высота

в нашей гостиной как всегда тепло и уютно, пахнет твоим парфюмом, который я одобрила, практически влюбляясь в этот аромат, который трепетно, по незримым частицам, непостижимым рецепторам многих, собирали воедино люди, лишенные зрения. я помню твой практически детский восторг, когда ты, влетая на нашу кухоньку в одних черных джинсах и отрывая меня от работы над новой книгой, пересадил меня на свои колени и с театральной интонацией принялся читать об истории создания бренда. ты любил все, что имело свою историю, особенность, отличие от многих привычных вещей, существующих в этом мире, тебе нравилась уникальность и глубина, а не то, что можно купить на полках ближайшего магазина, — именно поэтому ты выбрал меня.

— я долгое время наблюдал за тобой, прежде чем решил ворваться в твой мир. я даже не успел снять обуви — так быстро спешил в него, не желая останавливаться. ты любила сидеть с книгой у окна в кофейне, расположенной на самой северной стороне города. ты была как не от мира сего: пока все вокруг сидели, уткнувшись носом в свои макбуки и планшеты, ты, покачивая ножкой, взятой в плен аккуратных туфелек на высоком каблуке, выстукивала какой-то ритм, читая не глянцевый женский журнал, а ницше. тогда-то я и понял, что необратимо попал.
— его теории и мысли просто превосходны. но в руках обиженного ребенка, ставшего мужчиной, это может стать практически оружием массового поражения.
— ты тоже стала поражением.
— что, прости?
— моей гордости. ты единственная женщина, которую мне хочется короновать.

ты любил отбирать у меня тонкую вишневую richmond и целовать в губы, при этом кусая сначала нижнюю, а затем верхнюю губу, прежде чем вовлечь в глубокий поцелуй, пока мы стояли на нашем маленьком балкончике, а за его пределами в десятке окон-светлячков постепенно начинал гаснуть свет. Так и стояли: я в твоей футболке с выцветшим рисунком динозавра рекса, а ты с пледом на плечах и, кажется, счастливый. до меня ты терпеть как не мог курящих женщин, а потом, впервые целуя меня, словил себя на мысли, что аромат моих тяжелых черных локонов, пахнущих опиумом и табаком сводят тебя с ума с хирургической точностью, словно что-то забрасывает тебя за черту реальности. ты называл меня маяковским или бродским в женском обличии, разделяя это «или» задумчивым молчанием, словно мечась между первым и вторым. не то чтобы я курила много, но мне, как и любому писателю, порой было просто необходимо услышать этот приятный щелчок зажигалки и ощутить на языке горячащий привкус вишни — писательская реабилитация, не более.

— как в одной женщине может вмещаться так много прекрасного? мне нравится твой мягкий приглушенный голос, твои длинные пальцы, ровные ноги, это родимое пятно в форме сердца на твоем бедре… черт, да от него крышу сносит всенепременно. твои неторопливые движения, этот твой легкий налет стервозности. в моей жизни не было много женщин, потому что я не падок и, быть может, чуточку старомоден, но эта чистота в тебе освещает все вокруг. ты единственная женщина, которой я готов отдать весь свой мир.
— в моей жизни был всего один мужчина — и это ты. я, как луна, в какой бы фазе не находилась, всегда буду любить только солнце.
— почему никто до меня не мог завладеть каждой частью тебя, пробираясь так глубоко?
— слишком много романов читала. а всего-то нужно было перейти на ницше, —
дразнила я тебя, пока готовила блинчики.

ты любишь сидеть за столом, прижавшись спиной к нашему слишком шумному холодильнику и делясь впечатлениями от фильма из нашего списка, который мы просмотрели вместе: ты всегда замечал те мелочи, которые многие упустили бы из вида, но только не ты. тебе нравилось поглаживать мои колени во время просмотра и изредка целовать мои пальцы. чаще всего, было совершенно не до фильма, потому что твои прикосновения вынуждали кострища разгораться внутри, но потом мы исправлялись и пересматривали все вновь, доходя до титров. я помню, как мы смотрели пиратов карибского моря, потому что почти за тридцать лет ты никогда не видел эту известную картину трех режиссеров, и как сильно тебя поразила доброта джека в конце третьего фильма. я не хотела признаваться даже самой себе, но до тебя никогда не замечала глубины этого момента.

— ждать мужчину десять лет ради одного дня на суше. смогла бы ты?
— это глупо и опрометчиво. ждать сможет каждая женщина, а кто готов переправиться на другой берег ради одного мужчины и стать пленницей корабля вместе с ним?
— только ты?
— милый, я могла бы ждать тебя и двести лет, но «тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит» — булгаков знал в этом толк.

наша любовь — это союз двух людей, повенчанных в звездах на бессрочно. это то, что не выжечь ни огнем, ни оловом, не искоренить ни одним из возможных оружий, она непостижима ни богу, ни дьяволу, потому что сила двух сердец, соединенных любовью, не знает границ, ей чужды рамки, ее невозможно заковать в клетку и оковы, потому что она свободной птицей опоясывает вселенную. это импульс, перерастающий в действия, подкрепленные чувственностью. это великая китайская стена, за рождение которое было отдано тысячи жизней. это когда просыпаешься ночью, смотришь на его обнаженную спину и чувствуешь жгучую необходимость отдать ему все свое тепло, это когда «пожалуйста, оденься теплее и твой обед в контейнере на столе, улыбнись на работе», а в ответ «я купил тебе твой любимый круассан с шоколадным муссом, там очередь была километровая, ноги гудят». когда ищешь компромисс даже тогда, когда привык выходить победителем, когда знаешь его любимые песни наизусть, а он читает каждое твое новое произведение. это когда может быть больно, громко, безжалостно, остервенело, невыносимо, когда в поцелуй слезы и руки, отталкивающие, но желающие притянуть как можно ближе. когда тебя больше нет — есть только «мы», и когда до него — пустота, необъятная невесомость. когда не спится — он греет молоко с медом: «рано вставать же, родной» и, отмахнувшись, «я не пойду без тебя, наша кровать без тебя чья-то». когда руки опускаются — держит, целует, вдохновляет. когда нет необходимости впускать кого-то третьего, потому что вы друг для друга друзья, любовники, супруги и глоток свежего воздуха, порыв вдохновения. когда растрепанная, больная, плачущая в его футболку от грустного фильма — «красивая, любимая, лучшая девочка», когда: «за что ты меня любишь?» и одно простое «за то, что ты просто есть».

в нашей гостиной пахнет уютом, теплом, любовью. ты целуешь мои плечи, а затем щекочешь носом шею, улыбаясь по-детски беззаботно. на часах час тридцать ночи, на столе остывший мытный чай. твои руки все еще в засохшей краске — ты долго рисовал меня, прежде чем взять перерыв. тепло, даже когда за окном слишком сильный ветер.

— я люблю тебя рисовать. так я словно дарю тебе бессмертие.
— когда ты рисуешь, то смотришь на меня совершенно другими глазами.
— как же?
— ты возносишь меня.