёд, будто за кем-то следя. Володь, поехали, может быть, в Мурманске нужно будет ещё по адресу заехать, но это по дороге решу. Есть. Он выкинул в сугроб недокуренную сигарету. Лёша посмотрел последние 2 секунды на темнеющие глазницы окон. Там никто не шевельнулся. Шевельнулась только память. О том, как в эти окна он смотрел, чтобы увидеть во дворе друзей и выйти к ним гулять, по-другому нельзя было связаться. О том, как он осторожно всматривался в эти окна, вылезая из подвала, боясь увидеть наблюдателей. О том, как мать звала через большую форточку домой. О том, какими были противными пельмени в курином бульоне из куриного кубика. Он сел на сиденье, захлопнул дверь, и без надежды восемнадцатый раз набрал номер. Абонент временно. Главное, чтобы жива и здорова была.
Они проехали на машине почти мимо школы. Лёша увидел даже в темноте её белеющие стены. Всё те же белеющие стены. За прошедшие годы ничего не поменялось, жизнь течёт неспешно в маленьких закрытых городках. Он как-то был проездом в Москве и остановился на неделю у бывшего однокурсника. Ведь невозможно жить в той столичной суете! Постоянно куда-то бегут, что-то строят и перестраивают, дома растут, как чернобыльские грибы, подпирая хмурое небо, будто в теплице, машины шуршат резиной и гудят, бестолково топчась в пробках, духота сжимает горло, выжимая последнюю жидкость из организма. За эту московскую неделю он, наверное, потерял несколько килограммов. Как можно спать спокойно в этом столичном круговороте? Пусть уж лучше белеющие стены на протяжении десятилетий остаются неизменными и легкоузнаваемыми.
За спиной остался его Североморск. Лёшин Североморск. Он сбежал из него в Санкт-Петербург, а хотел сбежать всего лишь в Мурманск. Трёхдневный побег из дома тогда не удался, зато удался побег пятилетний. Но даже спустя пять лет он вернулся. Да, пусть не в сам Североморск, но на Кольский полуостров, всего лишь на противоположный берег залива. Этот залив они как-то пытались покорить на лыжах с одноклассником. Серёга Манаков. Мана-мана. Улыбка нечаянно задела губы, не извинившись. Они тогда в тумане дошли до острова по льду и развернулись. Гордые исследователи. Поход был неполноценным, поэтому они решили ещё и на льдинах покататься. Лёша тогда провалился в воду из-за отколовшегося куска льда. Ледяная вода с радостью его обняла так сильно, будто не видела несколько лет, он даже не мог выдавить из себя ни звука из-за таких крепких объятий. Они как раз на машине проезжали этот закуток залива под названием Варламова губа. В этом закутке не было льда. Не такая сильная и холодная зима. А тогда было градусов под 30 мороза. Лёша окунулся, чудом был вытащен Серёгой, и ещё полчаса шёл до дома по морозу весь сырой. Куртка покрылась тонким слоем льда. Всё о чём он думал, пока шли через прибитые снегом гаражи – это о том, как сделать так, чтобы мать не узнала, потому что точно прибьёт. Страх был настолько силён, что он даже не заболел от получасовой морозной прогулки. Теперь он любил холод. Теперь он стал матёрым подводником. Тогда у него просолилась куртка и штаны с кофтой, которые он попытался прогладить утюгом, но утюг тут же покрылся белым налётом. Теперь у него просолилась душа. Задубела ли? Лёше казалось, что нет. Может, задубела? Поэтому и сбежала Надя? В девятнадцатый раз незнакомый женский голос в трубке. Ей самой ещё не надоело? За утюг ему тогда прилетело. Про вещи он сказал матери, что испачкался и решил постирать. Где ты зимой грязь нашёл, чудище? Просидел в горячей ванне с час, чтобы согреться. Отделался лёгким испугом. Но отец всё равно спустя где-то год узнал про его зимний заплыв. Кара не настигла, и то хорошо.
Надя иногда его бесила своим поведением, абсолютно бездумным. Хотелось на неё накричать. А кому из родителей никогда не хотелось треснуть по заднице или накричать, если русского языка не понимают? Универсальная причина – не понимают русского языка. Но Лёша всегда себя останавливал. Не надо быть похожим на неё. Не надо быть похожим. Не надо быть похожим. Не быть похожим на неё. Не быть похожим на неё. Не быть. Не быть. Не быть. Как какую-то мантру повторял себе, пока не проходил пик гнева. Почти всегда помогало. Только совсем изредка заслоны, заторы, преграды сметались лавиной. Было всего лишь пару раз. И было это давно. Ира ему позвонила и сказала, что ей звонили из отделения полиции или милиции, что взяли Надю в магазине за воровство. Лёша тогда в штаб дивизии пришёл на доклад, ёрзал целый час на стуле. Внешне он себя всегда умел хладнокровно держать, а внутри буря переворачивала и метала растерзанное в клочья спокойствие. Из штаба дивизии он поехал в город, чувствуя, как виски превратились в тугие барабаны, в которые со всей силы бился ускоряющийся пульс. Надя. Воровка. В магазине. Зачем? Кому? Почему? Прибью! И на повторе до самого отделения. У Иры были занятия, она никак не могла уйти, а подходить отпрашиваться за дочкой-воровкой в отделение не решилась. Городок-то маленький. Лёша тогда ещё только две звезды носил на погонах. Влетел в отделение, будто в родное. Где Надя Соколова? Рябью пробежала ухмылка по лицу дежурного. Вы расслабьтесь. Я сейчас вам расслаблюсь, товарищ дежурный. Гул от барабанов нарастал. Вы мне не начальник. Я сейчас вашему начальнику позвоню и всё узнаем, кто и кому. Где Соколова? Выводите. Он сжимал кулаки уже не от гнева, а от ярости. Она заставила его грудью на отделение кидаться, как на амбразуру. Надя вышла с чёрными разводами туши под глазами. Вот ваша малолетняя преступница. Когда мне будет интересно ваше мнение, я его спрошу. А вот Виталий Александрович с вами разъяснительную беседу проведёт по поводу того, как нужно общаться с высшим офицерским составом. Кадык в страхе дёрнулся. Глаза тут же отвёл. Больше ничего не сказал. Лёша взял её за руку и широким шагом потащил на выход. Она как будто сопротивлялась. Хочешь ещё в отделении посидеть? Не… Вот и молчи. Сжал сильно. Потому что до этого сжимал кулаки. В машине молчал. В подъезде тоже молчал. Спокойствие стёрлось внутри без остатка. Ярость он донёс до квартиры. Он неистово на неё орал. В голове у тебя пусто лучше бы так уроки учила как воруешь в магазине зачем вообще нужно было что-то воровать чего тебе в жизни не хватает всё есть а ты что-то ещё хочешь ты о родителях подумала… Ты мне н… Молчи! Ты живёшь в одной квартире со мной у меня есть ответственность за тебя несу и за маму твою а ты вот так поворачиваешься ни стыда ни совести головёшкой своей хоть раз бы подумала. Лёша оставил её тогда ревущую с эхом ярости в квартире. Вышел из подъезда и остановился. Лёгкий ветерок донёс воспоминания. Его тогда в милицию забрали из-за брата. Но никто не поверил. Родители что-то там утрясали, пока он шёл через весь город домой. Ну нет, тогда он ничего не сделал. А что сделала Надя? Он даже не спросил. Повёл себя так же, как поступали с ним. Не поговорил, а смял своим авторитетом взрослого. Целый же капитан второго ранга. Не половинка. Пустое от ярости место заполнил стыд. Даже через край перелился. Захотелось бегом подняться в квартиру, просто обнять. Но он уехал на службу. После этого больше никогда не поднимал голос. Усердно повторял мантру. Не надо быть похожим. Не надо быть похожим. Не надо быть похожим. Не надо быть. Не надо быть. Не надо быть. Ты не она.
Огни Североморска остались где-то позади – за поворотами, спусками и подъёмами дорог, за спинами лежащих сопок. Впереди извивалась червём дорога в Мурманск. В детстве для него поездка в Мурманск по этой дороге означала праздник. В детстве вообще самые простые события были праздником. Апельсины, торт, газировка – полноценный праздничный стол, который можно увидеть от силы пару раз в год. Лёша как-то раз зимой пошёл выносить мусор. Зима была снежная, тихая, звёздная. Какой-то парень попросил помочь. Можешь помочь мусор вынести? Домой Лёша даже в сильные морозы не слишком стремился. Да, конечно. И прошёл мимо горящих на втором этаже трёх окон. Помог этому парню за несколько раз отнести какие-то остатки картонных коробок из магазина в подвале. Подожди, не уходи. Парень вынес ему несколько пачек чипсов и бутылку колы или чего-то подобного. Спасибо, что помог. Лёша стоял возле подъезда с честно заработанными чипсами, которые никогда в жизни не пробовал. Лёша, там сплошные «ешки», они очень вредные. В последний раз мать так ответила по поводу шоколадки. А теперь отберёт? Точно будет спрашивать, куда он мусор выносил. Ты на другой конец города пошёл что ль? Она внимательно смотрела ему в глаза в коридоре. Это что ещё такое? Он прижимал к груди добытые сокровища. Мне это дали за помощь. Какую ещё помощь? Взгляд не становился мягче, залезал в самую глубь, лапал съёжившуюся от страха душу. Просто помог мусор вынести. Можно попробовать чипсы? Странно, но она разрешила. Это был двойной праздник.
Североморск съёживался, как залежавшаяся черника. Этот город покрывался какими-то морщинами, сквозь которые трудно было узнать тот самый город детства. Он стал маленьким и отстранённым. Он оставался за спиной со всеми своими фонарями и окнами, разрывающими темноту. Со всем тем детством, которое тускло светило в памяти, с каждым годом всё тусклее. Он оставался со штабом Северного флота, в который приходилось теперь ездить. Он оставался с чужой родительской квартирой, из которой он уехал в 16 лет и больше туда не вернулся. Он остался со следами памяти, как с отпечатками жирных пальцев на скатерти, которые тоже когда-нибудь ототрут. Город детства почти пропал, шестнадцатилетний мираж постепенно растворялся в воздухе. Хотя до конца он, наверное, не растворится. Какие-то воспоминания тяжёлыми многотонными якорями так и будут лежать на дне памяти. Водолазам их, увы, не достать.    
Двадцатый и двадцать первый раз были такими же безуспешными, как третий или пятнадцатый. Был (-а) сегодня в 16:43. Время стойко держалось на одном месте. Часы показывали 21:47 и не могли задержать время на месте даже на секунду. Ира почему-то не писала и не звонила. Четыре гудка отчётливо прозвучали в трубке. Привет. Голос у неё сонный что ли? Ты спишь? Я пришла с работы и выпила пустырника с валерьянкой и что-то ещё, поэтому уснула. Странно, что только четыре гудка её смогли разбудить. Лёш, что мы делать будем? Надо идти в полицию, пусть её ищут, с ней что-то случилось, я чувствую. Он же хотел позвонить однокурснику. Я доеду до Мурманска и наберу товарищу, у него знакомые в полиции есть. Может быть, с ней ничего и не случилось, просто такой возраст, решила из дома сбежать. Лёш, ты своём уме? Ты слышишь, что говоришь? С чего ей сбегать? У него перед глазами на миг всплыла зарёванная Надя посреди комнаты после забора её из отделения. Трудный возраст, вот и сбежала. Не говори ерунды. Я пытаюсь разные варианты рассмотреть. Я ей уже бесконечное количество раз звонила. Я ей тоже набираю. Лёш, с ней точно что-то случилось, она бы никогда не. Лучше ляг и поспи ещё. Хотя как она поспит? Единственная дочь неизвестно где, неизвестно с кем, неизвестно в каком состоянии. Но ей и правда лучше поспать. Я поеду тоже в Мурманск. Куда ты поедешь? Что ты будешь делать? Буду по городу её искать. И как ты это будешь делать? Заглядывать во все дворы, подъезды и подвалы? Заедешь во все злачные места? Коричневая дверь подвала, в котором был насыпан песок, постучалась в память. Он сегодня снова увидел эту дверь. Спустя почти тридцать лет дверь всё та же. Я буду делать хоть что-нибудь, чтобы её найти! Давай сначала я доеду до Мурманска и поговорю с товарищем. Пусть лучше она дома сидит, а ещё лучше пусть спит, тревога и паника не нужны. Ира умела трезво и холодно рассуждать, но не в той ситуации, когда её дочь на связь не выходит. Позвони мне из Мурманска. Хорошо. Сколько тебе ещё ехать? Минут двадцать, наверное. Хорошо. Целую. Целую.
Пару лет назад Ира помогла найти его биологического отца и встретиться с ним. Он тоже на связь не выходил, только не 3 часа, а больше 30 лет. Ира нашла жену этого биологического отца и через неё договорилась о встрече. Этого биологического отца. Словосочетание в формате – моего биологического отца – никак не приживалось в голове. Словно на большой скорости пытаться переключить на передачу заднего хода. Просто вышибает. Он когда-то давно переписывался с его этой женой этого биологического отца. А как его называть? Папа? Отец? Батя? Да никак, просто Илья. Он тогда даже не запомнил, как звали эту странную женщину, которая написала странные сообщения.
Привет, Лёша. А у твоей мамы случайно не Иванова девичья фамилия?
Кто эта женщина? Откуда она знает мать?
Да, Иванова.
Тогда Илья Громов твой отец. Я была замужем но мы развелись.
Чего? Как она вообще его нашла? Что она хочет?
Понятно.
У тебя есть ещё один младший брат. Его зовут Женя я тебя с ним познакомлю.
Какой ещё брат? Есть только Денис.
Потом мать ему всё рассказала. На той самой кухне, окно которой нависало над коричневой дверью подвала. На той самой кухне, куда его вызывали на разборки. На той самой кухне, где он молча ел или молча выслушивал нагоняи. На кухне он чаще бывал молча. А тогда мать перед ним сидела с каким-то неожиданно виноватым видом. И рассказывала про Илью Громова. Лёш, да он неплохой человек, компанейский, мы просто не сошлись характерами, вот и разошлись. Видишь, какой он ответственный – женится, когда заводит детей, потом уходит. Хотя ничего про него плохого я сказать не могу. Почему вы про него ничего не рассказывали? Я думала, что в детстве ты нашёл документы, ну в шкафу тогда, и всё узнал. Зачем надо было тогда разговаривать? Она искренне смотрела ему в глаза. Она всё это время думала, что он знает и поэтому ничего не рассказывала про этого биологического отца. Про Илью Громова. Потом его нашла Ира.
Внутри у Лёши бродило любопытство. О чём они будут разговаривать? Он похож на своего этого биологического отца? В человеке всегда гены двух родителей. Значит, чем-то похож. Какие это будут черты? Внешние? Или характер? Любопытство бродило, но не собиралось превращаться в благородное вино, а всё больше походило на резкий уксус. Что ему делать с этим биологическим отцом? Продолжать общаться? Оля – его жена – так отчаянно и невыносимо гостеприимно их зазывала в гости, в свой дом за городом. Радушия было через чур много. Илья Громов молчал и ничего не говорил. Лёша Золотарёв молчал и ничего не говорил. Лёша с замиранием желудка ждал. Боясь этой чёрной дыры в животе. Как он примет своего сына? Сына, которого он не знает? Сына, которого он не видел? Сына, для которого он не был отцом. Но сыном он для него был. Сына, от которого он убежал. Или он убежал от своей жены? То есть убежал от его матери? Почему он ушёл? Все эти вопросы протекающей водой из плохо закрытого крана капали прямо в мозг. Отчётливо и упрямо. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Ставя не точку, но вопросительный знак ? ? ? ? ? знак. Знак. Знак. Знак. Знак. Накануне поездки Лёше даже спалось плохо. Он вращался и не мог уснуть. Хотя был отпуск. В этом и была проблема. Он не мог переключиться на службу. На службу, в которой он старшим помощником командира атомного ракетного подводного крейсера носил погоны капитана второго ранга. На службу, где его через пару месяцев ждала должность командира атомного ракетного подводного крейсера. На службу, где он через год надевал погоны капитана первого ранга и становился почти самым молодым командиром атомного ракетного подводного крейсера. На службу, которая стала его жизнью. Отпуск отнимал эту жизнь. И отнимал спокойствие. Давал какую-то неопределённость. Вот он и вращался. Что его ждёт там, в Пензе, в доме этого незнакомого биологического отца?
Окна машины снаружи облизывала полярная ночь. На дороге из Североморска в Мурманск было не так много машин, в основном они врезались своим светом в лобовое стекло, доставая до Лёши на заднем сиденье. Воспоминания от встречи с Ильёй Громовым ещё были теплы. Такими и останутся, наверное. Двадцать второй раз был каким-то машинальным. Двадцать третий более отчётливым. Двадцать четвёртый более настороженным. Где ты, Надя? В сообщениях он называл её дочкой, но в глаза называл только Надей. Потому что она называла его Лёшей. Нет, это не было обидно. Просто он так и не смог называть её дочкой в глаза. Всё потому, что вся его жизнь проходила в прочном корпусе. От этого неожиданного заявления он оторопел. Вся жизнь в прочном корпусе. На берегу ему всегда было неуютно. И в кабинетах штабов ему было не по себе. Полноценно он себя ощущал только спускаясь в центральный пост с причала. Только вот служба его не только отцом не называла, служба его не называла просто Лёшей, служба с полным почтением обращалась к нему товарищ командир, Алексей Александрович, товарищ капитан 1 ранга. Отец был горд. Этот биологический тоже был горд. А Надя продолжала молчать. Ответь, пожалуйста. Перезвони, как прочитаешь сообщение. Где ты? Почему так долго молчишь? Всё в порядке? Эти сообщения так и оставались нетронутыми. За окнами машины на многие километры такими же нетронутыми оставались снега на спинах сопок. Оказаться бы где-то посреди этого горбатого безмолвия, вслушаться в тишину так, чтобы в ушах зазвенело. Чтобы не было слышно никаких дорог, чтобы не было видно никаких городов, чтобы связь потерялась. Вот так и Надя сделала? Сбежала от них, от маленького городка, в котором выросла. Может, ей стал не по размеру городок Гаджиево? Или ей стал невыносим Лёша? А что он? Он редко бывает дома, а когда бывает, то зачастую все уже спят, только сонная Ира его встречает в коридоре и ложится обратно спать. Но он же не пропадает на долгие годы, так ведь?
Этот биологический отец пропал на три десятка с хвостиком. Лёша безуспешно рисовал в своём воображении различные сценарии встречи, словно просчитывал стратегию боя. Когда они уже подъезжали на машине к Пензе, он сдался, перестал просчитывать. Он набрал две цифры на домофоне серого подъезда, такого же серого, как и восемь остальных в сером неприметном доме спального района. Абсолютно ничего не выделялось. День был обычным, морозным, солнечным. Дом был обычным серым, невзрачным. Лёша был обычным, взволнованным, осторожным. Ира была рядом, тихая, внимательная. Он думал, что услышит в домофон скрипучий незнакомо знакомый голос, но дверь в подъезд открыли молча. Тесный лифт еле дотащил их на седьмой этаж, глубоко выдохнул, выпуская наружу. И вот перед незнакомой дверью, обшитой дерматином ещё в прошлом веке, стоял Алексей Александрович Золотарёв, капитан 2 ранга, старший помощник командира атомного ракетного подводного крейсера, состоявшийся мужчина, под руку со своей женой. Сознание невзначай полоснула мысль: «А зачем?», но тут же убежала прочь. Лёша себя вдруг почувствовал не капитаном 2 ранга, а пойманным школьником во время своего побега, которого силой вернули домой. Только вот в Пензу он не домой вернулся. Открытая дверь выдохнула к ним навстречу тёплым застоявшимся воздухом. С широкой улыбкой в коридоре стояла жена того самого биологического отца. Ну наконец-то! Добрались! Голос у неё был скрипучим и немного низковатым. Заходите же, не стойте! В коридоре воздух квартиры был более густым. В нём отчётливо чувствовалось отсутствие свежести, нотки прокисшего супа и выкуренных только что сигарет. Ну привет. Навстречу к Лёше с Ирой из кухни, которая была из коридора налево, шагнул невысокий мужчина, с короткой и седоватой, но не седой, стрижкой, в затасканной кофте неизвестного цвета и зимних чёрных штанах. Этот незнакомый известный мужчина протянул Лёше руку. Она была сухая и тёплая. И будто не было никаких десятилетий. Вот так просто. Ну привет. Я тебя не видел, сын, почти с самого рождения, ты прости, просто был молодым и глупым, очень жалею, что так получилось, всегда хотел тебя увидеть, но твоя мама не разрешала, да и Саша твой был против, я очень стремился, чтобы тебя найти и встретить. Хотя бы такую фразу что ль хотелось услышать. Услышал только привет. Ну привет. Посидели полчаса на прокуренной кухне, рассказали, как добрались из Гаджиево, через Питер, потом Москву, до самой Пензы. Для Лёши это была первая поездка на такое большое расстояние. В Питере и Москве они останавливались у его бывших однокурсников, которые сменили палубы подводных кораблей на кабинетный паркет. Надя с ними поехать не захотела, да и школа вообще-то не отменялась. Жаль, хотели бы её увидеть. Только она не моя. Чужих детей не бывает.
На двадцать пятый раз появилось какое-то раздражение. Раздражение? Да потому что совершенно безответственный поступок! Либо выключила телефон, так как занята чем-то, что хотела бы скрыть, либо он сел, потому что, как всегда, заранее телефон очень сложно зарядить. С ней уже такое раз было, точно же! Лёша вспомнил, как рассказывала Ира, что чуть не поседела из-за выключенного несколько часов телефона Нади. Хотя Надя догадалась тогда взять телефон подружки и позвонить. Почему сейчас не догадалась? Почему в двадцать шестой раз он слышит чужой голос в трубке? Почему в двадцать седьмой раз ему кажется этот чужой голос в чём-то знакомым? Почему сообщения так и висят непрочитанными? Почему эти серые галочки не становятся синими? Почему уже прошло 4 часа, а Надю не слышно и не видно? Множество вопросов и абсолютное отсутствие ответов. Раздражение скребло грудную клетку изнутри. Так сложно находиться на связи? Ведь телефон вообще никогда из рук не выпускает вся эта молодёжь! И Надя с этим телефоном разве что в душе не стоит! Хотя в ванной лежит с ним, в кровати перед сном лежит, а во сне телефон лежит рядом с ней. Почему так сложно сделать так, чтобы родители не волновались? А он волновался о родителях, когда сбежал? Как будто облил сам себя ледяной водой из ведра, только руки невзначай вспотели. Тогда был совершенно иной случай! Прочь эти мысли! Прочь это заржавевшее воспоминание! У него телефона не было, а у Нади есть! У Нади много, что есть, чего не было у Лёши. Например, понимающий и переживающий отец. Ну или отчим.
Тогда, в Пензе, они все вместе уехали из душной и прокуренной кислой кухни в такой же душный дом в коттеджном посёлке. На столе их ждала закуска из домашних консервов и настойка из домашних бутылок. Лёша прекрасно помнил вкус корабельного спирта, настоянного на апельсиновых корках, потому что даже имея на погонах 3 больших звезды (а в Пензе пока только 2), даже имея отдельный салон (а в Пензе только каюту), он помнил дни, когда он встречался с доктором, который, правда, не корабельный спирт на корках настаивал, а медицинский спирт разводил раствором глюкозы, он помнил дни, когда спирт на апельсиновых корках ему наливал механик в своей каюте, всё это он прекрасно помнил. Но любая корабельная настойка была роднее стоявшей тогда на столе в Пензе. Этот биологический отец тоже был офицером, но в погонах на бесконечные годы застряли 3 маленьких звезды. У его отца тоже были 3 маленьких звезды, но без жёлтого просвета, и почти три десятилетия военной службы за плечами. Сейчас, по дороге из Североморска в Мурманск, у Лёши тоже на плечах были 3 звезды. Только он добился самых больших звёзд. И рябило теперь даже в воспоминаниях от этих звёзд. Какие-то звёзды даже неожиданно побывали в той самой настойке на апельсиновых корках. Когда совсем ещё он был молодым. В Пензе он тоже был молодым. И сейчас не старый. С Ильёй они выпили достаточно в тот вечер. И пошли топить баню. Ира потом Лёше рассказывала, что слышала его повышенный голос в бане. Лёша слабо помнил разговор, что-то он рассказывал про своё детство, хотя может и не детство. Это было неважно. Потому что всё, что осталось от той знаменательной встречи со своим биологическим отцом – это облегчение и разочарование. Облегчение от того, что Лёша похож на биологического отца только губами и руками, а больше ничем совершенно. Разочарование от того, что этот вроде чем-то родной человек утопил свой остаток жизни. И отец тоже утопил. Странно, но они были похожи. Оба пенсионеры, оба ничем не занимаются, оба проводят большую часть времени на даче и сторонятся города. Только отец периодически зашивался, а Илья потягивал каждый день понемногу. В сумме у них, наверное, получалось примерно одинаковое количество выпитого, один копил, другой растягивал. И ни у одного из них не было хороших отношений со старшим сыном. Старший сын соблюдал дистанцию. Очень даже приличную. Сбежал в другой город, чтобы достать было невозможно.
Пропускной пункт между Североморском и Мурманском они проехали без остановки. Из штаба позвонили. Обычно документы спрашивали. Однажды даже заставили Лёшу выйти из машины. Точнее, он вышел сам и вышел, как товарищ капитан 1 ранга. Разнёс тогда весь наряд на этом бестолковом КПП, стоящем между посёлками, сжатом сопками. Вы тут служите Родине или вид делаете? Что это за вальяжная речь у рядового перед шлагбаумом? Вы военнослужащие или просто черенки от лопат? Во всём был виноват тон, с которым в открытое пассажирское окно спросили про документы. Ваши документы. Ни здравия желаю, ни будьте добры. И дежурный на КПП, молодой капитан растерянными глазами бегал по лицам и стенам маленькой дежурки. Вас хоть чему-то учат в вашей части? Субординации и уважению к высшим офицерам учат? Лёша тогда чувствовал плечами всю ответственность и тяжесть трёх больших звёзд. Слишком уж молодёжь расслаблена, нужно придавать им бодрости, не давать забываться и забывать. В ответ ему тогда никто ничего путного не сказал, просто стояли по стойке «смирно», тряслись и потели. Так-то. Страх – хорошее лекарство от потери ориентиров. Сегодня не пришлось даже останавливаться.
За спиной остался пропускной пункт в тусклом освещении сгорбленных фонарей, ронявших нездоровый жёлтый свет себе под ноги. Перед пунктом и после него фонарей не было, только колышущаяся полярная ночь. А в том самом подвале за дверью ждал полярный день. Он же сбежал из-за боязни, что мать рассердится, а отец опять возьмёт в руки ту адскую чёрную резинку. Почему у него в детстве не было погон капитана 1 ранга? Тогда не было бы так страшно. У Нади сейчас нет и никогда не было жёсткой и бескомпромиссной матери, не было часто отсутствующего сурового отца с ремнём вместо слов в руках. Хотя отца у Нади не было, у неё был только Лёша. А он не отсутствует ли? Ну нет, он же принимает участие в жизни, он же старается ни о чём не забывать. А о чём он не забывает? О днях рождениях, о других праздниках. А кроме праздников? Что кроме праздников? О чём он помнит кроме праздников? В чём он принимает участие? Во всём. Отставить вопросы! У Нади не такое детство, в котором можно было бы совершить побег. Тогда, где же она? Разве просто разрядился телефон? Разве она не сбежала от вечно отсутствующего отца, которым так и не стал её отчим? Разве она не сбежала из маленького городка в надежде забыть родительский холод? Разве она не захотела сделать больно ему, Лёше? Разве она не пренебрегла чувствами матери? Отставить! Отставить все вопросы! Всё, то ты можешь, это командовать, неся на плечах погоны? Строгий выговор с занесением в служебную карточку! Разве ты не мог быть поближе к Наде? Разве ты не мог стать ей отцом и не бояться в глаза называть её дочерью, а не по имени? Вынесение неполного служебного соответствия! Отставить вопросы не по уставу! Разве это всё, что ты можешь? Вот и мать только орала. Дверь подвала. Страх. Разочарование. Жёлтые пельмени. Ты совсем русского языка не понимаешь?
Лёшу накрыла усталость колючими и тяжёлыми полотнами армейских одеял. Двадцать восемь двадцать дев тридцца тридц оди триддв тритритридцчеттрпя. Он звонил и сбрасывал. Звонил и сбрасывал. Тридцать шестой держал до голосовой почты. Но промолчал. Нашёл в контактах фамилию своего однокурсника из Мурманска. Саныч, здравия желаю! Сколько полярных зим! Чего так поздно? Николаич, здаров! Да у меня тут ситуация нарисовалась, помощь нужна. Выкладывай, чем помочь? Дочь уехала в Мурманск, телефон выключен, обратной связи нет никакой, уже больше пяти часов вне доступа, есть ресурсы, чтобы полицию подключить? Конечно! Я сейчас наберу Стёпе, он начальник уголовного розыска, найдём ресурсы. Николаич, должен буду. Ты это брось, это ж дочь, всё пошёл ему звонить. Давай, на связи. На связи.
Лёше вдруг стало страшно. Стало страшно найти Надю. Его уставший мозг судорожно рисовал совсем безрадостную картину. Что удалось поднять весь город на уши, что патрули рыскали ищейками по дворам, заглядывали в самые злачные и гиблые места. Что поиски длились почти всю ночь, не полярную, но всё же. Что Лёша в этих поисках исколесил вслед за патрулями весь город, так же заглядывая в каждый угол и за каждый угол. Что Ира истошно ревела в трубку, прося скорее найти Надю. Что в итоге многочасовых поисков они находят Надю, лежащую на снегу, без куртки, лицом вниз, с разметавшимися по сугробу тёмно-русыми волосами. Что Надя лежит и не двигается, на этом морозном холоде, на этом твёрдом снегу. Что Лёша руками ощущает холод её тела, поднимает её, но Надя превратилась в лёд, её тело не гнётся, лица не видно, пульса нет, дыхания нет, последняя надежда падает скупыми слезами на сугроб. Что Лёша так и не может взглянуть прямо ей в глаза, потому что они закрыты. Что поиски заканчиваются вот так, в незнакомом дворе, с блуждающими по стенам незнакомых домов синими отблесками от патрульных машин. Что Лёша упавшим голосом говорит в трубку Ире, что он нашёл Надю, но она больше никогда не сможет вернуться домой. Что Лёша слышит в хрипящем динамике всю боль от разрывающего грудь крика. Что он делает в Мурманске все дела, чтобы закрыть этот вопрос. Что Лёша чувствует пустоту в душе, выжигающую изнутри, от того, что он не успел. Что они стоят на похоронах в Мурманске, совсем немного взрослых и так много молодёжи из её друзей. Что Лёша слышит эти десятки скорбных речей и не может пересилить себя, чтобы сказать хотя бы одну, но такую весомую. Что он с Ирой возвращается в такую пустую и холодную квартиру, они садятся на кухне, друг напротив друга, он смотрит в опухшие и потухшие глаза Иры. Что видит всю её боль, но не может её унять. И что слышит от неё только одну фразу. Ты так и не стал для неё отцом.
В машину нагло заглядывали фонари. Они въехали в посёлок Росляково, который когда-то давно был частью ЗАТО Североморск, но сколько-то лет назад Мурманск забрал этот посёлок себе. Скорее всего, причиной вхождения в состав Мурманска стал судоремонтный завод, потому что кроме завода в этом посёлке было только профессиональное училище под каким-то номером и высокий процент наркомании. Зато в этом посёлке теперь светло, рядом с фонарями стоят несколько светофоров, мигая трёхцветно вдаль. Раньше было темно, и никто не мигал. В руке нервно зашевелился телефон. Надя! Саныч, пока не дозвонился до Стёпы, ты далеко от Мурманска? В двадцати минутах. Подъезжай ко мне. Принято. Хотя нет, отставить, давай на Пяти Углах. Принято. Володь, едем к Пяти Углам. Есть! На долю секунды показалось, что звонит Надя, что наконец-то она включила свой телефон, что наконец-то увидела все эти пропущенные звонки и написанные в тишину сообщения, что ей стало страшно и стыдно за то, что её потеряли. Тридцать седьмой раз закончился тем же незнакомым знакомым голосом. Солнце, я подъезжаю к Мурманску, нашёл людей, будем искать. Целую. Хотел это сказать Ире вслух, но всего лишь написал.
Лёшин биологический отец, Илья Громов, ему тоже только писал. Если совсем честно, то даже не писал, а просто пересылал какие-то ролики. Откуда он их брал? Оттуда откуда и все – из каких-то групп в мессенджерах. И все эти ролики были об одном и том же. Все они были про пьянство. Вся история переписки Лёши и Ильи была монологом Громова об искусстве алкогольного питья. Что ещё было делать ему круглый год на даче? Вот и делился этим. Потом внезапно у Ильи остановилось сердце. Внезапно потому, что исполнилось за полтора месяца до этого дня всего лишь 59 лет. Лёше об этом рассказала Ира, когда он вернулся из очередных морей. Илья Громов неделю назад умер. Что? Лёша опешил тогда в коридоре, когда Ира его встретила. Да, мне Оля написала, я сама в шоке. От чего? У него сердце остановилось. Оля что-то рассказывала про то, что у него пульс был какой-то дикий, около 160 ударов, его скорая забрала и отвезла в госпиталь, там он какое-то время пробыл, совсем недолго, получил то ли таблетки, то ли капельницы ему поставили, ну что-то такое, а потом решил просто сбежать из госпиталя, типа, ему и дома нормально будет, а дома он и пары часов не прожил, сердце остановилось. Он сбежал из госпиталя? Так Оля сказала. Никого тебе не напоминает? Ира тогда даже зависла на несколько секунд. Лёш, вот не к месту вспомнил. А мне кажется, что к месту. Он в тот вечер выпил за Илью, за своего биологического отца. Ведь смерть всегда безрадостное событие. Пусть этого биологического отца и не было рядом больше трёх десятилетий. Пусть этот биологический отец и не пытался найти Лёшу, не пытался с ним встретиться и поговорить. Ему было, наверное, страшно. После смерти всё проходит. И даже самые тяжёлые обиды. Внутри у Лёши в тот вечер как-то даже потянуло сквозняком грусти в душе. От осознания пустоты после определённых событий жизни. Когда уже и жизни не остаётся. Грусть эта в гостях просидела только один вечер, на следующий день от неё не осталось и следа, даже намёка в прихожей в виде песка с подошв ботинок.
Будет ли его искать родная дочь? Защемлённым нервом вспыхнула в мозгу мысль. Сколько ей в этом году исполнится? Уже исполнилось. Ведь она тоже водолей. Целых 15 лет ей исполнилось. В памяти у него она была ещё двухлетней девочкой. Его первый брак тоже был двухлетним. Лёша тогда только выпустился из училища и пришёл на флот зелёным лейтенантом. Вокруг него были сплошь суровые подводники, обросшие коростой из ракушек, которую ничем не пробить. Всех этих подводников на берегу ждала семья в виде жён и детей, в количестве трёх единиц по стандарту. Вот и Лёша нырнул туда же, чтобы его по стандарту дожидались на берегу. Но это он сильно после понял, что брал пример с суровых подводников вокруг, тогда ему просто хотелось, чтобы дома ждал уют и тепло. С первой женой познакомился в своей первой командировке в учебный центр под Калугой, она была родом из Подмосковья. И она смогла променять привычное и родное Подмосковье на суровое и далёкое Заполярье. Лёша из морей не вылазил, настоящий подводник, а дома его встречал уют и тепло, всё шло своим чередом, по плану. Дальше по плану они решились завести ребёнка. Ну как решились, просто первая жена забеременела достаточно быстро, и они решили расписаться, потому что встречались всего несколько месяцев, и она была незаконным гостем в военном гарнизоне. Скромная свадьба прошла незаметно в ресторане Мурманска с парочкой свидетелей из того же военного гарнизона. Потом снова приливной волной накатили на быт моря, смыв Лёшу из совместной жизни. Он карабкался по карьерным трапам внутри подводной лодки, наметив себе цель стать командиром атомного ракетного подводного крейсера. Цель была более чем амбициозная, потому что до собственного салона командира впереди было много звёзд, просветов и лет. Всеми силами он шёл к ней. Пока на берегу его ждала беременная жена. Телеграмма о том, что он стал отцом догнала его в очередных морях, где он это событие обмыл той самой настойкой на апельсиновых корках, от которой было горько и радостно. Он пришёл домой спустя две недели после телеграммы, устало скидывая снег с плеч в прихожей и вешая тяжёлую от этого снега шинель на вешалку. А ты не мог снег отряхнуть в подъезде? Встретил его раздражённый шёпот жены, он даже не смог ничего ответить, продолжая молча и удивлённо раздеваться. Я что прислуга? За ребёнком убери, за мужем прибери и приготовь. Раздражённый шёпот в обществе исковерканной тени удалился в кухню. Его не было почти месяц, а встреча не отдавала семейным теплом ни на сколько. До этого дня он с радостью возвращался домой с долгих и глубоких морей. После этого дня он с радостью возвращался и оставался в стенках прочного корпуса, где совершенно не ловила никакая связь. Оставался, остервенело карабкаясь по карьерным трапам. До того остервенело, что буквально через месяц после второго дня рождения дочери его первая жена выступила с ошеломляющим заявлением. Я уже полгода с другим, ты слишком стал далёким. Лёше как будто со всей силы врезали по лицу, прямо между глаз. Нам нужно оформить развод, и я уеду, а ты оставайся дальше со своей службой. В смысле? Это было единственное слово, которое он смог из себя выдавить, как из закончившегося тюбика с зубной пастой. В прямом, Лёша! Она перешла на уровень сверхзвука, выплёскивая всю обиду ему в уши. Аню ты тоже больше не увидишь, я не хочу, чтобы ты был в её жизни, напоминал о себе хоть как-то, слышишь?! Лёша не был готов к таким поворотам, разговорам, крикам и ультиматумам, и от этого просто кивал в ответ, не соображая, то происходит. В суд он явился опять между морей, после суда в посеревшей квартире увидел в последний раз двухлетнюю дочь и разгневанную уже бывшую жену. Я тебе сказала – ни шагу навстречу, я тебе не скажу, куда мы уезжаем, и не надо нас искать. От страха он и не искал. Или не от страха? Он только сильнее вцепился в поручни карьерных трапов, чтобы при такой безумной штормовой качке не оказаться распластанным на палубе в полном бессилье подняться на ноги. Лёша не нарушил обещания их не искать, он просто был постоянно в прочном корпусе, и лишил добровольно себя возможности даже на мысль о поиске. Пусть будет так, как захотела его бывшая жена. Будет ли его искать его повзрослевшая дочь? Или она даже не знает, что у неё есть родной отец? Или для неё уже долгие годы является родным отцом тот, совсем другой и чужой человек рядом с её матерью? Раскается и расскажет ли о нём его бывшая жена? Может, у неё всё хорошо, у неё любящий отчим, которого она называет отцом и по-другому называть не может. Может, она когда-нибудь захочет найти Лёшу, случайно узнав, что родной отец видел её последний раз, когда ей было два года. Всё может быть. А пока она не знает о его существовании, не ищет его, не стремится даже написать. Привет, пап, как дела? Лёшу никогда не называли ни папой, ни отцом. Эта мысль внезапно оказалась тоже защемлённым нервом.
Хотя он был отцом для экипажа. Так точно, товарищ командир! Каждое утро он пожимал руку каждому в экипаже и смотрел каждому в глаза. Здравия желаю, товарищ командир! Командир экипажа – отец родной. Почти. Похоже на заменитель сахара – вроде сладкий, но совершенно не такой. В экипаже его отцом не называют. А как называют между собой? Как-то называют. Володя. Я! Но Лёша резко передумал спрашивать у своего водителя, как за глаза его называют в экипаже. Вообще откуда такие идиотские мысли? Никак его не называют, кроме как Командиром. Будем заезжать в Мурманск. Есть! Адрес попозже скажу. Они подъезжали к посёлку Сорока, в котором находилась тюрьма. Товарищ командир капитан 1 ранга отец родной экипажа в тридцать восьмой раз позвонил на знакомый и родной номер, услышал в ответ незнакомый уже знакомый голос. Надя, ну где же ты? Где-то справа темнел залив, который никогда не замерзал. А что, если она утонула? Что, если эти тёмные ледяные волны слизнули Надю с земли Кольской? Придётся искать водолазам, главное, чтобы течением никуда не унесло. Куда тебя понесло, Лёша? Залив темнел так же, как его мысли, было сложно отличить от полярной тьмы темноту колышущихся вод.
Был (-а) сегодня в 16:43. Время в мессенджере не менялось. Лёша пролистал свою переписку с дочерью. Переписка была скудна и закончилась за несколько широких взмахов большого пальца правой руки. Какие-то тусклые и неважные бытовые вопросы, и неизменные поздравления с днём рождения, а ответы на вопросы и поздравления всегда были односложные с прикреплённым смайликом. Надя никогда ему не писала сама. Как дела? Ты скоро домой? Захвати чего-нибудь по дороге. Всё это писала Ира, но не дочь. Дочь даже здоровалась и выходила его встречать крайне редко, а Лёша молчал и молча где-то это переживал, но на службе всё это благополучно забывалось. Как давно забылось и то, что родная дочь где-то далеко-далеко, не звонит и не пишет, не вспоминает, и даже не знает о его существовании. Лёше вдруг захотелось, чтобы она попыталась его найти через сколько-нибудь лет, чтобы посмотреть ему в глаза, познакомиться с родным отцом. Ведь он их не бросал, не выкидывал из своей жизни, не сбежал без оглядки. Чего нельзя было сказать о его биологическом отце. Лёша и рад был бы участвовать в жизни родной дочки, но слишком прошло много времени, а табу так и висит немо над ним. Надя, мы очень сильно волнуемся, позвони мне или маме. Появилось ещё одно непрочитанное сообщение с одной тусклой галочкой. Такое же сиротливое, как объявление на двери подъезда. Тридцать девятый раз был всё таким же безуспешным.
У каждого офицера должна быть семья. Эта мысль бессмертным арктическим ледником дрейфовала на полюсе Лёшиных мыслей. С этой мыслью он носил погоны и лейтенанта, и капитана 1 ранга. Эта мысль была непоколебима и непреложна, как Устав. Устав, он не читал устав. Сегодня он точно устав, не сможет даже заснуть. Потому что у каждого офицера должна быть семья и она должны быть в полном составе, без самовольно оставивших дом. С этой мыслью он впервые женился. Родители побывали только на первой, про вторую они узнали сильно позже произошедшего события. Как сказала его мать про его биологического отца, он не был плохим человеком. Вот и первая жена не была плохим человеком, просто что-то сломалось в семье офицера, не смогла она выдержать все эти полярные дни и ночи в гулком одиночестве служебной квартиры. Настолько не смогла, что сожгла все мосты с Лёшей, забрав дочь в неизвестный город. Его родители видели свою внучку только по фотографиям, так как в первый год они не поехали в отпуск, потому что бывшая жена боялась ехать с маленьким ребёнком, а на второй год никакого отпуска не было, вместо него в плане боевой подготовки отчётливо виднелись летние месяцы в открытом море. А про развод его родители и вовсе узнали спустя пару лет, когда Лёша к ним приехал в сияющем одиночестве. Мать в коридоре квартиры хлопала глазами и никак не могла уложить мысль о разводе и потере внучки, она только разводила руками и бесконечно повторяла один предлог и один вопросительный знак. Как? Вот так, мам, такая жизнь. Лёша в ответ улыбался, оставив давно позади крушение белого лайнера. Жизнь не стоит на месте, нужно идти дальше, тем более, карьера идёт вверх, всё равно меня не бывает дома. Но у каждого офицера должна быть семья. Этот ледник никуда не делся, немного подтаял в тёплых водах расстройства, но не растаял окончательно. Мать до сих пор жалеет, что так и не увидела внучку. Отец жалеет тоже, наверное, хотя с ним он никогда о жизни и чувствах не разговаривал. Да и с матерью не разговаривал. Все их разговоры были похожи на будничную сводку новостей, без эмоций, сухая констатация. Все чувства следовало оставлять в кильватерном следе. Лёша это делал с успехом.
Про второй брак родители узнали спустя пару лет после того, как они с Ирой побывали в ЗАГС, где была пара знакомых свидетелей, ковёр под ногами и мнимо торжественная обстановка. Лёш, вот ты нормальный? Товарищ капитан 2 ранга слушал этот вопрос в трубке от матери. В смысле ты женился в прошлом году? Лёше не хватило смелости признаться, что расписались они с Ирой два года назад, а не полгода, как он сказал матери по телефону. И сколько лет её ребёнку? Немного старше. Лёша сознательно забыл имена первой жены и дочери. Ведь так намного проще. Рану нельзя мочить, тогда быстрее заживёт. В отпуск к родителям приехали всего один раз в обновлённом составе, чтобы познакомиться. И одного раза достаточно. Всё, что ответил Лёша на вопрос Иры о том, поедут ли они ещё к его родителям, потому что ей и Наде у них понравилось. Можете ездить без меня. Не то чтобы он держал обиду, нет, скорее не хотел часто приезжать к ним. Потому что разговаривать было не о чем, все разговоры казались ему вымученными и происходили в большей степени в маленькой пензенской кухне. В той же кухне, где Лёша спрашивал про своего биологического отца. В той же кухне, где Лёша затеял разговор про воспитание в детстве. В той же кухне, где держали оборону родители, говоря, что воспитывали, как могли. В той же кухне, где они продолжали учить жизни. Его! Целого капитана 2 ранга! Ир, ты понимаешь? Она не понимала. Она пыталась ему донести мысль о том, что родители одни, что всё нужно оставить в прошлом, потому что всё прошедшее и есть прошлое. Зачем это тебе? Зачем ты всё тащишь? Просто оставь и забудь. Лёша молча отворачивался и уходил в другую комнату. Она не понимала. А он не хотел лишний раз ехать туда, где неожиданно стучались воспоминания из детства. Почему ты им сразу не рассказал про нас? Потому что не хотел слушать вопросов и нравоучений. Лёш, ну это некрасиво. Я сделал так, как считал нужным. И точка. Ира сдавалась после точки. Потому что было абсолютно бесполезно спорить с Лёшей, особенно если он ставил точку. Для Лёши вообще было бы идеальным общение один раз в год с обменом новостями из жизни, без личных визитов. Или вообще один раз в несколько лет, чтобы новостей было побольше. Но какая-то необъяснимая сила тянула его к телефонной книге, пальцем набирала в поиске контакта три буквы м а м, появлялся всего один контакт, записанный уже давным-давно «Мама», эта необъяснимая сила прикладывала палец к нарисованной телефонной трубке, потом прикладывала сам мобильный телефон к уху, заставляла скупо и сухо перечислять события из жизни. Лёш, вот всё из тебя клещами тащить надо! Почему сам не рассказываешь? И в трубке слышался смешок матери. Мам, всё потому, что боюсь услышать в ответ смех. Лёша сдулся на пару десятков лет, как случайно спущенный воздушный шарик, где не было на его плечах погон, где все решения в его жизни принимали совершенно другие люди, взрослые и нависшие над ним. Каждая его попытка поделиться каким-то достижением всегда заканчивалась смехом. И этот смех перекатывался эхом по узким улочкам памяти. Именно это эхо пугало и отпугивало от новых рассказов. Сдувшийся Лёша был совершенно бессилен перед ним. Сдувшийся Лёша не мог противостоять, не мог топнуть ногой и прогнать его. И это был замкнутый круг из страха и необоримого желания.
Какого чёрта она не берёт трубку? Возомнила, что уже почти совершеннолетняя и может делать, что хочет? Сороковой и сорок первый раз были яростными настолько, что даже водитель рефлекторно взглянул в зеркало заднего вида. Лёше хотелось взять в руки ремень и так выпороть Надю, чтобы она сидеть не могла. И всё потому, что ему было страшно. С каждой прошедшей минутой становилось всё страшнее от пугающего молчания и неизвестности. На сорок второй раз он вжал контакт «Надя» до странных бензиновых разводов на экране под пальцем. Ему хотелось разломать телефон, будто бы это помогло вытащить Надю наружу из бездны телефонной тишины. Надя! Ты понимаешь что заставляешь нас с мамой очень сильно нервничать и переживать и думать непонятно что? Ты понимаешь что мы переживаем? Ты понимаешь что мы не находим себе места пытаемся тебе дозвониться а я сейчас еду чтобы неизвестно где тебя искать в Мурманске с помощью знакомых будем искать по всем этим чужим улицам и домам. Ты это понимаешь? Лёша записал голосовое сообщение на автоответчик. Интонациями выделил только восклицательный и вопросительные знаки. Сорок третий раз он скинул. Открыл мессенджер, где его встретили всё те же цифры, всё те же серые галочки. Вместо своей фотографии у Нади в мессенджере стояла почему-то фотография какой-то покосившейся двери подъезда заброшенного дома. Что у неё в голове? Он её помнил ещё маленькой, одиннадцатилетней девочкой, которая смущалась при виде него, отвечала односложно на его вопросы и всегда смотрела на Иру. Сейчас она тоже отвечает односложно, но ни на кого не смотрит. Вот бы дети всегда оставались маленькими и никогда не вырастали! Но дети упрямо и неумолимо всегда превращаются во взрослых, которых так сложно понять и с которыми так сложно найти общий язык.               
Лёшу из роддома забирал отец его матери, попросту его дед. Этот факт никогда не забывала мать, часто вспоминал сам дед. Лёша был единственным из всей семьи, кто общался с дедом. Взаимоотношения в его географически распределённой семье были витиеватыми и запутанными. Дед развёлся с бабушкой в возрасте после сорока, оставив её одну в Пензе с двумя детьми, которые выросли в Лёшину мать и тётку. Этим поступком он влепил сильную пощёчину по всем родственникам в Пензе. Такую сильную, что разом все отвернулись. Так рассказывали все эти родственники. За дедом сожгли все мосты, проходы, туннели, и он оказался один со своей новой женой в Нижнем Новгороде. Лёше сложно было понять все десятилетние перипетии внутриродственных отношений, что он даже не старался. Именно поэтому он единственный в семье общался со всеми родственниками без исключений. Для всех остальных родственников всегда были какие-то плавающие правила по прекращению общения с тем или иным членом семьи. Сильнее всего бойкот проявляла сестра матери, потому что она что-то ожидала от отца, а отец не оправдал этих ожиданий. Лёше было тяжело держать внутри себя все эти причинно-следственные связи покорёженных отношений, поэтому за годы остались только какие-то силуэты, похожие на скелеты в шкафах. Суть всех этих непростых отношений можно было уложить в свойство металла. Можно взять лист металла, ну или не лист, без разницы, и сильно его погнуть, оставив погнутым на продолжительное время, а затем попробовать его выправить, но следы деформации невозможно будет скрыть. Так и со всеми отношениями между людьми, в особенности между родственниками.
Вот и Лёша благополучно избегал близких контактов с родителями, исправно поздравляя всех с днями рождения и справляясь по расписанию о здоровье. Никакие его кухонные разговоры не смогли исправить детскую деформацию, с ней он останется жить до конца. Регулярно он общался с дедом, по возможности доезжая до Нижнего Новгорода, по возможности удалённо помогая. Дед оставался единственным представителем старшего поколения. Дед не переставал гордиться тем, что на плечах Лёши продолжают расти звёзды. Дед не переставал напоминать Лёше о его ошибках молодости. Дед не переставал напоминать Лёше, что молодость его не прошла, она в самом разгаре. Иногда дед был невыносим в своей непреклонности, но Лёша понимал, что это такое проявление заботы о нём, ведь больше никого рядом не было. В какой-то из разговоров дед вообще выдал странное предложение. А ты знаешь, ведь у меня нет дочерей. И понимай, Лёша, это как хочешь. Но у меня есть сын. Да! Что ты смеёшься? Из роддома тебя я забирал, жизни вот тебя я учу, советы какие-никакие я тебе даю. Лёша смеялся в ответ. И мы с тобой ещё и похожи. Это точно! Смехом они запили вместе эти горькие слова. Что-то ведь сдёрнуло деда с сорокалетнего причала, вынесло в открытое море и прибило к совершенно чуждому берегу. Ведь что-то заставило держать долгие десятилетия обиду. Я не люблю неблагодарных людей. Эту формулу дед повторял очень часто. Ведь что-то заставило деда вслух своему внуку признаться в том, что для него нет дочерей. Странно звучит – внук в 39 лет. Но и дочь в 60 с небольшим тоже немного странно. Лёше даже как-то пришла мысль о том, что всегда с внуками проще строить отношения, потому что все ошибки были сделаны с детьми. С внуками хочется простого участия в жизни, а не воспитания взрослого человека. Интересная формула по вычитанию ответственности из жизни.
Может быть, Лёшу найдёт не родная дочь, но её дети и его внуки? Но зачем они его будут искать, если родная дочь не ищет? Или ищет? Может быть, он не знает, а она пытается выйти на него. А он? Анти определитель номера. Вот кто он. А он никогда не пытался её найти. Страх? Всего лишь страх. Под тоннами солёной холодной воды в тонком прочном корпусе никогда не бывает страшно, от объятий глубины не страшно, а от мысли о поиске родной дочери бросает в мелкую дрожь. В крупную дрожь бросает от поисков Нади. Ты где? Ира не спала. Ещё еду. Лёш, мне снился шторм, в котором я видела Надю, это очень плохой сон. Ты просто очень сильно переживаешь. Нет! То есть да, но не надо говорить, что сон из-за переживаний. У меня плохое предчувствие. Предчувствовать ещё нечего, у неё просто выключен телефон, мы её найдём. Я даже уверен, что совсем скоро мы будем смеяться над этой ситуацией, потому что объяснение происходящего будет простым и логичным. Лёш, был шторм, ты понимаешь? Это означает потерю. Никого мы не потеряем! Восклицательным знаком почти крикнул в трубку. Никого! По ушам шлёпнула тишина. Лёш, найди, потому что был шторм. Ира беззвучно плакала. Лёша почти слышал её слёзы. Я её найду. Его самого не смог найти биологический отец, его не искала родная дочь, но он-то сам обязательно найдёт Надю. Ведь она дочь. Пусть она не зовёт его отцом, пусть она не разговаривает ни о чём, как с матерью. Пусть. Но он её найдёт. Сорок третий. Сорок четвёртый. Сорок пятый. Сорок шестой. Абонент временно не доступен. Абонент временно. Абонент вре. Абонен. Только робот может повторить с одинаковой интонацией набор слов. У человека каждый раз по-разному.
За окном машины промелькнул старый контрольно-пропускной пункт. Будто скелет выбросившегося на берег кита. Такой же белеющий в ночи. Проезжать через этот КПП в детстве всегда было событием. А проехать вместе с бабушкой через него событием легендарным. Она всего лишь один раз приезжала к ним в Североморск. Сколько же ему было лет? Звёзды с плеч слетели, как осенние листья. Волосы снова покрыли лысую голову. Это было так давно. Тринадцать лет? Да, это было накануне рождения сестры. Бабушка к ним приехала в уютной длинной и тёмно-коричневой шубе, с тёмно-серой меховой шапкой на голове. Она пожила с ними в квартире как-то не очень долго, больше почему-то времени провела в какой-то больнице Мурманска. Бабушка приехала подлечиться. Всё, то говорили родители. У бабушки рак. Всё, что сказала жизнь. Они ездили один раз к ней в больницу, но пустили только мать, а они с братом остались в сквере около больницы. От бабушки всегда веяло уютом, даже когда она приехала к ним на Север. И всё же бабушка вернулась к себе и забрала с собой этот уют. Они больше её так и не увидели. Бабушка умерла. Сказала мать. Они вернулись с телеграфа, где им заказали звонок из Пензы. Лёша не плакал, брат тоже. У матери выделялся живот, но она тоже не плакала. Всё потому, что слёзы нужно сдерживать, чтобы северный холод не приморозил их к коже. На Севере в холоде кожа дольше остаётся молодой. И бабушка в воспоминаниях тоже осталась молодой. На плечи вернулись погоны, голова растеряла волосы. И тогда Лёша узнал, что бабушка несколько дней лежала на полу в квартире мёртвая и никому не нужная. Забеспокоилась мать, когда телефон в квартире бабушке молчал целый день. Её сестра в тот же день открыла квартиру и нашла собственную мать, лежащую посреди коридора лицом вниз. Из жизни бабушки, как воздушный шарик из рук, вылетел сначала её муж, отец двоих дочерей, потом дочери, следом еле удерживались внуки. Последним воздушным шариком была сама жизнь. Все её оставили на том полу в коридоре. Не оставил её только рак. И неожиданно не оставили воспоминания родных и близких людей, она теперь жила только там. Но когда-нибудь и воспоминания закончатся.
Воспоминания не должны кончаться. Всего лишь одно событие спровоцировало целое цунами воспоминаний, которое набросилось на извилины мозга, как на беззащитное побережье. Трёхкомнатная квартира бабушки, такая уютная, небольшие комнаты и кухня, железная входная дверь, маленький коридор с нависшей антресолью и прижавшимся к стене шкафом, старый не работающий холодильник, кресло возле столика с телефоном, который звонко кричал на всю квартиру, всегда закрытая комната сестры матери, тёти Оли, там стоит большая кровать и видеомагнитофон, большая комната с фортепиано и книжным шкафов вдоль стенки, с кушеткой и ковром на стене, какими-то сшитыми между собой шкурами, которые раскладывались на полу и Лёша с Денисом всегда на них спали летними Пензенскими ночами, комната бабушки с её уютным запахом и трюмо, в котором и на котором много каких-то баночек и коробочек, застеклённый балкон, где справа и слева высились коробки и ящики, полные неизвестности. Всегда в этой квартире и в этих комнатах с балконом и кухней было уютно и тепло. Даже тогда, когда позвонили матери с Севера и сказали, что их собака умерла от чумки. Лёша тогда даже заплакал. Он никогда не плакал во взрослой жизни, что бы ни происходило. Ведь капитан 1 ранга не имеет права расслабляться. Как и капитан 2 и 3 ранга, как и капитан-лейтенант, как и старший лейтенант с лейтенантом, как и курсант на всех пяти курсах военного училища. А тогда от новости о собаке он заплакал, и стоял и плакал на том самом балконе, смотря с четвёртого этажа на топорщащиеся кусты под балконом. Ему было до боли жалко и обидно, что маленький доберман Гера никогда уже больше не вырастет в большого добермана, что она больше никогда не будет встречать его с виляющим хвостом, облизывая руки, что никогда он не обучит её командам. Он стоял тогда на балконе и вспоминал, как просил родителей сделать прививки собаке. Ничего с ней не случится за отпуск, когда вернёмся, тогда и сделаем. К сказанным словам матери теперь он испытывал ненависть. Всего лишь вовремя сделанные прививки могли спасти Геру. Но на балконе он не вспоминал про другое. Как он усердно бил маленькую Геру за то, что она его не слушалась. Он лупил изо всех своих маленьких сил, своими маленькими руками такую маленькую и беззащитную Геру. А она всегда радовалась ему, всегда виляла хвостом, особенно в те моменты, когда Лёша её бил. Правда, после избиений он всегда её жалел. Самым страшным моментом в недолгой собачьей жизни был летний день, в который Лёша вернулся из летнего лагеря сильно раньше, потому что ему стало плохо, и улёгся спать, оставив все двери во все комнаты открытыми. Хотя, когда оставалась Гера одна в квартире, то двери закрывались. Лёша проснулся через несколько часов, за окном всё так же светило солнце, голова всё так же монотонно гудела, как высоковольтный столб, только изнутри, а в квартире гудела тишина. Тишина гудела не как высоковольтный столб, а как спрятавшийся ребёнок. Гера разбросала вещи, до которых смогла дотянуться, превратила в хаос квартирный порядок, погрызла обувь, и теперь виновато смотрела на Лёшу. Высоковольтное гудение в голове усилилось. Он взял в руки ещё мокрую от собачьих слюней щётку для обуви, схватил Геру, и бил её по морде этой щёткой. Бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил бил бил бил бил бил бил бил бил бил бил. А потом плакал на балконе, когда ему сказали, что Гера умерла.
Капитан 1 ранга Золотарёв ехал в машине на заднем сиденье и думал о том, что после Геры он не тронул пальцем ни одно животное, ни под каким предлогом. Он украдкой, когда мог, встречал рукой мокрые носы дворняжек, которые вечно бегали по всей протяжённой территории военно-морской базы в Гаджиево. И сейчас, на заднем сиденье служебного автомобиля, ему пришла в голову мысль, что смерть всего одной собаки его научила не причинять боль тем, кто слабее и меньше, тем, кто не может ответить. Она научила его заботе и покровительству. В военном училище он не был причастен к дедовщине, даже близко не стоял. Да и на протяжении всей своей подводной службы он опирался на свои знания и авторитет, полученный благодаря этим знаниям, а не на величину звёзд на погонах. Хотя он видел тех, кто вырастал из затравленных курсантов в суровых и злых офицеров, как такие офицеры всей своей сущностью старались отомстить за свою затравленную юность. И потом всю свою службу ненавидят матросов, старшин и мичманов, добавляя к ним молодых лейтенантов. Так один его однокурсник пробил голову матросу стальной решёткой. А чтобы быстрее шевелился. Вот и весь был его ответ. Потом он как-то договорился с матросом, чтобы тот написал в рапорте о случайной природе происхождения черепно-мозговой травмы. И матрос написал, освободив тирана. Матроса больше не было видно. А тиран теперь сидел на месте флагманского специалиста в штабе дивизии. Величие человека определяется его отношением к слабым. Кто это сказал? Лёша уже не помнил, да и не был абсолютно уверен, что эти слова кому-то принадлежат. Эти слова были похожи на случайно найденную купюру в кармане штанов, которые он надевал раз в полгода. Маленький доберман по кличке, хотя нет, не по кличке, по имени Гера научила одного человека одному из главных принципов его жизни. Но смерть – это слишком большая цена. 
На сорок седьмой раз злость испарилась, как лужица спирта, не оставив следа. Внутри растекался страх вперемешку с жалостью. Где же ты, дочка? Через лобовое стекло автомобиля были видны горящие огни вечернего Мурманска, бьющего прибоем в окружающие его сопки. Где-то среди этих огней потерялась дочь. Он как-то летел на самолёте в ясную погоду и эти ночные и вечерние огни были похожи на мириады звёзд на небе, только упорядоченные в одинаковые угловатокруглые созвездия. Эти созвездия на земле полны жизни, даже переполнены. Может, и на небе так же? Может, созвездие Водолея – это какой-нибудь Саратов? Или Пенза? И вообще всё звёздное небо всего лишь отражение Земли в холодном космосе? Лёша посмотрел на небо. Затянуто ровной серой простынёй. Прям по-армейски, без складок. Может, полярная звезда на то и полярная, потому что является отражением какого-то яркого фонаря в Мурманске и именно поэтому указывает на север? Уж лучше бы она указала на Надю, а не на север, потому что они и так все на севере. После темноты полярной ночи по дороге из Североморска глаза так привыкли к темноте за машиной, что непроизвольно прищурились при въезде под горящие фонари Мурманска. Как будто на солнце посмотрел и на глазах появились блуждающие жёлтые пятна.
Лёша изредка писал какие-то странные стихотворения, пряча их потом подальше. А что было с ними делать капитану 3, 2 и 1 рангов? Капитан-лейтенанту со старшим лейтенантом ещё позволительно, лейтенанту и вовсе разрешено быть романтичным. Почему он про это вспомнил? Потому что огни фонарей ему напомнили звёзды в космосе. А это сравнение свойственно какому-то поэту или писателю. Но вряд ли свойственно командиру атомного ракетного подводного крейсера. Эта должность поднимала и раздувала Лёшу до Алексея Александровича, поднимала над всем обыденным, превращая обыденность в незаметные точки с высоты птичьего полёта. Надя тоже превратилась в такую же точку? Конечно. Иначе бы она не сбежала. Настолько высоко улетел Лёша, что пропал из зоны видимости, с земли его не было видно. Потому что он был под водой. Потому что он командует частью ядерного щита Российской Федерации, который должен быть всегда в строю. Стройным строем построенным. Абонент вне зоны действия сети. Может, это не Надя вне зоны действия сети? Может, это он давно уже вне зоны действия? Три больших звезды на погоне стали вдруг маленькими. Кажется, дунешь – они улетят, как будто подул на одуванчик. Надя тоже так улетела? Лёша судорожно перебирал прошедшие дни, будто пролистывал одновременно все тома большой советской энциклопедии. Думал, что может отыскать именно тот день, именно то определение. Побег Нади – это мероприятие, направленное на выражение протеста отсутствующему родителю, который является приёмным, служит для достижения независимой точки зрения и признания обособленности личности сбежавшего, причиной катализации которого является продолжительное отсутствие в повседневной жизни отсутствующего приёмного родителя. Когда он с ней разговаривал последний раз? Счётчик дней был сломан. Неделю? Две недели? Месяц назад? Тогда понятно, почему она сбежала. Но почему просто не выразить протест? Почему просто не закрыться в себе и своей комнате? Зачем сразу нужно сбегать? А почему сбежал ты? Лёша от неожиданности почувствовал, как натянулась кожа на затылке. Почему сбежал ты, Лёша? Это совсем дру. Это тоже побег. Почему сбежал ты? Всё из-за родителей, но они были страшно суровыми. Это не ответ. Так почему сбежал ты? Потому что я боялся. Потому что я всё время сбегал.
Машину заливал внутри красный свет светофора. Снег на дороге был избит колёсами пробегавшего по нему транспорта до вмятой колеи. Через перекрёсток протащился пустой троллейбус. На тротуарах редкие пешеходы отчаянно спешили по своим делам. Фонари роняли в склерозе свет и не поднимали его. Алексей Александрович Золотарёв сидел на заднем сиденье служебного автомобиля. На плечах Алексея Александровича лежали погоны с двумя жёлтыми просветами и шестью звёздами на двоих. За плечами Алексея Александровича виднелись 39 лет его прожитой жизни. При хорошем раскладе за плечами осталась половина жизни, ну или немногим меньше. Он всегда хотел сбежать из родительской квартиры. И до сих пор бежит. Самый странный человеческий орган – это мозг. Он настраивает восприятие реальности по своим внутренним алгоритмам, и у каждого мозга свой алгоритм. Так же мозг перестраивает прошлое под удобный формат. Совсем как историки со своей мировой историей. И истина спустя годы уже не кажется правдой, потому что мозг интерпретировал реальность по-своему. Лёша неожиданно для себя понял, что самая большая проблема взрослых, которые выросли из детей – это их способность забыть то время, когда они были детьми. Ведь он тоже был ребёнком, ему тоже было семнадцать лет, но не такие семнадцать, как у Нади, он в свои семнадцать уже учился на втором курсе военного училища. Он тоже сбегал из дома, когда ему было двенадцать лет, он тоже считал, что его не понимают. Что его мозг сделал с этими воспоминаниями? Заблокировал? Удалил? Чтобы они не мешали учить своих детей чужой для них жизни?
За окном автомобиля снег от мороза искрился, был похож на рассыпанное мелкое стекло. И все люди ходят по этому мелкому рассыпанному стеклу, не замечают его. Стирают в кровь себе ноги, продолжая ходить. Ведь они не могут прекратить ходить? Так и со взрослением. Люди не могут перестать взрослеть, они всегда становятся взрослыми. Взрослые всегда забывают своё детство. И заставляют своих детей идти тоже по этому мелкому рассыпанному стеклу. Ведь все по нему ходят. Ведь у всех ноги в крови. А что делать? Чего стоят его 39 лет и погоны капитана 1 ранга? Это же целая карьера! О ней мечтают многие, Лёша! А ты так быстро этого добился! Это были не его слова. Это были слова других взрослых. Тех взрослых, которые его учили жизни. Учили, да не научили. Он не хотел быть военным. И об этом он вспоминал только на первом курсе военного училища, потому что потом смирился, потому что его мозг успешно заблокировал ненужные волнения и переживания. Лёша не хотел становиться тем, кем он стал. Капитаном 1 ранга? Взрослым? Он не хотел вести Надю по мелкому рассыпанному стеклу, но таков был сценарий. Кто в силах ослушаться и изменить свой сценарий? Мозг коварен. Мозг манипулирует людьми, заставляя их жить так, как написан жизненный сценарий.
У его родителей сценарий был простой – отдать старшего сына в военное училище. Во-первых, образование бесплатное. Во-вторых, сын всегда под присмотром. В-третьих, социальная стабильность в виде ранней пенсии и выданной квартиры. Лёша, ты подумай – ни о чём не придётся беспокоиться, а потом будет пенсия и квартира своя, представляешь? Он не представлял и не понимал. Сейчас его мозг снял ту самую блокировку, пустил к тем воспоминаниям, которые хранились в тёмной кладовке. Его родители были классическими жителями маленького закрытого городка. Она – медсестра в центральной районной больнице. Он – старший мичман на надводном корабле. Их жизнь была наполнена смыслом – выполнять свои обязанности по инструкции, ожидая пенсию и сертификат на квартиру. В Лёшином детстве денег родителям платили мало, задерживали и урезали. Отец даже как-то принёс домой мешок с мелочью, потому что бумажными не смогли выдать зарплату, выдали медяками. В те времена обычным было съесть на обед бульон из куриного кубика. Потом как-то стало всё налаживаться, но не до невообразимой роскоши. Дома не было даже домашнего телефона. Компьютер появился только в десятом классе. Чудеса печати на лазерном принтере увидел в конце его одиннадцатого класса. А потом случилось военное училище. Всё по инструкции. Всё по расписанию. Лёша, это единственный вариант для тебя.               
Первый курс училища самый сложный. Он лежал и думал об этом прямо на земле, рассматривая усеянное звёздами неожиданно чистое Питерское небо. А ведь он почти не поступил. Да, да, именно не поступил. Частица не с глаголами пишется раздельно. Он не хотел поступать в военное училище, потому что погоны для него были какими-то иллюзорными и слишком далёкими. А что было близким? Точно не военное училище! Они с Ваней Михайловым хотели поступать в какой-то филиал Санкт-Петербургского университета в Мурманске. На кого он даже не помнил, ведь это было не важно. Отец ему буквально пару лет назад предложил пойти учиться в военное училищное на подводника. Чего? Какие ещё подводники? Ты в себе? Конечно, эти вопросы про себя были. Ни о каком училище речи быть не могло, он был твёрдо уверен. Как твёрдо был уверен в том, что поступит в Санкт-Петербургский филиал в Мурманске. Теперь вот смотрит на Питерское небо.
Ведь так всё чётко шло! Из-за того, что Лёша закончил за один год два класса. Нет, это не шутка. Нет, я не выделываюсь. Это просто для информации. Из-за этого скачка он был младше всех в классе на один год. Именно поэтому его не отправили в десятом классе на прохождение обязательной медицинской комиссии в военкомат, как всех его одноклассников. Он не проходит по возрасту. Вот был ответ родителям. В одиннадцатом классе его тоже не отправили на медкомиссию в военкомат, потому что он учился в одиннадцатом классе, а не в десятом. С Ванькой они договорились о том, что будут поступать вместе. Он даже Лёше дал брошюру из этого института. Родители усердно отправляли его в военкомат, чтобы он проходил требующуюся медкомиссию. И Лёша усердно врал о том, что её проходит. Вместо походов в военкомат, он обходил незнакомые улицы Североморска, заходя на знакомые улицы, в знакомые дворы. Лёша знал, что нужно было подать все документы на поступление в военное училище до 20 апреля. Как же он ликовал, когда наступило 21 апреля! Он понял, что все сроки прошли, что документы уже никто не примет, что поступление в военное училище сорвано. Но родители будто почувствовали что-то неладное. Отец стал кому-то звонить, что-то выяснять. Почему ты нам врал? Лёша смотрел в пол и молчал. Что ты молчишь? Как и всегда. Каким-то невообразимым образом отцу удалось договориться. И Лёша впервые по-настоящему пришёл в военкомат. Все документы на поступление у него взяли, он ответил на сотни вопросов психологического теста. Это был провал. Провал поступления в гражданский институт в Мурманске. Над его головой висел топор родительской злости. Они говорили с ним сухо и по конкретным вопросам. Мусор выброси. Посуду помой. Тебя ждут опять в военкомате. Отнеси документы. Наконец документы все приняли, и Лёша получил направление на медицинскую комиссию в областной военкомат.
Обречённость. Вот единственное слово, которым можно было описать время поступления в военное училище. Он ехал на автобусе из Североморска в Мурманск, чувствуя обречённость. Он ехал на троллейбусе от железнодорожного вокзала Мурманска до остановки на улице Шевченко, чувствуя обречённость. Он открывал тяжёлые железные двери, обитые потемневшими со временем деревянными рейками, чувствуя обречённость. Он снимал куртку и отвечал женщине в халате на вопросы, чувствуя обречённость. Он снимал перед ней кофту и футболку, чувствуя обречённость. Он чувствовал холод весов под ногами, чувствуя обречённость. Он чувствовал холод стетоскопа на коже, чувствуя обречённость. Какой-то у тебя вес маленький, дистрофик что ли? Он не ответил. Но почувствовал надежду. Какое тебе военное училище? Одна кожа да кости. Да, это была надежда!
Сколько Лёша себя помнил в школе, он всегда был тощим. Его не особо это как-то задевало. Хотя может из-за этого у него не было в школе друзей, с ним никто особо не общался. Только в десятом и одиннадцатом классе он попал в новое окружение, где с ним общались и была компания. В конце девятого класса закурил из-за одноклассницы и специально курил те же сигареты, что и она. Ведь в курилке собирались только самые крутые. В одиннадцатом классе отец ему сказал, что нужно подтягивать физическую подготовку. Давай, запрыгивай на турник и подтягивайся. Лёша с явным трудом выдавливал из себя пять раз. Что ты как червяк дёргаешься? Ты можешь нормально подтягиваться? Тебе ещё бег сдавать! И Лёша правда бегал. Только он добегал до школьной курилки, там курил, и возвращался. Время он никогда не засекал. Что-нибудь да как-нибудь сдаст. Эта мысль всегда ждала на финише возле дома.
И теперь в областном военкомате снова появилась надежда, что Лёша не поступит в военное училище. Значит, он не зря курил! Его худоба даже тянет на какой-то диагноз, из-за которого он не годен к поступлению. И в армию тоже будет не годен. Курить не бросит и останется таким же худым. Сможет поступить в этот институт водных коммуникаций. И останется здесь, не нужно будет ехать в какой-то далёкий Санкт-Петербург. Он там даже ни разу не был. С родителями на поезде они всегда ездили только через Москву.
Ему просто шестнадцать лет. Никакой он не дистрофик. Мясом ещё обрастёт. Ответил какой-то военный врач. Он был одет в камуфляжную форму, а поверх неё носил только на плечах белый халат. Ставьте ему отметку годен. Ушёл так же быстро, как появился. А к Лёше вернулась обречённость. Вместе с ней он возвращался из областного военкомата. Годен. Уже никуда не отвертеться, никуда не сбежать. Обречённо годен. Все документы отправлены. В Североморске выдали предписание, по которому ему предлагалось приехать для прохождения вступительных экзаменов в летний лагерь под Санкт-Петербургом. Зелёная Роща. Как в каких-то фильмах про шпионов. С Лёшей поехал отец. Прослежу, чтобы ты поступил. А на лице под усами блуждала улыбка. Думаешь, что сбегу? Это поступление уже побег от вас. Конечно же, всё это про себя.
Лагерь находился в сосновом лесу. Вокруг лагеря под грузом лет доживали бетонные укрепления со времён Великой Отечественной войны. Лёша жил в огромном ангаре, одном из двух, на втором ярусе, среди двухсот таких же абитуриентов, как он сам. Всё время он находился внутри себя. Ангар гудел разговорами и смехом будущих офицеров военно-морского флота. Хотя не всем будет суждено поступить. Снова забрезжила надежда. Ведь он может не поступить! И что тогда? Да потом и придумает. Все предметные экзамены он сдал на хорошо и отлично. По-другому он просто не мог. Может, баллов в итоге хоть не наберёт. Оставалась только сдача физической подготовки. Лёша всё так же продолжал курить. Всё так же он не умел подтягиваться. Всё так же не научился бегать на время. Минимум нужно было 12 раз подтянуться. У него и в лучшие дни не получалось преодолеть порог в 10 раз. Пробежать 100 метров и 3 километра. Эти нормативы были вне понимания Лёши. Он даже их осознать не мог, не то чтобы сдать. Будь, что будет. Зато потом домой. Каким-то призрачным маревом висела мысль о возвращении. Надежда снова сменила обречённость.
Физическую подготовку Лёша не сдал. На турнике дёрнулся червяком несколько раз, но не засчитали ни одного. На стометровке споткнулся и финишировал сильно последним. Три километра по сосновому лесу еле осилил, на финиш пришёл пешком. Ну вот и всё, можно собираться домой. Надежда была измученной, но такой родной и близкой. Только опять эту надежду прогнал отец. Он смог договориться с преподавателем, чтобы оценку ему исправили. Какими-то очередными звонками он сделал невозможное. Как вообще такое возможно было провернуть? Ведь оценку Лёше выставили! Минимальный балл не был достигнут! Он не поступил! Не! Посту! Пил!
Ты зачем родителям нервы мотаешь, а? Что ты там устроил на поступлении? Почему отец за тебя должен краснеть? Почему он должен вечно за тебя исправлять ошибки? Почему? Что ты молчишь? Ответить нечего? Потому что отвечать тебе нечего! Потому что правда режет глаза! Что мы с отцом всё делаем за тебя, а ты! Ты просто как тварь неблагодарная делаешь нам всё наперекор! Но ничего! Мы всё равно сделаем, как надо! Позаботимся о таком неблагодарном сыне!
Были ещё какие-то слова в рвущемся динамике телефона. Мать, как всегда, кричала. А Лёша, как всегда, молчал, смотря в бесконечно синее небо. Если выбирать между возвращением домой, где будут весь год до следующего поступления орать и всякий раз напоминать о том, какой неблагодарный старший сын растёт, и поступлением в такое чуждое и мрачное военное училище, то выбор становится очевиден. Лучше сбежать. В незнакомый Санкт-Петербург. Оставить филиал этого Санкт-Петербурга в Мурманске и памяти. Оставить всё это позади. Главное – подальше от криков и обвинений.
Курс молодого бойца был сложным. Круглосуточная физическая подготовка и недосып. Рота подъём! Упор лёжа принять! В своей шестнадцатилетней жизни Лёша так много не отжимался. Выданные прогары по инструкции знающих он усердно избил камнем, чтобы дубовая кожа стала мягче. Зато ноги в кровь не убил, а были и такие. Каким-то непонятным образом попал на дежурства в кочегарку, где продавал душ с горячей водой вечером за пряники из магазина. Приходить в кочегарку нужно было к 4 часа утра, выколачивать киркой из слежавшейся угольной кучи уголь на тележку, растапливать огромную пасть советской печи. Зато Лёша научился бегать. И как-то проникся этой незатейливой и быстрой жизнью молодого бойца. Все там были молодые. Всех их объединяло отсутствие личности.
Месяц курса молодого бойца пролетел. Финалом стала небольшая регата на озере неподалёку. Шлёпали вёслами серых «Ялов». Конец августа был солнечным. Плац за этот месяц стал родным. Ноги в прогарах били по нему бесконечно. Плац всё стерпел и ещё стерпит. Сосны вокруг тоже стали родными. Чувствовалась какая-то грусть в их нависших над головами лапах. Вечером накануне отъезда были выступления с песнями под гитару. Неожиданный поворот. Сюда они больше не вернутся, потому что больше не молодые бойцы, а курсанты. Курсантами вы станете, когда присягу примете! С усмешкой говорили «пятаки», которых сослали на весь месяц курса из училища. Загрузили будущих курсантов по кунгам и отправили в Санкт-Петербург. Лёше предстояло попасть на 5 факультет Военно-морского института имени Петра Великого. Хотя когда-это это было знаменитое Военно-морское училище подводного плавания имени Ленинского Комсомола. Лёша решил, что не будет поступать на штурмана надводных кораблей, как хотели родители. Всё равно последнее слово будет за ним.
Знаменитый Ленком встречал их опавшей и катающейся по плацу листвой. Вы прибыли в прославленное училище подводного плавания! Отсюда вы выйдете в погонах лейтенанта! Если будете достойны и достойно отучитесь! Начальник 5 факультета громким голосом раскидывал слова над их головами на плацу. Было такое ощущение, что эта опавшая листва перекатывается от звука его голоса, но никак не от ветра. Ваша гражданская жизнь с вашими родителями и друзьями осталась навсегда за воротами училища! Отчасти Лёша был рад. Родители были далеко. Правда, они с ним не разговаривали весь курс молодого бойца. Всё лучше, чем слушать упрёки. Обречённость за прошедшее лето вросла в Лёшу. Не видать ему гражданской специальности. И начальник факультета утвердил это своим стальным голосом.
Первый курс самый сложный. Лёша продолжал лежать на осенней земле Ленкома. С родителями он не разговаривал уже четвёртый месяц. Или они с ним не разговаривали? Да, это они ему не звонили. Худощавому парню с лысой головой и торчащими ушами было тяжеловато. В военном билете застыла теперь навсегда фотография испуганного и обритого налысо шестнадцатилетнего Лёши, который ещё недавно был в волосах. Может, это не испуг, а удивление? От того, как может жизнь повернуться вопреки ожиданиям? Бестолковые размышления. Надежда на гражданский институт выдулась Питерским сквозняком. Как жаль. В гражданском институте нет казарм, нет формы одежды, нет всех этих странных курсантских мероприятий. Рота подъём! Форма одежды трусы, прогары! На плац бегом марш! В тельняшках, чёрных одинаковых трусах, чёрных одинаковых прогарах. Как всё это воспитывает офицера? Постоянные ночные подъёмы. Очередные отжимания. Душу к осмотру, карась! За этой странной фразой шёл всегда удар кулаком в район солнечного сплетения. Сколько пальцев от бровей должна быть беска? И снова душу к осмотру. Почему гюйс не пристёгнут? И снова душу к осмотру. Что-то ремень слабо затянут! И снова душу к осмотру. Видимо, цель первого курса была душу выбить. Чтобы не осталось ни мыслей, ни размышлений, ни сопротивлений. И всё это с холодной злостью. Откуда столько этой злости у всех?
Лёша продолжал лежать на земле и думать о злости. Которая заставляет старшекурсников поднимать их посреди ночи, давать счёт на отжимания, выколачивать душу. Лёша стоял в камбузном наряде и мыл посуду. Со времён курса молодого бойца за ним закрепилась кличка Сиплый. Всяко лучше, чем Дрыщ или Тощий. Сиплый – это что-то из «Бандитского Петербурга». Он тогда в Зелёной Роще простыл и у него пропал голос, из-за чего мог только сипеть. Теперь он стоял в камбузном наряде и мыл посуду. Гюйс был застёгнут на все три пуговицы, ремень затянут так, что почти была видна осиная талия, бескозырка отставала от бровей ровно на два пальца. Нет ни одной причины предоставлять душу к осмотру. А от неё хоть что-то осталось? Вот в институте водных коммуникаций точно таких историй бы не происходило. Родители понимали, где будет находиться Лёша и что с ним будет происходить? Да откуда им знать. Им нужно было запихнуть его в это неладное военное училище. От воды, под которой Лёша мыл бесконечное число алюминиевых лагунов из-под ужина, руки превратились в белые перчатки из кожи. За ночь пройдёт, он уже это видел. Дежурным по камбузу был третьекурсник. Если кто-то накосячит, оставлю на три наряда без смены. Косячить абсолютно никому не хотелось. Окна камбуза выходили на Лермонтовский проспект, под ними проходили люди, которые спешили к или от Балтийского вокзала. Извините, у вас сигаретки не найдётся? Почти каждый прохожий пугался от неожиданного голоса откуда-то сбоку и сверху. Нормальных сигарет у курсантов первого курса не было, только уставные. За полчаса Лёша со своим однокурсником Пашей Москвиным разжился почти на пачку разношёрстных сигарет. Это залёт, воины. По спине пробежала дрожь и ноги подкосились. Это был дежурный. Вот и косяк. Они с Пашей резко повернулись. Давайте, что там настреляли. Вся пачка с их кровно добытыми сигаретами скрылась в кармане. Неплохой улов. Вдвоём остаётесь на большую приборку камбуза с новым нарядом, ясно? Так точно, товарищ старшина 1 статьи! Окно закрыли и сдристнули накрывать столы. Есть! Шум Лермонтовского проспекта стал тише, людей больше не пугали неожиданные вопросы из зарешёченных окон. Душа осталась в покое, её никто не тронул.
Эй, как там тебя? Сиплый! Сюда подошёл. Лёша оторвался со шваброй от пола, который старательно мыл, но время и камбуз сделали из этого пола закалённые жиром доски, невосприимчивые уже ни к чему. Поэтому елозить тряпкой можно было для создания видимости. Ты что-то медленно. А ну-ка давай потренируемся, на исходную. Лёша развернулся со шваброй обратно. Бегом! Курсант Сиплый! Я! Не слышу! Курсант Сиплый! Я!!! Не слышу!!! Курсант Сиплый!!! ЙАААААААААААААААААААААА!!! Так-то! Ко мне! Есть!!! Товарищ старшина 1 статьи, курсант Золотарёв по вашему приказанию прибыл! Кто такой Золотарёв? Я вижу перед собой курсанта Сиплого. Ты что, вздумал мне врать! Душу к осмотру! От неё уже ничего не осталось. Совсем как матери, ответил Лёша куда-то кому-то вовнутрь. Всё это временно. Все они временны. Пусть смотрят в душу. Пусть выколачивают душу. Пусть подрывают по ночам. Лишь бы уже закончился этот первый курс. Душа уже бронированная, ничего не чувствует. От удара Лёша упал на пол. Рукам было противно от зажиревшего дерева. Подъём, курсант Сиплый! Что это тебя ноги не держат? Молчать или радостно отвечать – вот два единственно верных варианта. Лёша молчал. Душа ударов уже не чувствовала. Пропиталась безразличием, как этот заскорузлый пол жиром. Для тебя есть боевая задача, курсант! Берёшь деньги и отправляешься через помьё к хачам. Этими непритязательными словами назывался неофициальный путь через помойку в город к ларьку, который процветал на продажах низкосортного алкоголя курсантам военно-морского училища. Покупаешь там десять бичей, пачку сосисок гриль, батон, майонез, две бутылки виндня. У Лёши, который за сегодня был сыт только бигусом, засосало под ложечкой. Ты ещё здесь? Лёша побежал на выход. Там его встретило чёрное Питерское небо, неожиданно чистое и сверкающее блёстками звёзд. Территория училища была почти так же темна, как небо. Вместо звёзд горели окна казармы. Душа дрогнула. Почему через всё это нужно проходить? Для чего? Что это даст офицеру или взрослому человеку? Закалку? Лучше днями напролёт стоять под ледяным душем, чем вот так. Потому что это закалка. Лёша остановился и просто лёг на землю. Не хочу никуда идти. Опять получилось куда-то внутрь. Бесконечные строевые занятия закаляют, формируют стальную выправку. Занятия по специальности закаляют, формирую обширную базу знаний. Наряды закаляют, позволяют увидеть и прочувствовать всю военную службу с самых азов. Но как может закалить поход в магазин для старшего курса?
Лёша никогда не был стукачом. Что бы ни происходило, он никому не рассказывал об этом, даже если о случившемся уже знали. Лёша, нечего жаловаться, сам виноват. Слова матери из детства сформировали привычку. И он никогда не жаловался и не доносил. Весь первый курс был затянут крепко ремнём с начищенной до состояния зеркала бляхой. Я в них должен видеть своё отражение! Голос старшины роты гулял эхом внутри головы. Гюйс отглажен с тремя стрелками. Вас отделяет один шаг, курсантишки, от увольнения! И этот шаг – ответ на следующий вопрос. Почему на гюйсе именно три белые полосы? Лёша первые полгода ни разу не побывал в увольнении. Либо стоял в наряде, либо не был готов к увольнению. Все эти полгода он не разговаривал с родителями. С того самого момента, как всех их привели к присяги и привезли из летнего лагеря в военное училище. Он последний раз звонил перед присягой. Я не хочу поступать в военное училище, вся эта военная жизнь не для меня. Что значит ты не хочешь поступать? Кто тебя спрашивает о том, что ты хочешь? Ты уже сдал все экзамены и поступил. Так что будь добр, иди и учись. Но я не хочу! Через не хочу! Ты пойдёшь в военное училище, отучишься в нём, пойдёшь служить на флот! И все эти непонятные инсинуации пройдут! Мобильный телефон замолчал. Лёша замолчал. Я, Золотарёв Алексей Александрович, торжественно присягаю на верность своему Отечеству — Российской Федерации. Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество. После присяги всё только начиналось.
Первые полгода Лёша терпел все тяготы и лишения первого курса. Он стоически переносил все неуставные взаимоотношения, никуда не докладывая и не возмущаясь. Тот поход в магазин был единственным походом не по доброй воле за всё время учёбы. Ещё он как-то прибирался в каюте у пятого курса, за что получил гюйс с белой изнанкой и банку варенья. Поэтому этот случай не считался неуставным. Первые полгода Лёша закалялся против воли с помощью ударов в грудь в поисках души, которую нужно осмотреть. Он сгибался от сбитого вдоха, пытался вдохнуть, думая о том, что никогда не станет таким. И не стал. Первые полгода Лёша не разговаривал с родителями, а они не разговаривали с ним. Мобильный телефон молчал. Режим тишины соблюдался пока телефон не украли. Но даже кража не заставила Лёшу идти куда-то и жаловаться. Он просто написал сообщение родителям. Мам, привет! У меня украли телефон. Пришла посылка, в которой лежал старый и неубиваемый Нокиа 3310. Наступила оттепель в отношениях. Как у тебя дела? Нормально. Ответы на вопросы матери были простыми и без подробностей. А зачем ей знать? Она всё равно скажет, что не надо жаловаться, что вот она, настоящая служба. Поэтому и терпел все тяготы и лишения. Потом этот старый телефон Лёша обменял на еду всё в том же знаменитом и процветающем ларьке рядом с неофициальным выходом из училища. Пришлось снова написать родителям о краже. Кому мог понадобиться такой старый телефон, Лёш? В голосе отчётливо было слышно раздражение. Мам, это же училище, такие беспорядки бывают. Он даже получил тогда какое-то удовлетворение. В первой половине года он получил письмо от деда с наставлениями на трёх листах от лица старшего лейтенанта в запасе. Это письмо было пропитано духом терпения всех тягот и лишений. Дед напирал на честь мундира, на престиж военной службы, на высокую цену долга перед Родиной. В то время, как их роту поднимали ночью и заставляли всей ротой принимать упор лёжа в тельняшках и чёрных трусах. Первые полгода Лёша терпел все тяготы и лишения первого курса самостоятельно.
Первый курс училища самый сложный. Лёша убедился в этом тоже самостоятельно. Оставшиеся четыре курса почти пролетели, оставив терпкое послевкусие. Лёша на втором курсе стал заместителем командира роты по воспитательной работе, а к пятому курсу у него была одна широкая лычка главного старшины на погонах. Ни на каком из курсов он не прибегал к физической силе по отношению к первому курсу. Потому что не забыл холод осенней земли под спиной. Как-то перед выпуском их командир роты был в подпитом состоянии, оставшись на ночь в наряде. Вот что ты за заместитель по воспитательной работе, а, Золотарёв? Ничего командиру не докладываешь, ни о каких событиях в роте не рассказываешь. Вот я тоже был заместителем командира роты и все нюансы докладывал. А ты молчишь. И Лёша молчал. Лёша знал практически обо всём в роте, его бы рассказов хватило на то, чтобы отчислить половину роты, а его сделать любимчиком начальства. Но он молчал. На третьем курсе он получил билеты в театр на четверых человек. Только никто из них не пошёл ни в какой театр, переоделись в гражданку и рассыпались каждый по своим делам по Питеру, договорились встретиться в 22 часа возле училища. Встретились. В училище заходили разными дорогами. Лёша вернулся один и никак не мог дождаться, когда ещё три человека поднимутся в расположение роты на четвёртом этаже. Было тревожно. Лёша смотрел на плац, покрытый тенью, одинокий прожектор, который светил от рубки дежурного по училищу, выдирая из этой тени лишь небольшую часть плаца, молчащий КПП и не раскрывающий своих дверей. Училище спало. Куда же подевались его театралы? Они не должны были с таким большим временным лагом возвращаться. Через полчаса они добрались до расположения роты. У одного был лёгкий синяк под глазом, второй припадал на левую ногу, потому что правую поранили ножом, а у третьего лицо было сплошным месивом. Они вышли из подъезда, двое их было, чёрные, сразу начали цепляться, типа, эй, курсантики, что тут шаритесь, а ну сюда идите, и с ходу влепили Шаху, он упал и больше не вставал, я полез сразу на них, так один нож достал и ткнул в ногу мне, Макара они вдвоём повалили, я решил добежать до вахты и позвать на помощь, но никто не вышел, вернулся, а Макар даже подняться не может, Шах пытался его поднять, а твари эти свалили, но ладно хоть живы, порез заживёт, только у Макара полная жесть. Лёша слушал его и думал, что делать. Заместитель начальника факультета по воспитательной работе с него три шкуры снимет за такой поход в театр. Правду рассказывать однозначно смысла нет, потому что никакое уголовное дело в училище не нужно. На следующий день они сидели вдвоём с Макаром в ленкомнате и дожидались капитана 2 ранга Назарова, которому Лёша вынужден был доложить о телесных повреждениях в роте. Рассказывайте, что случилось? Назаров сурово смотрел из-под своих кустистых бровей в основном на Лёшу. Упал я неудачно на трапе. Макар еле передвигал опухшими губами. Упал значит. Пауза между фразами звенела как-то зловеще. Упал. Назаров как-то странно посмотрел на Лёшу. Значит, Макаров вместе с Золотарёвым пишут объяснительные, в которых излагают подробности падения. Раз просто упал, тогда не на чем заострять внимание, но из расположения роты лишний раз лучше не выходить. Назаров ушёл. Макаров написал объяснительную и просидел в роте две недели. Лёша написал объяснительную и продолжил учиться. Он никогда и никого не подставлял, и не сдавал. За все пять курсов было много всего. И самоволки, и аресты с наркотиками, и ножевые ранения, и разгневанные родители каких-то девушек. Не военное училище, а сплошной спектакль. Но ведь культурная столица!
Ни одно из этих происшествий не отражалось на Лёше. Кроме одного. После него его сняли с должности, оставив свободным старшиной, которым он был весь пятый курс, хотя мог на погонах носить и широкий вертикальный галун главного корабельного старшины. Тот день поломал много чего. И много чьи жизни. Их рота заступала в караул по училищу, выдали автоматы, как всегда, караул с оружием ждал развод в расположении роты. Был конец четвёртого курса. Что произошло между двумя друзьями, да ещё из одного города, так никто и не узнал. Знали только они. До ночи шли разбирательства под руководством начальника училища, кучи его замов, начальника факультета и его замов, военная прокуратура, следователи, от такого количества офицерских звёзд на погонах стало слишком светло, практически невыносимо. Допрашивали всех. Лёшу изматывали допросами вдвойне, потому что заместитель командира роты по воспитательной работе. Как вы такое допустили, товарищ главный старшина? Внутри Лёша был растерян, внешне только сжал губы, не пропуская много слов, и сузил глаза от напряжения. Это был кошмарный день с кошмарной ночью и кошмарными последующими днями расследования происшествия. Как он мог такое допустить? Да он даже не мог такого предположить! Он не мог предположить, что два друга могут как-то причинить друг другу вред. Он не мог предположить, что стандартное заступление в караул может обернуться чем-то подобным. Он не мог предположить, что фотография на память с автоматами в руках может иметь какие-то последствия. Все так делали. Всегда так было. Он не мог предположить, что по какой-то странной, абсолютно нелепой, не похожей на случайность, но случайности, один автомат выстрелит. Он не мог предположить последствия этого выстрела в роте. А последствием стало попадание пули в голову курсанта, который должен был заступать в караул. Пуля в голову попала из автомата его друга. Разве такое он мог предположить? Никак нет, товарищ капитан 2 ранга. Никак нет, товарищ капитан. Никак нет, товарищ контр-адмирал. Лёша перед всеми должен был держать ответ. Расследование перешло в суд. Один друг был мёртв, другой друг обвинялся в убийстве. Они были родом из одного города, их родители познакомились на суде. Отец погибшего был действующим офицером. И он не стал добиваться справедливости в суде. Тот, из чьего автомата пуля попала в голову, получил три года условно и был отчислен из военного училища. Тот, в чью голову попала пуля из автомата друга, был похоронен в родном городе. Лёша всего лишь лишился должности и доучился в военном училище до конца. Так что военное училище – та ещё драматургия.
Первый курс училища самый сложный. А дальше начинается взрослая жизнь. Лёша не хотел ни взрослой жизни, ни тем более взрослой жизни в офицерских погонах. Как он может быть офицером? Этот вопрос донимал его все пять лет училища. Этот вопрос дёргал его за руку и заставлял оборачиваться туда, где осталась в Мурманской области гражданская жизнь, где он так и не поступил в Мурманский филиал Санкт-Петербургского института водных коммуникаций. Он просто сбежал от родителей в другой город. Бежал, бежал, и сбежал. Ты же этого хотел, Лёш? Нет. Хотелось остаться там, где есть друзья и нет военного училища. И как после такого можно стать офицером? Смешно же. Лёша до самого выпуска не верил в то, что будет носить офицерские погоны. Потом Лёша не верил в то, что пойдёт служить по распределению на подводный флот. Он как будто смотрел на себя со стороны. Как будто смотрел документальный фильм про чью-то жизнь. Чью-то, но не свою. Потом он стремительно карабкался по карьерным трапам. Докарабкался до командира подводной лодки. Как такое могло произойти? Потому что он не переставал бежать.         
За окном автомобиля снег от мороза искрился, был похож на рассыпанное мелкое стекло. Машину залило жёлтым светом. Лёша сидел на заднем сиденье и чувствовал лёгкое головокружение. Резкое воспоминание так вскружило? Я живу чужую жизнь. Мысль кольнула защемлённым нервом. Лёша замер. Автомобиль тронулся по застывшим зимним улицам Мурманска. Что было бы, если бы его не отправили в военное училище? Если бы родители не надсаживали свою несгибаемую волю? Он бы закончил гражданский институт, стал бы инженером, дорос бы до какого-нибудь руководителя. Но это всё фантазии. Реальность давит погонами капитана 1 ранга в должности командира подводной лодки, которого постоянно ждёт дома семья, которую он так редко видит. Настолько редко, что даже не понимает, почему Надя, его дочь, пусть и не родная, но дочь, решила сбежать из дома и выключила свой телефон. Сорок восьмой, сорок девятый, пятидесятый пятьдесят первый пятьде второ пятьд тре пять четв пять пят пят шест. Або. На этих слогах скидывал. Набирал и снова скидывал. Чьи это слова про чужую жизнь? Чьи!? Отставить! Выйти из строя на два шага! Все эти воспоминания про училище похожи на порез бумагой. Крови нет, но жутко неприятно. Больно и неприятно от осознания того, что дочь сбежала. Зачем она так? Можно же было просто поговорить. Потому что до причин Лёша в жизни не сможет догадаться.
Пятьдесят седьмой раз был долгим, почти до дна голосового ящика. Он просто молчал. Просто думал, что Надя со дна этого ящика что-то ответит. Как будто она просто там спряталась. Но ящик был пустым. Если бы он не поступил в военное училище, то какова вероятность того, что Надя бы не убежала? Он все вечера был бы дома, за одним столом они бы ужинали, рассказывая друг другу про прошедший день. И не было бы никаких побегов. Надя всегда была бы жизнерадостной и звонко смеялась за столом. А так – она только кидала редкие фразы, будто кость надоевшей собаке. Кому нужен такой отец, которого нет дома? Который сбегает на свою службу, прикрываясь военной формой, пропадая на дни, недели, месяцы. Который хранит в своей каюте семейные фотографии, но не для того, чтобы вспоминать, а для того, чтобы не забыть. Отставить хандру! Лёша влепил себе мысленную пощёчину. Он достаточно легко приводил себя в чувство, если вдруг случались моменты уныния. А такие моменты случались, потому что даже командир атомного подводного крейсера стратегического назначения всего лишь человек.
Пятьдесят восьмой раз, пятьдесят девятый раз и шестидесятый раз были методичными, полными уверенности и решимости. Он её найдёт. И не точка, а восклицательный знак! Николаич, будем через минут пятнадцать. Принято. Саныч, скинь мне её номер телефона, пробьём последнее местоположение. Скину. Отбой. На связи. Прошелестело сообщение с номером телефона, который захватила неизвестная женщина-робот. Они смогут найти её местоположение? Сердце забилось быстрее. Технологии не стоят на месте. Лёша вспомнил, какой ему подарили первый мобильный телефон. Он учился в одиннадцатом классе, была зима, его день рождения был в двух неделях за спиной. И на этот самый день рождения ему вручили мобильный телефон. Собственный мобильный телефон! Это был Сименс А35 с маленьким зелёным экраном и без полифонии. Этот телефон не совсем удобно было убирать в карман. Спустя две недели после своего дня рождения он стоял со своей одноклассницей Варей Овсиенко в подъезде, пил пиво и разговаривал. Лёш, ты понимаешь, я не могу встречаться с Димой, он же шут со славой по всей школе? Речь шла об их однокласснике Диме Шмырёве. А со мной стала бы встречаться? Лёша чаще задавал вопросы где-то внутри, боясь их произнести вслух. Почему он боялся? Да потому что когда он задавал какие-то вопросы, чаще всего он задавал их матери, то получал в ответ смех. Вот и Варе он никаких вопросов вслух не задавал, хотя она ему нравилась. Хотя нравилась она многим, а встречалась с парнем, который школу закончил два года назад. Несправедливо. Ну хоть пиво с ним пьёт в подъезде. Утешительный приз. Разве я могу с ним встречаться? Понимаю. Вот и всё, что он смог из себя выдавить, как из закончившегося тюбика зубной пасты. И запил это понимание мутной «Сибирской короной». О, Варька! Откуда-то с верхних этажей материализовались друзья её парня. Пошлите с нами, у Рыжего днюха сегодня! Лёша пошёл вместе со всеми. За столом в незнакомой квартире малознакомые и совсем незнакомые люди накладывали им на тарелки и наливали что-то красное в рюмки. В висках отчаянно ускорялся пульс, картинка окружающего мира стремительно мутнела, почти до состояния «Сибирской короны», мобильный телефон, который неудобно лежал в кармане куртки, одиноко пиликал в повешенной на крючке куртке, часы показывали 20:17, Лёша должен был быть дома уже как 17 минут. Только в 20:20 он заметил время, паника разогнала бег пульса ещё сильнее, нефильтрованная картинка окружающего мира не хотела фильтроваться. Мне пора. Лёша виновато оставил за спиной весь стол с Варей и её знакомыми, вывалился в подъезд, на ходу надевая куртку, слыша противное пиликанье телефона, который надрывался из-за того, что его оставили в одиночестве. Я уже бегу. Давай. Ответил и тут же сбросил. Водка или что-то подобное, но красного цвета, из него не хотела уходить на морозе. Лёша попробовал глубоко вдыхать и выдыхать. Может, от этого выйдет алкоголь? Он подпрыгивал, вдыхал и выдыхал так, что был похож столбом пара на паровоз, куртку не застёгивал, выгоняя тепло из тела, рассчитывая, что алкоголь тоже выйдет. Ещё он боялся, что телефон снова запиликает. Поэтому Лёша отправился домой. Да будь, что будет. Зашёл в квартиру, родители не встречали его в коридоре, быстро скинул с себя куртку, сразу двинул в комнату. Тишина. Шагов в сторону комнаты слышно не было. Только работал телевизор во второй комнате. В одиннадцатом классе было проще учиться, чем в девятом, контроля было поменьше, но он всё равно был. Например, Лёше запретили заниматься на гитаре в начале одиннадцатого класса. Готовиться к экзаменам надо, а не брынькать! Лаконичное объяснение поставило точку в его занятиях с репетитором. А жаль, играть получалось, было интересно. Он даже с собой носил гитару в школу, играя на переменах Цоевские перемены. И даже играл в школьной группе, которую собрали из одного класса – он, Ваня Михайлов и Дима Шмырёв. Они вообще активно участвовали в творческой жизни школы. Это родителям тоже не нравилось. Что ты всё время в этой школе отираешься? Чем вы там таким с обеда до вечера занимаетесь? Лёша прибегал домой на обед, после чего убегал обратно в школу, репетировать, к чему-то готовить, или просто провести время вместе со всеми в каморке актового зала. Всё лучше, чем сидеть дома. А с друзьями однозначно лучше. Он бежал из дома. Только теперь не в подвалы и не подворотни, а в школу. Но родители не могли запретить ему ходить в школу так, как запретили играть на гитаре. Так же они запретили ему учиться на фортепиано. Всё, походил два года и хватит, всё равно пианино не сможем купить. Хотя преподаватель в доме детского творчества его нахваливал за способность читать с листа. Наверное, родители уже тогда знали, что отдадут Лёшу в военное училище, а военным ни к чему играть на пианинах и гитарах. Алкоголь из него нисколько не вышел. Зато вышел отец из родительской комнаты, зашёл к нему и сел рядом на кушетке. Лёша почувствовал, как уши стали багряными, как их разрывал изнутри пульс, как вспотели руки, как остро ощущалась близость наказания. Иди доделывай свои дела. Можешь ещё час погулять. Часы показывали 20:34. Отец встал с кушетки и ушёл обратно в комнату. Мать так и не появилась. Лёша был в шоке. Его не наказали? На него не орали? Его не унижали странными вопросами? Это вообще его отец с ним разговаривал? Мать знает, что он его отпустил? Она вообще дома? Да без разницы. Лёша надел на себя так же быстро куртку и выскочил в подъезд. На улице достал мобильный телефон, который весь этот вечер в основном неудобно лежал в кармане. Варь, а ты где? Слушай, а мы разошлись, я к Андрею уехала. А, понял. Ну ладно, пока. Давай, до завтра. Мороз почувствовался злее. Лёша решил просто пройтись немного по улице, чтобы вот так сразу домой не возвращаться. Мобильный телефон он снова запихнул в карман куртки, где телефону было неудобно лежать.
Сейчас в его руке лежал плоский, компактный мобильный телефон без кнопок и с экраном во весь корпус. Полифония давно вымерла, уступив место рингтонам из любимых песен. Ну или на худой конец каким-то стандартным мелодиям от производителя телефона. И всего лишь по номеру телефона можно обнаружить последнее местоположение. Дочка (60). Замызгал пальцем контакт. И всё без толку. А новые технологии могут рассказать, где она. Лёша и телефоном-то пользовался редко. Внутри прочного корпуса нет никакой связи, поэтому телефон он убирал в сейф. Да и нельзя на службе телефон иметь. Он даже не смог компенсировать своё реальное отсутствие хотя бы присутствием цифровым, в виде сообщений. Везде режим тишины. Наша служба и опасна, и трудна. Для кого? Для семьи она опасна и трудна. Лёша мало видел своего отца. Он либо давал карманные деньги, либо давал ремня, третьего состояния не подразумевалось. А деньги он давал редко. Возвращение его домой всегда было событием. Но чаще событием безрадостным. Я всё про вас отцу расскажу! Самая частая угроза матери во время его отсутствия. Может быть, он тоже сбегал из дома на службу? А когда возвращался, то ему напоминали о его отцовских обязанностях. Тогда он снимал шинель, потом снимал ремень, потом кто-то из них с братом снимал штаны. Кроме наказания ремнём был ещё один способ – горох в эмалированном тазике. После получаса на коленях в этом тазу самостоятельно встать не получалось, мать или отец старательно поддерживали. Вот так, урок понятен? Да, мам. Спустя десятилетия, на кухне в Пензе, в стенах квартиры, которая не видела эмалированных тазов, ремней и спущенных штанов, мать говорила, что они воспитывали так, как могли, потому что их никто не учил воспитывать детей. Потому что отец был часто на службе. Потому что мать весь день была в больнице. Потому что времени не было. Лёша помнил только несколько дней в детстве, когда настроение у матери было хорошее, отец же был скорее тенью матери, никогда не выдавался вперёд. Разве что тогда с запиской на зеркале. Лёша теперь тоже военный, тоже мало присутствует дома. Он тоже тень Иры? Он тоже не заметен и не выдаётся вперёд? Он никак не мог посмотреть на себя глазами Нади, но чувствовал, что его бы такой взгляд расстроил. Всё началось с побега из дома, теперь он остановиться не может. Инерция сквозь десятилетия сохранилась.
Кто тогда были для него родители? Надзиратели. Делать нельзя было ничего. Лёша, не прыгай! Лёша, не балуйся! Лёша, гулять только во дворе! Что ты там делал в кустах? Кто тебе разрешил общаться с Ваней? Лёша, спать иди! Лёша, вставай! Ты как свинья, грязь везде найдёшь! Иди нормально! Руки из карманов вытащи, а то упадёшь и нос себе расшибёшь! Шапку нормально надень, что она у тебя набекрень! Чучело ты! Почему ты опоздал? Завтра гулять не идёшь! Уроки иди делай! Иди делай ещё! Садись и читай книгу! Кто из вас сегодня дежурный? Иди посуду мой! Почему вещи разбросаны? Ну-ка порядок наведи! И каждая фраза заколачивалась восклицательным знаком! Чтобы! Лучше! Было! Понятно!!! Понятно? В ответ он всегда молчал. Потому что его ответы всегда высмеивались. Что ты там сказал? Ничего. Вот и молчи! Что ты там промямлил? Прятался в самого себя. Потому что самый верный способ пережидать бури. Во дворе, просто на улице, было несравненно лучше, там была свобода. Цепкие лапы из восклицательных знаков во дворе не дотягивались до Лёши. Только если домой нужно было. Лёша, домой. Но свободный воздух подхватывал и уносил прочь восклицательный знак. Поэтому он не доставал до него. Только в десятом и одиннадцатом классе хватка немного ослабла. В военном училище хватка ослабла ещё сильнее. По телефону тяжело было бить восклицательными знаками по голове. А после училища наступила окончательная свобода от восклицательных знаков. Лёша сбежал окончательно. Никто его не искал и не возвращал домой. Хотя бывали моменты, которыми он хотел поделиться с матерью. Это желание было каким-то неконтролируемым, неподотчётным, возникавшим из ниоткуда. Например, рождением дочери. Например, разводом с первой женой. Например, получением первой большой звезды капитана 3 ранга. Но потом все разговоры оставались сухими и односложными. Как у вас дела? Нормально. Вечно из тебя клещами надо всё вытаскивать. И смешок. А в детстве было бы иначе. Вечно из тебя клещами надо вытаскивать! Что ты молчишь? Отвечай давай! И подзатыльник. Зачем нужны все эти воспоминания? А кто он для Нади? Надзиратель? Тень её матери? Несостоявшийся отец? Призрачный тиран? Отсутствующий элемент? Пустое место? Неудобный мужичонка? Отец выходного дня? Тот, кто тоже живёт в квартире? Лёша не знал. Ему казалось, что он принимает участие в жизни второй дочери. Тогда почему она сбежала? Может, из-за Иры? Может, Ира что-то не то сказала? Что она могла не того сказать? Лёша почти задал этот вопрос сообщением. А ты ей что-то г. И судорожно стёр. Какой-то бред. Они не были надзирателями для Нади. Он точно не был. Ира тем более. Даже никакие вопросы задавать не нужно.
Фонари отчаянно старались разогнать полярную ночь вокруг себя, вокруг города. С этим они успешно справлялись. Полярная ночь просто нависала над городом и ютилась осколками в углах зданий. И людей они тоже разогнали? На улицах было так мало прохожих. На часах было не так много времени. 22:17. Был (-а) в 16:43. Некоторые цифры не менялись. Во многих квартирах горел свет и мелькали люди. Каждый в своём доме, своей семье, со своим уютом. Но где-то и скандалят, ссорятся, орут. Где-то просто тепло, уютно. Где-то ждут. Лёша едет с совещания в штабе флота, на котором просидел до 9 вечера. Это не самое позднее время. Только он опоздал. Дочь сбежала и пропала. И никто из этих людей в тёплых окнах об этом не знает. И никто из этих людей на холодных улицах об этом не знает. Никого не волнует пропавшая семнадцатилетняя девушка, чья-то там дочь. И полярную ночь ничего не волнует. Полярная ночь сжимает весь Крайний север в своей хватке.
Хватка матери была не хуже хватки полярной ночи, такая же неумолимая, непреклонная, стальная. Лёша даже не помнил её улыбку в детстве. Да, во взрослой жизни он видел, как улыбается мать, но не в детстве. Или память стёрла все улыбки, или их на самом деле не было. Когда она звала Лёшу или брата, то это почти всегда не сулило ничего доброго. Для Лёши уж точно. В их североморской квартире был даже специальный угол для наказаний, в котором они с братом малоприметные дырки в обоях пальцами проковыряли во время многочасовых угловых паломничеств. За Лёшей в этих паломнических походах всегда присматривала дверь отцовской кладовки, в которой он хранил весь свой многочисленный инструмент. Все наказания тоже были инструментами, только они не хранились в кладовках. Самым безобидным инструментом был как раз угол, постоишь, да выйдешь, когда разрешат. Следующим по болезненности был эмалированный таз с насыпанным в него горохом. Этот инструмент редко применялся, неизвестно почему. Далее шёл ремень, от которого редко оставались синяки, разве что еле видные. За ремнём шла багажная резинка, которая свистела и оставляла иссиня-чёрные полосы через всю пятую точку. Но самым грозным инструментом были голоса родителей, особенно голос матери, наполненный такой тяжестью, которую Лёша едва ли мог вынести. А её смех хлестал сильнее чёрной багажной резинки, оставляя следы неполноценности на душе. Ведь смеялась она в те редкие моменты, когда Лёша наивно чем-то делился. Лёша, что ты за глупости рассказываешь! Удар. Лёша, не смеши меня! Удар. Лёша, что ты за ерунду придумываешь! Удар. Может быть, именно поэтому Лёша так редко звонит матери. У него не возникает какого-то желания рассказать про свою жизнь, потому что страх услышать смех всё перевешивает. Лёша, не смеши меня, кем ты служишь? Командиром атомной подводной лодки? Какой ещё капитан 1 ранга? Эхо смеха смеха эхо эхо эхо эхо эхо ха ха ха хи хи хо хо. Он даже сам не мог с уверенностью сказать, что именно знают о нём родители. Вероятнее всего, какую-то прошлую и устаревшую информацию. Хватка матери в детстве выдавила Лёшу из их семьи, словно виноградину из кожуры.
В прошлом году он летал на юбилей Дениса, которому исполнилось 35 лет. Неожиданно его брат позвал на свой юбилей в Питер. Обстоятельства расступились и позволили Лёше взять билеты на самолёт из Мурманска в Санкт-Петербург, и улететь туда вместе с Ирой на целых три дня. Это был их подходящий к концу отпуск. До этого юбилея они с Денисом не виделись больше пяти лет, только созванивались пару раз в год на дни рождения, поздравляя сквозь трескучий звук динамиков друг друга. Желаю тебе здоровья, счастья, успехов. Как вообще дела? Ну отлично, у меня тоже нормально. Вот и весь непродолжительный шаблон звонка, который очищал совесть на год вперёд. Братской любви между ними не сложилось.
В детстве они достаточно много времени проводили вместе, гуляя и играя во дворе, а у бабушки летом всегда были в одной компании. Именно в том детстве, именно у той бабушки, Лёша с Денисом как-то гуляли возле дома, играли в футбол, а потом играли в догонялки с друзьями по двору. И Денис врезался в какой-то стальной прут, который торчал из земли. Шорты окрасились спереди кровью, прут воткнулся куда-то между ног. Лёшу накрыла волна ужаса. Что скажут родители? Он взял Дениса под руку и потащил скорее домой. Родители ещё не уехали обратно на севере, так же жили в квартире у бабушки. Что с ним случилось? В коридор выбежали все. Он бежал и наткнулся на какую-то металлическую палку. Это всё ты виноват со своими играми. Родители с бабушкой затащили Дениса в ванную и чем-то гремели, периодически хлопая дверями. Лёша остался в одиночестве. Это всё ты виноват. В голове звучали эхом слова. Виноват виноват виноват виноват. Но он же не толкал Дениса на эту палку, почему он виноват? Ужас перемешивался с несправедливостью. Ведь Денис сам нечаянно на неё наткнулся. Это ты всё виноват. Потому что не уследил, а ты старший брат. Брат брат брат брат брат. Раскатистым громом внутри головы. Брат брат брат брат брат брат брат. На лицах родителей отчётливо выделялась злость. Как тебе что-то можно доверять? Даже за братом не уследил! Слова летели в самую душу, оставляли чернеющие следы от своих хлёстких ударов. Даже бабушка молчала, хотя она никогда не ругала так, как родители. Денис потом ходил с перевязанной ногой и улыбался. Лёше никто не перевязал грудь, внутри которой саднило от всех тех слов родителей. Это ты виноват старший брат.
Через несколько дней Лёша был снова виноват. Денис подошёл к нему вечером. Смотри, я нашёл в подъезде 500 рублей! Это была нереальная сумма. Они долго придумывали на что же её потратить. Давай купим ту маску из фильма? Какую? Ну такую белую с капюшоном, чёрными глазами и большим ртом. Давай ещё купим книги. Давай! На оставшиеся деньги они напокупали каких-то сладостей и лимонадов в магазине, которые разделили с друзьями во дворе. А на следующий день оказалось, что у родителей пропали 500 рублей из шкафа. Сначала они долго о чём-то разговаривали с Денисом, Лёша сидел в коридоре и видел только их лица. Странно, но на них не было злости. Они что-то долго и упорно ему объясняли. Потом позвали Лёшу. Почему ты не пришёл домой и не рассказал? Но он же сказал, что нашёл. Какая разница? Нужно прийти и рассказать родителям. Почему такие простые вещи нужно объяснять? И снова в груди саднило. И снова родители хлестали своими голосами. А на лицах была хоть не злость, но недовольство. Но почему я опять виноват? Лёша от обиды случайно выдавил из себя эти слова. А ты не понимаешь? И снова этот смех. Потому что ты старший брат, на тебе ответственность за младшего. Книги с маской родители разрешили им оставить. Хотя Лёша был уверен, что отберут.
С отцом было гораздо проще, он просто порол. Они были дома втроём, в североморской квартире. Идите мойте руки и садитесь есть. Мать была на работе, у него был выходной. Денис руки мыл первым. Смотри, я сейчас тоже побреюсь. На раковине лежал станок отца. Такой старый, в который нужно было вставлять обычные лезвия с нечёткой надписью «НЕВА». Денис стоял с этой бритвой и кривлялся перед зеркалом. Смотри, какой я взрослый! Бритвой он задел губу, и этого было достаточно, чтобы из неё хлынула кровь. Денис начал плакать. Тихо-тихо! Лёша стал его успокаивать, смывая кровь с лица. Вода в раковине была похожа на марганцовку, которую мать давала ему пить при отравлениях. Но кровь не останавливалась, Денис тоже не останавливался, отец в конце концов услышал. Чем вы тут занимаетесь? Он так ударил Лёше по затылку, что Лёша увидел перед глазами бегущие в разные стороны звёздочки. А ну марш отсюда! Крик выгнал Лёшу в комнату. Он снова был виноват. Отец что-то делал с Денисом в ванной, но было непонятно, что именно. Денис перестал плакать. Вода перестала литься. Почему ты не смотришь за братом? Отец стоял на пороге комнаты, за ним стоял молчащий и зарёванный Денис. Я не слышу ответ! Почему ты не смотришь за братом? Я не подумал. Ты никогда не думаешь! Пора бы этим заняться! А теперь идите обедать. Старший брат был снова виноват. Но в чём?
Таких историй в архиве памяти хранилось достаточное количество, чтобы никакой братской любви между ними не было. Лёша уехал в военное училище и с тех пор пути их шли в разных направлениях. Сошлись вот на юбилее в 35 лет. Денис снял дом с баней за городом, куда пригласил мать с Мариной, родителей своей девушки Юли, с которой он был вместе уже восьмой год, своих друзей, и Лёшу с Ирой. Денис уже десятый год жил в Питере. Лёша не понимал до конца, чем же именно занимается младший брат. Отчасти потому, что они так редко общались. Отчасти потому, что Денис так туманно рассказывал. Лёша точно знал только то, что с Юлей они познакомились на работе. Лёша впервые увидел эту Юлю, естественно, впервые увидел родителей Юли. Мать с Мариной он не видел несколько лет, Марине исполнилось недавно 23 года, но она всё так же жила с родителями, а мать всё так же везде ездила только с Мариной. Отец уже давным-давно не покидал пределы города Пензы. Но не было внутри ничего такого, отчего Лёша мог бы сказать, что соскучился по своей семье. 
На юбилее Дениса было много алкоголя. Лёша натапливал баню и мало пил. Но вокруг него градус опьянения стремительно рвался вверх, быстрее, чем температура в бане. А Лёша у нас командир подводной лодки! И Лёша под звон бокалов и в сопровождении удивлённых взглядов уходил топить баню. Пойду ещё дров подкину. Он бросал эту фразу, чтобы откупиться от вопросов, на которые не хотел давать ответы. С каждым выпитым бокалом или рюмкой, разговоры за столом размешивались матом из ртов Дениса и Марины. Лёша в эти моменты чувствовал лёгкое движение кожи на голове, которое в детстве было волной ужаса. И наблюдал за матерью. На её лице ничего не менялось, она просто смотрела на всех с лёгкой улыбкой. У меня дети – матершинники. И смех. Но совсем не тот из детства, а какой-то добрый. И больше ничего. Лёша себе не представлял, что даже в те свои 38 лет на юбилее он может произнести хотя бы одно матерное слово. Хотя он уже долгие годы был в военной системе, где мат был привычным способом изложения мыслей. Мать ослабила хватку или совсем перестала сжимать. Марина открыто курила при матери и щедро материлась. Денис откровенно напивался и не менее щедро матерился. Лёша топил баню и пытался топить воспоминания. Ему казалось, что должна наступить точка кипения, в которой мать встанет и привычным стальным голосом закончит этот балаган. А ну-ка всё! Разошлись! Но никакой точки кипения не наступало, наступало только исступлённое опьянение от юбилея в 35 лет. Лёша отчётливо чувствовал себя чужим, как будто он был абсолютно трезвым в компании изрядно выпивших. Только он тоже был выпившим. Какой-то испанский стыд, не менее. И безмерное удивление от того факта, что он видел свою семью, как совсем незнакомых ему людей. Где его суровая мать? Где тихая и незаметная младшая сестра? Где отец с ремнём? Где брат, который стоял, потупив взгляд? Воспоминания были почему-то реальнее. Реальность была похожа на рассказ о незнакомых людях.
Надя ведь даже не знакома со всей его семьёй, только с Лёшиной матерью. Мать видела Надю всего пару раз, когда они приезжали к ним ненадолго. Надю не оставляли на лето у бабушки. У Нади не было друзей во дворе чужого города. А родного? Лёша попытался вспомнить её друзей или хотя бы подруг. Но настойчиво Надя перед глазами была одна в своей комнате, погружённая чаще всего в телефон. Ведь такого не может быть, что у неё нет друзей? У тебя есть номер кого-то из её друзей. Лёша написал Ире, чтобы попытаться дотянуться до дочки через друзей. До дочки. Может, он и дочкой её не вправе называть? Дома его не бывает, друзей её он не знает. У неё есть парень? Ведь ей уже семнадцать лет, какая-то первая любовь точно должна быть. Погоны на плечах вдруг стали игрушечными, ничтожными, ничего не значащими. У меня когда-то были номера, но сейчас нет. А что? Да ничего. Они всего лишь не знают, где их дочь. Всего лишь не могут даже предположить, что с ней случилось. С шестьдесят первый по шестьдесят пятый раз Лёша даже не подносил телефон к уху, просто держал его на коленях, сбрасывал звонок, когда слышал бездушный незнакомо знакомый голос.
Что он за родитель такой? В окно машины заглядывал без любопытства Мурманск своими фонарями и улицами. Всего лишь очередной военный, возвращающийся поздно домой на служебной машине. Таких военных по всей стране достаточное количество. И почти такое же количество семей, которые ждут в одиночестве возвращения. Он помнил отца, почему-то все воспоминания зимние, когда отец приходил вечером домой, на кухне выдыхал пар ужин, за собой отец заносил мороз, на плечах приносил снег. Вешал тяжёлую чёрную шинель на вешалке в коридоре, улыбался из-под усов, устало снимал свою форму, заходил на кухню. Лёша с братом видели его в коридоре из комнаты и ждали, когда можно будет зайти в кухню, чтобы сесть и поужинать. Но чаще они ужинали без отца. Отец изредка появлялся, когда нужно было проверить уроки. Всё отцу расскажу, вы меня достали! И всегда появлялся после угроз матери. Материализовался после угроз матери.
Теперь отец где-то далеко в Пензе, лежит на диване перед телевизором, закидывая в топку жизни свои высушенные дни. Эти дни сгорали, не треща. Лёша с ним разговаривал несколько раз в году и только в поздравительном формате. Поздравляю, желаю, всего самого, навсегда! Лёша редко спрашивал о том, как у него дела. А что может поменяться у военного пенсионера, который не работает и проводит тёплое время на даче среди грядок и пожилых соседей? Лёша даже какое-то время злился на него за то, что он не пошёл работать. Всех денег не заработать. Была любимая фраза. В то время, как Марине не было и 14 лет. Мать закладывала и перезакладывала золото, чтобы оплатить долги младшего сына, чтобы купить что-то ко дню рождения дочери. Всех денег не заработать, с улыбкой отвечал отец, лёжа на диване, получая военную пенсию, прокуривая стены балкона. Мать стирала себя на бесконечных дежурствах в госпитале, принося домой урезанную зарплату, стараясь через бухгалтерию выбить потерявшиеся пару тысяч рублей. Всех денег не заработать, с улыбкой отвечал отец, отказываясь от денег за починку безнадёжной техники, которую ему приносили соседи с округи, как какому-то шаману или знахарю, потому что руки у него были практически золотыми, изрядно трясущимися в его годы, но золотыми. Мать после дежурства готовила на кухне еду для мужа и дочери, которые не могли без неё даже сходить в магазин и купить продукты. Мать вела списки, вела бюджеты, вела сквозь жизнь свою дочь и мужа, отпустив на волю сыновей. Всех денег не заработать, с улыбкой отвечал отец, когда Лёша у него как-то спросил, почему он после выхода на пенсию не нашёл работу. Ведь можно получать пенсию, которая больше была похожа на среднюю зарплату в Пензе, и получать какой-то довесок от работы, пусть даже каким-нибудь охранником. Я своё здоровье отдал Родине, откуда ж мне его взять на работу? И после этого не было никаких разговоров по этому поводу.
Он тоже станет таким? Никому не нужным, отработанным материалом, с парадной формой в шкафу, звоном медалей на День Военно-морского Флота, не звонящими и не интересующимися его жизнью детьми? Разве все эти лишения стоят того, чтобы остывшей гильзой валяться на пенсии? Лёша впервые подпустил эти неизвестные и сгорбленные мысли. Он же добился многого. И многое ещё было впереди. Он был почти самым молодым командиром атомной подводной лодки. Он быстро добрался до звёзд капитана 1 ранга. Было сложно, но он добрался. В начальстве врагов у него не было, поэтому штабы палки в колёса не ставили, моря и автономки на лето не рисовали. Медали гордо звякали при каждом шаге на парадной форме. Ядерный щит страны. Вот где был Лёша. На самом острие защиты. На самом сложном техническом сооружении в мире, сложнее ничего до сих пор не придумали. За долгие годы службы у него были товарищи по всей стране, почти по всем штабам и дивизиям. Он каждый день с утра до позднего вечера, а то и ночи решает поставленные и возникающие задачи. Любой сложности и с любым грифом секретности. От него каждый день ждут приказов и приказаний. От него ждут взятой ответственности. Лёша весь этот груз командира даже не считал неподъёмным или тяжёлым. Он с лёгкостью решал, приказывал, брал ответственность. Алексей Александрович, на вас ровняется вся дивизия! И не только дивизия, но и подводные силы! Не даром произносил эти слова командующий Подводными Силами. У Лёши в планах было уйти через несколько лет в стены кабинетов. За мохнатой звездой. Ира будет им гордиться. Ведь жена командира! А будет женой адмирала! Родители тоже будут гордиться. Если он об этом им расскажет. Однокурсники и одноклассники будут удивлены. Как этот дрыщ так вырос? Он не станет отработанным материалом. Эта история не про него.
Лёша всегда был бойцом. И всегда остаётся бойцом. Когда он ещё не пошёл в школу, он с родителями был в гостях у каких-то знакомых, которые так и остались в воспоминаниях, их он больше никогда не видел. С этими знакомыми под смех родители курили прямо на кухне. А почему вы тут курите? А ну брысь, иди в комнату, поиграй со Славой! Позади осталась кухня в тумане. Слава собирался на бокс. Хочешь пойти со мной? Не знаю. Лёше хотелось домой, не хотелось ни с кем играть, не хотелось нюхать этот горький дым в кухне, не хотелось идти на какой-то бокс. Мам, пусть Лёша со мной на бокс пойдёт! Точно, пусть сходит! Только там берут с семи лет, поэтому нужно будет сказать, что тебе семь. Лёш, ты понял? Слова из горького тумана звучали странно. Почему он не может сказать, что ему шесть? Ведь так же и есть на самом деле. Лёш, просто скажешь, что тебе семь, а не шесть, в этом нет ничего страшного. Страшным был сам бокс. Стены в раздевалке на этом боксе были зелёного цвета и такими высокими, что потолок сразу нельзя было увидеть. Лёша переоделся и вместе со всеми пошёл в зал. Посередине зала стояла высокая и большая квадратная штука с верёвками между столбов. Лёше раздевалка и зал казались не большими, а невероятно огромными. Это на этой штуке боксёры дерутся? Вставайте на одну линию. Тренер был тоже таким большим, что его головы Лёша не видел. Тебе сколько лет? Почему я должен сказать, что семь? А если тренер узнает правду? Он меня высмеет? Или накажет? Руки вспотели. Мне шесть. И что ты тут делаешь? Ещё слишком мал, иди обратно в раздевалку и домой. Туловище тренера без головы прошло дальше. Лёша вернулся в гости к знакомым родителей, у которых сына звали Слава и он был старше, поэтому занимался боксом. Ну что ты не сказал, что тебе семь? Так трудно было что ли? Слава вместе со своими родителями и прокуренной кухней остался в горьком тумане воспоминаний.
Лёша всегда был бойцом. Но крайне редко дрался. За школу и училище было всего пару драк, да и те только в школе. Первая драка была за то, что одноклассник вытряхнул ручки у него из пенала. После школы Лёша перебросил его через себя и уронил в куртке в какую-то ванну с водой, которая стояла на улице. Одноклассник мокрый ушёл домой. Лёша был счастлив от победы. Вторая драка закончилась менее удачно. Лёша учился в восьмом классе и дружил с одноклассником по имени Илья и ростом в полтора метра. Этот одноклассник как-то умудрился зацепиться словами с мальчишкой из параллельного класса коррекции. Того мальчишку знали все, и знали, что он дурачок, поэтому и учился в классе коррекции. У дурачка было имя, была фамилия, но в памяти они не сохранились. Дурачок забил стрелку. Так было модно называть вызов на бой. Лёша решил выручить своего одноклассника с ростом в полтора метра и сказал ему, что пойдёт за него на эту стрелку. Мероприятие получилось масштабным. В детском садике по соседству с их школой собралась вся параллель, пришёл даже скинхед с белыми шнурками на высоких ботинках, который пару лет, как закончил школу. Всего было человек пятьдесят. Они разбились на группы и громко разговаривали, смеялись, бросали в Лёшу взгляды и пальцы. Такого скопления людей он не ожидал увидеть. Давайте, деритесь уже! Скинхед хотел зрелища. И зрелище это было убогим. Дурачок начал забивать кулаками по голове Лёшу. Лёша закрывал свою голову, никак ему не отвечая. В висок! В висок! В висок! Взгляд у дурачка был каким-то страшным. Он повторял и повторял. В висок! В висок! Лупил со всей силы по голове. В конце концов надавал Лёше прямо по лицу, отчего Лёша упал, дурачок сел на него сверху и продолжал лупить в правую сторону. В висок! В висок! Его стащили и громко зааплодировали, и закричали. Лёша остался лежать на земле. В том же садике, где он скрывался в побеге. Он проиграл мальчишке из класса коррекции. Хуже ничего случиться не могло. Изнутри жгла обида и стыд. Снаружи правую часть лица жёг набухающий синяк. Лёша чувствовал, как бровь наползает сверху на глаз, старательно его закрывая. Давай, вставай. Оказывается, ушли не все. Ему помог встать Саша Ершов из параллельного класса, хотя Лёша с ним никогда не общался. Крутой фингал будет! Лёша пылал от стыда. Класс коррекции! Над ним же все смеются! Теперь смеяться будут над Лёшей. Ещё и с фингалом ходить. И Лёша решил не появляться в школе. С утра он уходил как будто в школу, ждал пока родители уйдут на работу, возвращался домой. Дома читал книжки и смотрел видик. Телефона дома всё равно не было, так что никто бы не смог дозвониться. С одноклассниками он мало общался, так что вряд ли кто-то захочет к нему прийти домой. Но домой пришла его классная. Лёша увидел её в глазок, слушая, как ускоряется в груди сердце. Дома он просидел почти две недели. Классная как-то смогла дотянуться до родителей. Через работу, наверное. Как всегда, получил сполна за самостоятельные каникулы. Но самым страшным было возвращение в школу. Там помнили и знали, что Лёшу побил умственно неполноценный из класса коррекции. И что он может сказать в своё оправдание. Он плохо спал накануне. Что с ним будет? Общаться с ним и так никто не общается. Будут смотреть всё время и улыбаться. Но Лёша совсем не ожидал того, что никто ничего не скажет и не вспомнит. А он сам не вспомнит сквозь годы ни фамилию, ни даже имя того, кто его побил при всех одноклассниках. 
Лёша всегда был бойцом. Именно поэтому он вернёт Надю. Пусть часы показывали уже 22:29, пусть время в мессенджере так и замерло. Он всё равно её найдёт. Он её не оставит. Мать рассказывала, как они однажды шли с маленьким Лёшей по улице. Было лето, жара, солнце радостно било по глазам. Лёша захотел на руки, потому что устал. Но у родителей не было в планах брать его на руки. И вот ты сел прямо на асфальт, начал истошно кричать и реветь, во всю свою маленькую глотку. Мы с отцом стоим на тебя смотрим, а ты орёшь, просто сидишь и орёшь, поэтому мы отвернулись и пошли за угол дома. Ты ещё какое-то время продолжать орать, но потом, когда заметил, что нас нет, что никто на тебя не смотрит, встал, вытер слёзы, вся истерика сразу прошла, и пошёл к нам туда, за угол дома. Мать улыбалась. Ты очень часто капризничал. В автобусе тоже как-то было, когда ехали на бабушкину дачу, в автобусе народу так, что стоя сложно пошевелиться, ты мне всё под руку говоришь: «Хочу к окну! Хочу к окну!», и опять ревёшь. Мать улыбалась. Через какое-то время перестал реветь, а весь автобус на тебя смотрел, как ты слёзы ронял от того, что к окну не посадили. Мать улыбалась. Лёша обязательно найдёт Надю. Он обязательно её вернёт. Он не будет ждать, когда она сама сделает это. Ведь она сбежала. Может, даже из-за него. Может, не сбежала. Может, что-то страшное случилось. Может, не случилось ничего. Но это всё не важно. Он должен её обязательно ввернуть.
С Ирой они встречались уже целый год. Конечно, сложно было назвать это именно так. Потому что обоим за тридцать. Потому что он пропадал на службе. Потому что виделись они несколько раз в месяц. Немногим чаще просто переписывались. Ей было тяжеловато, первый брак вышел огромным комом. Лёша всеми силами старался помочь. Она никогда ему не говорила, что ей тяжело, просто Лёша старался компенсировать своё почти ежедневное отсутствие. Первый раз Надю он увидел на площади, в день города. Подошёл к Ире в парадной форме, нервно придерживая кортик. Привет. Привет. Язык прилип. Это Надя. Привет, Надя. Здравствуйте. Она очень сильно стеснялась, держась за Иру обеими руками. После той встречи Лёша для себя решил, что даст им обеим всё, что только сможет. Он постарается быть отцом, а не отчимом. Постарается принимать в жизни столько участия, чтобы место второго родителя не было пустым.
Неужели не получилось? Неужели он где-то оступился? Он же старался. Служба эгоистична. Служба – жена. Семья на берегу – всего лишь любовница. Жена никуда не отпускает, постоянно что-то подозревая. Любовница хочет, чтобы он ушёл от жены и женился на ней. Он исполняет свой долг, но все мысли заняты другой. Несправедливо. Но он старался. Искренне старался. Пусть они не разговаривали по душам, пусть он знал о каких-то переживаниях Нади только от Иры, но всё же он старался заполнить отцовскую пустоту. Он старался сделать так, чтобы они ни в чём не нуждались. Он старался сделать так, чтобы ссоры не были видны. Он старался сделать так, чтобы взрослые проблемы не касались Нади. Старался. Старался. Старался. А теперь побег? Значит, недостаточно старался. Значит, должен был сделать больше. А может просто избаловал? Может не хватило строгости? Той строгости, которая потопила его детство? Хотя строгость – это всего лишь страх, неуверенность, что иначе никто не послушается. В этом он убедился на службе. Там у него много приёмных детей. Строгость всё равно нужна, но в меру. Но это с пацанами, мужиками нужна строгость. А что делать с семнадцатилетней молчаливой девчонкой? Лёша почувствовал, что все прожитые годы похожи на кучу опавших листьев, которую враз разметал сильный порыв ветра. Уверенность улетала вместе с этими листьями. Звёзды с погон улетали вместе с этими листьями. Будущее улетало вместе с этими листьями. А он вообще к чему идёт? К чему пришёл? Разве он на правильной дороге, если дочь сбежала? Разве он приложил нужное количество сил, если она решила пропасть? Пропасть. Не глагол. Она решила пропасть, потому что отчётливо увидела пропасть. Это в экипаже он мог найти любого заплутавшего контрактника, мичмана или офицера. Достаточно было дать приказ командиру подразделения. Жду к 11 доклад. И всё. Люди находились. В самых неожиданных местах и в самом разном состоянии, но находились. С Надей всё сам. Только старый друг по училищу помогает.
Площадь Пяти Углов встретила непереносимо яркими проблесковыми маячками патрульной машины. Даже небо старалось убежать, чтобы не видеть этих синих вспышек. Николаич был на месте, за рулём своего автомобиля, в неожиданно непривычной гражданской куртке. Саныч, ну здравствуй! Он крепко сжал руку и обнял старого друга. Часы на раскрытой книгой гостиницы показывали 22:29. Наверное, 22. Наверное, 29. Лёша кинул взгляд на часы на телефоне. Точно, 22:29. Нам дали патрульную машину и адрес. Адрес? Лёша чуть не сказал это вслух. Сердце забилось сильнее, засосало под ложечкой. Последнее местоположение абонента на улице Северный проезд дом 16. Вокруг не было людей, кроме старого друга и патруля в патрульной машине. Патруль пристально смотрел на полковника и гражданского. Синий отблеск поливал их лица и одежду. Едем? Полковник и гражданский сели обратно в те машины, на которых подъехали к патрульной машине.
Патрульная машина включила звуковой сигнал и поехала на тот адрес, который дал им оперативный дежурный. Патруль не знал, куда и почему они едут. Патруль как-то скабрезно улыбался, зная, что находится по адресу улица Северный проезд дом 18. Патруль знал, что в двух гражданских машинах едут высшие офицеры из Министерства обороны. Патруль не знал, что их может ожидать на месте, поэтому автоматы не скидывались с плеч. Патруль ловко игнорировал красные сигналы светофоров, в ответ мигая синим светом. Патруль думал, что гражданские могут не поспевать, но они никуда не пропадали ни из одного зеркала патрульной машины. Патруль выполнял поставленную задачу, не обращая внимания на то, успевают за ними или нет, но патруль хотел, чтобы военные от них отстали. Патруль хорошо, даже отлично знал улицы этого города. Не только улицы, но и дворы, подворотни, переулки, тупики, подвалы, заброшенные дома, промзоны. Патруль знал и видел самые тёмные стороны этого города, которые оставались самыми тёмными в самый светлый полярный летний день. Патруль знал, что никогда у них не убавится работы, что люди всегда будут грабить друг друга, убивать, насиловать, предавать. Патруль видел настоящую жизнь каждый день, проживал эту жизнь вместе со всеми. Патруль снисходительно относился к высокому и не самому высокому начальству, считая, что делает за них самую грязную работу. Патруль стёр всю свою впечатлительность, сострадание и переживание об эти патрульные будни, в которых было всё, чем можно описать простую человеческую жизнь. Патруль направлял старую патрульную машину по не менее старому проспекту Ленина, поворачивал направо без поворотника за зданием администрации, карабкался по снежной каше по Карлу Марксу, нарушал правила, поворачивая через двойную сплошную, погребённую под снегом, залезал в узкий Северный проезд. Патруль слушал голос дежурного в рации и скрип ремней автоматов, смотря на две чёрные машины во всех своих зеркалах. Патруль тащил на предгорье Горы Дураков двух офицеров, что-то ищущих в этом ночном городе, да ещё по такому адресу. Патруль досчитал до шестнадцати и остановил патрульную машину, чтобы выйти из неё и невозмутимо закурить, наблюдая выход двух офицеров. Дым с паром вырывался из патруля, убегая вслед за синим всполохами к небу. Патруль ждал.
Лёша вышел из машины. Он знал этот район Мурманска. Над ними высилась Гора Дураков. Если можно было так сказать – высилась. Лично он слышал несколько версий происхождения названия. В этот район пешком нужно преодолеть нескончаемое количество деревянным ступеней. Это номер раз. В этом районе нумерация домов сделана в каком-то хаотичном и абсолютно неподдающемся логике порядке. Это номер два. Этот район настолько высоко, что ветра никогда не стихают, ковыряя сквозняками щели квартир. И номер три. Все эти варианты вполне жизнеспособны. А район он знал по своей молодости.
Форма лейтенанта висела в шкафу, пока Лёша начинал и заканчивал свой первый отпуск. С другом детства долго сидели вдвоём в баре, как раз на Площади Пяти Углов, пили и беспрерывно разговаривали. Слушай, давай с девчонками отдохнём? Ваня был уже хорош. Где ты собираешься девчонок найти? Лёша от него не отставал. Да где-где, понятно где. Ваня достал телефон и что-то пытался достать из телефонной книги или ещё откуда-то. Сейчас как позвоним и найдём всё, что найти надо. В голове стелился туман, застилая время. Алло? А девочек можно? Да вот в ближайшее время. Да. Нет, на вашей. Пожелания? Ваня хитро улыбался и переадресовывал вопрос Лёше бровями. Пожелания? Лёша не мог сообразить, какие от него ждут пожелания. Поэтому молча продолжал следить за Ваней. Только одно пожелание – одну давайте с третьим размером. Да. Через сколько? Хорошо, будем. Собирайся. В глазах Вани горел огонь или огоньки или ещё что-то подобное. Куда? Адрес дали, едем туда. Лёшу сквозь алкоголь накрывало волнение. Руки даже вспотели. В рукава куртки никак не мог попасть, как он куда-то ещё попадёт. Сейчас мы с тобой йу-ху! Ваня был весь на взводе, разве что не подпрыгивал. Он был похож на кота, который только что сходил в туалет и теперь от счастья забегает на потолок. Зима была не снежной, но морозной. Ваня был зимним драконом. Выдыхал пар на пару метров на пару с Лёшей. Лёша следовал за ним. Больше ничего не оставалось, кроме как следовать. Впереди какие-то приключения и неизвестность. Снова руки вспотели. Северный проезд восемнадцать. Ваня сел на пассажирское спереди в такси. Восемнадцать? Ага. Водитель хитро заулыбался. Отдыхать? А то! По Ване всё было понятно. Лёша головокружился на заднем сиденье. А вы адрес этот знаете? Ване хотелось говорить и разговаривать. Кто ж его не знает, известное место. Что ни квартира, то а-пар-та-мен-ты! С чувством лёгкой зависти водитель разложил на слоги. Ехали минут пять всего. Вот заветный подъезд. Водитель остановил машину возле обычной панельной девятиэтажки тёмно-серого цвета. Ваня с Лёшей вышли к подъезду. Руки вспотели ещё сильнее. Головокружение осталось в машине. Алло? Да, мы подъехали. Хорошо. Пошли, нам на пятый этаж. Подъезд встретил мраком. Лампочка горела в районе третьего этажа. Ноги осталось только сломать. Да ладно тебе, Лёх. Ваня с усилием нажал на старую, когда-то оранжевую, теперь чёрно-коричневую кнопку вызова лифта. Двери, скрипя разошлись, но не до конца. Как тут несколько человек могут поместиться? Ваня нажал на оплавленную белую клавишу с покорёженной цифрой «5». Лифт дёрнулся, вроде как замер, пополз наверх. Тросы натянулись и вытянулись. Прикинь, застрянем? Ваня засмеялся. Лёша подумал, что этот лифт даже от смеха может застрять, не то чтобы от лишнего движения или тем более прыжка. Двери неохотно их пропустили на площадку пятого этажа. Практически одновременно из двери квартиры справа вышел парень с девушкой в обнимку. От них пахло алкоголем и платной любовью. Ване с Лёшей нужная квартира была слева. Заходите. Невысокого роста и крепкого телосложения с короткой стрижкой русых волос на голове девушка пропустила их в коридор. Устроит? В коридор вышли две улыбающиеся девушки. Лёша подумал, что они совершенно не похожи. Откуда он мог знать, как они должны выглядеть? Как должна выглядеть платная любовь? По лицам он мог угадать многое. Но не тогда, когда был лейтенантом. Лёша с Ваней продолжали пить, девушки пили с ними. Рассказывали друг другу какую-то откровенную ерунду. Потом сходили по очереди в душ. Ваня остался в комнате, Лёша переместился на кухню, где стоял диван, занимая всю половину кухни. Ну что, давай раздевайся, помучаем тебя немного. Сердце внутри Лёши отчаянно пыталось убежать, набирая скорость. Словно Лёша выжимал газ, когда коробка передач была в нейтральном положении. Не надо. Следующий час он просто разговаривал с ней на кухне под дым сигарет. Она ему рассказала, как переехала в Мурманск. Как развелась сс первым мужем. Как работала в порту на кране. Как пыталась получить высшее образование. Как воспитывает дочь, которой уже десять лет. Как говорит дочери, что у неё ночные смены в порту. Как понимает, что долго не сможет этим заниматься. Как дочь может узнать правду. Как она не хочет ей такой жизни.  Как стало от этой работы безразлично. Как мужчины превратились для неё просто в самцов. Как она не запоминает лица. Как она не смотрит в глаза. Как она забыла, как это – разговаривать на кухне. Аккомпанементом их разговору были стоны и стуки за стеной. Алкоголь уходил из Лёши вместе с дымом из сигарет. Лёша не рассказывал ей ничего. Услышал под конец только один вопрос. А тебе это зачем надо было? Лёша промолчал. Потому что не знал, что ответить. Ваня был довольным и красным. Оторвались как надо! Часы прогоняли ночь. Они вышли из квартиры вдвоём с Ваней. В три часа то ли ночи, то ли утра, по подъезду раздавались с разных этажей хлопки дверей. Подъезд жил этой ночной жизнью. Подъезд стонал и задыхался. Подъезд не спал и всегда ждал. Новых и новых и новых людей. Новые люди заходят и раздеваются. Сплетаются и ударяются с одними и теми же телами. Выпускают на свободу телесный застой. Подъезд всё тот же. Коренастая женщина с короткой стрижкой неизменна. Приезжающие девушки с определенной периодичностью меняют друг друга. Круговорот желания в природе. Человеческие потребности неизменны. Поесть, поспать и переспать. Третье бывает настолько невыносимым, что такие дома, как на улице Северный проезд дом 18 очень востребованы и никогда не спят.
Именно к этому дому привёл сверкающий патруль. Лёша смотрел на смутно знакомые очертания панельной и ничем не выделяющейся девятиэтажки. Неужели Надя может быть как-то причастна к этому блудящему дому? Внутри Лёши пропасть раскрыла свою пасть. Пасть раскрыла пропасть, чтобы он мог пасть и пропасть. Пропала Надя. Она пала? Страх, волнение, огорчение, злость, бессилие, усталость, ненависть, скорбь, отчаяние. Все эти эмоции прыгали в эту пропасть. Чтоб пропасть. Сам виноват. Нужно доводить до конца. Мы её нашли. Написал Ире. Потом стёр. Вдруг он не прав? Лёша не понимал, что он может увидеть на этом Северном проезде. Лучше сначала он дойдёт до конца. Потом уже решит, то именно сказать Ире. Достал телефон и в шестьдесят шестой раз набрал номер. Смотрел прямо в глаза восемнадцатому дому, слушая всё те же слова. Но она где-то здесь. Рядом. По одним и тем же окнам бегал ярко-синий цвет. Патруль стоял немного в отдалении от машины и от Лёши, молча выдыхая из лёгких дым. Лёша чувствовал себя неуютно в этой военной форме, которая цепко держалась за плечи шестью большими звёздами. Володя, его водитель, невидяще смотрел куда-то перед собой и видимо боялся пошевелиться. Что, если Надя лежит где-то в сугробе и её тело остывает, а на голове медленно замерзает открытая рана? Николаич, координаты более точные есть? Только номер дома. Ясно. Начнём тогда с первого подъезда. Лёша отвернулся от восемнадцатого дома, который даже сейчас ухмылялся своей тёмно-серой похотливой улыбкой. Просто по всем квартирам нужно прозвонить. Товарищи патрульные! Два курящих полицейских всего лишь насторожились. Да, да, я с вами разговариваю. Патруль нехотя и вразвалку подошёл к Лёше. Да товарищ полковник. Я буду звонить в квартиры первого подъезда, Сергей Николаевич во второй подъезд, вы возьмите на себя третий. Кого ищем? Лёша задумался. И что им всем говорить в домофон? Здравствуйте, а Нади у вас нет? Случайно семнадцатилетняя девушка к вам не заходила? Ищем пропавшую семнадцатилетнюю девушку, по оперативной информации она находится в одной из квартир этого дома. Николаич выручил. Сделаем. Патруль был похож на братьев из мультика, которые были двумя из ларца. И даже дубинки у них есть, только на поясе. Вот только не нужно выколачивать из людей информацию, как из ковра пыль. Хотелось им сказать в спину.
Первый подъезд приближался к Лёше своей затаившейся серой дверью на магните. Глазами он нашёл небольшую синюю табличку с цифрами квартир. Оставалось только методично перебирать эти цифры, нажимая на кнопки. Совсем, как чётки. Почему он медлит? Почему? Он! Капитан 1 ранга! Командир атомного подводного крейсера! Он принимал и принимает стратегические решения! Он столько видел! Пальцы твёрдо вдавливали цифры. Звёзды твёрдо вдавливали погоны. Ему не двадцать лет, чтобы теряться и не знать, что делать! Алло? Вас беспокоит капитан 1 ранга Золотарёв мы ищем пропавшую девушку семнадцати лет по оперативной информации она находится в этом доме вы что-то знаете об этом? Связь порвалась. Сердце набирало обороты где-то под толстым слоем формы. Становилось жарко. Лёша посмотрел вправо. На одной линии с ним были ещё три тёмные фигуры. По спинам фигур безучастно пробегал вращающийся синий свет. Он снова твёрдо выдавливал цифры. Кто это? Вас беспокоит капитан 1 ранга Золотарёв мы ищем пропавшую девушку семнадцати лет по оперативной информации она находится в этом доме вы что-то знаете об этом? Это у вас шутки такие ночные? Сейчас полицию вызову! И снова связь порвалась. Многие квартиры отвечали тишиной. Хотя многие квартиры выбрасывали из окон свет.
По спине бежали ручьи, по вискам бежали товарные составы, гремя колёсами по рельсам. Лёша в руках держал свою шапку из каракуля с козырьком. Высший офицер военно-морского флота безрезультатно искал дочь. А она была где-то тут. Наааааааааадяаааааааааааааааааааааааааа! Плевать, что подумают. Три тёмных фигуры вроде повернулись на него и его крик. Крик ударился об окна квартир и улетел в молчащее и тёмное небо. Крик потерялся среди звёзд и созвездий. Отчаяние. Он был полон отчаяния. Что с ней произошло? Что с ней происходит? Вдруг она изнасилованная лежит в одной из этих квартир за бетонными стенами, лежит беспомощная и не может ничего сделать. И он не может сделать ничего. Только кричать и вдавливать цифры на домофоне. Где-то на другом побережье залива ждёт Ира, которая сошла уже с ума от беспокойства. Он пообещал найти Надю. Он пообещал найти дочь. А что, если он не сдержит обещание? Вдруг тело Нади уже остывает? Вдруг он ехал слишком долго со своего доклада? Вдруг вообще он слишком долго всегда возвращался со своей службы? Вдруг она тоже кричит, но где-то запертая? Вдруг он найдёт её совершенно бездыханную? Он разве сможет это пережить? Разве сможет смотреть в глаза Ире? Разве сможет выдержать похороны? Разве сможет выдержать звенящую тишину в квартире и пустую комнату в конце коридора? Разве он сможет сохранить брак после всего этого? Разве Ира сможет и дальше жить рядом с ним и с пустотой внутри? Разве он сможет объяснить, почему его приёмная дочь сбежала из дома? Жизнь уже точно не будет прежней. У него есть всегда вариант для спасения – сбежать на службу. Даже сбежать в службу. Нырнуть под воду. И пусть метели воют где-то над ним. Ему всю оставшуюся жизнь с этим жить и нести в памяти. Сможет? В прочном корпусе точно сможет. А после? После что-то со всем этим сделает время. Время всё залечит и вылечит. Рубцы останутся. Ну и пусть. Важно, чтобы не забыть. Как потерял. Как не нашёл. Как обещал. Как не сдержал. Как допустил. Как убегал. Как не догнал.
Лёша!
Имя пощёчиной ударилось в Лёшу. Такой пощёчиной, когда он пьяным лейтенантом вернулся под утро домой. Пощёчиной, возвращающей трезвость.
Лёша!
Это была Надя. Она вырвалась из третьего подъезда. Лёша не мог пошевелиться. Все набежавшие размышления резко смылись. Будто дворниками на машине. Она жива. Надя шла к нему быстрым шагом. Куртка была расстёгнута. Волосы были растрёпаны. С ней что-то было? Она всё-таки? Кулаки сжались. Челюсти сжались. Зубы выдавливали друг друга. Рука непроизвольно тянулась на исходную позицию для взмаха. Лицо горело и плавило морозный воздух. Что он хочет сделать? Он в её возрасте точно был взрослее. Семнадцать лет он встречал на втором курсе военного училища. А что она делает в свои семнадцать лет? Она просто беспечно проводит время, не думает о родителях, не думает о том, что они могут переживать и переживают. Она не думает ни о чём! Никакой ответственности! Что же это за поколение такое? Им всем ничего не надо, кроме своих телефонов, социальных сетей и до кучи игр! И ведь через год совершеннолетие! И ведь ей рожать своих детей! Чему она сможет научить? И как можно без строгости? Как? Они же не понимают нормального человеческого языка! Если говорить с ними, как со взрослыми, то им всё кажется шуточками! Подумаешь, несколько часов телефон недоступен! Подумаешь, приёмный отец в ночи приехал искать! Подумаешь, они переживают! Серьёзности у нынешнего поколения нет никакой. Всегда одно и тоже – ой, ну и что такого? Ещё и про права свои обязательно скажут. Типа, у них есть право на свою личную жизнь, которую они как хотят, так и живут! И когда такое стало нормой? Какая ещё личная жизнь в семнадцать лет? Личная жизнь – это когда за спиной институт, а впереди семья с детьми. А они уже с десяти лет могут говорить про свою личную жизнь. У него даже мнения никто в детстве не спрашивал, просто говорили, что нужно делать, и он делал. А теперь старался сделать так, чтобы у Нади было другое детство, и что в итоге? Полная расслабленность и освобождение от ответственности. И авторитетов нет никаких! Взрослые для них не авторитет! Учителя для них не авторитет! А какой-нибудь дерзкий одноклассник с речами про личную жизнь и права – вот это авторитет! Пороть будешь – посадят. Подзатыльник дашь – лишат родительских прав. А что им будет за то, что из дома сбежали? За то, что нет уважения ко взрослым? За то, что изматывают нервы? За то, что от переживаний последние волосы выпадают? Что-то с этим миром не так.
А почему ты тогда сбежал?
Вопрос второй пощёчиной прилетел изнутри.
Надя всё ещё шла навстречу к Лёше.
Кулаки распались. Зубы отстали друг от друга. Злость превратилась в пепел.
Почему? Ты? Тогда? Сбежал?
Никакой замах не нужен. Никакой удар не нужен. Что он хотел сделать? Ударить и накричать? Может, тогда проще было бы вообще не искать? Прошлое довлеет. Вся эта суровость – лишь попытка подчинить. Потому что за суровостью прячется страх. И Лёше было страшно. Пусть на его плечах погоны капитана 1 ранга. Пусть за его плечами тысячи и тысячи морских миль под водой. Пусть на его груди государственные награды. Пусть. Что это всё значит хотя бы для одной девочки семнадцати лет? Что ей от этого? Это просто ему страшно. От того, что со всем своим суровым и мужественным багажом он не знает простых вещей. Простых ответов на простые вопросы.
Что нужно девочке семнадцати лет, чтобы она не сбегала из дома?
Вот он простой вопрос. От которого страшно так, как на глубине в 250 метров с заглохшим реактором не страшно. И это он сбегает из дома от совершенно простых, но таких страшных вопросов. Сбежала не Надя. Он сбежал в свой прочный корпус, улыбаясь в нём при взгляде на фотографию. Это он сбежал от ответственности за ответы на все простые вопросы. Это он должен был научить её тому, как видят взрослые этот мир. Взрослым всегда страшно. Особенно страшно за детей. Но об этом не принято говорить вслух. Об этом не принято рассуждать. Вообще признавать страх не принято. Иначе, какой ты взрослый, если чего-то боишься? Поэтому все и бегут друг от друга. Дети бегут от родителей. Родители бегут от детей. Каждый по очереди и по-своему. И каждому страшно. Тоже по-своему. И поговорить тоже страшно. Не страшно только кричать и обвинять.
Лёша почувствовал, что этот день сегодня его добил. 22:47. Всего лишь. Эти почти два часа его жизни с момента выхода из штаба флота растянулись на годы. И прибили своим весом так, что вдохнуть сложно. Словно упал плашмя и лёгкие прилипли, не давая полноценно вдохнуть. Нужно вставать. День всё равно станет вчерашним, как ни крути. Надя останется в настоящем и будущем. Их отношения будут там же. Поэтому день пусть идёт прочь.
Лёша обнял почти подбежавшую Надю. Дочь. Волосы запутались в звёздах на погонах. Мысли запутались в звёздах на ночном небе. Слёзы набежали совершенно бессовестные.

#17

Под ногами снег этот, прям вообще, ноги тонут, идти так тяжело. Иногда не снег, а каша с водой, тогда ещё сложнее. Кашу овсяную, тем более на воде, никогда не любила. Да и никакую кашу не любила и не любит. И не полюбит, потому что все противные какие-то. Завтрак тоже противный, никогда не хочется с утра есть. Как можно есть, когда только проснёшься? Вообще не понятно. Мама всё время пытается заставить. Будешь кушать? А сейчас будешь? Ты позавтракала? Прям закидывает всеми этими вопросами. Нет, мам, я не хочу завтракать, можно было бы за столько лет и запомнить, не спрашивать прям каждый раз. С утра даже разговаривать не очень хочется, потому что спать ещё охота, а не на вопросы отвечать или разговаривать. Мама прям любит конечно. А в школе? Тоже отвечать неохота, к доске вызывают, а внутри всё какое-то горячее становится и сказать что-то так трудно, что вообще. Зачем придумали все эти доски и ответы возле них? Ведь всё можно написать и всё. Зачем куда-то выходить? Вон эту школу видно, окнами своими таращится. Что смотрим? Сегодня хоть уроков было не так много, учителя все заболели, сидели за партами и ничего не делали, вот скукота. Хорошо, что отпустили, можно раньше будет уехать в Мурманск. Настя ждёт уже, отвечала только долго, а так ждёт. Только снег этот под ногами, а до автобуса ещё целых двадцать минут, но идти недолго, нужно будет стоять на этой остановке, прям посреди мороза этого. Вот в Мурманске не так, там быстро ждёшь, но там и город же настоящий, а не крохотный, как здесь. Этот город даже не город, а посёлок скорее. На географии же проходили, вспомнить никак не получается, всё прям помнить невозможно. Мороз так больно кусается, вечно после него кожа какая-то красная и шершавая. Поэтому так не нравится выходит на улицу, да и где в этом Гаджиево улицы? Улиц и нет, просто номера домов, ни один не повторяется. Названия улиц есть, но никто не помнит этих названий, даже мама с Лёшей не помнят, однозначно. Почему вот просто было не оставить тогда одни цифры на стенках домов? Улицы зачем-то всё равно написали, странные конечно. Лёша рассказывал, что раньше в этот Гаджиево нельзя было по дороге приехать, только на катере по морю. Вот жесть! Прям полнейшая! Сейчас хоть дороги есть, вырваться можно, хотя бы в Мурманск. После школы тоже надо вырываться обязательно, а ведь совсем скоро, полгода осталось. После школы в Питер учиться, уже совсем большой город, туда много кто уезжает. После школы тут друзей совсем не останется, все в разные стороны разъедутся, много кто в Мурманск уедет. Настя даже раньше уехала, после девятого класса, и учиться там же в Мурманске будет. Зато никаких автобусов до цивилизации ждать не надо, и улицы не такие унылые вместе с домами. Вот почему Лёша так не смог? Потому что подводных лодок в Мурманске нет, работать там негде, вот почему. Мама подумала, что к мальчику в Мурманск, но почему так далеко тогда? Мама прям смешная иногда. Просто к Насте захотелось, туда, где что-то большое и новое, а не эти пятиэтажки хмурые и осколок залива где-то между ними. Хотя здесь даже фильм про подводников снимали, Лёша рассказывал. Как вообще догадались сюда ехать снимать? Можно же сейчас просто графикой нарисовать и всё, а дома какие-нибудь похожие и поближе найти. Что в этих домах особенного? Да прям совсем ничего от слова совсем. Иногда даже в окно неохота смотреть, потому что сразу чувствуется кожей холод на улице. Вообще всегда бы сидела дома и не выходила бы. Вот можно было бы телепортироваться, ну или под землёй, как на метро, прям до Мурманска. Нет ведь, обязательно по улице шлёпать и на остановке стоять. Даже летом не всегда хочется выходить на улицу. Несколько лет назад, почти целую вечность назад, летом снег выпал. Это было просто невообразимо! Снег в июле! Лёша почему-то смеялся и пел какую-то древнюю песню про какой-то пух и жару в июле. При чём тогда она была? Мама тоже смеялась. Но ничего не рассказали, просто посмеялись и всё. Ну и ладно. Вот и как можно выходить на улицу, когда летом снег идёт? Зимой он тоже идёт. Весной заметает и переметает. Осенью тоже рано выпадает. Кто вообще придумал всю эту погоду на Крайнем Севере? Спасибо большое. Хорошо, что кто-то придумал наушники и их можно не снимать, слушать музыку постоянно. Ну только иногда заряжать надо, а так только во сне не слушать, иначе было бы совсем тяжко смотреть на эту погоду, эти улицы, да ещё и слышать весь этот город, который даже не город. А так даже не слышно шагов по снегу, просто идти тяжело. Хотя с музыкой не так тяжело, как без неё, с музыкой как-то всё полегче становится. Егор скинул какую-то новую группу, немного она пожила в ушах, какая-то слишком странная и непонятная, пришлось переключить. Егору просто ответила – норм. Этого будет достаточно, только бы не закидывал ещё какой-нибудь музыкой, а то поделится ерундой какой-нибудь и как потом отвертеться? Хотя сам Егор не такой странный, как его музыка, учится почти на отлично, много чего знает. Лёша тоже много чего знает, но он так редко дома бывает, что иногда про него можно и забыть. А Егор на парте сзади сидит. За партой, точнее. Это он как-то поправил то ли на переменке, то ли когда домой шли. Ну и ладно, какая разница, на или за? З – зануда. Постоянно ей что-то рассказывает, постоянно за ней смотрит, прям преследователь. Влюбился что ль? Он тоже хочет уехать из Гаджиево, тоже хочет в Питер, но родители его могут в Мурманск только отправить, до Питера слишком далеко. А до Мурманска то ль близко? Вечно автобус ждать и потом на этом автобусе целую вечность тащиться вдоль залива по этим сопкам! Вокруг Гаджиево тоже одни сопки, везде тут одни сопки. Это потому, что когда ледник сходил, то распахал весь Кольский полуостров. Егор рассказывал, пока шли домой. Ну иногда прям бесит занудством! Зачем было рассказывать про эти сопки и ледник? Скоро будет учёба в Питере, весь этот Север останется тут, дальше с ней не уедет. Главное сегодня на автобусе уехать. В животе как-то пусто, завтрака же никакого не было, пора и хоть что-то съесть. Ларёк есть один с шавермой, надо перекусить, по времени к автобусу ещё успевает. Все дороги были в снегу, дорога к шаверме тоже была в снегу, и обратно дорога тоже будет в снегу. Как-то просила Егора на руках понести, он нёс, но недолго, устал, хотя было прикольно над этим снегом парить и не чувствовать его под ногами. Сейчас Егор уже дома, в бассейн нужно было собираться. А мама думает, что в Мурманске мальчик! А мальчик вон, в доме под номером 130 живёт, в бассейн сейчас собирается. Возле ларька с шавермой тоже был снег, но не было людей, вкусный запах манил к себе. Никогда не получалось съесть её целиком, всегда оставалась половина, но сегодня съела почти всю, прям проголодалась. Такое редко случалось к обеду, очень редко, обычно дотягивала до часов трёх, а сегодня даже рано как-то. К Насте приедет как раз часам к трём, наверное, может погуляют, может гулять не будут, ещё ничего не планировали. По Мурманску интересно гулять, но недолго и не зимой, в этот раз она гулять скорее не готова. Да, однозначно не готова, можно куда-то доехать на троллейбусе. В Мурманске, кстати, самые северные троллейбусы в мире, знала? Нет, Егор, не знала. Зануда. Но зато интересный зануда, лучше уж пускай так, всё время что-то говорит, что-то рассказывает. Он как-то повстречал в Мурманске и провожал до дома, не отходил ни на минуту, пришлось даже на видео снять. Мама тогда посмеялась и написала, что он зато её охраняет. Ах вот почему она подумала, что мальчик в Мурманске! Ну точно же, на видео тогда видно было, что в Мурманске на улице стоят. Сегодня только никуда не провожает из-за бассейна, а так бы мама почти была права. Автобус уже стоял возле остановки, внутрь неспеша забирались люди. Как будто автобус их съедал, по одному, неспеша. Место было возле окна, кто-то его уже занял, придётся попросить, хотя так не нравится что-то говорить незнакомым людям. Странно, но место уступил этот парень, по ошибке сел, не посмотрел на номер места на билете, зато теперь у окна, ни на кого смотреть не нужно, в музыку поглубже и совсем скоро Мурманск. Автобус захлопнул двери, внутри было совсем мало людей, не так уж много и поел. А шаверма была достаточно сытной, до ночи хватит. За спиной осталась школа, Егор, мама на работе, пустая квартира, Лёша где-то тоже был на работе. Просто так никогда нельзя было выехать из Гаджиево, обязательно нужно всегда показывать паспорт с пропиской. Без родителей выехать нельзя, пока паспорт не выдали, впервые в Мурманск самостоятельно год назад получилось поехать. Мама собирала так, будто в отпуск какой-то, с вещами и наставлениями. С чужими не разговаривай, в неизвестные места не заходи, в тёмные дворы не сворачивай. Мам, серьёзно? Не тринадцать же лет, чтобы про каких-то незнакомцев рассказывать. Прям даже не смешно. Мурманск тогда показался просто нереально огромным, ещё бы, после такой деревушки потерянной. Теперь он не такой огромный, но всё же большой, с разными улицами и разными домами, с неизвестными людьми и машинами, рогатыми троллейбусами и безрогими автобусами. Всегда в автобусе нравилось сидеть у окна, прислониться к нему лбом, как будто не в автобусе едешь, а где-то снаружи, где нет никого, в ушах играет музыка, мысли какие-то ненавязчивые крутятся. На КПП из города всегда какие-то суровые дядьки в чёрной форме заходят, очень редко улыбаются, никогда не разговаривают. Ваши документы. Спасибо. Хорошей дороги. Вот и все слова, которые из них могут выпасть, да и то случайно. И кто-то из этих дядек служит в экипаже у Лёши, которым он командует. Интересно, что бы сказал кто-то из этих дядек, если бы узнал, кто перед ними сидит в автобусе? Только один раз была на подводной лодке, экскурсию проводил сам Лёша, где-то пару лет назад, когда вернулся из своего плавания. Его дома не было больше двух месяцев, много людей их встречали на причале с шариками и детьми, там и они с мамой были, мама улыбалась и была счастливой, болтала с какими-то незнакомыми тётками. Потом они по вертикальной лестнице спускались вниз, там стоял какой-то странный стальной запах, лампы светили белым светом, всё такое низкое и узкое, какие-то бесконечные провода и сверху, и сбоку, металлический пол с линолеумом зелёного цвета. Прям жуть какая-то! Было немного страшновато, на улице только свободно можно было вдохнуть, никакой потолок не придавливал. Лёша тогда и каюту свою показал, и торпеды с ракетами, и даже реактор, от всего этого было страшновато, хорошо, что больше не водил на экскурсии. Дядька на КПП никого в автобусе не узнал, отпустил автобус на волю, за автобусом закрылся шлагбаум, а после шлагбаума побежал автобус по узкой и одинокой дороге, мимо сплошных сопок и озёр. Мама с Лёшей иногда ходили по этим сопкам за ягодами и грибами, как там вообще ходить можно? Только один раз ходила, в самом детстве, ноги тонули в этом мхе, идти прям невозможно было, как и по снегу, Лёша потом на плечах нёс, поход в целом не понравился. Черника в банках нравится, но походы однозначно того не стоят, можно и потерпеть, ничего страшного не случится. Сейчас все сопки белые, все озёра белые, редкие ветки из-под снега выглядывают. Как деревья все эти зимы переживают? Как они потом летом растут с зелёными листочками? В автобусе было тепло, не жарко, но на улице было отвратительно холодно, скорее бы мимо всей этой зимы так на автобусе проехать, пусть будет дождливая весна с таким же дождливым летом, только не мороз со снегом. Телефон подкидывал в наушники музыку, открывал страницы за страницами социальных сетей. Лента из видеороликов листалась бесконечно, только пальцем вверх успевай сдвигать. Самые любимые ролики со смешными животными, их можно всегда досмотреть до конца, хоть настроение улучшает, потому что сегодня снег и мороз, да ещё эта предварительная контрольная дурацкая. Бывает иногда, что совсем и ни с кем не хочется разговаривать, вот и сегодня так, с Настей можно будет поделиться, а может и пройдёт в автобусе. Никогда не нравились эти выходы к доске, где нужно было что-то писать, а тем более говорить, так разнервничалась, что все мысли в голове перепутались, ответы на вопросы тоже перепутались, ничего толком не ответила. Но ведь готовилась! Прям жестокая несправедливость! У Егора всегда получается отвечать у доски, и почерк у него красивый, понятный, рассказывает всё тоже понятно. Сильно переживаешь? Сообщение ударилось в экран. И как он догадался? Да не. Сильно, конечно, нужно будет пересдать и подготовиться к этой контрольной, тройки нужно исправлять, чтобы не дошли они до оценок в аттестат, вот Егор и поможет. Представляешь, мы несколько дней не увидимся, потому что я завтра тоже уеду с родителями. Егор, это прям смешно! Это же всего несколько дней. Целых несколько дней! Я пошёл в бассейн. Иди уже. Дорога извивалась червяком среди сопок, эти сопки были абсолютно безжизненными, только несколько закрытых городков друг рядом с другом. Как люди забрались так далеко жить? Почему остались тут жить? Лёша рассказывал, что сюда люди приехали, чтобы защищать и охранять самые северные рубежи. Вот прям так и рассказывал. Люди сюда приехали, чтобы потом уехать, вот почему. Незамерзающее море темнело и рябило в заливах, будто ветер дул, чтобы остудить, из этого тёмного моря торчат обломки кораблей, торчат уже несколько десятков лет, с самой Великой Отечественной, тоже Лёша рассказывал. Вообще Лёша много чего рассказывал, когда бывал дома, хоть и случалось это редко. Становилось окончательно хорошо и спокойно, когда он снимал свою чёрную, как это незамерзающее море, форму, вешал её в коридоре, и просто находился где-то в квартире. Трудно было побороть страх с ним разговаривать, заговаривать, такой высокий, лысый и суровый, много всего знает, а спросить что-то страшно. Отца так и не увидела настоящего, мама рассказала, что он погиб, разбился на машине. А Лёша может быть отцом? Всё же уже целых семнадцать лет, совсем скоро институт, уже и не сможет его так называть. Хотя и Лёша называет всегда по имени, только в телефоне по-другому записал, сама видела. Наконец-то батя нормальный. Написала однокласснику спустя год, как они с мамой переехали к Лёше, потому что до этого было пусто в квартире, только один какой-то странный дядька был недолго, называл её Надюшенька, доченька. Вот это было прям странно! Продержался он рядом совсем недолго, что-то около года, ну и ушёл обратно к себе, видимо. Или уехал прям по этой извивающейся дороге, прям сквозь эти серые сопки, прям мимо этого чёрного моря. Через полгода тоже по этой дороге поедет к вокзалу, откуда тронется поезд с запахами еды, привезёт в незнакомый огромный город, где ждёт институт, новые предметы, новые друзья, новая жизнь. Так странно знать, что останется где-то совсем далеко позади дом, сопки, мороз, Гаджиево и даже Мурманск, даже немного присутствует страх. Только немного привыкла к дому и Лёше, придётся расставаться, но приезжать и навещать будет, просто редко, прям как в Лёшиных плаваниях. Палец машинально листает вверх ролик за роликом, ролик за роликом, бесконечная кинолента. Автобус уткнулся в шлагбаум ещё одного КПП, на котором в автобус зашла женщина в форме, но не чёрной, а зелёной, с улыбкой на лице и добродушным взглядом. Здравствуйте. Ваши документы. Хорошей дороги. Слова всё такие же, как у серьёзных военных дядек. Проверки и городки остались окончательно за спиной, следующая остановка – Мурманск. Хотя нет, остановятся возле этого ещё нового города, который построили на голых сопках. Лёша рассказывал, что раньше ничего не было, кроме небольшого рыбацкого посёлка под названием Белокаменка, а теперь вместо него огромный город нефтяников. Не до конца понятно, что они в этом городе делают, но, скорее всего, какие-то дела, связанные с добычей. Нравилось смотреть в окно на странный новый город, который состоит из бесконечного количества сине-белых построек, снующих одинаковых людей в рабочей одежде, нависших кранов над этими постройками и людьми, огромными грузовиками, въезжающих и выезжающих без передышки. Откуда в этом новом городе появились все его жители? Откуда приехали? Или привезли? Иногда садились в автобус какие-то странные смуглые с бородами дядьки и разговаривали на совсем непонятном языке. В Питере тоже будет странной и чужой, но только первое время, потом привыкнет, и привыкнут, так всегда на новом месте. Музыка вместе с автобусом укачивала, за окном всё было давно известно и не манило взгляд, ролики не кончались и всегда оставались под рукой, поэтому сделала погромче, экран выключила, представила, что едет туда, где тепло, к бабушке с дедушкой, хотя дедушки уже нет, как год, у них в Подмосковье тепло, даже жарко, солнце никуда не прячется, греет, что есть сил, рядом все братья и сёстры, их так много, что бабушку путают с многодетной матерью, хотя она многовнучная бабушка, дедушка всегда собирал их всех и рассказывал истории, играл и пел под гитару, придумывал игры для них всегда разные, теперь вместо него только бабушка, но она не поёт под гитару, только много готовит и рассказывает истории, и как-то немного печально смотрит на них, и там нет морозов, нет снега, только зелёная трава, большие деревья и солнце. За автобусом бежали сопки, за автобусом бежал залив, но никто из них не мог догнать, дорога бежала прочь от автобуса, автобус бежал прочь из маленьких закрытых городов. Сны никогда не снятся в автобусе, просто время резко куда-то пропадает. Раз, и уже на мосту через Кольский залив, в двух минутах от большого города. Кстати, самый большой в мире город за Полярным кругом. Спасибо, Егор. Музыка в ушах убежала далеко в плейлисте, автобус убежал далеко от дома, батарея показала, что скоро разрядится, рюкзак показал, что внутри него нет никаких проводов, ни зарядного устройства, ни аккумулятора, поворот оказался неожиданным, посмотрела ещё раз адрес, где живёт Настя, потому что в памяти он не отложился. Под мостом спокойно лежала всё та же чёрная вода залива. Вот интересно, насколько холодно в этой воде, если на улице снег и такие морозы? Даже представлять было холодно, скулы немного от представления свело, так сводит, когда вспоминается лимон, и рот наполняется слюной. Не могла точно вспомнить для чего, но кто-то советовал, чтобы слюна во рту появилась нужно всего-то начать вспоминать лимон. Прям волшебство какое-то, рот и правда наполнялся слюной! Хотя перед выездом была шаверма, голод был так же позади, как и Гаджиево с домом. Кстати, в Питере называют шаверма, а в Москве – шаурмой, слышала? Нет, но спасибо, Егор. А ещё парадная против подъезда, поребрик против бордюра. Да ты прям ходячая википедия! Когда будет учиться в Питере, то слова эти тоже придётся употреблять, иначе не поймут, не примут за свою? А учиться будет долго, потому что будет поступать в медицинский на стоматолога, там учатся больше пяти лет. Когда учёба подойдёт к концу, куда дальше? Обратно в Гаджиево не очень и хотелось, как обратно вообще на Север не очень хотелось, холода и морозы пусть будут, но редко. Мурманск встретил своими серыми высокими девятиэтажками и широкими дорогами с троллейбусами и автобусами, машины были и в Гаджиево. Дома такие непривычные, там так много людей, наверное, один район Мурманска вмещает в себя столько же людей, как весь Гаджиево, всегда удивлялась, когда приезжала сюда. Прям северные серые небоскрёбы! Залив где-то под ногами Мурманска, как длинная и широкая лужа, никогда не замерзает и таинственно чернеет, приводя в порт корабли. Как-то Лёша спрашивал, наверное, в девятом классе, хочет ли в военное училище, сразу был категорический отрицательный ответ. Как он себе это представлял? Женская чёрная форма, суровый взгляд, военная карьера, обязательно до большого командира. А командовать кем? Тоже на корабле или подводной лодке? Нет, туда женщин не берут, женщина на корабле к беде, Лёша улыбался, как-то не справедливо, так и к чёрным котам и кошкам относятся несправедливо, пинают их, гоняют, отгоняют, прогоняют, бьют. Хотя за что? Просто за то, что они родились полностью чёрными, только за них это решила природа в генах, они не строили коварные планы, чтобы переходить дорогу и приносить беды. Но всё равно носить погоны на плечах совершенно не хотелось, пропадать на службе и видеть только военных не хотелось, ходить строем и подчиняться распорядку дня не хотелось, кричать на парадах песни и протяжные ураааааааааааа не хотелось. Вот стоматолог совершенно другое дело, только пришлось с десятого класса бесконечно заниматься по биологии и химии, брать дополнительные уроки, заниматься с репетиторами, утром и днём в школе, вечером дома, но всё это того стоит, знания просто так не даются, нужно потрудиться, чтобы их получить, Питер того стоит. В Мурманске интересно, есть много всего неизвестного, есть вот этот широкий проспект, по которому в большой город съезжаются из маленьких городов, по которому и сейчас автобус пробирался мимо светофоров и машин к автовокзалу в центре. В Мурманске центр большой, состоит из целой площади Пяти Углов, в Гаджиево площадь только перед Домом офицеров флота, на котором проходят парады, да прямоугольный пруд с хилым фонтанчиком посередине. Вот в Питере прям фонтаны, так фонтаны, бьют в разные стороны огромными струями, чего стоит только парк где-то возле Питера, с похожим названием, типа Питерграф или что-то такое, там миллионы фонтанов, прошедшим летом с мамой там гуляли, пока Лёша был в очередной раз под водой. Вот там, да, фонтаны настоящие, с целыми скульптурами, а в Гаджиево просто какая-то геометрическая конструкция из каких-то металлический прутьев и непонятные то ли чучела, то ли пенопластовые фигуры лебедей бестолково плавают вокруг. И люди на праздники подражают этим лебедям, ходят вокруг пруда прогулочным шагом, под руку, потому что ходить и гулять больше негде особо, только если из одного конца города в другой, от одного КПП до другого, где суровые дядьки в форме не дают просто так пройти, за одним КПП дорога в большой город, за другим КПП дорога под воду. Дорога в большой город довела автобус до автовокзала, заставив всех выйти на конечной остановке, разбрестись в разные стороны и раствориться в большом городе. Нужно было ещё немного проехать, чтобы добраться до Насти, на городском автобусе или пешком, телефон показывал всего один процент зарядки, никакой вариант пешком не нужно даже рассматривать, нужно рассматривать нужный номер автобуса на остановке на площади Пяти Углов. Мороз в Мурманске был или казался не таким кусачим, как в Гаджиево, идти было не так противно, но всё равно неохота, побыстрее бы уже добраться до квартиры, телефон зарядить, отряхнуться от этого холода. Под ногами снова снег, скрип прям в мозг забирается, светофор долго не пускал, светил невыносимо красным, люди совершенно незнакомые, все мимо и мимо, никто не здоровается, а в Гаджиево невозможно вот так просто выйти на улицу и совершенно ни с кем не поздороваться, всегда найдётся парочку знакомых человек, это прям минимум. На остановке тоже совершенно незнакомые люди, номера на автобусах и троллейбусах тоже незнакомые и непривычные, потому что состоят только из двух цифр или одной, а не трёх. Куда-то все едут прямо среди рабочего дня, у каждого что ль какие-то дела? Ведь рабочий день, дети учатся, взрослые работают, Гаджиево даже замирает, на улицах практически никого не бывает в рабочие часы, как-то видела и удивилась опустевшему городу, а в Мурманске никто не замирает. Автобус с таким же номером, как и дом, в котором живёт Настя, и совсем скоро, следующей зимой столько же исполнится лет. Ведь и правда, совсем скоро наступит совершеннолетие, неожиданное и неизведанное, непонятное и интригующее. Что происходит в восемнадцать лет? Что-то должно произойти, прям невероятно хорошее, уже в институте, уже в другом городе, и с другими новыми друзьями. С Настей они дружат с первого класса, она только в восьмом классе уехала, но всё равно общаться продолжают, только в Гаджиево она уже приехать не может, приходится приезжать только к ней в Мурманск, но это однозначно лучше, чем зависать в маленьком городке-посёлке. Только вот в Питер придётся переезжать без мамы и Лёши, они же никуда не поедут, останутся здесь, потому что Лёша не сможет из-за службы. Он постоянно там пропадает, дома его почти не видно, иногда хочется что-то спросить или узнать, но вместо этого приходится лезть в интернет. Наверное, поэтому нравится Егор, ведь он тоже много чего знает, постоянно рассказывает, парень должен быть умным однозначно, у мамы есть умный Лёша, вот только Егор не на всю жизнь. Егор давно предложил встречаться, не стала отказываться, но на новогодних праздниках он прям странную речь выдал, что типа соскучился за четыре дня, пока они не виделись. Это прям странно и смешно, ведь всего же четыре дня! Лёша таких слов не говорит даже когда возвращается после долгих плаваний, только мама говорит о том, что соскучилась, он просто долго обнимает их вместе, когда заходит в квартиру. Остановка у кинотеатра «Мурманск» встретила на выходе из раскрывшихся дверей, снова на мороз после недолго автобусного тепла, снова по снегу, остаётся идти совсем ничего, снова светофор тормозит своим красным светом, снова нужно будет лицо помазать кремом, ветер исщипал всё кожу. Крем хоть в рюкзаке с собой? На ходу так неохота рыться, лучше у Насти посмотреть, ну или у неё взять, уж крем точно дома будет. Батарея показывает всё тот же один процент, телефон холодный, потому что в кармане куртки лежит, экран гаснет и уже не включается, всё же разрядился, музыка становится недоступной. Остаётся подняться немного в горку, уже виден этот серый длинный дом из девяти этаже, хотя их несколько, на первом белеет цифра 2, точно не сюда, на этом же длинном доме видна цифра 4, длинный дом заканчивается цифрой 6. Целый вроде дом, а состоит из целых трёх домов, у Насти цифра 18 на доме, но может и не конкретно на её. В животе как-то странно забурлило, хотя есть не хочется, ела же перед автобусом, с Настей что-нибудь нужно будет заказать, ну или в магазин сходить и купить поесть. Мимо прошёл ещё один длинный дом с тремя цифрами, который закончился на цифре 12, следующий начинался с цифры 14 и точно уже был Настин, память подсказывала, что это именно он. Живот начал неожиданно крутить, даже в ногу стрельнуло, нужно просто уже добраться до квартиры. Какой номер, кстати? Память молчала, телефон выключился, живот ворчал и перетягивал всё внимание. Какой же номер? Живот этот вообще прям не вовремя, даже стало жарко от этого, куртку расстегнула немного. Квартира под номером 95! Холод немного остудил жар под курткой, но тянуло в животе достаточно сильно. Домофон звонил недолго, Настя даже не спросила, просто открыла дверь, подъезд встретил теплом и каким-то старым кислым запахом. В ушах зашумело, живот крутило мясорубкой, перекручивая всё внутри, жар распирал изнутри, куртку настежь. Старая и оплавившаяся кнопка лифта еле горела, в Гаджиево практически нет лифтов, у Егора в доме есть, да ещё один есть одинокий дом с одним подъездом, там тоже лифт, ездила всего несколько раз, домой всегда пешком на третий этаж. Шумел то ли лифт, то ли просто в голове так шумело, в животе появились ножи, резали и резали, просто остаться прям тут на первом этаже, лечь и переждать. Двери беззвучно открыли тёмные и узкие стены, кнопки грязно-белые, некоторые подпаленные и бело-чёрные, цифру 6 не сразу увидела, с силой нажала. В уши застучал пульс, голова стала кружиться6 упала спиной стенку, главное не упасть на пол. Вдох-выдох, поглубже, чтобы голова не так кружилась, в животе государственный переворот, словно кто-то рвётся наружу, разрывая внутренности. Лифт так медленно едет, так в нём узко и низко, совсем, как у Лёши н работе, только не торчат провода, только нет этого света длинных ламп, да и Лёши рядом нет, он бы помог точно, мамы тоже нет, никому из них не позвонить, вообще никому не позвонить, а в лифтах не ловит связь, как в подводной лодке, пробовала как-то несколько раз, когда ездила, лишь бы в обморок тут не упасть, а то ведь кто-то зайдёт и найдёт, не узнает, что-то могут сделать, украдут или выкинут, не помогут, разные ведь люди бывают, на шестой этаж так медленно поднимается лифт, целая вечность уже прошла, пешком было однозначно быстрее, но пешком так тяжело идти, прям невозможно, пронизывает до самых пяток, сгибает и парализует, хочется не двигаться, или двигаться не хочется, просто лечь и полежать, лучше свежего воздуха сначала, здесь его так мало, пульс бьёт по голове и не стесняется, на виски что-то давит, на грудь что-то давит, жарко невыносимо, воздуха не хватает, в животе миллионы иголок и ножей, впиваются и шевелятся в разные стороны, пока немного присесть, немного легче, немного подождать, скоро лифт доедет, там уже Настя, там уже кровать, немного полежать, немного поспать, будет полегче, в детстве так болела, но рядом была мама и помогла, а тут без неё добраться надо, немного отпускает, но снова накрывает мутной волной, лишь бы совсем не упасть, не потерять сознание, как-то теряла и падала, потом не понимаешь, где находишься, в школе так было, утром не позавтракала, в классе душно было, и в лифте сейчас душно, и едет он медленно, хоть немного свежего воздуха, уже легче будет, сколько уже часов этот лифт едет несчастный, вот что хочется спросить, или не едет, ничего кроме шума в ушах не слышно, но вроде едет, не стоит, лучше на всякий случай жёлтую кнопку, нажать жёлтую кнопку, колокольчик поджидает, двери наконец открылись, пропустили и не зажали, где-то за спиной появился женский голос, что-то спрашивает, дверь справа приоткрыта, там музыку слышно, женщину закрыли двери, живот закрутил с новой силой, в глазах всё помутнело, силуэт Насти встретил в коридоре, руки подхватили, сразу на кухню, там форточка открыта, свежий воздух выгнал духоту из лёгких, жар сбежал, озноб набросился. Настя что-то спрашивала и заглядывала в глаза, но сил хватило только на несколько слов – немного полежать можно? В комнате тоже было свежо, пусть только форточка останется открытой. Телефон на зарядку! Настя поставит, забрала из рук. Жар менял озноб, из живота продолжал кто-то рваться наружу, по голове продолжал методично бить пульс, как будто подушкой или мягкой игрушкой. Настя принесла какие-то таблетки и стакан с водой, не очень хотелось пить и есть, но таблетки лучше запихнуть. Сон – лучшее лекарство. Чьи это слова? Как будто Лёша их говорил. А он разве видел больную? Но почему-то говорил. Голова головокружилась, никак не могла остановиться, на боку было легче, ещё легче, когда колени согнула к груди. Хоть бы стало легче после сна, весь день тогда просто на свалку, угораздило что-то съесть, хотя съела же только шаверму эту несчастную, в который раз понятно, что уж лучше голодать, чем есть непонятно что. Ужу понятно, что не надо было есть. Глаза закрылись, звёзды под глазами сыпались и рассыпались, в горле тоже как-то кружило и закруживало, живот немного притих, может, из-за таблеток, может, из-за свежего воздуха, одеяло так уютно обнимало, что не хотелось из-под него вылезать, сейчас прям придёт сон?
Карусель была быстрой, с красными сиденьями для двоих, рядом никто не сидел, но впереди и сзади сидели собаки. Карусель крутилась так быстро, что вокруг не было ничего видно, цвета сливались в какие-то сплошные полосы, цвет которых невозможно было определить однозначно. Как будто на палитре замешали абсолютно все цвета, чтобы увидеть эту серобуромалиновую жижу. Через одно кресло сидела собака в Лёшиной шапке, такой же чёрной и кудрявой с козырьком, эта собака очень внимательно смотрела. Собаки начали гавкать в разные стороны, только эта собака в шапке продолжала молча внимательно смотреть. Карусель закрутилась ещё быстрее, меняя постоянно угол наклона, что очень хорошо ощущалось. Собаки не были пристёгнуты, но никак не могли вывалиться из кресел, будто лапами были к ним приклеены. Она же сама была пристёгнута, попробовала отстегнуть ремень, но ничего не получилось. Что произойдёт, если спрыгнуть с карусели? Обычно же внизу трава и не разобьёшься, только ремень никак не отпускал. Собака в шапке подозрительно внимательно смотрела на неё. Может, она хочет есть? Достала из кармана магазинную косточку и кинула собаке. Только косточка не долетела и упала вниз, в воду. Вода внизу закрыла всю траву и поднималась вверх, карусель крутилась и раскручивалась, никто не мог её остановить. Вода была чёрной и непроницаемой, в ней ничего не было видно, даже карусель не отражалась, и собаки не отражались. На карусели осталась только она и собака в шапке, остальные просто ушли. Наверное, надоело крутиться на карусели, на которой под ногами вода. Попробовала ещё раз отстегнуть ремень, но ничего не вышло, он как будто вообще не работал. Но ведь стюардесса показывала, как застёгивать и отстёгивать! Почему не срабатывает? Она нажала на кнопку, которая звала стюардессу. Вода была уже прямо под ногами, она почти её касалась подошвами, карусель просто летела над этой чёрной водой без отражений. Паспорт же она забыла! Ей просто поверили и пустили сюда, на это кресло, просто спросили имя и фамилию. И теперь вместе с собакой на кресле впереди они летят над морем, в котором нужно купаться, а не просто смотреть на него. Собака всё так же внимательно продолжала смотреть. Почему никто не снял с собаки шапку? Может ей неудобно или жарко? На карусели было холодно, поэтому собаке надели шапку, а у неё была куртка. Вода была очень близко, почти можно было до неё коснуться. Надувной матрац плавно плыл, покачиваясь, но он покачивался не из-за волн, а потому что Надя переворачивалась и пыталась потрогать воду. Только до воды было не рукой подать, тянулась и тянулась, но вода всё равно была далеко. От солнца было жарко и ярко, пришлось надеть очки и перевернуться на спину, загорать она всегда любила. На соседних дорожках плыло много людей, они молотили руками и ногами по воде и под водой, куда-то торопились доплыть. Тренер свистел и кричал: «Быстрее! Быстрее! Быстрее!». Кафель в этом бассейне не догадались подогревать, поэтому он был холодным, обязательно по нему нужно в тапочках ходить. «Гражданка! Уйдите с дорожки! На крайнюю перейдите!». Этот тренер даже до неё дотянулся криком, чтобы не мешала плыть детям, а их было так много, все из одной параллели, пришли на урок физкультуры в бассейн все вместе. Рядом с тренером сидела собака в шапке, такой же, как у Лёши, чёрной и кудрявой с козырьком, внимательно следила не за детьми, а за ней. За детьми лучше бы следила! Бассейн весь был в пару, забыли закрыть дверь в сауне, теперь весь бассейн был как сауна, душно и жарко. Пришлось даже снять куртку, только куда её бросить? Тренер уже ушёл, собака бежала в раздевалку, дети уже ушли в душ. Матрац по ширине был ровно в дорожку, упирался бортами в красно-белые шары на нитке. Они вмёрзли в лёд, а матрац не двигался. Опять этот невыносимый мороз! Плавать невозможно! Нет никакого солнца и тепла, приходится одеваться в кофты, колготки, свитера и куртки, шапки и перчатки, ботинки и сапоги. Придётся вставать с матраца и идти пешком до кафельного берега. Небо было молочным и непроницаемым, солнца за этой непроницаемостью видно не было. Лёд под ногами был прозрачным, светло-голубого цвета, там даже застыли какие-то рыбы внутри, далеко. Она перешагивала через замёрзшие красно-белые пластиковые поплавки между дорожками, стараясь их не задеть, потому что пластик на холоде может треснуть и сломаться. До берега ещё идти далеко, берег еле видно, под ногами хрустит противно снег, а ноги разъезжаются, потому что под снегом голый лёд, поэтому ей приходится идти медленно, мелкими шажками, чтобы не упасть и ничего себе не сломать. Как же ей далеко идти домой по этому замёрзшему заливу! Справа видны следы, похожие на медвежьи. Никакой это не медведь! Это бежала та собака в шапке! И бежит эта собака в шапке там, вдалеке, почти уже добралась до берега, а на берегу дома, и её дом тоже. Как хочется поскорее вернуться домой, там так тепло, нет под ногами снега, мороза и льда! Она пробует бежать, но лёд ей не даёт, ноги не слушаются, движения медленные и заторможенные, силы все свои прикладывает, но ничего не получается. Дом видно даже с середины залива, сзади уже не видно ничего, сплошной лёд и много следов от детей и тренера, от всех собак, которые с карусели сбежали. Они уже все прибежали домой, только Наде осталось добежать, даже собака в военной шапке почти добежала до подъезда. Фейерверк отражался на льду. Его было много и разного, совсем как на Новый год. Его запускали с берега, но даже далеко от берега стало тепло от фейерверка, пришлось снять шапку с перчатками и расстегнуть куртку. Полярная ночь рассыпала на небе звёзды, среди них есть созвездие Водолея, на которое смотрела собака в шапке, сидя спиной к Наде. Фейерверк рисовал разноцветные узоры на тёмном небе, заслоняя звёзды. Как же красиво! С берега запустили с десяток сигнальных ракетниц, только они были не красного цвета, а синего. Яркие синие огни стремительно летели к звёздам, словно спешили домой. Ей тоже хотелось домой! Над ней светили синие огни и белые звёзды, рядом шла собака в военной шапке и внимательно так смотрела прямо в глаза, что было немного страшно. Она впервые шла по льду замёрзшей Невы. Раньше никогда не ходила, хоть и была несколько раз в Питере, её не отпускали перейти по льду на другой берег. А на другом берегу острый шпиль Петропавловской крепости стремился туда же вверх, к звёздам и синим ярким огням. Со стен крепости продолжали запускать из ракетниц сигнальные огни, они не затухали, а продолжали светить рядом со звёздами. Ступени на набережной такие широкие и высокие, но такие холодные, гранит не успевает прогреваться даже летом. Улицы Питера такие пустые, что даже нет никакого мусора, все люди сидят по своим квартирам и прячутся от мороза. Она идёт по этим пустым улицам, смотрит на звёзды, собака в шапке убежала за Казанский собор. Откуда-то издалека раздаётся крик. Нааааааааааааааааааадяааааааааааааааааааааааа. Так громко, что можно кого-то разбудить, кто крепко спит этой ночью в квартире, потому что форточка открыта и всё слышно, свежий воздух проникает в квартиру вместе с этим криком. Неужели собака не услышит? Она убежала куда-то в тёмные подворотни, а шапка осталась валяться на дороге, совсем никому не нужная. Надо будет поднять её на обратном пути. Матрац под ногами такой твёрдый, совсем как гранитные ступени, совсем как лёд залива, совсем как кафель бассейна. Пора бежать домой, пока улицы пустые, ноги ватные, но нужно пересилить себя, дома ведь ждут, думают, что она сбежала из дома и не хочет возвращаться, поэтому отправили собаку в шапке, чтобы она знала. Пора возвращаться домой.
Надь.
На какой кровати лежит? Почему Настя будит? Была же в пути домой. Голова была в тумане, немного кружилась, живот зиял голодной пустотой. Лежит на кровати в Мурманске, за окном уже темно. Сколько времени прошло? Ты проспала очень долго, я думала даже скорую вызывать, ты вся горела и ворочалась во сне. Отравилась, так отравилась, день сгорел и не осталось следа, как теперь домой добираться? Там на улице что-то странное происходит, приехал полицейский патруль, светит на весь двор своей мигалкой, какой-то мужик твоё имя кричит. Пустота из желудка поднялась до груди. Сколько сейчас времени? 22:37. Телефон рядом с кроватью лежал с торчащим проводом из розетки, но был выключен. Ведь никто не знает, что стало плохо, что телефон разрядился, в какой квартире лежит абсолютно без сил, Настя не знает ничьих номеров телефонов. Телефон включался очень долго, сброшенная одежда на пол не желала быстро надеваться, руки с ногами не слушались и брыкались, голод прыгал вместе со страхом из желудка в голову. Сколько же продлился сон? Зато не болит живот. Посыпались уведомления на ожившем телефоне, самым страшным было от Лёши, от него вспотели руки, забилось быстрее сердце, ноги понесли скорее на выход из квартиры. У вас есть 66 пропущенных вызова(ов). Последний вызов был 01.02.2027 в 22:29. Это же просто жесть! И мама тоже звонила, мессенджеры все в сообщениях, весь телефон в красных кружочках с цифрами. Насть, ты прости, что так получилось. Да ничего, за что извиняться, ты хоть нормально себя чувствуешь? Вроде да, точно не так днём, лучше. Куртка противно кривлялась и разбрасывала рукава так, что их невозможно было нащупать. Это точно кричал Лёша, во сне даже услышала, и огни эти синие тоже до сна добрались, там было ещё что-то во сне, но он почти растворился в реальности, не оставив следа в памяти. Шнурки на ботинках убегали от пальцев, вызывая раздражение. Страх, голод, раздражение – всё это перемешивалось, как на палитре, в какую-то серобуромалиновую жижу. Дежа-вю. Эта жижа уже была, но когда? Прям отчётливо в памяти застряло, но не вытащить. Куртку на ходу не застегнула, дверь за спиной закрылась, лифт не хотел ехать на шестой этаж, кнопка нажималась отчаянно шестьдесят шесть раз, но без ответа, надо бежать, бежать скорее вниз, чтобы страх выветрился. Мама с Лёшей будут очень злыми? Но было же так плохо! Просто хочется оказаться дома, в своей комнате, чтобы вернулось всё так, как было, чтобы день этот забылся и прошёл, остался где-то в прошлом, давно забытом прошлом. Лифт никак не ехал, пришлось бежать по ступеням вниз, они были узкими и не удобными, хотелось перепрыгнуть сразу через три, но казалось, что можно упасть. В узкие окна подъезда вваливался без разрешения яркий синий свет от мигалок. Сколько их там вообще людей и машин? Первый этаж весь был в темноте, кнопка для выхода из подъезда не горела никаким цветом или светом, пришлось искать на ощупь, чтобы выбраться из подъездного плена. За дверью были какие-то серьёзные мужские голоса. Наконец-то нащупала! Дверь распахнулась в сторону, синий свет ударил по глазам, почти ослепил, какой-то дядька стоял возле подъезда. Куда бежать? Слева были полицейские с автоматами на плечах и с шапками на головах, лиц видно не было из-за яркого синего света. Справа увидела кудрявую шапку с козырьком.
Лёша!
Побежала к нему, хотелось просто обнять и ничего не говорить, извиниться на ухо, уехать подальше от этих ярких огней. Казалось, что в силуэте Лёши невероятно много серьёзности и жёсткости. Он уже как-то забирал из отделения полиции, так стыдно не было никогда в жизни, дома так сильно кричал, что слёзы от страха не выступали, хотя плакать хотелось отчаянно.
Лёша!
Бежала как во сне, невыносимо медленно, холод не успевал дотронуться до тела даже в расстёгнутой куртке. Больше никогда не забудет зарядку, всегда будет брать все провода и аккумулятор. Прям честное слово! От голода голова кружилась, ноги были ватными, короткий бег забирал остатки сил. Суровый Лёша ждал, когда добежит, под козырьком шапки не было видно лица, только сжатые губы. Наконец дистанция сократилась, закончилась, финишировала, обняла так крепко, что почувствовала, как часто бьётся его сердце под всей этой суровостью, почувствовала, что весь этот дурацкий день позади, слёзы беззвучно упали на чёрную форму, быстро впитаются без следа, волосы зацепились за большие жёлтые звёзды. Добежала. Вернулась.   
#12

Темнота обладала вкусом чёрного хлеба с примесью стали. Отчего сталь? От того, что хлеб лежал в провизионной камере надводного корабля. Это он потом узнает такое определение – провизионная камера. Тогда в подвале была темнота со вкусом чёрного хлеба с примесью стали. Под ногами что-то мягкое, похожее на ковёр. Только босиком по нему никак. Дверь же закрыл? Если так темно, то да. Не полностью. Любопытной указкой куда-то в стену упирается наглый свет. Сколько времени? Уже прошло? Уже настало. Сколько времени? Он уже тут? Он пока тут. Под ногами странный песок.
Откуда в подвале взяться песку? Отец его набирал. Сначала домой приносил откуда-то из темноты полярной ночи пушистую ёлку, которую упрямо родители называли почему-то какой-то сосной. Весь в снегу. Вся в снегу. Отряхивались потом, как две огромных собаки. Зимой в подвал сложнее пролезть, потому что снегом зажимает с двух сторон. Только один раз его попросил, когда совсем никак было.
Лёша, набери. Какой номер телефона? Ведь дома нет телефона. Нужно взять жетончик перебежать через дорогу старый автомат питается только жетончиками глотает наживку бурлит словами в ухо упрямый провод завернулся в синюю изоленту и не гнётся чёрный шершавый пластик холодит лицо далёкий голос хрипит. Холоп? Алло!
Лёша! Набери! Песка, конечно же. Зимой трудно. Песок похож сверху на апельсиновую корку. Ещё расколупать нужно. А под коркой ждёт мягкий. Ведь скоро Новый год! Вот и срываются апельсиновые и мандариновые корки отовсюду. Ведро всегда одно и то же – синее с чёрной ручкой. В обычные дни там плещется тряпка, выбрасывающаяся усталой рыбой на паркетный пол. В праздник там праздничный песок, будто редкий апельсин. Так нравится запах ёлки! Запах смолы и подступающего праздника. Ведро обматывается какой-то белой тряпкой и подтыкается ватой. Будто бы в самом деле стоит ёлка в сугробе. Только вместо снега припорошена игрушками и гирляндами. Они ждали целый год на антресоли. Спали игрушки в мягкой вате, чтобы на несколько месяцев вылезти и повиснуть радостно на ветках. Последними игрушки опадут. Они ёлку убирали перед 8 марта. Вокруг ёлка рассыпала свои мелкие иголки, будто теряла память, не понимала, что мусорит. И не сосна вовсе, а ёлка. Последними уходили в антресольную спячку игрушки. Стеклянными медведями забирались в свою берлогу. Спать.
Как же хочется спать. Ногами он чувствовал песок. Только сегодня песок не праздничный. Мягкий, но не праздничный. Спиной опирался о стену. Стена была какой-то шершавой. Шир-шир шир-шир шир-шир. Спиной в куртке обшершавился об шершавую стену. А сидел на трубе. Б не сидел на трубе. Потому что он сидел в одиночестве. В темноте со вкусом чёрного хлеба с примесью стали. Труба ещё грела. Старалась нагреть подвал. Старалась дать ему всё своё тепло. Зимой из этого подвала шёл пар. Он выходил из подвала, потому что ему от этой большой батареи тоже было жарко и душно. Пар шёл, чтобы остыть. И никогда не возвращался. Вот и он теперь не хочет возвращаться.
Сколько же времени? В подвале он сидел уже долго. Или нет? Откуда он пришёл в подвал? Может, это сон? Ведь только во сне человек оказывается сразу где-то, не приходя туда откуда-то. Это он узнает потом. Сейчас он пытается то ли поспать, то ли совладать со сном. Непонятно.
Какие-то шершавые звуки звучат, шаркая в темноте. Откуда? Комната с низким потолком несколько метров на несколько метров. Чему равняется площадь? Сторона А, умноженная на сторону Б. А сидел на трубе. Б не сидел на трубе. Посветить нечем. Посвятить некому. А вдруг крысы? Вдруг это они шуршат? Своими маленькими и шустрыми лапками по песку. Своими жёлтыми выступающими зубами. Своими постоянно таскающимися за ними хвостами. Открыть дверь? Тогда затопит подвал сумрачный, но ещё солнечный свет. И вдруг кто-то увидит? Кто? Сколько сейчас времени? Ночь уже наступила. Почему? Тишина разлилась. Кто-то перевернул таз с тишиной. Вот она и разлилась. А кто убирать будет? Лёша! Кому сказала! В руки тряпку и вперёд! В тишине своих мыслей собирать тишину.
В подвале заброшенной больницы было страшнее. Какие-то люди шаркали разбитыми подошвами по битому кирпичу и стеклу. Всегда были спиной и никогда не оборачивались. Как в фильмах ужасов. Хоть он ещё и не видел этих фильмов, увидит потом. Подвал охраняла толстенная стальная дверь. Чем было разгонять темноту? В пузырьки наливали подсолнечное масло, пропитывали скрученный в фитиль бинт, запихивали его в эти пузырьки и поджигали. Пахло не очень приятно. Зато темнота фигурно шарахалась вокруг них и горящих пузырьков. Далеко в том подвале не прошли, потому что какие-то тени мелькали. Стало страшно. До трясущихся ног.
Сейчас только сумеречный свет за прикрытой дверью. Никаких пузырьков и одноклассников. Крыс-крыс-крыс? Они молчат. Лучше уж тогда и не видеть. Под всем этим старым пятиэтажным домом петляют тёмные коридоры. Ещё кто-то сидит здесь? В ответ темнота. Никакого эха. Просто ощущение пустоты проёма двери куда-то в нутро дома. Потому что не видно сейчас этого проёма. Зато хоть как-то тепло. Прошлой ночью пришлось лечь на землю. Хорошо, что был в куртке. Да и сейчас в куртке. На улице лето? Нет, весна. Май месяц? Да, школа ещё не закончилась. Последние три дня солнце упрямо бьёт по глазам, заставляя отворачиваться. Тепло бывает несколько раз в году. Точно несколько? Тепло бывает один раз в году. И то летом.
Сколько времени? Неправильно поставленный вопрос, Золотарёв. Который сейчас час? Сейчас час, который наступил. Каждый час наступает следующий час за предыдущим часом. Час часом погоняет. И всё время уходит в песок. И всё время стоит на песке. И всё время песок под ногами. Всё это время в подвале у него песок под ногами. Низкий потолок давит безоблачным небом. Только на этом небе нет звёзд и облаков. Только сверху давящая темнота. Со вкусом чего? Правильно. Того.
Так было интересно ходить за хлебом на корабль! Всегда давали несколько буханок. Идти полчаса до дома. За эти полчаса быстро уходила половина буханки чёрного. Со стальным вкусом. С твёрдой корочкой. В рот набежала слюна, будто очередь в булочную с утра. В доме сбоку булочная. Булошная. Так правильно произносится. Вчера холод, сегодня голод. Или это всё в один день? Солнце вроде не садилось. Непонятно, как время определить. По компасу. На северной стороне растёт мох. Муравейник на южной. Вокруг сопок можно сутками ходить. Они все одинаковые между собой. И мох под ногами мягкий. Зовёт всегда прилечь.
Здесь прилечь некуда, мха нет, только песок и труба. Труба, которая греет и сталью подпирает пятую точку, не давая упасть. Голова еле держится. Голова падает на колени. Вставай! Протрёшь чего зря! На коленях потом дырки будут! Не будут. Голова поднимается. Но веки подняться не могут, они тяжелы и неподъёмны. Под веками прячутся уставшие глаза. Накрываются веками полностью, чтобы свет не тревожил. Мам, ну ещё немного! Вставай! В школу пора собираться! Да, конечно. Веки открываются, но никакого света нет. Темнота. Со вкусом чёрного хлеба с примесью стали.
Он пришёл в подвал, когда уже никого не было на улице. Осторожно пробирался под окнами, чтобы никто не увидел. А как же дом напротив? На первом этаже в доме напротив жил одноклассник и однодворник. Это разные люди. Но они его знали. А они знали, что он? Что? Что он ходит тенью вдоль домов? Может быть знали. А может и не знали. Главное, чтобы родители не знали и не видели. Вроде он быстро пробрался. Раздватричетырепятьшестьсемь или сколько-то ещё шагов вдоль стены до заветной низкой двери подвала. Бегом на корточках.
Он пришёл в подвал, потому что становилось холодно, а снова спать на земле не хотелось. Да! Он спал вчера на земле. Увидел проезжавшую машину милиции и решил спрятаться. Уже дали на него ориентировку? Что такое ориентировка? Это когда людей разыскивают, Лёша. Он уже бывал в детской комнате милиции. Таких малолеток нужно сразу в тюрьму сажать! Какая-то злая женщина сидела за столом с пышной причёской и смотрела с отвращением на Лёшу. Таких, как ты нужно из тюрем не выпускать! Он стоял и молчал. Потому что вопросов не задавали. Только кричали. А где-то шли родители. Он рассматривал линолеум под ногами, искал в узорах выход из лабиринта. Пусть кричит. Пусть кричат. Родители вообще прибьют. Снова достанут ремень. Главное, чтобы не ту резинку. Сидеть потом невозможно. Отпустили непонятно быстро. Пешком пришлось идти через весь город домой. Пока шёл, увидел в отдалении куда-то спешащих родителей. Так редко они бывают вместе. Спешат в детскую комнату милиции. Какая улица? Белый дом. Там, где отвалился белый цвет, проступил серый. Улица не поместилась в памяти. Родителей не окрикнул. К ним не побежал. Дома всё равно встретятся.
Они же где-то ходят сверху сейчас? Нет. Через этаж. Квартира на втором этаже, окно кухни над подвалом. Зимой часто пар стучался в окно, когда выходил из подвала. На кухне часто разговаривали. Место казни. И обед из тяжёлых кастрюль с цветами. Почему забрали в милицию? Да всего лишь за братом пошёл. А брат уехал на велосипеде. Куда? Возле мусорки стояла какая-то старая и брошенная красная машина. Туда частенько забирались, чтобы покрутить руль. Фффффф. Жжжжжжжж. Еееееууууу. Ловко машина входила в повороты на бешеной скорости. Вы что там делаете!? Какой-то мужик подбежал к ним и схватил за ворот. Брат уезжал на велосипеде прочь. Почти так же быстро, как воображаемо ехала красная машина. Вы что тут забыли? Это ваша машина? А ну пошли со мной! Он даже за рулём не посидел. Вместе с ним были ещё два парня, которые и сидели в машине. Просто брата искал. Это ты в милиции расскажешь! Вас всех троих в тюрьму посадят! Мужик жил на первом этаже, сразу в коридоре дверь вела в ванную комнату. Меня родители убьют! Как звали этого парня? Он не помнил. С каким-то камнем связано имя. Рубин? Стоял тогда и плакал. Лёша молчал. Какой смысл вообще говорить? Взрослые никогда не слушают. За ними приехали милиционеры в тяжёлой серой форме. Кто вам разрешал детей запирать? Его за это не наказали. А стоило бы тоже в тюрьму посадить. Если за игры в машине в тюрьму отправляют, то за это тоже?
Какой-то жуткий треск! Будто упала гантеля на пол. Прислушался. Ничего. Шорохов тоже не было слышно. Крысы, наверное, тоже прислушиваются. И ждут. Крыс-крыс-крыс? Когда он уснёт. Что они с ним сделают? В тюрьму точно не посадят. Тогда его тоже не посадили. Отпустили. Потом родители не отпускали из кухни. Серьёзным монотонным голосом спрашивали почему я туда полез кто меня просил зачем это сделал нужно было забрать брата и уйти а не стоять и смотреть не забираться в чужую машину ну и что что она возле мусорки и открыта а вот так и садятся в тюрьму потому что родителей не слушаются ты всё понял. Где-то потерялся вопросительный знак, Лёша его так и не нашёл, пришлось родителям кивнуть. Отпустили из кухни. Что хуже – на кухне простоять час под проливными нотациями или отправиться в тюрьму на несколько лет? Сложно выбрать.   
Почему стены такие шершавые? Потому же, почему песок в подвале. Взрослые так придумали. Они вообще много чего придумывают и потом учат всех вокруг. В школе учат, потом ещё где-то учить будут. И тогда в комнате милиции учили. Будешь так поступать – окажешься в тюрьме! Вчера не увидели его из машины. Проехали мимо. Он решил спрятаться. Спать тогда тоже хотелось. Сильнее, чем сегодня. Какой-то деревянный помост в детском саду. Здание подглядывало за ним своими провалами окон. Он посмотрел, не отрываясь. Кто кого переглядит? Главное до утра вытерпеть. Забрался под деревянный помост. Холодно. Холодновато. Холодная вата. В куртке холодная вата. Или как она называется? Такое странное слово. Синепон? Что-то похожее. Земля не грела. Куртка тоже не грела. Мысль об утре и солнце грела не лучше. Сегодня греет труба.
Сколько он тут просидит? До утра. Потом нужно выходить и бродить закоулками. Чтобы никого не встретить, чтобы никто не видел, чтобы никто не обнаружил. Как те страницы в дневнике. Всё из-за них. Он вспомнил, как купил почти такой же дневник. Прятал его в столе под тетрадями. Разгибал аккуратно скрепки. Главное – не дёргать. Доставал и переписывал заново страницы. Ставил подпись матери. Отец никогда не расписывался. И на собрания редко ходил. Зато только он прикладывал руку к ремню, чтобы получше услышать изгнание вины. Зато отец научил, как можно научиться рисовать, кладя сверху рисунка чистый лист, а снизу светя настольной лампой. Почти так же научился расписываться за мать. Невозможно отличить от оригинала.
Сердце как-то странно билось. Бухало по груди. Глухо било по рёбрам. Глухало. Будто хотело выйти. Или зайти. Предчувствие. Чего? Всё рано или поздно заканчивается. Всё рано или поздно начинается. Правда рано или поздно вскрывается. Как самоубийца? Что? Вскрывается, как самоубийца? Нет. Как лёд весной. Тем летом они с братом воровали товары к школе. Яркий и шумный школьный базар на площади возле здания администрации. Ветер пузырил полосатые палатки. Как парашюты. Людей много. Все взрослые. Брат преуспевал. Он мог стянуть с прилавка любой товар. Они вечером рассматривали награбленное. Как пираты. Аррррргхх! Разноцветные тетради в одноцветную клеточку, дневники, ручки гелевые, карандаши, ластики. Зато покупать не нужно. Родители так и не узнали. Правда не вскрылась, передумала. И тогда сердце било отчаянно по рёбрам. Ноги были готовы без перерыва бежать до дома. А бежать нужно было несколько километров.
Сколько километров он уже прошёл? Ноги болели вместе со спиной. Но выхода не было. Только сидеть в подвале, подогреваясь на трубе, как бутерброд с колбасой. Как-то ему с собой в школу дали два бутерброда, которые из себя представляли гренки с яичницей сверху. До школы не донёс, выкинул где-то по пути в кусты. Сейчас бы и их съел с удовольствием. А лучше просто чёрный хлеб с привкусом стали. И тогда бы прошли все ноги, вся спина.
В какой-то новый год Лёша отравился и поэтому долго отлёживался на кровати, когда встал, ужасно ныла поясница. В квартире все спали, он думал, что болят почки, почти плакал, ходил по коридору и громко вздыхал, боясь кого-то позвать вслух. Мать тогда всё же проснулась. Чего ты стенаешь здесь? Почки болят. Какие почки? Ты просто много лежал и отлежал спину. Иди ложись! И пошёл. Потом опять встал, прошёлся до кухни. Мысль о том, что это не почки немного успокоила спину.
В подвале никакие мысли не успокаивали спину. Ещё ныла пятая точка, он ощущал свои задничные кости. Как они правильно называются? Кости, как кости, как они ещё называться могут. Это в последних классах школы он будет хорошо знать биологию и анатомию, потому что будет учиться в химико-биологическом. Сейчас же никакие знания в голову не приходили. Хотя его усиленно готовили к школе, запихивали знания. Все эти буквы алфавитные, все эти примеры материфмические. В последнее лето перед школой они вместе с отцом ходили в стоматологию и отец накидывал примеры для решения в уме. Тогда он впервые умножил шестизначные цифры между собой. Или ещё сколькотозначные. Кому нужны были эти цифры? Всегда всё нужно только родителям. Это тебе всегда ничего не нужно! Ты никогда ни о чём не думаешь! Будешь четвёрки домой приносить – дворником станешь после школы! И будешь там же возле школы дорогу подметать! Откуда такая уверенность? Мать работала в больнице, работает там и сейчас. Дороги не подметает. Отец служит на каком-то военном корабле. Тоже не подметает дороги. Наверное, и вправду стоит учиться, чтобы дороги не подметать. Но как же не хочется слушать эти крики. Они всегда недовольны. Что бы он ни делал.
Он спит? Или думает? Это мысли или яркие обрывочные картинки снов? Но вроде всё правда, всё это было. Хочется сползти с трубы и лечь на песке. Будто на море. Он был всего лишь раз на море. Самого моря не запомнил, только запомнил, что грудь сильно обгорела, намазывали сметаной, а окончательно прошла, когда какие-то родственники намазали самогоном. Самочем? Само. Гоном. Мутная жидкость в бутылке. Так резко и сильно ударил по ноздрям, что голову вывернул почти назад. И хотелось бежать без оглядки. Вот и убежал, теперь в подвале отсиживается. Сколько ещё придётся бегать? Главное, найти что-то поесть.
Точно! Нужно к Серому зайти. Мана-мана ты-ты-тыры-ды-ты, мана-мана ты-тыры-ты. Потому что фамилия Манаков. В какой-то программе по телевизору была эта песенка. Они когда-то вместе ходили в бассейн. Потом Лёша в этот бассейн ходил с другим одноклассником, который как раз на первом этаже в доме напротив. Потом перестал ходить в бассейн. Родители запретили. Была тогда зима. Тёмное полярное утро. Одноклассник зашёл за ним. А где у тебя отец? Спит после дежурства. А мама? Да шляется где-то. В бассейне был тусклый свет и тусклый голубой кафель. Тренер смеялась над ним, когда он попробовал нырнуть с тумбочки, получилось нырнул скрепкой. Да уж, Лёша, скрепка у тебя хорошая получилась! Живот болит? Не болит. Только за смех обидно. Учился во вторую смену. Пришёл домой и сразу в коридоре его встретила записка на зеркале. А где мама? Да шляется где-то. Аккуратным отцовским почерком. Квартира звенела тишиной, но он знал, что родители в кухне. Ждут. Медленно разделся, повесил всё, что можно повесить на крючки. Вместе с носом. Они сидели в полной тишине, только стучала стрелка часов. Не тик-так. Тик тик тик тик тик. Больше ты в бассейн не ходишь и с Максимом не общаешься. А то набрался непонятных слов. И остался Максим одноклассником с первого этажа из дома напротив. С Серым никто не запрещал общаться. Мана-мана. Хотя бы кусок хлеба у него попросить, пусть и без привкуса стали.
Он всё же сполз на песок. Лёг. Потолок был так близко, не так, как дома. Дома высокие потолки, до них даже отец не дотягивался, приходилось доставать лестницу, чтобы лампочку поменять. Иногда в их комнате заедал выключатель. Почему не включатель? Включателем была верёвка, которая свисала из какой-то белой пластмассовой коробочки под потолком. Приходилось стоять и дёргать. Дёргатьдёргатьдёргатьдёргать снова дёргатьдёргатьдёрдёрдёрдёрдёрдёргать. Наконец-то! В подвале ничего не висело у потолка, не было никакой коробочки. Потолок был тёмным. Светлее темноты, но всё равно тёмным. Песок был твёрдым и холодным. На море можно было греть ноги в нём. Зато спине легче стало. Представить, что на море – кричат чайки, глаза закрыл, потому что солнце, поливает всё тело жёлтым теплом. Сейчас тоже солнце светит. Ночное солнце. Потому что живут за Полярным кругом, а здесь весь год делится на две части – полярный день и полярная ночь. И где-то ещё полярные медведи. Отец рассказывал.
Отец много чего рассказывал. Когда бывал дома. Ещё много за что наказывал. Когда снова бывал дома. Пока тебя не было, дети меня совсем не слушались. Брови прямые, голос тяжёлый, глаза высекают искры. Забирай их с собой лучше. Однажды брал на корабль. Точнее, на катер. Отец там командир. Да и дома он командир. Они с братом вели график дежурств по квартире и носили бело-синие повязки. Кто дежурный – тот моет посуду. Взял их с братом на рыбалку. Правда они ничего не поймали. Сидели в каюте и смотрели какие-то фильмы на видеомагнитофоне. А ещё свешивались через перила и нас рвало. Не перила, а леер, Лёша, леер. Посвящение в моряки – звали ихтиандра. Мать в ответ улыбалась. Привезли тогда с собой краба. Но не хотелось есть. Хотелось просто лечь и спать. Ихтиандр всю душу вынул. Лёжа на песке, хотелось краба. Хотелось хоть чего-то, что сможет заглушить голод. Сны не помогали. Они в подвал не заглядывали.
Спине стало намного легче, но холод не отступал, всё сильнее жался к телу. Холоду тоже хотелось тепла. Холод не мог сесть на трубу и погреться. Холод умеет только обнимать чужие тела. Но так и заболеть недолго. Да не заболеет. Тогда же не заболел. Пошли с Серым кататься на лыжах по заливу, солнце упрямо отталкивалось от снега прямо в глаза. Дошли тогда в тумане до острова, по острову гулять не стали, почти сразу развернулись обратно. Возле берега лёд растаял или его растаяли, он разбился на несколько кусков. Может на льдине прокатимся? А давай! На берегу нашли огромный железный шар, как будто из подшипника, какую-то тёмно-зелёную верёвку, которой обвязали этот шар. Закидывай на льдину! Только не сильно! Не проломи! Она не тащится. Видишь, там тонкий лёд? Где? На краю льда. Лёша пошёл на границу между льдом и водой. Да, тут тонкий лёд! И стал лыжной палкой разбивать тонкий лёд, чтобы льдину можно было подтащить. Какой-то непонятный хруст. Резкий провал. Холодная вода с радостью обняла. На льду осталась одна нога. А а а а а а а. И все на вдохе. Ни сказать, ни крикнуть не получалось. Серый стоял спиной не так уж далеко, но и не так близко. Лёша бил руками по воде, стараясь удержать голову над водой. Вода была невыносимо солёной. Серый всё же увидел, подбежал. Под ним тоже отломился кусок льда, но он успел отскочить. Держись за палку! Лёша схватился за серую металлическую лыжную палку. Серый его вытащил. Не зря с ним в бассейн ходил. Наверное. Лёша был мокрый насквозь, мороз был достаточно сильным, а до дома пешком пришлось идти около получаса. В середине пути вся Лёшина одежда стала покрываться корочкой льда. Шли молча. Единственное, о чём думал Лёша, была мысль о том, что мать прибьёт. Дома он догадался набрать горячую ванну, одежду всю с себя скинул. Холод отступил, но не простился. Кофту он попытался высушить утюгом, но утюг почему-то быстро покрылся непонятной белой коркой и отказывался гладить, застревая на месте. Ещё и за утюг прибьют. Это была вторая неумолимая мысль. За утюг прилетело. Про одежду сказал, что испачкался. Где ты зимой грязь нашёл, чудище? Возле люка на дороге. Прилетело, но терпимо. Кстати, тогда даже не простудился.
А после лёжки на песке в подвале простудится? Сейчас бы тоже в горячую ванну. Вместо этого можно только на трубу. Повиснуть тряпкой. Кто-то вышел из подъезда. Он резко вскочил и на корточках подбежал к призакрытой двери. Потому что он её призакрыл, а не приоткрыл. Спина какого-то мужчины удалялась от подъезда. Отец? Не похож. Да и что он будет посреди ночи выходить на улицу? Точно ли ночь? Сумеречное солнце пряталось где-то за домом, но продолжало светить. Ночное солнце. Отец рассказывал, что некоторые люди, которые первый раз приезжают на Крайний Север. Почему он крайний? Потому что это край, дальше не ничего, только льды и полярные медведи. Так вот. Те, кто приезжает впервые на Крайний Север, очень легко путают время, потому что непонятно – день или ночь на улице. Часы ведь не показывают время суток. Стрелки проходят за день два полных круга. Сколько кругов оп прошёл по городу вместе с этими стрелками? Какими этими? Часов у него не было. Видел время только на сером прямоугольном здании с кучей флагов вдоль него. Показывали 17:16. Если один раз видел, то прошёл только один круг. Город большой, трудно его несколько раз осилить. Это потом этот город для него станет маленьким.
На корточках сидеть было неудобно. Воздух снаружи был прохладным. Хоть и светило солнце. Кому оно светило? Ведь все спят. Ну почти все. Он не спит и какой-то мужик, который вышел из подъезда. Может быть, зайти в подъезд? И что там? Батареи. Зимой возле них жарко. Возле трубы тоже жарко, а сейчас она не так сильно греет и не удобно. А если на чердак? Лёша никогда не поднимался выше своего второго этажа, там были неизвестные и чужие три этажа сверху. И должен быть выход на чердак. Какой-то шорох шелест шёпот скрёб. Шебаршащиеся звуки. Лёша, хватит шебаршиться! Спать ложись! Замирал под одеялом. А теперь эти звуки из темноты. Крыс-крыс-крыс? Ничего не видно. На чердаке есть крысы? Там голуби. Они с Чухой залезали на крышу школы по пожарной лестнице. Никаких голубей там не было, только крыша залита каким-то чёрным линолеумом. Они полезли сразу уроков. И были замечены через окно учительской. Рюкзаки скидывали вперёд себя с крыши, с высоты третьего этажа. Безвольными мешками упали в пыль. Сердце колотилось, руки вспотели, скользили по металлу лестницы. Бежали быстро, не оглядываясь. Через многие километры спустя обернулись. Виден был силуэт учителя по ОБЖ. Он за ними не бежал. Узнал? Не узнал. Родителей не вызывали, их с Чухой тоже. Повезло. На крыше было классно, хоть и несколько минут, открывался вид куда-то вдаль, поверх деревьев, на какие-то трубы и серые здания. Какие-то нежилые здания.
Нет, на чердак не полезет. Вдруг закрыто? И вдруг неожиданно мужик вернётся? Или дверь откроется и выйдут родители? Ни за что. Лёша не собирался так просто сдаваться. Пусть голод. Пусть холод. Но без всего этого. Тепла только не хватает. Снаружи. Да и внутри не хватает. Хочется пожаловаться. Всё время только себе. Может, костёр разжечь? Будет посветлее и теплее. Крысы подступающие уйдут обратно в темноту. Чем разжигать? Это на кухне всегда спички лежат на газовой трубе. С собой нет ничего. Лёша закурит только через несколько лет, в 11 классе, тогда будет всегда с собой зажигалка. А чем же они тогда с Серым нечаянно подожгли пластик? Забрались в это серое здание, которое было видно с крыши школы. Ау-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у. У. У. У. У. В огромном каком-то пустом зале их крики бились о стены. В этом зале была кабина крана. Но так и не смогли туда забраться. В отдельной комнате навалена куча пластмассовых бутылок и плёнки. Чем подожгли уже слабо помниться. Чем-то таким, что давало огонь. Клубы чёрного дыма жадно бились в потолок. Они с Серым бежали изо всех сил. Издалека дым не увидели. Вроде пронесло.
В подвале чёрный дым нельзя было бы увидеть. И никто не увидел бы. Зато было бы тепло. Лёг бы на песок и растянулся во весь рост рядом с костром. Прикрыл плотнее дверь. Чтобы солнце не подглядывало. Сел на трубу. Тепло разлилось пятном. Далеко тепло не пошло.
Почему он здесь? Потому что он прячется. Потому что он скрывается. Потому что никто его не должен найти. После школы не захотелось возвращаться домой. Проставили оценки за четверть. И за год тоже проставили. Подделать было невозможно. От этого где-то в животе закопошилось что-то большое. Лёша подделал пару оценок в двух четвертях. Научился расписываться за классную. СЗ. С хвостиком. Очень простая. И за мать. Золом. С нижним подчёркиванием и закорючкой на конце. Сложнее. Но тоже научился. Цифры подделывать проще. Не хотел получать за тройки. Что такого в этих оценках на неделе? Итоговая всегда выходила нормальной. Троек не было. Ну ладно. Одну тройку поправил. Что с того? В году всё равно будет нормальная оценка. Вот и в четвёртой четверти прыщом вскочила тройка. За год вышла четвёрка. По литературе. Правда всегда вскрывается. Вот и не захотел возвращаться. Пусть лучше холод. Пусть лучше тёмный подвал. Чем слышать крики и обвинения. Они только и умеют кричать и возмущаться. И наказывать. Когда что-то объяснял, никогда не верили. Совсем никогда не верили. Поэтому перестал что-то объяснять. Смысл? Не верят и не поверят. Никогда не поймут и не захотят понять.
Страх его гонял, как ветер осеннюю листву по городу. Лёша ходил дворами, заглядывая в чужие жизни. Там тепло. В свои окна было сложно заглянуть. Они большие. И холодные. На втором этаже ничего не видно. Только шторы. И лампа дневного света, которая на цветы светит в зале. В других окнах было уютно – что-то готовили у плиты, разговаривали улыбаясь, а не крича, читали, мечтательно куда-то смотрели сквозь всё, весело кормили собаку под столом, старательно выписывали что-то в тетрадках, чтобы побыстрее убежать на улицу гулять. В чужих окнах всегда уютнее.
Люди вокруг были чужие и незнакомые. Никто из этих людей не знал, что Лёша Золотарёв решил не возвращаться домой, поэтому бесцельно ходит по городу, заглядывая в окна. Никто из них не догадывался, что Лёша Золотарёв усиленно старается потратить время вне дома. Лёша Золотарёв шёл шёл шёл шёлшёлшёл шёлшёлшёл шёлшёлшёл шёл шёл шёл. Отбивал ногами по асфальту будто азбуку Морозе. Отец когда-то учил. Было интересно играть в разведчика. Останавливаться не хотел. Ему казалось, что если остановится, то его обязательно узнают и схватят. А так его никто не узнаёт, все проходят мимо. Пока он шёл, никак не мог придумать – вернётся или нет. Вот солнце сядет. Оно же не сядет? Полностью не сядет. Ночь будет короткая. Весь город обойти – это не шутка. Кто-то потом разгадает, что его ноги набили азбукой Морозе? Какие-то каракули.
Первой остановкой был тот детский садик. Где на земле спал. Уехавшая прочь милицейская машина. Родители ищут? Они точно сердятся. Он даже представил их суровые лица. Почему ты не пришёл домой? Кто тебя отпускал? Кто тебе разрешал не приходить? Почему ты соврал? Почему ты подделал оценки? Почему у тебя так много четвёрок? Почему ты так плохо учишься? Почему ты не смотришь в глаза? Почему ты молчишь? Нечего сказать? Почему ты сидел в подвале? Почему ты прятался по ночам? Почему ты спал на земле? Почему куртка грязная? Почему рюкзак чем-то испачкан? Почему ты всё время находишь какую-то грязь? Почему ты сразу из школы не пошёл домой? Почему ты решил, что так можно? Почему ты молчишь? Нечего ответить? Отвечай! Мы тебя внимательно слушаем!
От всего этого спасает темнота подвала. И холод земли и песка. Вопросы эти наяву стоят лицами родителей перед глазами. Всегда так. В ответ Лёша всегда молчал. Спускался по какой-то длинной лестнице через люк вниз вниз вниз, ещё ниже, ниже, люк превращался в звезду над головой. Там темно, тихо и не страшно. Звуки туда не проникают. Там никого нет. Пусть холодно и одиноко, но как-то уютно и спокойно.
Ему хотелось тепла. Поэтому вылез из-под деревянного пола в том детском садике. Солнце щурило свой глаз на горизонте. Было опасно оставаться возле детского садика. Потому что он был слишком близко к дому. Нужно было уходить на другой край города. Может уйти из города. Где-то за гаражами и трубами была дорога. Они всей семьёй на выходных, один раз в месяц ездили в Мурманск. Целое событие. Надевали чистую одежду. Парадно-выходную. Это слово или сочетание выскакивало из-под усов отца. Всегда с улыбкой. Обязательно начищали обувь. Потому что в другой город. Шли на остановку вдоль дороги, мимо каких-то гаражей и торчащих труб. По заброшенной железной дороге. Тут кто-то ещё ездит? Давно уже нет, видишь, трава растёт. Шпалы покрыты щетиной скудной травы. Лаяли собаки из-за заборов, за которыми прятались и выглядывали трубы. Как стеснительные дылды. А там что? Что-то. Чужая территория. Пустая остановка. Хотя изредка были люди. Тоже ждали автобус, чтобы уехать в большой город. Иногда проезжали автобусы, в которые не нужно было садиться. Они везли людей в такие же маленькие города. Но это потом для Лёши стал город маленьким. А Мурманск всегда для него был большим. Потому что он в нём никогда не жил. В автобусе никогда не хватало сидячих мест. Стоя ждали. Когда автобус проедет по городам побережья. Родители называли названия, но он сможет их запомнить только к концу школы. Когда автобус проезжал КПП в город. Солдаты заставляли выйти всех тех, кто не сидел. Не солдаты, а матросы. Видишь, на погонах жёлтые полоски? Да. Это военно-морские звания. Хорошо. В автобусе проезжали долго по Мурманску. До самого вокзала зелёного цвета. Потом через площадь с каким-то странным названием. Как будто про пятую точку. Обязательно в пиццерию. Там зеркала у столиков. Люди какие-то другие. Большие и никуда не спешат. Незнакомые. Зимой всегда так тепло было отогреваться. Брали одну и ту же пиццу. Просто пиццу. Без какого-то названия. Они все улыбались. Лёша так и не вспомнил.
Денег никаких в карманах не было. Поэтому ни на какую дорогу смысла выходить нет. В автобус никто не пустит. Да и без родителей через КПП не проедет. Паспорта нет. Пока что вообще нет. Как-то хотели из дома выгнать. Отец тогда сказал, чтобы он собирал вещи. Время было какое-то позднее. Часов одиннадцать ночи. Солнце било в стекло. Ночью всегда светило в ту комнату, где они спали с братом. Мама, дай ему десять рублей на хлеб и пусть идёт на улицу, раз ему так нравится гулять с друзьями, а про родителей он забывает. Он тогда подумал, что не пропадёт. Деньги на хлеб есть, друзья тоже есть, на улице светит солнце. Но так и не выгнали.
Теперь денег нет. Бутерброды отчаянно стучались в память. Сейчас их достал бы из-под того куста. Выкинул под куст? Наверное. Он сидел на корточках возле двери в подвал. Песок шевелился. Какая-то тень отделилась и поползла по стене. Будто лизун. За лизуна тогда сильно получили с братом. Потому что лизун приклеился к потолку. И оставил от себя мокрое пятно. Вы чем думаете? У вас в головах пустота? Что это за игры?! Ещё кидали в обои, но следы были там тёмные. Их родители не видели. Больше ничего покупать не будем! И больше никаких карманных денег! Всё это было не страшно. Во дворе ждали друзья. Всегда кто-то кого-то ждал во дворе. Никакого телевизора! Марш делать уроки! Уроков нет? Книжки берите и читайте! Вот ничего не читаете, поэтому в головах пусто! Потом потолки портите! Кто будет убирать это пятно? Так никто и не убрал. Лёша всегда смотрел на него перед тем, как уснуть. И сейчас тёмное пятно ползало по подвалу. Сейчас ли? Это тот же лизун? Тогда где-то должен быть брат. Это он решил подшутить. Так это не крысы! Это Диман! Он где-то там, в темноте, просто притаился. Выходи! Никто не выходит. Почему рот не открывается? Рот слипся. Руками потрогал. Губ нет. Просто сплошная щека. Попробовал поморгать. Не получилось. Почему-то одно сплошное тёмное пятно. Огромное тёмное пятно налипло на глаза. Он попробовал ими пошевелить. Никуда глаза не могли пошевелиться. Резко открылась дверь подвала. Шаги по песку. Тяжёлые. Его не видно, потому что он сбоку от двери. Там темно. Но почему не стало светлее от двери. Шаги по песку. Тяжёлые. Но никого нет! Откуда-то взялось ведро. Они синее с чёрной ручкой. Это ведро прыгало по песку. От него такие шаги? По спине что-то поползло. Мурашки? Он попробовал отползти от стены. Ничего не получилось. Чем-то зацепился. За шершавую стену. Шир-шир-шир. Вся куртка будет грязная. Лёша! Что ты за свинья? Это не он. Это всё огромный лизун в подвале. И новогоднее ведро. В нём были мандарины, но они рассыпались по песку. Хотя бы один мандарин поймать. Не смог. Мандарины раскатились по тёмным углам. Нужно их собрать. Лёша! Бери тряпку в руки! Мой тщательнее! Что ты колчерукий такой! Колченогий. Теперь колчерукий. Всегда так обидно. Хотя старался. От тряпки так мокро рукам. Почему-то мокро ногам. Хочется пить. И звать кого-то. Потому что в подвале огромный тёмный лизун. И вовсе это не Диман в темноте. Крыс-крыс-крыс? Шшшшшшшш. Змея? Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш. Родился в год змеи. А ты в какой? Год быка. Год отца. Больше ничей не запомнился. Бык большой и крутой с упрямыми и острыми рогами. Он всего лишь змея. Что-то проползло по руке. Не смог ей дёрнуть. Как будто песок затянул. Зубучие пески. С зубами связаны? Там под песком зубы, они кусаются. Поэтому зубучие. Ноги тоже не шевелятся. Какие-то муравьи ползут по ногам. Наверняка рыжие! Самые больные! Они кусаются. По всему телу разбежались и кусаются. Он не может их скинуть. Руки в песке. Вместо рта щека. Тонет в темноте. Тогда Серый его вытащил. Серый! Мана! Никто не покинул пределов его рта. Потому что рта не было. Как же больно кусают муравьи! Темнота наклонила всё его тело. Он сейчас утонет в темноте. Потому что не может даже воздуха вдохнуть. Полной грудью. Давай, засекаю! Не дыши. Держи. Держи! Деееееержииииии! Ну куда ж ты! Всего лишь минуту продержался. Человек может продержаться без воздуха свободно три минуты. А зачем? Чтобы под водой можно было проплыть. А зачем? Чтобы можно было уплыть от темноты. А зачем? Чтобы не было страшно. Сейчас страшно. Но плыть не может. Потому что зубучие пески. Муравьи стали кусать щёки. Забираться в ноздри.
Лёша резко проснулся от того, что всё тело онемело. Он сидел на корточках, спиной прижался к стене. Голову еле поднял. Всё болело и кололось. Полоска света стала смелее. Наступило утро? Просто стало светлее. Он аккуратно попытался встать, но не смог. Пятки кололо. Как будто в ботинки насыпали иголок. Да, тех самых, мартовских, с ёлки, которую родители всегда называют сосной. Нужно уходить из подвала. Здесь становится небезопасно. Всё равно в темноте светить нечем. А труба не такая уж и тёплая.
Он открыл дверь подвала. Раскинулся перед глазами двор. Этот двор сжимали два дома напротив друг друга. С левой стороны двора стояли притихшие машины тех, кто тихо спал в каждом из этих сжимающих двух домов. С правой стороны стояли два деревянных ларька. К дороге передом, ко двору задом. В этих ларьках что-то покупали даже домой. Хотя обычно Лёша покупал несколько жвачек по 50 копеек за штуку. По ногам продолжали бегать муравьи, но уже в меньшем количестве, они убегали прочь от Лёши. Солнце осмелело. Подсветило утро. Но никого на улице ещё не было. Ларьки ещё наверняка спали. Только магазин в доме напротив работал без перерыва. Даже ночью работал.
Где его рюкзак? Мысль муравьём укусила мозг. Ай. Всё это время рюкзак Лёша носил с собой. Может, из-за этого спина устала? Конечно. Не из-за десятков километров. Не из-за того, что спал на земле. Не из-за того, что спал на песке. Именно потому, что ходил с рюкзаком. Нужно теперь его оставить. Где? В подвале. Где ж ещё. Темнота будет его охранять. А как же крысы? В рюкзаке нет еды. Там только тетради и учебники. Пусть даже проверят своими шевелящимися носами. Он поставил рюкзак под трубу в самом тёмном углу подвала. Укрыл рюкзак плотной темнотой, закрыв за собой дверь.
Затылком почувствовал, как над ним навис второй этаж квартиры. Они спят? Или уже смотрят в окно? Хотят его заметить. И тут же закричать в окно. Лёёооооооооооошаааааааааааааа! Жиииииваааааа дааааааамоооооооооой! И миллион восклицательных искр. Такой крик можно услышать на другом конце города. Поэтому нужно аккуратно отходить от дома. Лёша делал муравьиные шаги от дома. Смотрел внимательно на окна. Они были пустыми. В шторках, но без людей. Брата увидит самым последним, если он там будет. Шаг за шагом открывалось всё больше окно. Никого там не было. Никто не ждал его у окна. Волна облегчения сбросила окончательно бегающих по телу муравьёв. И Лёша побежал из двора. Чтобы быстрее скрыться из виду.
В животе была ноющая пустота. За спиной остался неподвижный дом. Внутри суровые родители. Интересно, когда они спят, у них такие же суровые лица? Так же сдвинуты брови? Так же сжаты губы? Ну и пусть. Лёша пробежал мимо ларьков. Закрыты. Перебежал через дорогу. Пустая. Хотя с какой-то стороны доносился звук машины. Без рюкзака было легче. Точно? Скорее да. В карманах не было даже какой-то случайно завалявшейся монетки. Хотя бы пять рублей. Хотя это много. Все деньги в копилке. Отец приносил им после службы синенькие бумажки. На них что-то нарисовано. Точно нарисована цифра 50. Целое состояние. Они с братом копили. Не очень успешно получалось, но они старались. Хотя бы 5. Тогда он смог бы прогнать ноющую пустоту, как пугающую темноту огнём.
Сон убежал вместе с муравьями. Он долго проспал? Спал ли. То ли вопрос, то ли нет. Какие-то люди с собаками стали показываться на горизонте. И дом Серого был тоже на горизонте. Попробовать? Почему нет. У Серого есть старший брат. И мать. Отца у Серого и его брата нет. По крайней мере, дома его нет. К матери они обращаются на Вы. Прям с самой большой буквы. Даже старший брат. Даже для Лёши это было странно. Он никогда не видел их матери, хотя в гостях был несколько раз. Стоит попытаться постучать в окно. Квартира на первом этаже. Стук-стук-стук. Как будто голубь на карнизе клюёт что-то. Никакого движения. Зашёл в подъезд. Квартира сразу справа. Точнее, две квартиры за одной дверью. Общий коридор, в котором вещи и обувь с ковриками навалена. Одинокая лампочка всегда смотрит с потолка. Потолки не такие высокие. Далеко не такие. Лёша даже сам на табуретке смог бы поменять лампочку. Отец бы даже на табуретку не вставал. От нажатого звонка встрепенулась какая-то птица в доме. И тишина. В доме Серого целых девять этажей. И лифт. Лёша очень редко ездил в лифтах. Потому что редко бывал в гостях. На улице гулять интереснее. Дома всегда есть чьи-то родители. За дверью вдруг что-то зашуршало. Вдруг соседи? Дверь открыл Серый. Облегчение. Привет. Привет. Удивления на лице не было. Ты знаешь, что тебя ищут? Знаю. Ты чуть маму не разбудил. Прости. У тебя есть что-то поесть? И попить воды бы. Погоди. Дверь за собой не закрыл. Одинокая лампочка свисала над обувью на ковриках и какой-то жёлтой шторкой, за которой хранились тайны двух квартир. Что там? Барахло. Серый вернулся быстро. Стакан воды и толстый кусок чёрного хлеба. Больше ничего не могу, мама заметит. Лёша жадно выпил весь стакан. Оказывается, пить хотелось не меньше. Спасибо. Хлеб сунул в карман куртки. На улице сейчас съест. Спасибо большое. Пожалуйста. Только не рассказывай никому, что меня видел. Ладно. Пока. Пока. Рука лежала в кармане. Чувствовала рука хлеб.
Дом Серого стоял недалеко от гаражей. Через эти гаражи можно пройти по короткой дороге до причалов. Через них можно идти по дороге. Можно идти по крышам гаражей. Можно идти по большим серебристым трубам. Настроение немного улучшилось, потому что удалось договориться с пустотой в животе. Выдал ей немного воды и хлеба. Замолчала. Лёша решил пойти по трубам. Эти трубы были огромными серебристыми дорожками. На одной такой трубе можно было идти вдвоём. Тесно, но идти. И трубы было две. С труб нельзя было падать. Потому что не везде можно было залезть. Он залез в нужном месте. Рядом с одиноким домом из девяти этажей. В этом доме жили две отличницы из класса. Больше отличниц в классе не было. Наверное, потому что дом отдельно стоит. С цифрой 23 сбоку. Большая и чёрная такая цифра. А на Лёшином доме была цифра 1. А на доме напротив, который сжимал двор, была цифра 1А. Цифры эти что-то означали?
Под трубами росли большие растения. Не деревья. Потому что больших деревьев нет на Крайнем Севере. Это тоже отец рассказывал. В школе вроде бы тоже рассказывали. Школа осталась в рюкзаке. С вырванными из дневника страницами. С поддельными подписями. С поддельными оценками. Приходилось иногда каждый день менять страницы. Если писали какое-то замечание. Чтобы этого замечания дома не видели. А в школе видели поддельную подпись возле замечания. И все довольны. Теперь рюкзак в подвале. Школа далеко. Сегодня воскресенье. В понедельник в школу он не пойдёт. Пусть ищут. Ни с кем не хотелось разговаривать. Под трубами росли большие растения. С которыми можно было сражаться мечами. Не мечами, а палками. Было это в детстве. А детство прошло? Лёша не знал. Под трубами проходили эти большие растения мимо. Детство точно пройдёт, когда он будет идти по дороге через эти гаражи и курить, спеша к Наташе, которая учится в той другой школе. Через несколько лет это будет. Там же, где 10 и 11 класс.
Дорога через гаражи упиралась в другую школу. С другим номером. С другими детьми. С другими улицами и дворами. Всё здесь было другое. И ходить нужно было аккуратно. Потому что это не твоя улица. Лёша жил на улице Комсомольской. По трубам подходил к улице Полярной. Весь город был поделён на улицы. Они как-то вечером шли с Чухой неизвестно откуда, но возвращались домой. Шли мимо улицы Колышкина.  Вынырнули откуда-то четверо. Постарше. Сюда подошли. Пришлось повиноваться. Не догадались убежать. Чё тут ходите? Двое из четверых схватили их с Чухой за воротники. Лёше ударили с головы по носу. Тепло растеклось под глазами. Слёзы выбежали на улицу. Ударом вышибло. С какой улицы? Комса. Чё вы сразу не сказали? Руки сразу отпустили воротники. Руки похлопали по плечам. Тот, кто ударил Лёшу, извинился. Не обижайся. Хорошо. Синяков от удара не осталось.
Солнце пригревало. Лёшу и трубы. Он решил посидеть немного. За спиной высилась гора. На этой горе стояли дома. Дома были строгими и одинаковыми. Дома были серыми и девятиэтажными. Это не гора, а просто насыпь, но это он узнает намного позже, когда парень из параллельного класса спрыгнет с крыши одной из этих девятиэтажек. Лёша посмотрел налево. Там стоял одинокий двадцать третий дом. Куча гаражей. С ржавыми крышами. Где-то за ними выглядывал дом Серого. Его было еле видно. Словно он на цыпочках пытался заглянуть. Получалось только чердаком. Ещё не дорос. Где-то дальше подглядывающего дома были ларьки, булочная и его дом. Немного глубже был подвал, темнота и рюкзак. Ещё немного дальше была школа. Пустые и холодные кабинеты, недружелюбная учительская. Рядом со школой детский садик, который приютил на своей земле. Дальше трубы-дылды и дорога с автобусами в большой город. Лёша посмотрел прямо. Там были кучи гаражей. И ещё один одинокий дом. Такой же серый. Такой же строгий. За этим домом немного блестел осколок моря. Точнее, залива. Какой это залив, Лёша? Кольский? Правильно. Ихтиандра звали именно на этом заливе. Лёша посмотрел направо. Кучи гаражей рассеивались, как прогнанные ветром тучи. За ними так же серели девятиэтажки. Были видны спины сопок, которые прикрывали всё тот же залив. Эти сопки иногда покрывались белыми пятнами. Всегда покрывались летом, когда было жарко. Бывало это редко. Белыми пятнами белели белые люди. Направо – улица Полярная. Есть дорога сквозь неё. Есть обходной путь сразу на площадь перед причалами. Сквозь неё страшно. Лёша никого не знал на этой улице. Только в 10 классе познакомится много с кем. И с Наташей тоже.
Голод неудобно перевернулся в желудке. Будто ногами пнул. Хлеб очень быстро растворился в воде. Вот если бы Лёша был кустом! Фотосинтез заменил бы хлеб. Только воду не заменил бы. Тогда и убегать не нужно было бы. Тогда бы и никто не кричал. Тогда бы все были молчаливо довольны. Тогда бы он засыпал зимой, просыпался только летом. И не смог бы тогда зимой кататься с горок? Не смог бы строить снежные тоннели? Прыгать с крыш в сугробы? Не смог бы летом гулять во дворе? Не смог бы играть в казаки-разбойники по всей Комсомольской? Сложный выбор. Зато все были бы довольны. Не приходилось бы слушать постоянных нотаций. А как ты человеком станешь, Лёша? Родителей не слушаешься, в школе не учишься на отлично. Почему сегодня не убрались? Не успели, потому что посуды много было. Это он вслух не может произнести. Смотри в пол. Молчи. Бери ведро с тряпкой и вперёд. Посуду не помыли потому, что её было много. Освободились кастрюли. Они с братом не хотели есть. Когда они не хотели есть, то вываливали еду в пакет и выкидывали в подвал. Он в подвале ничего не увидел. Сейчас готов хоть простые макароны поесть. Даже без краснодарского соуса. Голод тянул свои руки к горлу. Пытался выбраться и закричать. Чего бы он не стал есть, так это молоко. Голод мгновенно съёжился. Лёша его ненавидел даже вспоминать. Мать как-то гонялась за ним по квартире, чтобы сделать укол и заставить выпить тёплое молоко с мёдом и луком. Голод обиженно притих. Когда он убегал от матери, то не знал от чего бежит больше – от укола или молока. От макарон бы точно не отказался. Может, где-то в подвале лежат?
На площадь они ходили редко. Только по праздникам. И всегда там было очень много людей. Сегодня воскресенье. Даже не праздник. Тоже много будет? Вот он и узнает. Вчера туда не дошёл. Только рядом проходил, посмотрел издалека на огромную фигуру шагающего матроса с автоматом. Памятник Алёша. В честь памятника его назвали? Было бы загадочно. Лёша встал и пошёл дальше по трубам. Какие-то редкие люди стали появляться на дороге через гаражи. Она так и называлась. Дорога Через Гаражи. Всё с большой буквы. Памятник Алёше. Тоже с большой. Или Алёша? Комса. Тоже с большой. Заброшенная Больница. Тоже. Говорили, что там был пожар, и вообще больница была детской, дети там погибли. Поэтому тогда с Серым было страшно спускаться в подвал.
Трубы под ногами мялись. Алюминий? Не похоже. Магнита с собой не было. Иногда они с братом сдавали цветной металл. Много металла найти не могли. Чаще всего алюминий. Какие-то куски находили в гаражах. Самым дорогим металлом был титан. Ого! Где бы его найти? Титан был каким-то драгоценным. Его нельзя было найти. Потому что они его ни разу не видели. Можно было бы сейчас в гаражах найти немного металла. Сдать и купить хоть чего-нибудь поесть. Идти до пункта приёма далеко. Ещё дальше что-то тащить от этих гаражей. Они как-то с Серым и братом охотились в гаражах на пустые баллоны из-под краски. В этих баллонах одиноко перекатывались шарики. Все шарики были разноцветные. У каждого из них была своя коллекция. Шарики часто пропадали, потому что куда-то закатывались. Лёше тоже стоило бы куда-нибудь закатиться. Нужно дальше уходить. Чтобы не смогли поймать. Потом что-нибудь придумает. Трубы упёрлись в какой-то однокомнатный домик из белого кирпича. Как-то в нём он видел бомжа. Потому что внутри было тепло. Может, тоже остановиться? А если бомж придёт? Лёша просто спрыгнул. Трубы остались ждать где-то позади. Как собака. Которая у него появилась ненадолго и пропала.
Собаку он очень хорошо помнил. Отец сказал, что это настоящий доберман. А почему у неё уши так висят? Потому что она ещё маленькая. Маленькая и коричневая. Кот её сильно боялся и жил по углам квартиры. Постоянно её выгуливал Лёша. Давай, воспитывай. Как это? Лёша не знал. Поэтому водил её на поводке и бил, когда она не слушалась. Не слушалась она часто. Бил он её тоже часто. Но внутри всего перекашивало. Какая-та непонятная сила сдавливала грудь. И выдавливала слёзы. Отчего он её жалел. А она всегда виляла хвостом. Абсолютно всегда. Даже когда она разнесла всю квартиру, перегрызла всю обувь, пока Лёша спал, потому что ему было плохо, после чего он отчаянно бил её по морде испорченной щёткой для обуви. Даже тогда она виляла хвостом и облизывала его руки. Это всё потому, что ты ничему её не учишь! Тогда он получил от родителей. Знал, что получит, когда проснулся и увидел этот бардак. Правда не по морде и не щёткой. Тем же летом собака умерла. Потому что они не отвели и не сделали прививки. Оставили у знакомой из соседнего дома, у которой был старый пекинес. Ведь он просил! Давайте сделаем! Вернёмся из отпуска, тогда сделаем. Сейчас не до этого. Теперь собаке не до прививок. Когда позвонили и рассказали, что собака сдохла, Лёша ушёл плакать на бабушкин балкон, чтобы никто не видел. Почему собака сдохла, а человек умирает? Ему было очень жалко собаку.
Лёша решил обойти улицу Полярную. Чтобы ни на кого не нарваться. А кто не спит в такое время? А сколько сейчас времени? Неправильно, Золотарёв. Опять. Который сейчас час? Солнце лезет в глаза. Сегодня тоже будет тёплый день. Он прошёл мимо стены из девятиэтажек. Они стояли к нему спиной. Подъезды были с другой стороны. Спиной девятиэтажки повернулись к заливу. Который можно рассматривать с высоты сопки. На этой сопке изредка белеют белые тела белыми грибами. Дорога не испачкана асфальтом. Дорога за домами протоптана ногами. Утрамбованная коричневая земля. На такой хорошо в ножички играть. Во дворе похожая земля. Выходили и играли в ножички. У них с братом никогда не было своего ножика. Но всегда был у кого-то ещё. Родителям никогда не рассказывали про эту игру. От улицы Полярной до площади спускалась длинная лестница. Все и всегда называли её трапом. Вниз с сопки. Лёша решил по трапу не идти. Мало ли. Пробирался по кустам. Ведь лесов нет за Полярным Кругом.
Снизу по трапу поднимался человек. Какие-то знакомые очертания. Лёша притих в иван-чае и практически лёг на землю, чтобы его не было видно. Карликовые деревья подозрительно шевелили ветками. По трапу поднимался отец. Да, именно он. В усах. Лицо серьёзное. Куда он ходил? На службу? С кем-то договаривался? Главное, чтобы не увидел. Может, в ту комнату детской милиции? А не рано? Его отец поднимался равномерными шагами по трапу, строго смотря перед собой. Мать его ждёт дома. Смотрит в окно. Но в окне никого не было. Значит, тогда из подвала он видел отца! Теперь он проходит мимо и не замечает Лёшу. Опасность была близка. Лёша наблюдал спину отца. Отец скрылся за спинами девятиэтажек. Путь чист.
Он спускался и дальше через траву, кусты, карликовые деревья. Трап был опасен. Там появляются строгие взрослые. Они могут его узнать. Ноги промокли. Просушить негде. Труба далеко и в подвале. Трап закончился. Перешёл в площадь. Площадь оказалась какой-то пустой. Рано ещё. У края площади стояли и смотрели на залив два одинаковых дома. Они были странными. Хотя бы потому, что он насчитал у них по двенадцать этажей. Таких высоких домов больше не было нигде. Лёша точно не видел. Памятник с его именем целился автоматом куда-то вбок, в сопку. За большими чёрными воротами бессмысленно смотрели своими окнами корабли. Не окна, а иллюминаторы! Запомни, Лёша. Корабли бывают только военные, а на первых причалах стоят обычные суда. Никакой разницы. Корабль и есть корабль. Лёша не торопился понять. Но поймёт, всё равно поймёт, через несколько лет, но поймёт. Где-то там за сопкой, в которую целился Алёша, стояли военные корабли. Настоящие, с пушками. Ждал где-то катер отца. Потому что отец был командиром катера. Но отец же ушёл?
Корабли закрывал забор и большое здание. Морвокзал. Так его все называют. Туда обычно приезжали за билетами на поезд, когда нужно было в отпуск ехать. Может и сейчас тоже куда-то уехать? Если бы были деньги. Можно было бы поесть. И поехать. Оставляя за спиной всё происходящее. Почему он убежал? Не хотелось думать. Подкатил какой-то противный ком к горлу. Похож на голод, только противнее. Намного противнее молока с луком. Лёша прошёл мимо памятника. Памятник даже не обратил на него внимание. Так бы со всеми взрослыми. Проходить так, чтобы не замечали. Просто пусть смотрят куда-то в сопки своими серьёзными глазами. Чёрный металлический забор, за которым прятались корабли, резко превращался в бетонный. И резко становился ниже, через него можно было смотреть на залив. Лёша опёрся на него руками. Шершавый бетон. Такой же шершавый, как стена в подвале. Такой же холодный. Потому что ветер всегда дует. Сейчас тоже дул ветер. Хоть и было солнце. Продувал и холодил. А ведь Лёша стоял всего несколько минут. Забор стоит уже много лет. Насквозь промёрз. За забором темнели булыжники. Это мазут. Что? Топливо для кораблей. А почему топливо на берегу? Потому что так устроены корабли. Камни от этого были скользкими. Лёша проверял. Они ходили по таким камням. Потому что они появлялись только в отлив. У залива отлив. Отодвигалась вода от берега. Чтобы можно было ракушки пособирать. На чёрных скользких камнях иногда лежали водоросли. Какие-то грязно-зелёные лоскуты. От них рыбно пахло. Он как-то нашёл большую ракушку. Но забыл на камне. Залив съел своим приливом. Было немного жалко. От холодного забора были видны только чёрные камни. И испачканный песок. И обрывки водорослей. Со странным названием. Ламикактотам. Ламиножка. Ламина. Не мог вспомнить. Слово вкусное, а запах вовсе нет.
На другом берегу залива едва проглядывались дома. Их было немного. И точно не такие высокие, как на площади. Вот бы туда дойти. Даже зимой дойти нельзя. Залив не замерзает на ночь. Всегда колышется своей водой. По краям только может замёрзнуть. Как пальцы в перчатках. На том берегу тоже были сопки. Сопки были повсюду. Отец водил по бесконечным сопкам в поисках грибов. И ягод. Сейчас тоже можно? Собирали только в августе. В конце лета. Раньше ничего не растёт. Вот бы замёрз залив. Тогда можно было бы пешком до другого берега. Там бы точно не нашли. И чтобы уже был конец лета. Можно бродить по сопкам и есть ягоды. Чёрные ягоды. От них потом чёрные руки. И чёрные зубы с губами. Сразу видно, что ходили в сопки. Сегодня только чёрные камни.
Лёша пошёл вдоль забора. Дорога вела к каким-то кривым воротам. За этими воротами была заброшенная неизвестность. И лай невидимых собак. Не стоит туда идти. На залив вместе с Лёшей смотрела пустая трибуна. С деревянными лавками. Золотарёв, какие слова-исключения есть? Деревянный, оловянный, стеклянный. Это всё? Деревянные лавки даже на вид были шершавыми. Такими же, как бетонный забор. Такие же обветренные. Лёша, не снимай на морозе варежки! Весь в цыпках ходишь будешь! Забор и лавки тоже не послушались мать. Сидят все в цыпках. Над трибуной сурово и одноглазо нависала пушка. Целилась куда-то в залив. Отец как-то водил на парад. Где-то в этом месте выезжала какая-то машина с десантом. Это бронетранспортёр, Лёша. А почему он не тонет? Потому что он специально так сделан. Но он же металлический? Да. Так почему он не тонет? Они смотрели на парад издалека. С вершины сопки. С которой начинался тот трап. На котором целенаправленно шёл отец. С высоты люди были игрушечными. И солдаты с автоматами тоже были игрушечными. И выстрелы тоже были игрушечными. Сейчас нет никого. А почему-то хочется, чтобы этот день тоже был игрушечным.
Лёша пошёл обратно. К двенадцатиэтажным близнецам. За спинами близнецов растянулась широкая дорога. По ней не ездили машины. Только люди ходили. В праздники всегда много людей. Эта дорога тянулась вдоль суровых пятиэтажных домов. И где-то далекооооооооооо упиралась в невысокое здание синего цвета. Синее здание смотрело своими окнами на Алёшу. А сегодня и на Лёшу тоже. Это ДОФ? Что? Дом офицеров флота. А что там происходит? Торжественные мероприятия. Какие? Торжественные. Лёша пошёл навстречу этому дому. Ветер упрямо толкал в спину. Залив за спиной морщился. Может, заливу тоже не нравился рыбный запах водорослей на камнях?
Пятиэтажки молча смотрели на идущего Лёшу. Они не мигали. Таращились своими большими окнами. Начинали появляться люди. Все незнакомые. Куда-то идущие. Деревья возле этих домов доставали только до третьего этажа. Да и то на цыпочках. Гиганты. Все остальные деревья – карлики. Карликовые берёзы, карликовые ивы. Гигантские рябины. Возле их дома тоже гигантские рябины растут. Заглядывают в кухню. Оттуда только никто не выглядывает. Хотя отец должен был уже дойти домой. Он ходит быстро. Тяжёлыми ногами широко шагает. Тяжёлой рукой берёт ремень. Его побег тоже закончится ремнём. Он не сомневался. Был уверен. Но лучше пусть попозже. А потом – хоть как тогда. Он даже не помнил теперь за что. Его пороли полдня. С перерывами. Сидеть было больно. От слёз глаза опухли и нос плохо дышал. Не доходит через голову, дойдёт через ноги. Только вместо ремня была чёрная резинка, которой к тележке сумки пристёгивают. В ванной потом смотрел на свою пятую точку. Она стала тёмно-фиолетовой. Почти чёрной. Как будто черники объелась. Побег – самый серьёзный проступок в его жизни. Только он не планировал возвращаться.
Он преодолел половину пути к синему дому. К синему ДОФу. Путь нагло перебежала дорога. С машинами. И переваливающимся автобусом. Сине-белого или бело-синего цвета, за стеклом спереди стоит табличка с сиротливой цифрой 1. На этом автобусе можно доехать до дома. А можно доехать в загородный парк. В этот парк они ездили редко. От остановки нужно было идти пешком ещё долго вдоль пустой дороги. Переходить через широкий мост, накрывший реку. Река Ваенга. Она белыми кубарями скатывалась под мостом откуда-то сверху куда-то вниз. В загородном парке обязательно делали шашлык. Обязательно вешали гамак между деревьев. Обязательно запекали картошку в консервной банке. Обязательно мыли посуду в ледяной воде. Обязательно отправляли по реке кораблик. Он дойдёт до залива, потому что все реки впадают в моря. А какие ещё реки впадают в залив? Их много, у многих даже названий нет.  А откуда берутся реки? Они начинают путь из озёр, которых тоже очень много. У многих тоже нет названий? Нет, у озёр есть названия, просто не у всех. В гамаке обязательно поспать. Потом тяжело идти в горку на автобус. С собой всегда был запах костра. Его приносили домой и он тут же разбегался по комнатам и кухне. В квартире сразу становилось как-то празднично. С утра доедали мясо с пикника. Холодный шашлык тоже был вкусным. Потому что сохранял запах костра. Который к утру уже сбегал из квартиры. Наверное, ему было скучно. Голод широко зевнул в животе. Где найти еды? Проще стараться не думать о ней. А если такие мысли? Прочь их, прочь!
Лёша перешёл дорогу, которая перебежала через его путь. Справа висел на сером зданий огромный круг часов. Лёша остановился. Часы вроде тоже. Он смотрел на них долго. Не мигая. Большая стрелка дёрнулась и переместилась. Часы были в палочках и галочках. Что это за часы? Обычные. А что за палочки? Это римские цифры. Почему римские? Потому что их придумали в Древнем Риме. А как они оказались у нас? Эти цифры часто используют в часах. Серое здание, так же, как и все оставленные за спиной пятиэтажки, немигающе смотрело окнами. Правее этого серого здания стояло коричневое здание с большим козырьком. Как будто кепку надело от солнца. На козырьке стояли ровно буквы «ВАЕНГА». Лёша не знал, что это за здание и почему оно носит на козырьке название реки. Но точно там никто не жил. Он посмотрел на огромные часы. Стрелки остановились на 8:45. Утра или вечера. Утра. Потому что вечер где-то там. Там же, где подвал. Почему так мало людей на улице? Ещё до конца не проснулись. Отец рано проснулся. Что делал на катере. Но его не заметил.
Лёша стоял на площади. Его обступили пятиэтажки. Снова они спрятались за рябинами. Синее здание ДОФа стало ближе. Почему-то этот район просто называли Низ. Пойдёшь Вниз гулять? С площади было видно, как лестница карабкалась по сопке к серым девятиэтажкам. Но тот район никто не называл Верх. Вниз ходили не очень часто. Чужой район. Неизвестный. Это сейчас ему хорошо. Никто тут не узнает. Никто не расскажет потом. Только несколько лет спустя чёткие границы районов сотрутся, у Лёши будут знакомые из разных районов, никто его не будет останавливать с вопросом: «Ты с какой улицы, чувак?». Это потом. Сейчас он идёт навстречу синему дому, встречая редких прохожих, не встречая никаких знакомых. Он прошёл мимо пятиэтажки, в которой сейчас живёт парень с необычной фамилией Мудрый, с которым он познакомится после девятого класса, в лагере в Болгарии. Лёша посмотрел на эту пятиэтажку так же, как смотрел на все остальные. Без особого любопытства. За ней белело здание какой-то школы. Лёша знал, что в городе несколько школ. Знал, что спрашивают не только про улицу, но и про школу. Только он не знал где какая школа находится. Знал только свою под номером 11. А рядом 11А. Ещё на Полярной 15 школа. Все остальные цифры были неизвестными. Как и люди. Родители хотели его отдать в 15 школу. Но туда он бы ходил каждый день по дороге через гаражи. Сегодня он по ней шёл. Почти по ней. Ходить далеко. Поэтому отдали в 11 школу. Она совсем рядом с домом. Вышел и через несколько минут пришёл. Здание тоже белое. Как и у той неизвестной школы за пятиэтажкой. Все школы белые? Наверное. Что родители скажут в школе? Светлана Валентиновна спросит, почему его нет в школе? Пусть говорят, что хотят. Они всё равно его не найдут. Город большой. А он на чужой улице, рядом с чужой школой. Кто его тут увидит и узнает? Только потом город для него станет маленьким. Сильно потом. Сейчас город был большим. Настолько большим, что в нём можно потеряться. Сбежать и спрятаться. Бежать и не оглядываться. И никто не заметит. Не заметит даже Мудрый, с которым Лёша ещё не знаком.
Синий ДОФ молчаливо стоял перед Лёшей. Почти так же Лёша стоял перед родителями на кухне. Только Лёша глазами ковырял пол. А ДОФ не хлопает глазами и не ковыряет. ДОФ просто смотрит вдаль. На Алёшу с автоматом. И не замечает Лёшу. Потому что автомата нет в руках. За этим зданием дорога круто взбирается вверх. Весь город в сопках. Или на сопках. Лестницы вверх, лестницы вниз. Сплошные трапы. Ноги болят от ходьбы. Вверх вниз. Вниз вверх. Дальше он пойдёт вверх. Низ останется внизу. Но сначала бы отдохнуть. Хочется пить. Нет воды совсем. Солнце неожиданно пропало. Лёша заметил пропажу только сейчас. Словно солнце выпало из дырявого кармана неба. Облака лоскутным одеялом затянули всё небо. У бабушки тоже было лоскутное одеяло, только оно было разноцветным. А на небе серобелосерое одеяло. Ветер от моря не чувствовался. Только возле Алёши сильно чувствовался. Сюда долетал хилый сквозняк. Лёша сел на каменную скамейку под гигантскими рябинами, которые закрывали пятиэтажку. Холода он не чувствовал. Ещё бы не чувствовать голода. И тогда можно бесконечно ходить. Зато город хорошо узнает. Только не возвращаться на Комсомольскую улицу. Рядом со скамейкой росли какие-то кусты или трава. Он оторвал листочки. Попробовал пожевать. Рот наполнился горечью, которую он тут же выплюнул обратно в траву. Вот если бы ягоды росли. До них далеко. И до следующего класса далеко. Целое лето. Он будет так же бродить целое лето? Не уедет к бабушке? Не сможет покупаться в речке? Не покатается на велике? Не поспит на полу под цветным лоскутным одеялом? Не поест клубнику с грядки? Не будет стоять в длинной очереди на автобус на дачу? Не будет плевать с балкона четвёртого этажа? Не будет смотреть на ныряющих в небо ласточек? Не увидит тёмную ночь, в которой тепло? Не будет на качелях крутить солнышко? Не будет с летними друзьями играть в футбол? Очень хотелось бы. Чтобы всё это было. Только сейчас побег. Они всё равно не поймут. Всё равно будут злыми. Всё равно его накажут. Всё равно узнают про дневник. Всё равно узнают про враньё. От этого неприятно потянуло язык. Даже голод не смог спрятать. Опять не сможет сидеть. Сможет! Он просто не сдастся! Его не найдут! Сил ещё много.
Лёша стал карабкаться вверх по дороге за синим домом. Там был трап, но он по нему не пошёл. На трапе слишком узко. На трапе можно кого-то встретить и не сбежать. А по тропинке рядом есть кусты. Дорога молча тянула его наверх. Вдоль очередных пятиэтажек. Только рябины поредели. По дороге рядом проезжали редкие автомобили. Никто не останавливался. Проходили редкие прохожие. Никто не останавливал. Сколько уже километров? Можно было пешком до Мурманска дойти. Количество прохожих постепенно увеличивалось. Дорога вела его на самый верх. Пик города. Там много магазинов. Ещё больше людей. Которые по всем этим магазинам. И они с родителями тоже иногда. А если они сейчас по магазинам пошли? Зачем только? Вряд ли. Лёша остановился где-то в середине подъёма. Дорога молча ждала, не тянула. Размоталась из клубка вниз. В пробеле между домами был виден ковёр сопок. На нём разбросаны чьи-то гаражи. Ковёр стелился до самого горизонта. За который не заходит солнце. Которое сейчас пропало. Ночное солнце. Обычно так радостно летом. Потому что гулять можно допоздна. Теперь он прогулял несколько суток. Радости не прибавилось. Желания вернуться домой тоже. А где брат? Тоже ищет его? Или просто спит? Да просто спит.
Ноги тяжело отрывались от земли. Шершаво задевали подошвами асфальт. Вот бы уметь переноситься в разные места! Тогда было бы проще. Или становиться невидимым! Тоже было бы круто! Никто бы не замечал. Никто бы не смог найти. А сейчас все видят. Лёша забрался на Верх города. Никто не называл его Верхом, потому что существует только Низ. Кто это всё придумал? Людей там было больше. Что-то ищут в магазинах. Лёша с братом тоже искал. Пункт приёма металла. Или как-то по-другому он назывался. Чтобы сдать железо, которое не магнитится магнитом. Сейчас ничего у Лёши нет. Даже магнита.
Прохожие проходили мимо. Не заговаривали с ним. Он тоже молчал. Молчал и только улавливал упавшие слова. Баралибес лопун бти ормантолдиветал акванта я бы не смог отромно гатыванго добросто некуш мотото атусна нужно за хлебом зайти лоынку енто рапавыц дворасти напурож инку травенус опул домата никур абраметос пробави ашкадар нипоробел шукурав пывак а я-то и ей показал отна присча выскуна ор патаник укналот тиавы лонегод фу нароти и ту и ту вануса оринаму айвы какой-то грустный мальчик. Это он грустный? Слова прохожих были похожи на белиберду. Ничего не было понятно. Так всегда. Потому что прохожие тоже взрослые. У них свои дела. У них свои мысли. У них свои правила. Они по-другим правилам не умеют играть. Они умеют только приказывать. Кричать тоже хорошо умеют. Поэтому все друзья – где-то на улице, а не дома. Взрослые всегда насмехаются. Им смешно слушать серьёзные вещи. Потому что они не верят. Поэтому Лёша и врал. Потому что они не верят. Что плохого в этих красных оценках? Будешь дворником, Лёша! А что плохого в дворнике? На него, зато, не орут родители. Он подумал, что можно устроиться на работу. Вдруг возьмут. Еда появится. Что ты будешь делать, когда родителей не станет? Он не знал. Такие вопросы вводили в бесконечный ступор. Вопросы родителей в большинстве своём ставили в ступор. Ещё эти вопросы слишком громко задавались. Почему ты молчишь? Нечего ответить? Поскорее бы всё это закончилось. Единственная мысль, гулявшая в такие моменты в голове.
Взрослые люди продолжали идти мимо. Взрослые люди продолжали разговаривать на неизвестном языке. Взрослые люди продолжали не обращать на него внимания. Лёша продолжал идти по незнакомой знакомой улице, полной взрослых людей. А вдруг где-то тут его родители? Страх кольнул куда-то в бок. Он остановился. Заскользил по лицам взглядом. С лица на лицо. Никого знакомого. Стало немного легче. Но нужно уйти во дворы. Там меньше людей. Словно в кусты. Чтобы никто не заметил. Лёша свернул за угол шершавой пятиэтажки.
Отец рассказывал, что под землёй вечная мерзлота. Что если копать землю, то через несколько метров начнётся лёд. Вот почему было так холодно на земле. Вот почему так холодно было на песке. И сейчас было не очень тепло. Солнце пропало. Лёша посмотрел на небо. Небо на него смотреть не хотело. Потому что оно тоже было взрослым. И не хотело его замечать. Голые деревья махали кому-то своими ветками. Точно не ему. Они его тоже не замечали. Голая земля не спешила обрастать зелёной травой. Потому что солнце пропало. Потому что под землёй вечная мерзлота. Вечная мерзота. Кто так говорил? Точно кто-то из взрослых. Во дворах было тише и спокойнее. До дома оставалось минут десять или пятнадцать. Может, обратно в подвал? Внутри закончились все силы. Хотелось просто лечь спать. Пусть и на землю. Пусть и на песок. Из-за угла очередной шершавой пятиэтажки показалась какая-то многочисленная группа. Это были не взрослые. Снова страх кольнул куда-то вбок. Какие-то знакомые лица. Первые вдруг стали показывать пальцами в его сторону. Лёша посмотрел назад. Никого не было. Только они и он. Он понял. Ноги подкосились. Он развернулся и побежал. Стой! Не беги! Стой! Стоять! Остановись! Не убежишь! Стой! Стоп! Лёша бежал под горку. Было немного легче. Казалось, что крики удаляются. Остаются далеко за спиной. Он сможет. Они его не догонят. Они его не поймают. Он выскользнет. И больше не будет ходить по дорогам. Больше не будет заглядывать во дворы. Будет ходить только ночью. Только сейчас от них убежит. Прямо по вечной мерзлоте. Какой-то шершавый звук всё сильнее упирался в его спину. Как будто на море. Когда волна бежит на берег. Волна всегда догоняет берег. Они его точно не догонят. Какие-то руки его схватили и резко остановили. Душа продолжала бежать. Рук было много. Они его облепили. Как репейник. Куда ты бежал? Тебя все ищут. Наконец-то поймали! Светлана Валентиновна ждёт. Родители тоже ищут. Зачем ты убежал? Неизвестные голоса. Такие громкие и любопытные. Лёша смотрел вверх, на небо. Сквозь протёртую дырку в сером одеяле выглянуло солнце. Ему тоже стало любопытно? Куда и зачем он бежал? Он проиграл.
Их было человек двадцать. Дружной толпой вели по направлению к школе. Задавали вопросы. Ответов не получали. Лёша молчал и смотрел на небо. И даже они его не понимают. Могли бы отпустить. У них же тоже есть родители. Теперь ведут его. Сдадут, как железо или бутылки в пункт приёма. За что они его схватили? Ничем же не мешал. Взрослые бы никогда его не поймали. А тут были его одношкольники. Одноклассников не было. Лица знакомые, но ребята неизвестные. Крепко держали его за куртку. Никак не вырваться. Клевали своими вопросами. Как комары в сопках, когда за грибами с родителями ходили. Главное не обращать внимания. Тогда улетят. Почти подошли к школе. Она угрожающе белела на земле. Под ней тоже вечная мерзлота? Поэтому белая. Холодная школа. В воскресенье нет в ней никого. Его туда затащат и бросят. Кому? Светлана Валентиновна ждёт. А где родители? Они тоже ждут. Здесь или там. Неважно. Он готов к наказанию. Земля круглая, Лёша, ничто не забывается. Да уж. Снова крики. Точно будет ремень. Точно сидеть не сможет. Неудачный побег. Зачем убежал? Кто это спросил? Он сам? Или кто-то рядом? Зачем убежал? Заставил переживать и волноваться. Не мог по-другому. Нужно было сбежать. Никто не поймёт. Даже не взрослые. Они тоже не понимают. Все эти двадцать пацанов. Если бы понимали, то не схватили. Школа проглотила их всех разом. Щёлкнула своей пастью. Эхо прокатилось по холлу. Нашли его? Наконец-то! Какая-то незнакомая учительница. Ведите его в кабинет географии. Словно на казнь. Сейчас будет суд. Засунули его в кабинет. Совершенно пустой. Только парты, глобусы и карты. Зелёная доска в разводах. Любопытное солнце опять пропало. Ему неинтересно смотреть. Кому рассказать? Чтобы поверили? Некому. Пустой класс был необычно большим. Можно встать и рассказать историю. Лёша встал возле доски. На него никто не смотрел. Учительский стол тоже был пуст. Никаких журналов, учебников, тетрадей. Никаких контрольных, проверочных, домашних заданий. Никаких оценок. Никакого вранья. Добегался. Будь, что будет. Хуже, чем было, уже не будет. Почему-то так ощущалось внутри. Голод откровенно бесцеремонно облизывал Лёшу изнутри. Ожидание равномерно и часто билось в правый висок. Где Светлана Валентиновна?
Дверь открылась. Она остановилась прямо на входе. Губы какие-то бледные. Лицо какое-то строгое. Обычно всё не так. Лёша, что ты сделал? Он так и стоял возле доски. Разводы замерли у него за спиной. Слова прилипли где-то к горлу. Почему ты сбежал из дома? Хлопнула входная дверь школы. Эхо пробежало по всем рекреациям. Забежало в кабинет географии. Больше звуков не было. Ты понимаешь, что всех напугал? Заставил собрать группу. Ты о родителях подумал. Пауза зазвенела. Подумал. Именно поэтому и совершил побег. Потому что подумал. Подумал, что дома снова влетит за эти оценки. Маленькие красные цифры. А в конце дневника синие. Вы же их там и нарисовали, Светлана Валентиновна. Подумал, что устал от постоянного напора. От постоянного недовольства тем, как ты Лёша учишься получаешь оценки разговариваешь ведёшь себя с братом говоришь о родителях не читаешь плохо учишься ничего не хочешь никуда не стремишься опаздываешь с улицы домой часто болеешь бесишься с братом в комнате. Устал. Не хотел вновь слушать. Теперь вот и Светлана Валентиновна туда же. Ты о родителях подумал, Лёша? Они же волнуются. Места себе не находят. Почему она такая бледная? Что-то у неё случилось дома? Лёша продолжал молчать. И продолжать стоять возле доски. Как будто его вызвали отвечать. А он не выучил тему. Хотя тема была простая – побег из дома. Поставят двойку. Снова вырвать страницу? Эту страницу никак не вырвать. Лёша, что ты молчишь? Родители уже идут в школу, чтобы тебя домой забрать. Родители. Идут. Голод куда-то резко спрятался. Уступил место тошноте и слабости. Родители. Что они ему скажут? Ничего. Потому что кричать будут, а не говорить. Стены в квартире толстые. Никто не услышит снаружи. Соседи тоже не услышат. Ну и ладно. Пережить это возвращение. Потом как-нибудь наладится. Потом. Лёша провалился куда-то внутрь. Там тепло и тихо. А как же рюкзак? Там учебники остались. И тетради. И тот самый дневник. ТТПП. Красной ручкой тоже было написано. Лёша, что это такое? Что означают эти буквы. Ничего. Зачем ты их ручкой написал? Просто. Просто так ничего не бывает! Марш в ванную! Стирай давай!
Светлана Валентиновна устала слушать тишину в пустом кабинете географии. Развернулась и так же бледно ушла, как и приходила. Всем взрослым лишь бы поучить. Неважно, учитель этот взрослый или нет. Учат и учат и учат и учат. Если бы про побег научили. Тогда бы не попался так глупо. Тогда бы в Мурманск сбежал. Тогда бы совсем потерялся в огромном городе. Лёша не хотел ни о чём думать. Он хотел проснуться завтра. В своей постели. И чтобы всё это осталось позади – оценки, дневник, вырванные страницы, побег, подвал, земля, песок, голод, Серый, хлеб с водой, ветер возле Алёши, бегущие пацаны, молчаливое небо, спрятанное солнце, холодная школа, бледная Светлана Валентиновна. Пусть это будет уже вчера. Пусть этот день уже закончится. Пусть родители приходят быстрее. Пусть голод не возвращается. Пусть тошнота уйдёт. Пусть всё пройдёт. Пусть всё пройдёт.
Родители тоже бледно остановились на пороге. Тишина продолжала звенеть. Лёша продолжал стоять возле доски. Пошли. Голос у матери какой-то хриплый. Глаза злые. Он стоял и смотрел. Они смотрели на него. И всё? Нет, это не всё. Дома он получит по полной. Холодная белая школа оставалась позади. Родители шли на два шага впереди. Спины у них тоже нахмуренные. Видно, как идут. Лёша поднял голову. Солнце прищурилось в дырку на небе. Интересно стало? Что будет? Да никому не интересно. Всем без разницы. Сможет ли он заменять страницы в дневнике? Или родители смогут жёстко контролировать? Всё не важно. Хочется идти до дома долго. Вот так, молча. И чтобы не смотреть им в лица. Не видеть их строгие глаза. Хочется дойти до дома, и чтобы все всё забыли. Пусть всё станет, как три дня назад. Никакого побега. Никакого подвала. Никаких вскрытых тайн. Никакой круглой земли. Лёша, земля круглая, мы всё равно всё узнаем. Становилось тогда страшно. Откуда они узнают? Они шли мимо домов на родной улице. Комсомольская. Комса. Ему казалось, что из окон за ними наблюдают. Видят, как его ведут. Прямиком туда, где он получит своё наказание. Ну и пусть смотрят. Он стерпел холодную землю под спиной и голод. Как они его накажут? Подумаешь, какой-то ремень! Побег не удался, но удался. Он же смог убежать? Поэтому уж ремень переживёт. Синяки они не навсегда.
Они зашли в квартиру. Родители молча вдвоём прошли на кухню. Лёше показалось, что они приехали из отпуска. Квартира так же встречает тишиной. Он пошёл за ними. Было легко и тяжело. Сейчас сначала допросят, потом накажут. Всё стандартно. Брата дома не было. Гуляет. Что он им ответит? Что расскажет? Да ничего. Нужно молчать. Они всё равно не поймут. Всё равно сильнее будут злиться. Потому что не захотят понимать. Кому нужна его правда? Никому. На кухонном столе стояла тарелка. Садись. Это второе слово за всё время со школы. Пошли. Садись. Больше ничего. Глаза такие же злые и строгие. В тарелке был налит жёлтый бульон, а в нём покачивались такие же жёлтые пельмени. Лёша сел. Стало хорошо. Просто посидеть. Пока ещё может. Потом точно не сможет. Будет один сплошной синяк. Пар от тарелки ударил в лицо. Запах куриного кубика. Есть почему-то перехотелось. Он ложкой помешал пельмени. Голод никуда не ушёл. Но он не мог побороть отвращение к куриному бульону. Зачем пельмени нужно было портить? Можно было просто сварить. Почему ты не ешь? Целое предложение. Не хочу. Губы тяжело разлиплись. Пропустили слова. Он все эти три дня молчал. Все три? Он смог пережить две ночи. Три дня. На столе лежал чёрный хлеб. С привкусом стали. Лёша стал его жевать. Челюсть свело на несколько секунд. Вспомнил про подвал. Про темноту. Рюкзак же ещё там! Это как такое может быть? Что может быть? Лёша продолжал жевать. Точно. Про пельмени. Да никак не может быть. Сейчас не может ответить. Часы на стене отстукивали время. Тик-тик тик-тик тик-тик тик-тик. Никаких тик-так. И громко так. Просто не хочу. Лёша снова зашевелил непривычными губами. Пусть уже делают всё, что хотят. В ответ ничего не было. Ни криков, ни слов, ни действий. Странно. Он пережёвывал чёрный хлеб. Подвал его не сломал. Темнота не сломала. Холод не сломал. Голод тоже. И ремень тоже не сломает. Не дождутся.
Иди в комнату тогда. Даже не заставите съесть? Обычно заставляли давиться. Кому сказано! Сидишь, пока не съешь! А сейчас только – тик-тик тик-тик тик-тик тик-тик. От чёрного хлеба в желудке стало совсем хорошо. Лёша пошёл в комнату. Родители с пельменями и жёлтым бульоном остались на кухне. Часы тоже остались на кухне. Лёша сбежал из кухни. Скоро за ним придут в комнату. Наказывали всегда в комнате. Хоть не на голодный желудок. Комната была той же. Ничего не изменилось. Как будто прошло несколько лет, а не три дня. Лето так же долго тянется. Наслаждайся, Лёша, потом время так полетит, что оглянуться не успеешь. Куда он не успеет оглянуться? Почему время полетит? Какие-то три дня тянулись годами. Почему они не идут в комнату? Зачем что-то выжидают? Они о чём-то разговаривали. Тихо и непонятно. Лёша слышал. Он сел на кровать. На ней можно растянуться. Он лёг. Стало совсем хорошо. Это не на песке в подвале. Рюкзак! Потом его заберёт. Сейчас он никому не нужен. Родители не шли. Им он тоже не нужен? Зачем тогда искали? Могли бы и оставить его в покое. Где брат? Сверху только пустой ярус двухъярусной кровати. Деревянная кровать. Младший брат. Пустой ярус. Полный желудок. Молчаливые родители. Одинокий рюкзак. Одинокий Лёша. Никто его так и не понял. Никто не захотел понять. Родители уж точно нет. На улицу теперь не отпустят гулять. Только школа. А что школа? Скоро каникулы. Пара недель и всё. К бабушке потом поедут. Ей они рассказали? Лучше бы нет. Она иногда бывала строгой. Иногда было очень редко. Бабушка не оставляла записки на зеркале и не порола ремнём или чёрной резинкой. С ней лепили пельмени. Но пельмени были белыми и без куриного бульона. За окном там темнота летом. Здесь нет темноты. Есть ночное солнце. Если оно никуда не прячется. Если оно никуда не сбегает. Лёша вот сбежал. Сделал свой побег. Но не добежал. Куда? Куда-то. Просто отсюда. Где же родители? Всё ещё на кухне. Пусть уже наказывают и всё. И он ляжет спать. На нормальной кровати. На ней так удобно. И так спокойно. И тепло. И светло. Нет темноты со вкусом чёрного хлеба. И немного стали. Чёрный хлеб сам в темноте Лёши. Где-то внутри. Этот день пройдёт. Потом будет по-другому. Всё останется где-то там. Точно.
Ну и что с ним будем делать? Да пусть поспит. Ну а потом? Да ничего не будем делать. Как же он выбесил! Он сам больше испугался. Чего он там притих? Уснул, наверное. Точно, уснул. Я бы тоже лёг поспать, пол ночи не спали. Я не смогу уснуть, нужно ещё еду приготовить. Готовь, я пойду прилягу. Только давай сначала решим, о чём с ним поговорим. А о чём с ним разговаривать? О том, что он сделал. А что он сделал? Саша, ты издеваешься? Он сбежал! Я не знаю, как о побегах разговаривать. Так он не поймёт. Что он не поймёт? Ничего он не поймёт! Хватит идиотские вопросы задавать! Нужно наказать! Чтобы в голове отложилось! Хотя у него в голове ничего не откладывается. Да не надо ничего делать. Как это? Теперь ты мне вопросы задавать будешь? Вот так это. Забудет он это всё и всё. Мы-то не забудем. Вдруг он опять захочет сбежать? И что? И то, Саша! Значит, сбежит. Ты давно стал философом? Не нервируй меня, Муля! Да никто тебя не нервирует, пусть он спит, а потом посмотрим. Потом мы ничего не посмотрим, потом он ещё раз сбежит. Да никуда он не сбежит. Всё! Я устала спорить. Вот и не спорь. Ты спать хотел? Иди ложись! Да, хотел. Вот и беги отсюда тоже, прямо как сын. Никуда я не сбегаю! Всё, я сказала!               
 
#49

Папа, привет. Как ваше здоровье?
На все воля божья.
Она смотрела на телефон и пыталась понять смысл написанного. Хотя какой смысл понимать? Она уже давно перестала это делать, лет так тридцать назад. Или больше? Он ушёл от них, когда ей было семнадцать, а сестре четырнадцать. Значит, тридцать два года. И ничего за это время не поменялось, абсолютно ничего. У неё выросли трое детей, она переехала в другой город, а её отец всё тот же. На всё воля Божья. Ну и ладно, пап. Она попыталась что-то узнать, наладить диалог, задала вопрос, до этого ещё были вопросы, но он в своём стиле. Вот и живи один. Внуков не видит, не знает, разговаривать с ними не разговаривает, с днями рождениями не поздравляет. А сам? В этом году обиделся, что не поздравили с 23 февраля, так обиделся, что 24 февраля написал сообщение. Так сложно отцу написать? Да нет, пап, не сложно, а где же твои поздравления? И это науськивает его Лида эта. Что он в ней нашёл? У неё самой ни одного ребёнка, замуж во второй раз и уже до гробовой доски, а рядом никого. Рядом никого. А у неё?
Самое главное, что в ответ хоть что-то написал, а если и в такой форме, значит всё у них хорошо. Значит, живут Алексей Михайлович и Лида в добром здравии в своей небольшой двухкомнатной квартирке в Нижнем Новгороде. Вот и пусть живут. Сбежал тогда от семьи, зато теперь его никто не трогает, никого рядом нет, живут в гордом одиночестве. Ну и пусть живут. Ей-то что. Вот у неё в этом году юбилей, она соберёт всех за столом – и друзей, и детей, и родственников. Будет много народа, будет весело. А они пусть смеются в одиночестве. Интересно, он хоть помнит про юбилей? Да какая разница. В детстве на дни рождения он устраивал целые представления, всегда эти дни были настоящими праздниками. Сейчас тоже они настоящие, уж не надо. Да и в детстве после праздников какое-то странное ощущение оставалось – вроде как похмелье, но ведь маленькие были, не пили. Уже не важно.
Как же она сегодня устала! На ногах была часов 26 точно. Хотя в свои 49 она ещё умудрялась давать фору тридцатилетним девчонкам с работы. Так-то! Отправляли её бегать марафоны на лыжах, а не кого-то моложе. Сейчас допьёт чай на кухне и сразу спать. Ноги гудят так, словно она пробежала за раз несколько таких марафонов без перерыва. Но ничего, и не с такими нагрузками справлялась, здоровья ещё много.
Где-то внутри квартиры спит супруг, он даже не проснулся, когда она вернулась. Он ведь так и записан у неё в телефоне: «Супруг». Девочки с работы провожают её молчаливыми взглядами, когда она отвечает на его редкие звонки. Последние несколько месяцев телефоном она пользуется только дома, где разбирает непрочитанные сообщения и просматривает пропущенные звонки. Потому что работает в красной зоне и белом скафандре. От него похудеть можно легко. Девочки плотно смеются своими плотными телами. Поэтому и не бегают марафоны, ведь не добегут же. Смешные! А она не такая плотная, вся в маму, худенькая, даже после трёх детей. Пятерых, если уж быть точнее. Но кто кроме неё помнит? Супруг из соседней комнаты точно не помнит. Трое детей тоже не помнят. Могилка неухоженная только помнит и ждёт её. Давно она уже там не была – целых несколько лет, сколько не помнит точно. А папа вообще знает? Вот этого она не помнит. Помнит серую осень, такую же серую, как их маленькие тела. Проглотила тогда и разрывающую печаль, и таблетки, чтобы ничего наружу не вышло. Ванечка и Коленька, имена им успела дать, чтобы могилка не была безымянной. Ну и что, что так нельзя! Ну и что! Она так хотела. Эх, папа, папа. Ты ведь многого не знаешь, а обижаешься за 23 февраля. Смешной!
26 часов на ногах – это прям рекорд. Их госпиталь, как и многие другие непрофильные медицинские учреждения, перевели в статус инфекционных, со всеми этими красными зонами и белыми скафандрами. Теперь даже и никакие марафоны не нужны! После 26 часов работы будут 6 часов отдыха и снова в бой. А она даже чай ещё не допила. Как-то странно себя ощущает – вроде должна валиться с ног, но почему-то бодро сидит на кухне, под светом лампочки, за окном давит темнота на стекло. Странно! Хотя думает, что устала.
В таком режиме уже несколько месяцев, а чувствуется, что лет, она даже успела сама переболеть, и сама же себя вылечить, когда почти всем отделением терапии слегли с одним и тем же диагнозом в палаты своего же отделения, и лечили друг друга самостоятельно, потому что больше некому было. А красная зона стала бардовой, потому что врачей и сестёр не прибавилось. Зато стали платить больше, теперь можно позволить себе немного больше, например, дочке купить тот самый новый модный телефон айчегототам. Айболит? Нет, мама! Ну ладно, покажешь в магазине. Правда, вчера расчёт пришёл меньше, а бухгалтерия запретила к ним ходить для уточнений. Боятся, видите ли, подхватить от нас заразу! Ничего, она их и по телефону достанет, они никуда не денутся со своими расчётами, всегда выезжали на персонале больницы, однозначно под себя гребли. Однозначно!
Чай в кружке закончился, губы сухо втянули воздух. Как же она устала! Точно ли устала? Сколько уже здесь сидит в мыслях? За окном всё так же темно, в глубине квартиры всё так же спит супруг, дочка тоже спит. Супруг не так давно сам вернулся из больницы. Она его называет супругом, когда сердится, а когда не сердится, то называет по имени – Саша. Самое распространённое имя, к тому же, отчество у него Александрович. В 25 лет она его игриво называла Сан Саныч, но это было недолго. Теперь он для неё супруг, даже не с большой буквы, потому что сердиться она будет ещё долго, ведь есть на что. Он сбежал из больницы и не захотел туда возвращаться. Это было уму непостижимо! Сбежать из больницы! Что за бред!? Он так толком и не смог ей нормально объяснить. Глаза были бешеные, он ими вращал в разные стороны, губы бледные, трясущиеся, слова какие-то быстрые и несвязные. Я точно видел однозначно видел они и меня бы но я успел потому что они точно его убили а меня нет ведь я им тоже нужен но не нужен быстро по лестнице прочь прочь прочь они же вызовут полицию пусть полиция их найдёт чтобы они не нашли меня меня они не должны найти не должны я убежал потому что здоров потому что выздоровел а он не выздоровел они его убили потому что он знал я тоже знаю но никому не скажу я не расскажу потому что не буду я всё забуду но туда не вернусь потому что они меня найдут и тоже убьют и тоже того понимаешь. Понимаешь!? Чего мне было понимать, Саш?
Он поймал очередную горячку, а домашние капельницы никак бы его не вывели, вот и пришлось скорую вызвать и отправлять в больницу. Ему полезно побыть подальше от дома, потому что дома его стены сжимают. Это он так когда-то говорил. Отправить бы его жить на дачу, там свежий воздух, тишина, трудотерапия, пусть грядки вскапывает, хозяйством занимается, чтобы не было никаких этих побегов и забегов. А то ишь ты! Сбегает из больницы! Рассказывает про какие-то убийства после этого. Она приехала тогда в больницу, ей рассказали, что в палате умер молодой человек, у него остановилось сердце. Его убили! Не смеши меня! На самом деле убили точно убили я сам видел глазами своими не вернусь туда не вернусь даже не тащи они меня тоже убьют я не хочу умирать не хочу. Да никто тебя не ищет, не смеши меня! Теперь вот тихо спит где-то в глубине квартиры, отвернулся к стене, даже не слышит, что она вернулась. Тишина и спокойствие.
Он достаточно долго вообще не пил, где-то с момента их знакомства до того, как они старшего сына отдали в военное училище. Золотое было время! Даже по праздникам ни одной капли, даже когда вокруг кружилось веселье, даже когда откровенно его дразнили. Ни капли. Он только курил одну за одной, сидя в туалете, после него зайти туда невозможно было. Теперь курит на балконе, но туда после него не нужно заходить. Какие же они были молодые! Ей было двадцать девять, ему тридцать пять, два сына, старшего он усыновил. Они долго на эту тему разговаривали и разговаривали, прошло даже несколько лет, старший уже учился в третьем классе, периодически задавал вопросы. Мам, а почему у меня фамилия не такая, как у вас? В роддоме перепутали, сынок. А почему обратно нельзя перепутать? Процедура просто долгая. Наконец все документы были собраны и подписаны, его настоящий отец дал своё согласие, алиментов не платил, но хоть что-то сделал правильно. Тоже мне герой! Так никогда и не общался с родным сыном. Она даже не знала, где он и чем занимается, интересен ему его первый сын или нет. Она только знала, что Илья уже несколько раз был женат, всё честно, по залёту, что где-то ещё так же живут и растут его сыновья без его участия. Отец-молодец! Сначала ребёнка делает, потом женится, потом сбегает. Джентльмен тоже мне!
Она потрогала чайник, который откликнулся своим горячим боком на прикосновение, можно ещё кружечку налить, как-то нахлынули воспоминания, спать даже не хочется. Совсем как в шторм – при качке на корабле заснуть нельзя. Саша её как-то брал с собой на катере в море, так она ни спать, ни сидеть, ни лежать, ни стоять не могла – качка её раскачивала. Он всё время приходил её и проверял, что-то шутил, балагурил, он всегда ей нравился своим чувством юмора, всегда её мог рассмешить, да и сейчас может. Она ведь и влюбилась в него из-за его шуток. Влюбилась! Давно это было и неправда, слишком давно и слишком неправда, чтобы быть правдой. Теперь он спит где-то в глубине квартиры, отвернувшись к стене, видит тревожные сны, потому что допился до того, что какие-то убийства увидел.
Чай в кружке был таким горячим, что пришлось на него дуть. Она достала пару конфет из жестяной коробки, которую систематически наполняла скромными сладкими взятками из больницы. Люди всегда ей что-нибудь несли в благодарность, денег она не брала принципиально, только если нужно было к кому-то приехать во внерабочее время. Сейчас внерабочего времени хватает только на то, чтобы проверить не отвеченные сообщения и пропущенные звонки да чай попить на кухне, чувствуя гул в ногах и песок в глазах. Посмотреть на глупый ответ отца на её нормальный вопрос, увидеть, что никто не звонил из детей, она им сама всегда звонит, их не дождёшься. Этот вирус дурацкий каждую секунду жизни её занял, а он ей про помощь Божью. Верующий, видишь ли! Давно ли ты таким стал, папа? Что-то в детстве она не припоминала походов в церковь на службы. Теперь что ли стал ходить? Вряд ли это так.
А дети? С младшим только на прошлой неделе разговаривала. Точно на прошлой? Какой сейчас день недели? Вроде бы вторник, вроде бы пятое число, вроде бы май месяц. Она открыла календарь в телефоне, чтобы убедиться. Точно, месяц май, но только суббота и девятое число. Время существует где-то вне её жизни, будто она на сверхскорстном поезде мчится мимо стоящего на перроне времени. Точно ли она с младшим сыном разговаривала на прошлой неделе? Может быть, на этой? Ну нет, точно был выходной. У него? Или на неделе был выходной? У неё даже немного закружилась голова, потому что время закружило, завертело. Весна двадцатого закрутила, всех их закрутила, как банки с огурцами с дачи. Как начала кружить в конце марта, так до сих пор не отпускает, а кажется, что прошло всего несколько дней, от силы неделя, хотя она две недели сама пролежала в палате, ставя себе и соседям капельницы и уколы, потому что больше некому было. Младший сын тогда звонил часто, а старший всего пару раз позвонил, впрочем, это для него даже часто. Младший как раз за полгода до этой весны уехал, пришлось его даже подгонять, чтобы уезжал, никак его нельзя было из дома спровадить, постоянно спал до обеда и непонятно, чем занимался, теперь хоть работает в большом городе. Как же ей нравится Санкт-Петербург! Она бы туда тоже уехала, только не с ним, конечно, пусть Денис уже самостоятельно отдельно живёт, а то сколько можно. Она была рада, что младший рядом и дочка тоже, но не до такой степени, чтобы круглосуточно его терпеть в квартире. Теперь сам себе сам! С Дениской они отмучались – устали закрывать его какие-то непонятные кредиты, выслушивать угрожающие коллекторские звонки, слушать ночные похождения, пьяные коридорные ковыряния, постоянные заходы в отделение одно и тоже районное. Именно это отделение и разорвало в клочья остатки терпения, даже Саша не выдержал, хотя он всегда отмалчивался. А почему он отмалчивался? Правильно! Потому что сам такой же! Но отделение всё же заставило его повысить голос и жёстко отчитывать, а Денис ему ещё и отвечал, так же на повышенных тонах, она тоже подключилась на повышенных тонах, дочка только было где-то далеко, в своей комнате, закрыта от криков на кухне. В итоге выгнали его из квартиры с боем, забрали ключи, а он взял и уехал в Питер. Пусть, зато теперь там работу нашёл, живёт со своими какими-то друзьями по Нахимовскому училищу. Прям гора с плеч!
Папа, а когда ты ушёл от нас, тоже гора с плеч свалилась? Вы же подолгу с мамой спорили на кухне и ругались, вечно ты был недоволен. Как теперь? С Божьей помощью? Если бы сам звонил почаще, то знал бы какие у тебя внуки, а так только обижаешься за то, что не поздравили с праздником. Да ещё с каким! Целый день защитника отечества! Ведь ты успел послужить несколько лет! Невозможно смешно. Вот Саша прослужил больше двадцати лет, почему ты его не поздравляешь? Почему считаешь, что не нужно звонить ему в последнее воскресенье июля и поздравлять с Днём Военно-морского флота? Папа, почему? Ведь муж твоей дочери настоящий военный, отдавший свою жизнь на благо Родины. Он никогда не ответит на её вопросы, потому что она не задаст их, ведь она знает, что ответ будет всегда один – все вокруг не правы, кроме него. Ну и пусть!
В дальней третьей комнате сейчас спала их с Сашей дочь, Марина, которую она так хотела! Когда она родила, старший сын заканчивал школу, младший подбирался к окончанию, оба совсем скоро уезжали в Санкт-Петербург, чтобы поступать в разные военные училища, а Саша, как всегда, служил. Супруг отдавал свой бесконечный долг Родине. Так хотелось о ком-то заботиться! Так хотелось, что могилка не остановила. Что ты знаешь о потерянных детях, папа? А? Ты нас потерял в сознательном возрасте, да и то не навсегда же. Сам виноват, что с тобой никто не хочет общаться! Зато теперь у неё была Марина, которой в этом году исполняется 13 лет, дни рождения у них совсем рядом, как удобно. А ведь Маринка тоже успела натерпеться от отца и буквально недавно. Ведь из-за чего он попал в больницу? Из-за своей горячки! Опять запил! Так долго она не видела внутри Саши алкоголя, но вот уже сколько лет он периодически падал в какую-то ужасную пропасть. В тот день Марина позвонила ей, чудом, что она на перерыв вышла из своего белого скафандра. Мам, он снова пьяный! Мам, он ломится в комнату! Но я закрыла дверь! Он просит её открыть! Почему плачет, мам? Он плачет и просит открыть. Нет, мне не страшно. Просто не буду из комнаты выходить. И Марина сидела в комнате до самого вечера, практически до ночи. Она тогда вернулась с дежурства и стояла в коридоре несколько минут, рассматривая квартирный погром. Ковры были скомканы, на полу валялось содержимое полок разных шкафов, Саша валялся на полу комнаты с приспущенными штанами, к нему тянулся какой-то мокрый след, дверь в туалет была открыта, горел свет, выделяя какие-то оранжевые брызги на кафеле, остро пахло спиртом и какой-то кислой капустой, мерно тикали часы на кухне, скрипнула дверь и на пороге появилась Марина, со страхом в глазах. Он недавно успокоился. Дочь, иди обратно в комнату. Почему? Не нужно тебе на это смотреть, я уберусь в квартире. И она приводила в порядок квартиру, огибая лежащее и стонущее тело. Как было хорошо, когда старший сын ещё не уехал! Никакого алкоголя внутри Саши даже на горизонте не наблюдалось. А теперь? На всё воля Божья, да, пап? Она приводила в порядок квартиру целый час, Марина успела уснуть в своей комнате, супруг продолжал стонать на полу, что-то твердя о какой-то боли. Ей было противно. Она попыталась его подтащить на кровать, но тяжесть тела и громкость стонов не дали ей этого сделать. Пожалуйста помоги помоги так больно горит всё больно очень не могу не могу не могу пожалуйста ай ай ай пожалуйста помоги больно очень сильно помоги ай ай ай. Она решила вызвать скорую, чтобы его прокапали хорошенько, но в больнице, пусть полежит. Потом ей из больницы сказали, что у Саши открылось кровотечение в желудке, придётся его лечить. И долечили. Она знала, что пятая районная больница не кладезь передовой науки, но ничего поделать не могла, все больницы переполнены вирусными, до обычных больных людей дел некому не было, можно было смело и тихо в сторонке умирать. Хорошо, что знакомая в пятой работает, помогла положить в стационар, да и то с огромными усилиями. Хорошо, что Марину не тронул. Только горячка его помотала, заставив убежать от убийства. Вот он чумуродный!
Она в тот день вернулась со смены днём и готовила на кухне им обед. В дверь настойчиво звонили и стучали так сильно, что она даже испугалась. Осторожно подошла к двери, откинула шторку дверного глазка, и увидела растрёпанную седую голову Саши. Страх выветрился мгновенно, быстрее, чем выветривается лужица спирта, уступив место недоумению. Что он тут делал? Она не успела открыть дверь, как он вбежал в квартиру и проскочил в комнату, она смотрела ему вслед – он был без обуви, в майке и спортивных штанах. Я туда не вернусь я туда не вернусь я туда не вернусь не вернусь не вернусь нет нет нет. Он забрался в их комнате на кровати под одеяло и трясся под ним всем телом, выдавая несвязанные между собой слова. Она так и не смогла понять, кто и кого там убил, почему Саша оттуда сбежал. Точнее, всё она поняла – горячка была настолько сильна, что пара капельниц ничего не смогли восстановить. Она тогда вызвала скорую и отправила его обратно в стационар пятой районной, чтобы он не чудил дома. Детский сад! Сама продолжила борщ варить.
На глаза снова облокотилась усталость, но в кружке ещё оставался чай, а на столе ещё лежала пара неразвёрнутых конфет. Когда она была последний раз в отпуске? Даже не помнит, что-то около двух лет назад. Кажется, что не отдыхала целую вечность. Они уже лет пятнадцать точно не ездили в отпуск вместе с Сашей, всегда только она с детьми, он оставался дома, говоря, что всё уже повидал в этой жизни. Странный. Точно два годаа назад! Они с Мариной первый раз съездили в Крым! Как же он им понравился! Солнце, тёплое бирюзовое море, прохладное вино, дешёвые фрукты. Она большую часть своей жизни прожила на Крайнем севере, где солнце показывалось всего лишь несколько раз в году, а ноги холодила вечная мерзлота. Вечная мерзота – она её так периодически называла, когда слишком уставала от этого севера. Ей хотелось просто тепла, которое она успевала в лучшем случае получить на месяц у мамы дома. У мамы. Где ты был, пап, когда её не стало? А я скажу где – ты был у себя в уютной квартирке, в Нижнем Новгороде, в объятиях этой Лиды. И ты даже не соизволил приехать на похороны! Мама умерла тихо, даже никого не позвала на помощь, просто лежала в квартире, и ждала, когда откроют дверь и найдут её, лежащей на полу в коридоре. Она ведь старалась ей помочь – забрала к себе на Север, положила в больницу, даже началась ремиссия у щитовидки. Мама так и не увидела Марину, вернулась обратно к себе, невысокую и тесную трёхкомнатную панельную хрущёвку, и тихо умерла. Оля – ведь родная сестра! – не навещала маму несколько дней. Если бы только она была там, а не на Севере! Когда открыли дверь, то встретил открывших заждавшийся запах разложения. Когда ей пришло уведомление с вызовом на телеграф, она была на шестом месяце беременности Мариной. А где был ты, папа? Через сколько ты пришёл к маминой могиле? А сколько раз приходил за всё это прошедшее время? Из Нижнего далеко? А что к тебе близко? Кто к тебе близок? Всё обижаешься! Вот и оставайся со своей Лидой! Мама тебя так и не смогла простить, и правильно! Отца давно уже не было нигде и никогда рядом, да и он не стремился сократить образовавшийся пробел. Да, пап? Звонить никому не звонишь, всех уже позабыл, только и ждёшь, чтобы тебе позвонили. Вот и жди!
Чай был еле тёплым, почти холодным, прям как море тогда в Крыму. Как же ей хотелось на море! Вдохнуть его солёный запах, почувствовать всей кожей ласковый ветерок, закрыть глаза, лёжа на песке, растянуться и ни о чём не думать. Чтобы не было никаких этих больниц и палат, красных зон, бесконечных тестов на вирус, чтобы не видеть всех этих людей, несправедливо сгорающих за несколько дней от нового вируса, не чувствовать дыхание смерти снаружи скафандра, не ощущать себя космонавтом, вышедшим в агрессивный космос, не валиться от усталости на кровать, не находиться в больничных коридорах по 26 часов подряд. Чтобы было только море, песок и ветерок. Почему она не настояла на домике на юге? Хотя нет, она настаивала, просто Саша твердил о том, что ему нельзя после стольких лет на Крайнем севере уезжать на жаркий юг, потому что долго не проживёт в жарком климате. И она уступила. Может, не стоило? Может, стоило бы тогда послушать Олю? Оля ей усердно говорила о том, чтобы она продала квартиру одна и оставила Сашу ни с чем на севере. Тогда мысль была противна, но Саша тогда так и не пил. Он вышел на пенсию и получил сертификат на квартиру в Санкт-Петербурге, которую они продали, чтобы купить квартиру на её малой Родине. Всё это делала она. И у неё был шанс забрать деньги от проданной квартиры и уехать хоть куда за новой жизнью с Мариной, куда и толкала её сестра. Зачем тебе Саша? Ты сама говорила, что с ним тяжело, что он начал пить, что иногда становится страшно за Марину, что ты устала от него, что никаких чувств уже давно и нет, что всё это сожительство абсолютно бестолково. Так вот зачем он тебе? Бери эти деньги и покупай там, где хочешь квартиру. Хоть в Санкт-Петербурге, хоть в Крыму. И она даже задумалась, представляя домик рядом с морем, пусть небольшой, пусть только для двоих, но им с Мариной большего и не надо. Она задумалась о том, что может изменить свою жизнь, что для этого нужен только один шаг, что на него не так сложно решиться, что очень просто всё будет сделать. Но она так и не сделала. Они продали квартиру в Санкт-Петербурге, купили квартиру в Пензе, погрузили все свои вещи в железнодорожный контейнер, остатки догрузили в машину, посадили кота и дочку, помахали Северу, которому были отданы десятилетия, и оставили его за спиной. А если бы она решилась? В Питере бы получила на руки несколько миллионов от проданной квартиры, села бы на поезд с Мариной, уехала в Крым, там по объявлению нашла бы симпатичный домик, отдала бы деньги, поселилась на берегу моря. Саша бы остался на Крайнем севере, в их служебной квартире, из которой его когда-нибудь бы выгнали, однозначно бы спился. Так он и сейчас это делает, а так они бы с Мариной всего этого не видели бы, она бы не вытирала пол, не перетаскивала его стонущее тело, не видела бы страх в глазах Марины. Если бы да кабы!
А ты знаешь эту историю, папа? О том, как твоя старшая дочь перебиралась из города в город, как её терзали сомнения, как тяжело было принимать верное решение, как некому было дать совет, кроме твоей младшей дочери? Что ты знаешь о нас, пап? Всё молчишь? Были годы, когда он не отвечал на их звонки и сообщения по совершенно непонятным причинам, время необъявленной войны. Они с Олей его исправно поздравляли со всеми праздниками, а в ответ звучала непричастная ни к чему тишина. На всё воля твоя, да пап? Хочешь отвечаешь, не хочешь не отвечаешь.  Старшего сына она назвала в честь отца, хоть и сложны были отношения, настоял Илья, её первый муж, он восхищался её отцом, тем, что как-никак тот был главным инженером на самом большом предприятии города. Это вам не это! Илья уехал по распределению уже служить, когда она лежала в роддоме, поэтому её отец забирал их из роддома. Именно её отец, Алексей Михайлович, держал новорожденного первенца и завороженно смотрел на красное лицо в свёртке из простыней и одеял. В те периоды, когда они с отцом находились в состоянии перемирия, он всегда спрашивал про старшего сына. Только она мало что про него знала. Её старший сын уехал сразу после школы поступать в военное училище, Саша помог ему поступить, потому что у него оказались какие-то знакомые в военкомате и в самом училище, поехал вместе с ним тем летом поступать, поселился рядом с лагерем, прожил там около двух месяцев, пока старший не поступил. Хоть что-то он помог. Может, именно тогда он начал пить? Примерно после возвращения из Санкт-Петербурга. Через год после этого и младший уехал учиться в Нахимовском училище. Её отец даже спросил почтовый адрес училища, в котором старший учился, чтобы писать письма. Письма Алексей Михайлович писал всегда знатные! На несколько листов, мелким почерком. Пап, а мне ты писал письма, когда я уехала из дома? Память никак не могла подсказать никакого ответа, сохранились только письма от матери, да и вряд ли на самом деле он что-то писал, только крайне редкие звонки на телеграфе напоминали о его причастности к её жизни.
Надо было покупать домик на берегу моря и бежать от них всех! Она испугалась такой мысли и прислушалась к глубине квартиры, будто Саша мог услышать её мысли. Испуганно посмотрела на окно, за которым шевелились извивающиеся тени веток, там тоже никто не сможет услышать её мысли. Сбежала бы тогда и всё. И что? Сыновья и так где-то не рядом, Марина была бы так же рядом, не было бы вечной домашней нервотрёпки. Не было бы пьянства. Хотя она специально домой приносила спирт с работы, специально его убирала в известное Саше место, специально его не запирала. Специально, чтобы был соблазн достать и выпить, и всегда это срабатывало. На что она надеялась? На что-то надеялась. На заслуженное спокойное одиночество, где нет всех этих истерик и концертов. Я уже отдал родине всё что отдал и ты мне ничего не можешь показать а кто может где Марина она хоть нормально учится почему ты на меня так смотришь не смотри я эту квартиру заработал и нечего мне тут рожи строить. Она не хотела больше это слушать, но было страшно при любом раскладе дел. Было страшно, когда она приносила спирт и буквально представляла последствия, как Саша его находит, выпивает и устраивает представление, после которого она машет тряпкой по всей квартире. Было страшно что-то ему говорить трезвому, потому что он улыбался так же, как и двадцать лет назад, шутил так же, как и двадцать лет назад, и пусть чувство влюблённости или любви давно испарилось, щемящее чувство нежности в такие моменты ещё оставалось. И что было делать? Зашивала его несколько раз, злилась и договаривалась сама с собой. А что было делать? До-го-ва-ри-ва-ла-сь! Слышишь, папа? Наперекор всем своим страхам и злости. А ты? Тебе не хватило смелости остаться с нами, решил просто сбежать.
Она вдруг ощутила в руках холодную кружку, которая держала в себе холодный чай, которую она держала тёплыми руками. Сердце едва слышно постукивало в грудную клетку, немного быстрее, чем обычно. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Словно сердце просило: «Выпусти меня отсюда, пожалуйста». Обёртки от конфет замерли на столе, раскинувшись в разные стороны, замерев в рваных позах, словно разбросанная одежда, которую в спешке сняли в коридоре. Только одна конфета была одета в обёртку и лежала немного в стороне от обёрток, наблюдая за беспорядком. Окно подпирала ночь, привалившись своим тяжёлым плечом, не выпуская наружу свет. На кухне сидела она, Лена, где-то в глубине квартиры спал её муж Саша и дочь Марина, пока она пила чай с конфетами на кухне. Где-то далеко отсюда были её сыновья – Лёша и Денис, которых она редко слышала по телефону, ещё реже видела своими глазами. Ещё дальше её сыновей где-то стоял на берегу моря домик, в котором счастливо улыбались его жители, просыпаясь утром и выходя с кружкой чая на улицу, чтобы посмотреть на безмятежную бирюзу вдоль горизонта. Дальше домика была её нафантазированная жизнь, до которой нельзя на чём-то доехать, долететь, добежать, о которой можно только читать или мечтать. Немного подальше этой жизни был её отец, живущий своей далёкой жизнью, бросивший их с мамой ради какой-то непонятной Лиды, всё время обижающийся, как будто не он всех их бросил, а они бросили его. Здесь была только она, со своими не своими конфетами и чаем, усталостью от конской работы, гуляющим по городу вирусом, загоняющим всех в больницы и могилы. Усталость резко потянула веки вниз, закрывая глаза от бьющего света одинокой лампочки под потолком, отчего Лена решила, что на сегодня достаточно посиделок и размышлений, завтра с утра снова на смену, залезать в этот скафандр, мобильный телефон оборачивать в целлофан, сообщения и звонки только во время короткого перерыва, бесконечные уколы и капельницы, бесконечные боли и страдания, множество сгоревших молодых жизней, и всё это за смену в 26 часов, за которые бухгалтерия обязательно что-то да не доплатит, ведь им тоже хочется кушать не просто хлеб с маслом, но с икрой, а главному врачу дачу хочется достроить и детей в Москву отправить учиться, её дети отучились и теперь она их редко видит, зато часто видит Марину, хотела бы реже видеть Сашу, хотела бы совсем другой жизни, хотела бы сбежать, но жизнь держит за ноги кандалами, вот бы жизнь так отца удержала, но никто его удержать не смог, смогла удержать только Лида, теперь вечно его держит возле себя, а он держит внутри обиду, хотя это они все должны держать обиду, хотя она не держит обиду на сыновей, которые так далеко и так редко с ней разговаривают, младший ещё ничего, по несколько раз в месяц она его слышит, да и Саше Денис звонит периодически, только Лёшу она слышит редко, реже, чем раз месяц, но у него своя семья и он не обижается на что-то непонятное, и она не обижается.
А как же ты, папа?
На все воля божья.
Она собрала разбросанные фантики в кучу и отправила их в темноту мусорного ведра под раковиной, одинокую одетую конфету вернула в жестяную банку, чай выливать не стала, потому что с утра можно попить холодный вместо воды, просто убрала кружку со стола, выключила свет на кухне, отчего темнота ввалилась с улицы в квартиру. Пока чистила зубы, рассматривала уставшее лицо с явными мешками под глазами и явными морщинами вокруг глаз и рта. Но не на 50 выглядит её лицо, гораздо моложе, поэтому и отправляют на все эти соревнования спортивные, нынешняя молодёжь вряд ли к 50 годам будет выглядеть хотя бы так же, они скорее будут похожи на смятый пакет из магазина. Ей будет целых полвека! Какой ужас! Время летит неумолимо. Старшему сыну в этом году уже сколько исполнилось? Лёше исполнилось 28 лет. Целых двадцать восемь лет! Он же приезжал после своего дня рождения. Точно! Она оставила зеркало в ванной висеть в темноте, прошла в их с Сашей комнату, в которой он уже давно не спал, говорил, что матрац не удобный, уходил всегда во вторую комнату, она была не против, одной спать удобнее, она не стала включать свет в комнате, прислушалась к тишине квартиры, в которой звучало отчётливо слышное дыхание спящего супруга. Лёша тогда их не предупредил заранее, позвонил уже из отходящего поезда, сказал, что приедет на один день, переночует и на следующий день сядет в обратный поезд. Она сняла всю одежду с себя, почувствовала какое-то неожиданное облегчение от оставшейся позади двадцатишестичасовой смены, прохладное постельное бельё с радостью приняло её к себе, обняв и укрыв, свет возле кровати она не стала включать, хотелось побыть в темноте, под звуки часов на стене в кухне. Когда приехал в последний раз Лёша, они сидели втроём на кухне, под звуки часов на стене, слушали в большей степени его, его торопливый рассказ, он смотрел по большей части на эти часы на стене, а не им с Сашей в глаза.
Я бы хотел с вами поговорить о том о чём думаю давно и долго о том что не даёт покоя что тревожит где-то внутри мне будет легче от того что скажу вам ещё легче будет если вы мне что-то скажете. Короче. В первую очередь мне написала какая-то неизвестная женщина спрашивала про девичью фамилию мамы и написала что у меня есть брат от моего отца я в детстве находил какие-то документы где фамилия и отчество у меня другие хотелось бы услышать какое-то подтверждение признание.
Сынок, всё так, фамилию в роддоме у тебя не перепутали. Она слушала его и лицо горело, обливалось краснотой, хотелось прекратить разговор. Так! Так, я сказала! Хотелось хлопнуть рукой по столу, сказать, что всё это не важно, что всё это уже в прошлом, что пусть не вспоминает. Пусть переваривает у себя внутри всё то, что так торопится выйти наружу. Она так поступила со своим отцом, она смогла переварить обиду, она никому не рассказывала про то, как его не хватало, как она по нему скучала, как хотела с ним поделиться в трудные минуты. Она выкинула его из себя. Точка! Нечего вспоминать! Почему мы не сказали тебе раньше про родного отца? Мы думали, что ты и так это знаешь, догадывались, что ты нашёл документы, зачем тогда что-то говорить?
Он с ними разговаривал ещё долго на кухне, выводил какие-то бесконечно длинные предложения, в которых так обидно рассказывал про своё детство, никакой конкретики в голове у неё не осталось спустя прошедшие полгода, остался только осадок, который представлял из себя отчётливую мысль, что она что-то упустила в общении с Лёшей за эти годы, что он сквозь года несёт огромный груз обиды, какой-то совершенно не понятной обиды. Она отчётливо осознала, что Лёша будет всегда на неё обижаться. На кого-то это так похоже, да, пап? Ей самой было грустно от того, что так редко слышит звонки от Лёши, его голос, а если и слышит, то он мало чего о себе рассказывает. Что она о нём знает? Только то, что сейчас он офицер военно-морского флота, что она очень этим гордится, что он женился около пяти лет назад, только на свадьбе она познакомилась с его молодой женой, что спустя пару лет у них родилась дочь, их с Сашей внучка, которую они до сих пор видели только по фотографиям, потому что за прошедшие два года у Лёши не было отпуска, кроме короткого прилёта к ним на кухню. Хорошо, что пусть редко, но Лёша продолжал общаться, его редкие звонки были всегда желанны, она с замиранием всегда слушала его голос, его короткие реплики в динамике телефона, его односложные ответы на многосложные вопросы. Клещами вытягивать нужно! Ну что ж такое! И всегда смеялась, чтобы не обидеть, ведь обиды и так было много, боялась спугнуть его звонок, всегда боялась повешенной трубки, окончания разговора, словно он снова сбегал от неё.
Они все смогли сбежать от неё, только она не смогла сбежать. Темнота её укрывала сверху вторым одеялом, усталость придавливала к подушке, постель больше не была прохладной, наполнилась теплом её тела. Марина тоже сбежит от неё? Они останутся снова совсем вдвоём? Ну уж нет! Она не собиралась оставаться наедине с супругом, потому что ни к чему хорошему это не приведёт. Даже он пытается сбегать всеми этими своими попойками до свинообразного состояния. А как же она? Где-то ждёт её на берегу бирюзового моря маленький, но уютный домик, в котором обязательно на столе всегда стоит большая ваза, до верху наполненная свежими фруктами, перед домом стоят широкие качели, на которые так удобно садиться и ни о чём не думать, и никто, совершенно никто, не дёргает её постоянно, ей не нужно хозяйничать в доме круглые сутки, подносить и уносить еду, нависать над плитой по несколько часов после очередной смены на ногах, только Марина ей помогает, всегда и во всём, и нет больше никого вокруг, только иногда приезжают сыновья и привозят своих детей, её внуков, чтобы они немного погостили. Да! Пусть никого не будет, кроме внуков! С внуками должно быть проще, потому что у них нет никаких обид, они ещё маленькие, они всегда будут рады приезжать к бабушке, в её маленький и уютный домик на берегу бирюзового моря.
Она будет сидеть с внуками, будет им рассказывать истории об их родителях, она всегда будет их баловать, поздравлять посылками на дни рождения. Внуки не будут её забывать, будут ей писать и звонить, будут всегда поздравлять со всеми праздниками и приезжать на всё лето, чтобы насытиться солнцем, морем и фруктами. Да! Она придумает, как переехать в этот домик, оставить весь этот полувековой ворох лет позади, все беды и обиды тоже оставить где-нибудь подальше, всю свою жизнь прошедшую оставить где-нибудь подальше. Попросту сбежать в лучшее место.               

#56

Приснился какой-то странный сон. В этом сне опять приезжает Лёшка и опять всё рассказывает на кухне. Что же там было? А, точно! Он рассказывает про то, что его как-то странно воспитывали в детстве, что он не чувствовал себя родным. И рассказывал он эту историю как-то совсем бесконечно, повторяя одно и то же. Саша вспомнил, как его увидел в первый раз – маленький свёрток, лежащий в маленькой деревянной кроватке, с красным лицом, периодически кричащий. И после того первого раза он принял решение, что вырастит сына. Теперь сын вырос и приходит только во сне, чтобы что-то рассказать. Этой зимой он с ними разговаривал на кухне долгие несколько часов. Рассказывал про свои какие-то смешные и нелепые детские обиды, которые вообще непонятно почему притащил к ним с Леной на кухню. Что он хотел всем тем добиться непонятно. Хотя Саша тогда для снятия напряжения согласился с ним, мол, воспитывать детей их никто не учил, как разговаривать с детьми тоже, учились воспитывать уже опытным путём, да, пусть было много ошибок. Хотя каких ещё ошибок? Кто воспитывает по-другому? Если совсем честно, то он уже мало чего помнил из детских Лёшкиных лет, он им тогда на кухне словно рассказывал чужую историю. Рассказал он эту историю и что же дальше?
Саша смотрел в потолок, лёжа на диване в комнате. В соседней комнате неслышно спала Маринка, закрыв свою дверь. От кого она всё время закрывается? Наверное, возраст такой, нужно личное пространство. Сколько вообще времени? Он нащупал рядом с подушкой телефон, бледно-зелёным засветился экран старого кнопочного телефона. 02:47. Отчётливо впечатались в глаза цифры. Лена давно пришла с дежурства? Должна была прийти пару часов назад. Он прислушался. Слышал только мерный ход настенных часов в кухне, больше ничего. Он решил сходить до кухни и попить, заодно убедиться в возвращении Лены, и выйти на балкон покурить. Диван предательски скрипнул под ним. Всё потому, что он положил под хлипенький матрац лист фанеры. Спина ныла каждый день, и он уже не мог спать на мягком матраце в их общей комнате. Поэтому и съехал во вторую. Зато теперь удобно, можно на балкон ночью вставать. Он прошёл через коридор на кухню, остановился у их с Леной спальни. Почему и у неё дверь закрыта? Что за привычка? Он прислушался, но снова кроме часов ничего не услышал. Одной ногой, как металлоискателем, в коридоре нащупал обувь, которую оставляла только Лена. Значит, вернулась домой, всё в порядке. Холодная вода обожгла горло, громко упала вниз. Прислушался. Нет, никого не разбудил, никого не было слышно.
Он вышел на балкон. Скрутил неспеша самокрутку. Отряхнул пальцы от прилипшего табака над улицей. Звёзды подслеповато смотрели вниз. Когда-то он помнил названия почти всех созвездий, потому что очень любил астрономию. Мог найти на небе любое созвездие. Почти любое. На улице никого не было. И никого не было слышно. Только барабан зажигалки пришлось несколько раз вращать, чтобы добыть огонь. Первая затяжка приятно ударила в живот. Из балкона он смотрел на панельные пятиэтажки, абсолютно такие же, в которой живут они. Окна пятиэтажек прикрывали редкие деревья, мерно покачивающиеся. Как же ему не нравился город. Он мог смело прожить на даче полгода, не возвращаясь в квартиру. Если бы где-то недалеко от дачи был бы магазин. Он бы тогда вообще не возвращался в город, жил бы на природе, зимой бы охранял домик от поползновений наркоманов-металлистов. Но на зиму он возвращался в город. Чтобы всю зиму ждать наступления весны и дачного сезона. Ждать в стенах квартиры, бывало, практически невыносимо. Хотелось сбежать куда-нибудь подальше, не оглядываясь. Всю зиму он, как в берлоге, отлёживал бока на диване и прогонял через себя телевизионные новости и программы. Живого и свежего воздуха в квартире очень сильно не хватало. И каждый год он ждал весны. Как подснежник.
На балконе было неожиданно прохладно, он накинул на плечи свой старый бушлат. Сколько ему уже лет? Десять? Пятнадцать? Скорее восемнадцать. Он этот бушлат носил, когда служил командиром катера. Правда, бушлат не военно-морской, а сухопутный, но всё равно просоленный морем. Он отдал Родине большой долг, прослужил до самой пенсии и сертификата на квартиру, в которой они теперь жили вместе с Леной и Маринкой, только Дениски и Лёшки не хватало. Теперь Родине он больше ничего не должен, отдал сполна, заслужил свой заслуженный отдых. Шёл уже его седьмой пенсионный год. Какой? Уже седьмой? Время летит прочь из-под ног опавшей листвой, подгоняемой ветром. Семь лет в ожидании весны. Саша после пенсии так и не устроился на работу, да и не собирался устраиваться. Потому что всех денег не заработать, здоровье потрачено почти без остатка на Крайнем Севере, пенсия есть, квартира тоже есть. Что ещё нужно? Оба сына где-то во взрослой жизни, дочь в соседней комнате уже выросла. Что ещё нужно? Уголёк самокрутки обжёг пальцы, Саша сбросил этот пенёк в жестяную банку из-под кофе, скрутил новую. Ведь никогда не мог накуриться одной сигаретой, особенно здесь, в средней полосе.
Он скучал по Крайнему северу, по его природе, по его прохладе, по его Баренцеву морю, по погружениям под воду в водолазном снаряжении, по сослуживцам, по простой и понятной военной службе, где всегда было, чем заняться. В своей новой гражданской жизни военного пенсионера он только ждёт каждый год весну. Он тщательно смотрит на Лену, её работу, видит насквозь все эти переплетения интриг практически в полном составе женского коллектива, принимает участие в обсуждении и подсказках Лене, что и как нужно сделать. Со стороны же всегда виднее, правильно? На Крайнем севере такого не было. Там были лишения и тяготы военной службы, которые не были лишениями и тяготами, просто ему нравилось это словосочетание из советской присяги. Там были вахты, там были уютные вечера дома, когда он возвращался, а его ждал ужин, все его ждали, Дениска с Лёшкой были ещё не такими большими, Маринки ещё не было в планах, хотя она вообще внеплановая. Ленина работа была не такой отчётливой, он не знал всего происходящего в их больнице. Руку снова обожгло. Сон тоже обожгло, спать не хотелось. Саша закрутил и закурил третью. Звёзды упали в какую-то чёрную облачную лужу и пропали. Какая-то ночь воспоминаний. Обычно в голову так настырно не лезут мысли. Может, это из-за этого побега из больницы?
Ведь на самом деле в больнице убили того молодого парня, который лежал на соседней койке. Лена не верит, врачи тоже не поверили. Они просто все закрыли глаза. Потому что время сейчас такое – опасное. Но он-то всё это видел. Саша видел, как этого парня задушили подушкой, но он ничего не мог сделать. Его пригвоздили к койке несколько капельниц, всё что он мог – это вращать глазами. И он видел эти жестокие глаза убийц. Он увидел в их глазах, что они вернутся за ним, если он останется в больнице. Ему никто не поверил. Поэтому он просто сбежал. А что ещё было делать? Ждать их возвращения? Теперь он точно не вернётся ни в ту больницу, ни в какую-то другую. Они могут его найти. Они точно его не найдут на даче, но Лена не верит и пока его туда не отпускает. Разве он мог просто выдумать такую историю?
Где-то внутри зашевелилось странное воспоминание про Лёшку, когда он зачем-то бродил по городу три дня. Саша тогда исходил весь город, а нашли Лёшку в итоге его же одноклассники. Чего он тогда бежал от них всех? Он силился вспомнить, но никак не получалось. Саша помнил, как они сидели втроём на кухне, пока Лёшка жадно ел только что сваренные пельмени, помнил, как Лёшка сразу после еды заснул, помнил, что Лена очень сильно сердилась, а он не так сердился, потому что выпил побольше валерьянки. И ведь причина этих его скитаний была какая-то смешная и нелепая, настолько смешная, то даже не отложилась в памяти. Лёшка всегда был фантазёром.
Саша собирался опять поехать на Крайний север, потому что его позвал бывший сослуживец на подработку. Нужно будет нырять, искать потерянные бетонные якоря для плавучих причалов. Лена останется с Маринкой дома, он отдохнёт зато на Севере. Всех денег не заработать, но Север манил к себе по старой памяти. Здесь нет ничего такого. Он бы с радостью уехал вообще на совсем туда, пусть Лена с Маринкой остаются в Пензе, будто в бесконечном отпуске. Они переехали в Пензу только из-за Лены. Ведь у него совсем никого не осталось из родни. Отец умер в раннем детстве. Потом отчим умер в юношестве. Потом родной брат умер от инфаркта пока он учился в училище. Потом мать умерла пока он был на одной из высадок спецназа в глубине Кольского полуострова. Потом умер двоюродный брат от рака желудка, когда он встречал Лену с Маринкой из роддома. Потом все племянники растворились в городах Украины. Оборвались все нити и ниточки. Осталась только его семья. Остались только дети, которые тоже расползлись по городам, но в России. Остались многочисленные родственники жены. Родственники всегда были у жены, а не у Лены. К ним он приезжать, приходить, говорить, разговаривать не очень любил. Они всегда были какие-то холодные и далёкие, какие-то негостеприимные и хмурые. Он чаще видел её замолчавших навсегда родственников за покосившимися оградками. Они молчат, про них мало и редко кто-то вспоминает. Лене важно, поэтому он всегда в выходные садился в троллейбус и молча сопровождал её туда, где все молчат. Уж лучше на Крайний север обратно, там не так много молчания.
На Крайнем севере было всегда весело и шумно, там всегда были друзья. Одним из любимых развлечений, когда они все собирались в их двухкомнатной квартире в «сталинке», был баллон с гелием. Этот баллон Саша приносил со службы, заполнял его у водолазов. На кухне открывали окно, выгоняли из кухни дым от сигарет, которого было достаточно много, и наполняли гелием резиновые шарики. Передавали эти шарики по рукам, чтобы вдогонку к сигаретам наполнить гелием лёгкие. И пели песни смешным тонким голосом в открытое окно. Смеха было очень много, тишина в их доме было только тогда, когда все спали. От воспоминаний всегда теплело на душе, поэтому так хочется туда вернуться. А что тут? Даже когда никто не спит в квартире тишину разгоняет в основном телевизор. Сейчас тишину никто не разгоняет.
Он убрал банку с окурками, прикрыл окно, скинул бушлат, решил попробовать уснуть. Сон куда-то сбежал. Под весом тела скрипнул лист фанеры, телефон пугливо вытаращился цифрами 03:13, Саша вытаращился глазами туда же в потолок. На даче вместо потолка он упирается глазами в небо, на котором рассыпаны крошками звёзды. На Крайнем севере крайне редко бывали дни, когда можно было увидеть звёздное небо. Летом звёзд не видно, а зимой чаще растянуты по небу облака. Зимы он особенно любил за их темноту, ветра, снегопады, северное сияние. И он любил выходить зимой в море, которое никогда не замерзает из-за Гольфстрима. В таких выходах особенно чувствовалась суровость Крайнего севера. В моря он выходил довольно часто, хоть и не продолжительные, потому что был командиром рейсового катера, чаще всего выводил в море начальство на рыбалку. Зимние волны по-особенному бились о борт корабля, оставляя ледяные брызги где-то над ватерлинией. Когда же он взял Лёшку и Дениску? Сколько им было лет? Наверное, лет девять было Лёшке, а Дениске пять. Они половину пути вызывали ихтиандра, уперевшись в леер на левом борту, а другую половину спали в каюте напротив включенного видика. Вернулись домой довольные и бледные, посвящённые в настоящие моряки, с настоящей качкой и настоящим морем за бортом, а не волнами залива. С собой с рыбалки он тогда взял пойманного краба, на которого они все вместе таращились в ванной, пока этот огромный коричневый морской паук скрёб своими лапами по белой эмали. Они все вместе ели вечером варёного краба, но Лена с Дениской съели по небольшому кусочку, он сам вообще его не ел, и только Лёшка его доедал, как настоящий морской волк. Ведь именно тогда Саша решил отдать его в военное училище, потому что однозначно из него выйдет отличный офицер военно-морского флота. В тот день небо работало в своём обычном режиме с опущенными ставнями – звёзд не было видно. А вот на следующий день – были и звёзды, и северное сияние, и выходной в воскресенье, и борщ по-украински на кухне, который Саша приготовил вместе с Лёшкой, который записал рецепт в какую-то свою тетрадку. И вечером Лена слишком поздно вернулась. Откуда вдруг? Саша будто нашёл старые диафильмы и картинки стройным рядом проходили перед глазами. Она поздно вернулась? Да, точно. Дублёнка у неё была вся в снегу, шапка немного съехала на бок, сумки не было с собой, на лице блуждала улыбка. Саша раздел её, как можно скорее, чтобы дети не видели, завёл её в ванную комнату. Он же что-то ещё взял с собой? Что-то взял, чем наказать, как детей, выпороть, чтобы запомнила. Зачем она в таком виде вернулась, когда дети её смогли увидеть? Саша умывал её бесконечными литрами холодной воды, она молча пыталась его отпихнуть, молча и жадно хватая ртом воздух, он не отпускал, продолжая отрезвительную процедуру. А за окном было чистое зимнее небо с рассыпанными крошками звёздами, с развевающимся знаменем северного сияния, с хрустящим снегом под подошвами.
Лена с Маринкой уехали, и мне осталась вся квартира. За окном падал мокрый снег и превращался в лужи поверх льда. Такого 31 декабря я не видел никогда. Так не хватает тех праздничных новых годов в Североморске! Я помню, как с Леной пошли за новогодней ёлкой в лес в ночь с 30 на 31, хотя никаких ёлок на севере на растёт, только сосны. Она шла в моём длинном бушлате из овчины, ног не было видно, лицо закрывал высокий воротник, было тепло, но ей тяжело было идти по снегу по колено. Ушли тогда далеко за город, к соседнему посёлку. Нашёл отличную сосну – пушистую и высокую, пилить пришлось минут 15. Потащили эту сосну и случайно прошли через войсковую часть. Дежурный, наверное, просто не заметил или настолько был в шоке от гражданских на плацу с сосной в руках, что нас никто не остановил. Внутри так тепло становится от этих воспоминаний. Она где-то оставила спирт. Как раз Новый год, праздник, можно и достать, чтобы отметить хоть как-то праздник, приходящий раз в году. В холодильнике что-то было, хотя и не обязательно. Схожу в магазин, возьму немного колбасы и сока. Праздничный перегруженный стол совсем не нужен, ведь кому его показывать? В магазине зацепился языком с продавщицей, оказалось, что она тоже с Украины, лет 10 как перебралась с мужем в Пензу. Вот так легко можно встретить земляка. А я уже давно никого не встречал оттуда, язык забыл, остались только слабые воспоминания. Абрикосы возле дома, улыбка мамы, молчаливый и добрый отчим. Первый глоток всегда обжигает горло. Ууууууух! Теперь осталась только выцветающая фотография мамы. Она так и не увидела ни внуков, ни тем более внучку. А рядом фотография тёщи, которая не увидела только внучку, внуки часто приезжали к ней на лето. А спирт хорош! В животе стало тепло, даже немного жарко. Вроде бы до этого хотелось есть но теперь даже голод куда-то делся. А ведь продавщица жила тоже в Донецкой области. Куда подевались все воспоминания о том времени? Раз два и снова внутри тепло, не жарко. Последний раз там был у двоюродного брата вместе с Леной и мальчишками. Показывал им дом, где вырос, окна квартиры, в которые смотрел во двор, карьер на который ходили купаться. Ещё. Жили в доме у двоюродного брата, где у него было своё хозяйство и гостевой дом, наслаждались такой тихой и звёздной летней ночью ведь таких летних ночей он не видел долгие годы. Мы заехали ненадолго на кладбище чтобы проверить мать отчима и не найти отца, потому что я не смог вспомнить где же его могила, слишком много времени прошло. А через сколько-то лет и двоюродный брат умер. Ещё. У него была язва и стальная пластина в желудке, его добил рак. Я не смог приехать на похороны, хотя звали племянники и жена его. После его похорон совсем разошлись дороги, потерялась связь, исчезли телефоны. Иринка, родная племянница, как-то написала куда-то в интернете Лене попросила денег дать взаймы потому что куда-то там переезжала или что-то делала я сказал отправить, ведь родная племянница же, пришлось даже занять у Лёшки денег. Но она тоже не вернулась, пропала исчезла. Но зато у меня совесть чиста долг свой отдал родственникам помог. Ещё. И совсем никого не осталось. Лёшу вытолкал в военное училище, поехал вместе с ним на поступление, жил там в маленьком дачном домике таком уютном и смешном. Рядом жил какой-то преподаватель из училища и иногда вечером сидели на улице разговаривали о службе ведь я ещё служил даже нашли каких-то общих корабельных знакомых вот так бывает. Ещё. Служба была славная где только не побывал, даже тренировал боевых тюленей, где-то фотография осталась. Как её звали? Уже и не вспомнить. Ещё. Даже тюлень оставил и ушёл или ушла это же самочка была. Пришлось же тогда в летнем лагере договариваться за Лёшу чтобы его не завалили по физподготовке у него тогда было не очень с ней. Его чуть не отчислили абитуриентом потому что что-то он там натворил так и не признался, хотя просто так ничего не происходит ведь я договорился с кем нужно даже денег немного дал, сколько было. Ещё. Стал Лёшка офицером на подводной лодке с гордой осанкой и я горжусь им. Вот Дениска только никуда не вышел и не поступил в военное не взяли из-за его кожной какой-то болезни а жаль так бы оба сына носили офицерские погоны. Мне самому достались только мичманские после училища, зато сыновей поднял. Старшего точно поднял он теперь в каком звании? Точно был капитаном 3 ранга. Ещё. Долг Родине отдал долг перед сыновьями выполнен теперь законный отдых Лена с Маринкой справляются. Всех денег не заработать а здоровье не железное так что никому больше ничего не должен. Ещё. зато приходят соседи и просят что-то починить я всегда чиню и если какие-то деньги суют не нужны мне ваши деньги. они потом приносят какие-нибудь сладости сигареты или закрутки ну что спасибо приятно. ещё. лена смеётся что у нас бюро добрых услуг зато чувствую что нужен. зато чувствую что нужен. ещё. нужно вырываться отсюда скорее на дачу только сейчас снег и зима противный снег и зима на севере была не такая зима не противная. скоро настанет весна а за ним лето да скоро лето совсем скоро лето. но и следующее лето закончится не хочется чтобы заканчивалось. внутри так тепло уже не горячо как в первый раз просто тепло нет никаких вопросов никто не задает вопросов. внутри так уютно так спокойно. еще и еще. почему так спокойно не бывает всегда спокойно и безмятежно пусть там где-то снаружи все бегут куда-то мне уже никуда бежать не надо. я остановился мне бы только дачу и звезды и больше никаких вопросов пусть они все куда-нибудь идут я идти не буду. мне хорошо и тут. лена где ты      а где марина      а где все вы. меня и так все оставили одного ну и ладно я тут сам с собой справляюсь мне тут хорошо           и тепло                и хорошо. еще и еще и        еще. такое странное кружение в голове снаружи 31 декабря 31 декабря же да верно вопросительный знак пусть 31 декабря останется где-то сзади там же в одиночестве пусть оно не сидит со мной пусть новый год проходит пусть проходит мимо не задерживайся не смотри на меня                пусть никто не смотрит на меня                а на меня и так никто не смотрит            стакан пусть тоже не смотрит лучше сразу из бутылки           чтобы наверняка                глоток за глотком за глотком ещё и ещё завтра так быстрее наступит и тоже пролетит пусть летит                все мимо                все мимо                всем мимо я тоже мимо лежать так легко                а голова тяжело                так тепло лежать и вокруг тоже тепло                никто не видит меня не меня никто не видит никому меня не видит не видит не меня                пусть всегда так будет                пусть всегда будет легко                ещё легче чем сейчас пусть никогда                не заканчивается                нет не новый год                я уже тоже не новый                пусть все мимо                не смотрите на меня                я просто лежу                я отдыхаю                тяжело встать легко лежать вот и лежу                я                никому                не
Он всё успел в своей жизни сделать – и сына, и дочь, и дом. Квартира считается за дом, а дерево посадил ещё когда не исполнилось и двадцати пяти. А что ещё надо? Теперь он больше никому и ничего не должен – дети выросли, пенсия наступила, жизнь почти прошла. Он перед каждым новым годом говорил Лене, что совсем скоро лето. Ведь так оно и было – весь год состоял из нового года, зимы, ожидания и лета. Всё, вот и весь год, так быстро начинался и так быстро заканчивался. Он давно заметил, что годы летят так, как в детстве летели дни, абсолютно так же незаметно. В этом году ему уже исполняется 57 лет. Целых пятьдесят семь лет, как же много, хотя вот совсем недавно 19, совсем недавно впервые увидел маленького Лёшку, совсем недавно видел через окно роддома Дениску, совсем недавно встречал Лену с Маринкой на руках. Все эти события уместились в какую-то неделю, но никак не десятилетия.
Оглянуться не успел, а уже всё успел. Даже успел два раза жениться, второй раз оказался на всю жизнь, Лена тоже во второй раз, и тоже на всю жизнь. Успел потерять всю родню и неродившихся близнецов. Успел оставить за спиной такую длинную и разнообразную службу со всеми сослуживцами. Ему теперь из сослуживцев почти никто не звонит и не пишет, только Максим, которого он ещё помнит срочником, а теперь он старший лейтенант на каком-то крейсере, тоже вырастил с самых низов его он сам. Старший сын капитаном 3 ранга уже, наверное, служит на подводном крейсере, тоже он его подтолкнул к военному училищу, даже немного договариваться пришлось, знакомства сделали своё. Пенсия у него больше, чем средняя зарплата в Пензе, поэтому смело можно не работать, потому что побольше некоторых получает за уже заработанное. Так что, да, всё успел.
Когда он в последний раз разговаривал с Лёшкой? С Дениской Саша говорил вчера, он рассказывал Саше о своей работе. А с Лёшкой? Он не мог вспомнить. Лёшка всегда звонит Лене, они разговаривают, но потом Лена ещё какое-то время возмущается, что, мол, вечно Лёша ей ничего не рассказывает, молчит, как партизан, всё выпытывать надо. Зачем тогда звонит? Сам он слышит Лёшкин голос пару раз в году или несколько раз – на дни рождения, на новый год, на день военно-морского флота. Вроде бы это все дни, когда его старенький телефон вместо времени выдаёт надпись «Старший Сын». Лёшка и правда, как партизан – ничего и никому не рассказывает, что-то прячет и утаивает. Но ведь Саша всё равно рано или поздно всё узнаёт, ведь не даром служил в военной разведке. Он узнал, что Лёшка упал зимой в залив, провалившись под лёд. Как? Секрет фирмы. Он услышал, как Лёшка с одноклассником обсуждал Лену. Вот за эти слова он получил, а за залив ничего не произошло. Сейчас правда их разделяет больше двух тысяч километров и толща воды над головой у Лёшки, но ничего. Всё равно Лёшка останется для него старшим сыном, которого он воспитал, поставил на ноги, протолкнул в военное училище, дал ему путёвку в офицерскую жизнь. Ведь мичманская жизнь не такая, она посложнее, Лёшка не выдержал бы, поэтому офицерские погоны ему однозначно к лицу. Иногда в голове всплывает сиротливая мысль о том, что хорошо было бы, если Лёшка бы позвонил, причём позвонил бы просто так, поболтали бы о жизни. Саша сам ему не набирал. Ну если только на день рождения. В другие дни было страшно набирать – мало ли сын занят, ну или просто недоступен, если захочет ведь сам может набрать. Но он никогда просто так не набирал.
Саша его слабо даже помнит взрослым. Ребёнком помнит, не всё, но помнит. А взрослого Лёшку он помнит только тогда, на Севере, когда Сашу его боевой товарищ попросил поехать с ним на погружение, чтобы подстраховал. Сань, мы не молодеем, поэтому страховка нужна, на берегу. Серёг, я только не смогу погружаться. Да тебе и не надо, просто страхуй. В крайнем случае смогу быстро надеть второй костюм с баллонами. Да не надо, говорю ж. Саша тогда решил взять Лёшку. Поедешь с нами на Три Ручья? Куда? Лёшка был в своём первом отпуске на подводной службе и решил заехать на несколько дней к ним в Североморск. Три Ручья, там старый рыбачий посёлок, когда-то были причалы, но они затонули. Серёгу Масленникова помнишь? Ну так. Он нырять будет, чтобы найти и отметить на карте эти причалы, ну а я подстрахую. Ну поехали. Зимняя дорога хранила на себе редкие следы на подъезде к потерянному посёлку, скелеты зданий тянули свои руки к небу из-под сугробов, тишину нарушал только плеск ледяных волн. Они подъехали на побитой временем Серёгиной иномарке почти к самому берегу. Саша машинально и оперативно разворачивал снаряжение, готовил к погружению Серёгу и место страхующего. Руки тряслись, но помнили. Лёшка тогда просто стоял рядом и смотрел на залив. Попей чаю из термоса, если замёрз. Не, спасибо. Серёга не надел рукавицы, их попросту не было, не обмазал жиром губы и кожу вокруг, потому что забыл банку дома. Да хрен с ним, за час-полтора ничего не случится. Правда, пояс из собачьей шерсти на поясницу надел, чтобы грузы не холодили спину. Я две недели назад с этой спиной промучился после погружения, прям жизни не давала. Серёга кособоко прошлёпал в ластах пару метров по берегу, ещё несколько спиной вперёд по мелководью, проверил ещё раз аппарат, погрузился в тёмные волны, оставив за собой хвост из троса. Снег медленно падал сверху. На земле этому снегу деваться было некуда, а залив его просто съедал. Как будто собака. Лёшка стоял всё так же и куда-то смотрел на воду. Пусть бы и молчит, зато всё равно поехал с ним. Саше было от этого теплее на этом суровом и сыром морозе. О чём они тогда разговаривали? Саша что-то не мог вспомнить. Может, вовсе и не разговаривали? Но не может же быть, что они молчали все те два часа, которые Серёга искал под водой эти потонувшие причалы с их бетонными якорями. Может и может. Хотя нет, Саша спрашивал у Лёшки про его начало службы. Оказалось, что у него за плечами уже была первая автономка на целых 46 дней, несколько морей, поход подо льды и даже учебная стрельба. И Лёшка рассказывал всё это каким-то уставшим будничным голосом. Совсем стал взрослым, не узнать! Погрузился с головой в эту службу. Саша был прав, что из него выйдет отличный офицер, он это уже тогда видел.
А сейчас в каком звании Лёшка? Если посчитать по годам, то капитан 3 ранга, не меньше. Время летит. Лёшка молчит и ничего не рассказывает, остаётся только догадываться. Вот что с нашей внучкой? Тоже неизвестно. Лёшка женился, родил, потом развёлся, всё, что досталось им с Леной – это фотография в телефоне. Полина – красивое имя. Поля, Полечка. Вслух они с Леной так никого не называли. Первый брак тоже был каким-то скомканным. Хотя Даша им с Леной нравилась, весёлая и симпотная девчонка. Лёшка так смешно им говорил про сделанное предложение. Они с Леной и Маринкой были в отпуске в Пензе, как раз готовились к переезду, Лёшка приехал в отпуск на неделю в Пензу, пришёл в тот вечер с гулянки, вроде бы даже не выпивший, если только самую малость. Мам, пап, хочу вам кое-что сказал. И стоял мялся в коридоре. Саша тогда ещё никак не мог сообразить, что же случилось? Как же он им тогда сказал? Саша с усилием вытаскивал воспоминания. Точно! Он же им даже сказать не смог, поэтому написал на клочке бумаги. Я женюсь. Саша с Леной были рады. Ну наконец-то! Дашу они видели только один раз, но и его было достаточно для того, чтобы оценить невестку. Смогли даже денег Лёшке на свадьбу дать. Свадьба вышла нормально, но не как Саша видел в своей молодости, не было широты и размаха, а так хотелось. Было скромно, в подмосковном кафе, Лёшкиных друзей никого не было, видимо, приехать не смогли, было много родственников со стороны невестки. Были они с Ленкой, Дениска приехал, Маринка понятное дело тоже была. Алексей Михайлович же тоже тогда приехал, точно! Отплясывал он на этой свадьбе в свои семьдесят три, как тридцатилетний, позавидовать можно было. Потом Лёшка с Дашкой скрылись на Крайнем севере. Потом у них родилась Полина. Потом они развелись. Все эти события произошли так быстро, что невозможно было поверить, что они во времени прошедшем остались. Внучку так и не смогли увидеть. Лена вроде пыталась позвонить Дашке уже после развода, но та не отвечала на звонки. Прошло уже достаточно много лет, уже и имена с некоторым трудом вспоминаются, потому что вслух их долго не произносишь. Вот и похожа Лёшкина первая семья на упавшую звезду – если не успел заметить, как звезда прыгает с неба, то никогда не увидишь её отсутствия на небе. Пусть с точки зрения науки это ересь, но зато красиво звучит.
Служба настолько сложна, что тяжело сохранить брак, семью. Но Лёшка справляется, вырос в погонах, и вторую жену встретил. Правда Саша не помнил, как её зовут. Да и не видели они с Леной её ни разу. Главное, чтобы Лёшка счастлив был. Они его вырастили, на ноги поставили, а дальше уже сам. Последним мощным аккордом прозвучало его поступление в училище. Саше пришлось постараться, поднять свои старые знакомства из спецназа, попросить принять в училище. Лёшка зачем-то врал им про военкомат с Леной, но ничего, знакомства были ещё живы, и не такое можно было провернуть, Лёшкины документы всё равно взяли. Ещё несколько вымпелов привёз бывшим сослуживцам из разведки, чтобы уж наверняка. И вот Лёшка уже в училище. То лето было тяжёлым. Саша сильно переживал и нервничал, потому что конкурс был большой. Но всё повернулось удачно, Лёшку зачислили. Правда, Лёшка почему-то им не звонил несколько месяцев. Наверное, опять там что-то нафантазировал в своей голове или просто не было времени, ведь первый курс.
Саша сдержал своё обещание и воспитал сына, как своего. Родине своей долг отдал сполна. Что ещё нужно? Тихая, спокойная старость, чтобы никто не тревожил. Ведь ему много и не надо, всего лишь чтобы сигареты были, хоть какая-нибудь еда, чтобы с голода не пухнуть, да тишина и спокойствие. Спину свою за все эти годы достаточно надрывал. Теперь в тепле и спокойствии можно просто воспоминания вспоминать, от них ещё теплее. Жалко только, что дети так быстро выросли и разбежались. Саша всегда мечтал о том, что они будут собираться своей большой семьёй за большим столом. Трудновато их из своих городов повытаскивать к ним за стол в Пензу. Но всегда приезд Лёшки и Дениски был большим событием. Когда в последний раз это хоть было? Память безответно молчала. Было, но так незаметно прошло. Оба сына заняты, хотя с Дениской они ещё разговаривают пару раз в месяц, Дениска ему сам набирает, а от Лёшки вообще тишина. Лена периодически рассказывает, что у него всё в порядке, пусть хоть так.
Только иногда становилось так скучно и пусто, что Саша разбавлял пустоту спиртом, отчего становилось лучше. Всё лучше и лучше, чем больше и больше. Он мог немного застрять в этой разбавленной пустоте, но это же не каждый день, правильно? Он всё дал и отдал Лене и детям, ничего страшного не произойдёт, если немного потерпят. Иногда так хочется взболтать голову, чтобы она закружилась и ничего не помнила, чтобы быт немного преломился, как в пластмассовом калейдоскопе. Все же люди, и Саша тоже человек, которому требуется отдыхать.               
Сон стал прикрывать глаза, но он решил ещё раз выйти на балкон. Скрипнула фанера, дёрнулась встревоженно шторка, бушлат тихо лежал в углу, крутанулся барабан, с первого раза из искры вспыхнул огонь, к пальцу незаметно прилип скрюченный лист табака, звёзды куда-то ушли, дым уходил за ними. Дым бежал наверх, а Саша смотрел ему вслед. Дым убегал куда-то в сторону созвездия Водолея, которое спряталось, чтобы его не нашли невооружённым глазом. Жизнь у звёзд всегда под прицелом. Наверное, поэтому они хотят всегда сбежать. И Лёшка почему-то хотел сбежать, хотя это скорее дурость какая-то в детском возрасте. Вот он из больницы сбежал не по дурости, а из-за реальной опасности. Лене только всегда смешно, что ей не скажи, ну и ладно. Бушлат тихо лежал в углу, в банке скрючился окурок, одинокий уголёк дотлевал, шторка снова дёрнулась, фанера скрипнула, одеяло сверху укрыло. Всё же нужно уезжать на дачу, хватит уже города, хватит уже больниц, Лена уйдёт на очередное дежурство как раз часов в 11, вот он и успеет на 12 к автобусу. Пускай они все вместе остаются в городе, а он сбежит из города, из тесных этих стен квартиры. Сбежит туда, где звёзды будет видно и будет тихо. Ну и что в этом плохого?

#82

Ты знаешь, я пожил жизнь. Да. Жизнь пожил. Кое-чего о жизни знаю, побольше, чем ты. Правильно? Правильно говорю? Вот. Опыт какой-то наработал, был даже главным инженером, и даже подчинённые были. Значит, дед чего-то в жизни соображает, правильно? Вот. И если опыт какой-то есть, то можно и спросить, как в той или иной ситуации поступить, правильно? Ну правильно говорю? Вот. Так ты возьми, позвони деду, да посоветуйся. Чего ты смеёшься? Чего ты смеёшься? Я что, не прав? Вот и я говорю. Я же говорю не то, чтобы ты делал, как тебе говорят, но хотя бы просто послушал. Чего ты слушаешь? Ах, меня ты слушаешь, ну это хорошо. Возьми да послушай деда, дед же он ничего плохого не скажет.
Голос в трубке звучит скрипуче, как тысячелетний дуб на пронизывающем ветру. У тысячелетнего дуба свой тысячелетний опыт. Тысячелетний дуб видел многое. Вокруг дуба ходили, бегали, лежали, стояли, прятались, умирали, рылись, висели в петле, молились, мечтали, злились, затевали недоброе, страдали, плакали, смеялись, выдумывали, лгали, умоляли, добивались, прощали, помнили до смерти, обижались, обижали, наказывали, указывали, подсказывали, рассказывали, смотрели, думали, забывали, отстаивали, настаивали, отступали, нападали, падали, поднимались, упирались, сопротивлялись, сдавались, каялись, стеснялись, краснели, бледнели, угрожали, боялись, стреляли, стрелялись, прислоняли, прислонялись, преклоняли, преклонялись, уважали, презирали, уничтожали, стирали, возносили, превозносили, боготворили, свергали, прятали, делились, хранили, забирали, стирали, забирались, рвали, метали, сходили с ума, не щадили, убеждали, предавали, сметали, отдыхали, переводили дыхание, наблюдали, любовались, слушали, не слышали, замирали, свергали, даровали, назначали, не замечали, пристально следили, уводили, сводили, интриговали, плутали, путали, пугали, голодали, пировали, давали повод, сменяли одного за другим, шептали, карябали толстую кору, танцевали, устремляли, заводили, искореняли. Мимо тысячелетнего дуба бежали мимо сотни лет, мельтеша незаметными днями.
Я же тебе всё говорю и говорю, рассказываю, как оно в жизни бывает, а ты по-своему делаешь. Что нет? Делаешь по-своему. И как с тобой разговаривать? Обычно? Это как? Я и так с тобой обычно разговариваю. Ты вот к деду приходил за советом? Ах, сейчас приходишь. А раньше, почему не приходил? Дед ведь плохого не посоветует. Как-никак восемь десятков за спиной, есть чем поделиться, что рассказать, что посоветовать.
Он ведь даже не догадывается, почему Лёша не советуется с ним. Да и что вообще это значит – советоваться? Тысячелетний голос обиженно скрипел у него в ухе. Он ни с кем не советовался. Просто делал своё дело, жил свою жизнь, зарабатывал свой опыт, совершал свои ошибки. Потому что всегда с него спрашивали, требовали, критиковали, делали замечания, отчитывали, наказывали, указывали. Если бы ещё и советовался, то до сих пор бы не носил погоны капитана 1 ранга, не был бы командиром подводной лодки. Советоваться хорошо, когда никуда не спешишь, когда хочется порассуждать пофилософствовать. С дедом он всегда говорил аккуратно. Потому что даже тысячелетний дуб может завалиться и привалить собой. Старшее поколение всегда норовит научить. Пусть учит. Ему не сложно выслушивать слова, шуршащие не громче листвы на ветру.
Ты ведь у нас один. Воспринимай эти слова, как хочешь, но у меня нет дочерей. А сын есть. Я же тебя из роддома забирал, отца твоего и рядом не было, уехал служить. С тобой вот постоянно общаемся, что-то да как-то чему-то учишься. Поэтому и сын. А другие родственники даже сообщения раз в неделю не напишут, даже не позвонят раз в месяц, чтобы просто спросить про здоровье, узнать, как дела. Я уже давно живу одним днём, что завтра будет – неизвестно. День прожил, уже хорошо. Далеко планы не построить. Хоть бы одна из дочерей спросила, как у отца дела. Никому не интересно. Вот поэтому и сын. Вот поэтому. Мать твоя пишет всегда один вопрос и потом пропадает. И как это называется? Я больше всего не терплю неблагодарность. Больше всего.
Лёша был единственным в семье, кто общался регулярно и со всеми. Конечно, насколько хватало времени на берегу. Он всегда знал, как у кого дела, почему кто-то с кем-то не разговаривает. Между его родственниками происходила постоянная ротация тишины – то разговаривают друг с другом, то какие-то размолвки. Он видел все те мелочи, все те неприметные занозы, которые являлись причиной конфликтов и противостояний. Он наблюдал все эти конфликты и в своей названой семье – экипаже подводной лодки. Хоть коллектив был сугубо мужским, страсти здесь тоже накалялись и кипели, выкипали и остывали. Но за любым конфликтом, самым малым или непомерно большим, всегда скрывалась нелепость, мелочь, незаметный осколок. И никто этот осколок не замечает, продолжает идти, разбивая ноги в кровь, страдая, не думая даже найти и выкинуть этот самый осколок. Мать хотя бы писала деду, Оля уже давно с ним не разговаривает, считая, что он попросту её не любит, а заставить любить невозможно. Мать при этом говорила, что Оля всегда была его любимицей. Потеряли они друг друга и вряд ли найдут. Осколок застрял уже где-то глубоко, врос в кожу, при ходьбе режет и колет, но уже не достать, только хирургически. А зачем?
Вот скажи, почему ты не посоветовался, когда первый раз женился? Что? Неудобный вопрос? А ты вот ответь. Почему не пришёл к деду за советом? Почему вот надо было сразу жениться? Ещё и ребёнка завели. Где теперь правнучка моя? Не знаешь? А ты её сам, когда в последний раз видел? Давно. Давно, говоришь? А если бы у деда спросил совет, то ничего такого бы не произошло. Что? Тогда бы и правнучки не было? Может и не было бы, но её и сейчас нет, я ж её не видел, не знаю. А ты вот тогда женился и головой не думал. Что ты всё смеёшься? Смеётся он. Дел наделал, а теперь смеётся. Дочь с ним не общается, знать его не знает, а он смеётся. А я бы тебе тогда сказал, что не надо никакой женитьбы, что не подходит тебе она, было и так всё ясно, а ты женился. Чего ты говоришь? Все вокруг были женаты? И чего? Теперь поэтому нужно жениться? И ребёнка завели, потому что у всех вокруг есть дети? Ну а чего? Теперь вот не смеёшься. Ты же деда не слушаешь, совета не спрашиваешь, а потом вон чего. Я хоть смогу её увидеть, пока жив? Время уходит, мы не молодеем, с болячками постоянно сражаемся. А ты вот женишься и разводишься, детей заводишь и теряешь непонятно где. Чего ты говоришь? Понятно где? Ну и где же? Деду покажи, раз понятно где. Фотографию однажды показал и всё на этом. Ты вот будешь в моём возрасте, тогда и поймёшь. Во второй раз женился вообще ничего не сказал, только через год узнал. А чего молчал? Не хотел рассказывать? Это почему? Потому что знаешь, что дед бы ответил. Да вот конечно! Знал он! Это ж откуда ты знал? Просто знал? Потому что и у тебя какой-то опыт есть в жизни? Это какой же? Какие ты там погоны носишь? Капитана 2 ранга? Это подполковник? Ясно, ясно. Ну и где твоя дочь, товарищ подполковник? Чего ты опять смеёшься? Вот что смешного дед сказал? Тут плакать стоит, а не смеяться, а ты вот всё время смеёшься. Ты лучше больше слушай деда, товарищ подполковник, не думай, что в свои годы уже ума и опыта набрался. Ума может и набрался, а вот опыта у тебя маловато. Считай, что нет опыта у тебя. А у меня он есть.
В таких разговорах Лёша не чувствовал себя капитаном 2 ранга, не чувствовал, что ему 34 года, он будто возвращался в то время, когда ему было 17 лет. Он чувствовал себя абсолютно беззащитным и неспособным ответить как-то весомо, как получается у его деда. Может быть, он был прав по поводу первого брака. Может быть. Только вот какой смысл это всё вспоминать и рассуждать на тему, если б да кабы? У него уже возраст такой. Живёт воспоминаниями. Давит своим возрастом и опытом. Дожимает своим одиноким изгнанием. Почему же тогда этот большой жизненный опыт не позволяет помириться со своими дочерями? Почему этот большой жизненный опыт не позволяет переступить свою гордость? Почему этот большой жизненный опыт не прибавил мудрости? Легко рассуждать и обсуждать чужую жизнь, когда в собственной дрова наломаны и сожжены в непомерно жадном пламени. Лёше казалось, что именно ему досталась какая-то то ли мудрость, то ли ещё что-то, что позволило не обижаться на всех этих родственников, а принимать их такими, какие они есть. Родственников не выбирают. Ведь не зря кто-то придумывал все пословицы и поговорки. Дежа вю. Он разговаривал по телефону с улыбкой, от которой всегда спустя несколько минут начинало болеть лицо. Потому что ненастоящая. По-настоящему только хотелось бросить трубку и обидеться. Но тогда чем он будет лучше деда?
А во второй раз зачем женился? Говорил, что не женишься. Говорил, что никому из вас это не надо. И что теперь? Берёшь на себя и тащишь теперь. Тащишь и тащишь. Мы же хотим, чтобы было у тебя, как можно лучше. А ты ещё и ребёнка чужого взял. Ведь не своего ребёнка воспитывать очень сложно. Вот до меня отчиму вообще дела не было никакого. Я как пустое место для него был, он замечал меня раз в год. Почему не сказал сразу, что у неё есть ребёнок? Опять знал, что я отвечу? Так зачем тогда женился во второй раз? Тебя ж дома не бывает практически, всё время под водой проводишь. И что они, ждут тебя на берегу? Всё закончится так же, как и с первым браком, помяни моё слово. Не веришь деду? Дед жизнь пожил, уж поверь. Чего? Во второй раз такого не будет? Ну хорошо, если не будет. Хорошо, если я ошибусь. Ты у нас высокий, красивый, умный, вот и хочется, чтобы было лучшее у тебя. Мы ж за тебя переживаем. Не надо этого делать? Ты взрослый? Ну да, конечно! У тебя всё только начинается, а уже взрослый! Женился, развёлся, дочь потерял. Взрослый товарищ подполковник. Советуйся хоть иногда с дедом. Когда это ты советовался? Тебе приснилось, видимо, под водой. Служба у тебя вон какая трудная, весь мозг занимает.
Родная дочь была за пределами восприятия и понимания. Она была недостижима, как Плутон. Плутон больше не считается планетой. Она больше не считается дочерью. Деду даже объяснять бесполезно, почему Лёша не чувствует на себе ярма. Он видел в своём детстве, каково быть приёмным. Слепок на всю жизнь. Брату всё прощалось, он за всё отвечал и получал. Надо уметь прощать. К этому он шёл очень долго. Но простил. Потому что не знали родители, как нужно воспитывать, никто ведь не учил. Как легко и просто скинуть ответственность. Он не мог ничего скинуть. У Нади не было отца. Он старается заполнить пустое место. Да, получается не очень. Да, он часто под водой. Но он старается. Не срывается, не требует, не возмущается. Старается подставить своё плечо. Надеется, что получается. Это не тяжкий груз. Тяжёлой можно назвать только службу, да и то для родных на берегу. Первый брак поэтому и разошёлся по швам, вывалив содержимое каждого в разные стороны. Она остаётся недостижима. Может когда-нибудь. Ира с Надей остаются рядом, и он чувствует, что это навсегда. Как всё это можно объяснить? Про себя выходит сумбур. Наружу ещё сумбурней. Вот поэтому и никогда с дедом не спорит, терпеливо его выслушивая. Тысячелетний дуб не может не скрипеть на ветру, это не его прихоть, так устроена жизнь. На тысячелетнем дубе вырублены насечки, которые не зарастут новой корой, которые всегда будут о себе напоминать. Вокруг дуба рассыпаны в беспамятстве жёлуди, но он продолжает скрипеть о беспорядках в лесу. Новое время может пройтись по нему грейдерами и тракторами, выкорчёвывая тяжёлые тысячелетние корни. И это обязательно произойдёт, хочет того тысячелетний дуб или не хочет. Повалят тысячелетний дуб, обрубят ветки и сожгут. Зелёные листья сгорают, как бумага. А тысячелетний ствол превратится в чей-то молчаливый стол, на котором будут лежать и стоять руки, локти, тарелки, кружки, стаканы, вилки, ложки, ножи, блюдца, блюда, подставки, графины, бутылки, кувшины, бокалы. Молчаливый стол будет хранить угасающую память, только никому это уже не будет нужно.
Вот ты думаешь кто-то кроме нас поможет вам? Мать тебе не поможет, Оля тоже не поможет, про отца и не чего говорить. Куда ты после службы поедешь? Не думал? А пора бы и подумать. Вот взяли бы квартиру в Нижнем Новгороде, приезжали бы в отпуск сюда. Когда последний раз были в гостях? Вот и я уже не помню, а, значит, несколько лет прошло. Приезжали бы сюда, ездили бы в деревню. В деревне хорошо – свежий воздух, чистая вода, лес, тишина. Красота! А у вас там что? Постоянная серость и холод? Правильно говорю? Правильно. Был я в Мурманске, хоть и давно. Ты там сертификат же на квартиру должен будешь получать? Нет? Ипотеку? Это как? Ну вот, можешь же взять в Нижнем Новгороде? Вот, подумай и посмотри, а мы будем рады. А так, глядишь, будет и не одна квартира в Нижнем. Ну это так, мысли вслух. 
Тысячелетний дуб закрывает своей раскидистой и густой кроной солнечный свет, мешая новому тысячелетнему дубу вырасти рядом. Квартиру по ипотеке уже взяли. И далеко не в Нижнем. Говорить об этом не стоит, потому что – для чего? Лёшу защемляло всего от таких разговоров, потому что становилось жалко. Ведь вокруг деда и над ним реет пронизывающее одиночество. Почему же он так и не помирился со своими дочерями? Почему он вообще теперь говорит, что у него нет дочерей? К чему эта ультимативность в таком возрасте? Сквозняк столетия выдувает безжалостно оставшиеся годы. А что потом? А что сейчас? Тысячелетний дуб пережил весь лес. Тысячелетний дуб отбросил всю молодую поросль подальше от себя. Это только в сказке какие-то персонажи ходят вокруг и сидят на ветвях. А жёлуди даже свиньям не нужны, потому что их рядом нет. Лёша несколько раз хотел обидеться на деда, но так и не смог, потому что переубеждал себя, что деду и так слишком одиноко, что дед всё равно, каким бы он ни был, ищет поддержки и опоры, пусть и не прямым текстом. Почему так сложно прощать? Или страшно? Ведь нести сквозь годы и десятилетия внутри обиды и неразрешённые конфликты в миллионы раз труднее, чем извиниться и найти общий язык. Как же было бы всем проще! Если бы все люди умели прощать. А так каждый человек в мире кем-то да не прощён. Даже если этот редкий человек простил всех, кого только можно. Тысячелетний дуб по определению обречён на одиночество своим возрастом. Он попросту переживает всех тех, кто держит на него обиду. И отпускает эту обиду после смерти.
Ты редко нам звонишь, мы редко тебя слышим. Да это понятно, что служба такая. Видим мы тебя ещё реже, скоро уже забудем, как ты выглядишь. Что такое скайт? Что? Скайп? Что это за слово такое непонятное? Ах, программа! И куда ж я тебе эту программу установлю? На компьютер? Ты у деда настолько давно не был, что даже не знаешь, что никаких компьютеров у него дома нет. Что ты опять смеёшься? Нет, ну что ты смеёшься? Как ты мне передашь этот компьютер? Друзья привезут? И что мне с ним делать нужно будет? Ну да ладно, дед же был главным инженером, с каким-то компьютером уж совладаю. И тогда можно будет по видео общаться? Видеть сможем друг друга? Вот так технологии! Ну отправляй свой компьютер, поглядим на тебя и на него. Раньше вот можно было только письмами переписываться, да на телеграф ходить и звонить. Какое письмо ты помнишь? Да, писал тебе в училище, тоже помню. А кто ж пишет маленькие письма? Кому нужен один несчастный листочек? Я всегда писал длинные письма, чтобы их хоть читать можно было. А не так – минута и нет письма. И ведь не томились в каком-то ожидании, когда писали друг другу письма. Это сейчас все эти мобильные телефоны разбаловали – если не взял кто-то трубку и не перезвонил сегодня же, то сразу начинаешь думать, что что-то случилось. А что, не так? Вот и я говорю! Дед какую-никакую жизнь пожил, знает, что говорит. Тебя вот по фотографиям больше изучаем. Что? Раньше тоже фотографии были, но не так много. Теперь вот в телефонах целые фотоальбомы, которые на антресолях раньше пылились.
Память выцветает так же, как старые фотографии в старых фотоальбомах. Когда-нибудь эти фотографии превратятся в чистый белый лист. Особенно цветные фотографии. Особенно те фотографии, которые печатают сейчас в фотосалонах. Вот поэтому и телефоны, как фотоальбомы. Тысячелетний дуб не помнит себя маленьким ростком, да и подтверждений из юности не осталось. Только тысячелетняя память. Она иногда рябит, будто антенну кто-то сбил. Лёша терпеливо слушал одни и те же истории, одни и те же вопросы, одни и те же возмущения. Он прекрасно понимал, что дед живёт в памяти, реальность неприметна и скучна. Дед живёт в постоянных размышлениях, потому что больше негде жить. Реальность застыла, как сваренный им же холодец. Лёша отвечает на одни и те же вопросы несколько раз с промежутком в месяц. Лёша не напоминает деду, что они об этом уже разговаривали, что он уже спрашивал. Что он уже возмущался. Пусть. Так дед ощущает себя ещё живым. Тысячелетний дуб слышит трепет листвы и чувствует жизнь. Корни у тысячелетнего дуба давно потеряли чувствительность, они просто держат. Тысячелетний дуб был бы рад, если бы рядом с ним кто-то рос. Но он сам всех прогнал. Прошедшее время не становится настоящим. Каково это видеть эволюцию от писем, ходящих неделями, до мобильных телефонов и видеозвонков здесь и сейчас? Сложно такое представить. Эволюция шагает снаружи громадными шагами, но не внутри. Тысячелетний дуб всё так же остаётся дубом.
С кем? С Олей? Когда ты с ней виделся? Ах, ты разговаривал! А виделся давно? Я не разговаривал. Да, давно. Ну а как с ней разговаривать? Она непонятно почему до сих пор держит на меня обиду. Она думала, что я гараж продал за какие-то огромные деньги, а денег огромных там не было. И не смог денег ей дать. А она что? Перестала с отцом разговаривать. Это как называется? Как называется, я спрашиваю? Неблагодарность. А я терпеть её не могу. Я им дал всё, что мог дать, оставил тогда в Пензе и всё нажитое, и квартиру трёхкомнатную. А они что? Валентина Ивановна их настроила против меня, что-то нарассказывала. Да, было непросто, у кого вообще просто бывает? Но я всё для семьи делал. А ведь был главным инженером! Ты знал, что дед был главным инженером? Вот так вот! Чего-то дед да добился. А они все этого не ценили, ополчились потом на отца. И за что, спрашивается? Вот за что? Из-за Валентины Ивановны и решил уйти. Устал потому что. Но такое же со всеми может произойти, правильно? Ты вон сам дважды женат, что тебе рассказывать? А сюда в Нижний я на что-то готовое приехал? Нет. Тут всё заново проживать пришлось. Ну да ладно, это другая история.
Лёша почему-то надеялся, что когда-нибудь они все между собой смогут помириться, и мир продлится долгие десятилетия и никогда не закончится. Хотя сейчас это выглядело утопией. Причём жалкой. Тысячелетний дуб не умеет бегать, он просто не даёт рядом с собой вырастать новому. Но именно он сбежал от всех ещё ростком. Именно он закрепился где-то совсем далеко от родной дубовой рощи. В той роще гуляют свободные ветры вокруг множества похожих друг на друга стволов, шелестят листьями, которые словно вырезаны по причудливому лекалу. В той роще гуляет эхо от шёпота листвы. В той роще светло, тихо и знакомо. А одинокий тысячелетний дуб стоит теперь одиноко на холме, машет ветвями в порыве ветра, надеясь, что к нему придут. Лёша не помнил такого, чтобы дед признавал какие-то ошибки или извинялся. Дед всегда ждал, но не делал первого шага. Сделать первый шаг сложнее всего. Переступить через себя сложнее всего. Быть мудрее сложнее всего. Даже тысячи лет не гарантируют мудрости. Мудрость – это способность встать над самим собой. Тысячелетний дуб этого не может сделать. Многие люди тоже не могут этого сделать. Так и живут с мелкими и несущественными обидами до самого победного конца.
Ты знаешь, я пожил жизнь. Побольше твоего. Да. Поэтому слушай деда, что он говорит. Дед плохого не посоветует. Да. Ты ещё молодой, ещё много чего не видел. А как? Да, молодой. Смотрим сейчас на себя в зеркало и поверить не можем. Время пролетело очень быстро. Годы сгорели, как спички. Поэтому в зеркала и не смотрим. Не можем поверить, что там мы. Как наше здоровье? Я так считаю – незачем рассказывать о своих болячках. Кому они нужны? Никому. Мне вот не интересны чужие болячки. Почему наши должны быть интересны? Они у каждого есть. Здоровье есть пока, ещё сражаемся. Далеко не загадываем, живём сегодняшним днём. Прожили – уже хорошо. Стараемся погулять на свежем воздухе, но много тоже не находишься. В деревне, конечно, лучше, чем в городе. Там тишина и воздух свежий. Приезжай лучше к нам в деревню. Когда? Этим летом? Ну давай загадывать не будем. А то ты уже давно обещаешь летом приехать. Когда обещал? Да хоть в прошлом году. Чего ты опять смеёшься? Служба такая? Дед тоже такой, долго уже ждать не можем. За каждый прожитый год уже большое спасибо. Ты лучше приезжай в гости. Ты ж у нас один остался. Какой компьютер? Ах, который привезут! Ну увидимся по твоему видео, тоже хорошо. Ну ладно, ладно. Пока.
Лёша понимал, что всегда будет внуком и сыном для деда и родителей, хоть какие у него погоны будут на плечах. Даже у адмирала есть мать. Странное звучание. Пока он только капитан 2 ранга. С набором из разбросанных родственников в испортившихся отношениях. А у кого не испорчены отношения? Каждый из живущих кем-то да не прощён. Повтор пройденного материала. Тысячелетний дуб хранит тысячелетнюю память. Этому дубу не суждено стать бессмертным, он когда-нибудь развалится в труху, станет удобрением для новых дубов или других деревьев. Когда-нибудь его место займут. Тысячелетняя память будет жить, пока живут кто-то из тех, кто её хранит. Тысячелетняя память ничего не стоит, если у неё нет наследника. Лёша так далеко от всех своих родственников, что дотянуться может только по мобильной связи. Сбежал основательно. Хотя он иногда вспоминал, как было тепло и уютно в Пензе собираться большой семьёй за большим столом, пить чай, играть в лото и блошек, играть на пианино, слушать такой разный смех. Давно они уже не собирались. Никто не может придумать причину. Когда был сделан этот страйк, что разлетелись в разные стороны? Тысячелетний дуб уже никак не изменит своего места на холме. Его можно только насильно выкопать и увезти. Тысячелетний дуб никогда не сбежит из своего одиночества. Остаётся только махать ему в ответ на его гнущиеся в порыве ветра ветви. 




#39

Лёша родился в начале февраля и по знаку зодиака был Водолеем. Ему эта информация ни о чём не говорила, кроме того, что кто-то когда-то там сказал, что Водолеи очень хорошие друзья. Что ж, всё возможно. Это в детстве мать постоянно читала гороскопы и какое-то значение придавала всем этим шаблонным пророчествам. Она вообще много чему придавала значение. Например, тому, что в обществе незнакомых людей нужно держать рот на замке и сливаться с окружающей средой, чтобы тебя не заметили. Или тому, что в дневнике не должно быть четвёрок, а уж тем более троек. К чему он это всё сейчас вспомнил?
На улице было морозно и неожиданно безветренно, а небо усеяно белыми проколами, будто миллиарды Буратин проткнули своими любопытными носами тёмное полотно, за которым находился неизвестный никому мир. Где-то среди этих светящихся проколов было созвездие Водолея, а сегодня было 6 февраля, которое символично это подчёркивало. Совсем скоро день рождения. И его, и Надин. У них день рождения был в один день, но всегда отмечали только её. Потому что зачастую его не было дома, он даже не мог вспомнить, когда он на свой день рождения бывал в стенах квартиры, а не подводной лодки или кабинетов штабов. И так же часто он поздравлял её по телефону, а не лично, скупыми и сухими открыточными словами. С днём рождения дочка ВСКЛ ЗНК желаю тебе здоровья счастья и всего самого наилучшего ВСКЛ ЗНК. На запятые он уже не тратился. Если бы она увидела такое предложение, то совсем не поняла, что это за согласные буквы в куче и что они означают, хотя у неё в телефоне теперь и он не все слова может разобрать, пусть и разговаривают на одном с ней языке. Он всегда исправно поздравлял её по телефону, а Ира передавала ей заранее приготовленный подарок, который он исправно покупал сам за несколько недель до дня рождения, методично выбирая тот подарок, который она хотела. Сам он не мог собирать информацию о её пожеланиях, за него это делала Ира. Он собирал всю информацию о дочери через жену, потому что сам находился вне зоны действия сети. А теперь вне зоны сети сама Надя. Почему?
Алексей Александрович, домой? Да, Володь, поехали домой. Водитель открыл перед ним заднюю правую дверь. Сейчас мы быстро до дома. Только не закладывай сильно в поворотах. Так точно, не буду! Лёша посмотрел на часы: стрелки безучастно развели свои стрелки в стороны, показывая то ли 9:15, то ли 21:15. Конечно же, был уже вечер, утро осталось далеко позади. От Иры было несколько сообщений, которые были полны растерянности, отчаянности и злобы. Ещё бы! Её директора он знал лично, считал его крайне омерзительным, но сделать ни с собой, ни с ним ничего не мог. Такие только и могут быть директорами. Даже если всего лишь директором художественной школы. И похож был он на этого, как его там, толстяка из мультфильма советского. Как же мультик назывался? Память проскальзывала, как летняя лысая резина в гололёд. Тайна третьей планеты! Точно же! Такой же лебезящий противный толстячок с вздёрнутым кверху носом. Ириночка Андреевна, ну послушайте же меня, ничего страшного с вашей Наденькой не случилось, это же понятно, как ясный день. Погуляет девица да придёт домой, молодёжь нынче просто безответственная, что ж теперь поделать, вам ли этого не знать, как преподавателю рисования? Ира ему гремящим шёпотом пересказывала слова своего толстячка-директора, пока Лёша шагами мерил коридоры штаба Северного флота. Он ничего ей не говорил пока она гремела своим шёпотом в трубке, не обращая внимания на проходящих мимо всех в чёрном военнослужащих. Товарищ капитан 1 ранга! Товарищ командир! Алексей Александрович! Только с третьего раза он отлип от трубки телефона. У вас что-то случилось? Пока не понятно, разбираюсь. Тогда пойдёмте, нас ждут.
Надя уехала с утра в Мурманск на рейсовом автобусе, хотя Лёша хотел отправить её с Володей. Нет, Лёш, не надо, я сама. Даже через семь лет он остался для неё Лёшей, дядя стёрся в первый год совместной жизни о совместный быт. Сам он поехал через этот же Мурманск, но в обед и в штаб Северного флота на доклад к командующему по поводу готовности к боевой службе, были небольшие замечания, контр-адмирал Самойлов сам его вызвал к себе. Они были знакомы ещё по службе в Гаджиево, просто Самойлов пошёл дальше по командной линии. А Лёша стал почти самым молодым капитаном 1 ранга и командиром атомного подводного ракетного крейсера.
Теперь ехал с доклада у командующего по городу Североморску. Город детства. Внутри зашевелились воспоминания об этих улицах. В детстве город казался ему огромным, улицы широкими и бесконечными. И зима была какая-то более снежная, пушистая, уютная. Сейчас он в окно автомобиля видел только маленький военный городок с населением немногим больше сорока тысяч человек, из-под колёс автомобиля противно выскакивали светло-коричневые блямбы, по фасадам выцветших зданий стекала талая вода. Дома будто ревели, размазывая под глазами тушь. Володь, на светофоре поверни направо. Есть, мы ещё куда-то заезжаем? По городу проедем. Есть, понял. Они ехали по верхней части города. Фонари тускло смотрели себе под ноги, свесив свои головы, на обочинах громоздились сугробы, все в грязи, за этими сугробами всё так же стояли двухэтажные здания, как и почти тридцать лет назад. Где-то между этих зданий в летние месяцы приезжал цирк, было целое событие городского масштаба. Сегодня в этом месте была тёмная пустота. Машина остановилась на следующем светофоре. Володь, сейчас прямо. Так точно. А налево вниз уходила улица Колышкина. Именно на ней его тогда поймали. Поймали его ребята, которые с ним учились в одной школе, даже не одноклассники. Лёша достал телефон, открыл последние вызовы, нажал на «Дочка (14)», уже пятнадцатый раз. Абонент временно не доступен. Может быть, она сбежала? Внутри противно шевельнулась пустота.
Ведь он тоже сбегал. Бежал от страха, бежал со страху. Сейчас было такое же ощущение, как бывает во сне, когда бежишь и никак не можешь разогнаться, вроде стараешься изо всех сил, а скорости не хватает. Надя могла сбежать? Ей исполнилось 17 лет, вполне себе могла. Он уехал в военное училище после 11 класса в 16 лет, а из дома сбежал в 12. Сбежал из дома Лёша. Ведь именно Лёша прятался в подвале и спал на земле, а не товарищ капитан 1 ранга Золотарёв Алексей Александрович. Сегодня Лёша вернулся в город. Он видел всё те же улицы, по которым он ходил и прятался среди прохожих, чтобы его не нашли. И вдруг вспомнил те противные пельмени. Фу! Его внутри передёрнуло от воспоминаний о пельменях, сваренных в бульоне из куриного кубика. Лёша тогда так и не смог их в себя затолкать, слишком противен был вкус. Этот куриный кубик был символом голодного детства. Бывали дни, когда кроме куриного бульона из куриного кубика не было ничего на обеденном столе. Сбежал он из дома из-за родителей, а не из-за противного куриного бульона. Что же Надя? Неужели тоже из-за родителей? Или из-за него? Потому что он не родной и не уделяет ей время? Потому что мало с ней разговаривает? А как с ней разговаривать, если она не подпускает к себе? Если она держится на дистанции и только отвечает на его однообразные вопросы? Если он всю информацию узнаёт от жены, потому что нет времени спросить, а даже если бы это время было, то он не представляет себе, как задавать ей такие вопросы? Внутри ворошились вопросы, похожие на клубок зимующих гадюк в какой-то тёмной норе. Если их сильно разворошить, то обязательно кто-то укусит.
Позвони, как прочитаешь сообщение. Был (-а) сегодня в 16:43. Прошло уже больше трёх часов. Может быть, прав директор Иры, говоря, что Надя просто гуляет. А если нет? Володь, здесь направо между домов, и ещё раз направо во двор. Есть, принято. Они въехали во двор из его детства. Останови у подъезда. Лёша вышел из машины, держа телефон в руке. Шестнадцатый и семнадцатый звонок ничего не дали, беспристрастная женщина повторяла одну и ту же фразу. Временно не доступен. Окна квартиры на втором этаже были тёмными. Тёмными и уже чужими. В подвал вела всё та же старая деревянная дверь. Всё так же проход к ней зажимали сугробы. Он шагнул вперёд и остановился. Ну нет. За этой дверью нет никого. Если только страх, что найдут. Нужно позвонить Петрову, у него вроде одноклассник сейчас был начальником Нахимовского училища в Мурманске, должен быть выход на полицию. Во дворе было тихо. Сверху за ними подглядывали через дырки. Светящиеся окна были такими же дырками. Через них можно подглядывать в чужую жизнь. Зачем вообще окна сделали? Чтобы можно было подглядывать?
Его водитель стоял возле водительской двери и курил. Смотрел он куда-то вперёд, будто за кем-то следя. Володь, поехали, может быть, в Мурманске нужно будет ещё по адресу заехать, но это по дороге решу. Есть. Он выкинул в сугроб недокуренную сигарету. Лёша посмотрел последние 2 секунды на темнеющие глазницы окон. Там никто не шевельнулся. Шевельнулась только память. О том, как в эти окна он смотрел, чтобы увидеть во дворе друзей и выйти к ним гулять, по-другому нельзя было связаться. О том, как он осторожно всматривался в эти окна, вылезая из подвала, боясь увидеть наблюдателей. О том, как мать звала через большую форточку домой. О том, какими были противными пельмени в курином бульоне из куриного кубика. Он сел на сиденье, захлопнул дверь, и без надежды восемнадцатый раз набрал номер. Абонент временно. Главное, чтобы жива и здорова была.
Они проехали на машине почти мимо школы. Лёша увидел даже в темноте её белеющие стены. Всё те же белеющие стены. За прошедшие годы ничего не поменялось, жизнь течёт неспешно в маленьких закрытых городках. Он как-то был проездом в Москве и остановился на неделю у бывшего однокурсника. Ведь невозможно жить в той столичной суете! Постоянно куда-то бегут, что-то строят и перестраивают, дома растут, как чернобыльские грибы, подпирая хмурое небо, будто в теплице, машины шуршат резиной и гудят, бестолково топчась в пробках, духота сжимает горло, выжимая последнюю жидкость из организма. За эту московскую неделю он, наверное, потерял несколько килограммов. Как можно спать спокойно в этом столичном круговороте? Пусть уж лучше белеющие стены на протяжении десятилетий остаются неизменными и легкоузнаваемыми.
За спиной остался его Североморск. Лёшин Североморск. Он сбежал из него в Санкт-Петербург, а хотел сбежать всего лишь в Мурманск. Трёхдневный побег из дома тогда не удался, зато удался побег пятилетний. Но даже спустя пять лет он вернулся. Да, пусть не в сам Североморск, но на Кольский полуостров, всего лишь на противоположный берег залива. Этот залив они как-то пытались покорить на лыжах с одноклассником. Серёга Манаков. Мана-мана. Улыбка нечаянно задела губы, не извинившись. Они тогда в тумане дошли до острова по льду и развернулись. Гордые исследователи. Поход был неполноценным, поэтому они решили ещё и на льдинах покататься. Лёша тогда провалился в воду из-за отколовшегося куска льда. Ледяная вода с радостью его обняла так сильно, будто не видела несколько лет, он даже не мог выдавить из себя ни звука из-за таких крепких объятий. Они как раз на машине проезжали этот закуток залива под названием Варламова губа. В этом закутке не было льда. Не такая сильная и холодная зима. А тогда было градусов под 30 мороза. Лёша окунулся, чудом был вытащен Серёгой, и ещё полчаса шёл до дома по морозу весь сырой. Куртка покрылась тонким слоем льда. Всё о чём он думал, пока шли через прибитые снегом гаражи – это о том, как сделать так, чтобы мать не узнала, потому что точно прибьёт. Страх был настолько силён, что он даже не заболел от получасовой морозной прогулки. Теперь он любил холод. Теперь он стал матёрым подводником. Тогда у него просолилась куртка и штаны с кофтой, которые он попытался прогладить утюгом, но утюг тут же покрылся белым налётом. Теперь у него просолилась душа. Задубела ли? Лёше казалось, что нет. Может, задубела? Поэтому и сбежала Надя? В девятнадцатый раз незнакомый женский голос в трубке. Ей самой ещё не надоело? За утюг ему тогда прилетело. Про вещи он сказал матери, что испачкался и решил постирать. Где ты зимой грязь нашёл, чудище? Просидел в горячей ванне с час, чтобы согреться. Отделался лёгким испугом. Но отец всё равно спустя где-то год узнал про его зимний заплыв. Кара не настигла, и то хорошо.
Надя иногда его бесила своим поведением, абсолютно бездумным. Хотелось на неё накричать. А кому из родителей никогда не хотелось треснуть по заднице или накричать, если русского языка не понимают? Универсальная причина – не понимают русского языка. Но Лёша всегда себя останавливал. Не надо быть похожим на неё. Не надо быть похожим. Не надо быть похожим. Не быть похожим на неё. Не быть похожим на неё. Не быть. Не быть. Не быть. Как какую-то мантру повторял себе, пока не проходил пик гнева. Почти всегда помогало. Только совсем изредка заслоны, заторы, преграды сметались лавиной. Было всего лишь пару раз. И было это давно. Ира ему позвонила и сказала, что ей звонили из отделения полиции или милиции, что взяли Надю в магазине за воровство. Лёша тогда в штаб дивизии пришёл на доклад, ёрзал целый час на стуле. Внешне он себя всегда умел хладнокровно держать, а внутри буря переворачивала и метала растерзанное в клочья спокойствие. Из штаба дивизии он поехал в город, чувствуя, как виски превратились в тугие барабаны, в которые со всей силы бился ускоряющийся пульс. Надя. Воровка. В магазине. Зачем? Кому? Почему? Прибью! И на повторе до самого отделения. У Иры были занятия, она никак не могла уйти, а подходить отпрашиваться за дочкой-воровкой в отделение не решилась. Городок-то маленький. Лёша тогда ещё только две звезды носил на погонах. Влетел в отделение, будто в родное. Где Надя Соколова? Рябью пробежала ухмылка по лицу дежурного. Вы расслабьтесь. Я сейчас вам расслаблюсь, товарищ дежурный. Гул от барабанов нарастал. Вы мне не начальник. Я сейчас вашему начальнику позвоню и всё узнаем, кто и кому. Где Соколова? Выводите. Он сжимал кулаки уже не от гнева, а от ярости. Она заставила его грудью на отделение кидаться, как на амбразуру. Надя вышла с чёрными разводами туши под глазами. Вот ваша малолетняя преступница. Когда мне будет интересно ваше мнение, я его спрошу. А вот Виталий Александрович с вами разъяснительную беседу проведёт по поводу того, как нужно общаться с высшим офицерским составом. Кадык в страхе дёрнулся. Глаза тут же отвёл. Больше ничего не сказал. Лёша взял её за руку и широким шагом потащил на выход. Она как будто сопротивлялась. Хочешь ещё в отделении посидеть? Не… Вот и молчи. Сжал сильно. Потому что до этого сжимал кулаки. В машине молчал. В подъезде тоже молчал. Спокойствие стёрлось внутри без остатка. Ярость он донёс до квартиры. Он неистово на неё орал. В голове у тебя пусто лучше бы так уроки учила как воруешь в магазине зачем вообще нужно было что-то воровать чего тебе в жизни не хватает всё есть а ты что-то ещё хочешь ты о родителях подумала… Ты мне н… Молчи! Ты живёшь в одной квартире со мной у меня есть ответственность за тебя несу и за маму твою а ты вот так поворачиваешься ни стыда ни совести головёшкой своей хоть раз бы подумала. Лёша оставил её тогда ревущую с эхом ярости в квартире. Вышел из подъезда и остановился. Лёгкий ветерок донёс воспоминания. Его тогда в милицию забрали из-за брата. Но никто не поверил. Родители что-то там утрясали, пока он шёл через весь город домой. Ну нет, тогда он ничего не сделал. А что сделала Надя? Он даже не спросил. Повёл себя так же, как поступали с ним. Не поговорил, а смял своим авторитетом взрослого. Целый же капитан второго ранга. Не половинка. Пустое от ярости место заполнил стыд. Даже через край перелился. Захотелось бегом подняться в квартиру, просто обнять. Но он уехал на службу. После этого больше никогда не поднимал голос. Усердно повторял мантру. Не надо быть похожим. Не надо быть похожим. Не надо быть похожим. Не надо быть. Не надо быть. Не надо быть. Ты не она.
Огни Североморска остались где-то позади – за поворотами, спусками и подъёмами дорог, за спинами лежащих сопок. Впереди извивалась червём дорога в Мурманск. В детстве для него поездка в Мурманск по этой дороге означала праздник. В детстве вообще самые простые события были праздником. Апельсины, торт, газировка – полноценный праздничный стол, который можно увидеть от силы пару раз в год. Лёша как-то раз зимой пошёл выносить мусор. Зима была снежная, тихая, звёздная. Какой-то парень попросил помочь. Можешь помочь мусор вынести? Домой Лёша даже в сильные морозы не слишком стремился. Да, конечно. И прошёл мимо горящих на втором этаже трёх окон. Помог этому парню за несколько раз отнести какие-то остатки картонных коробок из магазина в подвале. Подожди, не уходи. Парень вынес ему несколько пачек чипсов и бутылку колы или чего-то подобного. Спасибо, что помог. Лёша стоял возле подъезда с честно заработанными чипсами, которые никогда в жизни не пробовал. Лёша, там сплошные «ешки», они очень вредные. В последний раз мать так ответила по поводу шоколадки. А теперь отберёт? Точно будет спрашивать, куда он мусор выносил. Ты на другой конец города пошёл что ль? Она внимательно смотрела ему в глаза в коридоре. Это что ещё такое? Он прижимал к груди добытые сокровища. Мне это дали за помощь. Какую ещё помощь? Взгляд не становился мягче, залезал в самую глубь, лапал съёжившуюся от страха душу. Просто помог мусор вынести. Можно попробовать чипсы? Странно, но она разрешила. Это был двойной праздник.
Североморск съёживался, как залежавшаяся черника. Этот город покрывался какими-то морщинами, сквозь которые трудно было узнать тот самый город детства. Он стал маленьким и отстранённым. Он оставался за спиной со всеми своими фонарями и окнами, разрывающими темноту. Со всем тем детством, которое тускло светило в памяти, с каждым годом всё тусклее. Он оставался со штабом Северного флота, в который приходилось теперь ездить. Он оставался с чужой родительской квартирой, из которой он уехал в 16 лет и больше туда не вернулся. Он остался со следами памяти, как с отпечатками жирных пальцев на скатерти, которые тоже когда-нибудь ототрут. Город детства почти пропал, шестнадцатилетний мираж постепенно растворялся в воздухе. Хотя до конца он, наверное, не растворится. Какие-то воспоминания тяжёлыми многотонными якорями так и будут лежать на дне памяти. Водолазам их, увы, не достать.    
Двадцатый и двадцать первый раз были такими же безуспешными, как третий или пятнадцатый. Был (-а) сегодня в 16:43. Время стойко держалось на одном месте. Часы показывали 21:47 и не могли задержать время на месте даже на секунду. Ира почему-то не писала и не звонила. Четыре гудка отчётливо прозвучали в трубке. Привет. Голос у неё сонный что ли? Ты спишь? Я пришла с работы и выпила пустырника с валерьянкой и что-то ещё, поэтому уснула. Странно, что только четыре гудка её смогли разбудить. Лёш, что мы делать будем? Надо идти в полицию, пусть её ищут, с ней что-то случилось, я чувствую. Он же хотел позвонить однокурснику. Я доеду до Мурманска и наберу товарищу, у него знакомые в полиции есть. Может быть, с ней ничего и не случилось, просто такой возраст, решила из дома сбежать. Лёш, ты своём уме? Ты слышишь, что говоришь? С чего ей сбегать? У него перед глазами на миг всплыла зарёванная Надя посреди комнаты после забора её из отделения. Трудный возраст, вот и сбежала. Не говори ерунды. Я пытаюсь разные варианты рассмотреть. Я ей уже бесконечное количество раз звонила. Я ей тоже набираю. Лёш, с ней точно что-то случилось, она бы никогда не. Лучше ляг и поспи ещё. Хотя как она поспит? Единственная дочь неизвестно где, неизвестно с кем, неизвестно в каком состоянии. Но ей и правда лучше поспать. Я поеду тоже в Мурманск. Куда ты поедешь? Что ты будешь делать? Буду по городу её искать. И как ты это будешь делать? Заглядывать во все дворы, подъезды и подвалы? Заедешь во все злачные места? Коричневая дверь подвала, в котором был насыпан песок, постучалась в память. Он сегодня снова увидел эту дверь. Спустя почти тридцать лет дверь всё та же. Я буду делать хоть что-нибудь, чтобы её найти! Давай сначала я доеду до Мурманска и поговорю с товарищем. Пусть лучше она дома сидит, а ещё лучше пусть спит, тревога и паника не нужны. Ира умела трезво и холодно рассуждать, но не в той ситуации, когда её дочь на связь не выходит. Позвони мне из Мурманска. Хорошо. Сколько тебе ещё ехать? Минут двадцать, наверное. Хорошо. Целую. Целую.
Пару лет назад Ира помогла найти его биологического отца и встретиться с ним. Он тоже на связь не выходил, только не 3 часа, а больше 30 лет. Ира нашла жену этого биологического отца и через неё договорилась о встрече. Этого биологического отца. Словосочетание в формате – моего биологического отца – никак не приживалось в голове. Словно на большой скорости пытаться переключить на передачу заднего хода. Просто вышибает. Он когда-то давно переписывался с его этой женой этого биологического отца. А как его называть? Папа? Отец? Батя? Да никак, просто Илья. Он тогда даже не запомнил, как звали эту странную женщину, которая написала странные сообщения.
Привет, Лёша. А у твоей мамы случайно не Иванова девичья фамилия?
Кто эта женщина? Откуда она знает мать?
Да, Иванова.
Тогда Илья Громов твой отец. Я была замужем но мы развелись.
Чего? Как она вообще его нашла? Что она хочет?
Понятно.
У тебя есть ещё один младший брат. Его зовут Женя я тебя с ним познакомлю.
Какой ещё брат? Есть только Денис.
Потом мать ему всё рассказала. На той самой кухне, окно которой нависало над коричневой дверью подвала. На той самой кухне, куда его вызывали на разборки. На той самой кухне, где он молча ел или молча выслушивал нагоняи. На кухне он чаще бывал молча. А тогда мать перед ним сидела с каким-то неожиданно виноватым видом. И рассказывала про Илью Громова. Лёш, да он неплохой человек, компанейский, мы просто не сошлись характерами, вот и разошлись. Видишь, какой он ответственный – женится, когда заводит детей, потом уходит. Хотя ничего про него плохого я сказать не могу. Почему вы про него ничего не рассказывали? Я думала, что в детстве ты нашёл документы, ну в шкафу тогда, и всё узнал. Зачем надо было тогда разговаривать? Она искренне смотрела ему в глаза. Она всё это время думала, что он знает и поэтому ничего не рассказывала про этого биологического отца. Про Илью Громова. Потом его нашла Ира.
Внутри у Лёши бродило любопытство. О чём они будут разговаривать? Он похож на своего этого биологического отца? В человеке всегда гены двух родителей. Значит, чем-то похож. Какие это будут черты? Внешние? Или характер? Любопытство бродило, но не собиралось превращаться в благородное вино, а всё больше походило на резкий уксус. Что ему делать с этим биологическим отцом? Продолжать общаться? Оля – его жена – так отчаянно и невыносимо гостеприимно их зазывала в гости, в свой дом за городом. Радушия было через чур много. Илья Громов молчал и ничего не говорил. Лёша Золотарёв молчал и ничего не говорил. Лёша с замиранием желудка ждал. Боясь этой чёрной дыры в животе. Как он примет своего сына? Сына, которого он не знает? Сына, которого он не видел? Сына, для которого он не был отцом. Но сыном он для него был. Сына, от которого он убежал. Или он убежал от своей жены? То есть убежал от его матери? Почему он ушёл? Все эти вопросы протекающей водой из плохо закрытого крана капали прямо в мозг. Отчётливо и упрямо. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Ставя не точку, но вопросительный знак ? ? ? ? ? знак. Знак. Знак. Знак. Знак. Накануне поездки Лёше даже спалось плохо. Он вращался и не мог уснуть. Хотя был отпуск. В этом и была проблема. Он не мог переключиться на службу. На службу, в которой он старшим помощником командира атомного ракетного подводного крейсера носил погоны капитана второго ранга. На службу, где его через пару месяцев ждала должность командира атомного ракетного подводного крейсера. На службу, где он через год надевал погоны капитана первого ранга и становился почти самым молодым командиром атомного ракетного подводного крейсера. На службу, которая стала его жизнью. Отпуск отнимал эту жизнь. И отнимал спокойствие. Давал какую-то неопределённость. Вот он и вращался. Что его ждёт там, в Пензе, в доме этого незнакомого биологического отца?
Окна машины снаружи облизывала полярная ночь. На дороге из Североморска в Мурманск было не так много машин, в основном они врезались своим светом в лобовое стекло, доставая до Лёши на заднем сиденье. Воспоминания от встречи с Ильёй Громовым ещё были теплы. Такими и останутся, наверное. Двадцать второй раз был каким-то машинальным. Двадцать третий более отчётливым. Двадцать четвёртый более настороженным. Где ты, Надя? В сообщениях он называл её дочкой, но в глаза называл только Надей. Потому что она называла его Лёшей. Нет, это не было обидно. Просто он так и не смог называть её дочкой в глаза. Всё потому, что вся его жизнь проходила в прочном корпусе. От этого неожиданного заявления он оторопел. Вся жизнь в прочном корпусе. На берегу ему всегда было неуютно. И в кабинетах штабов ему было не по себе. Полноценно он себя ощущал только спускаясь в центральный пост с причала. Только вот служба его не только отцом не называла, служба его не называла просто Лёшей, служба с полным почтением обращалась к нему товарищ командир, Алексей Александрович, товарищ капитан 1 ранга. Отец был горд. Этот биологический тоже был горд. А Надя продолжала молчать. Ответь, пожалуйста. Перезвони, как прочитаешь сообщение. Где ты? Почему так долго молчишь? Всё в порядке? Эти сообщения так и оставались нетронутыми. За окнами машины на многие километры такими же нетронутыми оставались снега на спинах сопок. Оказаться бы где-то посреди этого горбатого безмолвия, вслушаться в тишину так, чтобы в ушах зазвенело. Чтобы не было слышно никаких дорог, чтобы не было видно никаких городов, чтобы связь потерялась. Вот так и Надя сделала? Сбежала от них, от маленького городка, в котором выросла. Может, ей стал не по размеру городок Гаджиево? Или ей стал невыносим Лёша? А что он? Он редко бывает дома, а когда бывает, то зачастую все уже спят, только сонная Ира его встречает в коридоре и ложится обратно спать. Но он же не пропадает на долгие годы, так ведь?
Этот биологический отец пропал на три десятка с хвостиком. Лёша безуспешно рисовал в своём воображении различные сценарии встречи, словно просчитывал стратегию боя. Когда они уже подъезжали на машине к Пензе, он сдался, перестал просчитывать. Он набрал две цифры на домофоне серого подъезда, такого же серого, как и восемь остальных в сером неприметном доме спального района. Абсолютно ничего не выделялось. День был обычным, морозным, солнечным. Дом был обычным серым, невзрачным. Лёша был обычным, взволнованным, осторожным. Ира была рядом, тихая, внимательная. Он думал, что услышит в домофон скрипучий незнакомо знакомый голос, но дверь в подъезд открыли молча. Тесный лифт еле дотащил их на седьмой этаж, глубоко выдохнул, выпуская наружу. И вот перед незнакомой дверью, обшитой дерматином ещё в прошлом веке, стоял Алексей Александрович Золотарёв, капитан 2 ранга, старший помощник командира атомного ракетного подводного крейсера, состоявшийся мужчина, под руку со своей женой. Сознание невзначай полоснула мысль: «А зачем?», но тут же убежала прочь. Лёша себя вдруг почувствовал не капитаном 2 ранга, а пойманным школьником во время своего побега, которого силой вернули домой. Только вот в Пензу он не домой вернулся. Открытая дверь выдохнула к ним навстречу тёплым застоявшимся воздухом. С широкой улыбкой в коридоре стояла жена того самого биологического отца. Ну наконец-то! Добрались! Голос у неё был скрипучим и немного низковатым. Заходите же, не стойте! В коридоре воздух квартиры был более густым. В нём отчётливо чувствовалось отсутствие свежести, нотки прокисшего супа и выкуренных только что сигарет. Ну привет. Навстречу к Лёше с Ирой из кухни, которая была из коридора налево, шагнул невысокий мужчина, с короткой и седоватой, но не седой, стрижкой, в затасканной кофте неизвестного цвета и зимних чёрных штанах. Этот незнакомый известный мужчина протянул Лёше руку. Она была сухая и тёплая. И будто не было никаких десятилетий. Вот так просто. Ну привет. Я тебя не видел, сын, почти с самого рождения, ты прости, просто был молодым и глупым, очень жалею, что так получилось, всегда хотел тебя увидеть, но твоя мама не разрешала, да и Саша твой был против, я очень стремился, чтобы тебя найти и встретить. Хотя бы такую фразу что ль хотелось услышать. Услышал только привет. Ну привет. Посидели полчаса на прокуренной кухне, рассказали, как добрались из Гаджиево, через Питер, потом Москву, до самой Пензы. Для Лёши это была первая поездка на такое большое расстояние. В Питере и Москве они останавливались у его бывших однокурсников, которые сменили палубы подводных кораблей на кабинетный паркет. Надя с ними поехать не захотела, да и школа вообще-то не отменялась. Жаль, хотели бы её увидеть. Только она не моя. Чужих детей не бывает.
На двадцать пятый раз появилось какое-то раздражение. Раздражение? Да потому что совершенно безответственный поступок! Либо выключила телефон, так как занята чем-то, что хотела бы скрыть, либо он сел, потому что, как всегда, заранее телефон очень сложно зарядить. С ней уже такое раз было, точно же! Лёша вспомнил, как рассказывала Ира, что чуть не поседела из-за выключенного несколько часов телефона Нади. Хотя Надя догадалась тогда взять телефон подружки и позвонить. Почему сейчас не догадалась? Почему в двадцать шестой раз он слышит чужой голос в трубке? Почему в двадцать седьмой раз ему кажется этот чужой голос в чём-то знакомым? Почему сообщения так и висят непрочитанными? Почему эти серые галочки не становятся синими? Почему уже прошло 4 часа, а Надю не слышно и не видно? Множество вопросов и абсолютное отсутствие ответов. Раздражение скребло грудную клетку изнутри. Так сложно находиться на связи? Ведь телефон вообще никогда из рук не выпускает вся эта молодёжь! И Надя с этим телефоном разве что в душе не стоит! Хотя в ванной лежит с ним, в кровати перед сном лежит, а во сне телефон лежит рядом с ней. Почему так сложно сделать так, чтобы родители не волновались? А он волновался о родителях, когда сбежал? Как будто облил сам себя ледяной водой из ведра, только руки невзначай вспотели. Тогда был совершенно иной случай! Прочь эти мысли! Прочь это заржавевшее воспоминание! У него телефона не было, а у Нади есть! У Нади много, что есть, чего не было у Лёши. Например, понимающий и переживающий отец. Ну или отчим.
Тогда, в Пензе, они все вместе уехали из душной и прокуренной кислой кухни в такой же душный дом в коттеджном посёлке. На столе их ждала закуска из домашних консервов и настойка из домашних бутылок. Лёша прекрасно помнил вкус корабельного спирта, настоянного на апельсиновых корках, потому что даже имея на погонах 3 больших звезды (а в Пензе пока только 2), даже имея отдельный салон (а в Пензе только каюту), он помнил дни, когда он встречался с доктором, который, правда, не корабельный спирт на корках настаивал, а медицинский спирт разводил раствором глюкозы, он помнил дни, когда спирт на апельсиновых корках ему наливал механик в своей каюте, всё это он прекрасно помнил. Но любая корабельная настойка была роднее стоявшей тогда на столе в Пензе. Этот биологический отец тоже был офицером, но в погонах на бесконечные годы застряли 3 маленьких звезды. У его отца тоже были 3 маленьких звезды, но без жёлтого просвета, и почти три десятилетия военной службы за плечами. Сейчас, по дороге из Североморска в Мурманск, у Лёши тоже на плечах были 3 звезды. Только он добился самых больших звёзд. И рябило теперь даже в воспоминаниях от этих звёзд. Какие-то звёзды даже неожиданно побывали в той самой настойке на апельсиновых корках. Когда совсем ещё он был молодым. В Пензе он тоже был молодым. И сейчас не старый. С Ильёй они выпили достаточно в тот вечер. И пошли топить баню. Ира потом Лёше рассказывала, что слышала его повышенный голос в бане. Лёша слабо помнил разговор, что-то он рассказывал про своё детство, хотя может и не детство. Это было неважно. Потому что всё, что осталось от той знаменательной встречи со своим биологическим отцом – это облегчение и разочарование. Облегчение от того, что Лёша похож на биологического отца только губами и руками, а больше ничем совершенно. Разочарование от того, что этот вроде чем-то родной человек утопил свой остаток жизни. И отец тоже утопил. Странно, но они были похожи. Оба пенсионеры, оба ничем не занимаются, оба проводят большую часть времени на даче и сторонятся города. Только отец периодически зашивался, а Илья потягивал каждый день понемногу. В сумме у них, наверное, получалось примерно одинаковое количество выпитого, один копил, другой растягивал. И ни у одного из них не было хороших отношений со старшим сыном. Старший сын соблюдал дистанцию. Очень даже приличную. Сбежал в другой город, чтобы достать было невозможно.
Пропускной пункт между Североморском и Мурманском они проехали без остановки. Из штаба позвонили. Обычно документы спрашивали. Однажды даже заставили Лёшу выйти из машины. Точнее, он вышел сам и вышел, как товарищ капитан 1 ранга. Разнёс тогда весь наряд на этом бестолковом КПП, стоящем между посёлками, сжатом сопками. Вы тут служите Родине или вид делаете? Что это за вальяжная речь у рядового перед шлагбаумом? Вы военнослужащие или просто черенки от лопат? Во всём был виноват тон, с которым в открытое пассажирское окно спросили про документы. Ваши документы. Ни здравия желаю, ни будьте добры. И дежурный на КПП, молодой капитан растерянными глазами бегал по лицам и стенам маленькой дежурки. Вас хоть чему-то учат в вашей части? Субординации и уважению к высшим офицерам учат? Лёша тогда чувствовал плечами всю ответственность и тяжесть трёх больших звёзд. Слишком уж молодёжь расслаблена, нужно придавать им бодрости, не давать забываться и забывать. В ответ ему тогда никто ничего путного не сказал, просто стояли по стойке «смирно», тряслись и потели. Так-то. Страх – хорошее лекарство от потери ориентиров. Сегодня не пришлось даже останавливаться.
За спиной остался пропускной пункт в тусклом освещении сгорбленных фонарей, ронявших нездоровый жёлтый свет себе под ноги. Перед пунктом и после него фонарей не было, только колышущаяся полярная ночь. А в том самом подвале за дверью ждал полярный день. Он же сбежал из-за боязни, что мать рассердится, а отец опять возьмёт в руки ту адскую чёрную резинку. Почему у него в детстве не было погон капитана 1 ранга? Тогда не было бы так страшно. У Нади сейчас нет и никогда не было жёсткой и бескомпромиссной матери, не было часто отсутствующего сурового отца с ремнём вместо слов в руках. Хотя отца у Нади не было, у неё был только Лёша. А он не отсутствует ли? Ну нет, он же принимает участие в жизни, он же старается ни о чём не забывать. А о чём он не забывает? О днях рождениях, о других праздниках. А кроме праздников? Что кроме праздников? О чём он помнит кроме праздников? В чём он принимает участие? Во всём. Отставить вопросы! У Нади не такое детство, в котором можно было бы совершить побег. Тогда, где же она? Разве просто разрядился телефон? Разве она не сбежала от вечно отсутствующего отца, которым так и не стал её отчим? Разве она не сбежала из маленького городка в надежде забыть родительский холод? Разве она не захотела сделать больно ему, Лёше? Разве она не пренебрегла чувствами матери? Отставить! Отставить все вопросы! Всё, то ты можешь, это командовать, неся на плечах погоны? Строгий выговор с занесением в служебную карточку! Разве ты не мог быть поближе к Наде? Разве ты не мог стать ей отцом и не бояться в глаза называть её дочерью, а не по имени? Вынесение неполного служебного соответствия! Отставить вопросы не по уставу! Разве это всё, что ты можешь? Вот и мать только орала. Дверь подвала. Страх. Разочарование. Жёлтые пельмени. Ты совсем русского языка не понимаешь?
Лёшу накрыла усталость колючими и тяжёлыми полотнами армейских одеял. Двадцать восемь двадцать дев тридцца тридц оди триддв тритритридцчеттрпя. Он звонил и сбрасывал. Звонил и сбрасывал. Тридцать шестой держал до голосовой почты. Но промолчал. Нашёл в контактах фамилию своего однокурсника из Мурманска. Саныч, здравия желаю! Сколько полярных зим! Чего так поздно? Николаич, здаров! Да у меня тут ситуация нарисовалась, помощь нужна. Выкладывай, чем помочь? Дочь уехала в Мурманск, телефон выключен, обратной связи нет никакой, уже больше пяти часов вне доступа, есть ресурсы, чтобы полицию подключить? Конечно! Я сейчас наберу Стёпе, он начальник уголовного розыска, найдём ресурсы. Николаич, должен буду. Ты это брось, это ж дочь, всё пошёл ему звонить. Давай, на связи. На связи.
Лёше вдруг стало страшно. Стало страшно найти Надю. Его уставший мозг судорожно рисовал совсем безрадостную картину. Что удалось поднять весь город на уши, что патрули рыскали ищейками по дворам, заглядывали в самые злачные и гиблые места. Что поиски длились почти всю ночь, не полярную, но всё же. Что Лёша в этих поисках исколесил вслед за патрулями весь город, так же заглядывая в каждый угол и за каждый угол. Что Ира истошно ревела в трубку, прося скорее найти Надю. Что в итоге многочасовых поисков они находят Надю, лежащую на снегу, без куртки, лицом вниз, с разметавшимися по сугробу тёмно-русыми волосами. Что Надя лежит и не двигается, на этом морозном холоде, на этом твёрдом снегу. Что Лёша руками ощущает холод её тела, поднимает её, но Надя превратилась в лёд, её тело не гнётся, лица не видно, пульса нет, дыхания нет, последняя надежда падает скупыми слезами на сугроб. Что Лёша так и не может взглянуть прямо ей в глаза, потому что они закрыты. Что поиски заканчиваются вот так, в незнакомом дворе, с блуждающими по стенам незнакомых домов синими отблесками от патрульных машин. Что Лёша упавшим голосом говорит в трубку Ире, что он нашёл Надю, но она больше никогда не сможет вернуться домой. Что Лёша слышит в хрипящем динамике всю боль от разрывающего грудь крика. Что он делает в Мурманске все дела, чтобы закрыть этот вопрос. Что Лёша чувствует пустоту в душе, выжигающую изнутри, от того, что он не успел. Что они стоят на похоронах в Мурманске, совсем немного взрослых и так много молодёжи из её друзей. Что Лёша слышит эти десятки скорбных речей и не может пересилить себя, чтобы сказать хотя бы одну, но такую весомую. Что он с Ирой возвращается в такую пустую и холодную квартиру, они садятся на кухне, друг напротив друга, он смотрит в опухшие и потухшие глаза Иры. Что видит всю её боль, но не может её унять. И что слышит от неё только одну фразу. Ты так и не стал для неё отцом.
В машину нагло заглядывали фонари. Они въехали в посёлок Росляково, который когда-то давно был частью ЗАТО Североморск, но сколько-то лет назад Мурманск забрал этот посёлок себе. Скорее всего, причиной вхождения в состав Мурманска стал судоремонтный завод, потому что кроме завода в этом посёлке было только профессиональное училище под каким-то номером и высокий процент наркомании. Зато в этом посёлке теперь светло, рядом с фонарями стоят несколько светофоров, мигая трёхцветно вдаль. Раньше было темно, и никто не мигал. В руке нервно зашевелился телефон. Надя! Саныч, пока не дозвонился до Стёпы, ты далеко от Мурманска? В двадцати минутах. Подъезжай ко мне. Принято. Хотя нет, отставить, давай на Пяти Углах. Принято. Володь, едем к Пяти Углам. Есть! На долю секунды показалось, что звонит Надя, что наконец-то она включила свой телефон, что наконец-то увидела все эти пропущенные звонки и написанные в тишину сообщения, что ей стало страшно и стыдно за то, что её потеряли. Тридцать седьмой раз закончился тем же незнакомым знакомым голосом. Солнце, я подъезжаю к Мурманску, нашёл людей, будем искать. Целую. Хотел это сказать Ире вслух, но всего лишь написал.
Лёшин биологический отец, Илья Громов, ему тоже только писал. Если совсем честно, то даже не писал, а просто пересылал какие-то ролики. Откуда он их брал? Оттуда откуда и все – из каких-то групп в мессенджерах. И все эти ролики были об одном и том же. Все они были про пьянство. Вся история переписки Лёши и Ильи была монологом Громова об искусстве алкогольного питья. Что ещё было делать ему круглый год на даче? Вот и делился этим. Потом внезапно у Ильи остановилось сердце. Внезапно потому, что исполнилось за полтора месяца до этого дня всего лишь 59 лет. Лёше об этом рассказала Ира, когда он вернулся из очередных морей. Илья Громов неделю назад умер. Что? Лёша опешил тогда в коридоре, когда Ира его встретила. Да, мне Оля написала, я сама в шоке. От чего? У него сердце остановилось. Оля что-то рассказывала про то, что у него пульс был какой-то дикий, около 160 ударов, его скорая забрала и отвезла в госпиталь, там он какое-то время пробыл, совсем недолго, получил то ли таблетки, то ли капельницы ему поставили, ну что-то такое, а потом решил просто сбежать из госпиталя, типа, ему и дома нормально будет, а дома он и пары часов не прожил, сердце остановилось. Он сбежал из госпиталя? Так Оля сказала. Никого тебе не напоминает? Ира тогда даже зависла на несколько секунд. Лёш, вот не к месту вспомнил. А мне кажется, что к месту. Он в тот вечер выпил за Илью, за своего биологического отца. Ведь смерть всегда безрадостное событие. Пусть этого биологического отца и не было рядом больше трёх десятилетий. Пусть этот биологический отец и не пытался найти Лёшу, не пытался с ним встретиться и поговорить. Ему было, наверное, страшно. После смерти всё проходит. И даже самые тяжёлые обиды. Внутри у Лёши в тот вечер как-то даже потянуло сквозняком грусти в душе. От осознания пустоты после определённых событий жизни. Когда уже и жизни не остаётся. Грусть эта в гостях просидела только один вечер, на следующий день от неё не осталось и следа, даже намёка в прихожей в виде песка с подошв ботинок.
Будет ли его искать родная дочь? Защемлённым нервом вспыхнула в мозгу мысль. Сколько ей в этом году исполнится? Уже исполнилось. Ведь она тоже водолей. Целых 15 лет ей исполнилось. В памяти у него она была ещё двухлетней девочкой. Его первый брак тоже был двухлетним. Лёша тогда только выпустился из училища и пришёл на флот зелёным лейтенантом. Вокруг него были сплошь суровые подводники, обросшие коростой из ракушек, которую ничем не пробить. Всех этих подводников на берегу ждала семья в виде жён и детей, в количестве трёх единиц по стандарту. Вот и Лёша нырнул туда же, чтобы его по стандарту дожидались на берегу. Но это он сильно после понял, что брал пример с суровых подводников вокруг, тогда ему просто хотелось, чтобы дома ждал уют и тепло. С первой женой познакомился в своей первой командировке в учебный центр под Калугой, она была родом из Подмосковья. И она смогла променять привычное и родное Подмосковье на суровое и далёкое Заполярье. Лёша из морей не вылазил, настоящий подводник, а дома его встречал уют и тепло, всё шло своим чередом, по плану. Дальше по плану они решились завести ребёнка. Ну как решились, просто первая жена забеременела достаточно быстро, и они решили расписаться, потому что встречались всего несколько месяцев, и она была незаконным гостем в военном гарнизоне. Скромная свадьба прошла незаметно в ресторане Мурманска с парочкой свидетелей из того же военного гарнизона. Потом снова приливной волной накатили на быт моря, смыв Лёшу из совместной жизни. Он карабкался по карьерным трапам внутри подводной лодки, наметив себе цель стать командиром атомного ракетного подводного крейсера. Цель была более чем амбициозная, потому что до собственного салона командира впереди было много звёзд, просветов и лет. Всеми силами он шёл к ней. Пока на берегу его ждала беременная жена. Телеграмма о том, что он стал отцом догнала его в очередных морях, где он это событие обмыл той самой настойкой на апельсиновых корках, от которой было горько и радостно. Он пришёл домой спустя две недели после телеграммы, устало скидывая снег с плеч в прихожей и вешая тяжёлую от этого снега шинель на вешалку. А ты не мог снег отряхнуть в подъезде? Встретил его раздражённый шёпот жены, он даже не смог ничего ответить, продолжая молча и удивлённо раздеваться. Я что прислуга? За ребёнком убери, за мужем прибери и приготовь. Раздражённый шёпот в обществе исковерканной тени удалился в кухню. Его не было почти месяц, а встреча не отдавала семейным теплом ни на сколько. До этого дня он с радостью возвращался домой с долгих и глубоких морей. После этого дня он с радостью возвращался и оставался в стенках прочного корпуса, где совершенно не ловила никакая связь. Оставался, остервенело карабкаясь по карьерным трапам. До того остервенело, что буквально через месяц после второго дня рождения дочери его первая жена выступила с ошеломляющим заявлением. Я уже полгода с другим, ты слишком стал далёким. Лёше как будто со всей силы врезали по лицу, прямо между глаз. Нам нужно оформить развод, и я уеду, а ты оставайся дальше со своей службой. В смысле? Это было единственное слово, которое он смог из себя выдавить, как из закончившегося тюбика с зубной пастой. В прямом, Лёша! Она перешла на уровень сверхзвука, выплёскивая всю обиду ему в уши. Аню ты тоже больше не увидишь, я не хочу, чтобы ты был в её жизни, напоминал о себе хоть как-то, слышишь?! Лёша не был готов к таким поворотам, разговорам, крикам и ультиматумам, и от этого просто кивал в ответ, не соображая, то происходит. В суд он явился опять между морей, после суда в посеревшей квартире увидел в последний раз двухлетнюю дочь и разгневанную уже бывшую жену. Я тебе сказала – ни шагу навстречу, я тебе не скажу, куда мы уезжаем, и не надо нас искать. От страха он и не искал. Или не от страха? Он только сильнее вцепился в поручни карьерных трапов, чтобы при такой безумной штормовой качке не оказаться распластанным на палубе в полном бессилье подняться на ноги. Лёша не нарушил обещания их не искать, он просто был постоянно в прочном корпусе, и лишил добровольно себя возможности даже на мысль о поиске. Пусть будет так, как захотела его бывшая жена. Будет ли его искать его повзрослевшая дочь? Или она даже не знает, что у неё есть родной отец? Или для неё уже долгие годы является родным отцом тот, совсем другой и чужой человек рядом с её матерью? Раскается и расскажет ли о нём его бывшая жена? Может, у неё всё хорошо, у неё любящий отчим, которого она называет отцом и по-другому называть не может. Может, она когда-нибудь захочет найти Лёшу, случайно узнав, что родной отец видел её последний раз, когда ей было два года. Всё может быть. А пока она не знает о его существовании, не ищет его, не стремится даже написать. Привет, пап, как дела? Лёшу никогда не называли ни папой, ни отцом. Эта мысль внезапно оказалась тоже защемлённым нервом.
Хотя он был отцом для экипажа. Так точно, товарищ командир! Каждое утро он пожимал руку каждому в экипаже и смотрел каждому в глаза. Здравия желаю, товарищ командир! Командир экипажа – отец родной. Почти. Похоже на заменитель сахара – вроде сладкий, но совершенно не такой. В экипаже его отцом не называют. А как называют между собой? Как-то называют. Володя. Я! Но Лёша резко передумал спрашивать у своего водителя, как за глаза его называют в экипаже. Вообще откуда такие идиотские мысли? Никак его не называют, кроме как Командиром. Будем заезжать в Мурманск. Есть! Адрес попозже скажу. Они подъезжали к посёлку Сорока, в котором находилась тюрьма. Товарищ командир капитан 1 ранга отец родной экипажа в тридцать восьмой раз позвонил на знакомый и родной номер, услышал в ответ незнакомый уже знакомый голос. Надя, ну где же ты? Где-то справа темнел залив, который никогда не замерзал. А что, если она утонула? Что, если эти тёмные ледяные волны слизнули Надю с земли Кольской? Придётся искать водолазам, главное, чтобы течением никуда не унесло. Куда тебя понесло, Лёша? Залив темнел так же, как его мысли, было сложно отличить от полярной тьмы темноту колышущихся вод.
Был (-а) сегодня в 16:43. Время в мессенджере не менялось. Лёша пролистал свою переписку с дочерью. Переписка была скудна и закончилась за несколько широких взмахов большого пальца правой руки. Какие-то тусклые и неважные бытовые вопросы, и неизменные поздравления с днём рождения, а ответы на вопросы и поздравления всегда были односложные с прикреплённым смайликом. Надя никогда ему не писала сама. Как дела? Ты скоро домой? Захвати чего-нибудь по дороге. Всё это писала Ира, но не дочь. Дочь даже здоровалась и выходила его встречать крайне редко, а Лёша молчал и молча где-то это переживал, но на службе всё это благополучно забывалось. Как давно забылось и то, что родная дочь где-то далеко-далеко, не звонит и не пишет, не вспоминает, и даже не знает о его существовании. Лёше вдруг захотелось, чтобы она попыталась его найти через сколько-нибудь лет, чтобы посмотреть ему в глаза, познакомиться с родным отцом. Ведь он их не бросал, не выкидывал из своей жизни, не сбежал без оглядки. Чего нельзя было сказать о его биологическом отце. Лёша и рад был бы участвовать в жизни родной дочки, но слишком прошло много времени, а табу так и висит немо над ним. Надя, мы очень сильно волнуемся, позвони мне или маме. Появилось ещё одно непрочитанное сообщение с одной тусклой галочкой. Такое же сиротливое, как объявление на двери подъезда. Тридцать девятый раз был всё таким же безуспешным.
У каждого офицера должна быть семья. Эта мысль бессмертным арктическим ледником дрейфовала на полюсе Лёшиных мыслей. С этой мыслью он носил погоны и лейтенанта, и капитана 1 ранга. Эта мысль была непоколебима и непреложна, как Устав. Устав, он не читал устав. Сегодня он точно устав, не сможет даже заснуть. Потому что у каждого офицера должна быть семья и она должны быть в полном составе, без самовольно оставивших дом. С этой мыслью он впервые женился. Родители побывали только на первой, про вторую они узнали сильно позже произошедшего события. Как сказала его мать про его биологического отца, он не был плохим человеком. Вот и первая жена не была плохим человеком, просто что-то сломалось в семье офицера, не смогла она выдержать все эти полярные дни и ночи в гулком одиночестве служебной квартиры. Настолько не смогла, что сожгла все мосты с Лёшей, забрав дочь в неизвестный город. Его родители видели свою внучку только по фотографиям, так как в первый год они не поехали в отпуск, потому что бывшая жена боялась ехать с маленьким ребёнком, а на второй год никакого отпуска не было, вместо него в плане боевой подготовки отчётливо виднелись летние месяцы в открытом море. А про развод его родители и вовсе узнали спустя пару лет, когда Лёша к ним приехал в сияющем одиночестве. Мать в коридоре квартиры хлопала глазами и никак не могла уложить мысль о разводе и потере внучки, она только разводила руками и бесконечно повторяла один предлог и один вопросительный знак. Как? Вот так, мам, такая жизнь. Лёша в ответ улыбался, оставив давно позади крушение белого лайнера. Жизнь не стоит на месте, нужно идти дальше, тем более, карьера идёт вверх, всё равно меня не бывает дома. Но у каждого офицера должна быть семья. Этот ледник никуда не делся, немного подтаял в тёплых водах расстройства, но не растаял окончательно. Мать до сих пор жалеет, что так и не увидела внучку. Отец жалеет тоже, наверное, хотя с ним он никогда о жизни и чувствах не разговаривал. Да и с матерью не разговаривал. Все их разговоры были похожи на будничную сводку новостей, без эмоций, сухая констатация. Все чувства следовало оставлять в кильватерном следе. Лёша это делал с успехом.
Про второй брак родители узнали спустя пару лет после того, как они с Ирой побывали в ЗАГС, где была пара знакомых свидетелей, ковёр под ногами и мнимо торжественная обстановка. Лёш, вот ты нормальный? Товарищ капитан 2 ранга слушал этот вопрос в трубке от матери. В смысле ты женился в прошлом году? Лёше не хватило смелости признаться, что расписались они с Ирой два года назад, а не полгода, как он сказал матери по телефону. И сколько лет её ребёнку? Немного старше. Лёша сознательно забыл имена первой жены и дочери. Ведь так намного проще. Рану нельзя мочить, тогда быстрее заживёт. В отпуск к родителям приехали всего один раз в обновлённом составе, чтобы познакомиться. И одного раза достаточно. Всё, что ответил Лёша на вопрос Иры о том, поедут ли они ещё к его родителям, потому что ей и Наде у них понравилось. Можете ездить без меня. Не то чтобы он держал обиду, нет, скорее не хотел часто приезжать к ним. Потому что разговаривать было не о чем, все разговоры казались ему вымученными и происходили в большей степени в маленькой пензенской кухне. В той же кухне, где Лёша спрашивал про своего биологического отца. В той же кухне, где Лёша затеял разговор про воспитание в детстве. В той же кухне, где держали оборону родители, говоря, что воспитывали, как могли. В той же кухне, где они продолжали учить жизни. Его! Целого капитана 2 ранга! Ир, ты понимаешь? Она не понимала. Она пыталась ему донести мысль о том, что родители одни, что всё нужно оставить в прошлом, потому что всё прошедшее и есть прошлое. Зачем это тебе? Зачем ты всё тащишь? Просто оставь и забудь. Лёша молча отворачивался и уходил в другую комнату. Она не понимала. А он не хотел лишний раз ехать туда, где неожиданно стучались воспоминания из детства. Почему ты им сразу не рассказал про нас? Потому что не хотел слушать вопросов и нравоучений. Лёш, ну это некрасиво. Я сделал так, как считал нужным. И точка. Ира сдавалась после точки. Потому что было абсолютно бесполезно спорить с Лёшей, особенно если он ставил точку. Для Лёши вообще было бы идеальным общение один раз в год с обменом новостями из жизни, без личных визитов. Или вообще один раз в несколько лет, чтобы новостей было побольше. Но какая-то необъяснимая сила тянула его к телефонной книге, пальцем набирала в поиске контакта три буквы м а м, появлялся всего один контакт, записанный уже давным-давно «Мама», эта необъяснимая сила прикладывала палец к нарисованной телефонной трубке, потом прикладывала сам мобильный телефон к уху, заставляла скупо и сухо перечислять события из жизни. Лёш, вот всё из тебя клещами тащить надо! Почему сам не рассказываешь? И в трубке слышался смешок матери. Мам, всё потому, что боюсь услышать в ответ смех. Лёша сдулся на пару десятков лет, как случайно спущенный воздушный шарик, где не было на его плечах погон, где все решения в его жизни принимали совершенно другие люди, взрослые и нависшие над ним. Каждая его попытка поделиться каким-то достижением всегда заканчивалась смехом. И этот смех перекатывался эхом по узким улочкам памяти. Именно это эхо пугало и отпугивало от новых рассказов. Сдувшийся Лёша был совершенно бессилен перед ним. Сдувшийся Лёша не мог противостоять, не мог топнуть ногой и прогнать его. И это был замкнутый круг из страха и необоримого желания.
Какого чёрта она не берёт трубку? Возомнила, что уже почти совершеннолетняя и может делать, что хочет? Сороковой и сорок первый раз были яростными настолько, что даже водитель рефлекторно взглянул в зеркало заднего вида. Лёше хотелось взять в руки ремень и так выпороть Надю, чтобы она сидеть не могла. И всё потому, что ему было страшно. С каждой прошедшей минутой становилось всё страшнее от пугающего молчания и неизвестности. На сорок второй раз он вжал контакт «Надя» до странных бензиновых разводов на экране под пальцем. Ему хотелось разломать телефон, будто бы это помогло вытащить Надю наружу из бездны телефонной тишины. Надя! Ты понимаешь что заставляешь нас с мамой очень сильно нервничать и переживать и думать непонятно что? Ты понимаешь что мы переживаем? Ты понимаешь что мы не находим себе места пытаемся тебе дозвониться а я сейчас еду чтобы неизвестно где тебя искать в Мурманске с помощью знакомых будем искать по всем этим чужим улицам и домам. Ты это понимаешь? Лёша записал голосовое сообщение на автоответчик. Интонациями выделил только восклицательный и вопросительные знаки. Сорок третий раз он скинул. Открыл мессенджер, где его встретили всё те же цифры, всё те же серые галочки. Вместо своей фотографии у Нади в мессенджере стояла почему-то фотография какой-то покосившейся двери подъезда заброшенного дома. Что у неё в голове? Он её помнил ещё маленькой, одиннадцатилетней девочкой, которая смущалась при виде него, отвечала односложно на его вопросы и всегда смотрела на Иру. Сейчас она тоже отвечает односложно, но ни на кого не смотрит. Вот бы дети всегда оставались маленькими и никогда не вырастали! Но дети упрямо и неумолимо всегда превращаются во взрослых, которых так сложно понять и с которыми так сложно найти общий язык.               
Лёшу из роддома забирал отец его матери, попросту его дед. Этот факт никогда не забывала мать, часто вспоминал сам дед. Лёша был единственным из всей семьи, кто общался с дедом. Взаимоотношения в его географически распределённой семье были витиеватыми и запутанными. Дед развёлся с бабушкой в возрасте после сорока, оставив её одну в Пензе с двумя детьми, которые выросли в Лёшину мать и тётку. Этим поступком он влепил сильную пощёчину по всем родственникам в Пензе. Такую сильную, что разом все отвернулись. Так рассказывали все эти родственники. За дедом сожгли все мосты, проходы, туннели, и он оказался один со своей новой женой в Нижнем Новгороде. Лёше сложно было понять все десятилетние перипетии внутриродственных отношений, что он даже не старался. Именно поэтому он единственный в семье общался со всеми родственниками без исключений. Для всех остальных родственников всегда были какие-то плавающие правила по прекращению общения с тем или иным членом семьи. Сильнее всего бойкот проявляла сестра матери, потому что она что-то ожидала от отца, а отец не оправдал этих ожиданий. Лёше было тяжело держать внутри себя все эти причинно-следственные связи покорёженных отношений, поэтому за годы остались только какие-то силуэты, похожие на скелеты в шкафах. Суть всех этих непростых отношений можно было уложить в свойство металла. Можно взять лист металла, ну или не лист, без разницы, и сильно его погнуть, оставив погнутым на продолжительное время, а затем попробовать его выправить, но следы деформации невозможно будет скрыть. Так и со всеми отношениями между людьми, в особенности между родственниками.
Вот и Лёша благополучно избегал близких контактов с родителями, исправно поздравляя всех с днями рождения и справляясь по расписанию о здоровье. Никакие его кухонные разговоры не смогли исправить детскую деформацию, с ней он останется жить до конца. Регулярно он общался с дедом, по возможности доезжая до Нижнего Новгорода, по возможности удалённо помогая. Дед оставался единственным представителем старшего поколения. Дед не переставал гордиться тем, что на плечах Лёши продолжают расти звёзды. Дед не переставал напоминать Лёше о его ошибках молодости. Дед не переставал напоминать Лёше, что молодость его не прошла, она в самом разгаре. Иногда дед был невыносим в своей непреклонности, но Лёша понимал, что это такое проявление заботы о нём, ведь больше никого рядом не было. В какой-то из разговоров дед вообще выдал странное предложение. А ты знаешь, ведь у меня нет дочерей. И понимай, Лёша, это как хочешь. Но у меня есть сын. Да! Что ты смеёшься? Из роддома тебя я забирал, жизни вот тебя я учу, советы какие-никакие я тебе даю. Лёша смеялся в ответ. И мы с тобой ещё и похожи. Это точно! Смехом они запили вместе эти горькие слова. Что-то ведь сдёрнуло деда с сорокалетнего причала, вынесло в открытое море и прибило к совершенно чуждому берегу. Ведь что-то заставило держать долгие десятилетия обиду. Я не люблю неблагодарных людей. Эту формулу дед повторял очень часто. Ведь что-то заставило деда вслух своему внуку признаться в том, что для него нет дочерей. Странно звучит – внук в 39 лет. Но и дочь в 60 с небольшим тоже немного странно. Лёше даже как-то пришла мысль о том, что всегда с внуками проще строить отношения, потому что все ошибки были сделаны с детьми. С внуками хочется простого участия в жизни, а не воспитания взрослого человека. Интересная формула по вычитанию ответственности из жизни.
Может быть, Лёшу найдёт не родная дочь, но её дети и его внуки? Но зачем они его будут искать, если родная дочь не ищет? Или ищет? Может быть, он не знает, а она пытается выйти на него. А он? Анти определитель номера. Вот кто он. А он никогда не пытался её найти. Страх? Всего лишь страх. Под тоннами солёной холодной воды в тонком прочном корпусе никогда не бывает страшно, от объятий глубины не страшно, а от мысли о поиске родной дочери бросает в мелкую дрожь. В крупную дрожь бросает от поисков Нади. Ты где? Ира не спала. Ещё еду. Лёш, мне снился шторм, в котором я видела Надю, это очень плохой сон. Ты просто очень сильно переживаешь. Нет! То есть да, но не надо говорить, что сон из-за переживаний. У меня плохое предчувствие. Предчувствовать ещё нечего, у неё просто выключен телефон, мы её найдём. Я даже уверен, что совсем скоро мы будем смеяться над этой ситуацией, потому что объяснение происходящего будет простым и логичным. Лёш, был шторм, ты понимаешь? Это означает потерю. Никого мы не потеряем! Восклицательным знаком почти крикнул в трубку. Никого! По ушам шлёпнула тишина. Лёш, найди, потому что был шторм. Ира беззвучно плакала. Лёша почти слышал её слёзы. Я её найду. Его самого не смог найти биологический отец, его не искала родная дочь, но он-то сам обязательно найдёт Надю. Ведь она дочь. Пусть она не зовёт его отцом, пусть она не разговаривает ни о чём, как с матерью. Пусть. Но он её найдёт. Сорок третий. Сорок четвёртый. Сорок пятый. Сорок шестой. Абонент временно не доступен. Абонент временно. Абонент вре. Абонен. Только робот может повторить с одинаковой интонацией набор слов. У человека каждый раз по-разному.
За окном машины промелькнул старый контрольно-пропускной пункт. Будто скелет выбросившегося на берег кита. Такой же белеющий в ночи. Проезжать через этот КПП в детстве всегда было событием. А проехать вместе с бабушкой через него событием легендарным. Она всего лишь один раз приезжала к ним в Североморск. Сколько же ему было лет? Звёзды с плеч слетели, как осенние листья. Волосы снова покрыли лысую голову. Это было так давно. Тринадцать лет? Да, это было накануне рождения сестры. Бабушка к ним приехала в уютной длинной и тёмно-коричневой шубе, с тёмно-серой меховой шапкой на голове. Она пожила с ними в квартире как-то не очень долго, больше почему-то времени провела в какой-то больнице Мурманска. Бабушка приехала подлечиться. Всё, то говорили родители. У бабушки рак. Всё, что сказала жизнь. Они ездили один раз к ней в больницу, но пустили только мать, а они с братом остались в сквере около больницы. От бабушки всегда веяло уютом, даже когда она приехала к ним на Север. И всё же бабушка вернулась к себе и забрала с собой этот уют. Они больше её так и не увидели. Бабушка умерла. Сказала мать. Они вернулись с телеграфа, где им заказали звонок из Пензы. Лёша не плакал, брат тоже. У матери выделялся живот, но она тоже не плакала. Всё потому, что слёзы нужно сдерживать, чтобы северный холод не приморозил их к коже. На Севере в холоде кожа дольше остаётся молодой. И бабушка в воспоминаниях тоже осталась молодой. На плечи вернулись погоны, голова растеряла волосы. И тогда Лёша узнал, что бабушка несколько дней лежала на полу в квартире мёртвая и никому не нужная. Забеспокоилась мать, когда телефон в квартире бабушке молчал целый день. Её сестра в тот же день открыла квартиру и нашла собственную мать, лежащую посреди коридора лицом вниз. Из жизни бабушки, как воздушный шарик из рук, вылетел сначала её муж, отец двоих дочерей, потом дочери, следом еле удерживались внуки. Последним воздушным шариком была сама жизнь. Все её оставили на том полу в коридоре. Не оставил её только рак. И неожиданно не оставили воспоминания родных и близких людей, она теперь жила только там. Но когда-нибудь и воспоминания закончатся.
Воспоминания не должны кончаться. Всего лишь одно событие спровоцировало целое цунами воспоминаний, которое набросилось на извилины мозга, как на беззащитное побережье. Трёхкомнатная квартира бабушки, такая уютная, небольшие комнаты и кухня, железная входная дверь, маленький коридор с нависшей антресолью и прижавшимся к стене шкафом, старый не работающий холодильник, кресло возле столика с телефоном, который звонко кричал на всю квартиру, всегда закрытая комната сестры матери, тёти Оли, там стоит большая кровать и видеомагнитофон, большая комната с фортепиано и книжным шкафов вдоль стенки, с кушеткой и ковром на стене, какими-то сшитыми между собой шкурами, которые раскладывались на полу и Лёша с Денисом всегда на них спали летними Пензенскими ночами, комната бабушки с её уютным запахом и трюмо, в котором и на котором много каких-то баночек и коробочек, застеклённый балкон, где справа и слева высились коробки и ящики, полные неизвестности. Всегда в этой квартире и в этих комнатах с балконом и кухней было уютно и тепло. Даже тогда, когда позвонили матери с Севера и сказали, что их собака умерла от чумки. Лёша тогда даже заплакал. Он никогда не плакал во взрослой жизни, что бы ни происходило. Ведь капитан 1 ранга не имеет права расслабляться. Как и капитан 2 и 3 ранга, как и капитан-лейтенант, как и старший лейтенант с лейтенантом, как и курсант на всех пяти курсах военного училища. А тогда от новости о собаке он заплакал, и стоял и плакал на том самом балконе, смотря с четвёртого этажа на топорщащиеся кусты под балконом. Ему было до боли жалко и обидно, что маленький доберман Гера никогда уже больше не вырастет в большого добермана, что она больше никогда не будет встречать его с виляющим хвостом, облизывая руки, что никогда он не обучит её командам. Он стоял тогда на балконе и вспоминал, как просил родителей сделать прививки собаке. Ничего с ней не случится за отпуск, когда вернёмся, тогда и сделаем. К сказанным словам матери теперь он испытывал ненависть. Всего лишь вовремя сделанные прививки могли спасти Геру. Но на балконе он не вспоминал про другое. Как он усердно бил маленькую Геру за то, что она его не слушалась. Он лупил изо всех своих маленьких сил, своими маленькими руками такую маленькую и беззащитную Геру. А она всегда радовалась ему, всегда виляла хвостом, особенно в те моменты, когда Лёша её бил. Правда, после избиений он всегда её жалел. Самым страшным моментом в недолгой собачьей жизни был летний день, в который Лёша вернулся из летнего лагеря сильно раньше, потому что ему стало плохо, и улёгся спать, оставив все двери во все комнаты открытыми. Хотя, когда оставалась Гера одна в квартире, то двери закрывались. Лёша проснулся через несколько часов, за окном всё так же светило солнце, голова всё так же монотонно гудела, как высоковольтный столб, только изнутри, а в квартире гудела тишина. Тишина гудела не как высоковольтный столб, а как спрятавшийся ребёнок. Гера разбросала вещи, до которых смогла дотянуться, превратила в хаос квартирный порядок, погрызла обувь, и теперь виновато смотрела на Лёшу. Высоковольтное гудение в голове усилилось. Он взял в руки ещё мокрую от собачьих слюней щётку для обуви, схватил Геру, и бил её по морде этой щёткой. Бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил и бил бил бил бил бил бил бил бил бил бил бил. А потом плакал на балконе, когда ему сказали, что Гера умерла.
Капитан 1 ранга Золотарёв ехал в машине на заднем сиденье и думал о том, что после Геры он не тронул пальцем ни одно животное, ни под каким предлогом. Он украдкой, когда мог, встречал рукой мокрые носы дворняжек, которые вечно бегали по всей протяжённой территории военно-морской базы в Гаджиево. И сейчас, на заднем сиденье служебного автомобиля, ему пришла в голову мысль, что смерть всего одной собаки его научила не причинять боль тем, кто слабее и меньше, тем, кто не может ответить. Она научила его заботе и покровительству. В военном училище он не был причастен к дедовщине, даже близко не стоял. Да и на протяжении всей своей подводной службы он опирался на свои знания и авторитет, полученный благодаря этим знаниям, а не на величину звёзд на погонах. Хотя он видел тех, кто вырастал из затравленных курсантов в суровых и злых офицеров, как такие офицеры всей своей сущностью старались отомстить за свою затравленную юность. И потом всю свою службу ненавидят матросов, старшин и мичманов, добавляя к ним молодых лейтенантов. Так один его однокурсник пробил голову матросу стальной решёткой. А чтобы быстрее шевелился. Вот и весь был его ответ. Потом он как-то договорился с матросом, чтобы тот написал в рапорте о случайной природе происхождения черепно-мозговой травмы. И матрос написал, освободив тирана. Матроса больше не было видно. А тиран теперь сидел на месте флагманского специалиста в штабе дивизии. Величие человека определяется его отношением к слабым. Кто это сказал? Лёша уже не помнил, да и не был абсолютно уверен, что эти слова кому-то принадлежат. Эти слова были похожи на случайно найденную купюру в кармане штанов, которые он надевал раз в полгода. Маленький доберман по кличке, хотя нет, не по кличке, по имени Гера научила одного человека одному из главных принципов его жизни. Но смерть – это слишком большая цена. 
На сорок седьмой раз злость испарилась, как лужица спирта, не оставив следа. Внутри растекался страх вперемешку с жалостью. Где же ты, дочка? Через лобовое стекло автомобиля были видны горящие огни вечернего Мурманска, бьющего прибоем в окружающие его сопки. Где-то среди этих огней потерялась дочь. Он как-то летел на самолёте в ясную погоду и эти ночные и вечерние огни были похожи на мириады звёзд на небе, только упорядоченные в одинаковые угловатокруглые созвездия. Эти созвездия на земле полны жизни, даже переполнены. Может, и на небе так же? Может, созвездие Водолея – это какой-нибудь Саратов? Или Пенза? И вообще всё звёздное небо всего лишь отражение Земли в холодном космосе? Лёша посмотрел на небо. Затянуто ровной серой простынёй. Прям по-армейски, без складок. Может, полярная звезда на то и полярная, потому что является отражением какого-то яркого фонаря в Мурманске и именно поэтому указывает на север? Уж лучше бы она указала на Надю, а не на север, потому что они и так все на севере. После темноты полярной ночи по дороге из Североморска глаза так привыкли к темноте за машиной, что непроизвольно прищурились при въезде под горящие фонари Мурманска. Как будто на солнце посмотрел и на глазах появились блуждающие жёлтые пятна.
Лёша изредка писал какие-то странные стихотворения, пряча их потом подальше. А что было с ними делать капитану 3, 2 и 1 рангов? Капитан-лейтенанту со старшим лейтенантом ещё позволительно, лейтенанту и вовсе разрешено быть романтичным. Почему он про это вспомнил? Потому что огни фонарей ему напомнили звёзды в космосе. А это сравнение свойственно какому-то поэту или писателю. Но вряд ли свойственно командиру атомного ракетного подводного крейсера. Эта должность поднимала и раздувала Лёшу до Алексея Александровича, поднимала над всем обыденным, превращая обыденность в незаметные точки с высоты птичьего полёта. Надя тоже превратилась в такую же точку? Конечно. Иначе бы она не сбежала. Настолько высоко улетел Лёша, что пропал из зоны видимости, с земли его не было видно. Потому что он был под водой. Потому что он командует частью ядерного щита Российской Федерации, который должен быть всегда в строю. Стройным строем построенным. Абонент вне зоны действия сети. Может, это не Надя вне зоны действия сети? Может, это он давно уже вне зоны действия? Три больших звезды на погоне стали вдруг маленькими. Кажется, дунешь – они улетят, как будто подул на одуванчик. Надя тоже так улетела? Лёша судорожно перебирал прошедшие дни, будто пролистывал одновременно все тома большой советской энциклопедии. Думал, что может отыскать именно тот день, именно то определение. Побег Нади – это мероприятие, направленное на выражение протеста отсутствующему родителю, который является приёмным, служит для достижения независимой точки зрения и признания обособленности личности сбежавшего, причиной катализации которого является продолжительное отсутствие в повседневной жизни отсутствующего приёмного родителя. Когда он с ней разговаривал последний раз? Счётчик дней был сломан. Неделю? Две недели? Месяц назад? Тогда понятно, почему она сбежала. Но почему просто не выразить протест? Почему просто не закрыться в себе и своей комнате? Зачем сразу нужно сбегать? А почему сбежал ты? Лёша от неожиданности почувствовал, как натянулась кожа на затылке. Почему сбежал ты, Лёша? Это совсем дру. Это тоже побег. Почему сбежал ты? Всё из-за родителей, но они были страшно суровыми. Это не ответ. Так почему сбежал ты? Потому что я боялся. Потому что я всё время сбегал.
Машину заливал внутри красный свет светофора. Снег на дороге был избит колёсами пробегавшего по нему транспорта до вмятой колеи. Через перекрёсток протащился пустой троллейбус. На тротуарах редкие пешеходы отчаянно спешили по своим делам. Фонари роняли в склерозе свет и не поднимали его. Алексей Александрович Золотарёв сидел на заднем сиденье служебного автомобиля. На плечах Алексея Александровича лежали погоны с двумя жёлтыми просветами и шестью звёздами на двоих. За плечами Алексея Александровича виднелись 39 лет его прожитой жизни. При хорошем раскладе за плечами осталась половина жизни, ну или немногим меньше. Он всегда хотел сбежать из родительской квартиры. И до сих пор бежит. Самый странный человеческий орган – это мозг. Он настраивает восприятие реальности по своим внутренним алгоритмам, и у каждого мозга свой алгоритм. Так же мозг перестраивает прошлое под удобный формат. Совсем как историки со своей мировой историей. И истина спустя годы уже не кажется правдой, потому что мозг интерпретировал реальность по-своему. Лёша неожиданно для себя понял, что самая большая проблема взрослых, которые выросли из детей – это их способность забыть то время, когда они были детьми. Ведь он тоже был ребёнком, ему тоже было семнадцать лет, но не такие семнадцать, как у Нади, он в свои семнадцать уже учился на втором курсе военного училища. Он тоже сбегал из дома, когда ему было двенадцать лет, он тоже считал, что его не понимают. Что его мозг сделал с этими воспоминаниями? Заблокировал? Удалил? Чтобы они не мешали учить своих детей чужой для них жизни?
За окном автомобиля снег от мороза искрился, был похож на рассыпанное мелкое стекло. И все люди ходят по этому мелкому рассыпанному стеклу, не замечают его. Стирают в кровь себе ноги, продолжая ходить. Ведь они не могут прекратить ходить? Так и со взрослением. Люди не могут перестать взрослеть, они всегда становятся взрослыми. Взрослые всегда забывают своё детство. И заставляют своих детей идти тоже по этому мелкому рассыпанному стеклу. Ведь все по нему ходят. Ведь у всех ноги в крови. А что делать? Чего стоят его 39 лет и погоны капитана 1 ранга? Это же целая карьера! О ней мечтают многие, Лёша! А ты так быстро этого добился! Это были не его слова. Это были слова других взрослых. Тех взрослых, которые его учили жизни. Учили, да не научили. Он не хотел быть военным. И об этом он вспоминал только на первом курсе военного училища, потому что потом смирился, потому что его мозг успешно заблокировал ненужные волнения и переживания. Лёша не хотел становиться тем, кем он стал. Капитаном 1 ранга? Взрослым? Он не хотел вести Надю по мелкому рассыпанному стеклу, но таков был сценарий. Кто в силах ослушаться и изменить свой сценарий? Мозг коварен. Мозг манипулирует людьми, заставляя их жить так, как написан жизненный сценарий.
У его родителей сценарий был простой – отдать старшего сына в военное училище. Во-первых, образование бесплатное. Во-вторых, сын всегда под присмотром. В-третьих, социальная стабильность в виде ранней пенсии и выданной квартиры. Лёша, ты подумай – ни о чём не придётся беспокоиться, а потом будет пенсия и квартира своя, представляешь? Он не представлял и не понимал. Сейчас его мозг снял ту самую блокировку, пустил к тем воспоминаниям, которые хранились в тёмной кладовке. Его родители были классическими жителями маленького закрытого городка. Она – медсестра в центральной районной больнице. Он – старший мичман на надводном корабле. Их жизнь была наполнена смыслом – выполнять свои обязанности по инструкции, ожидая пенсию и сертификат на квартиру. В Лёшином детстве денег родителям платили мало, задерживали и урезали. Отец даже как-то принёс домой мешок с мелочью, потому что бумажными не смогли выдать зарплату, выдали медяками. В те времена обычным было съесть на обед бульон из куриного кубика. Потом как-то стало всё налаживаться, но не до невообразимой роскоши. Дома не было даже домашнего телефона. Компьютер появился только в десятом классе. Чудеса печати на лазерном принтере увидел в конце его одиннадцатого класса. А потом случилось военное училище. Всё по инструкции. Всё по расписанию. Лёша, это единственный вариант для тебя.               
Первый курс училища самый сложный. Он лежал и думал об этом прямо на земле, рассматривая усеянное звёздами неожиданно чистое Питерское небо. А ведь он почти не поступил. Да, да, именно не поступил. Частица не с глаголами пишется раздельно. Он не хотел поступать в военное училище, потому что погоны для него были какими-то иллюзорными и слишком далёкими. А что было близким? Точно не военное училище! Они с Ваней Михайловым хотели поступать в какой-то филиал Санкт-Петербургского университета в Мурманске. На кого он даже не помнил, ведь это было не важно. Отец ему буквально пару лет назад предложил пойти учиться в военное училищное на подводника. Чего? Какие ещё подводники? Ты в себе? Конечно, эти вопросы про себя были. Ни о каком училище речи быть не могло, он был твёрдо уверен. Как твёрдо был уверен в том, что поступит в Санкт-Петербургский филиал в Мурманске. Теперь вот смотрит на Питерское небо.
Ведь так всё чётко шло! Из-за того, что Лёша закончил за один год два класса. Нет, это не шутка. Нет, я не выделываюсь. Это просто для информации. Из-за этого скачка он был младше всех в классе на один год. Именно поэтому его не отправили в десятом классе на прохождение обязательной медицинской комиссии в военкомат, как всех его одноклассников. Он не проходит по возрасту. Вот был ответ родителям. В одиннадцатом классе его тоже не отправили на медкомиссию в военкомат, потому что он учился в одиннадцатом классе, а не в десятом. С Ванькой они договорились о том, что будут поступать вместе. Он даже Лёше дал брошюру из этого института. Родители усердно отправляли его в военкомат, чтобы он проходил требующуюся медкомиссию. И Лёша усердно врал о том, что её проходит. Вместо походов в военкомат, он обходил незнакомые улицы Североморска, заходя на знакомые улицы, в знакомые дворы. Лёша знал, что нужно было подать все документы на поступление в военное училище до 20 апреля. Как же он ликовал, когда наступило 21 апреля! Он понял, что все сроки прошли, что документы уже никто не примет, что поступление в военное училище сорвано. Но родители будто почувствовали что-то неладное. Отец стал кому-то звонить, что-то выяснять. Почему ты нам врал? Лёша смотрел в пол и молчал. Что ты молчишь? Как и всегда. Каким-то невообразимым образом отцу удалось договориться. И Лёша впервые по-настоящему пришёл в военкомат. Все документы на поступление у него взяли, он ответил на сотни вопросов психологического теста. Это был провал. Провал поступления в гражданский институт в Мурманске. Над его головой висел топор родительской злости. Они говорили с ним сухо и по конкретным вопросам. Мусор выброси. Посуду помой. Тебя ждут опять в военкомате. Отнеси документы. Наконец документы все приняли, и Лёша получил направление на медицинскую комиссию в областной военкомат.
Обречённость. Вот единственное слово, которым можно было описать время поступления в военное училище. Он ехал на автобусе из Североморска в Мурманск, чувствуя обречённость. Он ехал на троллейбусе от железнодорожного вокзала Мурманска до остановки на улице Шевченко, чувствуя обречённость. Он открывал тяжёлые железные двери, обитые потемневшими со временем деревянными рейками, чувствуя обречённость. Он снимал куртку и отвечал женщине в халате на вопросы, чувствуя обречённость. Он снимал перед ней кофту и футболку, чувствуя обречённость. Он чувствовал холод весов под ногами, чувствуя обречённость. Он чувствовал холод стетоскопа на коже, чувствуя обречённость. Какой-то у тебя вес маленький, дистрофик что ли? Он не ответил. Но почувствовал надежду. Какое тебе военное училище? Одна кожа да кости. Да, это была надежда!
Сколько Лёша себя помнил в школе, он всегда был тощим. Его не особо это как-то задевало. Хотя может из-за этого у него не было в школе друзей, с ним никто особо не общался. Только в десятом и одиннадцатом классе он попал в новое окружение, где с ним общались и была компания. В конце девятого класса закурил из-за одноклассницы и специально курил те же сигареты, что и она. Ведь в курилке собирались только самые крутые. В одиннадцатом классе отец ему сказал, что нужно подтягивать физическую подготовку. Давай, запрыгивай на турник и подтягивайся. Лёша с явным трудом выдавливал из себя пять раз. Что ты как червяк дёргаешься? Ты можешь нормально подтягиваться? Тебе ещё бег сдавать! И Лёша правда бегал. Только он добегал до школьной курилки, там курил, и возвращался. Время он никогда не засекал. Что-нибудь да как-нибудь сдаст. Эта мысль всегда ждала на финише возле дома.
И теперь в областном военкомате снова появилась надежда, что Лёша не поступит в военное училище. Значит, он не зря курил! Его худоба даже тянет на какой-то диагноз, из-за которого он не годен к поступлению. И в армию тоже будет не годен. Курить не бросит и останется таким же худым. Сможет поступить в этот институт водных коммуникаций. И останется здесь, не нужно будет ехать в какой-то далёкий Санкт-Петербург. Он там даже ни разу не был. С родителями на поезде они всегда ездили только через Москву.
Ему просто шестнадцать лет. Никакой он не дистрофик. Мясом ещё обрастёт. Ответил какой-то военный врач. Он был одет в камуфляжную форму, а поверх неё носил только на плечах белый халат. Ставьте ему отметку годен. Ушёл так же быстро, как появился. А к Лёше вернулась обречённость. Вместе с ней он возвращался из областного военкомата. Годен. Уже никуда не отвертеться, никуда не сбежать. Обречённо годен. Все документы отправлены. В Североморске выдали предписание, по которому ему предлагалось приехать для прохождения вступительных экзаменов в летний лагерь под Санкт-Петербургом. Зелёная Роща. Как в каких-то фильмах про шпионов. С Лёшей поехал отец. Прослежу, чтобы ты поступил. А на лице под усами блуждала улыбка. Думаешь, что сбегу? Это поступление уже побег от вас. Конечно же, всё это про себя.
Лагерь находился в сосновом лесу. Вокруг лагеря под грузом лет доживали бетонные укрепления со времён Великой Отечественной войны. Лёша жил в огромном ангаре, одном из двух, на втором ярусе, среди двухсот таких же абитуриентов, как он сам. Всё время он находился внутри себя. Ангар гудел разговорами и смехом будущих офицеров военно-морского флота. Хотя не всем будет суждено поступить. Снова забрезжила надежда. Ведь он может не поступить! И что тогда? Да потом и придумает. Все предметные экзамены он сдал на хорошо и отлично. По-другому он просто не мог. Может, баллов в итоге хоть не наберёт. Оставалась только сдача физической подготовки. Лёша всё так же продолжал курить. Всё так же он не умел подтягиваться. Всё так же не научился бегать на время. Минимум нужно было 12 раз подтянуться. У него и в лучшие дни не получалось преодолеть порог в 10 раз. Пробежать 100 метров и 3 километра. Эти нормативы были вне понимания Лёши. Он даже их осознать не мог, не то чтобы сдать. Будь, что будет. Зато потом домой. Каким-то призрачным маревом висела мысль о возвращении. Надежда снова сменила обречённость.
Физическую подготовку Лёша не сдал. На турнике дёрнулся червяком несколько раз, но не засчитали ни одного. На стометровке споткнулся и финишировал сильно последним. Три километра по сосновому лесу еле осилил, на финиш пришёл пешком. Ну вот и всё, можно собираться домой. Надежда была измученной, но такой родной и близкой. Только опять эту надежду прогнал отец. Он смог договориться с преподавателем, чтобы оценку ему исправили. Какими-то очередными звонками он сделал невозможное. Как вообще такое возможно было провернуть? Ведь оценку Лёше выставили! Минимальный балл не был достигнут! Он не поступил! Не! Посту! Пил!
Ты зачем родителям нервы мотаешь, а? Что ты там устроил на поступлении? Почему отец за тебя должен краснеть? Почему он должен вечно за тебя исправлять ошибки? Почему? Что ты молчишь? Ответить нечего? Потому что отвечать тебе нечего! Потому что правда режет глаза! Что мы с отцом всё делаем за тебя, а ты! Ты просто как тварь неблагодарная делаешь нам всё наперекор! Но ничего! Мы всё равно сделаем, как надо! Позаботимся о таком неблагодарном сыне!
Были ещё какие-то слова в рвущемся динамике телефона. Мать, как всегда, кричала. А Лёша, как всегда, молчал, смотря в бесконечно синее небо. Если выбирать между возвращением домой, где будут весь год до следующего поступления орать и всякий раз напоминать о том, какой неблагодарный старший сын растёт, и поступлением в такое чуждое и мрачное военное училище, то выбор становится очевиден. Лучше сбежать. В незнакомый Санкт-Петербург. Оставить филиал этого Санкт-Петербурга в Мурманске и памяти. Оставить всё это позади. Главное – подальше от криков и обвинений.
Курс молодого бойца был сложным. Круглосуточная физическая подготовка и недосып. Рота подъём! Упор лёжа принять! В своей шестнадцатилетней жизни Лёша так много не отжимался. Выданные прогары по инструкции знающих он усердно избил камнем, чтобы дубовая кожа стала мягче. Зато ноги в кровь не убил, а были и такие. Каким-то непонятным образом попал на дежурства в кочегарку, где продавал душ с горячей водой вечером за пряники из магазина. Приходить в кочегарку нужно было к 4 часа утра, выколачивать киркой из слежавшейся угольной кучи уголь на тележку, растапливать огромную пасть советской печи. Зато Лёша научился бегать. И как-то проникся этой незатейливой и быстрой жизнью молодого бойца. Все там были молодые. Всех их объединяло отсутствие личности.
Месяц курса молодого бойца пролетел. Финалом стала небольшая регата на озере неподалёку. Шлёпали вёслами серых «Ялов». Конец августа был солнечным. Плац за этот месяц стал родным. Ноги в прогарах били по нему бесконечно. Плац всё стерпел и ещё стерпит. Сосны вокруг тоже стали родными. Чувствовалась какая-то грусть в их нависших над головами лапах. Вечером накануне отъезда были выступления с песнями под гитару. Неожиданный поворот. Сюда они больше не вернутся, потому что больше не молодые бойцы, а курсанты. Курсантами вы станете, когда присягу примете! С усмешкой говорили «пятаки», которых сослали на весь месяц курса из училища. Загрузили будущих курсантов по кунгам и отправили в Санкт-Петербург. Лёше предстояло попасть на 5 факультет Военно-морского института имени Петра Великого. Хотя когда-это это было знаменитое Военно-морское училище подводного плавания имени Ленинского Комсомола. Лёша решил, что не будет поступать на штурмана надводных кораблей, как хотели родители. Всё равно последнее слово будет за ним.
Знаменитый Ленком встречал их опавшей и катающейся по плацу листвой. Вы прибыли в прославленное училище подводного плавания! Отсюда вы выйдете в погонах лейтенанта! Если будете достойны и достойно отучитесь! Начальник 5 факультета громким голосом раскидывал слова над их головами на плацу. Было такое ощущение, что эта опавшая листва перекатывается от звука его голоса, но никак не от ветра. Ваша гражданская жизнь с вашими родителями и друзьями осталась навсегда за воротами училища! Отчасти Лёша был рад. Родители были далеко. Правда, они с ним не разговаривали весь курс молодого бойца. Всё лучше, чем слушать упрёки. Обречённость за прошедшее лето вросла в Лёшу. Не видать ему гражданской специальности. И начальник факультета утвердил это своим стальным голосом.
Первый курс самый сложный. Лёша продолжал лежать на осенней земле Ленкома. С родителями он не разговаривал уже четвёртый месяц. Или они с ним не разговаривали? Да, это они ему не звонили. Худощавому парню с лысой головой и торчащими ушами было тяжеловато. В военном билете застыла теперь навсегда фотография испуганного и обритого налысо шестнадцатилетнего Лёши, который ещё недавно был в волосах. Может, это не испуг, а удивление? От того, как может жизнь повернуться вопреки ожиданиям? Бестолковые размышления. Надежда на гражданский институт выдулась Питерским сквозняком. Как жаль. В гражданском институте нет казарм, нет формы одежды, нет всех этих странных курсантских мероприятий. Рота подъём! Форма одежды трусы, прогары! На плац бегом марш! В тельняшках, чёрных одинаковых трусах, чёрных одинаковых прогарах. Как всё это воспитывает офицера? Постоянные ночные подъёмы. Очередные отжимания. Душу к осмотру, карась! За этой странной фразой шёл всегда удар кулаком в район солнечного сплетения. Сколько пальцев от бровей должна быть беска? И снова душу к осмотру. Почему гюйс не пристёгнут? И снова душу к осмотру. Что-то ремень слабо затянут! И снова душу к осмотру. Видимо, цель первого курса была душу выбить. Чтобы не осталось ни мыслей, ни размышлений, ни сопротивлений. И всё это с холодной злостью. Откуда столько этой злости у всех?
Лёша продолжал лежать на земле и думать о злости. Которая заставляет старшекурсников поднимать их посреди ночи, давать счёт на отжимания, выколачивать душу. Лёша стоял в камбузном наряде и мыл посуду. Со времён курса молодого бойца за ним закрепилась кличка Сиплый. Всяко лучше, чем Дрыщ или Тощий. Сиплый – это что-то из «Бандитского Петербурга». Он тогда в Зелёной Роще простыл и у него пропал голос, из-за чего мог только сипеть. Теперь он стоял в камбузном наряде и мыл посуду. Гюйс был застёгнут на все три пуговицы, ремень затянут так, что почти была видна осиная талия, бескозырка отставала от бровей ровно на два пальца. Нет ни одной причины предоставлять душу к осмотру. А от неё хоть что-то осталось? Вот в институте водных коммуникаций точно таких историй бы не происходило. Родители понимали, где будет находиться Лёша и что с ним будет происходить? Да откуда им знать. Им нужно было запихнуть его в это неладное военное училище. От воды, под которой Лёша мыл бесконечное число алюминиевых лагунов из-под ужина, руки превратились в белые перчатки из кожи. За ночь пройдёт, он уже это видел. Дежурным по камбузу был третьекурсник. Если кто-то накосячит, оставлю на три наряда без смены. Косячить абсолютно никому не хотелось. Окна камбуза выходили на Лермонтовский проспект, под ними проходили люди, которые спешили к или от Балтийского вокзала. Извините, у вас сигаретки не найдётся? Почти каждый прохожий пугался от неожиданного голоса откуда-то сбоку и сверху. Нормальных сигарет у курсантов первого курса не было, только уставные. За полчаса Лёша со своим однокурсником Пашей Москвиным разжился почти на пачку разношёрстных сигарет. Это залёт, воины. По спине пробежала дрожь и ноги подкосились. Это был дежурный. Вот и косяк. Они с Пашей резко повернулись. Давайте, что там настреляли. Вся пачка с их кровно добытыми сигаретами скрылась в кармане. Неплохой улов. Вдвоём остаётесь на большую приборку камбуза с новым нарядом, ясно? Так точно, товарищ старшина 1 статьи! Окно закрыли и сдристнули накрывать столы. Есть! Шум Лермонтовского проспекта стал тише, людей больше не пугали неожиданные вопросы из зарешёченных окон. Душа осталась в покое, её никто не тронул.
Эй, как там тебя? Сиплый! Сюда подошёл. Лёша оторвался со шваброй от пола, который старательно мыл, но время и камбуз сделали из этого пола закалённые жиром доски, невосприимчивые уже ни к чему. Поэтому елозить тряпкой можно было для создания видимости. Ты что-то медленно. А ну-ка давай потренируемся, на исходную. Лёша развернулся со шваброй обратно. Бегом! Курсант Сиплый! Я! Не слышу! Курсант Сиплый! Я!!! Не слышу!!! Курсант Сиплый!!! ЙАААААААААААААААААААААА!!! Так-то! Ко мне! Есть!!! Товарищ старшина 1 статьи, курсант Золотарёв по вашему приказанию прибыл! Кто такой Золотарёв? Я вижу перед собой курсанта Сиплого. Ты что, вздумал мне врать! Душу к осмотру! От неё уже ничего не осталось. Совсем как матери, ответил Лёша куда-то кому-то вовнутрь. Всё это временно. Все они временны. Пусть смотрят в душу. Пусть выколачивают душу. Пусть подрывают по ночам. Лишь бы уже закончился этот первый курс. Душа уже бронированная, ничего не чувствует. От удара Лёша упал на пол. Рукам было противно от зажиревшего дерева. Подъём, курсант Сиплый! Что это тебя ноги не держат? Молчать или радостно отвечать – вот два единственно верных варианта. Лёша молчал. Душа ударов уже не чувствовала. Пропиталась безразличием, как этот заскорузлый пол жиром. Для тебя есть боевая задача, курсант! Берёшь деньги и отправляешься через помьё к хачам. Этими непритязательными словами назывался неофициальный путь через помойку в город к ларьку, который процветал на продажах низкосортного алкоголя курсантам военно-морского училища. Покупаешь там десять бичей, пачку сосисок гриль, батон, майонез, две бутылки виндня. У Лёши, который за сегодня был сыт только бигусом, засосало под ложечкой. Ты ещё здесь? Лёша побежал на выход. Там его встретило чёрное Питерское небо, неожиданно чистое и сверкающее блёстками звёзд. Территория училища была почти так же темна, как небо. Вместо звёзд горели окна казармы. Душа дрогнула. Почему через всё это нужно проходить? Для чего? Что это даст офицеру или взрослому человеку? Закалку? Лучше днями напролёт стоять под ледяным душем, чем вот так. Потому что это закалка. Лёша остановился и просто лёг на землю. Не хочу никуда идти. Опять получилось куда-то внутрь. Бесконечные строевые занятия закаляют, формируют стальную выправку. Занятия по специальности закаляют, формирую обширную базу знаний. Наряды закаляют, позволяют увидеть и прочувствовать всю военную службу с самых азов. Но как может закалить поход в магазин для старшего курса?
Лёша никогда не был стукачом. Что бы ни происходило, он никому не рассказывал об этом, даже если о случившемся уже знали. Лёша, нечего жаловаться, сам виноват. Слова матери из детства сформировали привычку. И он никогда не жаловался и не доносил. Весь первый курс был затянут крепко ремнём с начищенной до состояния зеркала бляхой. Я в них должен видеть своё отражение! Голос старшины роты гулял эхом внутри головы. Гюйс отглажен с тремя стрелками. Вас отделяет один шаг, курсантишки, от увольнения! И этот шаг – ответ на следующий вопрос. Почему на гюйсе именно три белые полосы? Лёша первые полгода ни разу не побывал в увольнении. Либо стоял в наряде, либо не был готов к увольнению. Все эти полгода он не разговаривал с родителями. С того самого момента, как всех их привели к присяги и привезли из летнего лагеря в военное училище. Он последний раз звонил перед присягой. Я не хочу поступать в военное училище, вся эта военная жизнь не для меня. Что значит ты не хочешь поступать? Кто тебя спрашивает о том, что ты хочешь? Ты уже сдал все экзамены и поступил. Так что будь добр, иди и учись. Но я не хочу! Через не хочу! Ты пойдёшь в военное училище, отучишься в нём, пойдёшь служить на флот! И все эти непонятные инсинуации пройдут! Мобильный телефон замолчал. Лёша замолчал. Я, Золотарёв Алексей Александрович, торжественно присягаю на верность своему Отечеству — Российской Федерации. Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество. После присяги всё только начиналось.
Первые полгода Лёша терпел все тяготы и лишения первого курса. Он стоически переносил все неуставные взаимоотношения, никуда не докладывая и не возмущаясь. Тот поход в магазин был единственным походом не по доброй воле за всё время учёбы. Ещё он как-то прибирался в каюте у пятого курса, за что получил гюйс с белой изнанкой и банку варенья. Поэтому этот случай не считался неуставным. Первые полгода Лёша закалялся против воли с помощью ударов в грудь в поисках души, которую нужно осмотреть. Он сгибался от сбитого вдоха, пытался вдохнуть, думая о том, что никогда не станет таким. И не стал. Первые полгода Лёша не разговаривал с родителями, а они не разговаривали с ним. Мобильный телефон молчал. Режим тишины соблюдался пока телефон не украли. Но даже кража не заставила Лёшу идти куда-то и жаловаться. Он просто написал сообщение родителям. Мам, привет! У меня украли телефон. Пришла посылка, в которой лежал старый и неубиваемый Нокиа 3310. Наступила оттепель в отношениях. Как у тебя дела? Нормально. Ответы на вопросы матери были простыми и без подробностей. А зачем ей знать? Она всё равно скажет, что не надо жаловаться, что вот она, настоящая служба. Поэтому и терпел все тяготы и лишения. Потом этот старый телефон Лёша обменял на еду всё в том же знаменитом и процветающем ларьке рядом с неофициальным выходом из училища. Пришлось снова написать родителям о краже. Кому мог понадобиться такой старый телефон, Лёш? В голосе отчётливо было слышно раздражение. Мам, это же училище, такие беспорядки бывают. Он даже получил тогда какое-то удовлетворение. В первой половине года он получил письмо от деда с наставлениями на трёх листах от лица старшего лейтенанта в запасе. Это письмо было пропитано духом терпения всех тягот и лишений. Дед напирал на честь мундира, на престиж военной службы, на высокую цену долга перед Родиной. В то время, как их роту поднимали ночью и заставляли всей ротой принимать упор лёжа в тельняшках и чёрных трусах. Первые полгода Лёша терпел все тяготы и лишения первого курса самостоятельно.
Первый курс училища самый сложный. Лёша убедился в этом тоже самостоятельно. Оставшиеся четыре курса почти пролетели, оставив терпкое послевкусие. Лёша на втором курсе стал заместителем командира роты по воспитательной работе, а к пятому курсу у него была одна широкая лычка главного старшины на погонах. Ни на каком из курсов он не прибегал к физической силе по отношению к первому курсу. Потому что не забыл холод осенней земли под спиной. Как-то перед выпуском их командир роты был в подпитом состоянии, оставшись на ночь в наряде. Вот что ты за заместитель по воспитательной работе, а, Золотарёв? Ничего командиру не докладываешь, ни о каких событиях в роте не рассказываешь. Вот я тоже был заместителем командира роты и все нюансы докладывал. А ты молчишь. И Лёша молчал. Лёша знал практически обо всём в роте, его бы рассказов хватило на то, чтобы отчислить половину роты, а его сделать любимчиком начальства. Но он молчал. На третьем курсе он получил билеты в театр на четверых человек. Только никто из них не пошёл ни в какой театр, переоделись в гражданку и рассыпались каждый по своим делам по Питеру, договорились встретиться в 22 часа возле училища. Встретились. В училище заходили разными дорогами. Лёша вернулся один и никак не мог дождаться, когда ещё три человека поднимутся в расположение роты на четвёртом этаже. Было тревожно. Лёша смотрел на плац, покрытый тенью, одинокий прожектор, который светил от рубки дежурного по училищу, выдирая из этой тени лишь небольшую часть плаца, молчащий КПП и не раскрывающий своих дверей. Училище спало. Куда же подевались его театралы? Они не должны были с таким большим временным лагом возвращаться. Через полчаса они добрались до расположения роты. У одного был лёгкий синяк под глазом, второй припадал на левую ногу, потому что правую поранили ножом, а у третьего лицо было сплошным месивом. Они вышли из подъезда, двое их было, чёрные, сразу начали цепляться, типа, эй, курсантики, что тут шаритесь, а ну сюда идите, и с ходу влепили Шаху, он упал и больше не вставал, я полез сразу на них, так один нож достал и ткнул в ногу мне, Макара они вдвоём повалили, я решил добежать до вахты и позвать на помощь, но никто не вышел, вернулся, а Макар даже подняться не может, Шах пытался его поднять, а твари эти свалили, но ладно хоть живы, порез заживёт, только у Макара полная жесть. Лёша слушал его и думал, что делать. Заместитель начальника факультета по воспитательной работе с него три шкуры снимет за такой поход в театр. Правду рассказывать однозначно смысла нет, потому что никакое уголовное дело в училище не нужно. На следующий день они сидели вдвоём с Макаром в ленкомнате и дожидались капитана 2 ранга Назарова, которому Лёша вынужден был доложить о телесных повреждениях в роте. Рассказывайте, что случилось? Назаров сурово смотрел из-под своих кустистых бровей в основном на Лёшу. Упал я неудачно на трапе. Макар еле передвигал опухшими губами. Упал значит. Пауза между фразами звенела как-то зловеще. Упал. Назаров как-то странно посмотрел на Лёшу. Значит, Макаров вместе с Золотарёвым пишут объяснительные, в которых излагают подробности падения. Раз просто упал, тогда не на чем заострять внимание, но из расположения роты лишний раз лучше не выходить. Назаров ушёл. Макаров написал объяснительную и просидел в роте две недели. Лёша написал объяснительную и продолжил учиться. Он никогда и никого не подставлял, и не сдавал. За все пять курсов было много всего. И самоволки, и аресты с наркотиками, и ножевые ранения, и разгневанные родители каких-то девушек. Не военное училище, а сплошной спектакль. Но ведь культурная столица!
Ни одно из этих происшествий не отражалось на Лёше. Кроме одного. После него его сняли с должности, оставив свободным старшиной, которым он был весь пятый курс, хотя мог на погонах носить и широкий вертикальный галун главного корабельного старшины. Тот день поломал много чего. И много чьи жизни. Их рота заступала в караул по училищу, выдали автоматы, как всегда, караул с оружием ждал развод в расположении роты. Был конец четвёртого курса. Что произошло между двумя друзьями, да ещё из одного города, так никто и не узнал. Знали только они. До ночи шли разбирательства под руководством начальника училища, кучи его замов, начальника факультета и его замов, военная прокуратура, следователи, от такого количества офицерских звёзд на погонах стало слишком светло, практически невыносимо. Допрашивали всех. Лёшу изматывали допросами вдвойне, потому что заместитель командира роты по воспитательной работе. Как вы такое допустили, товарищ главный старшина? Внутри Лёша был растерян, внешне только сжал губы, не пропуская много слов, и сузил глаза от напряжения. Это был кошмарный день с кошмарной ночью и кошмарными последующими днями расследования происшествия. Как он мог такое допустить? Да он даже не мог такого предположить! Он не мог предположить, что два друга могут как-то причинить друг другу вред. Он не мог предположить, что стандартное заступление в караул может обернуться чем-то подобным. Он не мог предположить, что фотография на память с автоматами в руках может иметь какие-то последствия. Все так делали. Всегда так было. Он не мог предположить, что по какой-то странной, абсолютно нелепой, не похожей на случайность, но случайности, один автомат выстрелит. Он не мог предположить последствия этого выстрела в роте. А последствием стало попадание пули в голову курсанта, который должен был заступать в караул. Пуля в голову попала из автомата его друга. Разве такое он мог предположить? Никак нет, товарищ капитан 2 ранга. Никак нет, товарищ капитан. Никак нет, товарищ контр-адмирал. Лёша перед всеми должен был держать ответ. Расследование перешло в суд. Один друг был мёртв, другой друг обвинялся в убийстве. Они были родом из одного города, их родители познакомились на суде. Отец погибшего был действующим офицером. И он не стал добиваться справедливости в суде. Тот, из чьего автомата пуля попала в голову, получил три года условно и был отчислен из военного училища. Тот, в чью голову попала пуля из автомата друга, был похоронен в родном городе. Лёша всего лишь лишился должности и доучился в военном училище до конца. Так что военное училище – та ещё драматургия.
Первый курс училища самый сложный. А дальше начинается взрослая жизнь. Лёша не хотел ни взрослой жизни, ни тем более взрослой жизни в офицерских погонах. Как он может быть офицером? Этот вопрос донимал его все пять лет училища. Этот вопрос дёргал его за руку и заставлял оборачиваться туда, где осталась в Мурманской области гражданская жизнь, где он так и не поступил в Мурманский филиал Санкт-Петербургского института водных коммуникаций. Он просто сбежал от родителей в другой город. Бежал, бежал, и сбежал. Ты же этого хотел, Лёш? Нет. Хотелось остаться там, где есть друзья и нет военного училища. И как после такого можно стать офицером? Смешно же. Лёша до самого выпуска не верил в то, что будет носить офицерские погоны. Потом Лёша не верил в то, что пойдёт служить по распределению на подводный флот. Он как будто смотрел на себя со стороны. Как будто смотрел документальный фильм про чью-то жизнь. Чью-то, но не свою. Потом он стремительно карабкался по карьерным трапам. Докарабкался до командира подводной лодки. Как такое могло произойти? Потому что он не переставал бежать.         
За окном автомобиля снег от мороза искрился, был похож на рассыпанное мелкое стекло. Машину залило жёлтым светом. Лёша сидел на заднем сиденье и чувствовал лёгкое головокружение. Резкое воспоминание так вскружило? Я живу чужую жизнь. Мысль кольнула защемлённым нервом. Лёша замер. Автомобиль тронулся по застывшим зимним улицам Мурманска. Что было бы, если бы его не отправили в военное училище? Если бы родители не надсаживали свою несгибаемую волю? Он бы закончил гражданский институт, стал бы инженером, дорос бы до какого-нибудь руководителя. Но это всё фантазии. Реальность давит погонами капитана 1 ранга в должности командира подводной лодки, которого постоянно ждёт дома семья, которую он так редко видит. Настолько редко, что даже не понимает, почему Надя, его дочь, пусть и не родная, но дочь, решила сбежать из дома и выключила свой телефон. Сорок восьмой, сорок девятый, пятидесятый пятьдесят первый пятьде второ пятьд тре пять четв пять пят пят шест. Або. На этих слогах скидывал. Набирал и снова скидывал. Чьи это слова про чужую жизнь? Чьи!? Отставить! Выйти из строя на два шага! Все эти воспоминания про училище похожи на порез бумагой. Крови нет, но жутко неприятно. Больно и неприятно от осознания того, что дочь сбежала. Зачем она так? Можно же было просто поговорить. Потому что до причин Лёша в жизни не сможет догадаться.
Пятьдесят седьмой раз был долгим, почти до дна голосового ящика. Он просто молчал. Просто думал, что Надя со дна этого ящика что-то ответит. Как будто она просто там спряталась. Но ящик был пустым. Если бы он не поступил в военное училище, то какова вероятность того, что Надя бы не убежала? Он все вечера был бы дома, за одним столом они бы ужинали, рассказывая друг другу про прошедший день. И не было бы никаких побегов. Надя всегда была бы жизнерадостной и звонко смеялась за столом. А так – она только кидала редкие фразы, будто кость надоевшей собаке. Кому нужен такой отец, которого нет дома? Который сбегает на свою службу, прикрываясь военной формой, пропадая на дни, недели, месяцы. Который хранит в своей каюте семейные фотографии, но не для того, чтобы вспоминать, а для того, чтобы не забыть. Отставить хандру! Лёша влепил себе мысленную пощёчину. Он достаточно легко приводил себя в чувство, если вдруг случались моменты уныния. А такие моменты случались, потому что даже командир атомного подводного крейсера стратегического назначения всего лишь человек.
Пятьдесят восьмой раз, пятьдесят девятый раз и шестидесятый раз были методичными, полными уверенности и решимости. Он её найдёт. И не точка, а восклицательный знак! Николаич, будем через минут пятнадцать. Принято. Саныч, скинь мне её номер телефона, пробьём последнее местоположение. Скину. Отбой. На связи. Прошелестело сообщение с номером телефона, который захватила неизвестная женщина-робот. Они смогут найти её местоположение? Сердце забилось быстрее. Технологии не стоят на месте. Лёша вспомнил, какой ему подарили первый мобильный телефон. Он учился в одиннадцатом классе, была зима, его день рождения был в двух неделях за спиной. И на этот самый день рождения ему вручили мобильный телефон. Собственный мобильный телефон! Это был Сименс А35 с маленьким зелёным экраном и без полифонии. Этот телефон не совсем удобно было убирать в карман. Спустя две недели после своего дня рождения он стоял со своей одноклассницей Варей Овсиенко в подъезде, пил пиво и разговаривал. Лёш, ты понимаешь, я не могу встречаться с Димой, он же шут со славой по всей школе? Речь шла об их однокласснике Диме Шмырёве. А со мной стала бы встречаться? Лёша чаще задавал вопросы где-то внутри, боясь их произнести вслух. Почему он боялся? Да потому что когда он задавал какие-то вопросы, чаще всего он задавал их матери, то получал в ответ смех. Вот и Варе он никаких вопросов вслух не задавал, хотя она ему нравилась. Хотя нравилась она многим, а встречалась с парнем, который школу закончил два года назад. Несправедливо. Ну хоть пиво с ним пьёт в подъезде. Утешительный приз. Разве я могу с ним встречаться? Понимаю. Вот и всё, что он смог из себя выдавить, как из закончившегося тюбика зубной пасты. И запил это понимание мутной «Сибирской короной». О, Варька! Откуда-то с верхних этажей материализовались друзья её парня. Пошлите с нами, у Рыжего днюха сегодня! Лёша пошёл вместе со всеми. За столом в незнакомой квартире малознакомые и совсем незнакомые люди накладывали им на тарелки и наливали что-то красное в рюмки. В висках отчаянно ускорялся пульс, картинка окружающего мира стремительно мутнела, почти до состояния «Сибирской короны», мобильный телефон, который неудобно лежал в кармане куртки, одиноко пиликал в повешенной на крючке куртке, часы показывали 20:17, Лёша должен был быть дома уже как 17 минут. Только в 20:20 он заметил время, паника разогнала бег пульса ещё сильнее, нефильтрованная картинка окружающего мира не хотела фильтроваться. Мне пора. Лёша виновато оставил за спиной весь стол с Варей и её знакомыми, вывалился в подъезд, на ходу надевая куртку, слыша противное пиликанье телефона, который надрывался из-за того, что его оставили в одиночестве. Я уже бегу. Давай. Ответил и тут же сбросил. Водка или что-то подобное, но красного цвета, из него не хотела уходить на морозе. Лёша попробовал глубоко вдыхать и выдыхать. Может, от этого выйдет алкоголь? Он подпрыгивал, вдыхал и выдыхал так, что был похож столбом пара на паровоз, куртку не застёгивал, выгоняя тепло из тела, рассчитывая, что алкоголь тоже выйдет. Ещё он боялся, что телефон снова запиликает. Поэтому Лёша отправился домой. Да будь, что будет. Зашёл в квартиру, родители не встречали его в коридоре, быстро скинул с себя куртку, сразу двинул в комнату. Тишина. Шагов в сторону комнаты слышно не было. Только работал телевизор во второй комнате. В одиннадцатом классе было проще учиться, чем в девятом, контроля было поменьше, но он всё равно был. Например, Лёше запретили заниматься на гитаре в начале одиннадцатого класса. Готовиться к экзаменам надо, а не брынькать! Лаконичное объяснение поставило точку в его занятиях с репетитором. А жаль, играть получалось, было интересно. Он даже с собой носил гитару в школу, играя на переменах Цоевские перемены. И даже играл в школьной группе, которую собрали из одного класса – он, Ваня Михайлов и Дима Шмырёв. Они вообще активно участвовали в творческой жизни школы. Это родителям тоже не нравилось. Что ты всё время в этой школе отираешься? Чем вы там таким с обеда до вечера занимаетесь? Лёша прибегал домой на обед, после чего убегал обратно в школу, репетировать, к чему-то готовить, или просто провести время вместе со всеми в каморке актового зала. Всё лучше, чем сидеть дома. А с друзьями однозначно лучше. Он бежал из дома. Только теперь не в подвалы и не подворотни, а в школу. Но родители не могли запретить ему ходить в школу так, как запретили играть на гитаре. Так же они запретили ему учиться на фортепиано. Всё, походил два года и хватит, всё равно пианино не сможем купить. Хотя преподаватель в доме детского творчества его нахваливал за способность читать с листа. Наверное, родители уже тогда знали, что отдадут Лёшу в военное училище, а военным ни к чему играть на пианинах и гитарах. Алкоголь из него нисколько не вышел. Зато вышел отец из родительской комнаты, зашёл к нему и сел рядом на кушетке. Лёша почувствовал, как уши стали багряными, как их разрывал изнутри пульс, как вспотели руки, как остро ощущалась близость наказания. Иди доделывай свои дела. Можешь ещё час погулять. Часы показывали 20:34. Отец встал с кушетки и ушёл обратно в комнату. Мать так и не появилась. Лёша был в шоке. Его не наказали? На него не орали? Его не унижали странными вопросами? Это вообще его отец с ним разговаривал? Мать знает, что он его отпустил? Она вообще дома? Да без разницы. Лёша надел на себя так же быстро куртку и выскочил в подъезд. На улице достал мобильный телефон, который весь этот вечер в основном неудобно лежал в кармане. Варь, а ты где? Слушай, а мы разошлись, я к Андрею уехала. А, понял. Ну ладно, пока. Давай, до завтра. Мороз почувствовался злее. Лёша решил просто пройтись немного по улице, чтобы вот так сразу домой не возвращаться. Мобильный телефон он снова запихнул в карман куртки, где телефону было неудобно лежать.
Сейчас в его руке лежал плоский, компактный мобильный телефон без кнопок и с экраном во весь корпус. Полифония давно вымерла, уступив место рингтонам из любимых песен. Ну или на худой конец каким-то стандартным мелодиям от производителя телефона. И всего лишь по номеру телефона можно обнаружить последнее местоположение. Дочка (60). Замызгал пальцем контакт. И всё без толку. А новые технологии могут рассказать, где она. Лёша и телефоном-то пользовался редко. Внутри прочного корпуса нет никакой связи, поэтому телефон он убирал в сейф. Да и нельзя на службе телефон иметь. Он даже не смог компенсировать своё реальное отсутствие хотя бы присутствием цифровым, в виде сообщений. Везде режим тишины. Наша служба и опасна, и трудна. Для кого? Для семьи она опасна и трудна. Лёша мало видел своего отца. Он либо давал карманные деньги, либо давал ремня, третьего состояния не подразумевалось. А деньги он давал редко. Возвращение его домой всегда было событием. Но чаще событием безрадостным. Я всё про вас отцу расскажу! Самая частая угроза матери во время его отсутствия. Может быть, он тоже сбегал из дома на службу? А когда возвращался, то ему напоминали о его отцовских обязанностях. Тогда он снимал шинель, потом снимал ремень, потом кто-то из них с братом снимал штаны. Кроме наказания ремнём был ещё один способ – горох в эмалированном тазике. После получаса на коленях в этом тазу самостоятельно встать не получалось, мать или отец старательно поддерживали. Вот так, урок понятен? Да, мам. Спустя десятилетия, на кухне в Пензе, в стенах квартиры, которая не видела эмалированных тазов, ремней и спущенных штанов, мать говорила, что они воспитывали так, как могли, потому что их никто не учил воспитывать детей. Потому что отец был часто на службе. Потому что мать весь день была в больнице. Потому что времени не было. Лёша помнил только несколько дней в детстве, когда настроение у матери было хорошее, отец же был скорее тенью матери, никогда не выдавался вперёд. Разве что тогда с запиской на зеркале. Лёша теперь тоже военный, тоже мало присутствует дома. Он тоже тень Иры? Он тоже не заметен и не выдаётся вперёд? Он никак не мог посмотреть на себя глазами Нади, но чувствовал, что его бы такой взгляд расстроил. Всё началось с побега из дома, теперь он остановиться не может. Инерция сквозь десятилетия сохранилась.
Кто тогда были для него родители? Надзиратели. Делать нельзя было ничего. Лёша, не прыгай! Лёша, не балуйся! Лёша, гулять только во дворе! Что ты там делал в кустах? Кто тебе разрешил общаться с Ваней? Лёша, спать иди! Лёша, вставай! Ты как свинья, грязь везде найдёшь! Иди нормально! Руки из карманов вытащи, а то упадёшь и нос себе расшибёшь! Шапку нормально надень, что она у тебя набекрень! Чучело ты! Почему ты опоздал? Завтра гулять не идёшь! Уроки иди делай! Иди делай ещё! Садись и читай книгу! Кто из вас сегодня дежурный? Иди посуду мой! Почему вещи разбросаны? Ну-ка порядок наведи! И каждая фраза заколачивалась восклицательным знаком! Чтобы! Лучше! Было! Понятно!!! Понятно? В ответ он всегда молчал. Потому что его ответы всегда высмеивались. Что ты там сказал? Ничего. Вот и молчи! Что ты там промямлил? Прятался в самого себя. Потому что самый верный способ пережидать бури. Во дворе, просто на улице, было несравненно лучше, там была свобода. Цепкие лапы из восклицательных знаков во дворе не дотягивались до Лёши. Только если домой нужно было. Лёша, домой. Но свободный воздух подхватывал и уносил прочь восклицательный знак. Поэтому он не доставал до него. Только в десятом и одиннадцатом классе хватка немного ослабла. В военном училище хватка ослабла ещё сильнее. По телефону тяжело было бить восклицательными знаками по голове. А после училища наступила окончательная свобода от восклицательных знаков. Лёша сбежал окончательно. Никто его не искал и не возвращал домой. Хотя бывали моменты, которыми он хотел поделиться с матерью. Это желание было каким-то неконтролируемым, неподотчётным, возникавшим из ниоткуда. Например, рождением дочери. Например, разводом с первой женой. Например, получением первой большой звезды капитана 3 ранга. Но потом все разговоры оставались сухими и односложными. Как у вас дела? Нормально. Вечно из тебя клещами надо всё вытаскивать. И смешок. А в детстве было бы иначе. Вечно из тебя клещами надо вытаскивать! Что ты молчишь? Отвечай давай! И подзатыльник. Зачем нужны все эти воспоминания? А кто он для Нади? Надзиратель? Тень её матери? Несостоявшийся отец? Призрачный тиран? Отсутствующий элемент? Пустое место? Неудобный мужичонка? Отец выходного дня? Тот, кто тоже живёт в квартире? Лёша не знал. Ему казалось, что он принимает участие в жизни второй дочери. Тогда почему она сбежала? Может, из-за Иры? Может, Ира что-то не то сказала? Что она могла не того сказать? Лёша почти задал этот вопрос сообщением. А ты ей что-то г. И судорожно стёр. Какой-то бред. Они не были надзирателями для Нади. Он точно не был. Ира тем более. Даже никакие вопросы задавать не нужно.
Фонари отчаянно старались разогнать полярную ночь вокруг себя, вокруг города. С этим они успешно справлялись. Полярная ночь просто нависала над городом и ютилась осколками в углах зданий. И людей они тоже разогнали? На улицах было так мало прохожих. На часах было не так много времени. 22:17. Был (-а) в 16:43. Некоторые цифры не менялись. Во многих квартирах горел свет и мелькали люди. Каждый в своём доме, своей семье, со своим уютом. Но где-то и скандалят, ссорятся, орут. Где-то просто тепло, уютно. Где-то ждут. Лёша едет с совещания в штабе флота, на котором просидел до 9 вечера. Это не самое позднее время. Только он опоздал. Дочь сбежала и пропала. И никто из этих людей в тёплых окнах об этом не знает. И никто из этих людей на холодных улицах об этом не знает. Никого не волнует пропавшая семнадцатилетняя девушка, чья-то там дочь. И полярную ночь ничего не волнует. Полярная ночь сжимает весь Крайний север в своей хватке.
Хватка матери была не хуже хватки полярной ночи, такая же неумолимая, непреклонная, стальная. Лёша даже не помнил её улыбку в детстве. Да, во взрослой жизни он видел, как улыбается мать, но не в детстве. Или память стёрла все улыбки, или их на самом деле не было. Когда она звала Лёшу или брата, то это почти всегда не сулило ничего доброго. Для Лёши уж точно. В их североморской квартире был даже специальный угол для наказаний, в котором они с братом малоприметные дырки в обоях пальцами проковыряли во время многочасовых угловых паломничеств. За Лёшей в этих паломнических походах всегда присматривала дверь отцовской кладовки, в которой он хранил весь свой многочисленный инструмент. Все наказания тоже были инструментами, только они не хранились в кладовках. Самым безобидным инструментом был как раз угол, постоишь, да выйдешь, когда разрешат. Следующим по болезненности был эмалированный таз с насыпанным в него горохом. Этот инструмент редко применялся, неизвестно почему. Далее шёл ремень, от которого редко оставались синяки, разве что еле видные. За ремнём шла багажная резинка, которая свистела и оставляла иссиня-чёрные полосы через всю пятую точку. Но самым грозным инструментом были голоса родителей, особенно голос матери, наполненный такой тяжестью, которую Лёша едва ли мог вынести. А её смех хлестал сильнее чёрной багажной резинки, оставляя следы неполноценности на душе. Ведь смеялась она в те редкие моменты, когда Лёша наивно чем-то делился. Лёша, что ты за глупости рассказываешь! Удар. Лёша, не смеши меня! Удар. Лёша, что ты за ерунду придумываешь! Удар. Может быть, именно поэтому Лёша так редко звонит матери. У него не возникает какого-то желания рассказать про свою жизнь, потому что страх услышать смех всё перевешивает. Лёша, не смеши меня, кем ты служишь? Командиром атомной подводной лодки? Какой ещё капитан 1 ранга? Эхо смеха смеха эхо эхо эхо эхо эхо ха ха ха хи хи хо хо. Он даже сам не мог с уверенностью сказать, что именно знают о нём родители. Вероятнее всего, какую-то прошлую и устаревшую информацию. Хватка матери в детстве выдавила Лёшу из их семьи, словно виноградину из кожуры.
В прошлом году он летал на юбилей Дениса, которому исполнилось 35 лет. Неожиданно его брат позвал на свой юбилей в Питер. Обстоятельства расступились и позволили Лёше взять билеты на самолёт из Мурманска в Санкт-Петербург, и улететь туда вместе с Ирой на целых три дня. Это был их подходящий к концу отпуск. До этого юбилея они с Денисом не виделись больше пяти лет, только созванивались пару раз в год на дни рождения, поздравляя сквозь трескучий звук динамиков друг друга. Желаю тебе здоровья, счастья, успехов. Как вообще дела? Ну отлично, у меня тоже нормально. Вот и весь непродолжительный шаблон звонка, который очищал совесть на год вперёд. Братской любви между ними не сложилось.
В детстве они достаточно много времени проводили вместе, гуляя и играя во дворе, а у бабушки летом всегда были в одной компании. Именно в том детстве, именно у той бабушки, Лёша с Денисом как-то гуляли возле дома, играли в футбол, а потом играли в догонялки с друзьями по двору. И Денис врезался в какой-то стальной прут, который торчал из земли. Шорты окрасились спереди кровью, прут воткнулся куда-то между ног. Лёшу накрыла волна ужаса. Что скажут родители? Он взял Дениса под руку и потащил скорее домой. Родители ещё не уехали обратно на севере, так же жили в квартире у бабушки. Что с ним случилось? В коридор выбежали все. Он бежал и наткнулся на какую-то металлическую палку. Это всё ты виноват со своими играми. Родители с бабушкой затащили Дениса в ванную и чем-то гремели, периодически хлопая дверями. Лёша остался в одиночестве. Это всё ты виноват. В голове звучали эхом слова. Виноват виноват виноват виноват. Но он же не толкал Дениса на эту палку, почему он виноват? Ужас перемешивался с несправедливостью. Ведь Денис сам нечаянно на неё наткнулся. Это ты всё виноват. Потому что не уследил, а ты старший брат. Брат брат брат брат брат. Раскатистым громом внутри головы. Брат брат брат брат брат брат брат. На лицах родителей отчётливо выделялась злость. Как тебе что-то можно доверять? Даже за братом не уследил! Слова летели в самую душу, оставляли чернеющие следы от своих хлёстких ударов. Даже бабушка молчала, хотя она никогда не ругала так, как родители. Денис потом ходил с перевязанной ногой и улыбался. Лёше никто не перевязал грудь, внутри которой саднило от всех тех слов родителей. Это ты виноват старший брат.
Через несколько дней Лёша был снова виноват. Денис подошёл к нему вечером. Смотри, я нашёл в подъезде 500 рублей! Это была нереальная сумма. Они долго придумывали на что же её потратить. Давай купим ту маску из фильма? Какую? Ну такую белую с капюшоном, чёрными глазами и большим ртом. Давай ещё купим книги. Давай! На оставшиеся деньги они напокупали каких-то сладостей и лимонадов в магазине, которые разделили с друзьями во дворе. А на следующий день оказалось, что у родителей пропали 500 рублей из шкафа. Сначала они долго о чём-то разговаривали с Денисом, Лёша сидел в коридоре и видел только их лица. Странно, но на них не было злости. Они что-то долго и упорно ему объясняли. Потом позвали Лёшу. Почему ты не пришёл домой и не рассказал? Но он же сказал, что нашёл. Какая разница? Нужно прийти и рассказать родителям. Почему такие простые вещи нужно объяснять? И снова в груди саднило. И снова родители хлестали своими голосами. А на лицах была хоть не злость, но недовольство. Но почему я опять виноват? Лёша от обиды случайно выдавил из себя эти слова. А ты не понимаешь? И снова этот смех. Потому что ты старший брат, на тебе ответственность за младшего. Книги с маской родители разрешили им оставить. Хотя Лёша был уверен, что отберут.
С отцом было гораздо проще, он просто порол. Они были дома втроём, в североморской квартире. Идите мойте руки и садитесь есть. Мать была на работе, у него был выходной. Денис руки мыл первым. Смотри, я сейчас тоже побреюсь. На раковине лежал станок отца. Такой старый, в который нужно было вставлять обычные лезвия с нечёткой надписью «НЕВА». Денис стоял с этой бритвой и кривлялся перед зеркалом. Смотри, какой я взрослый! Бритвой он задел губу, и этого было достаточно, чтобы из неё хлынула кровь. Денис начал плакать. Тихо-тихо! Лёша стал его успокаивать, смывая кровь с лица. Вода в раковине была похожа на марганцовку, которую мать давала ему пить при отравлениях. Но кровь не останавливалась, Денис тоже не останавливался, отец в конце концов услышал. Чем вы тут занимаетесь? Он так ударил Лёше по затылку, что Лёша увидел перед глазами бегущие в разные стороны звёздочки. А ну марш отсюда! Крик выгнал Лёшу в комнату. Он снова был виноват. Отец что-то делал с Денисом в ванной, но было непонятно, что именно. Денис перестал плакать. Вода перестала литься. Почему ты не смотришь за братом? Отец стоял на пороге комнаты, за ним стоял молчащий и зарёванный Денис. Я не слышу ответ! Почему ты не смотришь за братом? Я не подумал. Ты никогда не думаешь! Пора бы этим заняться! А теперь идите обедать. Старший брат был снова виноват. Но в чём?
Таких историй в архиве памяти хранилось достаточное количество, чтобы никакой братской любви между ними не было. Лёша уехал в военное училище и с тех пор пути их шли в разных направлениях. Сошлись вот на юбилее в 35 лет. Денис снял дом с баней за городом, куда пригласил мать с Мариной, родителей своей девушки Юли, с которой он был вместе уже восьмой год, своих друзей, и Лёшу с Ирой. Денис уже десятый год жил в Питере. Лёша не понимал до конца, чем же именно занимается младший брат. Отчасти потому, что они так редко общались. Отчасти потому, что Денис так туманно рассказывал. Лёша точно знал только то, что с Юлей они познакомились на работе. Лёша впервые увидел эту Юлю, естественно, впервые увидел родителей Юли. Мать с Мариной он не видел несколько лет, Марине исполнилось недавно 23 года, но она всё так же жила с родителями, а мать всё так же везде ездила только с Мариной. Отец уже давным-давно не покидал пределы города Пензы. Но не было внутри ничего такого, отчего Лёша мог бы сказать, что соскучился по своей семье. 
На юбилее Дениса было много алкоголя. Лёша натапливал баню и мало пил. Но вокруг него градус опьянения стремительно рвался вверх, быстрее, чем температура в бане. А Лёша у нас командир подводной лодки! И Лёша под звон бокалов и в сопровождении удивлённых взглядов уходил топить баню. Пойду ещё дров подкину. Он бросал эту фразу, чтобы откупиться от вопросов, на которые не хотел давать ответы. С каждым выпитым бокалом или рюмкой, разговоры за столом размешивались матом из ртов Дениса и Марины. Лёша в эти моменты чувствовал лёгкое движение кожи на голове, которое в детстве было волной ужаса. И наблюдал за матерью. На её лице ничего не менялось, она просто смотрела на всех с лёгкой улыбкой. У меня дети – матершинники. И смех. Но совсем не тот из детства, а какой-то добрый. И больше ничего. Лёша себе не представлял, что даже в те свои 38 лет на юбилее он может произнести хотя бы одно матерное слово. Хотя он уже долгие годы был в военной системе, где мат был привычным способом изложения мыслей. Мать ослабила хватку или совсем перестала сжимать. Марина открыто курила при матери и щедро материлась. Денис откровенно напивался и не менее щедро матерился. Лёша топил баню и пытался топить воспоминания. Ему казалось, что должна наступить точка кипения, в которой мать встанет и привычным стальным голосом закончит этот балаган. А ну-ка всё! Разошлись! Но никакой точки кипения не наступало, наступало только исступлённое опьянение от юбилея в 35 лет. Лёша отчётливо чувствовал себя чужим, как будто он был абсолютно трезвым в компании изрядно выпивших. Только он тоже был выпившим. Какой-то испанский стыд, не менее. И безмерное удивление от того факта, что он видел свою семью, как совсем незнакомых ему людей. Где его суровая мать? Где тихая и незаметная младшая сестра? Где отец с ремнём? Где брат, который стоял, потупив взгляд? Воспоминания были почему-то реальнее. Реальность была похожа на рассказ о незнакомых людях.
Надя ведь даже не знакома со всей его семьёй, только с Лёшиной матерью. Мать видела Надю всего пару раз, когда они приезжали к ним ненадолго. Надю не оставляли на лето у бабушки. У Нади не было друзей во дворе чужого города. А родного? Лёша попытался вспомнить её друзей или хотя бы подруг. Но настойчиво Надя перед глазами была одна в своей комнате, погружённая чаще всего в телефон. Ведь такого не может быть, что у неё нет друзей? У тебя есть номер кого-то из её друзей. Лёша написал Ире, чтобы попытаться дотянуться до дочки через друзей. До дочки. Может, он и дочкой её не вправе называть? Дома его не бывает, друзей её он не знает. У неё есть парень? Ведь ей уже семнадцать лет, какая-то первая любовь точно должна быть. Погоны на плечах вдруг стали игрушечными, ничтожными, ничего не значащими. У меня когда-то были номера, но сейчас нет. А что? Да ничего. Они всего лишь не знают, где их дочь. Всего лишь не могут даже предположить, что с ней случилось. С шестьдесят первый по шестьдесят пятый раз Лёша даже не подносил телефон к уху, просто держал его на коленях, сбрасывал звонок, когда слышал бездушный незнакомо знакомый голос.
Что он за родитель такой? В окно машины заглядывал без любопытства Мурманск своими фонарями и улицами. Всего лишь очередной военный, возвращающийся поздно домой на служебной машине. Таких военных по всей стране достаточное количество. И почти такое же количество семей, которые ждут в одиночестве возвращения. Он помнил отца, почему-то все воспоминания зимние, когда отец приходил вечером домой, на кухне выдыхал пар ужин, за собой отец заносил мороз, на плечах приносил снег. Вешал тяжёлую чёрную шинель на вешалке в коридоре, улыбался из-под усов, устало снимал свою форму, заходил на кухню. Лёша с братом видели его в коридоре из комнаты и ждали, когда можно будет зайти в кухню, чтобы сесть и поужинать. Но чаще они ужинали без отца. Отец изредка появлялся, когда нужно было проверить уроки. Всё отцу расскажу, вы меня достали! И всегда появлялся после угроз матери. Материализовался после угроз матери.
Теперь отец где-то далеко в Пензе, лежит на диване перед телевизором, закидывая в топку жизни свои высушенные дни. Эти дни сгорали, не треща. Лёша с ним разговаривал несколько раз в году и только в поздравительном формате. Поздравляю, желаю, всего самого, навсегда! Лёша редко спрашивал о том, как у него дела. А что может поменяться у военного пенсионера, который не работает и проводит тёплое время на даче среди грядок и пожилых соседей? Лёша даже какое-то время злился на него за то, что он не пошёл работать. Всех денег не заработать. Была любимая фраза. В то время, как Марине не было и 14 лет. Мать закладывала и перезакладывала золото, чтобы оплатить долги младшего сына, чтобы купить что-то ко дню рождения дочери. Всех денег не заработать, с улыбкой отвечал отец, лёжа на диване, получая военную пенсию, прокуривая стены балкона. Мать стирала себя на бесконечных дежурствах в госпитале, принося домой урезанную зарплату, стараясь через бухгалтерию выбить потерявшиеся пару тысяч рублей. Всех денег не заработать, с улыбкой отвечал отец, отказываясь от денег за починку безнадёжной техники, которую ему приносили соседи с округи, как какому-то шаману или знахарю, потому что руки у него были практически золотыми, изрядно трясущимися в его годы, но золотыми. Мать после дежурства готовила на кухне еду для мужа и дочери, которые не могли без неё даже сходить в магазин и купить продукты. Мать вела списки, вела бюджеты, вела сквозь жизнь свою дочь и мужа, отпустив на волю сыновей. Всех денег не заработать, с улыбкой отвечал отец, когда Лёша у него как-то спросил, почему он после выхода на пенсию не нашёл работу. Ведь можно получать пенсию, которая больше была похожа на среднюю зарплату в Пензе, и получать какой-то довесок от работы, пусть даже каким-нибудь охранником. Я своё здоровье отдал Родине, откуда ж мне его взять на работу? И после этого не было никаких разговоров по этому поводу.
Он тоже станет таким? Никому не нужным, отработанным материалом, с парадной формой в шкафу, звоном медалей на День Военно-морского Флота, не звонящими и не интересующимися его жизнью детьми? Разве все эти лишения стоят того, чтобы остывшей гильзой валяться на пенсии? Лёша впервые подпустил эти неизвестные и сгорбленные мысли. Он же добился многого. И многое ещё было впереди. Он был почти самым молодым командиром атомной подводной лодки. Он быстро добрался до звёзд капитана 1 ранга. Было сложно, но он добрался. В начальстве врагов у него не было, поэтому штабы палки в колёса не ставили, моря и автономки на лето не рисовали. Медали гордо звякали при каждом шаге на парадной форме. Ядерный щит страны. Вот где был Лёша. На самом острие защиты. На самом сложном техническом сооружении в мире, сложнее ничего до сих пор не придумали. За долгие годы службы у него были товарищи по всей стране, почти по всем штабам и дивизиям. Он каждый день с утра до позднего вечера, а то и ночи решает поставленные и возникающие задачи. Любой сложности и с любым грифом секретности. От него каждый день ждут приказов и приказаний. От него ждут взятой ответственности. Лёша весь этот груз командира даже не считал неподъёмным или тяжёлым. Он с лёгкостью решал, приказывал, брал ответственность. Алексей Александрович, на вас ровняется вся дивизия! И не только дивизия, но и подводные силы! Не даром произносил эти слова командующий Подводными Силами. У Лёши в планах было уйти через несколько лет в стены кабинетов. За мохнатой звездой. Ира будет им гордиться. Ведь жена командира! А будет женой адмирала! Родители тоже будут гордиться. Если он об этом им расскажет. Однокурсники и одноклассники будут удивлены. Как этот дрыщ так вырос? Он не станет отработанным материалом. Эта история не про него.
Лёша всегда был бойцом. И всегда остаётся бойцом. Когда он ещё не пошёл в школу, он с родителями был в гостях у каких-то знакомых, которые так и остались в воспоминаниях, их он больше никогда не видел. С этими знакомыми под смех родители курили прямо на кухне. А почему вы тут курите? А ну брысь, иди в комнату, поиграй со Славой! Позади осталась кухня в тумане. Слава собирался на бокс. Хочешь пойти со мной? Не знаю. Лёше хотелось домой, не хотелось ни с кем играть, не хотелось нюхать этот горький дым в кухне, не хотелось идти на какой-то бокс. Мам, пусть Лёша со мной на бокс пойдёт! Точно, пусть сходит! Только там берут с семи лет, поэтому нужно будет сказать, что тебе семь. Лёш, ты понял? Слова из горького тумана звучали странно. Почему он не может сказать, что ему шесть? Ведь так же и есть на самом деле. Лёш, просто скажешь, что тебе семь, а не шесть, в этом нет ничего страшного. Страшным был сам бокс. Стены в раздевалке на этом боксе были зелёного цвета и такими высокими, что потолок сразу нельзя было увидеть. Лёша переоделся и вместе со всеми пошёл в зал. Посередине зала стояла высокая и большая квадратная штука с верёвками между столбов. Лёше раздевалка и зал казались не большими, а невероятно огромными. Это на этой штуке боксёры дерутся? Вставайте на одну линию. Тренер был тоже таким большим, что его головы Лёша не видел. Тебе сколько лет? Почему я должен сказать, что семь? А если тренер узнает правду? Он меня высмеет? Или накажет? Руки вспотели. Мне шесть. И что ты тут делаешь? Ещё слишком мал, иди обратно в раздевалку и домой. Туловище тренера без головы прошло дальше. Лёша вернулся в гости к знакомым родителей, у которых сына звали Слава и он был старше, поэтому занимался боксом. Ну что ты не сказал, что тебе семь? Так трудно было что ли? Слава вместе со своими родителями и прокуренной кухней остался в горьком тумане воспоминаний.
Лёша всегда был бойцом. Но крайне редко дрался. За школу и училище было всего пару драк, да и те только в школе. Первая драка была за то, что одноклассник вытряхнул ручки у него из пенала. После школы Лёша перебросил его через себя и уронил в куртке в какую-то ванну с водой, которая стояла на улице. Одноклассник мокрый ушёл домой. Лёша был счастлив от победы. Вторая драка закончилась менее удачно. Лёша учился в восьмом классе и дружил с одноклассником по имени Илья и ростом в полтора метра. Этот одноклассник как-то умудрился зацепиться словами с мальчишкой из параллельного класса коррекции. Того мальчишку знали все, и знали, что он дурачок, поэтому и учился в классе коррекции. У дурачка было имя, была фамилия, но в памяти они не сохранились. Дурачок забил стрелку. Так было модно называть вызов на бой. Лёша решил выручить своего одноклассника с ростом в полтора метра и сказал ему, что пойдёт за него на эту стрелку. Мероприятие получилось масштабным. В детском садике по соседству с их школой собралась вся параллель, пришёл даже скинхед с белыми шнурками на высоких ботинках, который пару лет, как закончил школу. Всего было человек пятьдесят. Они разбились на группы и громко разговаривали, смеялись, бросали в Лёшу взгляды и пальцы. Такого скопления людей он не ожидал увидеть. Давайте, деритесь уже! Скинхед хотел зрелища. И зрелище это было убогим. Дурачок начал забивать кулаками по голове Лёшу. Лёша закрывал свою голову, никак ему не отвечая. В висок! В висок! В висок! Взгляд у дурачка был каким-то страшным. Он повторял и повторял. В висок! В висок! Лупил со всей силы по голове. В конце концов надавал Лёше прямо по лицу, отчего Лёша упал, дурачок сел на него сверху и продолжал лупить в правую сторону. В висок! В висок! Его стащили и громко зааплодировали, и закричали. Лёша остался лежать на земле. В том же садике, где он скрывался в побеге. Он проиграл мальчишке из класса коррекции. Хуже ничего случиться не могло. Изнутри жгла обида и стыд. Снаружи правую часть лица жёг набухающий синяк. Лёша чувствовал, как бровь наползает сверху на глаз, старательно его закрывая. Давай, вставай. Оказывается, ушли не все. Ему помог встать Саша Ершов из параллельного класса, хотя Лёша с ним никогда не общался. Крутой фингал будет! Лёша пылал от стыда. Класс коррекции! Над ним же все смеются! Теперь смеяться будут над Лёшей. Ещё и с фингалом ходить. И Лёша решил не появляться в школе. С утра он уходил как будто в школу, ждал пока родители уйдут на работу, возвращался домой. Дома читал книжки и смотрел видик. Телефона дома всё равно не было, так что никто бы не смог дозвониться. С одноклассниками он мало общался, так что вряд ли кто-то захочет к нему прийти домой. Но домой пришла его классная. Лёша увидел её в глазок, слушая, как ускоряется в груди сердце. Дома он просидел почти две недели. Классная как-то смогла дотянуться до родителей. Через работу, наверное. Как всегда, получил сполна за самостоятельные каникулы. Но самым страшным было возвращение в школу. Там помнили и знали, что Лёшу побил умственно неполноценный из класса коррекции. И что он может сказать в своё оправдание. Он плохо спал накануне. Что с ним будет? Общаться с ним и так никто не общается. Будут смотреть всё время и улыбаться. Но Лёша совсем не ожидал того, что никто ничего не скажет и не вспомнит. А он сам не вспомнит сквозь годы ни фамилию, ни даже имя того, кто его побил при всех одноклассниках. 
Лёша всегда был бойцом. Именно поэтому он вернёт Надю. Пусть часы показывали уже 22:29, пусть время в мессенджере так и замерло. Он всё равно её найдёт. Он её не оставит. Мать рассказывала, как они однажды шли с маленьким Лёшей по улице. Было лето, жара, солнце радостно било по глазам. Лёша захотел на руки, потому что устал. Но у родителей не было в планах брать его на руки. И вот ты сел прямо на асфальт, начал истошно кричать и реветь, во всю свою маленькую глотку. Мы с отцом стоим на тебя смотрим, а ты орёшь, просто сидишь и орёшь, поэтому мы отвернулись и пошли за угол дома. Ты ещё какое-то время продолжать орать, но потом, когда заметил, что нас нет, что никто на тебя не смотрит, встал, вытер слёзы, вся истерика сразу прошла, и пошёл к нам туда, за угол дома. Мать улыбалась. Ты очень часто капризничал. В автобусе тоже как-то было, когда ехали на бабушкину дачу, в автобусе народу так, что стоя сложно пошевелиться, ты мне всё под руку говоришь: «Хочу к окну! Хочу к окну!», и опять ревёшь. Мать улыбалась. Через какое-то время перестал реветь, а весь автобус на тебя смотрел, как ты слёзы ронял от того, что к окну не посадили. Мать улыбалась. Лёша обязательно найдёт Надю. Он обязательно её вернёт. Он не будет ждать, когда она сама сделает это. Ведь она сбежала. Может, даже из-за него. Может, не сбежала. Может, что-то страшное случилось. Может, не случилось ничего. Но это всё не важно. Он должен её обязательно ввернуть.
С Ирой они встречались уже целый год. Конечно, сложно было назвать это именно так. Потому что обоим за тридцать. Потому что он пропадал на службе. Потому что виделись они несколько раз в месяц. Немногим чаще просто переписывались. Ей было тяжеловато, первый брак вышел огромным комом. Лёша всеми силами старался помочь. Она никогда ему не говорила, что ей тяжело, просто Лёша старался компенсировать своё почти ежедневное отсутствие. Первый раз Надю он увидел на площади, в день города. Подошёл к Ире в парадной форме, нервно придерживая кортик. Привет. Привет. Язык прилип. Это Надя. Привет, Надя. Здравствуйте. Она очень сильно стеснялась, держась за Иру обеими руками. После той встречи Лёша для себя решил, что даст им обеим всё, что только сможет. Он постарается быть отцом, а не отчимом. Постарается принимать в жизни столько участия, чтобы место второго родителя не было пустым.
Неужели не получилось? Неужели он где-то оступился? Он же старался. Служба эгоистична. Служба – жена. Семья на берегу – всего лишь любовница. Жена никуда не отпускает, постоянно что-то подозревая. Любовница хочет, чтобы он ушёл от жены и женился на ней. Он исполняет свой долг, но все мысли заняты другой. Несправедливо. Но он старался. Искренне старался. Пусть они не разговаривали по душам, пусть он знал о каких-то переживаниях Нади только от Иры, но всё же он старался заполнить отцовскую пустоту. Он старался сделать так, чтобы они ни в чём не нуждались. Он старался сделать так, чтобы ссоры не были видны. Он старался сделать так, чтобы взрослые проблемы не касались Нади. Старался. Старался. Старался. А теперь побег? Значит, недостаточно старался. Значит, должен был сделать больше. А может просто избаловал? Может не хватило строгости? Той строгости, которая потопила его детство? Хотя строгость – это всего лишь страх, неуверенность, что иначе никто не послушается. В этом он убедился на службе. Там у него много приёмных детей. Строгость всё равно нужна, но в меру. Но это с пацанами, мужиками нужна строгость. А что делать с семнадцатилетней молчаливой девчонкой? Лёша почувствовал, что все прожитые годы похожи на кучу опавших листьев, которую враз разметал сильный порыв ветра. Уверенность улетала вместе с этими листьями. Звёзды с погон улетали вместе с этими листьями. Будущее улетало вместе с этими листьями. А он вообще к чему идёт? К чему пришёл? Разве он на правильной дороге, если дочь сбежала? Разве он приложил нужное количество сил, если она решила пропасть? Пропасть. Не глагол. Она решила пропасть, потому что отчётливо увидела пропасть. Это в экипаже он мог найти любого заплутавшего контрактника, мичмана или офицера. Достаточно было дать приказ командиру подразделения. Жду к 11 доклад. И всё. Люди находились. В самых неожиданных местах и в самом разном состоянии, но находились. С Надей всё сам. Только старый друг по училищу помогает.
Площадь Пяти Углов встретила непереносимо яркими проблесковыми маячками патрульной машины. Даже небо старалось убежать, чтобы не видеть этих синих вспышек. Николаич был на месте, за рулём своего автомобиля, в неожиданно непривычной гражданской куртке. Саныч, ну здравствуй! Он крепко сжал руку и обнял старого друга. Часы на раскрытой книгой гостиницы показывали 22:29. Наверное, 22. Наверное, 29. Лёша кинул взгляд на часы на телефоне. Точно, 22:29. Нам дали патрульную машину и адрес. Адрес? Лёша чуть не сказал это вслух. Сердце забилось сильнее, засосало под ложечкой. Последнее местоположение абонента на улице Северный проезд дом 16. Вокруг не было людей, кроме старого друга и патруля в патрульной машине. Патруль пристально смотрел на полковника и гражданского. Синий отблеск поливал их лица и одежду. Едем? Полковник и гражданский сели обратно в те машины, на которых подъехали к патрульной машине.
Патрульная машина включила звуковой сигнал и поехала на тот адрес, который дал им оперативный дежурный. Патруль не знал, куда и почему они едут. Патруль как-то скабрезно улыбался, зная, что находится по адресу улица Северный проезд дом 18. Патруль знал, что в двух гражданских машинах едут высшие офицеры из Министерства обороны. Патруль не знал, что их может ожидать на месте, поэтому автоматы не скидывались с плеч. Патруль ловко игнорировал красные сигналы светофоров, в ответ мигая синим светом. Патруль думал, что гражданские могут не поспевать, но они никуда не пропадали ни из одного зеркала патрульной машины. Патруль выполнял поставленную задачу, не обращая внимания на то, успевают за ними или нет, но патруль хотел, чтобы военные от них отстали. Патруль хорошо, даже отлично знал улицы этого города. Не только улицы, но и дворы, подворотни, переулки, тупики, подвалы, заброшенные дома, промзоны. Патруль знал и видел самые тёмные стороны этого города, которые оставались самыми тёмными в самый светлый полярный летний день. Патруль знал, что никогда у них не убавится работы, что люди всегда будут грабить друг друга, убивать, насиловать, предавать. Патруль видел настоящую жизнь каждый день, проживал эту жизнь вместе со всеми. Патруль снисходительно относился к высокому и не самому высокому начальству, считая, что делает за них самую грязную работу. Патруль стёр всю свою впечатлительность, сострадание и переживание об эти патрульные будни, в которых было всё, чем можно описать простую человеческую жизнь. Патруль направлял старую патрульную машину по не менее старому проспекту Ленина, поворачивал направо без поворотника за зданием администрации, карабкался по снежной каше по Карлу Марксу, нарушал правила, поворачивая через двойную сплошную, погребённую под снегом, залезал в узкий Северный проезд. Патруль слушал голос дежурного в рации и скрип ремней автоматов, смотря на две чёрные машины во всех своих зеркалах. Патруль тащил на предгорье Горы Дураков двух офицеров, что-то ищущих в этом ночном городе, да ещё по такому адресу. Патруль досчитал до шестнадцати и остановил патрульную машину, чтобы выйти из неё и невозмутимо закурить, наблюдая выход двух офицеров. Дым с паром вырывался из патруля, убегая вслед за синим всполохами к небу. Патруль ждал.
Лёша вышел из машины. Он знал этот район Мурманска. Над ними высилась Гора Дураков. Если можно было так сказать – высилась. Лично он слышал несколько версий происхождения названия. В этот район пешком нужно преодолеть нескончаемое количество деревянным ступеней. Это номер раз. В этом районе нумерация домов сделана в каком-то хаотичном и абсолютно неподдающемся логике порядке. Это номер два. Этот район настолько высоко, что ветра никогда не стихают, ковыряя сквозняками щели квартир. И номер три. Все эти варианты вполне жизнеспособны. А район он знал по своей молодости.
Форма лейтенанта висела в шкафу, пока Лёша начинал и заканчивал свой первый отпуск. С другом детства долго сидели вдвоём в баре, как раз на Площади Пяти Углов, пили и беспрерывно разговаривали. Слушай, давай с девчонками отдохнём? Ваня был уже хорош. Где ты собираешься девчонок найти? Лёша от него не отставал. Да где-где, понятно где. Ваня достал телефон и что-то пытался достать из телефонной книги или ещё откуда-то. Сейчас как позвоним и найдём всё, что найти надо. В голове стелился туман, застилая время. Алло? А девочек можно? Да вот в ближайшее время. Да. Нет, на вашей. Пожелания? Ваня хитро улыбался и переадресовывал вопрос Лёше бровями. Пожелания? Лёша не мог сообразить, какие от него ждут пожелания. Поэтому молча продолжал следить за Ваней. Только одно пожелание – одну давайте с третьим размером. Да. Через сколько? Хорошо, будем. Собирайся. В глазах Вани горел огонь или огоньки или ещё что-то подобное. Куда? Адрес дали, едем туда. Лёшу сквозь алкоголь накрывало волнение. Руки даже вспотели. В рукава куртки никак не мог попасть, как он куда-то ещё попадёт. Сейчас мы с тобой йу-ху! Ваня был весь на взводе, разве что не подпрыгивал. Он был похож на кота, который только что сходил в туалет и теперь от счастья забегает на потолок. Зима была не снежной, но морозной. Ваня был зимним драконом. Выдыхал пар на пару метров на пару с Лёшей. Лёша следовал за ним. Больше ничего не оставалось, кроме как следовать. Впереди какие-то приключения и неизвестность. Снова руки вспотели. Северный проезд восемнадцать. Ваня сел на пассажирское спереди в такси. Восемнадцать? Ага. Водитель хитро заулыбался. Отдыхать? А то! По Ване всё было понятно. Лёша головокружился на заднем сиденье. А вы адрес этот знаете? Ване хотелось говорить и разговаривать. Кто ж его не знает, известное место. Что ни квартира, то а-пар-та-мен-ты! С чувством лёгкой зависти водитель разложил на слоги. Ехали минут пять всего. Вот заветный подъезд. Водитель остановил машину возле обычной панельной девятиэтажки тёмно-серого цвета. Ваня с Лёшей вышли к подъезду. Руки вспотели ещё сильнее. Головокружение осталось в машине. Алло? Да, мы подъехали. Хорошо. Пошли, нам на пятый этаж. Подъезд встретил мраком. Лампочка горела в районе третьего этажа. Ноги осталось только сломать. Да ладно тебе, Лёх. Ваня с усилием нажал на старую, когда-то оранжевую, теперь чёрно-коричневую кнопку вызова лифта. Двери, скрипя разошлись, но не до конца. Как тут несколько человек могут поместиться? Ваня нажал на оплавленную белую клавишу с покорёженной цифрой «5». Лифт дёрнулся, вроде как замер, пополз наверх. Тросы натянулись и вытянулись. Прикинь, застрянем? Ваня засмеялся. Лёша подумал, что этот лифт даже от смеха может застрять, не то чтобы от лишнего движения или тем более прыжка. Двери неохотно их пропустили на площадку пятого этажа. Практически одновременно из двери квартиры справа вышел парень с девушкой в обнимку. От них пахло алкоголем и платной любовью. Ване с Лёшей нужная квартира была слева. Заходите. Невысокого роста и крепкого телосложения с короткой стрижкой русых волос на голове девушка пропустила их в коридор. Устроит? В коридор вышли две улыбающиеся девушки. Лёша подумал, что они совершенно не похожи. Откуда он мог знать, как они должны выглядеть? Как должна выглядеть платная любовь? По лицам он мог угадать многое. Но не тогда, когда был лейтенантом. Лёша с Ваней продолжали пить, девушки пили с ними. Рассказывали друг другу какую-то откровенную ерунду. Потом сходили по очереди в душ. Ваня остался в комнате, Лёша переместился на кухню, где стоял диван, занимая всю половину кухни. Ну что, давай раздевайся, помучаем тебя немного. Сердце внутри Лёши отчаянно пыталось убежать, набирая скорость. Словно Лёша выжимал газ, когда коробка передач была в нейтральном положении. Не надо. Следующий час он просто разговаривал с ней на кухне под дым сигарет. Она ему рассказала, как переехала в Мурманск. Как развелась сс первым мужем. Как работала в порту на кране. Как пыталась получить высшее образование. Как воспитывает дочь, которой уже десять лет. Как говорит дочери, что у неё ночные смены в порту. Как понимает, что долго не сможет этим заниматься. Как дочь может узнать правду. Как она не хочет ей такой жизни.  Как стало от этой работы безразлично. Как мужчины превратились для неё просто в самцов. Как она не запоминает лица. Как она не смотрит в глаза. Как она забыла, как это – разговаривать на кухне. Аккомпанементом их разговору были стоны и стуки за стеной. Алкоголь уходил из Лёши вместе с дымом из сигарет. Лёша не рассказывал ей ничего. Услышал под конец только один вопрос. А тебе это зачем надо было? Лёша промолчал. Потому что не знал, что ответить. Ваня был довольным и красным. Оторвались как надо! Часы прогоняли ночь. Они вышли из квартиры вдвоём с Ваней. В три часа то ли ночи, то ли утра, по подъезду раздавались с разных этажей хлопки дверей. Подъезд жил этой ночной жизнью. Подъезд стонал и задыхался. Подъезд не спал и всегда ждал. Новых и новых и новых людей. Новые люди заходят и раздеваются. Сплетаются и ударяются с одними и теми же телами. Выпускают на свободу телесный застой. Подъезд всё тот же. Коренастая женщина с короткой стрижкой неизменна. Приезжающие девушки с определенной периодичностью меняют друг друга. Круговорот желания в природе. Человеческие потребности неизменны. Поесть, поспать и переспать. Третье бывает настолько невыносимым, что такие дома, как на улице Северный проезд дом 18 очень востребованы и никогда не спят.
Именно к этому дому привёл сверкающий патруль. Лёша смотрел на смутно знакомые очертания панельной и ничем не выделяющейся девятиэтажки. Неужели Надя может быть как-то причастна к этому блудящему дому? Внутри Лёши пропасть раскрыла свою пасть. Пасть раскрыла пропасть, чтобы он мог пасть и пропасть. Пропала Надя. Она пала? Страх, волнение, огорчение, злость, бессилие, усталость, ненависть, скорбь, отчаяние. Все эти эмоции прыгали в эту пропасть. Чтоб пропасть. Сам виноват. Нужно доводить до конца. Мы её нашли. Написал Ире. Потом стёр. Вдруг он не прав? Лёша не понимал, что он может увидеть на этом Северном проезде. Лучше сначала он дойдёт до конца. Потом уже решит, то именно сказать Ире. Достал телефон и в шестьдесят шестой раз набрал номер. Смотрел прямо в глаза восемнадцатому дому, слушая всё те же слова. Но она где-то здесь. Рядом. По одним и тем же окнам бегал ярко-синий цвет. Патруль стоял немного в отдалении от машины и от Лёши, молча выдыхая из лёгких дым. Лёша чувствовал себя неуютно в этой военной форме, которая цепко держалась за плечи шестью большими звёздами. Володя, его водитель, невидяще смотрел куда-то перед собой и видимо боялся пошевелиться. Что, если Надя лежит где-то в сугробе и её тело остывает, а на голове медленно замерзает открытая рана? Николаич, координаты более точные есть? Только номер дома. Ясно. Начнём тогда с первого подъезда. Лёша отвернулся от восемнадцатого дома, который даже сейчас ухмылялся своей тёмно-серой похотливой улыбкой. Просто по всем квартирам нужно прозвонить. Товарищи патрульные! Два курящих полицейских всего лишь насторожились. Да, да, я с вами разговариваю. Патруль нехотя и вразвалку подошёл к Лёше. Да товарищ полковник. Я буду звонить в квартиры первого подъезда, Сергей Николаевич во второй подъезд, вы возьмите на себя третий. Кого ищем? Лёша задумался. И что им всем говорить в домофон? Здравствуйте, а Нади у вас нет? Случайно семнадцатилетняя девушка к вам не заходила? Ищем пропавшую семнадцатилетнюю девушку, по оперативной информации она находится в одной из квартир этого дома. Николаич выручил. Сделаем. Патруль был похож на братьев из мультика, которые были двумя из ларца. И даже дубинки у них есть, только на поясе. Вот только не нужно выколачивать из людей информацию, как из ковра пыль. Хотелось им сказать в спину.
Первый подъезд приближался к Лёше своей затаившейся серой дверью на магните. Глазами он нашёл небольшую синюю табличку с цифрами квартир. Оставалось только методично перебирать эти цифры, нажимая на кнопки. Совсем, как чётки. Почему он медлит? Почему? Он! Капитан 1 ранга! Командир атомного подводного крейсера! Он принимал и принимает стратегические решения! Он столько видел! Пальцы твёрдо вдавливали цифры. Звёзды твёрдо вдавливали погоны. Ему не двадцать лет, чтобы теряться и не знать, что делать! Алло? Вас беспокоит капитан 1 ранга Золотарёв мы ищем пропавшую девушку семнадцати лет по оперативной информации она находится в этом доме вы что-то знаете об этом? Связь порвалась. Сердце набирало обороты где-то под толстым слоем формы. Становилось жарко. Лёша посмотрел вправо. На одной линии с ним были ещё три тёмные фигуры. По спинам фигур безучастно пробегал вращающийся синий свет. Он снова твёрдо выдавливал цифры. Кто это? Вас беспокоит капитан 1 ранга Золотарёв мы ищем пропавшую девушку семнадцати лет по оперативной информации она находится в этом доме вы что-то знаете об этом? Это у вас шутки такие ночные? Сейчас полицию вызову! И снова связь порвалась. Многие квартиры отвечали тишиной. Хотя многие квартиры выбрасывали из окон свет.
По спине бежали ручьи, по вискам бежали товарные составы, гремя колёсами по рельсам. Лёша в руках держал свою шапку из каракуля с козырьком. Высший офицер военно-морского флота безрезультатно искал дочь. А она была где-то тут. Наааааааааадяаааааааааааааааааааааааааа! Плевать, что подумают. Три тёмных фигуры вроде повернулись на него и его крик. Крик ударился об окна квартир и улетел в молчащее и тёмное небо. Крик потерялся среди звёзд и созвездий. Отчаяние. Он был полон отчаяния. Что с ней произошло? Что с ней происходит? Вдруг она изнасилованная лежит в одной из этих квартир за бетонными стенами, лежит беспомощная и не может ничего сделать. И он не может сделать ничего. Только кричать и вдавливать цифры на домофоне. Где-то на другом побережье залива ждёт Ира, которая сошла уже с ума от беспокойства. Он пообещал найти Надю. Он пообещал найти дочь. А что, если он не сдержит обещание? Вдруг тело Нади уже остывает? Вдруг он ехал слишком долго со своего доклада? Вдруг вообще он слишком долго всегда возвращался со своей службы? Вдруг она тоже кричит, но где-то запертая? Вдруг он найдёт её совершенно бездыханную? Он разве сможет это пережить? Разве сможет смотреть в глаза Ире? Разве сможет выдержать похороны? Разве сможет выдержать звенящую тишину в квартире и пустую комнату в конце коридора? Разве он сможет сохранить брак после всего этого? Разве Ира сможет и дальше жить рядом с ним и с пустотой внутри? Разве он сможет объяснить, почему его приёмная дочь сбежала из дома? Жизнь уже точно не будет прежней. У него есть всегда вариант для спасения – сбежать на службу. Даже сбежать в службу. Нырнуть под воду. И пусть метели воют где-то над ним. Ему всю оставшуюся жизнь с этим жить и нести в памяти. Сможет? В прочном корпусе точно сможет. А после? После что-то со всем этим сделает время. Время всё залечит и вылечит. Рубцы останутся. Ну и пусть. Важно, чтобы не забыть. Как потерял. Как не нашёл. Как обещал. Как не сдержал. Как допустил. Как убегал. Как не догнал.
Лёша!
Имя пощёчиной ударилось в Лёшу. Такой пощёчиной, когда он пьяным лейтенантом вернулся под утро домой. Пощёчиной, возвращающей трезвость.
Лёша!
Это была Надя. Она вырвалась из третьего подъезда. Лёша не мог пошевелиться. Все набежавшие размышления резко смылись. Будто дворниками на машине. Она жива. Надя шла к нему быстрым шагом. Куртка была расстёгнута. Волосы были растрёпаны. С ней что-то было? Она всё-таки? Кулаки сжались. Челюсти сжались. Зубы выдавливали друг друга. Рука непроизвольно тянулась на исходную позицию для взмаха. Лицо горело и плавило морозный воздух. Что он хочет сделать? Он в её возрасте точно был взрослее. Семнадцать лет он встречал на втором курсе военного училища. А что она делает в свои семнадцать лет? Она просто беспечно проводит время, не думает о родителях, не думает о том, что они могут переживать и переживают. Она не думает ни о чём! Никакой ответственности! Что же это за поколение такое? Им всем ничего не надо, кроме своих телефонов, социальных сетей и до кучи игр! И ведь через год совершеннолетие! И ведь ей рожать своих детей! Чему она сможет научить? И как можно без строгости? Как? Они же не понимают нормального человеческого языка! Если говорить с ними, как со взрослыми, то им всё кажется шуточками! Подумаешь, несколько часов телефон недоступен! Подумаешь, приёмный отец в ночи приехал искать! Подумаешь, они переживают! Серьёзности у нынешнего поколения нет никакой. Всегда одно и тоже – ой, ну и что такого? Ещё и про права свои обязательно скажут. Типа, у них есть право на свою личную жизнь, которую они как хотят, так и живут! И когда такое стало нормой? Какая ещё личная жизнь в семнадцать лет? Личная жизнь – это когда за спиной институт, а впереди семья с детьми. А они уже с десяти лет могут говорить про свою личную жизнь. У него даже мнения никто в детстве не спрашивал, просто говорили, что нужно делать, и он делал. А теперь старался сделать так, чтобы у Нади было другое детство, и что в итоге? Полная расслабленность и освобождение от ответственности. И авторитетов нет никаких! Взрослые для них не авторитет! Учителя для них не авторитет! А какой-нибудь дерзкий одноклассник с речами про личную жизнь и права – вот это авторитет! Пороть будешь – посадят. Подзатыльник дашь – лишат родительских прав. А что им будет за то, что из дома сбежали? За то, что нет уважения ко взрослым? За то, что изматывают нервы? За то, что от переживаний последние волосы выпадают? Что-то с этим миром не так.
А почему ты тогда сбежал?
Вопрос второй пощёчиной прилетел изнутри.
Надя всё ещё шла навстречу к Лёше.
Кулаки распались. Зубы отстали друг от друга. Злость превратилась в пепел.
Почему? Ты? Тогда? Сбежал?
Никакой замах не нужен. Никакой удар не нужен. Что он хотел сделать? Ударить и накричать? Может, тогда проще было бы вообще не искать? Прошлое довлеет. Вся эта суровость – лишь попытка подчинить. Потому что за суровостью прячется страх. И Лёше было страшно. Пусть на его плечах погоны капитана 1 ранга. Пусть за его плечами тысячи и тысячи морских миль под водой. Пусть на его груди государственные награды. Пусть. Что это всё значит хотя бы для одной девочки семнадцати лет? Что ей от этого? Это просто ему страшно. От того, что со всем своим суровым и мужественным багажом он не знает простых вещей. Простых ответов на простые вопросы.
Что нужно девочке семнадцати лет, чтобы она не сбегала из дома?
Вот он простой вопрос. От которого страшно так, как на глубине в 250 метров с заглохшим реактором не страшно. И это он сбегает из дома от совершенно простых, но таких страшных вопросов. Сбежала не Надя. Он сбежал в свой прочный корпус, улыбаясь в нём при взгляде на фотографию. Это он сбежал от ответственности за ответы на все простые вопросы. Это он должен был научить её тому, как видят взрослые этот мир. Взрослым всегда страшно. Особенно страшно за детей. Но об этом не принято говорить вслух. Об этом не принято рассуждать. Вообще признавать страх не принято. Иначе, какой ты взрослый, если чего-то боишься? Поэтому все и бегут друг от друга. Дети бегут от родителей. Родители бегут от детей. Каждый по очереди и по-своему. И каждому страшно. Тоже по-своему. И поговорить тоже страшно. Не страшно только кричать и обвинять.
Лёша почувствовал, что этот день сегодня его добил. 22:47. Всего лишь. Эти почти два часа его жизни с момента выхода из штаба флота растянулись на годы. И прибили своим весом так, что вдохнуть сложно. Словно упал плашмя и лёгкие прилипли, не давая полноценно вдохнуть. Нужно вставать. День всё равно станет вчерашним, как ни крути. Надя останется в настоящем и будущем. Их отношения будут там же. Поэтому день пусть идёт прочь.
Лёша обнял почти подбежавшую Надю. Дочь. Волосы запутались в звёздах на погонах. Мысли запутались в звёздах на ночном небе. Слёзы набежали совершенно бессовестные.

#17

Под ногами снег этот, прям вообще, ноги тонут, идти так тяжело. Иногда не снег, а каша с водой, тогда ещё сложнее. Кашу овсяную, тем более на воде, никогда не любила. Да и никакую кашу не любила и не любит. И не полюбит, потому что все противные какие-то. Завтрак тоже противный, никогда не хочется с утра есть. Как можно есть, когда только проснёшься? Вообще не понятно. Мама всё время пытается заставить. Будешь кушать? А сейчас будешь? Ты позавтракала? Прям закидывает всеми этими вопросами. Нет, мам, я не хочу завтракать, можно было бы за столько лет и запомнить, не спрашивать прям каждый раз. С утра даже разговаривать не очень хочется, потому что спать ещё охота, а не на вопросы отвечать или разговаривать. Мама прям любит конечно. А в школе? Тоже отвечать неохота, к доске вызывают, а внутри всё какое-то горячее становится и сказать что-то так трудно, что вообще. Зачем придумали все эти доски и ответы возле них? Ведь всё можно написать и всё. Зачем куда-то выходить? Вон эту школу видно, окнами своими таращится. Что смотрим? Сегодня хоть уроков было не так много, учителя все заболели, сидели за партами и ничего не делали, вот скукота. Хорошо, что отпустили, можно раньше будет уехать в Мурманск. Настя ждёт уже, отвечала только долго, а так ждёт. Только снег этот под ногами, а до автобуса ещё целых двадцать минут, но идти недолго, нужно будет стоять на этой остановке, прям посреди мороза этого. Вот в Мурманске не так, там быстро ждёшь, но там и город же настоящий, а не крохотный, как здесь. Этот город даже не город, а посёлок скорее. На географии же проходили, вспомнить никак не получается, всё прям помнить невозможно. Мороз так больно кусается, вечно после него кожа какая-то красная и шершавая. Поэтому так не нравится выходит на улицу, да и где в этом Гаджиево улицы? Улиц и нет, просто номера домов, ни один не повторяется. Названия улиц есть, но никто не помнит этих названий, даже мама с Лёшей не помнят, однозначно. Почему вот просто было не оставить тогда одни цифры на стенках домов? Улицы зачем-то всё равно написали, странные конечно. Лёша рассказывал, что раньше в этот Гаджиево нельзя было по дороге приехать, только на катере по морю. Вот жесть! Прям полнейшая! Сейчас хоть дороги есть, вырваться можно, хотя бы в Мурманск. После школы тоже надо вырываться обязательно, а ведь совсем скоро, полгода осталось. После школы в Питер учиться, уже совсем большой город, туда много кто уезжает. После школы тут друзей совсем не останется, все в разные стороны разъедутся, много кто в Мурманск уедет. Настя даже раньше уехала, после девятого класса, и учиться там же в Мурманске будет. Зато никаких автобусов до цивилизации ждать не надо, и улицы не такие унылые вместе с домами. Вот почему Лёша так не смог? Потому что подводных лодок в Мурманске нет, работать там негде, вот почему. Мама подумала, что к мальчику в Мурманск, но почему так далеко тогда? Мама прям смешная иногда. Просто к Насте захотелось, туда, где что-то большое и новое, а не эти пятиэтажки хмурые и осколок залива где-то между ними. Хотя здесь даже фильм про подводников снимали, Лёша рассказывал. Как вообще догадались сюда ехать снимать? Можно же сейчас просто графикой нарисовать и всё, а дома какие-нибудь похожие и поближе найти. Что в этих домах особенного? Да прям совсем ничего от слова совсем. Иногда даже в окно неохота смотреть, потому что сразу чувствуется кожей холод на улице. Вообще всегда бы сидела дома и не выходила бы. Вот можно было бы телепортироваться, ну или под землёй, как на метро, прям до Мурманска. Нет ведь, обязательно по улице шлёпать и на остановке стоять. Даже летом не всегда хочется выходить на улицу. Несколько лет назад, почти целую вечность назад, летом снег выпал. Это было просто невообразимо! Снег в июле! Лёша почему-то смеялся и пел какую-то древнюю песню про какой-то пух и жару в июле. При чём тогда она была? Мама тоже смеялась. Но ничего не рассказали, просто посмеялись и всё. Ну и ладно. Вот и как можно выходить на улицу, когда летом снег идёт? Зимой он тоже идёт. Весной заметает и переметает. Осенью тоже рано выпадает. Кто вообще придумал всю эту погоду на Крайнем Севере? Спасибо большое. Хорошо, что кто-то придумал наушники и их можно не снимать, слушать музыку постоянно. Ну только иногда заряжать надо, а так только во сне не слушать, иначе было бы совсем тяжко смотреть на эту погоду, эти улицы, да ещё и слышать весь этот город, который даже не город. А так даже не слышно шагов по снегу, просто идти тяжело. Хотя с музыкой не так тяжело, как без неё, с музыкой как-то всё полегче становится. Егор скинул какую-то новую группу, немного она пожила в ушах, какая-то слишком странная и непонятная, пришлось переключить. Егору просто ответила – норм. Этого будет достаточно, только бы не закидывал ещё какой-нибудь музыкой, а то поделится ерундой какой-нибудь и как потом отвертеться? Хотя сам Егор не такой странный, как его музыка, учится почти на отлично, много чего знает. Лёша тоже много чего знает, но он так редко дома бывает, что иногда про него можно и забыть. А Егор на парте сзади сидит. За партой, точнее. Это он как-то поправил то ли на переменке, то ли когда домой шли. Ну и ладно, какая разница, на или за? З – зануда. Постоянно ей что-то рассказывает, постоянно за ней смотрит, прям преследователь. Влюбился что ль? Он тоже хочет уехать из Гаджиево, тоже хочет в Питер, но родители его могут в Мурманск только отправить, до Питера слишком далеко. А до Мурманска то ль близко? Вечно автобус ждать и потом на этом автобусе целую вечность тащиться вдоль залива по этим сопкам! Вокруг Гаджиево тоже одни сопки, везде тут одни сопки. Это потому, что когда ледник сходил, то распахал весь Кольский полуостров. Егор рассказывал, пока шли домой. Ну иногда прям бесит занудством! Зачем было рассказывать про эти сопки и ледник? Скоро будет учёба в Питере, весь этот Север останется тут, дальше с ней не уедет. Главное сегодня на автобусе уехать. В животе как-то пусто, завтрака же никакого не было, пора и хоть что-то съесть. Ларёк есть один с шавермой, надо перекусить, по времени к автобусу ещё успевает. Все дороги были в снегу, дорога к шаверме тоже была в снегу, и обратно дорога тоже будет в снегу. Как-то просила Егора на руках понести, он нёс, но недолго, устал, хотя было прикольно над этим снегом парить и не чувствовать его под ногами. Сейчас Егор уже дома, в бассейн нужно было собираться. А мама думает, что в Мурманске мальчик! А мальчик вон, в доме под номером 130 живёт, в бассейн сейчас собирается. Возле ларька с шавермой тоже был снег, но не было людей, вкусный запах манил к себе. Никогда не получалось съесть её целиком, всегда оставалась половина, но сегодня съела почти всю, прям проголодалась. Такое редко случалось к обеду, очень редко, обычно дотягивала до часов трёх, а сегодня даже рано как-то. К Насте приедет как раз часам к трём, наверное, может погуляют, может гулять не будут, ещё ничего не планировали. По Мурманску интересно гулять, но недолго и не зимой, в этот раз она гулять скорее не готова. Да, однозначно не готова, можно куда-то доехать на троллейбусе. В Мурманске, кстати, самые северные троллейбусы в мире, знала? Нет, Егор, не знала. Зануда. Но зато интересный зануда, лучше уж пускай так, всё время что-то говорит, что-то рассказывает. Он как-то повстречал в Мурманске и провожал до дома, не отходил ни на минуту, пришлось даже на видео снять. Мама тогда посмеялась и написала, что он зато её охраняет. Ах вот почему она подумала, что мальчик в Мурманске! Ну точно же, на видео тогда видно было, что в Мурманске на улице стоят. Сегодня только никуда не провожает из-за бассейна, а так бы мама почти была права. Автобус уже стоял возле остановки, внутрь неспеша забирались люди. Как будто автобус их съедал, по одному, неспеша. Место было возле окна, кто-то его уже занял, придётся попросить, хотя так не нравится что-то говорить незнакомым людям. Странно, но место уступил этот парень, по ошибке сел, не посмотрел на номер места на билете, зато теперь у окна, ни на кого смотреть не нужно, в музыку поглубже и совсем скоро Мурманск. Автобус захлопнул двери, внутри было совсем мало людей, не так уж много и поел. А шаверма была достаточно сытной, до ночи хватит. За спиной осталась школа, Егор, мама на работе, пустая квартира, Лёша где-то тоже был на работе. Просто так никогда нельзя было выехать из Гаджиево, обязательно нужно всегда показывать паспорт с пропиской. Без родителей выехать нельзя, пока паспорт не выдали, впервые в Мурманск самостоятельно год назад получилось поехать. Мама собирала так, будто в отпуск какой-то, с вещами и наставлениями. С чужими не разговаривай, в неизвестные места не заходи, в тёмные дворы не сворачивай. Мам, серьёзно? Не тринадцать же лет, чтобы про каких-то незнакомцев рассказывать. Прям даже не смешно. Мурманск тогда показался просто нереально огромным, ещё бы, после такой деревушки потерянной. Теперь он не такой огромный, но всё же большой, с разными улицами и разными домами, с неизвестными людьми и машинами, рогатыми троллейбусами и безрогими автобусами. Всегда в автобусе нравилось сидеть у окна, прислониться к нему лбом, как будто не в автобусе едешь, а где-то снаружи, где нет никого, в ушах играет музыка, мысли какие-то ненавязчивые крутятся. На КПП из города всегда какие-то суровые дядьки в чёрной форме заходят, очень редко улыбаются, никогда не разговаривают. Ваши документы. Спасибо. Хорошей дороги. Вот и все слова, которые из них могут выпасть, да и то случайно. И кто-то из этих дядек служит в экипаже у Лёши, которым он командует. Интересно, что бы сказал кто-то из этих дядек, если бы узнал, кто перед ними сидит в автобусе? Только один раз была на подводной лодке, экскурсию проводил сам Лёша, где-то пару лет назад, когда вернулся из своего плавания. Его дома не было больше двух месяцев, много людей их встречали на причале с шариками и детьми, там и они с мамой были, мама улыбалась и была счастливой, болтала с какими-то незнакомыми тётками. Потом они по вертикальной лестнице спускались вниз, там стоял какой-то странный стальной запах, лампы светили белым светом, всё такое низкое и узкое, какие-то бесконечные провода и сверху, и сбоку, металлический пол с линолеумом зелёного цвета. Прям жуть какая-то! Было немного страшновато, на улице только свободно можно было вдохнуть, никакой потолок не придавливал. Лёша тогда и каюту свою показал, и торпеды с ракетами, и даже реактор, от всего этого было страшновато, хорошо, что больше не водил на экскурсии. Дядька на КПП никого в автобусе не узнал, отпустил автобус на волю, за автобусом закрылся шлагбаум, а после шлагбаума побежал автобус по узкой и одинокой дороге, мимо сплошных сопок и озёр. Мама с Лёшей иногда ходили по этим сопкам за ягодами и грибами, как там вообще ходить можно? Только один раз ходила, в самом детстве, ноги тонули в этом мхе, идти прям невозможно было, как и по снегу, Лёша потом на плечах нёс, поход в целом не понравился. Черника в банках нравится, но походы однозначно того не стоят, можно и потерпеть, ничего страшного не случится. Сейчас все сопки белые, все озёра белые, редкие ветки из-под снега выглядывают. Как деревья все эти зимы переживают? Как они потом летом растут с зелёными листочками? В автобусе было тепло, не жарко, но на улице было отвратительно холодно, скорее бы мимо всей этой зимы так на автобусе проехать, пусть будет дождливая весна с таким же дождливым летом, только не мороз со снегом. Телефон подкидывал в наушники музыку, открывал страницы за страницами социальных сетей. Лента из видеороликов листалась бесконечно, только пальцем вверх успевай сдвигать. Самые любимые ролики со смешными животными, их можно всегда досмотреть до конца, хоть настроение улучшает, потому что сегодня снег и мороз, да ещё эта предварительная контрольная дурацкая. Бывает иногда, что совсем и ни с кем не хочется разговаривать, вот и сегодня так, с Настей можно будет поделиться, а может и пройдёт в автобусе. Никогда не нравились эти выходы к доске, где нужно было что-то писать, а тем более говорить, так разнервничалась, что все мысли в голове перепутались, ответы на вопросы тоже перепутались, ничего толком не ответила. Но ведь готовилась! Прям жестокая несправедливость! У Егора всегда получается отвечать у доски, и почерк у него красивый, понятный, рассказывает всё тоже понятно. Сильно переживаешь? Сообщение ударилось в экран. И как он догадался? Да не. Сильно, конечно, нужно будет пересдать и подготовиться к этой контрольной, тройки нужно исправлять, чтобы не дошли они до оценок в аттестат, вот Егор и поможет. Представляешь, мы несколько дней не увидимся, потому что я завтра тоже уеду с родителями. Егор, это прям смешно! Это же всего несколько дней. Целых несколько дней! Я пошёл в бассейн. Иди уже. Дорога извивалась червяком среди сопок, эти сопки были абсолютно безжизненными, только несколько закрытых городков друг рядом с другом. Как люди забрались так далеко жить? Почему остались тут жить? Лёша рассказывал, что сюда люди приехали, чтобы защищать и охранять самые северные рубежи. Вот прям так и рассказывал. Люди сюда приехали, чтобы потом уехать, вот почему. Незамерзающее море темнело и рябило в заливах, будто ветер дул, чтобы остудить, из этого тёмного моря торчат обломки кораблей, торчат уже несколько десятков лет, с самой Великой Отечественной, тоже Лёша рассказывал. Вообще Лёша много чего рассказывал, когда бывал дома, хоть и случалось это редко. Становилось окончательно хорошо и спокойно, когда он снимал свою чёрную, как это незамерзающее море, форму, вешал её в коридоре, и просто находился где-то в квартире. Трудно было побороть страх с ним разговаривать, заговаривать, такой высокий, лысый и суровый, много всего знает, а спросить что-то страшно. Отца так и не увидела настоящего, мама рассказала, что он погиб, разбился на машине. А Лёша может быть отцом? Всё же уже целых семнадцать лет, совсем скоро институт, уже и не сможет его так называть. Хотя и Лёша называет всегда по имени, только в телефоне по-другому записал, сама видела. Наконец-то батя нормальный. Написала однокласснику спустя год, как они с мамой переехали к Лёше, потому что до этого было пусто в квартире, только один какой-то странный дядька был недолго, называл её Надюшенька, доченька. Вот это было прям странно! Продержался он рядом совсем недолго, что-то около года, ну и ушёл обратно к себе, видимо. Или уехал прям по этой извивающейся дороге, прям сквозь эти серые сопки, прям мимо этого чёрного моря. Через полгода тоже по этой дороге поедет к вокзалу, откуда тронется поезд с запахами еды, привезёт в незнакомый огромный город, где ждёт институт, новые предметы, новые друзья, новая жизнь. Так странно знать, что останется где-то совсем далеко позади дом, сопки, мороз, Гаджиево и даже Мурманск, даже немного присутствует страх. Только немного привыкла к дому и Лёше, придётся расставаться, но приезжать и навещать будет, просто редко, прям как в Лёшиных плаваниях. Палец машинально листает вверх ролик за роликом, ролик за роликом, бесконечная кинолента. Автобус уткнулся в шлагбаум ещё одного КПП, на котором в автобус зашла женщина в форме, но не чёрной, а зелёной, с улыбкой на лице и добродушным взглядом. Здравствуйте. Ваши документы. Хорошей дороги. Слова всё такие же, как у серьёзных военных дядек. Проверки и городки остались окончательно за спиной, следующая остановка – Мурманск. Хотя нет, остановятся возле этого ещё нового города, который построили на голых сопках. Лёша рассказывал, что раньше ничего не было, кроме небольшого рыбацкого посёлка под названием Белокаменка, а теперь вместо него огромный город нефтяников. Не до конца понятно, что они в этом городе делают, но, скорее всего, какие-то дела, связанные с добычей. Нравилось смотреть в окно на странный новый город, который состоит из бесконечного количества сине-белых построек, снующих одинаковых людей в рабочей одежде, нависших кранов над этими постройками и людьми, огромными грузовиками, въезжающих и выезжающих без передышки. Откуда в этом новом городе появились все его жители? Откуда приехали? Или привезли? Иногда садились в автобус какие-то странные смуглые с бородами дядьки и разговаривали на совсем непонятном языке. В Питере тоже будет странной и чужой, но только первое время, потом привыкнет, и привыкнут, так всегда на новом месте. Музыка вместе с автобусом укачивала, за окном всё было давно известно и не манило взгляд, ролики не кончались и всегда оставались под рукой, поэтому сделала погромче, экран выключила, представила, что едет туда, где тепло, к бабушке с дедушкой, хотя дедушки уже нет, как год, у них в Подмосковье тепло, даже жарко, солнце никуда не прячется, греет, что есть сил, рядом все братья и сёстры, их так много, что бабушку путают с многодетной матерью, хотя она многовнучная бабушка, дедушка всегда собирал их всех и рассказывал истории, играл и пел под гитару, придумывал игры для них всегда разные, теперь вместо него только бабушка, но она не поёт под гитару, только много готовит и рассказывает истории, и как-то немного печально смотрит на них, и там нет морозов, нет снега, только зелёная трава, большие деревья и солнце. За автобусом бежали сопки, за автобусом бежал залив, но никто из них не мог догнать, дорога бежала прочь от автобуса, автобус бежал прочь из маленьких закрытых городов. Сны никогда не снятся в автобусе, просто время резко куда-то пропадает. Раз, и уже на мосту через Кольский залив, в двух минутах от большого города. Кстати, самый большой в мире город за Полярным кругом. Спасибо, Егор. Музыка в ушах убежала далеко в плейлисте, автобус убежал далеко от дома, батарея показала, что скоро разрядится, рюкзак показал, что внутри него нет никаких проводов, ни зарядного устройства, ни аккумулятора, поворот оказался неожиданным, посмотрела ещё раз адрес, где живёт Настя, потому что в памяти он не отложился. Под мостом спокойно лежала всё та же чёрная вода залива. Вот интересно, насколько холодно в этой воде, если на улице снег и такие морозы? Даже представлять было холодно, скулы немного от представления свело, так сводит, когда вспоминается лимон, и рот наполняется слюной. Не могла точно вспомнить для чего, но кто-то советовал, чтобы слюна во рту появилась нужно всего-то начать вспоминать лимон. Прям волшебство какое-то, рот и правда наполнялся слюной! Хотя перед выездом была шаверма, голод был так же позади, как и Гаджиево с домом. Кстати, в Питере называют шаверма, а в Москве – шаурмой, слышала? Нет, но спасибо, Егор. А ещё парадная против подъезда, поребрик против бордюра. Да ты прям ходячая википедия! Когда будет учиться в Питере, то слова эти тоже придётся употреблять, иначе не поймут, не примут за свою? А учиться будет долго, потому что будет поступать в медицинский на стоматолога, там учатся больше пяти лет. Когда учёба подойдёт к концу, куда дальше? Обратно в Гаджиево не очень и хотелось, как обратно вообще на Север не очень хотелось, холода и морозы пусть будут, но редко. Мурманск встретил своими серыми высокими девятиэтажками и широкими дорогами с троллейбусами и автобусами, машины были и в Гаджиево. Дома такие непривычные, там так много людей, наверное, один район Мурманска вмещает в себя столько же людей, как весь Гаджиево, всегда удивлялась, когда приезжала сюда. Прям северные серые небоскрёбы! Залив где-то под ногами Мурманска, как длинная и широкая лужа, никогда не замерзает и таинственно чернеет, приводя в порт корабли. Как-то Лёша спрашивал, наверное, в девятом классе, хочет ли в военное училище, сразу был категорический отрицательный ответ. Как он себе это представлял? Женская чёрная форма, суровый взгляд, военная карьера, обязательно до большого командира. А командовать кем? Тоже на корабле или подводной лодке? Нет, туда женщин не берут, женщина на корабле к беде, Лёша улыбался, как-то не справедливо, так и к чёрным котам и кошкам относятся несправедливо, пинают их, гоняют, отгоняют, прогоняют, бьют. Хотя за что? Просто за то, что они родились полностью чёрными, только за них это решила природа в генах, они не строили коварные планы, чтобы переходить дорогу и приносить беды. Но всё равно носить погоны на плечах совершенно не хотелось, пропадать на службе и видеть только военных не хотелось, ходить строем и подчиняться распорядку дня не хотелось, кричать на парадах песни и протяжные ураааааааааааа не хотелось. Вот стоматолог совершенно другое дело, только пришлось с десятого класса бесконечно заниматься по биологии и химии, брать дополнительные уроки, заниматься с репетиторами, утром и днём в школе, вечером дома, но всё это того стоит, знания просто так не даются, нужно потрудиться, чтобы их получить, Питер того стоит. В Мурманске интересно, есть много всего неизвестного, есть вот этот широкий проспект, по которому в большой город съезжаются из маленьких городов, по которому и сейчас автобус пробирался мимо светофоров и машин к автовокзалу в центре. В Мурманске центр большой, состоит из целой площади Пяти Углов, в Гаджиево площадь только перед Домом офицеров флота, на котором проходят парады, да прямоугольный пруд с хилым фонтанчиком посередине. Вот в Питере прям фонтаны, так фонтаны, бьют в разные стороны огромными струями, чего стоит только парк где-то возле Питера, с похожим названием, типа Питерграф или что-то такое, там миллионы фонтанов, прошедшим летом с мамой там гуляли, пока Лёша был в очередной раз под водой. Вот там, да, фонтаны настоящие, с целыми скульптурами, а в Гаджиево просто какая-то геометрическая конструкция из каких-то металлический прутьев и непонятные то ли чучела, то ли пенопластовые фигуры лебедей бестолково плавают вокруг. И люди на праздники подражают этим лебедям, ходят вокруг пруда прогулочным шагом, под руку, потому что ходить и гулять больше негде особо, только если из одного конца города в другой, от одного КПП до другого, где суровые дядьки в форме не дают просто так пройти, за одним КПП дорога в большой город, за другим КПП дорога под воду. Дорога в большой город довела автобус до автовокзала, заставив всех выйти на конечной остановке, разбрестись в разные стороны и раствориться в большом городе. Нужно было ещё немного проехать, чтобы добраться до Насти, на городском автобусе или пешком, телефон показывал всего один процент зарядки, никакой вариант пешком не нужно даже рассматривать, нужно рассматривать нужный номер автобуса на остановке на площади Пяти Углов. Мороз в Мурманске был или казался не таким кусачим, как в Гаджиево, идти было не так противно, но всё равно неохота, побыстрее бы уже добраться до квартиры, телефон зарядить, отряхнуться от этого холода. Под ногами снова снег, скрип прям в мозг забирается, светофор долго не пускал, светил невыносимо красным, люди совершенно незнакомые, все мимо и мимо, никто не здоровается, а в Гаджиево невозможно вот так просто выйти на улицу и совершенно ни с кем не поздороваться, всегда найдётся парочку знакомых человек, это прям минимум. На остановке тоже совершенно незнакомые люди, номера на автобусах и троллейбусах тоже незнакомые и непривычные, потому что состоят только из двух цифр или одной, а не трёх. Куда-то все едут прямо среди рабочего дня, у каждого что ль какие-то дела? Ведь рабочий день, дети учатся, взрослые работают, Гаджиево даже замирает, на улицах практически никого не бывает в рабочие часы, как-то видела и удивилась опустевшему городу, а в Мурманске никто не замирает. Автобус с таким же номером, как и дом, в котором живёт Настя, и совсем скоро, следующей зимой столько же исполнится лет. Ведь и правда, совсем скоро наступит совершеннолетие, неожиданное и неизведанное, непонятное и интригующее. Что происходит в восемнадцать лет? Что-то должно произойти, прям невероятно хорошее, уже в институте, уже в другом городе, и с другими новыми друзьями. С Настей они дружат с первого класса, она только в восьмом классе уехала, но всё равно общаться продолжают, только в Гаджиево она уже приехать не может, приходится приезжать только к ней в Мурманск, но это однозначно лучше, чем зависать в маленьком городке-посёлке. Только вот в Питер придётся переезжать без мамы и Лёши, они же никуда не поедут, останутся здесь, потому что Лёша не сможет из-за службы. Он постоянно там пропадает, дома его почти не видно, иногда хочется что-то спросить или узнать, но вместо этого приходится лезть в интернет. Наверное, поэтому нравится Егор, ведь он тоже много чего знает, постоянно рассказывает, парень должен быть умным однозначно, у мамы есть умный Лёша, вот только Егор не на всю жизнь. Егор давно предложил встречаться, не стала отказываться, но на новогодних праздниках он прям странную речь выдал, что типа соскучился за четыре дня, пока они не виделись. Это прям странно и смешно, ведь всего же четыре дня! Лёша таких слов не говорит даже когда возвращается после долгих плаваний, только мама говорит о том, что соскучилась, он просто долго обнимает их вместе, когда заходит в квартиру. Остановка у кинотеатра «Мурманск» встретила на выходе из раскрывшихся дверей, снова на мороз после недолго автобусного тепла, снова по снегу, остаётся идти совсем ничего, снова светофор тормозит своим красным светом, снова нужно будет лицо помазать кремом, ветер исщипал всё кожу. Крем хоть в рюкзаке с собой? На ходу так неохота рыться, лучше у Насти посмотреть, ну или у неё взять, уж крем точно дома будет. Батарея показывает всё тот же один процент, телефон холодный, потому что в кармане куртки лежит, экран гаснет и уже не включается, всё же разрядился, музыка становится недоступной. Остаётся подняться немного в горку, уже виден этот серый длинный дом из девяти этаже, хотя их несколько, на первом белеет цифра 2, точно не сюда, на этом же длинном доме видна цифра 4, длинный дом заканчивается цифрой 6. Целый вроде дом, а состоит из целых трёх домов, у Насти цифра 18 на доме, но может и не конкретно на её. В животе как-то странно забурлило, хотя есть не хочется, ела же перед автобусом, с Настей что-нибудь нужно будет заказать, ну или в магазин сходить и купить поесть. Мимо прошёл ещё один длинный дом с тремя цифрами, который закончился на цифре 12, следующий начинался с цифры 14 и точно уже был Настин, память подсказывала, что это именно он. Живот начал неожиданно крутить, даже в ногу стрельнуло, нужно просто уже добраться до квартиры. Какой номер, кстати? Память молчала, телефон выключился, живот ворчал и перетягивал всё внимание. Какой же номер? Живот этот вообще прям не вовремя, даже стало жарко от этого, куртку расстегнула немного. Квартира под номером 95! Холод немного остудил жар под курткой, но тянуло в животе достаточно сильно. Домофон звонил недолго, Настя даже не спросила, просто открыла дверь, подъезд встретил теплом и каким-то старым кислым запахом. В ушах зашумело, живот крутило мясорубкой, перекручивая всё внутри, жар распирал изнутри, куртку настежь. Старая и оплавившаяся кнопка лифта еле горела, в Гаджиево практически нет лифтов, у Егора в доме есть, да ещё один есть одинокий дом с одним подъездом, там тоже лифт, ездила всего несколько раз, домой всегда пешком на третий этаж. Шумел то ли лифт, то ли просто в голове так шумело, в животе появились ножи, резали и резали, просто остаться прям тут на первом этаже, лечь и переждать. Двери беззвучно открыли тёмные и узкие стены, кнопки грязно-белые, некоторые подпаленные и бело-чёрные, цифру 6 не сразу увидела, с силой нажала. В уши застучал пульс, голова стала кружиться6 упала спиной стенку, главное не упасть на пол. Вдох-выдох, поглубже, чтобы голова не так кружилась, в животе государственный переворот, словно кто-то рвётся наружу, разрывая внутренности. Лифт так медленно едет, так в нём узко и низко, совсем, как у Лёши н работе, только не торчат провода, только нет этого света длинных ламп, да и Лёши рядом нет, он бы помог точно, мамы тоже нет, никому из них не позвонить, вообще никому не позвонить, а в лифтах не ловит связь, как в подводной лодке, пробовала как-то несколько раз, когда ездила, лишь бы в обморок тут не упасть, а то ведь кто-то зайдёт и найдёт, не узнает, что-то могут сделать, украдут или выкинут, не помогут, разные ведь люди бывают, на шестой этаж так медленно поднимается лифт, целая вечность уже прошла, пешком было однозначно быстрее, но пешком так тяжело идти, прям невозможно, пронизывает до самых пяток, сгибает и парализует, хочется не двигаться, или двигаться не хочется, просто лечь и полежать, лучше свежего воздуха сначала, здесь его так мало, пульс бьёт по голове и не стесняется, на виски что-то давит, на грудь что-то давит, жарко невыносимо, воздуха не хватает, в животе миллионы иголок и ножей, впиваются и шевелятся в разные стороны, пока немного присесть, немного легче, немного подождать, скоро лифт доедет, там уже Настя, там уже кровать, немного полежать, немного поспать, будет полегче, в детстве так болела, но рядом была мама и помогла, а тут без неё добраться надо, немного отпускает, но снова накрывает мутной волной, лишь бы совсем не упасть, не потерять сознание, как-то теряла и падала, потом не понимаешь, где находишься, в школе так было, утром не позавтракала, в классе душно было, и в лифте сейчас душно, и едет он медленно, хоть немного свежего воздуха, уже легче будет, сколько уже часов этот лифт едет несчастный, вот что хочется спросить, или не едет, ничего кроме шума в ушах не слышно, но вроде едет, не стоит, лучше на всякий случай жёлтую кнопку, нажать жёлтую кнопку, колокольчик поджидает, двери наконец открылись, пропустили и не зажали, где-то за спиной появился женский голос, что-то спрашивает, дверь справа приоткрыта, там музыку слышно, женщину закрыли двери, живот закрутил с новой силой, в глазах всё помутнело, силуэт Насти встретил в коридоре, руки подхватили, сразу на кухню, там форточка открыта, свежий воздух выгнал духоту из лёгких, жар сбежал, озноб набросился. Настя что-то спрашивала и заглядывала в глаза, но сил хватило только на несколько слов – немного полежать можно? В комнате тоже было свежо, пусть только форточка останется открытой. Телефон на зарядку! Настя поставит, забрала из рук. Жар менял озноб, из живота продолжал кто-то рваться наружу, по голове продолжал методично бить пульс, как будто подушкой или мягкой игрушкой. Настя принесла какие-то таблетки и стакан с водой, не очень хотелось пить и есть, но таблетки лучше запихнуть. Сон – лучшее лекарство. Чьи это слова? Как будто Лёша их говорил. А он разве видел больную? Но почему-то говорил. Голова головокружилась, никак не могла остановиться, на боку было легче, ещё легче, когда колени согнула к груди. Хоть бы стало легче после сна, весь день тогда просто на свалку, угораздило что-то съесть, хотя съела же только шаверму эту несчастную, в который раз понятно, что уж лучше голодать, чем есть непонятно что. Ужу понятно, что не надо было есть. Глаза закрылись, звёзды под глазами сыпались и рассыпались, в горле тоже как-то кружило и закруживало, живот немного притих, может, из-за таблеток, может, из-за свежего воздуха, одеяло так уютно обнимало, что не хотелось из-под него вылезать, сейчас прям придёт сон?
Карусель была быстрой, с красными сиденьями для двоих, рядом никто не сидел, но впереди и сзади сидели собаки. Карусель крутилась так быстро, что вокруг не было ничего видно, цвета сливались в какие-то сплошные полосы, цвет которых невозможно было определить однозначно. Как будто на палитре замешали абсолютно все цвета, чтобы увидеть эту серобуромалиновую жижу. Через одно кресло сидела собака в Лёшиной шапке, такой же чёрной и кудрявой с козырьком, эта собака очень внимательно смотрела. Собаки начали гавкать в разные стороны, только эта собака в шапке продолжала молча внимательно смотреть. Карусель закрутилась ещё быстрее, меняя постоянно угол наклона, что очень хорошо ощущалось. Собаки не были пристёгнуты, но никак не могли вывалиться из кресел, будто лапами были к ним приклеены. Она же сама была пристёгнута, попробовала отстегнуть ремень, но ничего не получилось. Что произойдёт, если спрыгнуть с карусели? Обычно же внизу трава и не разобьёшься, только ремень никак не отпускал. Собака в шапке подозрительно внимательно смотрела на неё. Может, она хочет есть? Достала из кармана магазинную косточку и кинула собаке. Только косточка не долетела и упала вниз, в воду. Вода внизу закрыла всю траву и поднималась вверх, карусель крутилась и раскручивалась, никто не мог её остановить. Вода была чёрной и непроницаемой, в ней ничего не было видно, даже карусель не отражалась, и собаки не отражались. На карусели осталась только она и собака в шапке, остальные просто ушли. Наверное, надоело крутиться на карусели, на которой под ногами вода. Попробовала ещё раз отстегнуть ремень, но ничего не вышло, он как будто вообще не работал. Но ведь стюардесса показывала, как застёгивать и отстёгивать! Почему не срабатывает? Она нажала на кнопку, которая звала стюардессу. Вода была уже прямо под ногами, она почти её касалась подошвами, карусель просто летела над этой чёрной водой без отражений. Паспорт же она забыла! Ей просто поверили и пустили сюда, на это кресло, просто спросили имя и фамилию. И теперь вместе с собакой на кресле впереди они летят над морем, в котором нужно купаться, а не просто смотреть на него. Собака всё так же внимательно продолжала смотреть. Почему никто не снял с собаки шапку? Может ей неудобно или жарко? На карусели было холодно, поэтому собаке надели шапку, а у неё была куртка. Вода была очень близко, почти можно было до неё коснуться. Надувной матрац плавно плыл, покачиваясь, но он покачивался не из-за волн, а потому что Надя переворачивалась и пыталась потрогать воду. Только до воды было не рукой подать, тянулась и тянулась, но вода всё равно была далеко. От солнца было жарко и ярко, пришлось надеть очки и перевернуться на спину, загорать она всегда любила. На соседних дорожках плыло много людей, они молотили руками и ногами по воде и под водой, куда-то торопились доплыть. Тренер свистел и кричал: «Быстрее! Быстрее! Быстрее!». Кафель в этом бассейне не догадались подогревать, поэтому он был холодным, обязательно по нему нужно в тапочках ходить. «Гражданка! Уйдите с дорожки! На крайнюю перейдите!». Этот тренер даже до неё дотянулся криком, чтобы не мешала плыть детям, а их было так много, все из одной параллели, пришли на урок физкультуры в бассейн все вместе. Рядом с тренером сидела собака в шапке, такой же, как у Лёши, чёрной и кудрявой с козырьком, внимательно следила не за детьми, а за ней. За детьми лучше бы следила! Бассейн весь был в пару, забыли закрыть дверь в сауне, теперь весь бассейн был как сауна, душно и жарко. Пришлось даже снять куртку, только куда её бросить? Тренер уже ушёл, собака бежала в раздевалку, дети уже ушли в душ. Матрац по ширине был ровно в дорожку, упирался бортами в красно-белые шары на нитке. Они вмёрзли в лёд, а матрац не двигался. Опять этот невыносимый мороз! Плавать невозможно! Нет никакого солнца и тепла, приходится одеваться в кофты, колготки, свитера и куртки, шапки и перчатки, ботинки и сапоги. Придётся вставать с матраца и идти пешком до кафельного берега. Небо было молочным и непроницаемым, солнца за этой непроницаемостью видно не было. Лёд под ногами был прозрачным, светло-голубого цвета, там даже застыли какие-то рыбы внутри, далеко. Она перешагивала через замёрзшие красно-белые пластиковые поплавки между дорожками, стараясь их не задеть, потому что пластик на холоде может треснуть и сломаться. До берега ещё идти далеко, берег еле видно, под ногами хрустит противно снег, а ноги разъезжаются, потому что под снегом голый лёд, поэтому ей приходится идти медленно, мелкими шажками, чтобы не упасть и ничего себе не сломать. Как же ей далеко идти домой по этому замёрзшему заливу! Справа видны следы, похожие на медвежьи. Никакой это не медведь! Это бежала та собака в шапке! И бежит эта собака в шапке там, вдалеке, почти уже добралась до берега, а на берегу дома, и её дом тоже. Как хочется поскорее вернуться домой, там так тепло, нет под ногами снега, мороза и льда! Она пробует бежать, но лёд ей не даёт, ноги не слушаются, движения медленные и заторможенные, силы все свои прикладывает, но ничего не получается. Дом видно даже с середины залива, сзади уже не видно ничего, сплошной лёд и много следов от детей и тренера, от всех собак, которые с карусели сбежали. Они уже все прибежали домой, только Наде осталось добежать, даже собака в военной шапке почти добежала до подъезда. Фейерверк отражался на льду. Его было много и разного, совсем как на Новый год. Его запускали с берега, но даже далеко от берега стало тепло от фейерверка, пришлось снять шапку с перчатками и расстегнуть куртку. Полярная ночь рассыпала на небе звёзды, среди них есть созвездие Водолея, на которое смотрела собака в шапке, сидя спиной к Наде. Фейерверк рисовал разноцветные узоры на тёмном небе, заслоняя звёзды. Как же красиво! С берега запустили с десяток сигнальных ракетниц, только они были не красного цвета, а синего. Яркие синие огни стремительно летели к звёздам, словно спешили домой. Ей тоже хотелось домой! Над ней светили синие огни и белые звёзды, рядом шла собака в военной шапке и внимательно так смотрела прямо в глаза, что было немного страшно. Она впервые шла по льду замёрзшей Невы. Раньше никогда не ходила, хоть и была несколько раз в Питере, её не отпускали перейти по льду на другой берег. А на другом берегу острый шпиль Петропавловской крепости стремился туда же вверх, к звёздам и синим ярким огням. Со стен крепости продолжали запускать из ракетниц сигнальные огни, они не затухали, а продолжали светить рядом со звёздами. Ступени на набережной такие широкие и высокие, но такие холодные, гранит не успевает прогреваться даже летом. Улицы Питера такие пустые, что даже нет никакого мусора, все люди сидят по своим квартирам и прячутся от мороза. Она идёт по этим пустым улицам, смотрит на звёзды, собака в шапке убежала за Казанский собор. Откуда-то издалека раздаётся крик. Нааааааааааааааааааадяааааааааааааааааааааааа. Так громко, что можно кого-то разбудить, кто крепко спит этой ночью в квартире, потому что форточка открыта и всё слышно, свежий воздух проникает в квартиру вместе с этим криком. Неужели собака не услышит? Она убежала куда-то в тёмные подворотни, а шапка осталась валяться на дороге, совсем никому не нужная. Надо будет поднять её на обратном пути. Матрац под ногами такой твёрдый, совсем как гранитные ступени, совсем как лёд залива, совсем как кафель бассейна. Пора бежать домой, пока улицы пустые, ноги ватные, но нужно пересилить себя, дома ведь ждут, думают, что она сбежала из дома и не хочет возвращаться, поэтому отправили собаку в шапке, чтобы она знала. Пора возвращаться домой.
Надь.
На какой кровати лежит? Почему Настя будит? Была же в пути домой. Голова была в тумане, немного кружилась, живот зиял голодной пустотой. Лежит на кровати в Мурманске, за окном уже темно. Сколько времени прошло? Ты проспала очень долго, я думала даже скорую вызывать, ты вся горела и ворочалась во сне. Отравилась, так отравилась, день сгорел и не осталось следа, как теперь домой добираться? Там на улице что-то странное происходит, приехал полицейский патруль, светит на весь двор своей мигалкой, какой-то мужик твоё имя кричит. Пустота из желудка поднялась до груди. Сколько сейчас времени? 22:37. Телефон рядом с кроватью лежал с торчащим проводом из розетки, но был выключен. Ведь никто не знает, что стало плохо, что телефон разрядился, в какой квартире лежит абсолютно без сил, Настя не знает ничьих номеров телефонов. Телефон включался очень долго, сброшенная одежда на пол не желала быстро надеваться, руки с ногами не слушались и брыкались, голод прыгал вместе со страхом из желудка в голову. Сколько же продлился сон? Зато не болит живот. Посыпались уведомления на ожившем телефоне, самым страшным было от Лёши, от него вспотели руки, забилось быстрее сердце, ноги понесли скорее на выход из квартиры. У вас есть 66 пропущенных вызова(ов). Последний вызов был 01.02.2027 в 22:29. Это же просто жесть! И мама тоже звонила, мессенджеры все в сообщениях, весь телефон в красных кружочках с цифрами. Насть, ты прости, что так получилось. Да ничего, за что извиняться, ты хоть нормально себя чувствуешь? Вроде да, точно не так днём, лучше. Куртка противно кривлялась и разбрасывала рукава так, что их невозможно было нащупать. Это точно кричал Лёша, во сне даже услышала, и огни эти синие тоже до сна добрались, там было ещё что-то во сне, но он почти растворился в реальности, не оставив следа в памяти. Шнурки на ботинках убегали от пальцев, вызывая раздражение. Страх, голод, раздражение – всё это перемешивалось, как на палитре, в какую-то серобуромалиновую жижу. Дежа-вю. Эта жижа уже была, но когда? Прям отчётливо в памяти застряло, но не вытащить. Куртку на ходу не застегнула, дверь за спиной закрылась, лифт не хотел ехать на шестой этаж, кнопка нажималась отчаянно шестьдесят шесть раз, но без ответа, надо бежать, бежать скорее вниз, чтобы страх выветрился. Мама с Лёшей будут очень злыми? Но было же так плохо! Просто хочется оказаться дома, в своей комнате, чтобы вернулось всё так, как было, чтобы день этот забылся и прошёл, остался где-то в прошлом, давно забытом прошлом. Лифт никак не ехал, пришлось бежать по ступеням вниз, они были узкими и не удобными, хотелось перепрыгнуть сразу через три, но казалось, что можно упасть. В узкие окна подъезда вваливался без разрешения яркий синий свет от мигалок. Сколько их там вообще людей и машин? Первый этаж весь был в темноте, кнопка для выхода из подъезда не горела никаким цветом или светом, пришлось искать на ощупь, чтобы выбраться из подъездного плена. За дверью были какие-то серьёзные мужские голоса. Наконец-то нащупала! Дверь распахнулась в сторону, синий свет ударил по глазам, почти ослепил, какой-то дядька стоял возле подъезда. Куда бежать? Слева были полицейские с автоматами на плечах и с шапками на головах, лиц видно не было из-за яркого синего света. Справа увидела кудрявую шапку с козырьком.
Лёша!
Побежала к нему, хотелось просто обнять и ничего не говорить, извиниться на ухо, уехать подальше от этих ярких огней. Казалось, что в силуэте Лёши невероятно много серьёзности и жёсткости. Он уже как-то забирал из отделения полиции, так стыдно не было никогда в жизни, дома так сильно кричал, что слёзы от страха не выступали, хотя плакать хотелось отчаянно.
Лёша!
Бежала как во сне, невыносимо медленно, холод не успевал дотронуться до тела даже в расстёгнутой куртке. Больше никогда не забудет зарядку, всегда будет брать все провода и аккумулятор. Прям честное слово! От голода голова кружилась, ноги были ватными, короткий бег забирал остатки сил. Суровый Лёша ждал, когда добежит, под козырьком шапки не было видно лица, только сжатые губы. Наконец дистанция сократилась, закончилась, финишировала, обняла так крепко, что почувствовала, как часто бьётся его сердце под всей этой суровостью, почувствовала, что весь этот дурацкий день позади, слёзы беззвучно упали на чёрную форму, быстро впитаются без следа, волосы зацепились за большие жёлтые звёзды. Добежала. Вернулась.