Глава 12. Первый пуск

“Неудача. Неудачник… Неудача. Неудачник”, – набатом стучит в голове. До одури хочется есть, но больше всего упасть прямо здесь, в эту огромную траншею и уснуть.
Зашумела земля. Неорганизованные толпы людей бегом бросаются от траншеи к машинам. Всё обозримое пространство наполняется пронзительными сигналами и грозным ревом моторов на фоне истошных криков мечущегося среди машин человеческого стада.
Тяжелые грузовики, спецмашины, автобусы и даже легковушки беспорядочно срываются с мест, стремясь поскорее выскочить на дорогу, мешая при этом друг другу и людям. Создаются и рассасываются огромные, грозно рыкающие и непрерывно сигналящие заторы. Несколько грузовиков рвутся прочь прямиком по степи. Часть из них мгновенно оказываются в траншее, встав дыбом и высыпав из кузовов грузы и людей. Мат-перемат. Ощущение полного хаоса.
– Еще ракеты взялись пускать. На земле какой бардак устроили, а туда же, – ворчит с досады мой сослуживец старший лейтенант Афанасьев. Это его третий подряд аварийный пуск.

Наконец ситуация стабилизируется, мы выбираемся на дорогу и вскоре останавливаемся на площадке 113, прямо у распахнутых дверей гостиницы 25. Здание выглядит, как после стихийного бедствия – ни одного остекленного окна, лишь темнеют пустые глазницы оконных проемов. Во всем здании ни души. Коридоры и лестницы обильно усыпаны песком, подметаемым ветром, беспрепятственно гуляющим по всем закоулкам. Поднимаюсь на пятый этаж и не узнаю свой номер. Дверь настежь, оконные рамы сняты и стоят у стены. Повсюду кучи песка, нанесенного через зияющий пустотой оконный проем. Явные следы подготовки помещения на случай взрыва ракеты на стартовом сооружении, как это случилось в предыдущий пуск.
Закрываю дверь, вставляю оконные рамы и принимаюсь за уборку. Слышу, как гостиница наполняется голосами ее обитателей, прибывающих из эвакуации. Появляется администрация, узнать, все ли в порядке.
Закончив уборку, пытаюсь уснуть. Бесполезно. В номер постоянно заходят делегаты от таких же обитателей гостиницы за спиртом, которого у меня давно нет. После десятого по счету просителя, прямо на дверь вывешиваю объявление: “Спирта нет. Не стучать – спят уставшие люди”.
Буквально падаю на койку, опустошенный морально и физически. Двое суток работы без сна и отдыха, а в итоге аварийный пуск нашей гигантской ракеты – обманутые надежды сотен тысяч людей, причастных к большому делу. Неудача, воспринимаемая ещё и как личная, наваливается непреходящим состоянием полной прострации, когда уже не хочется ничего, даже выпить с горя. Впрочем, спирта у меня больше нет – весь вышел.

“Сто пятьдесят второй, ответь пятнадцатому… Сто пятьдесят второй, ответь пятнадцатому”, – настойчиво рвется на связь начальник стартовой команды майор Липинский. Похоже, давно рвется. С трудом открываю глаза и от изумления, как говорится, “подпрыгиваю до потолка”. Хорошо, в итоге лишь дёргаюсь на месте – от опасного прыжка спасают ремни безопасности, которыми пристегнут к креслу. Оглядевшись, понимаю, что нахожусь в отсеке лунного модуля.
Пару-тройку раз как-то заглядывал в этот тесный отсек через входной люк, когда пара работников промышленности и военпред буквально выползали на перекур. Тогда в полумраке покинутого людьми помещения, видел много чего интересного, хотя вместо реального оборудования повсюду лишь грузомакеты. Ждал, когда в кресло пилота усадят особенный грузомакет – знаменитого Ивана Ивановича, упакованного в подлинный скафандр летчика-космонавта. Хотя, вряд ли это случится, ведь во время старта ракеты-носителя “экипаж” находится в основном отсеке космического корабля. Заглянуть туда так и не удалось, но нечто подобное видел когда-то на ВДНХ в павильоне “Космос”. Тесная компоновочка.
Сейчас же я удобно располагаюсь в кресле пилота. Прямо передо мной небольшой иллюминатор, размером с тарелку для супа, и миниатюрный пульт управления. “Что это?!” – внезапно содрогаюсь, обнаружив прямо перед собой “окно в Космос”, – “Этого не может быть”, – с любопытством разглядываю детали немыслимой по габаритам картины мира, помещенной в крошечное блюдечко иллюминатора. Безграничная пустота без цвета и запаха с россыпью разноцветных “плевочков” – этаких световых меток живых и мёртвых объектов Вселенной, разделенных пространством и временем. Нет, это не срез небесной сферы Планетария. Скорее вид звездного неба через мощнейший телескоп. Рабочий телескоп под обтекателем космического аппарата? Ха-ха-ха! Впрочем, обтекатель, похоже, не установлен, иначе, как объяснить, что вижу реальную картину, а не муляж. Но, тогда где я, и как сюда попал?!

“Сто пятьдесят второй, ответь пятнадцатому… Сто пятьдесят второй, ответь пятнадцатому”, – по-прежнему монотонно вызывает Липинский. Снимаю рукавицу, заодно обнаружив, что одет в меховой комплект для работы в отсеках изделия в холодное время. Говорят, когда-то и у нас была такая одежда. А где теперь наши меха? И я смеюсь, вспомнив, как бегал по казарме разгневанный Липинский. Оказалось, наш старшина, которым он всегда гордился, перед увольнением в запас продал все меховые комплекты команды, хранившиеся в каптерке.
– Посажу эту сволочь, чтобы другим было неповадно, – выходил из себя Липинский. А тот старшина, довольно неприятный тип, скорее всего, уже пропивал в родной деревне немалые деньжищи, вырученные за комплекты.
– Как ты его посадишь? Украденные комплекты не существуют. Они погибли при взрыве и давно списаны. Говорил тебе, надо сразу поделить. А теперь чего кулаками махать? – успокаивал Липинского капитан Алексеев.
– Вор у вора дубинку спер, – тихо, но, как оказалось, хорошо слышно всем присутствующим, произнес старлей Шурик Шашев.
– Шашев, ты что сказал? – грозно рявкнул Липинский, услышав оскорбительную фразу, – Вон отсюда!
Шурик не задержался. Быстро схватив шинель и шапку, выскочил из комнаты, подмигнув мне на прощанье: “Пауки в банке. Жду в столовой”.

Вовремя напомнил о столовой. Есть хочется, как никогда. “Сто пятьдесят второй, ответь пятнадцатому… Сто пятьдесят второй, ответь пятнадцатому”, – надрывается Липинский. Что ж, пора ответить:
– Пятнадцатый. Сто пятьдесят второй на связи.
“Ну, наконец! Толя. Ты как, проснулся? Как само?” – орет прямо в уши шлемофонный голос начальника.
– Кажется, проснулся. Остальное, как положено: “Самочувствие отличное. Все параметры в норме. Полёт продолжаю”, – выдаю стандартную абракадабру.
“Так ты что, догадался?” – почему-то шепотом спрашивает Эдик, как за глаза зовут Липинского все, кому не лень.
– О чем догадался? – недоумеваю я.
“Ну, что мы летим”, – вдруг выдает он такое, что на мгновение теряю дар речи. Не выдержав длинной паузы, Эдик все также шепотом продолжает, – “Это не сон, Толя. Мы действительно летим”.
– Куда? – выдавливаю, наконец.
“Как ты хотел, Толя, на Луну. Разве она не перед тобой? Посмотри в иллюминатор. Видишь?”
– Пока только звездное небо. Даже Земли не вижу.
“Земля под нами. Со стороны Шурика. Красотища!” – восторгается Липинский.
– Какого Шурика? – недоумеваю, забыв про Землю.
“Какого-какого. У нас один Шурик, да и тот Шашев”, – раздражается шлемофон, – “Увязался вот с нами. Тоже, говорит, Героя хочу. Хочет он, с его двенадцатью взысканиями!”, – возмущается начальник команды.
– Шурик он такой, – подтверждаю я, – А если без шуток, где вы?
“Как где? Все трое здесь, в спасаемом отсеке. Я, Шура и Боря Афанасьев”.
– Молодцы, конечно! А меня, значит, сунули в одиночку?
“А кого, Толя? Ты же у нас один летун. К тому же спишь без задних ног. Сейчас только еле разбудили”.
– Вот-вот. Еле разбудили в лунном модуле. Нашли летуна. Школа планеристов при ДОСААФ. Авось как-нибудь спланирует на Луну.
“Ну, вот. Еще и обиделся. Ты хоть спланируешь, а мы вообще без понятия”.
– Зато сразу на Луну, не меньше. И без всякой подготовки.
“Но ты же сам так придумал, Толя. А мы тебе поверили. И почему без подготовки? Все нормативы ВСК выполнили на отлично. Один ты сачканул”.
– И вы мне поверили? За дружеским столом с фляжкой спирта?
“Но ты же излагал так правдоподобно!”
– Именно правдоподобно, Эдуард Александрович! Хорошо, программа полета ничего не требует от экипажа. Экипаж в этом полете просто не нужен. Так что для нас с вами в корабле одни грузомакеты. Даже питание не предусмотрено.
“Не боись, Толя! Я там тебе колечко колбасы положил. Краковской! И буханку хлеба. С водой, правда, проблема. Там у тебя две бутылки Боржоми. Пей осторожно. А то Шурик бутылку открыл, и мы полчаса всем экипажем за каплями летали по всему отсеку”.
– Весело там у вас. Кстати, а где мой скафандр? Почему я в мехах?
“Скафандров нет, Толя. Хотел хоть один достать для тебя, не удалось”.
– А как же я на Луну выйду без скафандра?
“Да никак! Думаешь, американцы были на Луне? Знающие люди говорят, там  еще никто не был. Так, полетали вокруг Земли, а все лунные картинки заранее сняли в Голливуде. И мы так сделаем. Снимем тебя в скафандре на фоне лунного пейзажа, и войдешь ты, Толя, в историю как первый покоритель Луны”.
– В какую историю! Шурик в первый же день проболтается. А за колбасу спасибо. Двое суток ничего не ел. Кстати, Эдуард Александрович, шутки шутками, вот поем, и выпускайте меня на волю. Пошутили и хватит. Нашли дурачка! На чем мы летим, если носитель взорвался? Своими глазами наблюдал аварийный пуск. А вы, на Луну, на Луну!
“Да какие шутки! Ты разве не в курсе, что на правом старте второй носитель готовился?”
– Какой носитель? Кто его готовил?
“Ты же видел в пятом пролете четвертый летный. Его и вывезли на правый старт. А готовили Кольцов с Алексеевым. Так всегда делают, когда иностранцев приглашают. Вспомни Де Голля, Помпиду и прочих. Всегда готовят к пуску две ракеты. А с правого старта должен был лететь Леонов с облетом Луны. Отменили. Вот мы и воспользовались, как ты научил. А то дождешься от них благодарности. Я хоть Красную Звезду за Гагарина получил. А вам с Борей еще пахать и пахать”.
– Ладно. Почти уговорили. Лечу на Луну. Ребятам привет. Конец связи.

Я смотрю в иллюминатор и не могу поверить, что все вышло, как по-писаному. Конечно, шутить я любил всегда. Как ни странно, мне верили. Еще бы! Главное, излагая очередной бред, не рассмеяться самому.
Однажды рассказал Шурику, как стал разведчиком. “Иди ты!” – не поверил он с первого раза. Но мой “правдивый” рассказ о том, как “случайно” вышел на американцев и заинтересовал их настолько, что меня завербовали. Конечно, тут же сообщил всё “кагэбэшникам” и теперь работаю на две разведки. И тут, и там уже в майорском звании, и давно имею не только юбилейные награды. Шурик был в восторге. Правда, на то он и Шурик.
Но эта буйная фантазия превзошла все мои ожидания. Ладно Липинский с его средне-техническим образованием, но Боря Афанасьев! А может, самый глупый здесь я? Заперли в макет лунного модуля и ржут, наблюдая за фальшивым космонавтом, отправленным на Луну.
Но, что это? В иллюминаторе вдруг появляется небольшой кусочек Луны. Потрясающая картина! А планета медленно, но верно подрастает в размерах, занимая все большую часть иллюминатора. И не оторвать взгляда от фантастического зрелища.
Неужели мы и вправду летим на Луну, и мне предстоит спуститься на ее поверхность? А вдруг ничего не выйдет? Ребята хоть на Землю вернутся, а я? Впрочем, и меня рано или поздно вернут на Землю и похоронят в Кремлевской стене. Не иначе. Нет, об этом лучше не думать.
Я в Космосе! Передо мной Луна – маленькая планета, спутник Земли. Но и Земля – это тоже планета, несущаяся вместе с Солнцем в неведомые космические дали. Лети вместе с ней, куда кривая вынесет. Ан, нет, подавай нам Луну. Зачем?

Но, что это? Страшные удары вдруг сотрясают Вселенную. Метеориты? Не похоже. “Толя! Открой немедленно! Мы знаем, что ты здесь! Что за люди у тебя спят?” – блажит с повизгиванием администратор гостиницы Калякина. Ну, а в дверь колотит, конечно же, её подруга Тоня, Лошадиная Голова. Только она так может. Ну, слава богу, я на Земле, а значит, и в Космосе. И этот полет уже никогда не кончится, пока я жив.
Что ж, посторонних в моем номере не обнаружили, объявление приходится снять, и любители халявного спиртного снова и снова барабанят в дверь. Поток жаждущих и страждущих стремительно растет. И разложив на столе пустые фляжки, накрываю их сверху поверженным в прах объявлением. Увы, не помогает даже открытая дверь – не обнаружив спирта во фляжках, некоторые ходоки принимаются обследовать мою комнату, разыскивая канистру, а не отыскав, будят меня, чтобы узнать, где спрятал. Окончательно понимаю, что выспаться мне не дадут.
Но усталость берет свое. И вот уже подо мной Крым. Мой первый полет. Я в кокпите планера. Фонарь закрыт. Ноги на педалях, ручка управления в руке. Инструктор сзади. Его не видно. Ощущение, что пилот планера это я. Самолет-буксировщик готов к взлету.
И вот разгон. Планером управляет инструктор, но я чувствую на ручке и педалях все его действия во время взлета и, главное, их понимаю.
Неожиданно осознаю, что инструктора в кабине нет. Тогда непонятно, откуда доносится его странный смех? И кто тогда управляет планером?
– Что-то ты, парень, не похож на новичка. Наверняка когда-то летал раньше, – вдруг говорит невидимый инструктор.
– Навыки не пропьешь, – вдруг отвечает инструктору Шашев, – А этот летун весь мой спирт спалил, пока обогревался, – жалуется он. “А Шурик откуда свалился? Я же его тогда вообще не знал. Да он и плавать не умеет, не то что летать. Он же может что-нибудь натворить здесь со страха”, – мелькает беспокойная мысль.
Внезапно обнаруживаю, что самолета-буксировщика впереди нет, а планер летит самостоятельно, причем со значительным ускорением. Меня уже ощутимо вдавливает в спинку сидения. Оглянувшись, вижу, что такой стремительный старт обеспечивает планеру наша гигантская ракета. Она отчетливо видна позади него. Сам планер прикреплен прямо к корпусу ее системы аварийного спасения. Вижу широкий инверсионный след от работающих ракетных двигателей.
“Грохота двигателей не слышно. Значит, идем на сверхзвуке. Но планер не годится для таких полетов! У меня нет скафандра! Я же погибну в Космосе! Надо срочно связаться с землей! В планере нет радио! Что предпринять?” – горохом скачут лихорадочные мысли.
– Ты же хотел стать космонавтом. Скоро будешь. И я буду гордиться тобой. А я здесь инкогнито, – вдруг говорит четырнадцатилетняя Людочка, невероятным образом оказавшаяся на месте инструктора.
“Зачем она здесь? Это же опасно. А уж ее летнее платьице совсем не годится для такого полета”, – беспокойно соображаю я, – “Еще минута, и нас не будет. Я летчик, смертельный риск это издержки моей профессии, а почему должна погибнуть моя Людочка – молодая красивая девушка?” – вдруг резанула разум ужаснувшая мысль.
– Людочка… Людочка… Ну, как ты здесь оказалась? Ты должна была жить! Жить, а не умереть, – плачу от бессилия что-либо изменить в этой гибельной ситуации.
Очнулся весь в слезах, еще во сне осознав, что безжалостный Космос давно растворил её в своих объятиях, вот уже целых четыре года назад. А я все еще жив, храня как святыню, память о наших встречах на самых светлых и чистых перекрестках космических трасс.

Как же я обрадовался, когда, наконец, объявили предполагаемую дату пуска летного изделия. Да и вся часть, уставшая от безделья, оживилась в ожидании всплеска активности. Но подготовка к долгожданной работе началась с серии так называемых смотров.
Начало положил строевой смотр. Кучу замечаний “устранили” тут же – с помощью емкостей со спиртом, “подаренных” проверяющим. А потом очередной цирк нас ждал уже на стрельбище. Спирт и здесь сработал безотказно. Наша команда “отстрелялась” лучше всех в части.
В спортивной подготовке мы тоже были первыми. К сожалению, мне не удалось увидеть, как произошло это знаменательное событие. В тот день дежурил на десятке. Но оказалось, я, как и все в нашей стартовой команде, был в хорошей форме и добился высоких спортивных результатов.
Подобных смотров было так много в тот период. Спирт лился рекой. Но я уже во всем этом не участвовал. У нас, наконец, началась приемка летного изделия в МИКе.
Одновременно началась ускоренная подготовка молодых бойцов осеннего призыва, не имевших опыта работы даже с макетом. На мои занятия по специальности с неожиданной проверкой пришел начальник штаба части подполковник Заозеров.
– Покажите конспекты занятий, – просит он.
– У меня нет конспектов. И никогда не было, – отвечаю ему.
– А как же вы ведете занятия? Как можно их вести без конспектов? Это же занятия по спецподготовке, – недоумевает начальник штаба.
– Занятия веду, как положено. Предмет знаю без всяких конспектов. Это моя специальность. Да и записывать ничего нельзя. Ни мне, ни бойцам. Материал совершенно секретный. Все надо запоминать. А, кроме того, обратите внимание на контингент. Некоторые бойцы по-русски плохо понимают. Так что ориентируюсь на ходу, как им изложить материал так, чтобы они хоть что-то поняли.
– Хорошо. Я побуду на вашем занятии. Говорите вы хорошо. Посмотрю, как исполняете, – подытоживает Заозеров, и остается слушать мою речь на тарабарском языке.

Он просидел у нас часа два. Слушал, как мне показалось, с большим интересом. Чтобы усилить впечатление от моих занятий, опросил бойцов, которые, путаясь в словах, очень четко отвечали на все мои вопросы. Задал им несколько вопросов и Заозеров. Они так же четко ответили и ему.
– Не ожидал. Я даже сам понял, как работает ваш двигатель. Можете не писать конспектов, но пишите хотя бы планы занятий. А то как-то не по правилам, получается, – дает указание довольный начальник штаба, – А как вы проводите политзанятия? Тоже без конспектов? Там же сплошные цитаты классиков, – спрашивает Заозеров в заключение.
– Тоже без конспектов. А цитаты выдаю по памяти.
– Оригинально, – удивляется начштаба и, махнув с досады рукой, уходит.
Начинается имитация бурной деятельности со стороны всевозможных проверяющих и в МИКе. Ночью, во время моего дежурства, в пролет, где готовили ракету, прибывает морской полковник, который сначала что-то громко выясняет у майора с установщика. Это сооружение, в ожидании завершения работ на ракете, пока стоит около МИКа. Затем полковник подходит ко мне и требует пропустить его к ракете. Он, якобы, член Госкомиссии и имеет полное право знать, что там творится.

Проверяю его пропуск, сверяю со списком и сообщаю, что никакого такого права у него нет. Он неистовствует минут пять. Требует немедленной корректировки списков. Показываю на часы и поясняю, что новый список может быть подан только утром, а сейчас люди, составляющие эти списки, отдыхают на десятке. Когда же решительно отказываюсь немедленно вызвать всех в МИК, полковник вдруг успокаивается и требует вызвать к себе руководителя работ. Сообщаю, что тот, возможно, к утру вылезет из отсека, и тогда он сможет с ним поговорить. Вызвать же его оттуда нет никакой возможности.

– Что он там делает ночью? – удивляется полковник.
– Руководит установкой разрывных пироболтов, – отвечаю ему.
– Это же опасная работа. Ее положено делать днем, – возмущается “моряк”.
– В отсеке и днем темно, а потому можно работать ночью, раз так решило руководство, – разъясняю ему.
– Кстати, как у вас организована пожарная охрана изделия? – вдруг оживляется неугомонный полковник.
– За пожарную охрану изделия в этом здании отвечаю не я. Здесь своя пожарная охрана.
– Вызовите начальника пожарной охраны, – тут же приказывает он.
Звоню дежурному и передаю ему требование члена Госкомиссии. Через полчаса появляется заспанный главный пожарный.
– Объявите пожарную тревогу. Горит изделие, – командует полковник.
Пожарный пытается возражать, но, отчаянно махнув рукой, куда-то звонит. Минут через десять открываются ворота МИКа, и въезжает пожарная машина. Пожарный расчет бодро раскатывает рукава и застывает в ожидании дальнейших команд. Полковник дает отбой тревоге и приказывает пожарным дежурить у изделия до утра. После чего, пожав мне руку, удаляется.

– Вот гад, поспать не дал, – жалуется мне главный пожарный, – У вас, военных, у всех плохо с головой? – спрашивает он.
– Как и у всех, но постоянно идет селективный отбор. Начиная с майоров, это становится заметным. А в полковники пробиваются самые одаренные. Когда уже совсем никаких мыслей, одни рефлексы. Да и то, в основном, хватательные, – вызываю, наконец, его улыбку.
– Представляешь, этот умник думает, что мы сможем что-нибудь потушить, если будет гореть ракета, – продолжает все же жаловаться пожарный, – Да тут от малейшего очага есть чему гореть. Даже полы будут полыхать. А от тепла сработает САС. Это тринадцать тонн взрывчатки. Все в щепки разнесет. А в объекте ядовитых компонентов под завязку. Да тут убежать не успеешь. Не сгоришь, так отравишься. А он тушить. Чем тушить? У меня в машине бочка пустая, и рукава дырявые. Всего метров на десять напора хватит. Придурок ваш полковник, – заключает главный пожарный.
– Он не наш. Он государственный, – с важным видом уточняю я, показав пальцем куда-то вверх, в небеса, где, очевидно, должно находиться все, связанное с государством, – А что, действительно так плохо?
– Если не курить там, где не положено, и внимательно работать, чтобы не допустить возгорания, проблем не будет. А полыхнет, беги со всех ног. Как можно дальше. И не вздумай тушить. Хана. Я уже столько бумаг писал, но никому до этого дела нет.
Он молча курит, стоя возле пожарной машины. С досады бросает непогашенный окурок на пол и выдает какие-то команды. Пожарные быстро скатвают рукава и занимают места в машине.
– Слушай, я, пожалуй, поеду. Не буду же по милости этого придурка торчать здесь до утра, – сообщает мне свое решение главный пожарный, – Я тебе завтра с утра огнетушителей подкину, штук пять. Расставь их на видных местах. Появится этот гусь, покажи ему. От огнетушителей и то больше толку, чем от этой машины, – заключает пожарный, протягивает мне руку на прощанье и уезжает спать.

Утром гусь появляется в сопровождении огромной свиты начальства всех мастей. Со мной общается, как со старым знакомым.
– А где пожарная машина? – интересуется он.
– Только что уехала на дозаправку, – вру ему, как учили, – Вот оставили за себя огнетушители, – и показываю на расставленные повсюду приборы.
– Хорошо. А ваш расчет умеет ими пользоваться?
– Лучше, чем авторучкой.
– Почему лучше? Что они у тебя писать не умеют?
– Писать умеют, но не по-русски. А огнетушителем могут орудовать на любом языке.
– Сейчас проверим, – угрожает морской полковник. Он тут же хватает за шиворот пробегающего мимо бойца и командует, – Пожар. Действуйте, товарищ рядовой.
– Где пожар, товарищ полковник?
– В той урне, – кивает полковник на урну в курилке. Боец тут же хватает ближайший огнетушитель и мгновенно заливает пеной всю курилку. Оттуда в панике, выдавая перлы отборного мата, выскакивают забрызганные пеной курильщики. Полковник и его сопровождающие улыбаются, наслаждаясь произведенным эффектом, а особенно – виртуозно скомпонованными оборотами речи разгневанных любителей табачного дыма.
– Ну, идиоты, – возмущается народ, – Где же мы теперь курить будем? Тра-та-та. Тра-та-та.
Вскоре появляется майор Липинский и сообщает, что на сегодняшнем заседании Госкомиссии с гневной речью выступил какой-то морской полковник. Он возмущен работой пожарных и полным неведением встреченных им старших офицеров о ведущихся на изделии работах. Положительно отметил только работу дежурного руководителя бортового расчета, который единственный знал обо всем и четко исполнял свои обязанности. И Липинский передал мне благодарность командира части.
– Он бы еще у уборщицы спросил, что творится в ракете, – рассказываю Липинскому о ночном визите, – А то привязался к майору с установщика, который просто зашел в туалет.

И вот, наконец, наступает день вывоза летного изделия. В принципе, никаких отличий от обычных вывозов, в которых уже принимал участие, нет. Просто вокруг гораздо больше людей, не занятых в работах. Белые халаты скрывают крупнозвездные погоны и дорогие костюмы высокого начальства. Эти любопытствующие сильно мешают перемещению занятого персонала, заполняя своей плотной массой и без того тесные проходы, которые еще остаются между установщиком и зданием контрольно-испытательной станции. Вскоре эту публику все же вытесняют за специально натянутую ленту. Но периодически то одна, то другая группа высоких чинов пытается прорваться за это ограждение, громко выражая возмущение явным пренебрежением к своим персонам.
Мы завершаем работу в МИКе и переносим наше оборудование на установщик. Сопровождать изделие поручают мне. Я поднимаюсь на платформу установщика и уже “с высоты своего положения” с интересом наблюдаю за лихорадкой приготовлений.
Наконец, открывают ворота МИКа и подают тепловозы. Повеяло холодом, запахло выхлопными газами, и гулкое помещение наполняется шумом работающих дизелей. Публика за ограждением мгновенно рассеивается.
– В следующий раз надо сразу загонять тепловозы. Разбежались как тараканы. С утра работать не дают. Еле за ограждение упросил уйти, тра-та-та, тра-та-та, – жалуется кому-то, невидимому мне сверху, пробегающий мимо начальник службы режима МИКа.
И вот уже установщик с ракетой медленно выезжает из МИКа и останавливается. Ощущение, что присутствую при историческом событии. Несколько операторов снимают процесс вывоза изделия ручными камерами. Чуть поодаль, с разных точек работают несколько стационарных кинокамер. В воздухе прямо над нами на небольшой высоте несколько раз пролетает вертолет, из которого тоже ведется съемка.

Вокруг установщика тут же занимает свои места охрана из трех десятков бойцов, вооруженных автоматами. При вывозе макета ничего подобного не было.
Метрах в ста от установщика, справа от его магистрального пути, за ограждением стоит большая толпа работников МИКа в белых халатах. К ним присоединяется множество тех, кто, как и работники МИКа, напрямую или косвенно, причастны к этому событию – вывозу на стартовое сооружение ракеты, которая является самым большим достижением нашей страны.
Слева от магистрали, метрах в пятидесяти, размещается длинная вереница легковых автомобилей, преимущественно черного цвета. Преобладают “Волги”, но среди них затесались и несколько “Чаек”. У каждой машины стоят ровно по два человека: покрупнее – очевидно, начальник, помельче – водитель, а может и наоборот.
Тепловозы, наконец, из положения “тяни” переместились в положение “толкай”, и гигантское сооружение с белеющей на нем фантастической ракетой медленно двинулось к стартовому сооружению. Снова засуетились операторы кинохроники. Пешком, сохраняя дистанцию, двинулась в путь вооруженная охрана.
Но уже минут через десять медленного движения установщика, вереница машин с начальством дружно срывается с места и исчезает за МИКом. Еще минут через пять рассеивается толпа работников промышленности. Сворачивают свою аппаратуру и киношники. Событие приобретает привычный вид будничной работы.
Я перехожу в кубрик установщика, усаживаюсь в мягкое кресло и погружаюсь в дремотное состояние. Ехать с такой скоростью ой как долго.

Вечером, когда ракету уже установили на стартовое сооружение, произошло первое происшествие.
В пятидесятом сооружении, как всегда, подводили итоги первого дня работы. Обслуживающий персонал, который выполнил стыковку магистралей, уже оставил в покое тележки для обслуживания двигателей ракеты и спустился в подземное сооружение.
Мы, вдвоем с часовым, стоим у покинутой ракеты и смотрим на гроздья труб большого диаметра, подстыкованных снизу. На макете такие работы не проводились, а потому этот необычный вид был для нас обоих в новинку. Неожиданно раздается сильнейший шум, который обычно издает газ высокого давления, выходящий из крупной магистрали. Мы что-то кричим, но уже не слышим друг друга. Бегом бросаюсь в пятидесятое сооружение и докладываю о происшествии майору Мирошнику, руководителю работ от нашей части. Он тут же представляет меня техническому руководителю от промышленности.
Четко отвечаю на вопросы Бродского, и вскоре Мирошник, связавшись с кем-то по телефону, выдает необходимые команды. Нештатная ситуация устранена. Начинается разбор полетов. Находят стрелочника. Оказалось, что боец из наземных служб случайно открыл вентиль подачи азота для предстартовой продувки хвостового отсека ракеты. Хорошо, что люди уже покинули этот отсек, иначе последствия для них могли бы стать необратимыми.
Чуть позже, обнаружив на моей руке красную повязку дежурного по борту, подходит незнакомый майор и показывает удостоверение работника госбезопасности. Его интересует, насколько хорошо охраняется ракета. Показываю ему на ограждение нулевой отметки и часового, курсирующего вокруг ракеты.
Когда майор, полностью удовлетворенный, хотел, было, уйти, решил немного развлечься. И тут же набросал ему несколько реальных планов, как бы я проник к ракете, если захотел. Комитетчик в шоке. Разумеется, пост усилили, пути “врагу” перекрыли. Зато в хлопотах время ночного дежурства прошло незаметно.

Утром меня сменил старший лейтенант Шашев. Поднявшись к ракете с вещами, на нулевой отметке увидел группу незнакомых офицеров, среди которых сразу узнал морского полковника.
– Всего три незаметные царапины чертилкой, и вся ваша работа коту под хвост. Ракета жахнет прямо на старте, как в прошлый раз. Это я вам, как специалист, говорю. Можете хоть кого спросить, – раздавался бодрый голос Шашева, окруженного офицерами.
– А вы еще кому-нибудь об этом говорили? – спрашивает полковник.
– А меня никто и слушать не будет. Разве специалиста кто слушает? Нам только взыскания лепят. У меня их целых двенадцать. Да я вам столько способов расскажу, как угробить ракету, у вас волосы дыбом встанут, – жалуется Шурик на свою тяжкую долю непризнанного специалиста.
Обернувшись на лязг стальной двери сооружения, полковник замечает меня и жестом подзывает подойти.
– А вы что здесь делаете? – спрашивает он.
– То же, что и в МИКе. Вот только что сменился с дежурства,
– А кто этот сумасшедший? – спрашивает он, отведя меня в сторонку.
– Мой сменщик, старший лейтенант Шашев.
– Вызовите сюда руководителя работ, – выдает указание полковник. По громкой связи вызваю майора Мирошника.

– Немедленно уберите этого дурака. Чтоб и духу его тут не было, – показывает полковник на Шашева, – Он же сумасшедший. Всем рассказывает, как вывести ракету из строя. Я только в его глаза посмотрел, сразу понял, что этот и сам запросто прочертит нужные царапины, да не три, а для надежности пять или шесть, – негодует полковник.
– Кем же я его заменю? У нас двигателистов всего трое, – задумывается Мирошник.
– Вот старший лейтенант, – подсказывает полковник, указывая на меня.
– Да он уже больше суток у ракеты. Только сменился.
– Ничего. Еще сутки отдежурит. Потом отдохнет. А этого убирайте немедленно, – приказывает полковник и уходит к своей команде, увлеченно внимающей разглагольствованиям Шашева.
– Шура, ты что, ненормальный? Ты зачем эту публику небылицами развлекаешь? Они же все всерьез воспринимают. Тебе хиханьки, а у меня проблема, кем тебя заменить, – сходу накидывается Мирошник на Шашева.
– А что? – кипятится Шура, – Я им правду говорил. Пусть думают. У них папахи большие. А я человек маленький. Что хочу, то и говорю. С меня спроса нет.
– Да ты и впрямь дурак, Шура. Дуй на площадку, доложи Липинскому, что тебя отстранили от дежурства навсегда. Понял? Навсегда! И не спрашивай меня ни о чем, иначе я взорвусь, – потихоньку выходит из себя Мирошник.
Вид у него достаточно свирепый. Огромная борода стоит дыбом. Эту бороду он отпустил после летнего отдыха, когда каким-то образом ухитрился получить ожоги лица. Борода ему идет. В ней Мирошник очень похож на Фиделя Кастро. Он это понимает, и уже ни за что не хочет ее сбривать, хотя следы ожогов давно прошли.

– На чем я поеду? Мотовоз уже ушел. Я лучше здесь останусь. Поем на халяву, как участник предстартовой подготовки, – с важным видом продолжает гнуть свою линию Шашев.
– Вон отсюда! Бегом! По шпалам! По шпалам! – орёт, не выдержав, Мирошник. Шура медленно разворачивается и с важным видом бредет с нулевой отметки.
– Шура, спирт оставь. Работать нечем, – кричу ему вслед.
– А вот хрен, – оборачивается Шура, – Мне теперь свое горе надо чем-нибудь залить. А тебе еще подвезут, – весело информирует о своих планах Шура.
Как позже выяснилось, на площадку он так и не попал, а, перехватив по дороге машину, уехал прямо на десятку. Дня через два Шашев, наконец, появился в казарме, где получил свое очередное, тринадцатое по счету, взыскание.
– Что мне с ним делать? – горюет Липинский, приехавший после обеда подбодрить меня и подвезти спирт для работы, – Попробую его сунуть в новую часть. Только не возьмут его с кучей взысканий. Придется их снимать. Может он хоть там одумается? – вслух рассуждает Липинский.
– Горбатого могила исправит. Шурика переделать невозможно. Он и там взысканий наберет. Да и не согласится он никуда переходить. Ему и здесь хорошо, – высказываю свое мнение.
– А я его и спрашивать не буду. Подам в список и все. Не Борю же Афанасьева подавать. Вы теперь с ним вдвоем остались. А Шурика попробую соблазнить тем, что снимем ему все взыскания.
– Попомните мое слово, Эдуард Александрович, Шурик согласится. Но, как только снимете взыскания, сразу откажется, – высказываю свое предположение.
– Ладно. Буду думать, как его от нас убрать, – жмет мне руку Липинский и уезжает.

Шурик, отошедший от дел, удивительно легко соглашается с предложением Липинского. Действительно, чтобы снять теперь уже тринадцать взысканий, ему потребуются годы нормальной работы. А нормально работать Шурик не любит.
И вот как-то вечером он зашел ко мне и объявил, что все взыскания с него сняты. Он теперь чист, как стеклышко. И завтра едет на новое место службы. А потому я должен его хорошенько угостить, поскольку наша совместная служба завершилась.
– Шурик, насколько мне известно, всегда выставляет виновник торжества.
– А у нас будет наоборот. Я вам с Борей место освободил. Теперь у вас конкурентов нет. Так что бутылка с тебя. А завтра я к Боре на десятке зачешусь. Пусть и он выставит, – развеселил меня своей наглостью Шурик.
“Скучно будет без него”, – скорбно вздыхаю, доставая с антресоли заветную бутылку водки.
Как же я ошибся, думая, что наши с Шуриком пути разошлись. Его пыл первооткрывателя окончился ровно в день получки. Как ни в чем ни бывало, он вдруг входит в комнату офицеров и объявляет, что с завтрашнего дня выйдет на работу в нашу команду.
– Как это? – удивленно спрашивает Липинский, – Тебя же приказом перевели в другую часть.
– Деньги я, где сейчас получил? – улыбаясь, спрашивает Шурик, и сам же ответил, – В своей родной части. Тот приказ – фикция. Мне один знакомый сказал. Тот приказ еще не утвержден. А новая часть только формируется. Знаете, сколько там работы? Мне все это не подходит. Поэтому я остаюсь здесь. Туда я больше ни ногой. Там пусть ежики работают.
– Шурик, тебя завтра же будут разыскивать по всему полигону, и накажут за самовольные действия, – негодует Липинский.
– Да они будут рады от меня избавиться. Все равно работать они меня не заставят. Пусть работают дураки, а я буду деньги получать. Лучше пусть взыскание дадут. Кстати, оно у меня будет первым за годы безупречной службы, – в свою очередь возмущается Шурик.
Он так больше и не попал в ту часть, бросив там все решительно и бесповоротно. Как ни странно, ему это сошло с рук без всяких последствий.

Это была странная подготовка к пуску. После того, как ракету установили на стартовое сооружение и состыковали все ее коммуникации, дальнейшие работы вдруг прекратились. Вот уже несколько дней шли постоянные совещания специалистов.
Я же превратился в штатного экскурсовода. В день проводил по десять-пятнадцать экскурсий. Состав делегаций – самый разнообразный. От членов ЦК КПСС и главных конструкторов ведущих предприятий до совершенно случайных людей, которые, как оказалось, были просто хорошими знакомыми Мирошника.
Вскоре начались работы, подобные тем, которые все время проводились на макете – доработки изделия. И жизнь вошла в привычную колею. Сутки на старте, сутки на площадке. Постепенно пропали многочисленные экскурсанты. Все стало обыденным, подобно привычным для меня многомесячным работам с макетом.
Вместе с нарастающей усталостью, постепенно накатывает общее подавленное состояние. Иногда навещает Липинский, или Шурик. Липинский обычно привозит спирт для работы, а Шурик прибывает с явно противоположной целью.
– Отлей немного, а то мне теперь спирт не выделяют, – жалуется Шурик, – Говорят, бери в той части, куда тебя определили. Нашли дурака. Так я туда и поеду.
Если спирта достаточно, отливаю ему в заранее приготовленную им фляжку. Но чаще Шурик тут же выпивал выделенную ему дозу, чтобы, как он говорил, не терять спирт на стенках фляжки, и уезжал на обед, на первый черпак.
– Ты мне дай ключ от номера. Я у тебя немного посплю после обеда под музыку, – радует меня своей непосредственностью Шашев.
– Шурик, ключ на вахте. Тебе его все равно не дадут. Так что твой отдых отменяется. Шурик, ты от отдыха не устал?
– Кто же от отдыха устает? Скажешь такое. Ладно, работай. Работа дураков любит. А я поехал. Завтра подъеду, а ты свой ключ не сдавай, – выдает ценное указание Шурик и уезжает. Я же остаюсь один на один со своими невеселыми мыслями.

Доработки изделия, наконец, завершили. Начались комплексные проверки систем ракеты. Обнаружилось, что пока ракета стояла на старте, от проливных дождей, таких редких в здешних местах, но, как нарочно, выбравших это время, отсырела кабельная сеть. И поиск неисправностей превратился в постоянный кошмар для управленцев. Устраняли неисправность в одном месте, она появлялась в другом. И так по кругу до бесконечности.
Совершенно случайно выявили крупный дефект, из-за которого вообще встал вопрос о съеме изделия и отправке его в МИК. Выход все же нашли. И целую неделю на старте шли круглосуточные работы по замене агрегата.
Наконец, снова приступили к комплексным проверкам, которые все так же проходили с отрицательными результатами. Мне это напоминало маниакальные попытки начинающего автолюбителя завести автомобиль, в баке которого нет ни капли бензина.

А однажды, прямо с утра у ракеты появилась представительная делегация. Подошел Липинский. Он, конечно, знает всех и постепенно их мне представил. Шумный товарищ оказался министром общего машиностроения Афанасьевым. Он действительно здесь самый главный. В делегации оказались и Главный конструктор Мишин, сменивший на этом посту Королева, и Главный теоретик Келдыш, и, наконец, заместитель Главного конструктора – Борис Аркадьевич Дорофеев, непосредственный начальник технического руководителя Бродского. В свое время Дорофеев был самым молодым заместителем Королева. Рассказывали, что СП по-своему любил своего молодого зама, но и отчитывал его постоянно, по поводу и без повода.
Бродский тут же подозвал Липинского, и тот включился в общие разговоры. Вскоре делегация покинула нулевую отметку. Липинский пригласил меня и познакомил с Дорофеевым.
Было принято решение сушить кабельную сеть ракеты. И мне поручили обеспечивать эти работы спиртом и сжатым воздухом. Вскоре сняли обтекатели, сеть расстыковали, и началась долгая и нудная работа.
– Держи шланги! – кричу я с верхней площадки башни обслуживания и сбрасываю вниз одну за другой несколько бухт шлангов, – Ну и раззява, – не удержался от оценки действий управленца, неуклюже поймавшего первый, но получившего затем несколько неслабых ударов концами разворачивающихся в воздухе шлангов, которые он не успевал ловить.
– Извините, ловкость уже не та, – оправдывается управленец, глянув вверх. Это оказался Дорофеев. Я мгновенно исчезаю за щитком. Мне неудобно. Вскоре наблюдаю, как он руководит процессом, лично показывая управленцам, что и как делать.
Сеть сушили, состыковывали, проводили испытания, которые по-прежнему не шли. Сушка продолжалась. И когда все уже вроде бы стало получаться, хлынул проливной дождь, похоронивший все результаты, достигнутые с таким трудом. Но путь уже намечен и он вроде бы дает положительные результаты. Работы продолжаются.
Вскоре подходит очередной пакет доработок изделия. Электроиспытания приостановлены. Появляются бригады работников промышленности, и снова многодневные работы в отсеках ракеты.

И вот, наконец, наступил долгожданный день, когда очередные испытания изделия прошли без сбоев до самого конца. Управленцы ходят, как помешанные, буквально не дыша, и с нетерпением ожидая результатов обработки телеметрии. Я, передав дежурство Боре Афанасьеву, тоже остаюсь на стартовой площадке. К обеду поступает команда приступить к подготовке ракеты к пуску. Ориентировочное время пуска – завтра в шесть утра.
Ясно, что мой отдых пропал. Двумя расчетами начинаем снимать с ракеты все съемное оборудование, устанавливать стабилизаторы, готовить аварийный инструмент, формировать боевой расчет и многое другое. В суете день пролетел незаметно.
На жилой площадке началась эвакуация. С башни обслуживания вижу, как огромные колонны машин выдвигаются с площадки куда-то далеко в степь. Подъехали несколько мотовозов, которые, загрузив толпы людей, покидают площадку. А машины все идут и идут, и в наступившей темноте вьется непрерывная лента из света фар и габаритных огней потока машин.
Началась эвакуация персонала стартовой площадки. На площадке остается лишь боевой расчет. У каждого нарукавная повязка с номером о расчету. На моей повязке цифра “152”. Эту повязку, как и осколок ракеты, кусочек парашюта системы аварийного спасения и флажок съемного изделия, который случайно не сдал, – все это до сих пор храню, как память о том пуске.
Ракета ярко освещена специальным телевизионным освещением, и оттого зрелище просто фантастическое. Зайдя на командный пункт по вызову руководителя пуском (десятого номера боевого расчета), которым по-прежнему остается майор Мирошник, увидел множество телевизоров, каждый из которых показывает свою картинку. И я вижу все площадки башни обслуживания и все оборудование на них, вплоть до мельчайших подробностей.
Поступает команда на эвакуацию боевого расчета в сооружения стартового комплекса. Начинается заправка ракеты компонентами ракетного топлива. Операция многочасовая, и мне, наконец, удается немного поспать, примостившись на брезентовом чехле за каким-то электрическим щитом.

Вскоре меня будят экстренным вызовом к десятому. Войдя в помещение пункта управления подготовкой, увидел группу руководителей всех рангов, напряженно наблюдающих за событиями, отображаемыми на многочисленных телевизионных экранах. Мирошник, заметив меня, тут же жестом приглашает подойти.
– Что за дым на первой площадке? Что там может гореть? Насколько это опасно? – спрашивает он.
Взглянув на экран общего вида нулевой отметки, замечаю, что дымовой завесой окутана вся первая площадка башни обслуживания. Дымное облако растянулось метров на двести по горизонту, а дальше пропадает. Разглядеть, что происходит на площадке, не удается, несмотря на помощь телевизионщиков.
– На дым это не похоже. При горении сработала бы автоматика пожаротушения. Похоже на утечку криогенного компонента. Смущает цвет дыма. Не похоже на кислород. Это хорошо. Можно вполне безопасно оценить ситуацию на месте, – доложил я Мирошнику свое мнение.
К моему удивлению, никто не возразил. Возможно, мои начальники предложили бы другое решение, но ни Кольцова, ни Липинского нигде не было. Не было и никого из представителей управления.
Мирошник тут же принял решение о прекращении заправки ракеты-носителя. Я же надел специальную обувь, приказал бойцу нашего боевого расчета захватить с собой аварийный набор инструмента и принадлежностей, и мы с ним направились к ракете. Было видно, как все триста метров нашего пути за нами следили видеокамеры. Поднявшись на площадку башни обслуживания, установил шлемофонную связь с десятым. Оставив бойца на связи, вышел на площадку.
Интуиция не обманула. Это точно не дым. Похоже, пары сжиженных газов. Явно не кислорода, иначе цвет паров был был бы голубой. Но откуда здесь жидкий азот? И тут я обнаружил место, где, очевидно, была недостаточная теплоизоляция, а поскольку во время заправки по трубопроводу подавался переохлажденный жидкий кислород, понятно, что пары азота образуются прямо из воздуха. А частично даже охлаждаются настолько, что переходят в жидкое состояние. Опасность в том, что жидкий азот течет по обшивке ракеты и частично попадает на механизмы наземных систем. В любой момент гигантские силы, вызванные большим местным перепадом температур, могут разрушить конструкцию механизмов и повредить ракету.
Свои соображения докладываю десятому, предложив вызвать заправщиков с лотками, чтобы отвести струи жидкого азота от опасных мест. Предложение принимается. И вот уже весь жидкий азот испаряется прямо на лотках. Нас стало видно на телеэкранах, и по командам Мирошника мы перемещаем лотки так, чтобы обеспечить наблюдение за процессом прямо из бункера.
В это время на площадке появляются полковник Яшков, капитан Кольцов и несколько штатских. Они, похоже, вернулись с ужина, и их срочно отправили мне в помощь. Мои начальники были в норме, но один из штатских, похоже, еле держался на ногах. Он тут же попытался сунуть палец в жидкий азот, чтобы таким странным образом подтвердить, что это не кислород. Кольцов еле успел перехватить его руку. Хорошо, все происходило вне зоны видимости камер слежения.
Я предложил всем покинуть башню обслуживания и остался на связи один. Вскоре возобновили заправку. Потоки азота на лотках увеличились, но на процесс это уже не влияло. Я вернулся в бункер за свой электрощит.

Меня разбудили, когда еще было темно, но уже появились первые признаки приближающегося рассвета. Заправка уже завершилась и нам предстояла смешная заключительная операция. Необходимо снять защитные чехлы с люков азотной продувки хвостового отсека. Каждый чехол имеет длинный фал из парашютной стропы. Свободные концы двадцати четырех строп привязаны к ограждению так, что казалось, будто этими хлипкими веревочками ракета привязана к земле. Всю эту систему в шутку назвали автоматикой завода “Прогресс”.
И вот мы с Кольцовым преодолели знакомый путь в триста метров и оказались у заправленной ракеты. Неожиданно сработал дренажный клапан одного из баков. Шум был такой силы, что пришлось закрыть уши руками. Но самым неприятным  показался начальный момент, когда в  полной тишине раздался взрыв открываемого клапана. Мы едва не оглохли. Наконец,он закрылся. Отвязав стропы, сдернули чехлы.
На входе в сооружение нас уже поджидал майор Липинский с ножницами, которыми он быстренько  обрезал стропы так, что чехлы остались лишь с небольшими хвостиками. У нас долго отказывались принять эти чехлы без строп, но мне до сих пор неизвестно, чем закончилась эта борьба военных и штатских за очередную “халяву”.
Началась эвакуация боевого расчета стартовой площадки. До пуска остались какие-то полчаса. Уехали последние машины с людьми. На нулевой отметке нас четверо. Мы с Борей Афанасьевым, радист для связи и водитель “Волги”, на которой мы последними уедем со стартовой площадки в район эвакуации. Наша задача – контроль расстыковки коммуникаций и контроль начальной стадии отвода башни обслуживания от готовой к пуску ракеты.

А ракета уже живет автономной жизнью. Она, как фантастический спринтер, готовится к своему сумасшедшему броску. Ее организм уже почти набрал требуемую силу и сейчас, казалось, сконцентрирован лишь на том, чтобы оказаться в полной готовности к моменту старта. Словно кровь по артериям и венам, по трубопроводам ракеты с шумом циркулируют компоненты топлива и сжатые газы. То в одном, то в другом месте коротко жужжат электроприводы агрегатов и со звонкими щелчками срабатывают многочисленные клапаны систем, приводимых в исходное положение для старта. А мозг ракеты уже сосредоточен на управлении ее сложнейшим организмом и напряженно ждет лишь одной команды – “Пуск”.
Мы с Борей распределились по площадкам и, спускаясь от площадки к площадке, контролируем закрытие бортовых клапанов и отвод коммуникаций от ракеты. Наконец, мы спустились с башни и доложили по рации о готовности ее отвода от ракеты. И вот уже гигантская башня медленно двинулась в стартовое положение. Когда ракета оказалась полностью вне зоны башни, мы доложили и сели в машину. До пуска остается всего двенадцать минут. Я в последний раз взглянул на это чудо техники, и мы на приличной скорости помчались как можно дальше от ракеты, готовой к пуску.

Когда до пуска осталось около минуты, остановились в степи, так и не доехав до района эвакуации боевого расчета. Связавшись с десятым, узнали, что объявлена десятиминутная задержка пуска. Неужели отбой и еще сутки аварийных работ на заправленной ракете?
Мы снова сели в машину и уже не спеша, добрались до места. Я увидел расставленные в определенном порядке спецмашины и автобусы для перевозки людей. Отдельно стояли легковые машины. Там же виднелся флажок командного пункта. Люди стояли вдоль специально вырытой траншеи, которая могла бы, в случае необходимости, стать им убежищем.
Отсюда стартовая площадка видна, как на ладони. Солнце еще не взошло, но уже совсем светло. Все замерли в ожидании.
Наконец, под ракетой полыхнуло. Мгновение, и в полной тишине она медленно двинулась вверх. Все. Процесс необратим. Аварийных работ, к которым мы готовы, но проводить которые вовсе не хочется, теперь уже точно не будет.
Ракета уже поднялась метров на двести, а яркий факел газовых струй ее двигателей все еще “подметает” нулевую отметку. Я живо представляю, что сейчас творится там, где минут двадцать назад мы с Борей следили за отводом башни. Как удивительно видеть в воздухе такую громадину, которую, казалось, не оторвать от земли никакими силами!
На высоте трехсот метров ракета резко отклоняется от вертикали и движется по пологой восходящей траектории. Это сделали специально для того, чтобы она, в случае аварии, как можно дальше ушла от стартовой площадки.
Наконец, с полуминутной задержкой, до нас добирается звуковое оформление старта ракеты. Как по команде, раздается дружное “Ура”. Под эти крики гигантская белая ракета стремительно разгоняется, необычно быстро набирая высоту и удаляясь от места старта по горизонту.
Но в небе уже разворачивается трагедия аварийного пуска. Я вдруг замечаю примесь черноты в ярком бело-синем факеле реактивных газов.
– Какое “Ура”. Все. Конец, – вырывается у меня с нескрываемой досадой.
– Что случилось? – озабоченно спрашивает Боря, но мой ответ ему уже не нужен.
Черный дым в следе ракеты уже виден всем. Крики стихают. Все замирают.

Срабатывает САС, уводя объект от носителя. Но парашют, похоже, так и не раскрылся. Объект, как и носитель, уже не летит, а падает. Носитель вдруг разламывается на две части, которые, объятые ярким пламенем, стремительно несутся к земле по разным траекториям. Панорама зрелища катастрофы уже занимает четверть небесной сферы. По яркости красок она затмевает даже цвета восходящего солнца, хотя, конечно же, все сливается воедино.
Мы с ужасом наблюдаем, как самый большой кусок ракеты падает на одну из жилых площадок. Вряд ли там есть люди. Наверняка их эвакуировали. А вдруг?
И вот падающие фрагменты ракеты достигают земли. Огромные столбы наземных взрывов. Они выше многоэтажных зданий жилой площадки, которая, конечно же, намного ближе к нам от места падения ступеней ракеты.
Но вот грохот катастрофы стихает. Наступает мертвая тишина.
Что-то горит на стартовой площадке. Пожарные, похоже, туда еще не добрались. В воздухе почти по всей траектории полета и падения ступеней ракеты траурной бахромой висят черные дымы. С земли, где упали фрагменты ракеты, поднимаются к небу светло-серые клубы продуктов горения. Все это постепенно подкрашивается ярко-красным солнечным светом.
Картина необыкновенно красочная, если бы это не была трагическая картина разрушения и гибели нашей ракеты, нашего многолетнего труда и наших надежд.

Лишь на следующий день после пуска попал на стартовую площадку. Как-то странно видеть нулевую отметку без ракеты, с башней, которая все еще в стартовом положении.
Вся площадка нулевой отметки удивительно чистая, словно ее подмели гигантским веником. Бетонное покрытие слегка оплавлено, и на его глазурованной поверхности ходить скользко, как по льду. Гораздо сильнее оплавлен бетон газоходов, а непосредственно под ракетой видны застывшие следы бетонных потоков. Все металлические детали тоже оплавлены, а кое-где искорежены. В проемах висят оплавленные и обгоревшие остатки металлорукавов и электрокабелей.
В принципе, стартовая площадка имеет обычный вид после пуска ракеты, и ее несложно подготовить к последующим пускам. Только когда они теперь будут?

На место падения фрагментов ракеты мы с Борей не поехали. Морально мы не были готовы увидеть останки того, что совсем недавно было для нас чем-то вроде живого организма, имеющего свой непростой характер и свою трагическую судьбу.
Резвился Шурик. Он приехал оттуда веселый и довольный. Рассказал о гигантских воронках, на дне которых они целый день отыскивали несработавшие пиропатроны и отстреливали их.
– Ну, Шурик, ты теперь хоть стрелять научишься, – грустно шучу я
– Мне уже новый пистолет выдали, так что мы еще посмотрим, кто лучше стреляет, – неожиданно обижается Шурик.
– Конечно, новый ПМ стреляет лучше, – успокаиваю Шурика, – Зато с моим ТТ спать удобнее. Он плоский.