__1__
В пещере полным ходом идёт пенная вечеринка, и я - просто след давно истлевших когтей потерянной навсегда гласной на её бледной десне. Уж точно не достойный сожаления сталактит Л.Блага и не масличный сосок, который я с радостью сдавил бы пассатижами. Уже неплохо. Ради этого повествования мне придётся отказаться от роскоши пребывать этим следом, после чего отрастить себе ноги и встать на них, несмотря на то, что от открывающейся панорамы испытываешь омерзение, как от мысли о частоте течки у крыс. И начну я его с парадоксального заявления о том, что настоящая трофейная охота исключает обладание трофеем. Ещё лучше, если охотник сам загибается в процессе, после чего все персонажи с шагаловского потолка парижской оперы гадят ему в его шорты-бермуды в качестве награды за принадлежность к искусству. И впоследствии эта бессмысленная, как обороты «ваша честь» или «незаслуженно забытый», трагедия заканчивается смехом «по-райкински» и прочим непотребством. Стоит ли писать в таком случае? Безусловно. Все альпийские примулы и клавесин Скотта Росса мне в свидетели. Ведь хороший поэт тем и занят, что воображает себя охотящимся за людскими душами, а на деле, пусть и побочным образом, пробуждает некоторые из них и свою собственную, и вовлекает их всех в процесс единственного по-настоящему значимого для всех нас "чтения" - поиск Бога, чтобы через этот поиск прийти к себе, познать себя. Кроме того, можно считать, что сам Гийом IX попробовал вот эту тучную землю на вкус и одобрил задолго до того, как я предоставляю её всем желающим во владение. Это, конечно, не квартира в Шведском тупике, но тем не менее. Что касается большинства критиков, к бою с которыми писатель обычно готовится, как русский флот к Гангутскому сражению, то это даже не черви в земле Эн-Наджафа, а потому мне они безразличны. Как рекомендует один из соломоновых стихов, мы смотрим всегда прямо, но в данном случае - сквозь этих критиков, и идём своими змеящимися тропами с поручениями, мало связанными с репрезентативными и телегеничными соломонами и иванами всего мира, языком и языком притч, тем более. В наше время притчи - частный случай выхолощивающего законничества и инструмент десубъективации. Многие питают к ним слабость и в загробной жизни будут обречены вечно слушать надсоновские «Грёзы» в исполнении Шаляпина, рыдая в одеяло из байки. Что касается конкретно этого моего выбалтывания посредством письма, то искушённый люд сам сорвёт табличку «неприсутственный день», выбьет дверь ногой и найдёт тут всё, зачем пришёл. И вот вопрос, зачем вся эта, под тем или иным соусом ждущая своего «жениха» публика вновь и вновь находит утешение в объятиях людей, подобных мне? Однако, раз от нас требуют поцелуя в кадре, то поцелуемся по-настоящему, с чувством и, погодя, разбежимся подумать. Что с нами не так? Если на минуту забыть тот факт, что реальность едина, а именно этому учит школа натурфилософии, к которой я принадлежу, то следует заметить, что человек, который это пишет, несмотря на то, что она на протяжении веков была в частой ротации среди нашего брата, никогда не верил в растиражированную побасенку о том, что решение проблемы, что бы под этим не подразумевалось, внутри нас. Поэтому предпочитаю внимательно, не поддаваясь порабощающим страстям, слушать голос абстрактного требующего, голос внешнего и его интонации, потому что часто в одежды этого внешнего облачаются истинки и Истина (Евр.13:2), которая, вопреки Бэкону, есть, конечно, никакая не дочь времени, не дочь вечности, а только и единственно Авторитета. Именно по той причине, что молитва, как и суббота в её роли "для человека", вне всяких сомнений, превыше послушания, в какие бы ясновельможные одежды оно не рядилось и чем бы не оправдывалось. Это не столько гётевское отношение к "проблемному" в личной жизни и жизни вообще, сколько отношение тех, кто в силу своей природы исповедует принцип повсюду бродить и всему отвечать. Так сформулировал это поэт в "Одно лето в аду". Это непростой процесс и с некоторой натяжкой сравнить его можно с искусством икебана, с той разницей, что букетом постепенно становитесь вы сами. После долгого пребывания тем самым загаженным веником, который не понимает с каким неистощимым кладезем для не сковывающего наш дух покаяния и преображения он имеет дело каждый раз просыпаясь ото сна. В том числе, это пролог к пониманию огромной (но лишь для некоторых из нас) ценности созерцательной молитвы. Будь я телевизионным проповедником, я сказал бы вам, что каждый день мы должны пробуждаться с чувством, что у нас с Господом договоренность о совместной утренней пробежке, которую нельзя нарушить. Словом, нам надо бодрствовать. (Имеющаяся здесь связь с wahu доисламской поэзии и герметической теургией не является предметом моих штудий. Просто укажем
на неё.) Если люди, разделяющие это воззрение, ошибаются, то, ради чего борется человек, не ценнее постоянно отдаляемого оргазма с целью произвести впечатление на равнодушную к нам снулую, стерильную шлюху. Даже не на неё, а на продукцию Abyss Creations с левиафановской задницей, как вместилищем самой наичернейшей неблагодарности, из чьих недр поигрывает Plastic fantastic lover. Что само по себе неплохо, как и всё, что способствует тщеславию, особенно ни на чём не основанному, а также разочарованию и ранней духовной смерти. Протестанты знают в этом толк, поэтому нравятся мне. Юмор, который скорее поймёт какой-нибудь подопечный епископа Стефана Хеллера (Ecclesia Gnostica), нежели мой предполагаемый читатель, что милуется со всякой книгой и автором, как с пунктом самовывоза, но ничего страшного. Сам не лучше.
Как тот, кого она постигла в этой комнате принудительно непассивного отдыха, куда боги наведываются в качестве папы на выходные, и которая именуется обществом, я, разумеется, награждён посмертно чем-то вроде медали Иакова за богоборчесво, если бы таковая имелась. (Быт. 32;25) Не стану рассуждать по поводу того, как содейственность библейских Отца и Сына, простите, содействуется, и как хорошо это объясняется плохим Кириллом Александрийским. Просто скажу, что наградили меня этим знаком за детский сон, за нелепицу. Он был и есть о том, как некто, одетый в огненных муравьёв, сидит в кресле, полистывая ветхий завет, и временами откладывает его в сторону, причём в роли закладки использует историческую сцену распятия или другую какую-нибудь милую человеческому сердцу вокабулу. Историческую в том смысле, что речь идёт именно о нашем с вами распятии и идёт в той именно мере, в которой чихать мы хотели на этого незадачливого мужчину из завета нового, да и на любого другого тоже. То есть, о всецело нашем злом и чудно'м роке, что отображено одной из иероглифических фигур Н.Фламеля. (Да, где змей висит в неположенном месте.) Так что, если обратиться к библейской символике, то можно сказать, что уже очень давно каждый нарождающийся на свет человек получает своего щегла (символ страстей Христовых) под кожу. (Как мой соотечественник, впридачу к означенной хвори - восторженную ахинею о Третьем Риме и прочие притянутые уши в лапше для кретинов.) И, как по мне, это должно настораживать и волновать моего современника гораздо больше, чем перспективы всеобщей чипизации, цифровая автократия, водородная энергетика или проблемы связанные с общественной стигматизацией по тем или иным поводам. Но пока не будем об этом, я разрезаю красную ленту следующей главы, в которой начну знакомить вас с одним из программных гвоздей этих записей - с Л. и одним отцом в меру достопочтенного семейства, внутри которого (забегу чуть вперёд) к картине "Christus medicus", что в Базеле, суждено было иметь отношение лишь одному человеку. Мне.
__2__
Сначала о ней. Вкратце о таких обычно говорят – с чудинкой. Но с чудинкой достаточно трафаретной и заурядной, если так можно выразиться. Есть мужчины, которым по нраву откровенные простушки, есть те, которым подавай носительниц раритетной, неподъёмной для них европейской экстравагантности и валандающихся с таковыми везде и всюду, истекая потом, словно постоянно таскают на горбу отполированный Хорьх. Я бы не отнёс её ни к первым, ни ко вторым, да и не чувствую такой надобности. Также она была обладательницей красивых ступней, достойных обуви от Феррагамо, волосков ниже колен и часов, проведённых нами вместе. Это пока всё, что я могу сообщить о ней.
Если я напишу, что препарировал подвернувшиеся мне тексты бенедиктинца Дешана и Мальбранша в том возрасте, когда дети с родителями обычно склеивают свои первые гербарии, то это будет преувеличением, но небольшим. Но, само собой, в то время у меня уже был небольшой ассортимент книжных вправителей вкуса. Почти все они были так себе, но с любым из них мне было проще, чем со своим настоящим отцом. Что до матери, то буквально на днях мне попалась в руки её работа молодых лет, озаглавленная следующим образом: «Изучение возможности перехода трифлуралина в водные извлечения из лекарственного растительного сырья», и мне подумалось, что я лишь чудом уже в детстве не стал обладателем мозгов набекрень. С другой стороны, ну, а кем должна была быть моя мама, Хунайном ибн Исхаком? Хочу быть правильно понятым - я вполне доволен своими родителями и детством, которое отец, стопроцентный control freak, превратил в будни Овального кабинета, какими они мне видятся, и внутри которого даже у мошкары моего воображения не было сиесты, да и самой мошкары тоже не было. В семь лет я написал фразу «Моя жизнь складывается не очень хорошо». Недурно, да? Восемь из десяти детей пишут либо чувствуют нечто подобное. Приятно знать, что ты один из этих восьми, и вообще что - то пакетированное с конвейера, потому что, бесспорно, крохотные, но настоящие чудеса, пусть и крайне редко, вызревают только под крышками банок с супом Кэмпбелл, а не на задворках вселенной чьего-то неуемного воображения. Не надо быть сабеем Харрана, чтобы проникнуться этой данностью. Достаточно читать именно это в том месте паутины, где вы сейчас обретаетесь. Но на самом деле вот так, весьма неаккуратно, я просто подчеркиваю непреходящую значимость именно внешнего Камня. Стиль этих записей, являющийся врагом какой бы то ни было системы шлюзования, призван напоминать мне об этом. Читатель должен извинить меня. То, что может им квалифицироваться, как некоторая моя сумбурность, которой я мог бы и не давать столько шири и, тем самым, не испытывать терпение людей, не является следствием бестактности или наплевательского отношения к кому-либо. Если воспользоваться выражением Лиотара, записи выходят такими не из-за того, что я не способен "разграничить дискурсивные режимы", а потому что я знаю к какой катастрофе ведут думающего человека подобного рода сознательно выбранные стратегии. Не время, а потому не место. Вспомните, что я писал о трофейной охоте в самом начале этих записей. Это не было адаптированным к вопросам познания описанием пирровой победы или декларацией о необходимости стремления к таковой. Слова - это сфера Зловещего и тут нельзя упрощать, руководствуясь инфантильным "вольнодумством". Речь вообще не может стоять о "сознательном" стремлении быть кому-либо понятным или не понятным. Это была бы погоня за подряхлевшей и потому предлагающей себя почти всякому доступностью как таковой, что обычно именуют консерватизмом, теологическим и философским в том числе. Меня же интересует подлинная красота, а не "фирменное звучание" постелек поседевших младенцев. То нетленное через-моё, что без моей помощи не сомкнет глаз. Впрочем, об этом я буду разводить руками вплоть до семнадцатой главы. Именно столько глав я написал.
Я и не помнил об этом клочке бумаги со своим детским замечанием, случайно нашёл его в отцовских вещах после того, как они с матерью расторгли брак. Он хранил его. Я тоже храню кое-что, например, письмо, адресованное матери и написанное им в 1992 году в Петербурге на Заневском проспекте, где он в шутливой форме сокрушается, что его методы воспитания больше походят на работу футбольных мастеров штрафных, и опасается, что из меня получится «робот, а не человек и личность». Как видите, я уцелел в этом мире, как столовая на станции Мармыжи, а это вам не Проворным кроликом на Монмартре совокупляться с окружающим вас миром, похожим на поздний инди-рок. Вот это мне ближе:
I'm just a man
I understand the wind
And all the things
That make the children
cry ...
(Marc Bolan. Spaceball ricochet.) В том числе поэтому, я чувствую настоятельную потребность растолковать не кому-то из рода людского, а любому из ангелов (никогда не пишу в стол) - зачем вспоминаю всё это и зачем записываю. То, что написано выше, вообще всё, что может и будет записано, не начинает и не заканчивает моего «лирического героя». Я не ищу помощи каких-то "плюссайз" приемов литературы, чтобы скрадывать недостатки фигуры этого героя. К тому же он малоинтересен по сегодняшним меркам. Это не парень любящий другого парня в декорациях Нойкельна под окнами их общего гештальт-терапевта, который, по совместительству, гений с полагающимся ему инвентарным номером. Понимаю, что ангелу, как и читателю, иметь это постоянно в виду не легче, чем, находясь на многочасовой прогулке, постоянно держать в уме вес атмосферы планеты в меганьютонах. Но этого и не требуется. Это просто субтитры для самых въедливых. Всё это констатация чего? Это констатация того, что я всего лишь внимательный - это основное моё качество, а также того, что, будучи наделённым этой особого рода внимательностью, сталкиваешься со всякой всячиной, в результате чего можно утратить лицо в прямом и переносном смыслах. Склонен полагать, что любивший свои орхидеи Жорж Карпантье или же Бидгуд со своим "Розовым нарциссом" понимали в том, о чём я сейчас пишу больше, чем большинство людей по наивности именуюших себя поэтами и писателями. Если кого-то интересуют (чаще всего невольно) какие-либо клады познания, то первое, что он должен сделать - это расстаться с современным суеверием будто повседневный разум и его "кикладские идолы" достойны непрестанных разговоров о нём, неустанного, с причмокиваниями, «копания» в нём и, уж тем более, фиксации результатов этого позорного времяпрепровожденья на бумаге. Исключения - незатейливые дневники. Также важно сохранить в себе робость юноши - вечности и постепенно, деликатно и прося прощения раскланяться и попросить вон, ту не менее древнюю робость юноши, которая есть проекция дурной бесконечности. (Различие между двумя бесконечностями, проводимое Гегелем, нас сейчас не интересует.) В финале среди богов и людей должны найтись те, кто бы захотел напоить нас вином и освежить яблоками. А таковые должны отыскаться, это очень важно. Например, вечерами вы можете вместе читать что-нибудь из великой поэзии Тихона Чурилина или смотреть друг другу в рот и в другие штуки, подобно дыромоляям, о которых упоминал Соловьёв. Долог путь к непринужденности, на которую намекнул Честертон: "Ангелы могут летать, потому что относятся к себе легко". Не соблазнитесь стихами, богами, людьми и другими штуками. Именно с ней, с этой непринужденностью, вам предстоит вести домашнее хозяйство. Лишь она, если кому-либо повезёт стать её обладателем, наделяет реальностью всё вышеперечисленное. Междометие включающее свет, без которого отдельный человек впотьмах, миссионерским прикусом грызёт ортодоксию в широком и самом плохом смысле слова.
Я - не картинный гражданин «с позицией» и кронциркулем какой-либо идеологии. Не потому, что считаю являться таковым предосудительным. Хвала всему, что дало мне в подряд моё некрупнокалиберное безумие и окружающее меня общество в футболке с изображением святого Алоизия, смерть которого никто теперь не способен прокомментировать. За исключением сатаны, разумеется. Трансцендентальный, мировоззренческий дым этих пространств давно стал не источающим запах гнилого мяса, а всецело самим этим смрадом, наведующимся в гости к головам в прямом смысле слова и в самой биодоступной форме. И морщить нос тут бесполезно. Этот же чад вобрал в себя и дымок отечества наших разнообразных горе-патриотов с их щенячьими восторгами. И нет такой фрамуги, открыв которую можно бы было вдохнуть свежего воздуха. Но овдовевшего и осиротевшего на этой планете столько, что сам Храм с его сокровищницами, как вам и без того известно, превратился в лепту вдовы, размер и ценность которой вы можете представлять как вам угодно. Хоть в виде вожделенных тел, хоть в виде «бездны, призывающей к бездне, голосом водопадов своих» или боулинговой дорожки. Хотя согласен, это слабое утешение. Я сижу сейчас в позе кучера над листом бумаги, кто-то скандирует или поёт в микрофон, кто-то насвистывает весёлый мотив в своей облицованной ониксом ванной комнате, а кто-то делает что-то ещё. Ни на что не уповать - глубоко правильно для всех нас. Вдвойне, если твоё существование и дела немного ценны, и ты отдаёшь себе в этом отчёт, условием чего является понимание, чего именно не существует - прежде всего, вот этого «твоё». И таковы многие дела, которые приходят Поэтам в их головёнки на пустой желудок и, не без основания, представляющиеся чуть позже пустыми затеями. Они не пустые, знайте. Чем больше их в головушке, тем меньше в ней упомянутого зловония от патологического нищенства, в том числе и в психиатрическом смысле, которым пронизано всё и все вокруг. Сохраняйте элегантность. "The ambition should always be to play an elegant game", - сказал один человек. По крайней мере, не уподобляйтесь стоеросовым пням, что с одобрением и скалясь смотрят на бульдозер уничтожающий сыр "врагов нашего отечества" и помните слова "Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознаёт это".(Пс.138:14)
Незадолго до того, как замыслить это, как говорят сейчас, «метаповествование», мне приснился сон. Снилось огромное лесное озеро. Вокруг него гигантские деревья, вода в нём так чиста и прозрачна, что подрагивающее дно кажется готовым вот - вот всплыть на его поверхность. Цвет! Великая Латона! Не цвета, именно Цвет. Нахожусь на берегу, передо мной, непонятно откуда взявшиеся, три удочки, стоящие на рогатинах, чьи лески закинуты на мелководье. На крючках двух из них живут две рыбины. Просто живут, я знаю, что они никогда не тратили сил на то, чтобы сорваться. Может, даже сами удочки были пленницами этих рыб. Строго напротив этих двух рыбин в воде лежат два мёртвых мужских тела без каких-либо признаков собственной порчи. Что, думаете, происходит? Невзирая на диковатое зрелище, я вхожу в воду к этой компании и, одну за другой, снимаю покорную рыбу с крючков. Ворую её. Причём, посматриваю - не тревожит ли это тех двоих, хотя понимаю, что они мертвы. Это сновидение поведало мне, что, если выражаться по-старому, гугнивые интонации и тембры надежд первосортных и второсортных "питомцев муз" странным образом возвышаются надо мной, и на деле мы всегда принадлежали и принадлежим (хвала Гермесу) к разным дворам. Но будем давать говорить всем, им в том числе. Это общинная дискуссия и она невозможна без какого-то аналога монетарной политики и самообладания булгаковской героини на балу. Не думаю, что отзвуки этого своеобразного джем-сейшна и элементарного трансдисциплинарного гостеприимства как-то повредят фактуре этого текста. А там посмотрим, куда придём и не потеряем ли вкус к зельям и фруктам. Пока же память уносит меня в место, где и тому, и другому всегда были рады.
Много лет назад я распорол ногу (ей было чуть за двадцать, как и Л.) и попал на неделю в больницу. На одной из кроватей лежал парализованный старик лет восьмидесяти, без одной ноги. Рядом находился лежак его сына. Сыну разрешили жить в палате и ухаживать за отцом, поскольку персонал ближе, чем на вавилонский стадий не желал лишний раз к нему приближаться. Этому сыну было в районе пятидесяти, и он лишь несколько месяцев, как очутился на свободе. Поджар, разговорчив, насмешлив. После очередного освобождения жил со своей сестрой, пока старика не госпитализировали. Рассказывал, что в доме сестры настоящей мукой для него оказалось отсутствие людей, кого-то, с кем можно было бы поговорить. Так что, по его словам, в его нахождении тут были свои плюсы. В качестве собеседника на подобные темы (и находясь именно в этом месте) сам бы я предпочёл, к примеру, С.И.Григорьянца, но выбирать не приходилось. Первое своё посещение отхожего места я совершил в его одежде. Мою не приносили, от похода в простыне и на костылях он меня отговорил. Заодно я, помнится, посетил местную зелейную лавку. Не суть. В первую ночь в больнице я смотрел на него, спящего, и отчётливо понял, что это человеческое существо - это в том числе и я, но только в нём в тот момент крови было побольше. "Понял" здесь не подходящее слово. То, что я пережил, то, чем я на время стал, на сколько я могу судить, в буддизме называется тонглен. Да, это иллюзия, но полезная. Она есть - иллюзия - намёк на Первообраз (Симптом), который все не едят, а, лучше сказать, жуют за обе щёки. ("Ты сокрушил голову левиафана, отдал его в пищу людям пустыни." Пс. 73:14) Жуют, потому что он не сглатывается в единственное, к несчастью, что в нас есть в духовном отношениии ценного, и что, боюсь, никак не связано с привычным представлением большинства называющих себя монотеистами с представлениями о собственном Боге. И никогда (я говорю об этом с сожалением) ни этот Первообраз, ни плотиновское Первоединое не приземлятся вглубь нас по-настоящему, как и любые другие синтетические утки монотеистического сознания, которые создают лишь чудовищный профицит дурманных калорий за счёт усиливающегося под их воздействием слюноотделения и сделавших из нас косматое кровожадное трио по отношению к себе самим (* "каждый будет пожирать плоть мышцы своей" Исайя.9:20), нам подобным и этому миру, именно по той причине, которой радовался апостол Павел: "Ибо мы Им живём и движемся и существуем...", и которую счёл за Господа, что, разумеется, является чудовищной ошибкой (для монотеиста), как любая полуправда. А вот, как нам представляется, куда более "правильная" интуиция: "Он во всём - Своей любовью, но вне всего - Своей природой". Но
святой Афанасий, как и многие христиане, делает из этого странные выводы. (Мы не отдаём себе отчёт, почему с Фаустом и человеком, как креатурой, тетешкается именно Мефистофель и мира сего вожак. (Тот ли это "Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира", о котором говорит нам Исайя в шестом стихе девятой главы?) Люди искренне полагают, что созданы не по его образу и подобию, как замысловатому способу трансляции в наш интеллект знания о существовании Бога, прямым следствием чего является, что именно ему (тому, чего должен бы как огня бояться монотеист) они прилежно и поклоняются, будучи причастниками и воспевателями нескончаемой и неизглаголанной шаурмы Бытия, пересыпанной манной небесной, и наличного междуцарствия между Бытием и Царством Божьим. Другими словами, душа человеческая - это Лолита, которая, к сожалению, всегда, на овечьих пятках своих, убегает к Куильти, возвращается к тирании, предпочитает её, что является просто безоценочной констатацией. И вот поэтому, можно ясно понимать и писать, что "можно причаститься на земле и остаться непричащенным на Небе" и при этом быть Серафимом Саровским, со всеми "почвеническими" вытекающими, которые на кон ставят первостатейную, но адатливую (всё верно) душу. И обычно проигрывают, превращая человека в того самого молящегося, из пословицы, который расшибает себе лоб. Эту отнюдь не безобидную коросту, что хочет представиться невинной "поместной" фрикативной "г" и похвальной, спокойной любовью к родине, надо отшелушивать с души своей. Начало этой нашей бестолковости - именно что бес. В ней нет и никогда не было ничего благородно-рискованного и русского. В русской рулетке в барабан не заряжены девять с половиной из десяти патронов. Святые сами разберутся, а вот поэтам, поскольку я не могу вознерадеть о стаде баранов, к которым сам принадлежу, настоятельно советую подумать над этим.
О том, на что оно, это трио, похоже, речь впереди. Собственно, почему я заговорил об этом отпрыске пожилого ампутанта, вполне заурядном представителе гипертимного типа людей, как сказали бы шарлатаны-психологи. У парня с соседней койки на тумбочке лежала книга «Наш маленький Париж» Лихоносова, и я стал понемногу её читать. Сын старика чем-то напоминал мне Попсуйшапку, но всё же в нём безошибочно угадывался победоносцевский "лихой" человек. Но, повторяю, он - не я, как его отец-ампутант - не некто с протезом, с шестой гравюры "Реформированной философии" (1622) Д.Милиуса. И, тем не менее, всё это совпадает и равно друг другу. Поскольку всё это просто пар. Бабочку Чжуан-цзы, как, якобы, проблему, сильно переоценили.
Ироничные люди, как это понимается сейчас - это какие-то недоевреи. Или же недоразвитые неевреи. Как вам больше нравится. Ирония не расчищает путь познанию - это старая истина, но в утиль её сдавать рано. Макет почти повсеместного, современного ученичества всему и у всех - тоже насквозь лживая штука. Ничего от грошовой носкости малеровских «Песен странствующего подмастерья». Но не всё так плохо. Наибольшее безобразие и неправда – сам сегодняшний поэт, и лучше всех об этом знает он сам - так брюзжат многие, но это проблема их и их же, по выражению Белинского, "праздношатающейся фантазии". Но чем может быть благо для сегодняшнего Поэта? Благо, которое бы плодило побольше таких питательных и годных в засолку наветов в его адрес и которые можно бы было собирать, как грузди в липовых рощах. Каскад всех возможных чувственных удовольствий Беркли мыслит, как Summum Bonum (лат. "высшее благо") и оно, по его мнению, в правильно понятом (обратите внимание) виде доказывает истинность наиболее строгих предписаний Библии и прочих «я с Байкалом на границе». Так вот, не существует этого, в положительном смысле, вида-ракурса и этого "понимания". Это "понимание" есть всецело то, что предательски и вероломно настигает измученную жертву, то есть нас с вами, предварительно превращая в неё. Не тратьте время. Лучше уткнитесь во что-то хорошее или напишите на миске своего кота odium theologicum (лат. "богословская ненависть"), предварительно накрошив в его туалет страничек «Воскресения» нашего графа Аслана. Лично я не могу избавиться от раздражения на Бытие, не могу представить себя без этого раздражения. Это невозможно, как невозможно вычеркнуть из французской истории любовь к зелёному горошку. Мне всегда как-то шершаво жить. Как, спрашивается, это понимать? Может быть, это понимать символически, как некоторые призывали и призывают понимать тот или иной миф и на том остановиться? Но ведь это чистой воды suicide by cop ( англ. "самоубийство с помощью полицейского"), причём без всяких на то причин. Это всё равно, что присягнуть вульгарности. И не грандиозно-божественной, чуть печальной Вульгарности, Простоте во всём её великолепии, а Примитивности во всей её неприглядности и могуществе. Попользуем вышний пиранези, попользуем рондо, смаделический шрифт, юмовские "пучки представлений", соседку и Инсценировку во всём её многообразии, возьмём за жабры этого и того, и так до бесконечности, до могильного затона. Но есть Поэзия и в кильватерный след, оставляемый её лодкой, которая в нынешнее время оснащена электромотором для троллинга в самом безбрежном смысле этого слова, я и посею свои внутренности и внимание. Ещё раз о нём. Такое внимание - фундаментальная, чистая Благодарность и способность к таковой. Чистая Благодарность(евхаристия) никак не причастна Бытию, всяческому луку, хранящемуся в колготках, и является отрицанием всего этого. Так, по крайней мере, оно хотело бы, чтобы его трактовал его носитель. Благодарность - лучшее из прозвищ сознания. Благодарность - это бантик из заячих сухожилий у вас над родничком. Есть у сознания и прескверные прозвища - скорби такие, что плач Ярославны покажется шуткой. Но у меня такая нарядная сбруя, что я не имею права долго разглагольствовать об этом. По крайней мере, без передышек.
__3__
«Ведомый» - сказала одна зрелая дама обо мне. Она была одним из моих школьных наставников. Не помню, какой итог какого коллоквиума натолкнул её на такую характеристику. Скорее всего, причиной послужило моё "поведение". Но, так или иначе, это довольно странное замечание применительно к четырнадцатилетнему человеку с корзинкой сладких фиг под сердцем. Слово, совсем в общем-то меня не обидевшее, почему-то засело у меня в голове. Хочу отметить, что к моменту, когда она его произнесла, я мог бы час-другой рассказывать о тонкостях групповой слётанности, ролях ведущего и ведомого не хуже преподавателя авиаучилища или архангела, одному из которых, по прошествии ещё десяти с небольшим лет, я вот теперь пишу всё это. Ведомый… Что тут скажешь. Трикстер, тот, который один на всех на этой территории бессмысленных и беспощадных молчунов, функциональных алкоголиков и поглотителей фенобарбитальных снадобий, является немым и в некотором смысле ущербным, как тот престарелый парализованный мужчина, о котором я писал, или как актёр пантомимы, пусть даже гениальный актёр. Это всё равно коллективный сбитый лётчик с идеологией микробюджетности для всего и вся. Что уж говорить о маленьком индивидуальном чертёнке-Петрушке внутри нас. Поэтому может и ведомый, кто сейчас поймёт. Каков я был? Я никогда не походил на сенную девушку, но и звездой какого-нибудь местного дансинга становиться не собирался. Но выигрывал призовые места на спортивных соревнованиях, старался не вылететь из школы, учился у старого джазовика игре на ударных, хотя к джазу относился и отношусь с равнодушием, встречался с самыми глупыми раскрасавицами (отец почему-то не предостерег меня от этой огромной ошибки). Умеренность (греч. enkrateia) - это не конёк здоровой юности, а потому, на внешнем уровне, я не противился ничему из того, что случалось или грозило случиться со мной, в этом смысле меня вело, да, и существует мнение, что это и есть главное лакомство этой поры человеческой жизни. Но ещё накануне этого периода моей жизни со мной произошла какая-то возгонка, я попросту перестал тут находиться, но и на другом плане я себя не ощущаю и не нахожу. Что-то, конечно, заткнуло меня за пояс, сидит и просто «есмь», но природу этого «что-то» я понять не могу. Ощущение такое, что оно сидит, как горемычный Аван, подставленный апостолом Фомой, и ждёт, когда с него заживо сдерут кожу. Может, это влияние этого повествования, внутри которого я чувствую себя похожим образом. Так или иначе, но я стал значительно старше и полёт нормальный.
Кстати, о пытках. Несколько лет назад я вознамерился где-нибудь опубликоваться. По телеканалу шла реклама одной литературной премии. Дай, думаю, хоть глазком взгляну, что пишут её номинанты. Компьютер был сломан, а посему я позвонил одной знакомой, объяснил, что к чему, отклонил её любезное приглашение воспользоваться её компьютером и договорился вместе погулять по городу и заодно заскочить в интернет-кафе. Так мы и сделали. Это было правильным решением, которое спасло меня от опрометчивого шага отослать им или ещё куда-либо то, что было мною к тому моменту написано. Углубившись на некоторое время в тексты этих людей, мне захотелось вернуться в столицу и обнять всех когда-то встреченных мной уличных музыкантов на их штырках, до того было отвратительно прочитанное. Я представил себе, как у каждого из этих людей над кроватью красуется надпись hic sunt leones (лат. "тут обитают львы") и мысленно ввёл им в вены тухлые яйца-пашот. После вернулся в дом своего отца, в котором я уже много лет жил один, и, как и они, писал дребедень.
Отец. Я долго пытался выкурить из себя намерение коснуться его персоны, но вижу, что это неосуществимо. Неразмашистая мужская красота, размашистая походка, дорогие парфюмы, дешёвая поверхностность, везде нарасхват, как когда-то были нарасхват валдайские колокола. Родился недалеко от Ростова-на-Дону. От матери у него был идеальный формы нос и скверный, совсем не идеальный, характер, посредством которого он мог перекусить любую привязь, но почти все эти привязи любил. На свет появился зимой 1962 года, сразу в отутюженных штанах. Любил спиртное, но никогда это не переходило в русский аналог того, чем занимаются филиппинцы в своём Катуде, прибивая свои ручки-ножки к крестам. Любил женщин, и это было взаимно. Рано потерял мать. Поскитался с отцом. Магадан, Сусуман. На несколько лет в школьные годы осел в небольшом селе у своего дяди-пчеловода, чьи угодья напоминали описание эратосфеновской Аравии с полчищами пчёл, дымарями и всем сопутствующим. Когда отец вспоминал о тех годах, от его рассказов шло такое тепло, которое чувствуют замёрзшие ладони внутри трёхпалой рукавицы. И я его понимаю, тоже гостил там и коллекционировал смердящие разноцветные хвосты ящериц, ловил сусликов (каюсь), курил махорку с местными, катался на лошадях, был бит крапивой парой отроковиц и ими же был обслюнявлен, дрался с индюками, ел домашний сыр и зелёные яблоки с солью, ковырялся в огромном куске солидола. Словом, делал всё, что делают здоровые дети, пока они вдруг не понимают, что детство и юность прошли, и они являются участниками костюмированной нервотрепки, внутри которой, к моему величайшему счастью, есть «цех задорный», представители которого, правда, стали похожи на тех озлобленных псов, которых мне довелось там увидеть, сидевших на цепи в своих цагельнях и охранявших лесные погреба, и нередко на огрызки карандашей. В доме были пластинки Воронец, Сличенко, Ведищевой, Мулермана и прочие музыки для ушей, чей хозяин больше всего на свете любил слушать жужжание пчёл и мотор своей «Нивы» и как и все его собратья считал слюнтяями и дегенератами всех исполняющих в их честь какие-либо "Менуэты земледельцу". Так вот, находясь в доме этого земледельца и пчеловода,совсем не похожего на героя Мастроянни в " Пчеловоде" Ангелопулоса, мой родитель, награждаемый значками и поездками в Артек, закончил местную школу, после чего один из медицинских университетов страны пополнился ещё одним студентом. Его отец и мой дед, добывавший тогда уголь в шахте Кадыкчана, ныне города-призрака, помогал ему, как мог. А отец тем временем учился в городе «открыточных видов», как о нём писал с раздражением Хармс, которого власти сюда как-то сослали в ссылку. Мой старик тоже был внутренне чужд духу этого города, хотя, по внешним критериям всё сложилось благополучно. Расправившись с факультетом экономики и управления здравоохранением, он стал одним из полноправных граждан чиновничьего китежа с его незатейливыми радостями и был доволен, как люди пришедшие в тридцатые годы в Ла Скала насладиться "Сказанием" Римского-Корсакова. Это было лишь внешнее впечатление. С помощью больших доз снотворного он несколько раз пытался удалить себя из этой среды, чудом ему это не удалось. Но это уже на заре двухтысячных. В перестроечные времена, когда люди оценивали первый отечественный переднеприводный автомобиль, первые лицензионные программы на телевидении, гарцевали под ламбаду и улыбались фиксатыми ртами, я помню его достаточно жизнерадостным. Немного позднее он будет назначен президентом фармацевтической ассоциации города, но уже тогда был счастливым семьянином, с радужными планами на жизнь, с большим и разношерстным кругом общения. Например, мне запомнился старичок Каминский, который был художником и писал виды старого, уже несуществующего ныне Курска. Не без доброй иронии можно сказать, что город обязан ему тем же, чем Париж фотографу Эжену Атже. Он имел примечательных предков, один из которых был автором фундаментальной монографии по истории здешнего дворянства. Да и сам старичок был похож на склеп Стремоуховых. Память сейчас услужливо, словно на рушнике и с поклоном, принесла мне имена Малевича, который тут одно время жил, и Тарковского, который снимал тут фильм в качестве своей курсовой работы, что для меня не так интересно, как личность Арона Барона, летом 1918 года работавшего тут по делам "Набата". Отец был немного эксцентричен, это не значит, что в магазинной очереди он мог запеть «I will survive», но, к примеру, он раз завёл на балконе седьмого этажа цесарок, и такими его выходками история семьи утрамбована, как кишечник улыбающегося наркокурьера - пакетиками с товаром. Лёжа однажды в гамаке, подаренном ему друзьями-индийцами, он, покусывая, как всегда, свои усы, изрёк, что стал фаталистом и что «не будет этого - будет что-нибудь другое». Куда лучше мысль эту в конце восьмидесятых обыграл А.Лаэртский в своей песне "Быть фаталистом",но не суть. Собственно, немного строк о нём были прологом к умозаключению, что все мы рано или поздно становимся последовательными фаталистами, и обычно людям, несущим гроб, или, как в моём случае, гроб целой семьи, выпадает возможность увидеть и почувствовать, сколь жалко это приобретение. Беспечность моего отца, или, как писал в письме 1820 года Жуковский Машеньке Протасовой, «пустота рассеяния», были свойственны мне ещё в большей степени, чем ему. Масштабы просто несопоставимы. Но с этим, как и с моей любовью к искусству, ему когда-то пришлось смириться, как с неизбежным. История чем-то напоминала развитие сюжета в старой киноленте Ясудзиро Одзу "Вкус сайры", с поправкой на то, что мой старик не был милым тихим японцем. За что, без шуток, я ему благодарен.
Если ты, Л., примешь вышеописанное во внимание, то извинишь меня за то, что я однажды пригласил тебя на спектакль, который мы смотрели с тринадцатого ряда. Скверно, что часть моих записей находятся сейчас на столичной Ярцевской улице и потому недосягаемы, тогда может быть я вспомнил бы ещё что-нибудь, связанное с нами для литературной тютельки в тютельку. А так теперь жди, пока не пожелтеешь и не погрязнеешь, как ламели на окнах в одной из этих московских квартир и жуликоватые рожи внутри них. Впрочем, повествование получается такое, что чем тебя тут меньше, тем, может быть, и лучше. В некотором смысле я опять усадил тебя в тринадцатый ряд. Дымкоромысловая книга. Книги иногда посвящают кому-либо, эту можно только потмить что ли или зафингалить. Да и события последних месяцев никак не способствовали душевному покою. Я в спешке в очередной раз покидал Москву и, помнится, на несколько часов снял себе комнатёнку неподалёку от Римской станции за полторы тысячи рублей, а пока пил коньяк с одной приятельницей, за стеной сидели два дебелых мордоворота и следили за стрелками часов, пожирая из кастрюли пшённую кашу.
Как хорошо всем известно, то, что так или иначе сообразуется с рассудком пишущего и оттого появляющееся на листе, разумеется, предвосхищает разной степени красоты получающуюся в итоге стенгазету. Вернее, сам механизм этого сообразования первичен. Умное лишь сердце, в котором Бог. С него всё начинается. На самом деле, из этого не стоит делать никаких выводов, а главное - ни в каком возрасте. Оставьте это некошеным. Писать всерьёз, соотнося себя с каким-либо возрастом – это единственный по-настоящему гибельный провинциализм сам по себе. (Не в том смысле, что не надо писать "Детство", а в том смысле, что не надо бояться быть достойным услышать: "Не говори: я молод". Иер. 1:7) Упомянутую заданность просто следует принять во внимание, как длину одного из Елагинских мостов, то есть всего лучше бы о ней не знать вообще ничего. Переживать не о чем. Если некто хоть что-то понимает в жизни, а, следовательно, в чернильных делах и умствованиях, то он нутром чувствует, что именуемое Формой – это кредит, заранее одобренный мрачнейшей из перспектив. Но перспектив. Мы можем проживать жизнь скаредно, замшело и законопослушно. Можем ярко, по всем канонам ярко. Так или иначе, мы не нуждаемся ни в каком балласте, правящем бал под вывеской чьей-либо, либо нашей собственной т.н. «содержательности». В условиях нынешней давки очень важно заставить себя сесть и просто оценить - по силам ли вам то лицедейство, на которое вы желаете себя обречь. Необходимо также отметить, что современное воображеньишко - штука несовместимая с магией и волей. Но дело даже не в этом. Даже если вы не являетесь обладателем подлинного воображения, то есть imaginatio vera, о котором упоминал Парацельс, простая языческая порядочность нынешнего тюфяка-европейца в каждом из нас должна толкнуть к тому, чтобы растлить "воображение" этого сорта, сгубить, выкорчевать и выкинуть его к чёрту. Его тень и есть наша «содержательность». И пока этого не сделано, вся наша жизнь - это просто одно сплошное, хоть и специфическое, ятрогенное заболевание, бесконечный заблёванный косогор и не более того. Долгое время всем нам приходится жить с этим вовсе не-воображением, которое не значительнее, чем сломанный тюнер на какой-нибудь свалке. Мы же тем временем думаем, что у нас все закрома полны, и этой полнотой можно ещё и накормить всех протагонистов этого и других миров, а затем, быть может, смастерить очередной мирочек из идеологического мулине. Но так не бывает. Лафа в искусстве и Поэзии - это не лафа в житейском понимании и прочий фунт изюма. В Поэзии это поистине страшный и топчущийся на бубенцах бог, обутый в тяжеленную кровь смертных задолго до появления тех на земле. Это месяцем по сокровенному, а также серпом по блажи и любому "чувственному атлетизму" Арто или кого-либо ещё, по любому изображению. Это своего рода первый кроссфитер в зале жертвоприношения как такового, осмысленного им как непрерывная круговая тренировка, марафон внутри лабиринта. И никакие пластыри для сосков тут неуместны. Если угодно, это ее величество Инфляция, про которую в Писании говорится: "до ревности любит дух, живущий в нас". (Иак. 4;5) До посинения, до нашего опустошения, сказал бы я об этой неутомимой, изощренной и лишённой жалости любвеобильности. Это ежесекундное празднование festum Corporis Christi, превращенное в рутину. (Праздник Тела Христова) Это не пашущий русский романист. Никак иначе поэт не научается любить и понимать своё одиночество, а оно заслуживает этого. Кроме того, это научает
его понимать разницу между жертвой и десятиной. Агнец (и речь не об Иисусе) заклан от века и это имеет свои последствия для поэтов и святых, как и для всех остальных. Попрали они смертью смерть или не попрали. Может возникнуть соблазнительная мысль, что достигнув определённого уровня, вы можете взирать на всё это словно сбрендивший викарный владыка, которому лишь бы издохнуть побыстрей да по пути насвинячить поменьше. Не самый дурной вариант, но этого мало. Мы ценны тем же, чем высококлассное попурри, а потому наиболее достойные из живых должны быть божественны в прямом смысле слова. ("Имей терпение в искушениях, чтобы избавиться от них и стать богом по благодати ..." Прп. Иосиф Исихаст) Тут не срезать угла. Искушённый человек, чья горлица сердца была завёрнута в плюш и давно предана огню, понимает, что в том, что я написал до невероятности мало помпезной блажи. На самом деле, это значит обременить своё звание человека самой крайней формой унижения и взвалить на себя всю тяжесть ревности о Боге, вынужденно вступая в области его антипода и становясь игрушкой последнего. Это сухое описание маршрута через пласты монотеизма и Причины, который вы проходите в личине этого божочка. Божочка, который принадлежит как раз Демиургу. В этот момент вы именно ему, а не Богу особенно милы. Милы тем, что не теплохладны, а горячи или холодны, и ноздри ваши так смешно раздуваются. Богу, вопреки тому, что написал на этот счёт евангелист, абсолютно безразлична температура брезжущего в вас Света. Так следует думать и ничто другое не должно делать погоду внутри нас. Это нам, без фанатизма, но насущно необходимо, составлять свои температурные кривые и катать ватные шарики. Стыдно и богопротивно возлагать на Всевышнего думы о наших памперсах, хотя наш мир и кишит святотатствующими агитбригадами разного толка, которые будут уверять вас в том, что именно Бог обжигает (как они это видят) ваш горшок, сосуд и мензурку. Олухи, думающие, что схватили Бога за бороду и уверенные, что могут беспрепятственно, как автоворишки, снимать с Творения приглянувшиеся им детали и пенки. Недурно об этом высказался один известный православный епископ и богослов: "Не нужны наши молитвы Богу! Нам необходима молитва: она усвояет человека Богу." И тут самое место поговорить об этом самом охмуряющем из миров и его неоновых вывесках, где вдумчиво радеть о нашем личном и общем благе есть наша привилегия, привилегия человека.
Финансово богатые люди, как и нищие, мне неведомы, поэтому грезить о пьесе в честь материального предмета роскоши, собранного чьими-то тёплыми руками, мне никогда не приходило в голову. Даже если под предметом понимать цивилизацию, как таковую. Под «пьесой» же позволительно понимать, что вам вздумается. С другой стороны, превращаться в Бентли, всю жизнь сличающего снежинки для каталогов (был такой) – вещь попросту невозможная. Так рассуждал я в ранней юности. И раз уж говорить о фактчекинге, восклицал я про себя, и следующее, как если бы это было правдой: вот я слоняюсь где-нибудь на Сущёвском Валу с табличкой «я кто-то и я умираю», то есть совсем незажиточного толка и, понятное дело, мимо меня проходили безучастные люди. Нет, я совсем не думаю, что все они спешили и спешат внутрь чего-то, что походит на «Второе Дыхание» в Пятницком переулке, мимо такого инкрустированного всеми лучшими упованиями человечества балды, как я. В том числе поэтому я сделал то, о чём можно прочитать в первых же строчках этого повествования. И уж конечно, сделал я это не для того, чтобы, как эти скособоченные безумцы, бегать по чужому корту, а чтобы дотянуться до сука, взять всегда висящий там для таких, как я, безладовый инструмент и немного попеть о злополучии Руана, однажды, за двадцать пять лет шесть раз сгоревшего. Но мне не свойственно настроение Леконт де Лиля в его «Гаерах», как, впрочем, и побудительные мотивы апостола Павла, выраженные им в 1Кор. 9, 24-25. Я люблю род людской. Хотя судьба, обрекая нас друг другу, явно руководствовалась не моими чувствами, а какими-то своими "династическими" соображениями. И верю в него, в себя, в вас, что требует храбрости. Поскольку трус, особенно русский трус, не играет в Okey. Я же только этой игрой и занят.
У Чаадаева есть примечательное выражение «заохотить к просвещению». Но ведь есть копи Царя Всего на Свете, и почти каждый мой соотечественник этот царь и есть, не без палат ума, разумеется. Пытаться заохотить его к чему-либо - не умнее, чем начать есть штепсельной вилкой. Когда я смотрю на Шуховскую телебашню, я представляю себе Монфокон и чую смрад разложившихся людских надежд, которые болтаются на верёвках. Есть болваны, которые находят это зрелище даже эсхатологично-элегантным. Я не нахожу. Впрочем, размышлять обо всём этом – это как будучи фокусником, иметь в качестве инвентаря один бриолин, тонны бриолина (слонов, дробин, глухих заборов). Меня всё это, в известной степени, интересует и "всё это" орудует над моим хорошим настроением и энтузиазмом, словно изверг с пилой Джигли в руках. Я не хочу по своей воле становиться ишаком, на котором едут и плохо несущие мир, и плохо несущие меч в этот мир. И вам тоже советую не становиться рабом борьбы за что бы то ни было. (Больше пользы принесете тому, во что веруете.) А также меня не привлекает перспектива стать аналогом Всесоюзного радио и ещё меньше - радиостанции «для избранных». По крайней мере, сознательно я не стремлюсь стать для кого-то источником вдохновения, то есть по преимуществу похоти. (Не "той" похоти, разумеется.) Каков обычный наш маршрут тут, на этой безотрадной земле в более - менее приемлемом виде: юность, а затем, через распутье, к великолепию пластилиновой анимации и поэтическому ваххабизму. Помните гумилёвские строки? Вот эти:
Когда я кончу наконец
Игру в cache-cache со смертью хмурой,
То сделает меня Творец
Персидскою миниатюрой.
Они об этом. Как правило происходит жесточайший мордобой между Поэтом и ассоционизмом, бытием, сутолокой, тем, что есть всё, но в корне нелегитимно и гнусно с точки зрения Поэта и человеческого сердца, то есть, с единственно правильной точки зрения. Иногда это чуть затягивается, иногда очень быстро приводит в петлю. Как-то, будучи совсем ещё юн, я написал следующее: «Во время встречи с Н., которая молится подъездным чурам, протыкающим этажи и несущим в жилища интернет, мне вдруг неожиданно вспомнился размер гонорара лаурета Гонкуровской премии, после чего я перевернул её навзничь и на её вздрагивающем от смеха заду написал маркером «ресторан «Друан»… Что это? Шуршание петли, разумеется. В этом шуршании есть прекрасная музыкальность, консонанс, «идеологичность», как есть всё это у близорукой мурены. А к фамилии Гонкуров мы ещё вернёмся.
Поговорим о полицейских пончиках. О блюстителях порядка внутри и вне нас, о жизни «по средствам», о распроклятье тех самых вопросов, мозолистых руках, нашей мелкотравчатости и стремлении припасть к чьей-то груди.
Я про себя твердил: «Зачем почёт и власть,
Коль к любящей груди мне не дано припасть"
Это строки Альфреда де Виньи из его «Моисея». Да, всем нам лишь сносно. Над вопросом, почему это так можно биться, как бились в своё время над секретом устюжской черни. В свой желторотый период жизни я силился найти хоть какие-то подсказки в философии. Как-то, впервые начав читать Гольбаха, я испытал такое омерзение, словно по мне проползла сколопендра, минуте на пятнадцатой я впал в такую ярость, что отодрал с петлями дверь шкафа в прихожей. Сейчас я это вспоминаю с улыбкой, но это, как сказал бы Августин, в «настоящем настоящего» - сейчас. (Исповедь. Кн.11. (XX).26.) Важно то, что ланкастерская система в искусстве всем смертельно надоела, а также то, что если говорить абсолютно серьёзно, надо за кудыкину гору бежать от желания припасть к чьей-то груди, чем бы эта грудь ни была. Нет, не из гордыни, не ради обретения елейных выгодок псевдодуховности или прочих "шабда джалам" и "мать их ети". Сделать это надо именно для того, чтобы понять,что такое действительно добротная кооперация с другими людьми, чтобы учиться ей. Были времена, когда я верил в себя так, что мог бы носить на шее свой сандалик, из той пары, что впервые одели мне на мои ступни, тогда ещё не шитые кетгутом. Честно говоря, я не чувствую, чтобы сердцевина меня была угроблена, она по-прежнему при случае вскипает, как кровь святого Януария. И нет, я не гнушаюсь таких сравнений. С другой стороны, каждый, кто полагает, что слова «fluctuat nec mergitur» («его качает, а он не тонет»), относящиеся к славному Парижу, каким-то кварталом-боком касаются и его самого, должен иметь в виду те изменения, которые претерпел современный Париж и выработать ясное к ним отношение. Дрейфить тут нельзя. Не хочется никого обманывать: если вы вошли в этот палисадник жизни в качестве барана и всерьёз позиционируете себя как «творческую единицу», то в самом лучшем случае вы целиком, без остатка, станете вот этим моим экспромтом: «на свете есть только три вещи: американский еврейский объединённый распределительный комитет, слово «люкс», напрямую связанное со мною (это не высокомерие, позже я дам объяснение), и мои пальцы неандертальца, держащие сигарету». Вполне завидная доля для смертного. Но если она вам не по душе, просто живите. Хотя, можно резонно вспомнить, что иногда ножницы в вашей руке лишают вас жизни, даже если вы не абы кто, а Харри Мартинсон со своим «Пассатом».
Я хочу устранить некоторую однобокость Бердяева и отметить, что «настоящий мистик» - это тот, кто предаётся своим видениям именно перед лицом мира, хочет этого мир или нет. И если кому-то нужно это добавление, то добавлю, что это то основополагающее, что роднит его с возопившим на кресте, да и всяким простым человеком, который "должен отдавать себя людям, даже если его и брать не
хотят". (В.Ерофеев) (*По крайней мере, роднит больше, нежели с миссионером.) Проблема в том, что тот, кто это прокричал, не был мистиком в потасканном смысле этого слова, а предполагаемый официальной Церковью адресат этого вопля, совершенно точно не был Богом, хотя, несомненно наблюдал за сценой, как за новой серией бондианы, то есть не с лицом святых с "Мистического распятия" Маттео ди Джованни, а скорее будучи похожим на детей-наблюдателей с полотна "Избиение младенцев" этого же художника. Писать об этом утомительно и приятно одновременно. Рядом с большинством представлений обо всех участниках этой и подобных драм, рядом с теми, кто породил и разделяет эти представления, рядом с большинством живущих писателей и поэтов я часто задумывался, а кто собственно я. И, поскольку отдать себе отчёт в том, насколько автор этих строк здоров и целостен не представляло для меня никакого затруднения, я был вынужден признаться себе, что я – эксмурский пони. Однако же, меня тоже всю жизнь дерут собаки, хотя я не припомню, чтобы когда-либо подсматривал за богиней. По всей вероятности, считается преступленьем грызть даже такую нехитрую сосульку знаний, которую грызу я. Символ должен быть проклят, убит и ещё раз проклят. По крайней мере, такое отношение к нему следует воспитать в себе Поэту. Слово «воспитать» может сбить с толку. На деле это значит долгие годы умывать себя и стричь ногти, которыми ты время от времени от отчаяния раздираешь своё умытое лицо Салмакиды, которое может иной раз выглядеть так паршиво, что хуже может быть только слово «реввоенсовет». То есть, речь о том, чтобы продолжать жить, оставаясь в своём теле, а это предполагает и наличие остальных вокруг, включая стариков-ампутантов и их отпрысков. И когда я пишу "жить", я подразумеваю жить с достоинством. Почему я написал, что почувствовал тогда, когда смотрел на него спящего, что он «это в том числе и я»? Сейчас подходящее место, поэтому не стану медлить и выскажу некоторые соображения. Мне хотелось затронуть следующую тему. Существует мнение, что сознание некоего индивида в перспективе может так сильно дерануть за вихры Бытие, что последнее заголосит верхневолжскими озёрами. Что сознание - непримиримый, неотмирный враг дурной бесконечности. И сознание всегда эксклюзивно в своём стоянии за человека перед Небом. Это, разумеется, полуправда. Наши сознания слиянны, прелы и элементарно ущербны, точка. (* Именно поэтому в дальнейшем искусственный интеллект будет обладать сознанием в самом привычном смысле слова.) Эти жильцы мозговых стволов служат Бытию больше, чем что бы то ни было. Это тот случай, когда ворон ворону может "молитвенно" и выклёвывает иной раз глаз, но это непринципиально. В этом контексте, наши сознания, как источник наших общечеловеческих дум, обладают зеркальным сходством с государственными парламентами. Проблема в том, что наши сознания плохо служат и Бытию тоже. Почему? Потому что привычная нам мыслительная деятельность, какова она в реальности, является сознанием в значительно меньшей степени, чем пребывает "законопослушной" частью нашей выделительной системы. Подразумевая именно это, в народе говорят "думать вредно". И это так и есть. (Но тогда "подумают" за вас.) Обычный носитель сознания, как и я, не способен с ходу повторить «саксен-кобург-готская и виндзорская династия» и этим мне симпатичен. Но если говорить серьёзно, жить среди «себе подобных», особенно в России - это действительно не сахар. Лучше всего стать чем-то, что будет походить на едущий бензовоз с бьющейся об асфальт цепью, чтобы другие вас сами сторонились. Речь о внутренней изнурительной игре с собой, прежде всего. Большое количество людей на этом пути преуспело, по крайней мере, в усвоении того, что Поэзию нельзя «дополнить» или «усовершенствовать» их метаниями словесными тортами в горести мира. Это не тот «шум из глубины», не тот смертельно опасный плод, который подразумевает хорошо проживающаяся жизнь. Темпераменты - это мыльная осточертевшая опера. Настоящая действительность нелюдима. В этой действительности чей-то неимоверно древний, но восставший прах прямо сейчас бродит внутри самых невесёлых сценариев, касающихся нас, с единственным живым, что от нас уцелело - говорящим попугаем, пытается нас понять и одновременно чинит себе матрас на ночлег. И если он ляжет, вот тогда действительно начнётся величайшая поэтическая околесица. Этот дурень древности, в гораздо большей степени дурень, чем современное человечество. Уважать его, как и то, что он означает, точно не за что. Он невредим, потому что Поэзия не унижается до того, чтобы походить на санитара, который от тоски зелёной втихую пользует обездвиженных пациентов и пациенток, лишённых сознания посреди вечного восточного базара. Поэтому операции с сознанием - очень тонкие и сложные операции. Они должны совершаться вне и помимо того, о чём говорят горькие и с очень маленьким бюстом пушкинские строки:
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей. ( Онегин, гл.1, XLVI )
Я часто пытался представить, о чём ведёт речь Беркли в «Философских заметках», когда пишет: «Протяжение, очевидно, заключается в разнообразии гомогенных переживаний (thoughts), которые сосуществуют, не смешиваясь» (164, 23). Сложно сказать, почему именно оно, но это утверждение проросло во мне, как мангровое дерево с плодами в виде бытового косноязычия и пьянства в лоскуты, после которого блюёшь генуэзским бархатом разговоров с самим собой. Многие из этих разговоров были посвящены тому, как ничтожные снобы и эстеты, вооружённые гарпунами, раз за разом возобновляли охоту за моей плотью посреди солончака времени. И без того крайне неуютного. Прежде всего, я недолюбливаю их всех, потому что калым, посредством которого они пытаются договориться с отцами-механизмами человеческой любви, абсолютно липовый и ничтожный. Я презираю этих шельмоватых крохоборов. Сильнее их я ненавижу только отечественных "работодателей", как и всех исповедующих не к месту и совершенно не по праву философию "не хочешь кулеш ...", которая и породила нам целую неораскольниковскую популяцию под общим названием "тварная дрожь", с той же самой верой в то, что раз они стирали чужие носки за право сварить себе и своим детям в этой воде пшена, то и людям ничуть не менее изнуренным, чем эти премудрые, но не повредившимся в уме, нечего нос кривить, а главное - надлежит признать и исповедовать, что это в порядке вещей. Это объяснимо и, по совести говоря, мне бескрайне, в душе моей, жаль нас всех, но я не могу потворствовать самоубийству ради самоубийства (хороша получилась "философия общего дела"!), как идеологии и от лица поэтов проклинаю её адептов, зазывал и все её шестеренки.
Нет «сущностного я», нет «статичного эго», как писал Т.Лири и множество других достойных людей. Но есть какой-нибудь справочник, и в нём статьи о Лири, оснащённые вполне понятными цитатами из Лири. Есть портрет Джейн Дигби. Но есть её автобиография. Есть привычный пресс - портрет памяти. А есть марселевские щипцы индивидуальной смерти, чтобы перестать быть lesbian until graduation и начать поистине кучеряво жить. (* англ. лесбиянка до выпускного.) «Доверчивая рассеянность» в отношениях с людьми (выражение Ф.Саган) может очень дорого обойтись, потому, что чаще всего это - общение со смертью. Мне не представляется возможным постичь мир, в котором технически можно доесть до последней жилы любимую плоть. Размышление о последнем однажды чуть не свело меня с ума, говорю это без всякой рисовки. Будучи сникшим, квёлым и обездоленным, можно полоскать горло ледяным отваром шалфея литературного левирата и смотреть на аховское, как ни крути, вымя Европы, на которое отдельные наши ура-авторы и «деятели» думают установить растяжку из своих жалких цидулок и невообразимой бурды, и разделять или не разделять их позицию, сопряженную с запретом обращаться в какой-либо нужде не по "месту прописки" и (раз уж мы заговорили о грудях) желанием этих бездарей сделать с любым свободным и талантливым человеком то же самое, что сделали с Юулией Корсиканской её палачи. Сознание, особенно "религиозное сознание", занято поисками средств к своему пропитанию и является редкостнейшим по невзыскательности в отношении этого пропитания губошлёпом, готовым потреблять что угодно. Этой лунке хоть песок, только б солил. Но так уж повелось, что отдельные человеческие композиции способны без особого урона для себя делать из собственного сознания настоящую ворожею с немногочисленными, рахитичными по умолчанию, но блистательными фортелями. Не думаю, что это обо мне, а потому просто покопаюсь в прошлом.
Однажды мы с Л. ночевали на островочке среди болот. Не хочу, чтобы между мной и читателем пролегла морозобойная трещина, поэтому избавлю его от подробностей того, как мы там оказались. Мерзкое место, мерзкие обстоятельства. Единственное, что меня радует при воспоминании об этом, так это то, что я не притронулся к её кедровой канонерке, одному из немногочисленных мест, куда её не укусили комары. И никогда не притронулся. Она не была со мной отстранённой, холодной, от неё не веяло недоступностью. Всё оказалось намного хуже. К армии кровососов, как будто этого было мало, вдруг присоединилась жеманница, в которую превратилась моя спутница. Я, будучи в таких ситуациях носителем импровизации с маленькой буквы "и", не в восторге, когда передо мной женщина-неженщина и не люблю сокрушать все эти ясли с вислоухими ягнятками. Я лояльно отношусь к соплежуйству ближних своих, будь они мужчинами или женщинами, но лукавый соплежуй - это выше моего терпения, а она, увы, выказала себя именно таковой. "... тут конец перспективы", - сказал Бродский на сей счёт в "Конце прекрасной эпохи". Эх, моя Ляшко... Эх, Лера-манера... Говорят, медведь устраивает берлогу только там, где весной не будет всё затоплено водой и музыкой "Помолвки ради смеха" Пуленка. Поэтому отношения, к счастью, как-то сами собой сошли на нет, хотя могли «эволюционировать» в известную всем сторону и область так называемых уз, торговли органами и прочего нравственного богословия. Это очень мало характеризует меня, просто потому, что musica mundana (греч. "гармония сфер ") доступная таким, как я - это что-то вроде Тиберия, употребляющего в рот матрон своей империи. (Не то чтобы я смотрел на всё с позиции "сексопатАма", по замечательному выражению Алены Долецкой, и своей глубоко индивидуальной звериности, но это очень близко к правде.) Это не мешает мне понимать, что настоящая и в широком, как Васюганское болото, смысле политическая Импровизация на тему российской действительности – это последняя «модель» блага для нас, она же вечно первая и единственная. Какие-то тени от неё мы даже приноровились после «таможенной очистки» вводить в обиход. Само по себе - это хорошо, но в результате этого процесса у нас почти всегда получается мало того, что тошниловка, так ещё и опасная для нас самих и окружающих. В наличии (от призрачного до всамделишного) у нас имеются всякие модные штуки, социальные медиа, русознай почище любых человекофобов Фёдор Михайлович, воззрения, пишущие девушки и юноши, комьюнити-менеджеры и метамаркетологи, этно-политическая история России по (никуда не годной) версии МГИМО, жалующий царь, которого надлежит затравить воспитанниками всех псарей мира, - этого и других, поступок Каина, а также люди, которые сплошь подналегают на совершенно не те тела и дела, и при этом не слывут вульгарными шимпанзе обоих полов, коими и являются. И что уж совсем невероятно, людей похожих на меня это коллективное болотное чмо, находящееся вообще вне плоскости рассуждений о какой-либо "гендерной ненормативности", ещё и в мужланы записывает. Искусство - отзвук взаимных браней, разобщённости, упрёков и в этой своей роли случается склочницей. С наукой дело могло обстоять лучше, если бы не работодатели науки. В результате у неё получается одно и тоже – условный бжрк и "наступательный военный потенциал" в разных вариациях. Но надо отдать должное этим дельцам, именно они двигают науку вперёд. Всем им и прочим любителям бомбо-кассетных релизов, предстоит понять, что подлинная авантюра - это всегда только мирная авантюра. У меня, как и у всех моих собратьев, дури вагон, поэтому я знаю о чём говорю.И ещё, по поводу собратьев и братьев: я понимаю, что эти записи номинально изобилуют "сравнениями" негативных явлений, дурных, на мой взгляд, представителей рода человеческого с братьями нашими меньшими. Я очень надеюсь, что читатели не упрекнут меня в приверженности абсолютно мне не свойственной видовой дискриминации, как сейчас говорят.
Недалеко от меня валяется открытка, в девяностые годы высланная моему отцу одной еврейской женщиной из Бруклина. Она и её муж учились с ним в одном университете, затем мигрировали. В этой открытке есть глупенькая, на первый взгляд, фраза: «Америка - страна, которая не щёлкает клювом». Много раз я размышлял на тему, что значит это «не щёлкать клювом». Не применительно к этой характеристике Америки, а вообще. Вот ты, читатель, щёлкаешь им или нет? Или вот я. Или какой-нибудь чернокожий импровизатор, не задумывающийся (и правильно делающий) о том, как оказался на нём костюм из хорошего сукна, отражающийся в его саксе. Все мы, по расхожему выражению, обречены пытаться собирать сметану на экскрементах. Это зарекомендовало себя в веках. И кому-то определённо нравится быть расторопным и неосновательным во всём, словно дворничиха, и активнейшим (а потому наиболее поверхностным) образом контактировать с социумом, останавливаясь на пит-стоп только во время сна. Люди, «непрерывно учась за пером», не виноваты. "У каждого свой вкус, своя манера, но каждый, кто безус, читает "Пионера!" И "пионер", повинный в этом экцистенциальном кликбейте, один и тот же на всех континентах, безбородые они или бородатые. Люди жонглируют тремя каменьями своей веры, любви и надежды, о любой из которых лучше всего обивать таранку к пенному напитку. Так, по крайней мере, представляется с высоты старых отёчных Небес «нехлопающих клювом». Здесь же, в подлунном мире, Кант пишет… Впрочем, автор Евангелия от Луки в 28 и 29 стихах 14 главы пишет об этом лучше. (28. Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения её, 29. дабы, когда положит основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним). Шо вы грите. Какая неуместная щепетильность! Что ею задрапировано? Полагаю, что-то, что мне, как носителю своеобразного душевного аналога синдрома нарушения целостности восприятия собственного тела, удалось отрезать - что-то самому, что-то при помощи отзывчивых лекарей, отнюдь не на зубок выучивших чертежи своего мрачного судомоделирования. Удалось, но не до конца. Мы работаем над этим. И покуда щепки летят – Порог-Символ (символ, в том числе и в геноновском определении) имеет место быть. Двери восприятия - сложная конструкция. Поэтому вопрос о системе вообще не стоит. Система - стратегия в данной ситуации может быть одна – не здороваться ни с кем через этот Порожец, ничего через него не отдавать, ничего не принимать. Можно констатировать, что я мало преуспел в следовании этой мудрой системе, указав на то, что я вообще пишу и об этом в частности. Но преуспеяние в этом деле нелинейно. Слышно лишь, что моё собственное сердце освистывает меня, но Окнос во мне продолжает плести свой канат в этом псевдо-англосаксонском Аиде, столь милом этому самому злому сердцу. «…сущий от земли земной и есть и говорит, как сущий от земли», - полагает один из неблагодарных главных героев Евангелий. Поэтому этот сущий и не заменил повсеместно иконы постерами, на которых запечатлён Патрик Суэйзи или болота Манчак, и продолжает играть со своими и не своими ничтожными выдумками в «горячую картошку». Помню, что ни одно собственное моё повествование не желало иметь со мной дело. Да и то, что я смог склонить на свою сторону, оказалось не изящнее банной шайки. А вокруг эти расклёшенные, не щёлкающие клювом прекрасные, как ржавые прутья, одинокие, как перст, мясные формуляры. В общем-то, не существует весомых причин не поддаться искушению и не начать бегать вместе с ними взапуски. Лучше всех это знал без колебаний покинувший свою верфь Рембо, предварительно надудоливший там божественную лужицу своей Поэзии, из которой все по мере сил отхлебывают. Лучше взирать на поэзию подобно тому, как китайцы когда-то наблюдали за золотыми рыбами - глазея сверху вниз в просторные непрозрачные сосуды. Мне отлично известно, сколь непросто не идти на поводу всего этого, даже не будучи насекомым в розоватой грушёвой древесине современности, мироточащей небывалыми ужасами, соком Пифона и прочими чудесами из коллекции Яхве. Так что я предлагаю? Себе и всякому я предлагаю никогда не слушать фугу соль минор Баха, подумать над словами Давида «какова часть ходившим на войну, такова часть должна быть и оставшимся при обозе» (1 Книга Царств) и согласиться с ними. Но главное, хотя это и нельзя посоветовать всем, расправьтесь со всем, что заставляет вас играть роль кающегося в чём бы то ни было деликвента. Не надо интерпретировать эти слова в том смысле, что следует начать вдруг размахивать своим чёртом из табакерки направо-налево в сторону всех общественных институтов или с завтрашнего дня присоединяться к весёлым парубкам из Церкви Субгения, или же нечто в этом роде. Натуральная оголтелая писаревщина с её «что можно разбить, то и нужно разбивать» и прочие виды аммока - это скверный удел, хотя, бесспорно, каждый отдельный случай надо рассматривать отдельно. Вопрос не только в том, чтобы взрастить своего внутреннего пироманьяка, но и сделать его господарем того преферанса, в который играет с каждым из нас общество и наш собственный внутренний мир.
Один из нерадивых "учеников" (так он представился) Ю.Н. Стефанова с эхинококкозом головного мозга, вызванным червем евразийства, как-то сказал мне, что тот, живя, как он жил в своей квартире в районе Тёплого Стана, абсолютно серьёзно именовал себя «руа дю мондё» - «королём мира» и что «гордыня его была домашняя и тихая». Кому-то может показаться, что его безвестная для широкой публики жизнь была воплощением киношной реплики «посиди в машине, я пойду один», а он и сидел. Это заблуждение. Достоинство и глубочайшую ценность таких существований невозможно переоценить. Милы они и богам. Публика, какая-то её часть, смотрит на Поэта и если видит, что тот пишет «за три щелчка по лбу», то, как известно, это не производит на неё впечатления. Он бывает озадачен материальной стороной своего существования, своей малой известностью, тем, что люди, жмущие ему руку, не падают навзничь, сражённые синдромом сикстинской капеллы. И он нередко желает провести своеобразный моддинг своих отношений с внешним миром и его представителями. Это вотчина фортуны, и о ней мы поговорим чуть позже. А пока отметим, что если для хорошего писателя выполнить, по выражению Чернышевского, «тяжёлую отделку» текста – задача сравнительно посильная, то, что касается мистической ткани самой жизни, в том числе в её социальном аспекте, то тут всё не так просто. Хотя бы потому, что шопенгауэровский четвероякий корень чего угодно следует проваривать на огне глобальной проблематики, связанной с ростовщичеством в самом широком смысле этого слова. И, да, все подобные Стефанову люди, не обязательно из пишущей братии, живи они прижатыми жизнью к ногтю или, подобно герою М.Кейна в киноленте «Сыщик», являются королями мира с вымученной верой в олуха на небесах, что не щёлкает клювом, а лишь гильотиной для сигар и голов. Кто-то может сравнить их с Кетчером, о котором писал Герцен, с неким "Робинсоном в Сокольниках", но делать это следует с большими оговорками. ("Былое и думы", т.2, ч.4, "Н.Х.Кетчер")
Кому вообще доверяет «серьёзная» публика в наше время? Поскольку все озадачены не столько тем, что есть истина, сколько тем, что есть людской спор, то фаворитами публики являются, если так можно выразиться, dj-пульты на в общем-то давно устаревших рейвах, которые управляются опостылевшими "дискурсами" и перечнем "грехов". Со стороны людей, которые являются завсегдатаями этих вечеринок - это форма справедливого бунта против так называемого апофатического богословия, одновременно это и форма самого этого богословия. Своего рода пастиш, причём, намного более талантливый. Да, я подчёркиваю, это не искажение этого богословия, а одна из его основных форм. Это не значит, что толпы людей интуитивно исповедуют принцип «obscurum per obscurius, ignotum per ignotius» (лат. "постигать тёмное ещё более тёмным") или же понимают, что оно - граничащее с наглостью словесное декларирование "медитативности", предписываемой Богу, но само по себе это и не говорит о них ничего плохого. По мысли и чаянью популярного апофатического, именно конфессионального, монотеистического богословия, Творец не может быть пророком в инспирированном им же отечестве и должен изгоняться отовсюду, где Он хотя бы теоретически захотел бы преклонить голову, которая, как на зло, повсеместна. Такое богословие не жаждет Истины. Оно хочет установления и закрепления птичьих прав для Господа, для человека, для связи их. Оно инфантилизирует эти отношения не имея на это никаких прав. Этот чистейший богопротивный тотемизм на службе конфессий велит Богу и человеку особо "не отсвечивать" друг другу. Это богословие есть только и исключительно способ воспроизводства себя ненаглядного, для себя подколодного и противоестественного, для себя, в чьих руках Писания закономерно превращаются в многослойный рулон Подлости о просто бумаге. ( Или как выразился Э.Фромм, анализируя склоки ариан с принявшими никейскую христологию - "веру в веру.") Причина проста: история развития религий именующих себя авраамическими и в частности возобладавшая версия христианства, посеяла в основание себя, скажем так, не вполне неязыческий (но вполне сдавший, и не спрашивайте как, экзамены по Единобожию) самум и закономерно получила и не могла не получить наикривейшее богословие, догматику. И ровно такой же "монотеизм". Языческий, не языческий - не это важно. "Третий лишний" вклинился (правильнее - его вклинили) и привёл с собой сонмище, просто целое воинство несуразицы. В результате учение Иисуса растеклось мыслью по древу. Об этом не принято говорить, поэтому мы имеем ситуацию прямо противоположную запечатлённой в выражении "что за шум, а драки нет?".
Конечно же, всё совсем не так просто, как мною выше, несколько неряшливо и со свойственной мне адогматичностью (и лучше не знать, чего она мне стоила), преподнесено. Читатель должен это понимать. Самое развесёло-печальное состоит в том, что все мы понесли от этого, не чуждого специфической кокетливости, мутагена-насильника. Это не то чтобы своего рода поддельный препарат, это, скорее, не здоровье, не жилец. Наиболее пытливых отсылаю к "Храму человека" Рене Шваллера де Любича и другим людям, которые не желают пребывать интригующе голословными. Никому не нравится ежеминутно чувствовать себя обделавшимся заложником пошлого агностицизма и уныния, фактически являясь таковым. Что остаётся? Забрасывать такое положение дел прелыми и гнилыми собой и своими делами, как когда-то англоязычная публика швырялись объедками и овощами в бездаря У.Макгонаголла во время его выступлений. Но куда лучше помнить вот эти слова: "Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу", а мир не мыслить таким уж казематом-козликом отпущения. (Пс.113:9) Вижу, вы в "Храм человека" не пошли. И то верно, успеется. За мной, прогульщики!
___4___
Английский мальчик - ангел белокожий,
Меня же мама чёрным родила ("Песни невинности и опыта". "Чёрный мальчик")
Как видите, в этих строках Блейка не фигурирует зелёная, книжная женщина-тоска, о которой я по-книжному вспоминаю. Даже если бы она была похожа на одну из лихих девиц Расса Мейера, я всё равно бы не нашёл в нужном количестве подходящих слов, чтобы всё связанное с ней воспринималось бы с меньшей скукой или, в лучшем случае, как поездка на конном трамвае. Слова разбегаются от меня, словно от Багряной Жены, что естественно для детёнышей Сета, которого чаще именуют иначе. Словёнушки эти могут есть с рук Поэта, а могут, как известно, выпить его самого через соломинку. Надо быть очень внимательным живописуя с их помощью «басму лица ханова», хотя
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстоянье («Онегин», гл.6, XXXIII)
- это дохлый номер. К слову, о детях и матерях. В своей «Философии права» (ч. 3, парагр. 175) Гегель пишет следующее: «Дети суть в себе свободные... они не принадлежат как вещи ни другим, ни родителям». В одном из сёл, прилегающих к городу, в котором я родился, есть старая церковь, а в ней фреска, изображающая Толстого в аду - современница графа. В данном конкретном случае это исчерпывающе характеризует здешних людей и настроения, которые ничуть не изменились с тех пор, когда фреска писалась. Но не это село нас сейчас интересует, а другое, с величавым названием Троица, где кроме его жителей, есть ещё собаки жителей, которых те на ночь иной раз спускают с цепи. Среди этих людей и поныне живёт молодая женщина, у которой была восьмилетняя дочь, которая утром пошла, как обычно, в соседний населённый пункт уму-разуму учиться. Пошла, так как школы у них там нет, автобуса нет и троек лошадей нет. Троица есть. Как не быть, в стране то "райцентров". Когда нашли то, что осталось от ребёнка, установить его личность помогла лежащая рядом тетрадка, вокруг которой, как и в книге, которую вы читаете, не было и намёка на лейбницевскую предустановленную гармонию. Совершенно случайно я однажды познакомился с той самой женщиной, чей ребёнок был растерзан и частично съеден соседскими собаками в глухомани между двух сёл, откуда никто не слышал криков. (Газета "Друг для друга", от 3 марта 2009 года.) Мы пили с седой матерью этого ребёнка чёрный кофе, который, надо полагать, бодрил её чёрное сердце, которое жизнь пустило псам (следствие установило, что собак было три) под хвост вперемешку с её «белокожим ангелом». Точнее нашим, если верить упомянутому выше мыслителю. Если читатель помнит, я обещал обмолвиться о косматом трио, на которое мы все похожи. Вот и обмолвился. Я пишу и этому ангелу тоже. Украдкой смотря на мать этого бедного ребёнка, я гадал, как бы выглядела рубенсовская картина «Возвращение Дианы с охоты» с этой женщиной «вместо» богини. Возможно, читатель также помнит моё упоминание о том, что мысль о том, что любимого человека можно доесть, доглодать до последней жилы однажды чуть не лишила меня рассудка. Если избавить эту конвенциональную знаковую конструкцию от издержек, с нею же связанных, то понимать это надо в том смысле, что никакая картина воображения никогда не сможет лишить меня и толики разума. В тот момент, когда мы пили с ней этот кофе, я просто осознал это. Впрочем, мне также предстало перед мысленными очами то, что люди называют математикой во всём великолепии её дамского целлюлита, сводящих с ума ямочек и пористостей. Поговорив немного о собаках и скорбях человеческих, вполне логично упомянуть так называемых паразитов общества, блох и вшей, о которых мы продолжим говорить и в следующей главе.
Довелось мне как-то в ожидании поезда коротать время на орловском железнодорожном вокзале. Усевшись в зале ожидания, я окинул взглядом место, где мне предстояло находиться до утра. Зал был на треть усеян бездомными, спившейся публикой, калеками. Большая их часть спала и дремала. Среди них выделялось одно из самых безобразных существ, виденных мной до той поры. Первое, на чём автоматически сфокусировалось моё внимание – его Бодрствование. Не в том смысле, что тело не спало. Ничто человеческое Так не Бодрствует и не Существует. Также стоит отметить, что существо сквернословило, буквально блея. Плюгавое тело стояло на костылях, переминаясь с ноги на ногу. Ноги тонкие, как у ребёнка, кости этих ног походили на завитый волос или извивающиеся в воде водоросли. Туловище вызывало ассоциации с миногой. Лицо испитое. Худшие из образчиков городских сумасшедших показались бы вам не такими уж и отталкивающими по сравнению с ним. Это была живая утроба, промокшая под дождём куча жома для скота, которая вдруг приоделась в человеческую речь и порывистую жестикуляцию. В отдалении от него расположились цыгане. Молодые цыганки с детьми и один молодой коренастый цыган, который всю ночь укачивал то одного, то другого ребёнка. Вещь невероятная и, однако, я видел это собственными глазами. Зал был запружен людьми. Кое-как мне удалось задремать. Но ненадолго. Надо мною буквально надругались грянувшие из динамиков телевизора висевшего под потолком звуки государственного гимна, загремевшего надо всем этим сборищем. Должно быть у них там на телевидении работает какой-то парень в духе героя «Декодера» К.Майека, потому что эффект был совершенно противоположный задуманному патриотически настроенными создателями гимна и транслирующими его. Горько усмехнувшись, я огляделся вокруг, звуки гимна не смолкали, и мне вдруг стало так больно от этой картины окружающего, что я едва не разрыдался. Если переиначить библейские строки, то воистину, где появляются "шашечки" этого архонта, там всё превращается в прах над поверхностью земли и о любом "ехать" можно забыть. Воистину, на что он не зинет, то и гинет. Даже моей мутабельности не хватает, чтобы сносить это. Словом, в тот раз для меня всё оказалось, не так весело, как у Й.Стеллинга в его "Зале ожидания". Возникающим от этого "настроениям" нельзя давать ходу, особенно если вы человек с шариковой ручкой, пусть даже иногда пишущий о «шариках», бричках и не дефилируете исключительно в высоких материях. В противном случае становишься источником убаюкивающей отравы для других, кем-то вроде табачного магната, устраивающего розыгрыши призов с набором баллов под обложкой своего детища, с тем, чтобы некто мог выиграть кусочки твоего глупого сердца, которое будет заражать чем-то нехорошим (и не к месту деполитизированным) и всех остальных. Нельзя "верить" в Бога или в другие "абстракции", вызванные к жизни нашим сидением на вокзале или же где-то ещё. Впечатлительность очень часто играет с нашим братом злые шутки. Поверьте, я, как наверное и читатель мой, за свою недолгую жизнь, начавшуюся зимой 1983 года, в той или иной форме и совершенно искренно написал, начувствовал, напередумал в "священном гневе" и радостной восторженности, столько и такой скифо-блоковской скороспелой и скорострельной дурости (как и прямой её противоложности и тоже дурости), что имел все шансы стать любимо-чтимой порнозвездой той части публики, которая падка до подобной риторики. У людей моего темперамента, особенно в их молодости, это само собой выходит. И потому, повторяю, этому, специфически "нашенскому" этому, внутри себя нельзя давать вольницы. Это простая импульсивность и проявление заурядной алчности нахватавшегося верхушек человека, чья жизнь проходит под звук непрерывно перепечатывающего что-то внутреннего принтера, и который не понимает, что "гордость ведь прикидывается высотой души", как банальный фроттерист в вагоне метро- безобидным ближним. (Бл.Августин.) Это ненароком, но с ходу
оскорбляет наши великие абстракции и идеи, и подрезает нам крылья. И ахиллы "за счёт заведения". Это вообще не дает им вызреть в виде мякоти нашего глубоко и по-настоящему личного и заставляет человека выращивать и есть сорную траву, ещё и упаковывать её в литературную упаковку, которую тоже, незаметно потребляя, делает частью себя. Большинство так мыслящих и пишущих не ощущают тут подвоха, что неудивительно, поскольку "состав" и питающего их прелого сена, и того, во что они сподобились его упаковать, полностью совпадает. Это форма интеллектуального чревоугодия, кайфожорства, если угодно. И его адепты лишаются здоровья. Будучи поэтом, не путайте дешёвый, за "по-божески", приобретаемый нами хайп (которому, конечно, тоже есть место и в жизни, и в прозе, и в стихах), с подлинно хорошим хвастовством - давать ближним явственно ощущать, что вы точно имеете отношение к тем Глаголам, которые одни только и могут интересовать поэта, да и вообще человека, если он им не перестал быть. Talkers talk, walkers walk. Трындеть - не "Москва-Петушки" наворочать, я уже не говорю о вещах, перед которыми снимал шляпу автор указанного произведения или того, которое вы читаете сейчас. Всё это не столь важно, если вы являетесь автором песни "Окурочек" (безо всякого снобизма пишу это), но исключительно важно для другого рода творчеств, в которых, раз уж мы заговорили о музыке и перефразируя Джерри Ли Льюиса, задействованы не шесть, а восемьдесят восемь струн. Если вы имеете отношение к таковому, то не проносите на их борт больше "животного", чем необходимо для перелёта. Коль скоро вы сознательно будете превышать его весовой лимит, либо вообще не сознавать существования этих "законов", с вами никто не будет разбираться, потому что заповеди Парнаса - это не регламенты Минтранса и не Минтранс. И сфера его "заоблочности" несколько иная. Можете считать это всё специфическими интерсубьективными иллюзиями и эпатажем мечтателей, как и сгулот иудеев - придумками, это ваше право. Быть человеком зрелых нравов - это похвально, но это и близко не тоже самое, что пребывать поэтом таковых же, то есть являться поэтом. Соответствуйте "и это всё приложится вам". (Мф. 6:33) А также: раскованность и бесшабашность, не как условности, не как вымученный артистизм, а как внутренняя действительность.
Остерегайтесь сознательно или бессознательно проповедовать облагораживающие значение подлинных мук и лишений, особенно незаслуженных и никогда, никого, мы знаем это твёрдо, не облагораживующих. Никогда! Поэтому в своей полемике с Солженицыным по поводу роли и оценки лагерной жизни и всего, что она олицетворяет, как личный опыт, Шаламов радикально прав. Видишь зло - назови его и побеждай его. Вот, к сожалению, наш тренд и масскульт на века. Не надо десяток лет мусолить это
в контексте моральной проблематики (нет тут никакой проблемы), не надо "осмыслять" это на тясячах страницах в течении 1001 ночи, в каком бы то ни было ключе. Так как, ключевая "идея", интенция подобной легкомысленной и безответственной эстетизации всегда одна - маргинальнейший, невзрачный социальный оккультизм, которым наша литература заотрефлексировала всех и всё на свете, и сыта им, в лице таких как я, по горло. (Ой ли...) Её поэтапно, методично срежиссировали, сделали действительно этапной, кандальной, невыносимо административной, просто тряпкой, ветошью для протирания погон и прочих уру-ру в тандеме с ку-ку, ё.та, и чьи неразъемные браслеты принимаются нами за блеск нашего духовного кругозора, отраженного в нашем коллективном textus. Сам-то наш брат и сестрица полагают, что генерируют, своего рода, тексты пирамид, не меньше. Правда же в том, что вне зависимости от своей политической направленности, жанровой принадлежности и далее по списку, это, скорее, тексты нашего мид в панировочных сухарях неврозов и истерик. Пока наша литература не поймёт, что её сердцевиной, её слезой ребеночка, её путеводной звездой, ею самой, наконец, является не фигура Христа, а добивающаяся справедливости, насколько она на земле возжна, фигура Гора или, если угодно, Суда Божьего, воздающего вполне земными руками, в том числе и за поставленного в покрашенный эмалью угол Христа (долг платежом красен), она будет обречена на богопротивную сентиментальность, на "перевод" в низкопробнейший экзотеризм того, что абсолютно не подлежит такой эрозийной конвертации и огрублению. Поэты вы, в конце концов, или дизайнеры чехлов для наковален и нар? Литература - это самосуд над иродами и начинается он с обретения правильной перспективы, с перенесения наиболее драгоценного в иероглифическую Твердь аллегорических песков , в требуемую нам теологическую экологию нашей подлинной прародины, в то, ныне, "единое на потребу" (Лк. 10:42), которое необходимо, как и Россию, переоткрыть для большинства пишущих и сделать нас равными себе. Перенесения подальше от иезуитствующих (прошу прощения у иезуитов) балавников секты "подобострастие в обмен на продовольствие"(умудри их Бог), у которых ирод и отчизна - одно целое и всегда правое (в вопросах "вероучения" и всего остального) нечто. Это нечто и есть главный Тряпичник. Маленькая и вполне прекрасная реальность литературы, любой, не только русскоязычной - это наши кесарийские будни, в рамках которой всё, что она должна делать - это во весь голос заявлять, что слёзы людей должны быть утерты, а повинные в них призваны к ответу и наказаны. Не на бумаге только. (Так будьте королями этого эпизода! Эпизода, где матфеевский стих (26:11) звучит так: Ибо Его всегда имеете с собой, а нищих не всегда. Да, этот ретрибутивный подход в его тонкостях требует осмысления, но сам он - абсолютно верный. Возмездие должно приходить на земле и приходить неотвратимо.) Это не натянутые допущения, а единственное средство уберечь искусство, любое и любой земли, и сам род людской. В противном случае, литература совершает тягчайшую ошибку. Она саму себя и для себя же постулирует в качестве Символа, а Символом для неё является только Горнее (Совершенно - Не-чи-та-бель-ное!), на имя которого умно молятся и щурятся, а не изливают свою гамлетовскую болтливость, которая не дойдя до Неба, дурнопахнущей тюрей выпадает на листы бумаги (и гробами в землю), где мы читаем про то или иное лубочное загляденье. И растёт из них всех - базаровский лопушище, с которым надо расплеваться, а не орошать эту биоурну искусства с прилежанием вечного слабоумного пионера-пенсионера. Инвестируйте в золото, а не в то колено, которое через три "затрещины" и через которое ломают вашу веру и достоинство. Вот и всё, не надо себя ни в чём винить, не надо привинчивать к существующим, подобно уважаемому мной Д.С. Мережковскому, "третий завет" с Богом. Надо перестать делать глупости, перестать быть глупцами, перестать гордиться этим статусом, перестать плодить поводы для самоукорения. Мы же, по сию пору, создаём литературу, похожую на одно огромное квир-исследование о вечеринках и вечерях на всю голову казенно-головастых людей и из одной такой головы и состоящих. Не шибко преуспевающей в насущном, замечу. Напоминает одно государство, где всегда живут не в гору, а под гору, не правда ли? "Молчание есть таинство будущего века", - сказал святой. Именно поэтому, Дело, нацеленное на устранение зла в любом его обличье и не ограничивающееся напечатанием книг - таинство этого мира, где первостепенное значение имеет не чудо превращения воды в вино, а грязи изрядного количества собутыльников и залпового перегара их разжиженных мозгов - в глоток более-менее чистой воды. (В то, отчасти, о чём писал Маяковский в "Есенину". Я употребил "отчасти",потому что не Маяковскому было, как явлению, Сергея Александровича журить, даже и любя.) И вот тогда и не раньше: "Да даст тебе Бог от росы небесной и от тука земли, и множество хлеба и вина." (Быт.27:28) Дело, поступки есть единственная наша иконописная школа. (Нам надо бы учиться этому у наших старообрядцев.) И не виноградная кисть, попорченная лазутчиком тринитаризма (* Точнее, производными лицемерия, умалчивающего о том, что это платонизм, в чистом(?) виде, причём, плохой, дурноскроенный платонизм, который выступает тут просто агентом вторжения материализма, централизованного "я", как всякий плод двоедушия. А с учётом того, что представляла и представляет собой официальная церковь именно в России, это не просто вторжение "я" или "Христа, символа самости" Юнга, это вторжение в Святая Святых - натуральной Якиманки с Президент-Отелем и тривиальнейшим витализмом брюха на перевес.), правит там, а кисть Единобожия - единственное, что приближает нас (в том числе) к Евангелию, а не удаляет нас от него, как бы странно это не звучало для очень многих из нас, которые за свет Господа, который (к слову) не возбраняет нам бухарский плов возможностей, финансовое благополучие и "63 способа добывания денег" (Ф.Рабле. Гаргантюа и Патагрюэль.) и много чего ещё, принимают свои трогательные повествовательные рукава-фонарики. (* Я думаю, если сообщить им, что нынешний аббат-примас бенедиктинского ордена является гитаристом в рок-группе (что правда), их кандратий хватит.) Вот что должна доносить литература и её элита. Эта последняя, Лагерфельд, а не тюрьма и рюкзак ей навстречу, должна прозреть и уразуметь: не она, ныне недужная смоковница (что не значит, что на ней нет необезбоженных, прекраснейших плодов поэзии и прозы), не наше камерное искусство, а условная Рублёвка является законнейшим и первородным дитём (и мужем!) "Троицы" моего тески по фамилии Рублёв. Так же, как наш цех, такой раздуховный и совестливый чеховский судик-садик присяжных, является только досужим теской-панибратом Добру. Произошло ужасное недоразумение. Как вышло-то так, что наша история, все наши чаяния, оказалась стихами условного Кормильцева (самим Ильёй!) для ушей и услаждения балабановского героя?! А это не только не самый плохой вариант, это вообще не вариант, это фикция. Потому что главный-то герой, единственный Герой этой ленты и нашей истории, сам народ наш - это братец его. И он сжирает под рюмку всё: кормильцевых, горбуновых, вас,
Данилу, нашу землю, чужую землю, любые небеса, любые горизонты - всё, что вы можете себе вообразить. Кто-то поглупее написал бы, с долей "романтики" свойственной нашим вырожденцам, что это такой коллективный волк Фенрир с замашками А.Р.Баташова. Это просто пёс гадящий в кутью, наш местный Беда Достоевско-Почтенный и место этой коллективной выруси он сам знает и чует где (где заодно может и Ф.М.Д. впервые прочтёт), хотя и закусывает ныне наше настоящее Причастием, да ещё подобных мне учит, как родину любить (то есть под каким соусом нам себя же, которые родина эта и есть, ненавидеть надо, с тем, чтобы поскорее нашими же руками укокошить), рожа бесстыжая. Почему наша гора-бугорочек, всё время рождает вот этот вот синеротый, наирусофобнейший "глубинный" народ, который и все другие либо ненавидит, как ненавидит и себя, либо снисходительно презирает и льёт воду на мельницу влажных мечтаний панмонголизма, о чём, естественно, даже не догадывается своим бульонным кубиком и сердцем, где обитает не Матерь Бога, декларируемая им, а какая-то мифическая "кузькина". Сам по себе, через постулирование и канонизацию себя в роли ни кем не понимаемого дешёвого сырка "Дружба", который и не сыр, и того меньше дружба, но которым всё остальное человечество должно с благоговением причащаться, облагораживает как умеет свою мышиную шкуру и порождает таких как я, таких, как мы, блохами на нём прыгающих и влачащих блошиное же существование? Как мы сконструировали такую мышеловку? Что это за ад такой?! Причём ад-кручина для народа в первую очередь, чёрт бы со мной. Что далеко ходить. Поскольку мы с вами обретаемся в этих общедоступных интернет-банях Каракаллы, где все чистят свои перышки, загляните в список моих читателей, посмотрите на что это похоже... У меня слёзы наворачиваются, когда я понимаю, что это вот для них я это всё, желаю я того, или не желаю, пишу... Наворачиваются не потому только, что в большинстве своём они не понимают меня (это естественно и я действительно вынужденно, по их же воле, не для них живу и пишу, хотя очень хотел бы раздавать это "имение" и им тоже), а потому что они не могут не ненавидеть меня. Для того только ведь и читают, чтобы соль себе в раны погуще закладывать, не будучи в силах поразбивать эти витражи, то есть опровергнуть мною написанное. (Молоко не пропало у вас?) А я, чего греха таить, отвечаю им взаимностью, потому что не понимаю, чем я им так насолил. И иной раз думаю, что несмотря на то, что блаженны, должно быть, и такие нищие духом, может всё-таки перестанем уже спустя писательские портки и под парусом энтузиазма, плодить эту нищету, с которой мы схожи до неразличимости, что и объясняет мой лай, на который я не могу временами не переходить, живя,
да ещё с темпераментом (дал же Бог) Бенвенуто Челлини, внутри этого тишайшего Твин Пикса. Был у нас с ними букетно-конфетный период, был и продолжается в хвосто-гривный период близости, без намёка на взаимоуважение хотя бы. По-моему, пришло время стукнуться седалищами и прекратить этот Содом. Не всё горе притужить, иное с плеч свалить. И не стерпелось, и не слюбилось. Это отношения всегда были и есть отношениями алкоголика и созависимого. Конечно, я просто горюю таким образом. Народ должен повзрослеть. Повзрослеть и перестать быть блошиным рынком, стоящим на страданиях и нищете, чей ассортимент - закладывающие ему свою душу гении и сказители поневоле, да всё самонаводящееся на любую волю и достоинство. Но поскольку такие преславные чудеса с ним не "совершашася", он обрекает себя на другой сценарий. Как любую не выдуманную кем-то, а всамделишную старуху-процентщицу, всерьёз поверившую во всесильность своих жалких потрохов, жизнь силой запартнёрит её с собой. Старуха просто удавит себя, повисит таким макаром какое-то время, верёвка истлеет и ударившееся оземь гнилье со скелетом "и так сойдёт" внутри него, обернётся Родионом. Нормальным, не тем. И не будет никаких покаяний, героев, болтающихся на веревках, держащихся на соплях моралей и почитателей всего этого, наматывающих из века в век эти сопли на кулак. Все просто выдохнут с облегчением, обнимут своих половинок, почешут затекший зад пребывающего "одной плотью" и закажут себе пиццу на дом. Можете считать это альтернативным вариантом концовки и для булгаковских Мастера и Маргариты. Аплодисментов не надо. А вот у Тебя, Господи, кое-что попрошу. Дай мне любимую, раз уж в этих картах мне так не везёт. Ты знаешь, я заслужил это "после огня веяние тихого ветра". (3 Кн.Цар. 19:12) Быть русским писателем и потому с гарантией писать в одну харю - это ещё туда-сюда. Но мне тоже хочется обнять кого-то, не из числа абы кого и вместе с ней поесть пиццы. Аминь прикрепляю. P.s. Нет, это не форма внутренней миграции.
Уже давно, писатели и поэты есть что-то самоназначенное, несменяемое, тошнотворное, узурпировавшее какие-то тридцать сребренников опрощения, уплощения, требухи и фантазмов про то, какие мы все "ух!". Но вот, что я имею нам сказать, на основании и материалах проведенных мною беспристрастных смотрин: мы выказали себя заурядными снобами, властолюбцами, создавшими посредством нашей литературы один огромный повод для собственных экивоков и злоупотреблений. Вместо реальной власти, хотя бы только над собственными жизнями, вместо дворца Свободы, мы построили укрепгетто, задаром никому не нужный медвежий угол какой-то кустарной подделки под даже не-экуменизм (!), как свод доводов в пользу "железного занавеса" на всех уровнях нашего существования, ставший паролем "для своих" и экзальтированных, целую в щёчку их мать, графоманов, без речевых и текстовых изъянов и с графским апломбом, справляющих в этом углу свои большие и малые келейные нужды, бзики, да "замыслы". Хорош же, ничего не скажешь, получился у нас "наш удел", который "и есть всемирность, и не мечом добытая, а силой братства..." Хороша картошка с салом получилась. В их, сторонников этого чудо-юда-блюда, которых взрастила наша литература, полемике с Западом, их не Запад ведь интересует. Он мог бы их интересовать, будь они представителями здорового государства, а не выхлопными газами из машинерии наших романов и публицистики 19-20 веков. Сущностно, это есть карикатура на ЛГБТ и ничуть не более "праведная" и "традиционная", со своими помпезными празднествами. Вот, собственно, вот этот "Запад" их и интересует. Почему карикатура? Да потому что, оспаривают они не тезисы, не пристрастия, не веру этого, так бударажещего их воображение, "Запада" (для этого отсутствующие у них вера и мозги надобны), а его право на власть. Вот как открывается этот ларчик, вот что они, представители подлинного, а совсем не карикатурного Содома, оспаривают. Запад и есть их бог, они же - его обезьяна. Тут нет никакой битвы за ваши души. Вы им на чресла не упали. Тут (условно) право на эвтаназию борется с обязанностью довести нас до ручки нашими же ножками, а ещё лучше, чтобы мы на брюхе до неё ползли, "правильно" голосуя по дороге в пресветло-пресвятое будущее. И тебе, великая эмблематичная Гадюка нашей литературы, водрузившая свой рваный Роджер на наш корабль пустой Гордыни, первому спасибо за провал наш, за эту сплошную и всепронизывающую рожу кирпичом, которую ты нафедорил в груди своей, и с которой никто литургисать не желает на одном поле, что неудивиительно, с учётом того, что это какой-то, как говорят (я смягчу) в нашем богоносном народе, - хрен-голова на змеиной шее. Это, к слову, и есть самая точная формулировка того, что по злому року принято нами за нашу душу и её действительную загадочность. Но мы вышибем из этой адовой печи её изразцы. Самые светлые головы России, кумекают теперь, как вернуть к жизни нас всех, угостившихся от пуза этой рыбой фугу, этой гадиной с подводными камнями внутри, прожаренной на тюремно-казенной решётке, на костерке, в котором сгорает настоящее и будущее нас и детей наших. (Конечно же, я беру Фёдора Михайловича, как собирательный образ его ценностно-ориентированной эстетики. Это не переход на личности, что было бы роскошью. Нам, - трости надломленной и лёну курящемуся,
- это просто не по карману сейчас. Нам бы цветущую воду, которой мы наглотались, исторгнуть из себя.)
Давайте-ка я чуть усовершенствую герценовскую формулу про то, что мы не врачи, а боль. Мы - мы. И это не то равенство самим себе, о котором я писал ранее. Была у нас "Му-Му", вот есть теперь мымыки такие малипусечные, которые и близко не освоили, не поняли, даже "акустику" вот этого "собирания", этого девиза плюрализма: "Кто не собирает со Мною, тот расточает." (Лук. 11:23) Да и как это вместить буквоедам дебелости своей. А ведь им подавай кафедру, где они вещали бы об "электричестве" колокольных снастей инобытия, с которой, как показала наша история (пальба влево, пальба вправо - шажок.) мы как изволим, так и трезвоним. Hell's Bells у вас ещё не выросли, велемощные вы мои, с прилагающимся к ним "волеизъявлением". Так что, enough showing off, довольно выкобениваться. Вы оригинальны, даже, случается, божественно или дьявольски оригинальны, но вы - не Красота. Вы сущностно не имеете к ней отношения. Не хотите иметь! Огромное количество вас - это сознательные апологеты своего же рабства в военном борделе. Вы никакие не писатели и не поэты, вы - субкультурные гопники. Вот в чём ваша проблема. Поэтому инстинктивно делаете всё, чтобы не спасти мир, не омагдалинить его, а, напротив, "усугубить"
мир, расчеловечить его во славу многоуровневого житейского божка Впотьмах с его шагистикой и пенделями, дворней которого и являетесь. Вообще, тот факт, что "у меди не угасает желание стать золотом" (М.Экхарт) - это прекрасно, как любой Тот-факт. Прекрасно везде, кроме Росиии, где если стучащему бесу в какой-либо атрибутике не отворяют, то он идёт в ближайший отдел форменных патриотов, где этому Йорику отворяют и выслушивают. Это и называется "хотеть до невозможности". Ай-яй-яй, вот кто у нас оказался-то агентом британской короны и треклятого Запада, но в куда более худшем смысле, чем он может представить себе. Свидригайлов-то наш, по крайней мере, стукачом не был. Знал тайну Родиона, а не выдавал, да и фанатом бабкиного строя-домостроя не был. Золотцем его не назовёшь, но приличный малый был, в отличие от вас - барахла. Почему непременно британской, почему Йорик? Попробую объяснить. Одна из характеристик сознания, на которую я указывал - его слиянность с какой-то частью других и как правило качественно ему подобных сознаний. Гипотетически, дверь нашего сознания всегда не заперта, хоть и не открыта настежь. Это не вещь в себе. Самим условием его существования является непрекращающееся взаимодействие с себе подобным. Наблюдение старое. Так вот, в точности этой же характеристикой блещут и все короны мира на протяжении его истории. Земледелец Каин, убивающий своего брата - это скверна, но
"как посмотреть". Но человек прибегший для приченения зла невинному к услугам этой третьей силы, человек со злым умыслом, вероломно поверяйщий суду государства тайну непрекращающейся исповеди сознаний и сердец друг другу - это предатель рода человеческого. С момента совершения этого акта он является изверженным, а не просто "геополитическим" выродком. Его более нет в живых. Он есть новый дохлый шут в старом и пока улыбающемся теле. И того человека, который раньше в теле этом пребывал, можно оплакать, как оплакивал Гамлет некогда живого Йорика. Но народившийся в этом теле стукач и палач чужими руками, достоин только вот этих слов Гамлета из известного монолога: "Как отталкивают моё воображение эти останки! ... Всё пропало. " (Действие 5. Сцена 1.) Так почему английской? Да потому что нет никакого иного эталона юриспруденции, как и и самой юриспруденции, кроме как британской. Зарубите это себе на карте "Мир". И донося на невинного под Череповцом, вы аппеллируете именно (и в данном случае являющейся "не при делах") британской короне. Вы потрошите и разграбляете то, что стоит за ней, подобно варварам в гробнице, не давая приблизиться к перерождению в Справедливость с большой буквы, обнуляя принесением в жертву Молоху (а не идеалу справедливого государства, британского или иного) своих братьев и сестёр - шансы на приближение рода людского к его идеалам. Ваше окаянство всему Святому для человеков минирует порог. Потому что гробница эта и есть, неприкосновенные для домогательств и насилия, потёмки души нашего ближнего, бастион, сота всечеловеческой и глубоко личной, сокровенной интимности, мечтаний, замыслов о себе, замыслов Бога о этой душе. Это чужое королевство, чьи "потемки" могут быть озарены светом понимания того, что нельзя безнаказанно даже помыслить о попытках порезать покрывало Изиды на стельки в чьи-либо кирзовые босоножки безумцев. И поэтому, докладчику и в аду - первый кнут. Он хуже насильника. В чём все нормальные, грешные люди, в любой точке планеты, всегда были убеждены. Да, о нас сказанно и нам же дано - "чудо простецов! премудрость невежд!". Но мы, нерадивые наследники Авеля, может и пахтаем бесплодно руками воздух, но зато Небо, как вы, не коптим. Вы описали нам Иуду, причём тут Каин?, - можете спросить вы меня. При том, друзья мои, что Каин есть ветхозаветный прообраз Иуды. Он есть духовная родина и среда для возрастания Иуд. Убийство брата и было его доносом. Доносом, неспособного убить Бога, к чему через толщи времён он склоняет и каждого из нас. Как и считать Его людоедом, Минотавром - причастником наоборот, а нас - бессильной жертвой обстоятельств и рока - благодарными соучастниками и однокашниками этого кошмара. Каин - причастник клеветника. Мы не бессильны. И это лучшая порука, что наш Бог - Благой Бог. И нам нельзя забывать: да, мы не знаем и никогда не узнаем, что, зачем, почему и кто-кого "вкушает", но есть универсальный критерий для проверки того, на благой ли мы стороне - уши наши не боясь слышат, а уста не боясь говорят.
Мы очень хорошо знаем, посредством чего вы хотите преобразовать тело нашего общества в окончательно блеющее и радужное. Вот только не в буддийском смысле. И мы видим, что такое веселка в вашей интерпретации. Здоровый, правильно понятый эпикуреизм и попытки обогатить им будни человека на всех уровнях - это не блажь, это самое, на сегодня, верное (и глубоко духовное, если хотите) средство противостоять вам и вашему немилосердию, вашей жестоковыйности. Из-за которой наша культура и особенно литература - это вставная челюсть в прохудившейся масленке, это язык из кончиков пальцев вечно протянутой руки какой-то лярвы, которая с плаксивой, завистливой физией обиженного всеми на свете "патриота", что давит на всё здоровое косяка и шаловливо растягивает, ослабляет на наших людях самые отвратительные "пояса", превращая их в то, чем сама является - в распоясавшиеся порождения ехиднины, что не мешает ей рядить в апостольские убрусы себя саму, народ и всю нашу действительность, в то время, как всё перечисленное красуется из века в век в "пеленах" репинских бурлаков. Это, если хотите, два вия (как покушение даже на вия гоголевского), две формы нежити противостоящие любой нашей девочке и мальчику, и заставляющих их забыть главную истину, которую мы, казалось бы, в совершенстве постигли ещё в нашем детстве. Она про то, что срам на ландыш не похож и предваряли мы слова эти заявлением, что нас не обмануть. Помните? Так как так получилось, что мы - клочки по закаулочкам вырванные из нас же, выученных не хватать звёзд с неба и никчемные воплощения собственной "несбычи мечт". Как мы руку эту, из казённых ягодиц растущую и с ней же "патриотически" бьющуюся в дёсны, с Десницей Его спутали, с руками любимых наших? Какие кабинетные Цирцеи превратили нас в это? Каждый, кто противостоит всему этому мороку и кошмару есть "удерживающий теперь", пусть нередко и ошибающийся в чём-то второстепенном, но не безнадёжный. (2Фес.2:7) Поэтому повторяю: наше общество не может обороняться и противостоять нынешнему злу только посредством Касперской (или любой другой) иконы Божией Матери, нам надо и что-нибудь пожиже, более земную мать-перемать. Но мы, представители здешнего искусства, в сегодняшнем своём виде - лишь слесарю мира сего - двоюродный кузнец. (Его проекции, травести-лахудре о ста шеях, на каждой из которых "Копернаум до неба вознесшийся", пытающейся узурпировать его власть и "исполняющей" 16 стих 22 главы Откровения Иоанна Богослова, специально для русскоязычного комьюнити на земле. Это от вечности безголовая Саломея с одной грудью вместо лика. Догадываетесь чья голова в груди этой в роли импланта? И почему... Её судьба - повторить судьбу хеттского орлёнка, который тоже перепутал все гнёзда,берега и Божий дар со своими яйцеклетками.) И если работнику этому больше нечего, кроме гибельного вздора писать, то не надо писать, не надо измываться над нашими детьми и над самими собой. "Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших. " (Лк. 23:28) А мы говорим своей совести и здравому смыслу: не любо - не слушай, а врать не мешай. Больно надо. Как писал наш композитор М.Н. Метнер: "На все плохие рояли не наплачешься". Особенно, если видишь, что этот коллективный рояль плох главным образом потому, что, простите, гадит сам в себя, что вообще свойственно искусственно-почвеническому интеллекту наших доморощенных "роялистов", любить их в мешке шилом.
Рабы, своими мы руками
С убийцами и дураками
Россию вколотили в гроб.
(Советую читателю прочитать "Историю дурака" Пимена Карпова целиком. Вещь 1925 года, но до сих пор, увы, актуальная.) Вам, которые блажат о том, что являются своего рода продолжателями пения Господу "на десятиструнной псалтири", даже гореть синим пламенем не пожелаешь. Как-то много чести для явления комплекта портативного разогревателя предназначенного якобы для народа, с таганком и тремя горяшками внутри. Вы - турпоток в пустопорожние речи и смыслы "вошедшие в анналы". В переплете сфабрикованных дел
и сфабрикованных литературных слав.) Понимание этого отличает поэтов школы Бену от суесловящих инфоцыган сего нахохлившегося века. Слушайте, какой бы поп мог бы из меня получиться! Загляденье, а не поп! Если бы не протяжное "но", среди прочих "не одно". В нашей оттечественной вселенной "Аввакум", (если брать её церковный срез и понимать, что она есть содранная Никоном с действительного Аввакума шкура), я действительно мог бы быть неплохим аввой. Но из меня очень плохой, хотя и лишённый пристрастного к ним отношения, кум властьимущим, а это непременное условие для пребывания в этой вселенной. По странной логике её представителей, на меня и мне Христа нет, как раз по той причине (которая одновременно и доказательство заслуженности причитающегося мне от них - "фи"), что нет посланных за моим скромным талантом, ихних хедхантеров, что безусловно, кабы таковые были, должно было бы расцениваться мною, как нисхождение благодати. Ну, а почему их нет и не может быть, я уже объяснил. Кумом, аз грешный, не вышел. Рожей и всем остальным - вполне, а вот с "кумом" - полный "авва" стрясся. Ну-да, я не сильно ропотлив. Обойдусь как-нибудь.
Можно лишь осторожно утончать своё знание о божественном, максимально сторонясь модных «духовных» поветрий. Хотя принюхиваться к ним необходимо. В конце концов, это входит в область клинической коммуникации между мыслителем и окружающей его действительностью, которая ныне не есть та, в которой обретался Павел Персидский. Честно говоря, можно ограничиться лишь умозрительным, но низким поклоном в адрес Еноха,сабиев, пифагорейства, пирамид, Книги Мёртвых и спокойно заниматься скандинавской ходьбой на необъятной туше каббалы и другими похожими вещами. Если вы подойдёте к этому серьёзно, то в результате этой операции превратитесь в магарыч, который эта туша преподнесла Египту, и которым впоследствии сможете умащать и делать удобоваримыми чёрствые хлеба познания и жизни. Но в этом краш-тесте шансы на успех невелики. Меня спасло чтение про себя сказки о свинопасе (впрочем, любая сгодилась бы) и некоторая схожесть с той кривоногой оболочкой, которую я описал, некая сакральная агенезия. (К слову, о Египте. Рекомендую для ознакомления статью Ю. П. Соловьёва "В.Соловьев и А. Кроули: нечто о природе видений".)
У людей, появившихся на нашей родной земле, грузный взор, усердный взор. Он напоминает беременное что-то (а не нечто), чьи «странности» просто для удобства именуют капризностью. Этот Взор ненасытен, и, как знает каждый из моих соотечественников, его можно только скопытить. Данное слово следует понимать более широко, чем трактует его словарь Даля. Этот Взор взыскует евангельских объедков количеством двенадцать коробов, хочет проверить, горька ли луна над Старой Ладогой, отломить кусок от мёртвого аравийца, вымоченного в мёде, закусив мишками Гамми и полотнами Шишкина. Ассортимент Бытия представляется этому Взору скудным. В том смысле, что всё Ему красиво, да в животе тоскливо. Перечисленные «лакомства», как и те, что можно добавить - просто муравьи, падаль и побеги для голодной, самколапой, намётанной косоты, у которой, надо отметить, пасть попеременно то забита этой провизией вперемешку с ближними своими, блинами с лопаты и прочей eco food, то зашита, как у какого-нибудь лефортовского узника, то ли в знак личного протеста, а то ли насильно и чужими руками. Что означает такой "рог изобилия", такая подобная смерти, в области духа, интерпретация "циклического изменения калорийности"? Что в широкой перспективе и уже не в области духа, а в обыденной жизни, нам всегда голодно и нежарко, а в наличии - полый нимб выдумок. Наша духовная (как и вся остальная) жизнь, то есть царство сконструированного промедления с полной... полным фартуком огурцов, более всего походит на жизнь агхори. С той разницей, что наше поедание нечистот, себе подобных и бесконечное житьё на кладбище прошлого не имеют никакого духовного фундамента, как бы не хотелось верить в обратное многим из тех упрямцев, что иллюстрируют собой пословицу "обычай бычачий, а ум телячий". Прямым следствием описанного является и то, что представляет собой наша любовь с выпученныии глазами к ближним, которая, как известно, есть "кака така любовь?" Это какой-то неугасимый погребальный костёр для всего на свете, с готовкой этого всего в черепах умерших и едва живых. Благородное самоотречение - это путь единиц. Это не может быть путём для народов, как исторической стратегией. Кроме как для тех из них, кто добровольно обрекает себя роли человеческого жертвоприношения обманывающим его демагогам и различным кругам лиц, заинтересованных в их оболванивании. Практика агхори, Делание алхимиков не соотносимы с жизнью масс. Это вам не "розу белую с чёрной жабой" захотеть повенчать и не русское "что воля, что неволя..." Это не благородный брак двух любящих людей, который в глазах остальных людей есть неравный, путём деления своей постели с кем угодно, лишь бы сопело под боком и устами уплетало вашу вялую бредятину. Как раз последнее есть самый расчетливый брак по расчету и самый гнусный. Благородный неравный брак - это то, чем я сейчас занимаюсь. Если среди читающих есть те, кто не согласен с написанным, то я могу им объяснить, почему они вообще читают это. Вы читаете это по той же причине, по которой сопротивляющиеся своему недугу шизофреники снимают грезящееся им на камеру мобильного телефона, чтобы удостовериться, что их видения - плод больного воображения. И я и есть эта камера, эта леди Ди, которая и есть Вы сами, хотя упорно конструируете из себя (и в себя же инсталлируете) какую-то кошмарную до смеха Дусю - грозу района, которая жизни не видела, а смерти просит. Пушкин в письме Нащокину ещё в 1834 году высказал недурную мысль, что
возможно, несчастья и являются хорошей школой, но счастье есть лучший университет! Может статься, что уже слишком поздно, но мне хочется спросить. Мы думаем вообще мужать и получать эту "вышку" или мы из века в век всё блеять намерены с помазанными зеленкой лбами, перед очередной нашей казнью, разлюли нас и наши конвульсивные взбрыки гром? Не знаю можно ли назвать меня таким уж беспримесным сторонником эвдемонизма, но я полностью разделяю мнение Эпикура: "нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно". (Эпикур приветствует Менекея) Ибо "добро - это реализованная свобода, абсолютная конечная цель мира." (Гегель. Философия права. Ч.2. П.129.) Хорошо, это слишком "заумно". Вот эту мысль из "Домодства" 1963 года издания мы способны ещё осилить: "Стоит потрудиться, затратить добавочные средства, даже несколько затянуть ремонт, но зато превратить старую крестьянскую избу в благоустроенный дом"? Видимо нет, не способны. Я рассказываю, наглядно показываю на страницах этой книги, как происходит посильное для "хлебоядного мужа" взаимодействие лишь с Табуированным (и слава Богу, не с Прикровенным - опыт недоступный мне). То есть, исключительно и только с тем, о чём говорится нам в шестом стихе шестой главы
Евангелия от Матфея. Я делаю это, чтобы вы (как и ваш покорный слуга) ясно почувствовали разницу между этим процессом и той кривой авося, на которую вы делаете ставку, полагая это духовностью русского человека, её дистиллятом. Эта кривая никуда вас не вывезет, как никогда и никого не вывозила. Она благими и пустыми мечтаниями проедает насквозь ваше сердце, образуя прямое сообщение с тем чёртом на куличках, который забавляется медведвежьей травлей. И мы и есть тот травимый зверь, только без когтей, зубов, свободы, соснового бора и так, якобы, милого нашему странному сердцу "Христа Жизнодавца". Шрамы, а не порванный на какой-либо флаг, задний ум украшают людей. Хотя бы это нам надо запомнить и припасти на будущее в качестве оберега или по крайней мере оральных контрацептивов.
Так вот, как и мясо настоящего живого медведя, она, "косота" эта тоже насквозь червива. Главным образом потому, что ей всегда было плевать на тот единственный инвентарь, который должен был её заботить, и о котором сказано: "лопата Его в руке Его". (Мф. 3:12) Нас интересовали место, чины, Маркс и прочее. И всё это мы всегда умножали на квазирелигиозную веру, с которой тоже всё не просто и которой народ обязан тем, что в лопатнике у него всегда был и есть шиш. Разумеется, народ, что обрадовался крохам, да ковригу потерял, не только к этой "лопате", как "отрасли народного хозяйства", выказал небрежение, но отметим именно эту, чтобы ткнуть лицом нынешних условных "славянофилов" в их же безобразие. Кончилось это тем (а это кончилось), что подобно одному лионцу из некогда нашумевшей истории, который предложил своему любовнику съесть себя и впоследствии действительно был им съеден, она пожелала того же, и её действительно грызут, пьют из неё взахлёб, и даже собственная скука её не ела хозяйку с такой быстротой. Россию, какова она сегодня, догладают до последней жилы, не сомневайтесь. И сделают это не какие-то "внешние враги", а вот эти самые сегодняшние российские прикормленные "патриоты" и их аудитория, а также наша же дистрофичная, золотушная интеллегенция. (* Очень показательно, что от её представителей, под текстом этих начальных глав, за все годы, я не увидел ни одного (!) доброго, тёплого слова. Да и вообще хоть какого-нибудь. Я не знаю, как и чем это объяснить.) Кто из них, выражаясь тюремным языком,
является "консервами" для коллеги по несчастью предоставляю судить читателю. Но сам этот насильственно созданный тандем - Россия и есть. Что касается первых, то именно эти эксперты по патриотизму и жизни не по лжи запустили механизм её нынешнего геополитического апоптоза. Незамысловатого, но чудовищно действенного. Ну да на их спесь пословица есть и сейчас я её озвучу. С большевистской прямотой, так сказать.
Вопреки чтимому мною Блоку, ещё раз отмечу, что наша с ним и моим уважаемым читателем, Россия никогда никаким Сфинксом не была, что не хорошо и не плохо. Скверно в ней всегда было обилие тех дураков, включая сюда и некоторых из нас - поэтов, по милости которых и в обязательном порядке, "в тяжёлых, нежных наших лапах" хрустнет и переломится не чей-то иной, а именно её хребет, а заодно "и Серёжа тоже". Но не рекламный и не фантастический, а улично-повсеместный. В буддизме надо разработать новую классификацию голодных духов, потому что это что-то невиданное. Никогда доселе человечество не видело, чтобы в фетальной бычьей сыворотке, с поправкой на бульбулятор телевидения, лагерный дискурс и чёртову водку, в таких масштабах, выращивался бы какой-то натуральный адовый гнус (глубочайше светского характера!), без труда взмывший всем гуртом в наш обыденный мир. Это невероятно, но заурядные, казалось бы, гадины и сволочь смогли проглотить наш отечественный (и без того) Гадес. Злу не чужды эволюция, селекция, обучение, самообучение и так далее. Оно на гуслях-самогудах вам сбацает и вердиевским баритоном у печурки исполнит всё, до чего вы падки. Даже подскажет, как лучше вашим божьим одуваном "Семеновну" исполнять и любить, да так, чтобы это не совестно было показать на венском New Crowned Hope. Для этих невежественных, дрессированных, сластолюбивых, заносчивых кишкоблудов Россия - просто плохонький, но соблазн-десерт к трёхразовому питанию своим же собственным томатищем пропаганды и огульщины, внутри дешёвого хамского балагана, расположенного на борту гигантского дноуглубительного судна-лагеря, в которое они сообща превратили страну. Вера - "плюшка" к будничной баланде, а сам Иисус - эдакий напомаженный добротцой деревенский жлобулечка с деревянной мордочкой, им самим под стать. У этих живых репрезентаций фальшивых аккаунтов (слава всему, что не они, то есть Бэнкси) вообще много всего, перед чем эти негативисты публично благоговеют, а в отсутствии наблюдателей, когда эта кодла не "при исполнении", являют собой эгоцентричное, зубоскалящее "га-га-га" надо всем на свете. Можно сказать, что их "сексуальное поведение" не соответствует их "сексуальной ориентации". Другими словами, это радикальные феменистки мужского пола в "народных костюмах", с популистскими присловьями и лютой ненавистью к свободе и Поэту. Это наяривальщики самих себя, в публичном поле выступающие в роли "массажистов" самой восприимчивой и глумной части нашего социального тела. Пещеристого, что неудивительно. Сходство с настоящими массажистами лишь в том, что эти "сладкоежки" тоже зарабатывают деньги или что-нибудь другое, там, где другие получают по лицу. Получат, успеется. И сей день не без завтрашнего.
"Я есмь лоза, а вы ветви".(Ин.15,5) Хороши ветви! Филиппинская уборщица сортиров и то, что она убирает, имеют большее отношение к благой вести, России и любви к её "народным массам", чем этот, да простят меня поклонники единоборств, коллективный медиа-"кулак восьми пределов" и его "сувениры ручной работы", которые они нам из себя, вместо раба, понавыдавливали. Не всё то правда, что бабы врут. Эти же дамы только и исключительно врут, врут сознательно, цинично и "с выдумкой", с огоньком. Понятно, что их аудитория - это не коллективный Степняк-Кравчинский, но всё же хочется спросить эту аудиторию: как вообще возможно обманываться в этих харях, обманываться до солидаризации с ними и тем, что они говорят и к чему призывают? Дело не только в том, что сложившаяся политика кровососуща и чванлива, а в том, что она в довесок чудовищно медлительна, тягомотна, ретроградна, убога. Провинциальна в худшем смысле слова. Всё в ней спустя рукава. (По-другому начинаешь понимать марксову формулу "идиотизм деревенской жизни".) И всё это намеренно, чинно, оглушительно-исподтишка, да со звоном колокольным. Этот долгострой "Тихий ужас" нельзя посоветовать "к просмотру" не только беременным и людям с неустойчивой психикой, а вообще никому. Бесспорно, в результате распространения этого бешенства, того мертвого аравийца уши, зажатые в дулюляке с маком, эти фрустрированные "глубинные" представители беспозвоночных на все руки, а также понукающие их алчные развратители и получат, но несколько позднее. Пока же, советую им освежить в памяти Иак.4:3. К слову, о Библии.
Отмечу, что не надо быть футурологом или Тиресием , чтобы ясно понимать, что структура именуемая рпц тоже получит на воротник в точности ту "прибавку к пенсии", которую заслужила, то есть свою бесславную противоположность начала. Я говорю именно о структуре в ее нынешнем виде, об этом куске железа в просечном узоре её оргкомитета, а не о церкви Иисусовой в её подлинном измерении (хрЕстовой (Chrestus), а не хрИстовой ( Christus), ибо никаким мессией-машиахом Он не являлся. Впрочем, не об этом новоделе греческих переводчиков и его последствиях речь). Мы подразумеваем организацию, которую иначе как банкротом и резиновой игрушкой натянутой на фаркоп над выхлопной трубой правительственного автомобиля, нельзя не признать.Во многом и она повинна в том, что Россия заканчивает столь же до
слёз нелепо,как растерзанный зверями Милон Кротонский, которого угораздило застрять рукой в пне. Да только то легенда, а мы имеем (и ещё очень долго будем иметь) дело с былью и действительной болью. Впрочем, она может остаться такой, какая она есть сегодня, поскольку большего наказания и позора для неё даже моё воображение придумать не в силах. Бессмысленно даже напоминать им слова И.Златоуста: "Огонь и смерть собирают для себя недостойные иереи", поскольку большинство из них совершенно сознательно именно этим и заняты. Всё как на антихристовых ладошках.
Кровь, скорби, страдания, хвори, скотство, зверства должны, по их, чтоб им пусто было, замыслу, литься в выделенных количествах и дозах (минимальная единица измерения - один водопад) и строго по графику. Как писал С.Чудаков в своём стихотворении: "наша кровь почти водонапорна". (Те ли это "из чрева ... реки воды живой", о которых мечталось нашим людям? Иоанна 7:38.) Это является садисткой извращённостью, словно кто-то вошёл к едва живому пациенту ожогового центра и под видом блага начал бы делать на его спине «рельсы, рельсы, шпалы, шпалы…» и говорить вопящему – "всё решимо, друг мой, «buy the ticket take the ride», а затем включает (вставьте нужное) «hospital disco» на всю громкость и продолжает экзекуцию. Бедолага, и без того, почти сплошь состоящий из " переломных исторических моментов" и социальных язв, в перерывах между собственными воплями излагает мучителю на листке бумаги из бонавентуровского (самое время) «Путеводителя души к Богу» мысль, что разум не способен схватить что-то, что не присутствовало бы в человеческой памяти, а память человеческая таких гнусностей не помнит, а если и помнит, то желала бы предать их забвению или же осуществить сомороспуск самой себя. И сретение этих двух уродов всё длится и длится. Уже Уроборос хочет сблевать, глядя на них, и спокойно поползать где-нибудь в лондонском Гайд-Парке или с африканскими поясохвостами, хоть где-то, где человеческое достоинство не работает и не зависит от лошадиной тяги и имперских взвизгиваний высокомерных ничтожеств и негодяев. Вот такое "ребятам о зверятах", в рамках столь же неисповедимой, сколь и странной, параллельной эволюции нашего социума, напоминающего картину паразитического краниопага, у нас с вами вырисовывается. Понимаю ли я, что на штамп отвечаю штампом, в 21 веке вынужденно генерируя своеобразное продолжение "Etude sur la situation des serfs en Russie"? Да, понимаю. И с большей охотой писал бы о реалибитационных центрах францисканцев и звуковых кушетках, но ведь это не просто штамп, это сознание своей (нашей) абсолютной правоты. "При многословии не миновать греха" (Притч. 10:19), но умеючи и с правдой не разминёшься. Риск - сами помните какое дело.
Так как я убеждённый поклонник компактного изобретения братьев Биро, то со своей ручкой и бумагой тоже заполз в гости к одному человеку, у которого и пишу всё это последние минут десять. Человек он чудной и жестокий. Первое, потому что в его доме можно обнаружить старый номер " L*Osservatore Romano" или спрей с ароматом опарыша для рыбалки, причём, лежащий вместо хлеба в массивной хлебнице, на торцах которой в дереве вырезаны усатые скалярии, но при этом не найдёшь обыкновенной ручки для письма. Жестокий потому что держит птиц в клетках. Рядом со мной как раз стоит клетка с лепором. Чтобы не начать костерить его, я смотрю на птицу и тоже хочу улететь, но недалеко, к следующему абзацу.
Звезда во лбу, динамит в кулаках, как и силикон в груди – оружие побеждающее малую толику людей. Это справедливо, и я люблю обладателей пресыщенного, барского взгляда, для которого все мы, излишне «думающие» люди, представляемся немного блаженными простаками. В глубине души Стивы Облонские всегда "знают", что если всё "по-настоящему" принято в расчёт, то условные cafe, cagnac, cigare стоят любой философии и политической доктрины, тем паче, что большинство этих построений, как и их творцы, ничуть «не глубже», чем ничего не значащий факт, что в июне кем-то празднуется международный день балалайки. Что касается меня, я бы и всё перечисленное, и этих Стив поменял бы на несколько килограммов рагу из бычьих хвостов. Это был бы равноценный обмен. И я, быть может, хотел бы обсудить с кем-то детали этой сделки, сидя на одном из знаменитых канарских балкончиков. Но с равным мне обсуждать это невозможно, объясняться с неравным значило бы стать его рабом-номенклатором по отношению к миру здешнему с его обитателями и всем остальным, а это неприемлемо. Но неприемлемо ощущать себя и «бедным поэтом» (в каком бы то ни было смысле) с полотна Шпицвега. Даже понюшка добротного знания только для сильных людей, только для тех, кто лично знаком с любым абстрактным «источником, пожелавшем остаться неизвестным» (в том числе и тем, которого "аршином общим не измерить") или, по крайней мере, не боится таких знакомств. А главное, достоин их и не является певцом какой бы то ни было мизерабельности. В известном смысле, он должен быть сумасброден, как самые отпетые представители гвардейства времён Лермонтова. Социум и его живые частности - тоже есть частный случай проявленного предельного зла в делопроизводстве Прозопопеи. Это не повод к снобизму или высокомерию, это то, с пониманием чего существует Поэт. Люди и их "Источник", даже если люди вместе с Ним улягутся в братскую могилу, - больше, чем социум, а также значимее, флюидальнее, порфиророднее, если хотите. (Но только если отчётливо сознают всю условность такой веры. Люди не более исключительны, чем всё остальное. А жить нам желательно, руководствуясь старым девизом "born to lose, live to win".) Поэтому, чтобы не олицетворял каждый Поэт в отдельности, расправу над толпой или пествование толпы, нужно быть частью этого организма, частью толпы. Даже находясь в статусе отрезанного ломтя и перста из известного вопроса о том, неужто ли часть души отсекается таким происшествием, как потеря пальца, крайне нежелательно позиционировать себя, как юрода. Если только некая "тонкая натура" не собирается всерьёз подвергнуть себя трансорбитальной лоботомии. Тогда, правда, и позиционировать не придётся. Это, так сказать, самонокаут в первом раунде. Что излишне, потому что жизнь любого из нас он и есть.
Каждый мыслящий человек и каждая условная партия таковых будут утверждать, что, в качестве биоразлагаемого материала, нафаршированы лучшей частью Париса и вообще склонны запечатлевать себя только в наиболее "стильных фотозонах" современности, но не стоит верить им на слово. Строго говоря, всё, что включает нас помимо нашей воли (и ещё до её формирования) в свою орбиту, включая Бытие и его дарителей – навязчиво, похабно и достойно порицания. Но! Это не самое справедливое замечание корректно только в устах современного человека, и не о любых устах идёт речь. Уж точно не о тех, которые могут упиваться чем-нибудь вроде сознания того, что изображение бородатой Софии в Ипатьевском монастыре есть не только то, чем оно предстаёт для сознания обывателей. Это развлечения для затрапезных душнил, для всего, что в носках и сандалиях. Любой физик с его перенормировкой и любой бесхитростный обыватель с его шоппингом, который спасает мир, стоит всего этого сброда. Воронка (а не просто "тревожность" психиатрии) в наших душах неспроста и совершенно справедливо умертвляет всё наносное в нас. (* Даже Винни Пух риторически вопрошал: "...а зачем тебе жужжать, если ты не пчела?" Ещё какая пчела. Это фоновый гул того источника неиссякаемого плодородия в нас, который Гераклит называл "отцом всех вещей". И это не " война", как любят переводить это место.) Это не должно инактивировать кого-либо, как и приводить в уныние. В конце концов, можно просто шляться по улицам и устраивать парад-смотр прохожим. По улицам искусства в том числе. Мы можем делать то, что делают все "люди в воскресенье". (реж. Р.Сьодмак, Э.Г.Ульмер.) Это не значит, что мы должны начать жить, как крапива в огороде сиюминутных прихотей. (К тому же, это чертовски непросто.) Но занять себя совершенно необходимо, чтобы превратиться в веснушчатую кочку на этом асфальтированном стадионе, который недостоин ненависти. Никакой ненависти! Запирательство должно быть глубинным, таким глубинным, чтобы мы сами едва догадывались о наличии в нас этих подземных кабельных коммуникаций, приторных, как консервированные ананасовые дольки. Кто-то пройдёт путь от демонстрации голой задницы при провинциальных аншлагах, в стиле Томислава Готоваца в "Пластичном Иисусе" Стояновича, до основанного на выдумках, но легендарного статуса леди Годивы. Кому-то поплохеет под натиском ночных кошмаров с Рудольфо Валентино и «идеалов», связанных с подобными судьбами, кто-то согнётся под тяжестью монастырской дураковатости, в которую обратит себя. Всё это не ново и именно потому не должно цедиться сквозь зубы, а обязано вновь и вновь чётко проговариваться. Каждый, кто отведал закваски сегодняшнего мира, в которой растворена литера U меж двух скобок, и кто поверхностно думает о кошерности, как о чём-то, что затрагивает лишь тему желудочно-кишечного тракта, тому подложили свинью, фаршированную паркопаном. Не знаю, как яснее высказаться, а потому просто улыбаюсь. Куда интереснее будет, если нечто введёт этому миру гиперконкуренции под хвост хорошенную табачную клизму подлинного взаимного уважения, добросердечия и сострадания, но пока только рельсы и шпалы, аптеки и фонари, на траве дрова и «дождь хлещет по дождю» (Гёдай). Что сделает предвечно обиженный, униженный и бесконечно претерпевающий несправедливости ребёнок, который древнее любой древности, если его с совком в руке оставить сидеть на корточках предоставленным самому себе? Совершенно верно, он станет рыть бездну. Бездну, у которой есть дно, но добраться до которого ему не суждено. Не суждено, покуда этот "голый землекоп" законсервирован, запечатлён и отображен в человечестве, как упомянутый вид грызунов - в череде своих собратьев. Бесконечно глупы и близоруки люди, считающие, что западно-европейской цивилизации и её органической части внутри русскоязычного человека, непонятно и чуждо столпничество, и что она вообще утратила вертикальное измерение, а думает лишь о всяких своих правах и прочих превентивных стоматологиях. Впрочем, каких ещё вер и диктов ожидать от наших чугуннозадых "патриотов". Они то, конечно, сплошь подвижники, лотосорожденные подбухи на своих завалинках. Мыслить так, это ничуть не умнее, чем, если я (в пику всем вообще) объявлю подлинными столпниками папуасское племя короваев. Нашей цивилизации свойственно, если так можно выразиться, люцеферианское столпничество хорошо описанное в народе: мышка рыла, рыла, пока до кошки не дорыла. (* Но это "вниз" не стоит путать с падением, с плюханьем. И оно уж всяко лучше, чем идеал падучей для всего и вся от Фёдора Михайловича. Это наисквернейший способ для инициации духовного роста отдельного человека и уж тем более масс. Не давайте себя заболтать его демагогам-сторонникам. Это не богатырские забавы, а изуверский сизифов труд по нахождению выдуманных,
но, однако, неудобоносимых брёвен и переноске их "туда - не знаю куда". Этот труд, настоянный на мешанине из кнута, прелести и популизма, и привёл наш, и без того смертельно уставший, народ ко всем его прошлым и нынешним хворям и порванным жилам. И никто нам её не благословлял пить до дна для развития той силы, которой Царство Божие берётся, во что народ слепо верует. (Мф.18:14) Это проповедь духовного туберкулёза теми, кто всю нашу землю превратил в диспансер для чахоточных, где не добру учат, а оскотинивающему жлобству. Это род гнуснейшего тщеславия, которое не имеет отношения ни к какой традиции, как совокупления с плясками не имеют отношения к традиционной Тантре. Гоните прочь проповедников этого "Раздай-зад"-Центра, которые будут вас уверять, что их практики помогут вам "крепчать" и что практики эти напрямую связаны со словами Притч: "Долготерпеливый лучше храброго". (16:32) Бороться с ними и их бессовестной ложью нам вполне по силам: надо быть на высоте самих себя и по возможности "носить бремена друг друга". (Гал. 6:2) Потому что единственной альтернативой этому является "Ein Reich, ein Volks, ein Furher!") И цивилизация эта, эта старая рыхлая фрейлина, не хуже библейской Ревекки знает, как всё обстряпать, как прекрасно знает она и о своей конечности. (* На эту тему много размышлял академик РАН Вяч.Вс.Иванов.) Тут, правда, большой вопрос, кого и что, «в гроб сходя», хочет благословить этот Державин, чей корень так называемых материализма, прагматизма,"бездуховности" и сугубой нацеленности на осязаемый результат следует усматривать в религии, в похвальном, но релевантном нам, неуклюжем подражании Создателю, Добытчику и стратегии "вынь да положь". ("ибо всякий дом устрояется кем-либо; а устроивший всё есть Бог", - пишет нам неизвестный автор в Евр.3:4) Беда, должно быть, в том, что "руки" нашего понимания Творца растут из того его творения, которое первым столкнулось с, так сказать, профессиональным выгоранием и было низринуто туда, где потеплее. Адам, как мы знаем, тоже отправился "на юга". Не стану гадать, «поможет Аллах тому, кому Он поможет…», как говорит нам Коран. Или, как пишет Д. Дьюи в "Реконструкции в философии": "Красив тот, кто красив". Каждый волен усердно думать или не думать обо всём этом.
Я обещал вернуться к дневнику оставшегося на тот момент в живых Гонкура. Поведаю о забавном случае. Начав читать, я был непоколебимо уверен, что не встречу в нём ни намёка о Рембо. Уже достаточно углубившись в чтение, мне вспомнился Шатобриан. Год 1848, в этот год его не стало. Уже давно написана повесть «Атала», публикуются «Замогильные записки». Год 1876, февраль, Франция. Тургенев вслух высказывает мысль, что у Шатобриана нет абсолютно никакой литературной репутации. Тут надо добавить, что сам Тургенев называл его литературу «мать и кормилица всей красочной прозы современности»…Так вот, в упомянутом дневнике я дошёл до 1876 года, и мне предстояло прочесть ещё пару сотен страниц и скурить массу овальных папирос. Дочитал до записи за июнь 1891 года, где Эдмон пишет, что хотел бы основать газету с названием «На 2 су правды». Мало ли почему он решил так её назвать, - подумал я. Но уже спустя пару абзацев мне встречается шутка Ф.Коппе, адресованная защищавшему во время какого-то разговора символистов Э.Золя: «Как, Золя, теперь и вы стали заниматься цветом гласных!» Я, который не без основания полагал, что в дневнике братьев, как и в «харэрском» дневнике Н.С.Гумилёва, не найти и намёка на существование какого-то там Рембо, глазам своим не поверил. Публика, толки... Размышлять об этом - маета, но для того я и вспомнил этот эпизод. Одни в карцерах человеческой памяти, другие знамениты и обласканы, всё это бывает перетасовано в случае многих других. Кто-то ловит свою «рыбу-золоты перья», а кто-то не ловит. Что она такое, эта самая память, эта самая публика? Не просчитать, что есть эгоцентричность и эксцентричность публики. В отношении "людей познания" это тем более невозможно. Ницше, который, кстати, прочёл упомянутый дневник в 1887 году, писал(письмо К.Фуксу.Декабрь 1887г.) в ответ на обвинения его в "эксцентричности", что все подобные обвинения - вздор, по той простой причине, что никто не знает, где его, Ницше, «центр». В связи же с так называемым "эго", можно вспомнить Ф.Пессоа, Г.Миллера, диковинный случай В.Шкловского и много других. Всё это так, да не так. Выскажусь довольно радикально: Поэт (не просто "человек искусства") стоит в тотальной и непримиримой оппозиции всему, что означает и являет собой грибоедовский Репетилов с имеющимся у него десятком характеров, по определению Пушкина. Поэты - это особый вид живых верзил-триптихов, вымоченных в ольховых колодцах высочайших образчиков целостности задолго до своих первых проб пера, похмелий, промахов, триумфов и всего прочего. Но и только. Ничего «такого» в этом нет, в этом суть. В этом закавыченном слове-намёке весь смрад толпы и её представлений о Поэте. Поэт - это Вольга с прилипшим обрывком флаера между своих ягодиц, это не Эмиль из Леннеберги и не вшигонялка для сальной головы так называемой интеллигенции. Общество смогло принудить некоторых из них, выражаясь языком Исайи, «перековать мечи на орала» и превратиться в жалких персонажей наподобие Иссэйя Сагавы с экстраполяцией на бумагомарательство, чтобы радоваться тому, что "богатые тоже плачут". (Не может не вспомниться "перековка" сталинской эпохи.) Калифы на час, Уильямы Гаррисоны на месяц. Это их выбор, и нелепо всерьёз распекать кого-либо из них за него. Выбор как выбор.
Поэзия иногда жертвует пешками и не пешками, иногда бывает по видимости проигравшейся, но капризы раззолочённой куклы ей не свойственны. Не стоит забывать слов Мальбранша о том, что никакая модификация (идея) частной сущности не является общей. Так что горевать решительно не о чем. Сама доска, сама игра и играющие – просто причудливый рисунок камуфляжа её епанчи, скроенной из шкурок разных существ, которую, конечно, Поэт должен содрать с неё и вернуть себе. Вот о чём, клянусь Скрябиным, он должен мечтать. Не штрихи, не отрезы текстов, не игрушки из тира, не отдельные рыбины из наших снов должны быть похищены, а всё целиком стёганое полотно того, что больше грёз, Цвета и Света. Руно без примесей и восклицаний. Само это понимание - намерение крайне важное, если он не хочет стать сходящим с ума молодым отцом, который изо дня в день видит, что от его живого семени рождаются смальтовые репродукции всего, чего угодно и постепенно заменяют это самое семя и его самого. Никакие микстуры, настоянные на своей собственной велеречивости и откровениях божественных и небожественных, сами по себе, ничего не гарантируют. Лучшее, что можно посоветовать в этой ситуации - это обзавестись оптикой какого-нибудь долгожителя шута Балакирева при дворе Петра1 и последующих дворах и не гнушаться отплясывать под "ненашенское", чтобы лучше растрястись и ускорить рвоту от всего, что напоминает «Галстук» Ходоровски. Причём, если говорить о России, эти рвотные массы должны расцениваться, как жест доброй воли, как дары мецената нынешним гаденьким ордынцам, всему отвратительному и завистливому, что карало и карает новгородско-кормильцевские атомы в мозгах обитателей этих пространств, которым очень свойственно на вече галдеть, да Новгород проглядеть. Хотя бы в голове и сердце нам необходимо оберегать этот свет, чтобы "тьма не объяла его".
Может, я хочу лавров на этом лукулловом пире сегодняшнего дня, щипнуть ломтик горячего пирога пальцами сорванца и выбежать ненадолго вон с теплом восторга в животе, а после повернуть оглобли и так до конца жизни? Сложно ответить однозначно. Мне остаётся только всё более и более «совершенствовать» свой шлирен-метод, связанный с оптикой сердца, а не интеллекта. Потому что в юности меня ещё мог поразить параграф 754 Паскаля, та его часть, которая начинается со слова «доводы». Поражает и сейчас, но уже по-другому, как искателя своих собственных формул одной на всех тоски. А писать о славе, успехе – это как совершать малопочтенное путешествие новиковского полуполтинника. «О если б, Гвидо, Лапо, ты и я…», - вздыхал Данте и, тем самым, избавил от этой необходимости меня, который и так без кровинки в лице под кепкой-восьмиклинкой этого социума. Подытожу: да, слава и известность желательны. Мироздание так устроено, что свою соль оно хранит в следах от копыт. Но в следах тех копыт, обладатели которых не путались у него под ногами. И со всем этим надо смириться.
Помнишь, как однажды на прогулке ты ни с того ни с сего предложила съездить в московский зоопарк? Я рассмеялся и спросил, почему именно туда? После мы пришли ко мне, немного поговорили, спровадили заглянувшего ко мне знакомого грека (всю жизнь прожившего в Турции), а через час-другой ушла и ты, предварительно заглянув в уборную. Чуть позже зашёл туда и я.
Страшное тут я очами узрел, и страшней ничего мне
Зреть никогда в продолжении странствий моих не случалось.
(Гомер. "Одиссея". Песнь 12)
Нет, Харибду я не увидел. Эмаль в остатках нечистот и запах совсем не как от чашечки "эллиникос кафес" - вот, что оставила мне врагиня вместо надушенного шарфика. В этом, бесспорно, было что-то и от зоопарка, и от греческой непосредственности. Все принадлежности и освежитель воздуха были в наличии и стояли на виду. Иначе и быть не могло, наши туалеты - не цилиндр фокусника, что можно в них спрятать? Я был сбит с толку, ошеломлён, настолько увиденное не вязалось с твоим образом, поведением, мыслёночками. Мой дом часто был натуральным вертепом, но никто из моих самых диких знакомых никогда не позволил себе вывалить из своего кожаного клатча его содержимое и как следует не убрать за собой. Случившееся, как говорят в таких случаях, пробило мой панцирь. Я стал наводить ёршиком лоск и внезапно закатился как бесноватый, гогот был такой силы и продолжительности, что мне натурально поплохело. Просто невозможно было поверить, что это сделала ты. Теперь название труда Гамана «Эстетика в орехе» способно вызвать у меня конвульсии. Прошу читателей правильно понять меня. Да, я действительно не поклонник обезжиренной, пресной литературы, но появление воспоминания об этом происшествии никак с этим не связано. Мне действительно дорого это воспоминание. С ним или без него, на этой книге всё равно мало кто напишет «вернуть отправителю». Важному, тысяче и одному дыханию я свояк и наперсник. Их мне достаточно. Под снежным настом моей памяти растут её длинные волосы вперемешку с астильбой. Я делаю из них снопы, перевязывая собранными воедино мелкими бесами, которые лежат тут же, рассыпанные кем-то. Их зубы белы, как стены Панагии Парапортиани, как её бельма христианки.
Москва. Случилось мне в середине двухтысячных слушать в МГУ одного француза, профессора из Высшей школы изящных искусств, некоего Алена Ледюка. Бестолочь, кочующая во французском жире, свела целиком всего Флобера к фрейдистским выкладкам и "скрытому гомосексуализму". Вместе с докладчиком была приятнейшая на вид средних лет женщина-переводчик, ею вполне можно было любоваться, и поэтому я досидел до окончания доклада, попутно примеряя в воображении половой орган воннегутовского Уэйта (этого плода инцеста, афериста, выкормыша сутенёра с необрезанными ценниками на одежде) и свой собственный ко рту оратора и сочельникам окружающих. После мероприятия я ехал в метро и думал о том, почему я ни разу не поговорил с тобой откровенно, с чего вдруг во мне взялось это малодушие? Я так натопил внутри себя, что главное угорело, а второстепенное до сей поры оправляется от приступа дурноты. Вместе с тем, надо отметить, что я получил другого рода подарок. Я укокошил в себе любые возможные предпосылки для даже гипотетического прорастания внутри себя дешёвых форм мистики «пучины Божества», по выражению В.Н.Лосского. (Как сказал Чарли Уоттс: "Рок-н-ролл, возможно, дал больше, чем взял".) Всё это верно, и процесс этот тогда был в разгаре, но причём тут ты? Статная и спящая не с плюшевыми медвежатами, а со своими Ослабями и Пересветами в спальном мешке своей жизни, принявшем форму скуфейки. Спору нет, это описание слишком общо, но достаточно, чтобы понять, что ты была живым воплощением упомянутого сорта мистики и никакой громоздкий разговор "по душам" тут ничего бы не изменил. А предпринимать блицкриг просто с целью овладеть тобой и в лице нас перемешать два вида токсичных, лишённых любви друг к другу, отходов мне было бы глубоко отвратительно. Catch and release style в отношениях с женщинами случался со мной, но она..., но с ней... Нет. Я был бы ничем не лучше, чем те неказистые отщепенцы, которые приблизительно в эти времена торговали Солутаном на Лубянке и кое-что "почитывали". Достаточно об этом. И, да, мне не нравятся зоопарки. Как и страны, похожие на уличный вольер для сурикатов.
Познание можно сравнить с приливом такого моря, у которого нет отлива. Нет необходимости как-то противостоять этому, поскольку тут мы не имеем дела с постоянным наступлением этого условного моря на сушу. Солнце выжигает всё до первоначальных границ воды, подобно тому, как мы перезаливаем видео в сети, и на песке мы находим только то полезное и бесполезное, что равнодушная к нам пучина выдворила из себя. И люди вынуждены работать с тем, что есть в нашем распоряжении, зачастую предварительно отстояв в очереди к этому долгое время или умерев прямо в ней. (Ср.от Луки 5, 1-3) В контексте такого, верного, на мой взгляд, описания этого моря (а оно включает в себя и малое "море людей") становится ясно, что это не столько источник познания, сколько источник тираниии Фортуны, делающий нашу жизнь бесконечно прекрасной и увлекательной, и одновременно наполненной скорбями. Всерьёз полагать, что можно повлиять на это слепое и неразумное в нашем понимании Могущество, Красоту, которой Бодлер посвящает гимн, какими-либо камланиями - это наивность. (Ш.Бодлер. Гимн Красоте.) Эта агломерация и весёлая чертовщина со зноем вечного ожидания и единственного развлечения в виде оттягивания своей участи смертного – одна на всех и она жарит нас, как гусиные потрошки, пока мы секем это море плетьми. Это непрекращающиеся сорок лет в пустыне. Понимая это, но, не очень понимая для чего это, многие люди предпочли в той или иной форме выкинуть белый флаг. Некоторыми из них я восхищаюсь, некоторых мне искренне жалко. Приходилось слышать, что под этим солнцем можно сделать что-то вроде мгновенного «калифорнийского» загара и с бронзовыми счастливыми младыми ногтями, лицом и уже не бренной попкой,набитой нерасщепляемым дофамином, не страшась ничего, встретить смерть, пуская с улыбкой колечки дыма, а уж о «поумнении» и речи нет, оно гарантируется. В приливе чувств, словно Кейт Буш - дельфина на снимке К.Ванхайе, седлаете алхимический летучий Меркурий и, как там у Мережковского, «Эй, кургузка, 5 вёрст до Курска!». За словесный разврат, за это "приходилось слышать" и не к месту шутливый тон последующего, меня, конечно, надо бы, как отца Беатриче Ченчи выкинуть в кусты бузины, ну да ладно. Что до Materia Prima (которая не Prima Materia, то есть не Первоматерия алхимиков) , то все посулы верны и тут не над чем зубоскалить. Собственно, я поднимал на смех себя самого. Но как всегда, желая "сохранить лицо" и прочие глупости. В своё искупление скажу: помимо прочего, я обучаю текст, дабы он обучал меня. Я украшаю храм Его. Да, это больше походит на укупорку при герметическом консервировании, но я стараюсь.
Нам смолоду внушают, что смолоду же в поводыри надо брать дисциплину и принципы. Честно сказать, они приличествуют больше зрелости и даже перезрелости, когда нюх достаточно притупляется, чтобы не чувствовать вонь под их юбками. Но ничего не попишешь, коль скоро над всеми нами проводят эти "нормализующие операции", приходится разжигать трут прямо в доступных впадинах этих крокодилиц, вдыхать дым и терпеть болезненный укол какого-то стероида, фальсификации в едва окостеневший родничок. Барыша почти никакого, но дышать становится полегче. Принципы, правила и их юбки исчезают, и вместо них появляются несколько метров квадратных плацкарта с верхней и нижней полками. Невероятно, но именно в этих "апартаментах" начинают заявлять о себе голоса-эмиссары, предлагающие закрыть глаза на то, что они суть пованивающие билетные спекулянты и пройти за ними в вагон-ресторан, где сидит их главный с лужёной глоткой и двумя кусочками колбаски на столе, и разыгрывает из себя Всевышнего. Не стоит подобно этим хмырям и прочим "активным участникам платформы" на голубом глазу врать окружающей юности. По крайней мере, стоит краснеть при этом. Я бывал сбит со своего пути и не раз. Причём, наиболее прекрасными людьми из встреченных мною. В такие периоды жизни с металлическими нотками в голосе надо сказать себе о случившемся поражении и козьими тропами возвратиться к своему сердцу. Необходимо волить, желать следует разучиться. И вовсе не для того, чтобы как-то охаять свой поэтический рожок, совсем нет. Многие пытаются сбить нас и с этого курса тоже, когда мы и без того пробираемся по-пластунски по этому маршруту. Отомстите позже. Всему свой черёд, сатисфакциям в том числе. Какое-то время нам не должно быть дела до выдолбленных тыкв этих "многих", как в их вселенной каким-нибудь королевским попечителям контрольного совета Би-би-си нет дела до священника, крупье или змеелова. Также не лишним будет подвергать издевательствам и насилию грасиановский синдересис и его носителей с их, на самом деле, прокипячённой луной. Разделайте тёмную лошадку бесполезной эрудиции, тыча пальцем в небо и молясь идолу синекдохи – идя по следам обывателей в сторону их вечного дня - дня Босса, разумеется. Так, по крайней мере, делал ваш покорный слуга, иногда грязный и на рогах, иногда чисто выбритый и с ясной головой. На том этапе всё окупилось сторицей и главное сокровище, которое я не желал, но получил, заключалось в знании, что будущее – это то, что всеми силами надо пытаться не знать. Вдвое сильнее, чем стремиться не знать Прошлое. Но это на мой (и Эпиктета) скромный, на боку лежащий взгляд. Теперь же, так как я не тот автор, который после банкет-фуршета развозит всех по домам, с вами или без вас я отправляюсь дальше.
Где тоже не шаром покати, и это не считая подножного корма и слёз, потому что, как говорят нам Притчи «И при смехе иногда болит сердце» (14 - 13). На счастье читателей болит оно у меня не так, как у шаблонных и вставших ото сна железного занавеса представителей этой земли. Жизни обыденной это тоже касается, недаром я в самом начале сравнил себя с чем-то вроде петроглифа. На этих территориях свобода осрамлена и более всего теми, в чьих бородах и эспаньолках она жила жалкая, как хлебная крошка. Сколько бы они не говорили о так называемой духовности, литературе, правах, свободе, что-то мне всегда подсказывало, что философии этих господ никогда не были даже навозом в уборной на производстве, именующемся «не хлебом единым». Хотя очевидно, что многие из них пытались на это производство устроиться и в приёмной чего только не напрожектировали в цветастых словопреньях с себе подобными. Толковые люди не раз говорили им пристыжающие слова, которые те всегда пропускали мимо ушей. Эти слова тонули в аплодисментах разнообразной неумной голытьбы. Так и получилось, что сеяли хлеба, а уродилась лебеда. Сегодня эта же публика со своими воплями и вскукареками в адрес постмодернизма (кто ж его любит-то?), с обязаловкой, присущей последнему участвовать в его пьесах, ничуть не поумнела, и история обязательно сделает за это выволочку. Читатель, мы с тобой, конечно, знаем, что он такое, но давай возьмём на себя роль толмача и попробуем объяснить ангелам, что такое постмодернизм. Можете поставить фоном "There's no business like show business" в исполнении Ирвинга Берлина. Мы начинаем!
Постмодернизм, господа ангелы, - это такая сказка про дудочку и кувшинчик, где самая распоследняя травинка ощущает себя боевым слоном бытия, и титул её состоит из стольких слов, сколько читатель и вы уже успели прочесть. Я окоченел тут, в абсурдистском теле осла. Почему осла? Потому что, как вам ещё предстоит убедиться, я, милостью Божьей, Марина Цветаева собственной персоной. Кроме того, в этой труппе моё ослиное величество заставляют спать с состоятельными балеринами, прикидывающимися бесприданницами. Их тоже заставляют спать со мною. Я помимо своей воли освоил один трюк и теперь могу притягивать их за уши к любой части моего тела в любой момент разыгрываемого представленья, а я хоть и земляк Щепкина, но такому сраму он не учил. Если постановка проходит ещё и в выходные, то в обязательном порядке играет «Бронзовый конь» Обера и в финале я, проносясь мимо, должен обдать их наскоку галлоном мочи и россыпью («аха - ха») непереваренной (в эти дни нельзя) фасоли. "Аха - ха» - это сорт бобов. Так вот, главное требование постмодерна ко мне – это создать такой образ осла, чтобы невозможно было догадаться, что я за птица. Бывают на представлении люди поумнее, что всё видят и всё понимают и приходящие сюда прямо с гумна, невзрачного, но своего. Они понимают, что написать-то я эту "диссертацию" написал, вот только "защитить" её не смогу. Всяк сошьет,
да не всяк скроит. Они всегда - или самое отвратительное отребье, или очень приличные ребята и дамы. Я улыбаюсь всем, но именно этим последним, которым и предстоит её отстаивать, - такой улыбкой, которую не стыдно присочинить одному из вас, караулящему возле меня утро. Пожалуй, всё.
В России хорошо жить, будучи червём в пышном пироге с сомом. Не всегда, но очень часто достойные люди, где бы ни жили, они, похожи на прокажённого Кулуау из рассказа Д.Лондона, и жить их принуждают аналогично этому герою. Внешне это может напоминать лежащего на сене пса или Венеру Джорджоне, над ушком которой перебирает струны А. Сеговия, но это не меняет сути. Что касается территории произрастания моих соотечественников, то необходимо на новый лад сказать то, что я уже говорил. Это единственная территория, где люди умирают в двадцать лет, в девяносто лет не потому, что они смертны. Сказано Трижды Величайшим: «Шар катится, и никогда нельзя будет установить, где берёт своё начало какая - то история…» Начало конкретно этой истории неискушённый разум найдёт достаточно просто, оно на поверхности. Тут даже не надо входить в круг почитателей А.Г.Смирнова (фон Рауха), Меньшикова и престоло-картоха наследников помельче. Всё это всем обрыдло и стало скучно, как речь Архита против страстей. Я предпочту написать два тома о рабах, добывавших улиток для изготовления пурпура или стихов о гепатоцеребральной дистрофии, чем мусолить эту тему. В этом спектакле мне несимпатична любая роль, даже та, которая вызвала у крыловского Слюняя следующую реакцию:
Кньзьна! Усой-и он? Ну, бьят, какой сейдитой!
Он съядит хоть бы с кем, хоть с куцейом Никитой!
(«Подщипа». 4 явление)
Слажу, не сомневайтесь. Поэтому, скучно или нет, а надо что-нибудь рассказать об этом.
___ 5 ___
Из монастырского дневника.
28 марта. Вечером вышел прогуляться по Слободке. Сапоги из рухлядной - это пара окаменевших гармошек из кирзы. Ноги стёр до мяса, так как фланелевых портянок, как несложно догадаться, к ним не прилагается. Но не припомню, когда ещё я с такой жадной радостью смотрел бы в горящие светом окна домишек и простых продуктовых павильонов с людской вознёй внутри них. А ноги заживут. Повезло, что сапоги вообще нашлись, так везёт не всем. Солнце. Под окнами одного из братских корпусов по земляным бороздам бегут потоки воды. Грязно-жирные, ледяные. Я смотрел в них и смотрел. Мой подрясник перешили, и теперь я самый модный и мне бы в нью-йоркский Собор святого Патрика время проводить, но да ладно. А если серьёзно, то здешняя атмосфера почему-то заставила меня в первые же дни вспомнить сокуровскую «Смиренную жизнь», что наверно не шибко удивительно, потому что Христианию Копенгагена эти костистые места никак напоминать не могут. Отсюда километров триста до славной Украины. Моя жизнь последнее время напоминает дурной образчик фестивального кино, а совсем не «С.Ж».
29 марта. Собор. Холод немилосердный. За всё утро три прихожанки. «Запишите нас от пьянки, на вычит». Бьём поклоны. Сирин. Снятся кошмары. Мне подарили молитвослов, мой просто рассыпался. Надо срочно приобрести очки. Дионисий подарил чётки, плёл Адриан. «Боже, Боже духов всякой плоти» (Чис. 16 - 22). Маловероятно. Геннадий приволок мне тёплые штаны. Говорю ему, что зима прошла и теперь…ладно. Смеётся. Он - бывший наркоман. Мак. Теперь ему постоянно требуется гранатовый сок и Причастие. Родом из Чернигова. Бывшая жена проститутка в Дубай. Он лавочник в книжной лавке и звонарь. Из излюбленных его тем: шестёрки в паспортах, цари, опричники, евреи и прочее. Тут третий год. Дионисий родом из белокаменной, тридцать лет. Жил сиротой, но не сразу. Слышал, что мать его работала «в кремлёвской столовой». Вырос в детдоме. Сюда его занесло случаем, он собирался ограбить монастырь и ничего больше, но встретил только что вернувшегося с Афона архимандрита Ипполита (теперь уже покойного) где-то на территории и так и остался. Он инок. На цементной дорожке играют мокрые щенки.
Вечер, келья. Весьма странно, что многие люди так опасаются этого житья, ещё наивнее те, кто считает его каким-то исключительным. Печь трещит, в храме сейчас идёт служба, возле меня килограмм десять книг, я наколол дров и бодр от чая. Точно также я мог бы быть свежим и разухабным, пребывая на пляжах «родины монашества», рассматривая себе подобных, прилетевших бы туда прямиком из «Святой Руси».
30 марта, вечер, келья.Что-нибудь надо сказать о моей келье. Это такой shabby chic (англ. "потёртый шик") по-православному. Её повелось называть «иподьяконской». Достоверно известно, что иподьяконов в ней никогда не жило, если только в прошлых столетиях. Разницы между ней и абсолютным большинством других келий нет ни в размерах, ни в обстановке. Разве что наместник монастыря за стеной, но, как по мне, это безусловный минус. Первоначально я жил в избе на скотном дворе. У одной из её стен недоставало трети, печи не было. На моём попечении было немного коров и лошадей. Там же жили ещё четверо человек, трое из которых были уголовниками-рецидивистами. Живой материал для книги о правовом нигилизме в России вскоре покинул нас, и мы с одним бедолагой остались вдвоём. Наместник - отдельная тема, но мимоходом отмечу, что как и всякий, кто «наверху» в этой иерархии (за редчайшими исключениями, которые есть в ней не благодаря, а вопреки ей), он представляет собой скорее неприятного человека с куском хозяйственного мыла в левой части груди. Причём подача им себя такова, что можно заподозрить эту деревяннуя резную дверь пакистанского автобуса с поправкой на рпц в том, что он является, как минимум, обладателем звезды перед китайским театром Граумана или имел честь мыть полы в моей квартире. Не знаю, что заставило этого молодого, но обрюзгшего дожа так хорошо по здешним меркам относиться ко мне впоследствии, потому что отношения своего к нему я никогда особенно не скрывал. Это сложно, когда речь идёт о сто двадцати килограммовом гиббоне, который по непонятным причинам (может потому, что на вид я крепкий) поселил меня, как ковбоя, в разбомбленное ранчо. Вот только вместо музыки Денниса Макги и нормальной крыши над головой мне достались пропойцы с постоянными воплями и криками и жильё, которое можно было, не особо горюя, променять на обустроенное дупло в дереве. Поэтому, переместившись в своё нынешнее место обитания, в эту самую келью, я словно получил в своё личное пользование Дворец Сулеймана в Стамбуле.
Интерьер: бледно-голубая побелка на стенах, в них для разных нужд набито столько гвоздей, что картина вызывает воспоминания о Гвоздеголовом из «Восставших из ада». Стены испещрены и просто пустыми дырками, и трещинами-следами, которые делали тут разные люди. «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки», - сообщает нам автор-оптимист книги Екклесиаста. Самодельные полки. Входная дверь снизу обита фанерой, измалёванной какими-то строительными расчётами. Чуть выше этого куска фанеры висит вырезка с молитвой Н.Сербского, хотя лучше бы там красовался принцип дверных петель Витгенштейна, потому что дверь едва держится на них. Кресты, нанесённые на побелку копотью. Грязные растрёпанные бельевые верёвки тянутся через всю келью. На них тряпки, полотенца, одежда, всё как водится. Кроватей четыре, но живём мы вдвоём с упомянутым черниговцем. На пружинах кровати лежат сбитые доски. На крючках висят ремни с нанесённым на них девяностым псалмом и подрясники. Под кроватями ютится чья-то допотопная обувь, грязные трусы, покрывшаяся пылью канистра, как говорит сосед, с мочой когда-то жившего тут какого-то нехорошего человека, который, видать, не хотел ходить в любую погоду до обычного нужника с дырой в полу, до которого надо шлёпать сотню метров. Две тумбочки, пожертвованные местной школой. Лампадное масло, книжонки, свечи, лекарства, газеты для растопки. Печь, дрова.
_______
Позднее примечание.
Охотно верю, что часть читателей впала в состояние грогги, когда поняла, что заглавие этой главы - это не шутка. Поэтому я, насколько в моих силах, «смягчил» эту часть повествования, чтобы не погружать читающего в атмосферу ушной раковины Саксона Грамматика и в ту «грязь» в самом широком смысле слова, по которой я, в отличие от Чжуан-Цзы и его черепахи из притчи, не хочу волочить свой условный «хвост». Было бы лукавством с моей стороны говорить теперь, что я и так и сяк проверял на прочность фрагмент себя, который помнил слова Песни Песней (7 - 11) «Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его» и, уж конечно же, не в трактовке сего произведения и этих слов жрецами. Не сильно греша против истины, можно сказать, что меня всегда интересует одно и то же – уничтожить право первой брачной ночи в любой его форме. Это говорит о моей "незрелости". Поэт спозаранку. Это про нас сказано: день видел - неделю рвёшься. Чоран был прав. Поэтому преуспели вы в этой войне или нет – не сильно важно, послевкусие от самих себя остаётся с вами до гробовой доски вместе с восемьюстами пятьюдесятью восьми стихами Левита. В утешение можно повторять вслед за Михаилом Юрьевичем:
Пускай слыву я старовером,
Мне всё равно - я даже рад…»
(Лермонтов. «Тамбовская казначейша»)
Продолжу.
________
Какой-то из дней. Бывший поклонник опиатов сорта "не для народа" внёс сегодня огромадный, маслом написанный, портрет Николая II. И теперь портрет будет висеть над его кроватью. Я предложил ему с обратной стороны холста, коль уж мы с ним не живописцы, намулевать детородный орган Гинзберга в обрамлении усов Бротигана, чтобы я мог переворачивать портрет в его отсутствие и смотреть на более симпатичную сторону бытия. Он почему-то не оценил идеи. Рожа была такая, словно я выстрелил около него спящего из уточницы. Что гораздо хуже в ему подобных людях, так это то, что восхищаясь всеми этими Иванами Грозными, советским прошлым, «империей» и при этом проча себя на смену караула в делах устроенья народной жизни к несомненному лучшему, они в упор не хотят видеть очевиднейших вещей. Что «империя» эта азиатская, византийская, москвитанская ничего хорошего русским людям (да и остальным) никогда не давала, да и устроена была (как и есть) с прямо противоположными целями, последняя и главная из которых – вывести их под корень. Если вычесть из неё её же словоблудные подвыподверты, то вот вам и вся её "поэзия" пятнадцатирублевых духов "Пастораль" и окровавленных бинтов. Это так, впроброс. Вечером случилась пьяная склока между одним иеромонахом (до этого уже был в «запрете» девять лет) и кем-то из местных, с кем он вместе обычно пил. Были два автобуса с детьми. Вынес одну кровать, жидкие удобрения из под кровати взял на себя Г… (Кстати, Л., мне не раз приходил в голову вопрос, что ты нашла в этой среде, в Боге этой среды. Я бесспорно понимал, с чем мне придётся столкнуться, как бесспорно не испытал и тени разочарования, когда попал сюда, по крайней мере, наподобие того, которое испытал Петрарка, прочитавший письма Цицерона. Но некоторого рода недоумение у меня всё равно осталось.) Вблизи одной из монастырских стен нашли два изуродованных трупа юношей, вроде бы по семнадцать лет обоим. Наместник в городе. Толстой... Я насмотрелся на «сопричисленных». Вчера из носа пошла кровь. В келье порядок и простор, настолько, насколько это возможно. Первый гром. Видел диких уток. Завезли краснопольское серебро.
Какой-то из дней. 14.40.Погода! По-го-да! Солнечно и не холодно. В келии свечника жарили рыбу. Гиббон вознамерился было ввести что-то вроде петровских исповедальных росписей, то есть, натурально, завести тетради, куда бы фиксировалось кто, когда и как часто или редко исповедуется. Духовник братии остерег свеженазначенного, прости Господи, препозита, дав понять, что это и вообще не дело и не его, лучшего друга человека, в частности. Мои бронзовые часы поставили в канцелярии, мне они всё равно напоминали об отце. Дал свечнику шесть червонцев, попросил купить консервов. Пост, но не в пространстве, где пролегает моя канатная дорога. Казначей Дамиан застукал В. за очередной жаркой, на этот раз картофеля с луком, что-то пошутил про тайноядение и ушёл. Волосы его красно-рыжие, любо-дорого смотреть, как будто Нина Хаген, только без фиолетовой помады и с бородой. На колокольне нашёл мёртвого голубя. Бахнул в колокол.
Какой-то день. 7.10. Собор. Будильник накануне никто не завёл. По коридору с колокольцем тоже почему-то никто не прошёл. Я проспал и вовремя не открыл храм, служба припоздала. В мае - формальное пятисотлетие монастыря. Собор почти пуст. Вечером схожу в баню: "чистота - половина веры", - вспомнились мне слова хадиса. Заходил инок В., отправляется в епархиальный санаторий «лечиться от депрессии, от прошлой жизни», - так он выразился. Попросил денег на дорогу, я выдал. Полно комаров, рядом река. Вечером сидел с жестянщиком на монастырской стене, разговаривали, слушали жаб. Пока сидел, рассосал таблетку Глицина, иначе я рехнусь от здешней публики. У жестянщика и помогающих ему работы будет ещё много. Стены, особенно та, что выходит на сторону реки, напоминают лицо легендарного нхловского Савчука, за годы они и боковые башни тоже изловили много природных шайб и выглядят соответственно. Сам жестянщик лицом похож на одного знакомого мне профессора логики, но, безусловно, более дееспособен.
Здесь встречается множество откровенно психически нездоровых людей, просто безобидных чудаков, людей ожесточённых и прочих. Глядя на всех них, невольно в памяти оживает строчка из Белинского: «Странные люди, счастливые люди…». Но их разум хранит свои выверты с основательностью, с которой учёные не хранят какую-нибудь пейтингерскую карту. Условный Барин всё поддаёт им под зад и поддаёт, даёт и даёт им свои помои и срам, как некоторые из оскотинившихся помещиков давали женщинам борзых щенят со своих псарен, чтобы те кормили их грудным молоком. Они и кормят. В общем-то всё это довольно старая история и про то, что они совершенно дикая смесь из усвоенного ими (не знаю, право, чего и как это назвать) и какой-то склонностью к уродливой низкопробной анакреонтике, только ленивый не говорил. Но опять-таки, кто «они»? Везде и здесь тоже, люди очень и очень разные. Есть в этом «пуле» наипревосходнейшие люди, типажи, характеры, судьбы. Правда, они столь редки, что с большей вероятностью можно ожидать, выглянув сейчас из окна, увидеть Кенсингтонский сад со статуей Питера Пэна, чем встретить тут этих вменяемых и добрых людей. Но примирительно можно заметить, что каждый из нас такая «фабрика грёз», что не разобраться.
Какой-то из дней. 11.50. Собор. Приезжающие осетины заваливают меня, а через меня, понятно, братию, булками и пирогами. Храм открыл в 5 утра. Все работают на огородах. Я же не могу там с остальными ковыряться и отдыхать, а к земледелию небесному малопригоден. Был автобус туристов, встретил. Чуть ранее был «вычит». Священники ходят со стаканом освящённого масла (двери храма в это время закрыты) и кисточками чертят на лицах, руках, груди и шеях изображение креста. Мне принесли два огромных снопа вербы. Недавно выяснилось, что деревянный корсет, на котором я всё это время спал и растекался мыслью - тот самый, на котором все предыдущие годы спал и скончался архимандрит Ипполит, о чём мне сказали с видом величайшей важности. Я знаю одно, что так устаю, что засыпал бы на любом другом с неменьшим удовольствием, чем когда-то Гонкуры на кровати княгини де Ламбаль. Сидел с одним иноком в пекарне.
Забежал на скотный, там местные. Рассказали историю. У одного здешнего старика был застоявшийся и совершенно неуправляемый мерин (да-да, не жеребец), по крайней мере, он с ним не мог сладить. К тому же, тот время от времени норовил укусить хозяина. Появились как-то цыгане, и он попросил поменять этого отличного коня на какую-то захудалую, но спокойную лошадь. Обмен состоялся. На глазах старика они неизвестно как, но прикрепили телегу с небольшим грузом прямо на шею коня. В лучших традициях любителей потягать тяжести на Венис-бич или в Тимирязевском столичном парке, бедолага поднимал её собственной головой и шеей около часа, после чего его, обессиленного, впрягли в эту самую телегу, уселись на него верхом и поехали, а старик, сказали, чуть не заплакал. Зрелище было, полагаю, не столь развлекательное, как номера цирка Фреди Кни. Выдумка или нет, но история поучительная, как даосские притчи.
Много лет при монастыре живёт старенькая коренная рижанка Н.. В молодости наверняка была очень привлекательна, должно быть покупала еду на знаменитом рижском рынке, улыбалась, покачивала бёдрами. Приехала она сюда к покойному архимандриту с диагнозом рак. Так говорят.
Храмы на территории – русское и украинское барокко. Колокольня пятиярусна. Два каменных этажа корпуса, крытого железом, длиной восемнадцать с половиной саженей, ширины – шесть с половиной, высоты - четыре. Сажень - два метра тринадцать сантиметров. Пятьдесят одно окно с двойными рамами. Внутри корпуса сорок две двери и двенадцать голландских печей. (Из страхового документа 1910 года).
Какой-то день. Река разлилась. Клубы ужей. Поймал одного жирного, здорового, с вонючей пастью. Размахивая им, как кнутом повыгонял всех из трапезной. Смех и крики наверняка были слышны за пределами монастыря. Над входом в Николаевский храм повесил новую икону. Все идут к Плащанице. Есть стих «И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: где ты?». (Бытие, 3-9) А есть старая русская игра «Яков, где ты?».
Середина мая. Келья. Спал на свободной кровати. На мою капает с чердака. Накануне сушил храмовые ковры. Прорвало котёл. Дионисию отдал свои штаны. За пьянство ему временно запретили носить иноческое. Видел аиста. Одну пару сапог кто-то увёл, не иначе, как по «дьявольскому наущению». С казначеем замеряли двор, будут бордюры. Ночью из кассы стали пропадать деньги. Сменил замок. Никому ничего не сказал. Мне, в общем-то, всё равно - кто и зачем повадился это делать, у меня всё равно ощущение, словно я внутри чёрно-белых записей с боями Демпси. В., инок, спал накануне в храме. Прилёг, спит с четверть часа, внезапно пробуждается, озирается и говорит: «Откуда я здесь?». Мы были одни, поэтому я разразился таким дьявольским смехом, от которого, наверно, впоследствии котёл и разорвало. До трёх часов ночи в любой из келий слышны ритмы городской дискотеки. Ем за иноческим столом, и потому сегодня обратил внимание, из-за близости к нему, на наместника. Выглядит обмякшим и больным. Часто на обед заходят подвыпившие, огнедышащие бродяги, заходят, чтобы подъесть. Честно говоря, не думаю, что в каком-нибудь Бато-Лавуаре мне было бы познавательнее, чем в подобном месте и именно с этими людьми. Как говорил Брассай, которого не раз обворовывали во время его ночных бдений: "Им - кража. Мне - фотографии". С другой стороны, натура более впечатлительная, нежели моя, после непродолжительного пребывания тут имеет все шансы заболеть наподобие Т.Тассо. Это частая история.
Какой-то день. Келья. Жилетка Г. на полу. Запах перегара. Спит. Раньше не примечал за ним. Его антисемитизм столь карикатурен и туп, что я едва удерживаюсь, чтобы не написать над изголовьем кровати этого морского одутловатого зайца: "Бог, Израиль и Тора" или насильно не выбить ему на жопе портрет Глеба Якунина. Блохи. Беда келий первого этажа – двухвостки. Надо предложить Г. играть с живущими там в игру, которая у всех этих дурней и без того в крови – в whataboutism (англ. "какнасчётизм"), но с поправкой на насекомых.
Свечник звал пить квас на берёзовом соке, квас оказался брагой, поэтому повременили. В смотровых оконцах колокольни голуби снесли яйца. Этот вот, что скоро проснётся, сделает из них глухих голубей. Ключи от обоих (верхнего и нижнего) храмов у меня. Я уже забыл, когда спал больше четырёх часов. Мысли падают на меня, как сочащиеся ржавчиной мешки с болтами. Схимонах И. из местных, бывший киномеханик. С Дамианом как-то ходили в Покровский собор, попросил попономарить при нём, там, как выяснилось, просто некому. Жара.
Какой-то день.Никольские праздники. За последние несколько дней я встретил тысячи паломников, экскурсантов и прочих, сотни разместил. Сплю часа по три. Если вижу сны, то все они на один и тот же сюжет, если кратко: «Чего тебе надобно, старче?». Народу гораздо больше, чем в пасхальные дни. Зной. Келья завалена сдобой и фруктами. Братия состоит преимущественно из украинцев, осетин и евреев, русских почему-то меньше всего. Осетины часто приезжают на могилу архимандрита. Одна средних лет осетинка, с необычайно красивым лицом, угощала детишек конфетами «Огни Москвы». Вспомнил я о ней и названии этих конфет вот почему. Подошла как-то раз ко мне в храме женщина, заговорила, выяснилось, что до этих самых огней Москвы летела она часов восемь, потом добиралась сюда. У неё умер семилетний сын. Носит слуховой аппарат, когда разговаривает, отодвигает платок с уха. Мне тяжело даются разговоры с людьми, которые рассказывают мне подобное, а это случается довольно часто. Заметил, что многие паломницы-проказницы (преимущественно средних лет) напрашиваются помыть полы храма в промежутках между службами и радуют глаз представителей братии, поскольку то, как они это делают напоминает полотно "Она опустилась, чтобы победить" (Чарльз Спенслей)
Умер один из трудников. Он жил тут ещё во времена Ипполита, у него не было пальцев на ногах. Говорят трамвай. Наместник как-то после очередной трапезы призывал братию бывать на утренней службе, а не приходить к её концу на пять минут. Я больше не могу писать про все эти нечистоты. "О мужицкой тёмной вере, колдуне и пионере". Вот уж точно. Теперь, к слову сказать, меня регулярно просят читать всем присутствующим на трапезах что-нибудь из святых отцов. Мне физически невмоготу от всего этого. Часто мы сидим в келье со свечником, иноком Валерием. Мужчина под пятьдесят, бывший офицер. Здесь давно. Он отливает свечи, мы разговариваем. Иногда мне кажется, что прысни я в его лицо пульверизатором, и он исчезнет вместе с этими декорациями.
Середина июня. Келья.Второй день ливень. «И внезапно сделался шум с неба..». Вчера сила ливня была такова, что потоки воды, идущие под откос, в сторону Сейма, снесли около ста метров монастырской стены. В келье всё задрожало, как при землетрясении. Град лупил с виноградину. Накануне говорил с женщиной, у которой диагностирован рак. Полноценным разговором это назвать сложно, что тут сказать, что посоветовать. Молится она и так, а из моих или чьих-либо других уст совет молиться звучал бы столь же глупо и неуместно, как если бы я посоветовал ей пить настои красного мухомора и аконита или катать по себе три яблока в надежде на исцеление.("Тьфу". А.Ф.Лосев.) Познакомил её с той старой рижанкой.
___6___
Довольно, как говорится, фитиль уже нагорел. Не буду больше мучить себя и моих дорогих реципиентов этими записями, обязанными своим появлением на свет тому, что их автор, когда-то внял словам Дали и решил загодя побывать в тюрьме. Но я не советую недооценивать важность для познающего паров этого своеобразного урочища или совершить горестную ошибку и расценивать подобное, как фольклорную экспедицию в качестве самоцели, поскольку и дела без веры мертвы. Для себя я счёл по самым разным причинам обязательно вдохнуть их. За внешней жизнью очень сложно не потерять там из вида безмолвный ужас, намазанный тонким слоем вокруг глаз почти каждого, кого вы в подобном месте можете повстречать. Нельзя ни на минуту дать себя обвести вокруг пальца. Это, думается мне, понимал покойный архимандрит.
Практически весь массив живого и неживого и внутри этой ограды, и вне её имеет целью лишь одно – изуродовать вас и обезобразить, среди прочих водрузить на плавучую виселицу и сплавить вниз по реке времени (вашего в том числе) для устрашения и вразумления всех прочих. Особенно сторонитесь тех, кто настойчиво желает внедрить в вас мысль, что вы лишь прирученное животное искусства, религии, своих любимых (а заодно подумайте, не так ли это на самом деле) и подходит к вам со своей «простотой» и рукой, которая по подмышку облачена в перчатку для осеменения скота. Сторонитесь, но не становитесь параноиком. Плата за пошлое паникёрство - маргинальное измельчание. Всегда есть риск оказаться представителем исключительно таких настроений, которые в арабской литературе представлены поэзией поношения (сейчас неважно кого и чего) – хаджв. Чаще всего эта игра не стоит свеч, но зато жизнь может превратить вас целиком в такую гематому, которая будет отливать всей палитрой присущей миниатюрам гератской школы. Всё стоящее и без того неуязвимо и самодостаточно, как тень отца Гамлета, а на задорном буяне, как известно, вся шкура в изъяне. Это не значит, что за определённые вещи не стоит проливать кровь - стоит. Но, ни из этих вещей, ни из собственной жертвенности не надо воздвигать идол. Это значило бы ввести в эти субстанции наркотик человеческого, слишком человеческого. Вне всяких сомнений, предпочтительнее стать униформой на плечах Ничто, неким Бытием схоластов. Есть пустыня, а она, как известно, сады Аллаха, а не просто одноимённый фильм.
Условная бумага, говорят, всё стерпит. Это должно настораживать. Первое, чему Поэт должен привить (именно в таком порядке) практику и теорию сопротивления, подавления и уничтожения, в том числе и себя самого, должна быть эта «бумага», то есть собственное нутро. Оно и текст обязаны быть нетерпимыми как раз ко всевластию того, кому формально принадлежат, должны быть лезущими на рожон и метящими только те кусты, которые сами пожелают. Поэты – это именно те, кто больше всех остальных (из всех, кто имел эту возможность) НЕ написал принадлежа Другому. И лишь побочным образом ещё и "определяет меру неизвестности, характерную для его эпохи". (А.Рембо) Для соглядатаев сложность ситуации состоит в том, что Поэт, как один из образцов подлинной эмансипированности, иногда ещё всё-таки и пишет.
Э.Гуссерль когда-то выразился в том смысле, что даже если бы все подвластные закону притяжения массы вдруг исчезли бы, то это бы не отменило данного закона, а лишь оставило бы его за пределами возможного применения. Р.Карнап сказал бы, что тут мы имеем дело с логической вероятностью. Я скажу, что тут мы имеем дело исключительно с пренебрежением и попранием своей же внутренней конституции со стороны царствующего не по праву властолюбца внутри нас, который заигрался в свою хитрооплодотворённую морзянку. Можно подавиться чем-либо и умереть от этого, но нельзя подавиться такой частностью, как жареный петух и уж тем более, быть им (то есть аристотелевской логикой) поклёванным, вот поэтому, что бы не говорили и не писали в основе своей правильного и истинного все гуссерли мира, получается очень неубедительно. Почему? На это отвечали уже сотни раз, но я повторю. Всё просто, они не чувствуют Единое, не жаждут этого, но пытаются обзавестись трепетом верующих бесов, совершенно не понимая природу этого трепета, весьма далекую от фантазий на этот счёт "среднего" человека. Всё портит их "серьёзность", их натуга, то анекдотично-подростковое, что они принимают за неё. Не хвалитесь умом, коль берёте всё хребтом. В «Трёх разговорах между Гиласом и Филонусом» Д.Беркли Филонус в третьем диалоге произносит важные (если знать контекст) слова: «На основании видимых результатов я заключаю, что существуют действия». Бердяев, вцепившийся в распятие, считал, что догмат о единосущии Сына Отцу есть обозначение мистического факта, спасительного для его жизни, а не доктрина. Как посмотреть...
Люди типа Д.К.Максвелла, которые, будучи теми, кто они есть, пишут стихи и подписываются под ними формулой второго начала термодинамики, равно и великий Лермонтов, пишущий маслом виды Кавказа, мне приятнее, чем большинство богомольцев. Но, и это логично, завершает и возглавляет их хит-парад каноничный человек, ответивший «Ты говоришь» на безобидный вопрос, он ли царь иудейский. Если бы меня спросили о чём-то важном, например, о том, что такое субстанция, то я ответил бы, что это буксировочный манильский трос, отвергнутый проект севастопольского артиллериста «О штуцерных батальонах», в дальнейшем прославившегося на ниве написания романов и немного яичницы, к которой надо прислонить губы и прошептать слова гётевского Фауста:
Как человек, я с ними весь:
Я вправе быть им только здесь.
Неуклюже пошутили и довольно.
Я, пожалуй, употребил не самое подходящее слово, дело не в неубедительности.Речь о чём-то настолько скверном, что даже «онтологическое доказательство» бытия Бога Ансельма Кентерберийского получше. Но что вообще ублажает любая «доказательная база»? Всю историю познания можно целиком найти в верленовском «Клоуне», а равно и в представленной сценке, разыгравшейся в моей уборной. Вот уж действительно, найдёшь келью и под елью. В сухом же остатке я любил то, что знал о жизни Канта, как люблю и теперь. Фальшивые ноты ловит мой слух в себе и окружающем – этим и ограничилось моё «познание» и энтимема - это поэзия моей математики. К ловле этих самых фальшивых нот тоже есть масса вопросов и претензий. Единственное чудо, которое мы оказались способны подарить себе - это чудо многогранной утилизации самих же себя, себе подобных и разнообразие способов этой утилизация. Это вовсе необязательно понимать с вульгарных и пессимистических точек зрения. Кроме того, ничто не может помешать нам развлекаться в одиночку, с партнёрами, с ангелами и неангелами, как нам всем угодно, с игральными картами, налипшими на разгорячённые потные спины. Особенно когда вы убеждёны, что любой «сын Божий» никогда бы не молчал перед лицом какой бы то ни было другой, не являющейся им самим, Власти. И раз уж мы упомянули Канта, Бога и нашу обусловленность, должен отметить, что апперцепция рассматривается мной, как зодчий, не дай вам Бог, которого не заставить быть искусным.
Искусство представлено нечистоплотными людьми, страшнючими в моральном отношении, как святые, выписанные Россо Фьорентино на его картине "Мадонна на троне с четырьмя святыми". И это лучшие его люди. Согласно общепринятой морали, мы - закоренелые нечестивцы и в этом надо отдавать себе отчёт. Нечестивцы просто потому, что тираноборцы. Лучшие из публики понимают, что чушь в энной степени – не то же самое, что просто чушь. (И Бытие-"Графоман" - самое наглядное тому доказательство.) В быту они это выражают другой сентенцией, гласящей, что горячее сырым не бывает. Так или иначе, на остров искусства много кто попадал и попадает, и никакие формальные попытки ввести для желающих его посетить некий аналог афонского диамонитириона не увенчались успехом. Надо понимать, если на этом острове ещё до сих пор не увяли все цветы и уши, то это заслуга исключительно тех людей, которые не получили и не могли получить на его территории синекуры, по причине того, что они сами и есть часть той породы, которая этот остров образует. United we stand, понимаешь. Находятся люди, которые указывают, что в этом мало заслуги. Да, с этим сложно не согласиться. Но дело не только в том, что мы, люди, которые этот остров и есть, в отличие от всех остальных, можем позволить себе не спать в бигуди, а также мало кого сопровождать в его пути, равном какому-то количеству поприщ. Не в этом суть. В аполлинеровском «Гниющем чародее» есть в самом начале короткий монолог Ворона, в этом монологе объяснена разница между кхе-хе и кха-ха. Мы - те самые глупые грифы, которых упоминает в нём Ворон. Кое-чего Ворон не сказал: мы не ненавидим стреляющих и читающих залпом и делающих всё это в неволе и за кормёжку. Очень временами хотим, но не получается. Мы и правда глупы. Это не какая-то особая глупость особенных. И это нечто большее, чем конгломерат того, что в философии называют врождёнными идеями, о наличии или отсутствии которых у отдельного человека спорить бесполезно. Присовокупите сюда тот факт, что в восьми из десяти случаев спорящие (как и я) очень и очень поверхностно понимают природу тех явлений, которые заключены в понятиях смерть, рождение, время, эйдос, поэтому их философии и похожи на последствия «испанки» в начале прошлого века, то есть столь же плачевны, как рассуждения среднестатистического колдыря о пентакварках. Будем благоразумны и чуточку осмотрительнее. Во внутреннем убранстве того, как мы мыслим, чувствуем и что мы пишем должен чувствоваться какой-никакой вкус. Мы должны остерегаться заслужить в свой адрес слов "на грош амуниции, на рубль амбиции".
Кстати, закрыв на всё свои кофры с глазными яблоками внутри и на мгновение становясь участником этой игры, всё таки хочется сказать пару слов тем, кто всегда с радостью галдит о том, что у человека нет и не может быть врождённых идей. Господа, что врождённых идей нет – это скорбная шутка, поскольку списка минующих и незавладевающих нами по обретению нами сознания, нам, сколько мне известно, тоже никто не предоставляет. А ведь это могли бы быть, в том числе, великолепнейшие идеи, дарующие новое зрение, перспективу и перспективы. И не только их обладателю, но и остальным людям. Да и не только о людях речь. Спор о врожденных идеях - это спор об Александрийской библиотеке, чего уж теперь... И никакой аналог демократического принципа компенсации ущерба тут не в состоянии ничего возместить. А что может? Я уже вкратце обрисовывал своё отношение к отрицательному богословию, но это не помешает мне обратить сейчас внимание читателя на слова Н.Кузанского о том, что согласно этому самому богословию, Бог - не есть ни Отец, ни Сын и ни Святой Дух. Но чем бы ни было Единое, бесконечно глупо на что-то роптать, на что-то, кроме, как этого розария демиурга целиком. Каждый из людей находит какое-то своё отдохновение. Один пишет книгу о секте энтихитов или арефьевском круге, другой меломанствует, третий борется за депутатство, четвёртый пытается сделать из своего тела светильник Каллимаха, пятый упивается своими преступлениями. Всем нам установлен такой цейтнот и такой процент просто за наличное существование (чаще ещё и безрадостное), что глупо козырять чем-либо всерьёз друг перед другом или проклинать друг друга, странно, что мы представляем из себя хотя бы то, что представляем. Индивидуальная смерть - действительно конец таких нас, каковыми мы знаем себя. Но это лишь констатирует, сколь мало мы знаем о себе, и сколь ущербно это знание. Или, напротив, знаем много, но недостаточно и за это хотим размозжить головы всей обслуге этого вселенского Белладжио (отель - казино в L.A.), которая отвечает нам взаимностью. Почему это именно так, а не иначе? Для чего и во имя чего? Эти вопросы сходят в обществе на нет и, быть может, это нормально.
Если говорить конкретно о сегодняшнем обществе, то примечательно, что они сходят на нет не под флагом, который может олицетворять, скажем «Малиновый рейх» Б.Лабрюса, а под действительно зловещим. Цивилизация (по крайней мере, в том виде, в котором мы её знаем) скорее всего погибнет. Она, как и мы, что естественно, тоже героиня этого грандиозного снафф-муви. Я не знаю, чем утешить человека, скорбящего по этому поводу, тем более, что скорбеть есть о чём. Не могу же я всерьёз предложить ему развлекаться путём воображения себе такой крысы, которая смогла перефразировать для себя вопрос Эйнштейна и сидит размышляет – «экономит» ли она чувственный мир, когда намеренно смотрит на него одним глазом, а второй зажмуривает? И вообще, не отделывает ли черепаха Бога и такой ли уж Иисус Сладчайший? Неважной в этом контексте была уже философия великого Демокрита с его «никаким» мёдом, а никакой он у него, как мы помним, потому, что для одних он горек, а для других - сладок. Как будто провозглашая, что какой-то «сам мёд» не сладок и не горек, можно не уничтожить тем самым уже вполне реальный мёд. Горький, в том числе.Это хорошая иллюстрация того, что есть питье нашего разума "в одно жало". Его ученик Протагор подобным же образом рассуждал о ветре. В семнадцатом веке им вторит П.Гассенди. Примеров можно привести великое множество. Мыслить так - это ещё малопочётнее, чем воровать одежду у купающихся. В нашем случае - у купающихся миров.
Уподобим этот "мёд" известной героине. Многие, вопрошая, корят этот "мёд", эту бедовую "Настасью Филипповну" - «Да разве вы такая, какой здесь представились!». Разумеется такая! Но дело не просто в такости и сякости чего-либо и в том, что чужая микрофлора - потёмки. Дело ещё и в том, что невозможно определить - насколько рассматриваемое и мы сами погружены или не погружены во временное и вещественное, и правомочны ли вообще итоги каких-либо рассуждений на его счёт. Чуть по-другому об этом пишет Хайдеггер в "Письме о гуманизме": "Метафизика не задаётся вопросом об истине самого бытия. Она поэтому никогда не спрашивает и о том, в каком смысле существо человека принадлежит истине бытия". Также мне без надобности бесплодные выверты спекулятивного довеска интеллекта в виде его околоматематической, претендующей на непогрешимость и разрешение всех философских и магических вопросов, ипостаси. Он наличествует и наличествует в виде неустранимого монолита. Однако, нельзя с уверенностью счесть его неким совершенно бесполезным рудиментарным органом. Богослов, мистик, человек науки и пожилые женщины у подъездов сказали бы, что речь идёт о гордыне, эго, глинобитном сарае нашего сознания, как таковом, и, в конечном счёте, о выгоде самой нашей "ведомой" органики. Последовательные сенсуалисты, например, наркоманы под воздействием наркотика, удобоваримых теорий не произносят и книг не пишут, чем иллюстрируют, что ни книги, ни теоретизирование и даже стигматы в области паха не являются лучшим доказательством чего угодно. Такие их действия также невозможны, как невозможен свитер из шутки о том, что свитер, который колется начал по ночам выносить из дома вещи. Сам человек побочным образом доказывает всё, что только может прийти в голову. Лучше некуда сказал об этом всём Чогьям Трунгпа Ринпоче в одной из своих книг. Назидая читателя о тонкостях восьмиричного пути и в частности о том, что такое сатья, он пишет: "Это означает совершенное общение, при котором говорится: " огонь горяч", а не "думаю, что огонь горяч."
Но не стоит обольщаться. Это не та "побочность", которую подразумевают, когда говорят о тех существах и сущностях, которые "не сеют, не жнут". Она - это звуки того бьющегося о камни ювелирного изделия, на котором у Гасан-паши сидел Сервантес. И мы и есть этот космический идальго. В сфере познания, каким оно рисуется большинству людей, единственная наша свобода – это делать прекрасные дополнения, наподобие лейбницевского «кроме самого интеллекта». Заниматься своего рода кастомизацией. Или же пользоваться своей способностью затемнять совершенно ясное, как это сделал Демокрит или У.С.Джевонс, когда рассуждал о величине Сириуса по отношению к Солнцу в «Основах науки». Также следует разграничивать «правдободобие, которое рационально приписать суждению» вообще (Б. Рассел. «Человеческое познание») и тем специфическим, что связано с теорией вероятности и клановостью людей, занимающихся этой теорией, порассуждать о которой часто составляет соблазн для так называемых творческих людей, и для которых это, разумеется, чужая черешня в чужом саду, куда не стоит лезть. (Пусть этим занимаются люди подобные Джеку Сарфатти.) Опасность состоит в том, что любое полузнание норовит заполучить свой стиль, стать этим стилем всецело, а затем навьючить своей аморфной тушей своего носителя. А началом всему этому бывает прилежное обсасывание ерунды. Это не было ею, когда речь идёт о Демокрите. Но это совершенная проказа, когда подобным занимается стандартный современный человек.
Посредством создания какого-либо произведения вовне прорывается в том числе и одна из основных потребностей личности писателя – видоизменённое стремление к изоляции незнакомцев и незнакомок с их (в значительной мере и его) понятийным аппаратом. Искусство – это потомственный весёлый и покладистый тюремщик-взяточник, который за добровольную мзду пронесёт остатку вас абсолютно всё, что вашей смертной душе угодно. Искусство – это не о Свободе, это о свободе в бесконечном совершенствовании навыков и правил игры, касающихся условного бандажа в его эротическом амплуа и пеленания в психиатрическом. И, увы, все фантазии таких хороших людей, как Р.А.Уилсон так и останутся фантазиями, но, надо признать, не для отдельных одиночек. Особенно, если в этих одиночках достаточно здравомыслия, благодаря которому всякие коты Шрёдингера сразу бы околевали, как только их заносят над их черепными коробками. Так что, за кошачий перитонит и прочие напасти для химер. Потому что философия – это и без того не всегда трезвый бармен, часто готовящий пьяного спора ради свой built in glass в поставленных условиях. (напиток, который готовится в том же бокале, в котором подаётся). И чаще всего человек и есть эта самая замызганная посудина. Добротная философия и Стиль – вещи эксклюзивные, но в том смысле, в каком эксклюзивным является каракасский метрополитен.
Кто-то играючи и при этом весьма недурно, кто-то без особых успехов, но все мы заняты своей маленькой синергетикой с её аттракторами и геморройными шишками. Но никакого идолопоклонства в современном его городском виде - советую я самому себе. Потенциально, оно слишком прекрасно и живительно. Бокал должен быть чист, напиток приемлем на вкус, а Философия оставаться Философией. Моё приятие и интерес ко всему тому, что молодость обычно считает закосневшим, похожим на сруб или обгоревшую "статую" Кондильяка и вредящим нынешнему искусству, простирается до… признания себя имеющем место быть и наличным. Как тот неустранимый монолит, о котором писалось выше. Если так позволительно сказать, я и есть пользующееся духами марки «неискусство для неискусства» искусство. Люди не видят ничего нового в сочетании, где для них ново всё, - сетовал упомянутый Кондильяк. Проблема в том, что считанные из нас видят всё, как вечно новое. И это неудивительно. В обществе от тебя требуют дипломатичности в общении даже с той раскалённой кочергой, которую тебе приказывают с благоговением вылизывать, а это не способствует здоровым проявлениям утончённости. Так что, мыслить необходимо беспардонно. Этика (не как область интереса, а как чувствование) важна потому, что один действительно правильный сформулированный вопрос сознания, спокойно и всегда сфокусированного на ней, значит больше, чем сотни томов, который может прочитать отдельный смертный. Настоящий дар для носителя такого сознания – найти друга, который бы был отличным собеседником и ответом хотя бы на семь бед. А будут ли на столе этого друга книги святых отцов церкви или Роберта Нозика – дело десятое. Десятое, а не неважное в принципе.
С этикой, в широком смысле слова много проблем. С деонтологической, консеквенциалистской, какой угодно ещё. Во-первых, чтобы не говорили нам на эту тему Толстой и Августин при так называемом «моральном падении» человека, связанном с какой-либо деятельностью и времяпрепровождением конкретного человека, его указанная деятельность не начинает «казаться» и «представляться» ему не такой уж неправильной, а, напротив, вполне сносной, удовлетворительной и не хуже, чем у остальных, а фактически обнаруживает себя именно таковой. И всем, а не только осведомлённым о значение слова прескриптивизм, прекрасно это известно. Здесь мы имеем дело с внутренним человеческим возражением и протестом в адрес сторонних нравственных оценок слишком опирающихся на глупую веру в то, что конкретный человек может отказаться от каких–то наличествующих в нём качеств и склонностей или же в обязательном порядке оказываться выше давящих на него обстоятельств. Библейский Иов (гл.16 ст.4) не случайно говорит: «И я мог бы так же говорить, как вы, если бы душа ваша была на месте души моей; ополчался бы на вас словами, и кивал бы на вас головою моею». Гегель где-то замечает, что совесть – моральный светильник для хорошего пути, но на плохом от него избавляются. Ответьте себе по этой самой совести, не абсурдно ли, что многие среди нас считают превращение хлеба и вина в человеческие кровь и плоть выдумкой и чем-то невероятным, чудом, но почему–то абсолютно уверены, что на подобное, по сути, «чудо» способен их ближний, стоит лишь пожурить его и понаставлять на «путь истинный». Во-вторых, настаёт момент, когда вы со всей очевидностью понимаете, что всё вышесказанное со всей упомянутой проблематикой к подлинной этике отношения не имеет вообще, как и к смыслам с хорошей, а не необъятной фигурой, свойственной русским романам и моралистике наших романистов и пророков. Но, и это очень важно, стоит понимать, что все эти новомодные техники-мандражи-концепции околосегодняшнего искусства не стоят даже уютного домашнего соития старых мастеров с их жёнами. Даже если идиллии эти есть "просто оттиск давно истлевших когтей" на одной из стен нашей цивилизации. Этому не стоит придавать эмоциональных окрасок, хотя бы потому, что это весьма голословное утверждение. Речь просто о том, что входит в сплав, из которого при благоприятных обстоятельствах получается В.Беньямин или Г.Бенн. В идеале не должно оставаться времени на изустное (на другое - должно) кромсание кого бы то ни было за его «вероисповедание» в рамках искусства, политики и всего прочего. А думы, да, важны. И на них нужно время. Но всё заставляет нас спешить. Этому надо противостоять, а заодно не верить в сказки-байки о полубессознательном творчестве современного искусства. Оно и порождает эти небылицы. Если говорить о создании серьёзной литературы, проектов в каких-либо отраслях, надо зарубить себе на носу, что никто и никогда из людей к этому причастных, не дристали, пардон, чернилами и мыслями на лист . А если это когда и имело место быть, значит и впрямь конфуза было не избежать. За этот абзац герметизм отвесил мне своей моноластой оплеуху. Весело благодарю за науку. Я вообще преуспевающий мыслитель. У меня целая коллекция изумрудных "жаль". Просто хочу, чтобы вы это знали.
Закрайний индивидуализм и эгоцентризм того особо рода, которые свойственны обычно наиболее внушаемым и ординарным людям в искусстве, имеют своим фундаментом (и об этом говорилось уже тысячи раз) наивное и на веру взятое предположение о том, что те «фокусы», кои они надеются сделать красивыми, через всё лицо, шрамами на пустой голове своей самости и своих произведений, всё это время только и ждали их и не составили уже давно кровь, плоть и славу всего «наиконсервативнейшего», что только может им прийти в эту самую голову. Роль этого не самого прочного фундамента, тем не менее, не стоит недооценивать. В юности роль этой неосведомлённости огромна и живительна. И пусть «опыт – лучший учитель», юношеский максимализм – одно из самых прекрасных и чистых лиц этого учителя, пусть даже жизнь впоследствии окунает это лицо в грязное биде. В мире, где ни одна Идея, Эйдос не найдут своей природой расхожесть и внедрённость, которых заслуживают, радикализм юности и юность радикализма – это очень и очень неплохие вещи. Расхожесть Блага принадлежит смерти и «порядку вещей» - Истине этого мира. (Поэтому у нас и насильственное засилье "идей" и идеологий.) И её надлежит вырвать из них с мясом. Буквально. Так как и "мясо" это тоже наше.
Долгое время я раз за разом перечитывал пятую главу Евангелия от Иоанна, которая смутно намекала моему разуму на какую-то разгадку всего этого, но тщетно. Возможно, что пока ему доступно передвижение только по служебным лестницам под наблюдением своры придворных гайдуков в хоромах невежества. Но жаловаться бесполезно, это не страховой случай в области познания.
Агностицизм чаще всего – есть прежде всего стиль (с маленькой буквы), чем что-либо другое. Чем, например, подлинный агностицизм, который вообще не свод знаний, а нечто вроде благородной патины на сердце и нраве конкретного человека. В рамках этого стиля есть свои щёголи и пижоны и те, кого они презирают. Но любое дарование – это живое воплощение того, что в мире фокусников и фокусов именуется «мечтой скупого» - золотые монеты, появляющиеся из пустоты в воздухе и дождём падающие на сцену реальности. Но в том-то и дело, что это лишь банальный фокус разных сил. Чтобы обрести самого себя и стать реальным, Поэт должен свершить искуснейшую работу в области комбинаторики, связанной с разнообразнейшими отступничествами, клятвопреступлениями и разочарованиями в нём огромного числа встречного–поперечного, главный ингредиент которого, разумеется, его так называемые ближние. Хрустальной школы агностиков просто не может существовать в каких-либо известных нам формах. То же самое можно сказать о магических и оккультных орденах. Надо отметить, что, не будучи поклонником классического провиденциализма, я, тем не менее, вынужден воздать хвалу конгломерату сил, которым я обязан тем, что ещё в очень ранней юности и до знакомства с философской терминологией, искренне полагал, что идеалисты – это и есть здравые, головастые «материалисты», что, разумеется, так и есть. В ситуации современного человеческого существа иметь такую малость, как мозги не набекрень – это почти как иметь возможность завтракать умной сдобой Александрии. Позже я осознал, что я попал внутрь такого злоключения, из которого мне не выбраться. Оказалось, что нет такого предмета внешнего мира, который бы не открывал мне идеальный образ любой теоретической проблематики. Этим качеством обладают многие люди, но почему–то видят в этом всё, что угодно, кроме того, чем это является на самом деле – печатью проклятия и своего рода запротоколированным вашей плотью увереньем, что вы никогда не подступитесь к разгадке Истины, а с умным видом и лорнетом на носу будете копошиться в чёрт знает чём, сидя в вонючем шоу-руме вашей "образованности".
Поскольку я был юн, я было ринулся созидать из себя такой слепок монизма и рационализма, дисциплины и муштры, но не без блёклых радостей полигамии и алкоголизма, что намеренно (как выяснилось позже) прятал для себя самого простейшие ответы на простейшие вопросы в самых труднодоступных широтах собственного сознания. Правильнее сказать – в несуществовавших. Что выжило во мне после описываемой мною инкубации? Когда я немного, но по-настоящему стал понимать себя, это было похоже на душевный мир человека, который узнал во время медового месяца, что его супруг - тяжелобольной человек, который по каким-то причинам не сказал до брака на эту тему ни слова. Причём болезнь заразна. Что поделать, как говорится в «Книге Небесной Коровы»: «Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие» (Деяния. 14-22) . Ломаного гроша такие аттракционы не стоят, но это лишь моё мнение, именно поэтому ему необязательно возражать. Если основательно перефразировать Чехова, то можно сказать, что совершенно бесперспективно выдавливать по капле из себя своего внутреннего Тецеля и до того, как прибивать какие-либо свои тезисы к дверям умозрительной Виттенбергской Церкви, с этим недалёким заразным парнем придётся совокупляться. Ему не откажешь, потому что, с одной и той же миной на душе и лице одни клянутся себе быть скромными, непритязательными, незатейливыми и семь раз отмеряющими; другие же - праздными, говорливыми, деятельными и в долгах, как в шелках живущими, если понадобится. Но, ни шёпот, ни крик, как известно, не меняют неповторимости индивидуального голоса каждого из нас. И содержание кишечника культуры – это почти одна только мужская слеза. Её добычей и усвоением культура и занималась. Так что, в общем-то, те, кто обвиняют её чуть ли не в лемаргии и всякого рода чревоугодии, разумеется, идиоты. В этом контексте мне всегда были смешны люди, пытающиеся обременить Канта славой философского обжоры, якобы «развившего» агностицизм или недоумевающие, почему он оставил в своей системе место для Бога. Он оставил это место не потому, что приват-доцент, а впоследствии ординарный профессор с этой фамилией, мог иметь или не иметь на это основания, а потому, что их не мог не иметь человек по имени Иммануил. Это предельно просто. Несмотря на то, что нынешней эпохе, говорят, свойственна акселерация, и растёт что попало, разума должно хватать хотя бы на то, чтобы понимать, что опыт каждого из значительных людей никак несоотносим с каким-нибудь фаллибилизмом Поппера. Для каждого есть своя плацента с истиной лично для него, и она никак не связана с тем, что мы называем прошлым, настоящим и будущим. Есть она и для человечества в целом. Но чаще всего люди брезгуют самой возможностью притронуться к ней. С глаз долой - из сердца вон. У этого наблюдения много сестёр-близнецов.
Богу может быть безразлично, что именно мы обретаем и в чём обретаемся. Но это весьма небезразлично нам. Я уже упоминал вскользь этот славный город, вспомним его ещё раз. Есть старый анекдот про еврея, постоянно летавшего то из России в Израиль, то наоборот, и на вопрос о том, когда же он, наконец, определится с местом жительства, тот ответил, что ему глубоко безразличны оба эти государства и что ему просто нравится остановка в Париже. Проблема в том, что разные люди совершенно по–разному формулируют ответ на вопрос, что для них лично могло бы являться таким Парижем. Парижем, который можно бы было увидеть и продолжать жить. Впрочем, вольныму – воля. Кто–нибудь да увидит, что из этого всего получится. Пока можно лишь констатировать, что все каштаны в огне различных теорий и идеологий не слишком привлекательны. А также то, я настаиваю на этом, что огонь сжигает, а мёд сладок. И не горек, как истина, что сатана толп – это форма предельно сбивчивой исповеди, а форма этой последней (так уж повелось) – пошлейший образчик космополитизма. Кстати, на заметку христианам - именно означенное в предыдущем предложении мешает большинству из вас хотя бы на умозрительном уровне понять, что собственно такое Страх Божий. Но может так и надо, чтобы вы были что-то вроде поросёночка Брижит Бардо с татуировкой «Nekam, Adonai» (евр. "Отмщение, Господи!") на боку, чтобы этот самый ваш Вожак не промахнулся, нанизывая вас на вертел, проходящий аккурат в запятую между этими двумя словами. Дураков ведь, по пословице, и в алтарях бьют.
В какой-то из своих работ епископ Беркли писал, что невозможно образовать в сознании идею треугольника вообще, полностью абстрактную, вне связи с его равносторонностью, неравносторонностью, неравнобедренностью и т.д ... А также «помыслить себе и материю вообще, отвлечённую материю философов». При всей моей приязни к наследию этого человека, хочется ещё раз зафиксировать завоевание философии. Сам факт того, что мы способны или не способны что–либо «помыслить», не может служить доказательством чего–либо. К тому же, смотреть на мир через призму берклианства (даже если бы это было осуществимо) не столько неумно, сколько низко. Это ещё хуже, чем праздно разглядывать через прозрачную перегородку онкологических больных. Лично для меня нет ничего проще, чем помыслить материю «вообще», чего не скажешь, например, о пятистах взмахах крылышек комара, которые он совершает за секунду или об извечном вращении пластинки на горбу мужчины с музыкой тоски на ней. В нынешнем мире все наши подобные диспуты имеют не большее значение, чем разговоры в какой–нибудь «тёплой» компании о достоинстве того или иного горячительного напитка и процентном содержании в нём этилового спирта. Отчасти это объяснимо тем, что изыскание всегда и во всём философского знания есть также род зависимости. Природа любого ответа на самый главный вопрос, который может нас мучить, в точности та, что делает нас пленниками. Это тоже справедливо, потому что в сто одном случае из ста человек хочет щёлкнуть этот условный «орех» лишь затем, чтобы сладко зевнуть и уснуть. Он, позволительно сказать, по привычке и без любви использует его «тело». «Орех», который вполне заслужил такое к себе отношение, тоже по–своему восстаёт против этого. Ради банальнейшей рутины и вульгарности создавались и создаются целые, так называемые, школы, направления в искусстве. Это не более, чем ритуал ухаживания за никак не пахнущей тухлятиной, но обладающей свежими, крепкими формами и сносными винтовыми лестницами в тех местах, где им положено быть. С другой стороны, как неоднократно заявлялось, возможно, отражение Истины познаётся непрерывно и всецело каждым, и дума этого каждого, а также то, до чего он там «допетрил», крайне малозначимы. Мы склонны к совершенно излишней фетишизации плодов своей мыслительной деятельности, а это непозволительное упрощение феномена нашего существования. Я не призываю смотреть на неё подобно тому, как призывала смотреть Восточная Церковь на проблематику Троицы, а напомню, что учителя церкви всегда подчёркивали антиномичность простоты, присущей их Богу, но, тем не менее, время от времени можно делать привал на этом месте, дабы морщины на лбу немного расслаблялись. Я сейчас не стану акцентировать внимание читателя на абсолютной истинности тех выводов, к которым пришёл Ньютон в своём сочинении «Историческое прослеживание двух заметных искажений Священного Писания» (англ. "An Historical Account of Two Notable Corruptions of Scripture"). По большому счёту, мы все напоминаем загипсованных увечных больных, развлекающихся тем, что с умным видом испещряем цветными фломастерами гипс, свой и таких же бедолаг, как мы сами. Есть деятельность и плоды этой деятельности исключительных людей, но и они тоже лишь более искушённые игроки в этот своеобразный всетехасский холдем с поправкой на вопросы познания, чувствований и интуиций. Что вовсе не значит, что обычный дурак не должен пользоваться уникальной возможностью целовать им ноги (к тому же, в отдельных случаях возможна взаимность) или, хотя бы, не мешать им жить.
Героиня этих записей... Бывают такие истории с общим названием «я мог бы полюбить её», каждая из которых стоит тысячи с названием «да, я люблю её». Первые, видя или понимая, что раз на предмете их вожделения явственно виден (не обязательно глазами) знак «не тестировано на животных» полагают, что это неспроста и не дотрагиваются до этого предмета вовсе. Тут нельзя не вспомнить культ Прекрасной Дамы. Вторые, в массе своей, этим знаком и привлечены, и в обязательном порядке норовят вонзить себя в такое «чистое туда», куда никакая собака до них наглый нос не совала. Мне, как правило, милее первые. Более всего таких как раз среди тех людей, которые формально не имеют отношения к занятиям глубокой рефлексией, так называемым тонким материям и всему подобному. Формально. Любой идее и любой женщине стоит проговаривать вслух тезис о, скорее всего, кратковременности (невечности) ваших с ней отношений. Это единственное, что может по-настоящему продлить отношения с изучаемым и обожаемым объектом. Но поскольку сделать это неглупо и без ущерба для себя крайне сложно, советую стать чем-то таким, к чему вообще не может быть лишних вопросов.
Герой этих записей... Живой. То есть вытесненный из "не такого уж" небытия в самую что ни на есть мёртвую точку. Словно бусина чёток, зажатая между большим и указательным пальцами в руке околевшего трупа. И бусина эта, как когда-то сказал Висконти о Р.Шнайдер, «всегда одна и та же и всегда другая». Поэтому понятие субстанции или, если угодно, за-субстанции, врождённое живое знание о Присутствии Апофиса во вседжунглях всего мыслимого и немыслимого первоочевидно для моего сознания. Обычно, когда хотят сказать об этом, абсолютно ошибочно поминают придуманную церковниками и бердяевыми-флоренскими "эсхатологичность" сознания нашего человека. Но это совсем не одно и то же. Оставьте эту вашу "эсхатологичность" для кого попроще. Понятие материи не просто не вторично для меня, его просто не существует. С той оговоркой, правда, что все интерпретации понятия материя и многочисленные его тени существуют. И тут нельзя не упомянуть общество. Мне очень по душе глава "Толпы" в "Печальных тропиках" К. Леви-Стросса. Есть в этой главе слова, которые дают исчерпывающую характеристику нашего общества. Вырву из контекста и приведу их: " Кажется, что повседневная жизнь противоречит самому понятию человеческих взаимоотношений. Вам предлагают абсолютно всё, берутся исполнить любое ваше желание, обещают компетентность любого уровня при полном отсутствии каких бы то ни было возможностей всё это осуществить. Таким образом, вас сразу вынуждают отрицать наличие у другого человека чести и достоинства, которые предполагают доверие, соблюдение договорённости и способности выполнять свои обязательства. Мальчики-рикши предлагают отвезти вас в любое место, хотя совершенно не знают дороги".
Разномастные владыки нашего общества не есть, разумеется, эти "мальчики-рикши", они, как это ни парадоксально прозвучит, одного поля ягода с "мальчиками" Достоевского. Если воспользоваться известным выражением Черчилля, то можно сказать, что эти последние есть "мягкое подбрюшье" первых. Об этих владыках не надо думать шаблонно плохо. Это упрощает ту картину, которую разумный человек упрощать не захочет. Хотя, повторюсь, в широкой перспективе всё это абсолютно неважно. Хотя бы потому, что все мы (и они в том числе) "видим" преимущественно лишь то, что происходит в намертво заколоченном кубе, где нас ждут вёсла в виде нечистот нашего восприятия и океан недоорганики-субстанции, а отнюдь не материи и, уж тем более, не плотной материи спасительных интуиций и прозрений. Мы - не "тростник" Паскаля и не "стеклянная хрупкость" Шекспира. Это частности. Мы - опарыши и кожееды внутри этого куба. Так что когда псалмопевец говорил "Аз же есмь червь, а не человек" (21 псалом), он навряд ли понимал, сколь точно в слове отображает действительность. Это, как некий намёк, поймут скорее поклонники наследия Б.Ф.Поршнева, считавшего, напомню, адельфофагию (умервщление и поедание части представителей своего вида) основной причиной появления так называемого homo sapiens, нежели кто-то ещё. Однако, вот что не самые глупые люди предположили, глядя на то, что открывало их взору не очень глубокое декольте той реальности, в которую мы погружены. Ниже об этом.
Смерть (не жизнь после смерти), как подсказывал нам Данте, может оказаться не просто неким щелчком и дальше "от меня ничего не зависит", а довольно продолжительным вояжем до этого самого "дальше", которое, в свою очередь, тоже не обещает ничего хорошего в нашем понимании. Этот вояж, который лучше именовать пригвождённостью - чудовищное переживание невообразимой статики, оставленности, одиночества, непередаваемого отчаяния, самоликвидации божественного в одной точке, в которую без остатка превращается наше сознание. Это состояние полностью противоположное тому, которое Иисус должен бы был, по моей мысли, испытывать во время своего третьего искушения дьяволом. Многие духовные традиции акцентируют своё внимание на чрезвычайной важности того состояния, в котором смерть застаёт нас. И, в частности, настаивают на незавидной доле того, кого она застала, скажем, мертвецки пьяным. Предполагается, что эта сила, вышибающая нас без всякого милосердия, как кегли, похожа на переписчицу населения, которая, застав вас там, где она вас застанет и таким, каким застанет, внесёт вас в свой переписной лист по месту фактического "проживания", вне зависимости от того, где вы на самом деле прописаны, то есть вне зависимости от того, как вы жили всю свою прошедшую жизнь и верили ли в то, что dead can dance. Это очень жестокое и несправедливое положение дел, но, к счастью, в главном зерне своём являющееся выдумкой монотеистического сознания. Для верующих имеется некоторое утешение в том, что этот механизм имеет, как им представляется, и обратную сторону. Классический пример - один из разбойников на кресте. Увы, но, исходя из того, что говорили на этот счёт величайшие мистики из всех когда-либо живших, а равно и величайшие пьяницы, нет никакой надежды на спасение, как бы его кто не понимал. Этой надежды нет для последнего скота, нет её и для величайшего праведника. И тот, и другой попадут в лапы самого изуверского хроника-конвоира, для которого их души не более, чем досадная грязь, перемещающаяся внутри своеобразной пневматической почты или, лучше сказать, маршрутом его шаттл-баса между небытием и бытием-недоноском.
Поэт, отведав солёного млека своих будней (поскольку, как сказал в одном из своих интервью Хайдеггер, "Мы приходим слишком поздно к богам и слишком рано к Бытию" (L'Express. 1969. 20-26 oct. P.79-85), может предстать, часто помимо своей воли, тончайше настроенным, живым образчиком всех возможных социальных амортизаторов, но это, скорее, одна из его хворей. Хворь - не обязательно в сугубо негативном смысле. Всё зависит от того, как он выстроит с ней отношения. Так или иначе, но выиграть должны его автономность, одержимость и досуг. Его сокровенный ритм, одним словом. Когда мы встречаем суждения подобные этому: " ... я бы вкратце определил поэзию слов как создание прекрасного посредством ритма" (Э.По " Поэтический принцип "), мы должны понимать о какой великой, но, тем не менее, мелочи идёт речь. Упомяну в связи с этим Чернышевского, писавшего о том, что идея бесконечного и идея возвышенного почти никогда не связаны друг с другом. ("Эстетические отношения искусства и действительности"). Но это, по большей части, в фантазиях чернышевских и не самых умных из монотеистов, которые просто не понимают, о чём они вообще пытаются судить. До крайности любопытно увидеть улыбку Поэзии, когда Ирод смотрел изо дня в день на труп своей Мариамны, залитый сладким мёдом, или проникающей в душу какого-нибудь рядового работника Wal-Mart Stores (американская компания). Ещё интереснее посмотреть на Поэзию сзади, понюхать Её между лопаток очень несовременным носом. Но обзавестись таким крайне сложно, а нынешний и сующийся в "единое на потребу" мало для чего может сгодиться сам по себе, разве что заставить своего обладателя распускать сопли на тему всего, чего угодно на всемирном, как сейчас говорят, "поэтри-слэме", где ему будут благоволить либо гнать со сцены.
Однажды один мой знакомый священник попросил дать ему почитать из моего и, как он впоследствии сказал, "залпом" прочёл одну из тетрадей моих рукописей, то есть часть вот этой вот самой книги. Он отдал её назад с таким выражением лица, с каким, должно быть, когда-то монахи, сами заказавшие у Вольфа минаевский перевод "Комедии" Данте, вернули его обратно. Но эти строки, которые совсем не есть ругань последними словами - что-то вроде повязки, пропитанной пока ещё жидким гипсом весьма условной свободы, и их невозможно превратить в вино определённой марки или зрелище собачьей свадьбы под кроной гранатового дерева. Бесполезно пытаться делать hydre intime облавы тыквенными семечками, а писать - это как раз нечто в этом роде. А ведь тут ещё она, с её безукоризненной осанкой, золотыми браслетами на кистях и чёрным турмалином в венах и несомненно принадлежащая Маммоне. Люди, к их счастью, мало понимают в такого рода мертвецах и богах. В Евангелии от Иоанна, которого мы коснёмся в следующей главе, упоминается (16, ст.24 - 25) намерение Иисуса не говорить более с апостолами языком притч, с этого момента они могут просить Бога во имя Его, что, в их случае, и гарантирует упомянутый сорт "понимания". В царстве Ослепительного действует, судя по всему, ещё более совершенный закон. Но "понимание" всего этого каким-либо отдельным человеком, либо группой таковых, не ценнее натюрморта-обманки на стене, поэтому найти оффшор по душе и для неё же, отмыть её там и суметь ей свободно пользоваться - большая удача, но только начало пути. Разнообразные силы проводят с нашими душами сеансы своеобразной дистанционной хирургии. Это не означает, что для них операции эти в обязательном порядке стоят свеч, просто так повелось. Это взаимный флирт обречённых. Почему же так мало и совершенно не в том направлении думают над феноменом "отсрочки" якобы обязательного? Пырнуть или не пырнуть Исаака - вот в чём вопрос. Пырнуть следует то и тех, кто ставит людям такой выбор. Особенно подагрикам и рыцарям без страха и упрёка. И не надо мне возражать, что это значило бы покуситься на саму жизнь. Речь совершенно не об этом, она о забытом современностью Мелхиседеке. Временами я близок к тому, чтобы повторить поступок Иезекииля, который съел особый свиток.(Иез. 3-3) С той разницей, что вот этот вот "свиток", который читатель сейчас читает, я хотел бы сожрать чужим каким-нибудь ненавистным ртом, предварительно забив ему его в этот самый рот. Иногда я оглядываюсь на всё, что я уже успел написать, и мне кажется, что в этот момент я внутренне похож на бродячего пса с известного снимка Д. Мориямы. А этот точно догладает всё до последней жилы и себя самого не забудет. Но не буду раньше времени желать ему тиккун(ивр., понятие в каббале) на язык.
___7___
Вспомним популярные строки поэмы:
О страшный вид: волшебник хилый
Ласкает дерзостной рукой
Младые прелести Людмилы!
("Руслан и Людмила". Песнь 4 )
И зададим себе непопулярный вопрос: действительно ли соперник остаётся мужчиной, покуда у него есть хотя бы один палец? Пусть каждый ответит себе сам. Одно бесспорно: сколь бы с виду какая-либо враждебная сила не казалась нам хворой и даже вызывающей жалость, она и одним пальцем напакостит нам при возможности. Так оно и бывает часто, жизнь наша несётся словно беззаботный резвый иноходец, покуда на неё, не в чём не повинную и на ничего не подозревающую, не обернётся какой-нибудь Содом. И вот уже перед нами поля докуки и новое утро, которое надо как-то пережить. В такие периоды жизни утешаешься тем, что жизнь эта, как ни крути, идёт на убыль со всеми её прекрасными мгновеньями, которые, как груда мёртвых баранов лежат у покосившихся ворот, никому не нужные, как легенды о растении "скифский агнец" или гипотеза флогистона. (Пишу дурные слова дурного настроения.) Всеми этими мгновеньями обычно можно дополнить бристольскую шкалу фекалий. К тому же, разве может человек, этот, по определению поэта, "император коровьего мяса, Саваоф двухэтажного дома" (Н.Заболоцкий " Искусство"), хоть на какое-то время убрать от него руки и не почёсывать беспрестанно свой мастерски сработанный органон? Мне иной раз хочется залить обсерваторию моего современника с его памятью, короткой, как грибной дождь, лавой. Конечно, тот, кто понимает, что и кто обычно стоит за таким понятием, как интертекстуальность в её современном понимании, догадывается также, что это пустые угрозы и не более того. Наряд, как говорится, соколий, а походка воронья. Но ещё чаще этот догадывающийся является тем самым болваном, которому народная мудрость советует не показывать полдела. Конечно же, как говорится, ни одна кошка во имя Бога мышей не ловит. Однако, хорошие люди именно этим зачастую и занимаются. И каким бы расшнурованным субъективизмом это кому не казалось, это имеет мало значения. Субъективизм всегда говорит лишь о двух вещах: есть ли на сегодняшний день хлеб и насущное, и стоит ли, если они в наличии, вкушать их, или не стоит. Другое дело, что субъективизм и самобытность - это такая вода под лунной дорожкой, которая не имеет ничего общего с "влажными мечтами" графоманов и бездарей. Из этого определения легко понять, что по-настоящему прекрасная отсебятина теснейшим образом связана с таким понятием, как эндемичность, которая тоже весьма специфична. Последнее может быть превратно истолковано и требует объяснения. И оно будет таково: вы можете сверкать своими абрикосовыми пятками в запредельных высях, но, как правило, вы просто занятная каша-малаша таящая во рту Женщины. Речь, конечно, не о какой-то из наших вполне земных любимиц и, боюсь, даже не об "отвлечённых" материях, связанных с именами Цирцеи, Гестии или других богинь. Когда пытаешься нащупать о чём тут может идти речь, то дымка наворачивается на философском глазу. Но вот, что я могу сказать тебе точно, "мира древний дровосек" (В.Брюсов "Хвала человеку" ), что то, что в этом случае задрапировано нашим разумом и близко не является тем, что он же нам и живописует. Разница тут, полагаю, куда более грандиозная, чем между Зосимой Достоевского и Зосимой Панаполитанским, между заурядным ватиканистом и Чаадаевым, между привычным нам Евангелием и утраченным трудом Папия (Гиеропольского), носившим название "Изложение изречений Господних". Букеты из корней - вот, что меня интересует. Но, ещё раз подчёркиваю, к чему-либо манифестируемому материей, к фонетической (с одной "б") кабале и тому подобному всё это имеет самое далёкое отношение. Говоря об этих корнях, я подразумеваю корни жертвенности и их поиск, а также "вопросы крови", о которых упоминал булгаковский персонаж. Меня нисколько не занимает идея преподнести их своей внутренней женщине или даме моих грёз внутри них же. (На эту книгу мне-настоящему тоже плевать.) Во-первых, как часть меня, они не для таких даров появились на свет. Во-вторых, что они с ними будут делать? Ждать отопительного сезона моего поумнения, чтобы энергично отгонять ими мух этого века от варенья из сказочных шишек, которое в условиях этого самого века комфорта можно попытаться приготовить лишь на еле тёплой батарее? Если принять во внимание упомянутую выше "разницу Зосим" между Интуицией людей подобных мне и Nтуицией других людей, то этим последним нельзя посоветовать даже мыслить в этом направлении. Если, конечно, они не намерены на себе проверить, с тем же ли добром люди относятся к погорельцам, что и в старые времена. Хотя в контексте великой истины, выходящей далеко за рамки христианства, констатирующей, что "кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет" (Евангелие от Матфея.13-12), абсолютно не важно, на что они дерзнут или не дерзнут. Не то что бы это напрямую касалось моей коммуникативной стратегии пишущего, но не вижу причин не напомнить им об этом ещё раз. А схожим со мной и понимающим, что речь идёт о сферах, где попросту невозможно отличаться от другого в "лучшую" или "худшую" сторону, задаться вопросом, точно ли многие из нас не пытаются вести себя так, словно Амон есть всего лишь нечто такое, что должно освободить свою левую руку, помыть её и гладить нас по голове, попутно объясняя, что такое какая-нибудь "трансфинитная индукция", и вообще, делать нам погоду при отправлении любой малой нужды? Меня вопрос этот тревожит по той причине, что я наблюдаю вокруг прямо-таки невероятное число, на первый взгляд, неглупых людей, которые мыслят и пишут так, что не остаётся никаких сомнений, что боги раскололи им об головы все горшки с узумбарскими фиалками, которые смогли найтись на планете. Но ещё более меня занимает то, что означает героиня этого повествования и тот факт, что один из подобных витязей в дермантиновой шкуре будет совать в эфы этой скрипки не только свои пальцы. Так что начало этой главы неслучайно. Столпы земной мудрости советуют мне не только не издеваться над ним, но даже подбодрить его, мол, фугуй, Ванька, тятька топором исправит. И я, конечно, исправляю в меру способностей, но весьма странным способом. Я словно всерьёз, на своей шкуре и репутации, проверяю теорию, согласно которой для доместикации читательских пространств необходима практика натурального, но при этом виртуознейшего эксгибиционизма и выворачивания души наизнанку. Это можно сравнить с постепенным посмертным освобождением от гнёта чувственности. Причём предполагается, что раз уж повествование во многом антропологическое, и я не побрезговал внести в него всякого рода бытописание, напоминающие по духу "Записки из деревни" А. Н. Энгельгардта или прозу Ильянена (Александра Сергеевича) то, чтобы как-то искупить это, мне необходимо предстать обладателем весьма жутковатой чуткости ко всему на свете. То есть писать так, словно между появлением этих глав на бумаге, я развлекаюсь тем, что устанавливаю GPS-датчики на покорные мне и ещё не вымершие идеи и заставляю взаимодействовать с каким-то волшебным ай-трекером всех тех прекрасных людей из числа читателей, которые нуждаются в том, чтобы любое их желание считывалось мной и удовлетворялось. Бодливому поэту, как видите, (и знаете из биографии процитированного мной Пушкина) Бог действительно не всегда даёт рога, но иной раз дарует такие вот шарады, которые не знаешь, как разгадать. Без сомнения, во мне самом живёт и этот недоразвитый нагловатый обыватель и тот, кто пытается жарить на шмелином меду неумервщляемое, то есть тех украденных рыб из моего сна, о котором я рассказывал в начале, и которые, когда-то съели клейкий фаллос Осириса, о чём я ранее благоразумно умолчал. Не буду останавливаться на этом подробно. Если среди вас есть любители повникать в то, как стряпают провенанс для всего подобного, то отсылаю охочих до этого к замечательной "Аврелии" Нерваля. Так что же мне всё-таки сказать о вас двоих, дорогая Л.? Да и сказать надо что-то такое, что не будет похоже на сказанное А.Бадью в интервью "Eloge del'amour", где он рассматривает тезис Ж.Лакана о том, что сексуальных отношений попросту не существует, но, с другой стороны, не усложнит до уровня дискуссий о квантовой запутанности. К тому же, у нас тут не встреча технотеологов за столиком в кафе "Nanolita".
Вы - избыточность. Но, как говорит моя Наука, вы - избыточность в той же степени, в которой вы ни в коем случае не напрасность! Вот что горько. И моя, простите, куцая элокуция, свойственная и тем силам, что породили всех нас на свет, тому виной. Но когда ситуация обязывает, я становлюсь очень неравнодушен к самому сочному в фоносемантике. В моих руках она (а этим могла быть не только она) просто напоминание о необходимой вежливости к тому, что ты вносишь в свою условную "лабораторию", а также к целям, которые преследуешь. С некоторой натяжкой можно сказать, что это экстралингвистика по отношению к самой экстралингвистике. Могут ли эти цели путников и подлинных материалистов быть сугубо "земными" или касаться, к примеру, "многомировой интерпретации" Эверетта? Нет, разумеется. Реальность, как уже сказано, нелюдима. Или, если хотите, "людей за людей не считает", что совершенно справедливо, ибо нет средства вернее напомнить сочинённому "человечеству", что оно не "богоизбранная" диаспора и никогда ей не станет, если не приложит для этого усилий. Поэтому если бы мне предложили выбирать между Сатурном Гойи и "холодным" Сатурном Рубенса, мой голос был бы отдан последнему. Хотя героя обоих полотен и не назовёшь сознательным едоком людей. Но это к слову. Локализованное нашим невежеством обиталище подлинных хитросплетений реальности, являющееся также лоном и своего рода питательной средой для метаморфоз - вот искомое нами (и человек, как явление, тут в "тринадцатом" ряду), но это, скорее, побочный продукт главного интереса. О нём совершенно бессмысленно говорить пока физическое тело не оторочено червями, точно так же, как в нынешнее время современная мифология нашей цивилизации не пронизана несметным числом различных персонификаций её главной героини - то есть той Америки, ипостасью которой является Бакс и что не хорошо и не плохо, а просто имеет место быть. Поэтому современный мыслитель всегда ощущает себя обезьяной, непонятно для чего обученной перематывать магнитофонную кассету различных проблематик на карандаше или, лучше сказать, на обломке копья из спины своего предшественника. В дни, когда щупальца мозга затекают, он облизывает его острие, с целью почувствовать во рту вкус "длани Господней", метнувшей упомянутое копьё и обрести свои "инсайты", а может сподобиться прикосновения и к дианойи. Любопытно, что многие двуногие отточия находят во всём этом некое своё барство. Меня всегда в нехорошем смысле удивляли люди, любящие писать, "мыслить", жить без этого не могущие и тут неважно убедили ли они себя в этом или же и впрямь таковы. Где тот "акиян-море", в котором всех вас можно бы было утопить? Можно не обращать внимания на этот выпад. Я часто по ходу повествования, чтобы два раза не вставать, упражняюсь в технике валёров, но в литературной раме и пытаюсь накидать таким образом то, как могло бы выглядеть моё сердчишко справа. Не вижу ни одной причины, чтобы отказывать себе в этом удовольствии, особенно в свете того, что наш диалог и без того ведётся в пространстве искупающем с головы до пят не то что меня, а всю упомянутую выше популяцию летающих в нынешнем поднебесье ядрёных и набивших свои "крылья вдохновения" мюнхгаузенов. Никогда не мог понять, почему они просто не могут освоить какое-нибудь ремесло, чуть сложнее плетения из соломки и зарабатывать себе на жареные крылья ската, без того, чтобы ежедневно не строчить по кадушке писанины про свои простосплетения жизни. Но оставим их. В конце концов, разночтения касающиеся звезды Бетельгейзе и прочих зубодробительных "монструозностей" у меня не с ними. Итак, выше я чётко дал понять, что любое орудие в моих руках, включая меня самого, а что ещё важнее, в руках тех, перед кем я склоняю свою голову, вся скатерть-самобранка разнообразных явлений и событий в мире сегодняшнего познания и самопознания, всегда была и пребудет тем, чем надобно законопатить единственную ноздрю того в нас, что дышать не может без поклонения совершенно диким представлениям о философии и науке и даже отдалённо не понимающего, чем является по-настоящему "премиальный бренд" в этих мирах. Сразу хочу оговориться: нет, речь не идёт исключительно о той Науке, которая ассоциируется, скажем, с такими личностями, как Марк-Антонио Красселламе (наст. Франческо Мария Сантинелли) или Михаэль Майер. Кроме того, я искренне сожалею, что писать приходится так, словно я априори всерьёз принимаю совершенно ложную дихотомию, которую подарил нам Декарт, а также современные метастазы учения этого великого человека, что, разумеется, не так. Пока я хочу сосредоточить внимание читателя на одном предельно важном пункте. Мир, даже тот малый, который обрушен на нас в ощущениях и частью, которого мы тоже вынужденно являемся - это не то, что может быть рассматриваемо в качестве какого-нибудь коррелята посессивного отношения в том смысле, в котором это обычно понимают вечные младенцы, которым просто не дают повзрослеть, потому что едва они расстаются со школьной скамьёй, они уже пишут что-то про трифлуралин и "растительное сырьё" подобно чудесной, зеленоглазой женщине, чьим сыном я являюсь. Мы, в свою очередь, тоже не поленья для растопки чего бы то ни было внутри него. Я не случайно употребил слово "обрушен", хотя в подобного рода рассуждениях чаще звучит "дан". Но выбор слова был продиктован не жалостью к человеку, а, в первую очередь, жалостью к обрушаемому. Потому что это обрушаемое-есть в не меньшей степени Человек и Потенциальность, чем все мы вместе взятые в коже и во плоти. Верно и обратное. Надо оговориться: тут, умеючи, можно найти параллели и созвучия с другими мыслителями, например, с Ж.-Л. Нанси, но предостерегаю от слишком большого увлечения нахождением этих общих, как кажется, мест. Я говорю о совершенно другом. В частности, о том, что именуется в алхимии Первоматерией Делания, Хаосом. И речь не об уравнении этих двух полюсов в правах, их "равенстве" и подобном. Я - временный обитатель ада и мне жаль, всё то, что не удостаивается такой чести. "Взойду ли на небо - Ты там; сойду ли в преисподнюю - там Ты." (псалом 138:8) Чем определённо хорошо это место, так это тем, что оно единственное, которое не уподобить стакану, чьё внутреннее пространство почти целиком занято болтающимся внутри него Мачизмом со смегмой последних тысячелетий. Отдавая себе отчёт, кем в большинстве своём будут мои читатели, замечу, что вышеописанная констатация факта имеет самое прямое отношение в том числе и к тому, про кого написано «Он и нисходил прежде в преисподние места земли» (Еф. 4:9). Некоторые пилигримы не могут не посетить эти не такие уж дальние веси, где нет и никогда не было ни одной мёртвой буквы и избыточности, которую следовало бы преодолевать и одёргивать словами "отойди от меня, сатана" (Матф. 16:23) и "спасение" чьих-то "душ" тут совершенно не при чём, как пытается уверить вас упомянутый. Кроме того, здесь, как известно, все веруют и трепещут, но отнюдь не от страха, которому тут нет места, а от живейшего переживания, что это место никогда не было и никогда не станет очередной смрадной Империей с кадровым трайбализмом. (Вы - певец этого предела, этой, если хотите, Одессы, либо того, что олицетворяют собой "Записки из мертвого дома" и их автор, это если говорить о России, в которой третьего не дано и не может быть дано.) Словом, рекомендую. В самом начале этой книги было дано обещание, что мой авторский язык будет стараться проникать за пределы блуждающих скал отделяющих меня от читателя. Сложно судить насколько далеко удалось мне и экипажу моего "Арго" проникнуть вглубь этих вод, но если некто дочитал до этого места, то такой человек у меня, по крайней мере, не ассоциируется с самыми закоряженными местами моего пути и вот этого драгоценного читателя я искренне приветствую. Держи краба! Всего самого доброго и покинувшим нас. Право, есть миллионы вещей куда более приятных, чем чтение книг тех людей, которые вскользь заявляют, что истина приходится седьмой водой на киселе вечности, но дочерью авторитета и никак не распаковывают этот "сжатый файл". Так что, терпеливые волшебники и волшебницы могут снять свои островерхие шляпы и немного послушать, а ваш покорный балагур-суперинтендант тем временем отдерёт сургуч и попытается отдать долг, что-нибудь сказав по этому поводу.
Начну издалека: лучший Генон для масс - это Беркли. Почему? Прежде всего, потому что у меня хороший вкус (что бывает нечасто у людей моего сорта). Во-вторых, потому что живой образ боевого слона "в действии" неизмеримо ценнее слона, как чеканки на совершенно реальной античной монете, что пошла по рукам и обладающей всеми атрибутами "ценности". Ещё раз: лучше Небо заключённое в журавле, нежели печатка из традиционализма на пальце, в качестве интеллектуального магнитного кругляша, чьё существование изначально нацелено на "штурм" той Золотой крошки, которая, как предполагается, налипла на зад подразумевающегося Геноном Венценосного Журавля, что несётся "примордиальными" яйцами. Проблема в том, что как мы все знаем, золото обладает досадным свойством не реагировать на магнит. (Как с гуся вода.) Так же, как Творец на этого юного натуралиста, который очень подозрительно похож на неумную провинциалку, с остервенением потребляющую лишь особого рода "глянец" и расписывающая у себя в дневничке и головке "стратегии" по заарканиванию "настоящего" мужчины, с "традицией" по самые профан-небалуйся. И обязательно с анализом удач и промахов своих предшественниц и конкуренток. Господа традиционалисты, изумрудные вы наши, я глубочайшим образом расположен к людям, склонным к самопознанию, но я очень не люблю, когда их деятельность становится похожа на эквивалент участия в конкурсе "элитариев" по поеданию метафизических хот-догов на время (жизни), и испытывать за них испанский стыд. Бесспорно, контрдовод может состоять в том, что наша жизнь, как познающего существа, действительно во многом похожа на описанную мной картину, но это очень слабый контрдовод. Я писал, что Символ должен быть разрушен. Столкнувшись сейчас с необходимостью как-то объяснить и это место, я поймал себя на мысли, что самый большой соблазн представляет намерение просто сослаться на старую добрую мысль, что речь идёт о "борьбе" отдельной личности, как хорошего или плохого носителя герметического языка с символом, как ничем непримечательным шифром. Символом, который, как я надеюсь, вы понимаете, призван не подвигнуть каждого обывателя проводить рекогносцировку в пределах доступной ему реальности, а, напротив, совершенно обыденной частью ландшафта пребывать среди бесконечного множества тех "символов", которые ему более-менее по зубам и не вызывать его интереса. Почему, как кажется, это справедливо? Потому что в своём исследовании символизма он всё равно не уйдёт дальше "красного фонаря" кварталов, где не знаю, носят ли платья-коктейль, но где наверняка не пользуются популярностью платья в пол. Ну, действительно, - говорят голоса во мне, - зачем ему ещё что-то, если для его радости в круглосуточном режиме по просторам земли ездит мицва-танк из колонок которого звучит "Brotherhood of Man", а голос Лемми описывает ему в общем-то реальную картину происходящего и с нашей историей и с ним лично. Разве мы не благоволим ему? Мы ему даже "расширенное" профессором Мортоном Смитом толкование Евангелие от Марка не возбраняем. В широкой перспективе мне не кажется особенно важным, являюсь ли я таким обывателем или даже тем "чистым интеллектом", о котором пишет Генон в одной из своих статей, что не нуждается для постижения истины в посредничестве какой бы то ни было внешней формы, языке, мышлении и прочем, свободно сообщаясь с такими же, как он сам. Скажу лично о себе. Несмотря на то, что я с горечью отмечал недостаточность распространения и внедрённости Блага в ткань доступной нам реальности, я ненавижу "продажную" часть себя самого, как мыслителя и существа, которой подавай лишь "теснейшее общение" с такими верхотурными кавалерами, как Шакти, Шекина, Нумены или надежду на таковое общение. Как и вообще настроение выраженное в восьмом стихе четвёртой главы к Филиппийцам. Нет ничего более пагубного для человека, чем сознательно стараться быть у всего этого "на зарплате".
Католики стократ более правы. Для здоровой души Рождество куда более больший праздник, нежели Пасха. (И негодую я не на символ, а должно быть на знак(и) и вокабулу, на силуэт, на отличника-каналью, который постоянно снимает у меня, нехоленного скота бессловесного, с языка всё самое сокровенное, всё,чем я хочу снискать довольство Бога и уважение какого-то числа людей ко мне. Это Материя, конечно же. Материя, обладающая Бытием, верховодящая им, ставшая одной с ним плотью. Ревность сжирает меня. Мытарева ревность и невежество.) Речь о следующем. Я, безусловно, признаю, что, к примеру, Евангелие от Иоанна это не место для какой-нибудь трёхзначной логики Лукасевича или теории когерентности, но я в них и не нуждаюсь, чтобы всем своим нутром содрогаться от негодования на заключённое в утверждении: "В начале было слово." Вот уж сколько лет живу, а понимаю, что совет апостола Павла «солнце да не зайдет во гневе вашем» не имеет для меня никакого смысла. Каждый раз, когда мне напоминают о начале Евангелия от Иоанна, я понимаю, что мой гнев - это и есть моё малое солнце. С этим можно жить, если Бог милостив к вам и дарует вам паралич этого солнца, или, говоря иносказательно, вашего ядерного потенциала, который будучи применённым разнесёт в щепы и вас и всё вокруг. То есть отдаст на откуп безумию. Кем бы ни был коллективный автор этого Евангелия, во мне нет сил найти ему извинения. "Начало" первых строк Пятикнижия, относимое к понятию темпоральности, временной протяжённости, обусловленности, не вызывает во мне ничего подобного. В моём восприятии это маленький неприметный штабс-капитан Род-Айленд в несметной армии творения. Если хотите, это история его первой затяжки, с последствиями которой, за избавлением от недуга он приходит в Завет Новый к его главному герою, что только усугубило болезнь. Всё вместе - одна из великих историй относящихся к Меркурию Философов, где "на кону", главная его форма, получить которую есть цель всякого алхимика и Делания. Важно учесть, что вступление упомянутого Евангелия вызывает моё неприятие не столько само по себе, сколько именно как часть Нового Завета и самого этого Евангелия. Дело не в том, как интерпретировать это вступление и отдельные его слова. Это вступление не принадлежит ни тем, кого олицетворял Филон Александрийский, ни христианам в частности. Эта двойная кража ставит человека в странное положение. Он спорит и собачится с тем и теми, кто предлагает выкупить у них то, что было ими у него же похищено. И вот тут и возникает дилемма: выкупить у этих террористов этого не сильно необходимого в хозяйстве "Исаака" или же подписать ему смертный приговор, сохранив ледяное молчание? Я за второе. К тому же, правда состоит в том, что вымогатели блефуют. Они не могут ничего с ним сделать. Он превратил их дворец в свинцовый ковчежец, и они сами не знают, как от него избавиться. Они хотели получить власть над миром? Да будет так! Пусть теперь этот "Вернер Херцог ест свою туфлю" в муках, которые продолжатся и в аду, но не в качестве моего соседа и не в описанном мной. Своим, только своим собственным ртом, я же схожу помою руки. Возвращаясь к одному из зловещих и полных яда "символов" эпохи, то есть к Генону, ещё раз отмечу следующее: я полон уважения к этому мыслителю, но "простота" традиционализма, по крайней мере, как его понимает большинство, действительно худший трамплин для подразумеваемого им же воровства. И если ни на что не претендующей феноменологии Гуссерля это можно простить, поскольку в мире духа эта философия не значительнее процедуры по депигментированию кожи вокруг ануса, то традиционализму я этого простить не могу. Знаю, на меня посыпятся тысяча обвинений, но всё же скажу это: вне инициатических практик, традиционализм есть худший образчик атеизма - жалкая, всего боящаяся приверженность ритуалистике ума со стороны закомплексованного запойного полубабья. В сущности, он есть злая карикатура на энотеизм, с той разницей, что пантеон богов и Великая Фауна заменяется идеологической стружкой, из которой сооружается мавзолей с главным божеством внутри - самим традиционализмом, необычайно серьёзно относящимся к духовным валютам этого мира. Серьёзно в том же смысле, в каком к деньгам относился бальзаковский Гобсек, даже не Маркс. Отборная естественность "шпаргалок" на тему Божества вместо естественного отбора с его костями. Только вот тленом от этой ничуть не естественной естественности потягивает. Не видится мне за ней ничего, кроме густой холодной крови и отбеленных зубов престарелого, имеющего досуг и доход европейца с едва ли свежим дыханием. Мне плевать, кем этот подвид трансгуманиста, хочет казаться нам, которые, скорее, постгуманисты. Трагедия Символа и вместе с тем человека, в том, что каждый предназначенный конкретной душе символ - есть тромб, который в любую секунду может оторваться. Но это мелкая неприятность для того человека, про которого можно в любой момент времени заключить: сantus firmus в партии тенора внутри него звучало в исполнении Единого Бога. С учениями и стихами дело обстоит точно так же. И только Он, а не "время" и "вечность", является тем Авторитетом, в котором может быть заключена Истина и который подразумевался мной. Если это отпечатанно в чьем-либо духе, то выход из наших проблем, конечно же, стоит искать внутри себя. (" Преобразуйтесь обновлением ума вашего." Рим. 12,2.) И, однако же, почему я выбрал из всех мыслей Бэкона, который, к слову сказать, говорил в том числе и в точности тоже самое, что написал выше я, именно эту, в духе времени, сентенцию, написав, что она неверна. Из чистого желания погладить публику против шерсти, - подумает кто-то из вас. Это не совсем так. Разгадка моей глупости как таковой так же, как и отдельных её проявлений упирается в вопрос, почему мне в своё время приглянулась именно она. Можно заняться самоуглублением, но не вижу смысла. Остановимся на том, что " я стал братом шакалам и страусам" (Иов,30-29) в тот момент, когда ко мне пришло осознание, что я скромный служащий солиднейшей конторы, вынужденный делить дорогу с матёрыми "бомбилами" нынешней письменности. И это очень хорошо, так как на любом её отрезке мне дарованы настолько наиузкие врата, что я даже не знаю, пытался ли меня кто-то остановить для проверки на вшивость. Хорошо это и для них, как видящих деликатность в действии и в условиях, казалось бы, не сильно ей благоприятствующих. Ну, а все мы вместе - перст паяца производящий пальпацию образа брюха Фомы с целью уверовать, что уверовать в наших силах. Не надо брать пример с тех, кто говорит, что копошиться в чьих-либо "прелестях" (тем более "младых"), будь то система воззрений или что-то ещё, есть нечто приличествующее человеку. Да, в хорошем смысле высоколобые люди разное делают на некрасивых отлогих берегах, но надо отдавать себе отчёт, что даже тот, о котором Набоков писал:
«Услыша вопль его ночной,
подумал Бог: ужель возможно,
что всё дарованное Мной
так страшно было бы и сложно?»
("Капли красок". "Достоевский")
сознательно не стремился быть одним из бесчисленных силуэтов перед по-своему великой площадкой всеобщего Автокинотеатра. И безумие подобных людей - это не "безумие" Джо Галло из песенки Б.Дилана. Я уже не говорю о подлинных Магах и Героях. Героях, а ни о каких-то, к чертям собачьим, "пассионариях". Начало всего, искусство из искусств - это баловать именно ту "любимую жену", которая этого достойна и не ошибиться с выбором. Ещё большее - подарить ей именно её голос тайны за семью печатями и отправить на базарные площади к менее удачливым товаркам. Пусть научит их милости достойным, пусть принудит их иметь сильные руки убийц, пусть покажет, как прямо с Гемонской лестницы обыденности выкидывать с крюков туши пороков сразу с места в карьер и избивать озноб этого мира внутри и вне себя, принося жертвы. Тут нет никаких неразрешимых сложностей. Мирочек, мирочек с пролысью и венком на голове, колобродящий и прижучивший всех нас - и тех, кто под Большим каменным мостом Филарета и тех, кто над, и самих ангелов. Я давно и без сожалений наступил на пряничный домик своей души, и я не жмурюсь при свете Тиферет. И тем не менее не могу приветствовать склонность некоторых к напусканию на себя флёра бесстрастности, столичности-"стоичности", как и вообще всех этих, непонятно кого рассчитывающих сбить этим с панталыку, розовых дурачков склёвывающих хупегенскую рябину жалкого книжного знания, с их отвратительными родинками, слабостями и пороками. Речь, само собой, не идёт о людях действительно имеющих прямое отношение к санскритскому слову "вайрагья" и тому, что за ним. Верить, знать, стараться подавить зло этого мира, так, как мы его понимаем - не есть что-то недостойное познающего, напротив, вещи весьма похвальные. Кто интересно был не "повинен" в этом? Кто-то из величайших сынов Знания, кто-то из членов Fedeli d’Amore, может кто-то из тех Поэтов, которые наматывали внутренности врагов на меч, как канат на кабестан? Мне не верится, что мне приходится писать об этих расплодившихся ничтожествах, место которым должно было быть в инъекциях Броун-Секара вперемешку с семенными вытяжками морских свинок и бурундуков. Святой Иаков! Что поняли они из А.Кумарасвами, Л.Массиньона или Ю.Эволы, я уже не говорю о словах "Герметического Свода", если для их сердец, для их нецеребрального разума, остались совершенно неуслышанными очень простые слова автора в его вступлении к "Метафизике пола": "Ценно только "нормальное" в высшем смысле этого слова". И это "нормальное" - не "норма" и "нормальность" наших психоаналитиков на соседней улице, также как "ба" египтян - не "душа" из уст иерея. Да, эти слова Эволы вырваны из контекста, но это вполне оправданно. Неоправданно лишь моё постоянное раздражение. Словно на тысячу ладов повторяешь "свинячий фаготист" - фразу адресованную Бахом одному дуболому, что послужило причиной их драки. Эвола кого-то пугает, по известным причинам, как Лаврафту пеняют его расизмом и отношением к ирландцам, хорошо. Но есть же разлюбимый обывателем Ошо, тоже выразивший на свой манер абсолютно простую и не скандальную мысль, что театр начинается с вешалки, а "нормальное" с картины Рериха на стене кабинета упомянутого итальянского мыслителя: "Я не против грязи, но я за лотос". Приятие этой мысли, глубокое понимание того, почему вектор именно таков - тоже лишь веха на пути, но её значение невозможно переоценить. Этот вектор не более "истинный", чем другие, он менее "ошибочный", скажем так. Именно поэтому Блок в "Возмездии" призывает поэтов твёрдо верить "в начала и концы". Именно поэтому, Г. Миллер был так очарован американским югом и не уставал превозносить его, а Т.Лири (!) в книге "Создай свою религию" заявляет: "Единственно правильный вид сексуального союза - гетеросексуальная моногамная верность".
Надо перестать быть крепостным в беспамятстве роющим себе свой(?)"Голливуд" и воображающим, что он занят углублением самопознания. (Присовокупите сюда то обстоятельство, что русскоязычный человек полагает этим "лотосом" и горностаем, условно говоря, Бунина, что, на мой взгляд, является огромной ошибкой.) Чтобы этой этажеркой моих глав провидение не разбило мне мою же глупую голову гордеца, должен отметить, что вполне сознаю, что всё то, за что критикует П.Фейерабенд стандарты рациональности попперианской школы ("Против метода", гл.15), в сущности, вполне относимо и ко мне. Пивом того, что тебе искренне кажется истиной, душу не обманешь. Я имею в виду, что кошерное вино неохотно конвертируется в халяльное. И если совсем начистоту, проблема усугублена не тем, кто прав или не прав, а тем, что, так называемая душа - это стоглавое "понарошку", моя в том числе. Мизерные коргоруши невиданных сил, что можем мы сделать? Мне неизвестен ответ, но, что касается познания, всю жизнь следую совету одного человека, который услышал ещё ребёнком: "плавай так, чтоб (тут крепкое слово) ил на голове лежал". Но само изложение мыслей на бумаге, как таковое, тут ни при чём. Просто я ненавижу писать, всегда ненавидел и очень надеюсь, что меня одолеет какой-нибудь писчий спазм, чтобы под благовидным предлогом перестать этим заниматься. Мне нужно закрыться ото всех, включить свой внутренний фильмопроектор и ещё раз тщательно посмотреть, тот ли туф я положил в основание себя, то ли насадил и не повырубать ли всё это без сожалений, как когда-то обошлись с одесскими каштанами на Приморском бульваре.
Коль воспоминание из детства и сказке о трёх апельсинах приняло выше такую форму, думаю, можно вспомнить слова М.Антокольского: "Ведь у них (у немцев) кто бы не явился, сейчас рубят для него пьедестал, совершенно как у нас, наоборот, рубят самого того, кто только явился". Общеизвестно, что подобно тому, как Д. Кюнле помочился на подношение одной тибетской женщины, наше общество (да и не только наше) справляет нужду на потуги его представителей. С той разницей, что в последней истории благодаря этим манипуляциям ничто не превращается в нечто, усыпанное золотой пыльцой. Это скверно и печально, но печальнее всего, что общество ровно точно так же относится вообще к каждому, то есть к себе в целом. Здешняя великанша Скади не примиряется с асами, она, как мы помним, видит лишь ступни кандидатов в её избранники, приблизительно прикидывает, где бы могла бы быть голова горемыки, и хорошо поставленным ударом бьёт в неё. Я умозаключаю, что пока она хоть краешком сердца будет подозревать, что за этим капитасом может находиться хотя бы один поёживающийся идиот ждущий не столько её выбора, сколько слов "Двери! Двери! Премудростию вонмем!", дабы гнусаво заголосить о том, во что он там верует, она вновь и вновь будет находить применение своему кулаку. Особенно, если там не просто идиот, а кто-то, кто, якобы, как Давид называет кого-то Господом и делает это "по вдохновению". (Матф.22-43) Но это дело рабье-хозяйское. Лично я бы предпочёл, чтобы данное божество средней полосы улыбнулось и засунуло руки в муфту. И это действительно случится, когда это совершенно обескровленное, лишённое малейших признаков воли общество будет поставлено на попа и примет свой последний удар, который разнесёт его, насильно пришитую к нашему народному "Горынычу", заразную голову в щепы. Чему свидетелем станет уже моё поколение. Давайте подробнее остановимся на этом нынешнем коллективном представителе "электората".
Первое, что бросается в глаза - это мастерски освоенный им фокус, в результате которого он искусственно прививает себе особого рода эхолалию. Бессовестный, до краёв наполненный какой-то припадочной спесью, но начисто лишённый здорового самоуважения, он веками так исправно косил под дурака (вспоминается наш И.Крылов), что не просто стал им, нет, этим он не ограничился. Такого ура-дурака не знала история. По сравнению с ним, Смердяков - это Ахура-Мазда. Актёр, как многим когда-то казалось, самими небесами взлелеянный ко всему дерзновенному, до вычурности благородному, самому великому из обетованного духу человеческому, всех подвёл и всех предал. Денно и нощно я молю эти неуследившие за ним небеса, чтобы какая-либо сила "умудрила" (да покрепче) эту "в яблоке пьяную моль", да простит меня Набоков за использование этих его слов в столь неподходящем для них месте. Вся страна превратилась в героев комедии моего детства "Ничего не вижу, ничего не слышу", но только совсем не безобидных. Мысль, мысль, мысль. Как черти из табакерки. Следующая одна за другой, словно гоняющая меня в кровавом поту на корде по арене. Дьяволово арпеджио для себя и тех, кто участвует в этих "быстрых свиданиях". Ради того, чтобы удостоиться в конце концов аудиенции у повивальной бабки этого низкопробного кошмарца и спросить её какое-такое "благо зла"(Шекспир, сонет 119) имела она в виду, когда осуществила меня и всё моё поколение в этом клоповнике духа, расположенного внутри рулона колючей проволоки, находящейся под напряжением тотальной нищеты, непроходимой, нахальной глупости и взлелеянного нами же раболепия? Что должно проклюнуться в результате? Я прикладываю карточку "к жёлтому кругу валидатора", чтобы для меня сгинул этот мир жёлтой прессы, жёлтых соотечественников, будней, Магога и Гога, и так далее. Ничего не выходит. Да, всё это анекдот с бородой. Да, прав Белинский, она "не мешает считать звёзды: это известно в Курске." ("Литературные мечтания") . Я даже больше скажу: мне известно, что Господь - не домосед. Но я оброс шаблонами, купировать которые рука не поднимается. Мне опротивело песочить себя в бессознательных попытках томить "томящего мя"(Е.Сирин) и чувствовать себя, как мог бы чувствовать себя осовелый Паскаль, внезапно оказавшийся среди воняющих призывников военкомата или колонии кочевых муравьёв. Такая вот la bonne chanson. Впрочем, тот, кто внимательно следит за тем полиэкранным повествованием, которое я ему демонстрирую, должен понимать, что я непременно попытаюсь дать этим шаблонам, уже вне себя, новую жизнь пёстрых кораллов рифа. Задача, надо признать, посерьёзней, чем та, которую разрешил герой К. Фаррера ("Опиум"), когда быстро сообразил, как его приятель из зрелища двух дерущихся женщин вывел ньютоновский закон тяготения. На бумаге же их не избежать, пусть и рисованны они кистью из соболиных хвостов на трёх коробах, в которые наплела моя скромная и, в общем-то, как и у остальных познающих, дура-дурой, жизнь. Представляю себе улыбку отдельных читателей, похожую на картофелечистку, но спешу их разочаровать. Никто в этой истории не Геракл и никакая Омфала в форме фельдфебеля не сидит у него на ставшей вдруг короткой ноге. Я абсолютно не принадлежу современному модернезированному фордизму воцарившемуся в искусстве и взгляде на него, а равно и "столярному ателье", то есть тому христианству и религиозности, которые известны массам, то есть улыбнувшимся. Если говорить с юмором, то всё, что я сейчас хочу - это обняться с корректором и выпрыгнуть вместе с ним в это окно на асфальт следующей главы.
___8___
Мы успели поразмыслить над журавлями и над людьми, которые совершенно зря пар собственной речи и "мыльницу" с плёнкой дешёвой экстатичности и самореференций, предпочитают натуральному походу в баню. Чего, по крайней мере, не делает мой рядовой соотечественник с обязательной "ласточкой" в гараже. Лучше он от этого, конечно, не становится. В глубине души и он рассчитывает, как и первые, что достоин того, чтобы его жизнь и её треволнения не то что ближний, а сам Бог со светильником осматривал, как Иерусалим. (кн.прор.Софонии.1-12) Этих первых, то есть конский гранулированный навоз в меланжевых шляпках их жалких выдумок, как отдельную группу, сейчас не время рассматривать. А вот буранское кружево "обычных" людей и общество, которое они образуют, вполне могут рассчитывать на моё теперешнее внимание. Итак, мне представляется, что вовсе необязательно быть знатоком И.Я.Бахофена, чтобы понимать, почему, собственно, мёд сладок и мёд этого общества в том числе. Но, что ни говори, мне симпатичен человек нынешнего периода истории. Да, я, бесспорно, не клеврет этого создания и не способен сколько-нибудь серьёзно относиться к глупому герценскому пророчеству, что из врат храма науки тот выйдет на "творческое создание веси божией" или трудам доброго человека-идиота по фамилии Пьер Тейяр де Шарден. Хотя бы потому, что не так высоко оцениваю науку, как автор "Дилетантизма в науке". Я не могу отрицать, что достаточно существенная часть меня опирается на холм современного общества и цивилизации, подобно тому, как Москва стоит на своих семи. Это данность, которую глупо отрицать. Также, маленькая истина, лежащая сейчас на пеленальном столе моего сознания, напоминает мне, что я не должен промолчать и о ней - о том, что я сердечно привязан к этой цивилизации, какая она ни на есть. Обычно подобные признания отягчаются вереницей разнообразных аргументов "за", и когда я читаю такие, то в моей голове всегда рисуется какое-то дряхлое, с выступившем на лбу потом, тело перед фисгармонией, которое своими варикозными ногами пытается совладать с тугими педалями. К чему все эти премудрости, я ведь не контрабандист в Пиренеях. Что не худо бы было понять нашим "патриотам" и государственникам, их одним на всех "соборным" мозгом: речь идёт о нашем, их непримиримых противников, приятии именно такой цивилизации, какую мы имеем. Как и Бог - нас, мы любим её вопреки, хоть и не слепо. Мы относимся к ней всерьёз, но без преклонения. Вот что такое её приятие. Вне зависимости от того, что она наследовала из прежних веков и тысячелетий, а что усиленно пытается вытеснить из своей памяти и дня сегодняшнего. Совершенное дурновкусие при её оценке прибегать к парадигмальному подходу, связанному не столько с историцизмом, сколько с вещами намного более глубокими и важными. Я вижу несметное количество "Константинов-моряков" в их воняющих благословениями нашей внутренней и внешней нищеты и неконкурентоспособости "автокефалиях", которые одной рукой бреют тройным лезвием свои мошонки, а другой - плодят благоглупости и назидательно-зычным голосом читают окружающим о мечах Аваллона, нравах Московии и любви царей к драгомировской каше, чем, разумеется, свидетельствуют, что их собственное существование является и всегда являлось големическим и пало жертвой той самой современности, которой эти жалкие недотёпы думали зачем-то противостоять. С долей уважения к самым невзрачным представителям масс можно относиться хотя бы лишь по той причине, что эти люди никак (сознательно) не реагируют на подобное надувательство этих подлинных, бессознательных русофобов, которые "вонь лупанара" несут "на подушки царского ложа". (Ювенал. "Сатиры". Сатира 6). В жизни, выявить эту некрасивую, скучную смердяковщину достаточно просто. Будь её речи одеты в ассоциативный ряд, который может вызывать такая фигура, как М.Тихий или же, с другой стороны, Н.Евреинов (если вы понимаете, о чём я), - настоятельно рекомендую не обращать на это внимание. Это всё лишь театр. И отнюдь не в том смысле, в каком это слово мог почитать Николай Николаевич или же мы с вами. С их погорелой стороны, это вполне наивный самообман (не всегда), фундамент которого - банальное, упивающееся собой и хорохорящееся невежество, вкупе с недвусмысленными расстройствами психики разной тяжести (всегда). Впрочем, как великолепно сказал Дали: единственное, что меня отличает от сумасшедших - это то, что я не сумасшедший. Поэтому не в нас, не из нас не произрастают налево-направо театры военных действий. Так вот, в лице его представителей мы имеем дело с субстанцией, которой из поколения в поколение потеет потливая Кибела и прочие хтонические дыбки тех степей, которых не увидишь глазом. Но миндальничать с этими поседевшими недорослями, окончательно погрузившими, в частности, жизнь в России в форменный кошмар - непозволительная для всех нас роскошь. Напротив, источники и следы этого главного нашего социально значимого заболевания, покуда ещё бита Господа не вылетела за пределы поля и не разбила вдребезги моё тело, я и такие, как я, будем стараться искоренять, как внутри, так и вне нас самих. По крайней мере, порядочные люди, не помянут нас недобрым словом, за то, что мы не противились, когда Банк Святого Духа размещал в нас свой талант, с условием, что мы не станем молчать в эти ужасные и гнусные времена ни в тряпку, ни в Плащаницу.
Почему хорошие мыслители любят в той или иной форме чертыхаться и когда делают это душисто и сочно, то это напоминает чашу с нарезанной дыней? Можно бы вспомнить прекрасную тургеневскую строку "я не молюсь не из самолюбия" и углубиться в неё, но в нынешнее время это означало бы усугубить положение идиотов приглашением на пирожки в "Царскую охоту" и из вежливости запивать их рассолом их "картины мира". С другой стороны, демонстрировать тут какую-то запредельно сложную джигитовку настроения и мыслей по этому поводу, тоже не к месту. Вкратце можно вот что сказать: во-первых, начало этих записей сразу фиксирует и констатирует духовную смерть автора этих строк, причём понимать это надо в радостном ключе, так как предполагается, что то, что жило - действительно жило, и может быть возвращено к жизни раньше, чем я попаду в сборную подземных бобслеистов. Это гораздо более важный факт для меня, чем если бы я просто был одним из тех, кто, по выражению Камю, "имеет дерзость предпочитать то, чем он был, тому, чем он стал." ("Изнанка и лицо". Предисловие.) Иные воскликнут про себя: какой уж там дух, кто в царстве его мог снабдить вас им, уж не анекдотичный ли какой Луис Антонио де Бурбон в свои восемь ставший кардиналом? Кисея времени и годов тут совершенно ни при чём, - отвечу я. Во-вторых, приглашать их и силы за ними стоящие, следует, как было отмечено в первом же предложении этой книги, именно на нескончаемую вечеринку с матриархальным плавильным котлом посередине, где главная Танцующая крепко держит всех за корзину с горой яиц и не обращает внимания, если их обладатели разбивают о рожи друг другу клинкерные кирпичи. Но разве, - могут спросить меня, - они не так же, как и мы участвуют в постановке этого, с позволения сказать, иммерсивного театра, который не снился Шекспиру? Да, с этим можно согласиться, но с некоторыми важными замечаниями и уточнениями. Прежде всего, я отказываюсь верить, что лучшим из этих самсончиков какие-либо филистимляне выкололи глаза, а в ушные раковины насильно транслируют мотив "Портрета" Шульженко, и что о них вообще можно лишь всплакнуть, как о сухих скорлупках майских жуков на крыше этого небоскрёба современности. Вот как обстоит дело в реальности: именно то, что большинству не окончательно спятивших людей представляется немного грустным зрелищем двух пуговиц, метлы и морковки в снеговой жиже или бычками-гурманами, откусившими себе из озорства деликатес, является главным исполнителем убийств самых прекрасных малюток-энтелехий этого мира. Кромсать, разделять, потрошить, размыкать всё от мала до велика внутри этого мироздания - вот их каждодневный досуг. Нет, дело не в том, что именно эти благочестивые черви подготавливают "реальный" приход в этот мир главной энтелехии мира сего, что парадоксально лишь на первый взгляд. В зловещем смысле и они, конечно, хоть и убогие, но отставные барабанщики того самого зверя, о котором тут не место пространно рассуждать. В общем-то именно последнее делает их хоть сколько-нибудь выносимыми и не полностью бессмысленными. Я презираю их по другим причинам: они крепостные рабы, но что ещё хуже, - они сознательно портят имущество вечной древности, стоящей на дворе и её великих хозяев, которых, разумеется, никогда не видели и не слышали. Как, кстати, и самой этой "современности" и цивилизации. Само собой, что ни одна часть суши, кроме той, на которой я имею несчастье пребывать, не дала этому миру такого количества природных, идейных идиотов, чья единственная и общая идея,-это настолько фанатичная приверженность обману и самообману, что обязывает даже по течению плыть под "удобным флагом" той или иной лжи и клеветы на окружающее, хотя к этому их никто не принуждает.
Очень давно, в каком-то журнале, я прочитал, что когда-то в венгерском городке Веспрем, давшем название улицы, на которой я прожил долгие годы, на одном из заводов была изготовлена некая машина, совмещавшая в себе функции пилы, ножа, мельницы, могущая изготовить корм для животных, лущить початки, перемалывать пшеницу и что-то ещё. Этакая хреновина с морковиной. Абсолютно никем и никогда невостребованная штуковина, по сравнению с которой, невзрачный уличный поребрик - богоугодная вещь, не меньше. Она вызывает во мне мысли о фаустизме и его оценках. Тонюсенькие натуры когда-нибудь задавали себе всерьёз вопрос, что именно подразумевалось поэтом, когда он писал: "О! Я так одинок, что готов любому священному образу предложить свой порыв к совершенству. О, моя отрешённость, моё чудесное милосердие - на этом свете, однако."? ("Одно лето в аду", II). Это оно - элегантнейшее проклятие фаустизму и всякой пятой собачьей ноге, под которую искусство, тщеславие и невежество обычно мастерят на скорую руку портшез и какое-то количество слуг. Эти последние представлены разнообразнейшими типажами, но лично мне нравится называть это коллективное явление также, как Лесков назвал один из своих рассказов - "чрева-ради юродивый". Нонпарелью, в качестве справки, под их портретом можно заметить, что они всецело есть это чрево, даже если внешне и по первым впечатлениям у вас складывается мнение, что перед вами ожившая статуя голодающего Будды из Гандхары. Я горжусь теми своими современниками и современными мыслителями, которые нашли в себе мужество, играя с этой публикой или соответствующей ей частью себя самих в "ладушки-ладушки", как бы нечаянно, промахиваться ладонями мимо подставленных им пар ладоней. Это с одной стороны. С другой стороны, что сказать мне этим последним, весельчакам-оптимистам, с их бравурной дигитальщиной и темами, вращающимися вокруг атрезии заднего прохода познания и вообще этой части тела? Велик соблазн сказать этим современным гносимахам и левшам, занятым осмыслением подковки нашей блохи-цивилизации, что я мыслитель, что называется, милостью Божьей и в этом моё непоправимое отличие от них. Будем честными и не будем молоть вздор, это не так. Я пишу об этом, потому что считаю себя весьма типичным представителем Поэзии этого злосчастного Родоса, который буквально испрыгался на одном месте, и в котором многие смогут без особого труда узнать и себя. ("Здесь Родос, здесь и прыгай." Эзоп, "Хвастун") Да, мы действительно не пустомели и хвастуны, да, наши ближние это понимают, но, если перефразировать пушкинского Фауста, тот заряд "кучного и скучного беса" ("Мне скучно бес"), который производит на них впечатление и попадает в цель, целиком и полностью обязан своим появлением тому факту, что мы получили родовую травму, когда неведомые нам силы грякнули нас о жёсткие, пропитанные кровью и отчаяньем, маты этой империи, которая заслоняет собой действительность. Поэтому, грубо говоря, будь я сторонним наблюдателем, я бы никогда не приобрёл наших облигаций. Из чистой брезгливости. Не надо сейчас злословить меня и закладывать под язык Валидол. Это не то место в книге, где я могу позволить себе шаляй-валяйство, а потому я описал реальное положение дел, всего лишь. На кону гораздо больше, чем просто какая-либо форма союза с рецептивной эстетикой, как таковой и так называемой литературой. Речь идёт о моем честном имени и самоуважении, а это лучший golden parachute для смертного. Поскольку, рай чьих-либо заморских песен, через торные пути (А. Блок. ''Балаган") придёт посмотреть Нечто, куда более значительное, чем паршивка-критика, и у меня нет никакого желания распутывать своими губами рифовый узелок под её юбкой с фестонами и тем ублажать. Так что, да здравствует вовеки "несговорчивый каторжник", о котором поведал нам поэт, хотя все мы полезны этому миру лишь в том смысле, в котором тысячи коров оказались полезны для тысячетомного издания парламентских документов изданных при Ирландском университете. И как не переплетай нашими пригожими шкурами окружающее, я не думаю, что со времён написания Баратынским "Элизийских полей" мы можем надеяться на что-то большее, чем на то, о чём он молил своих друзей в этом своём стихотворении. И это известно всем. Это известно каждому прохожему на улице Зорге, где я сейчас сижу и кормлю птиц овсяным печеньем, наконец, это известно мне самому. А потому, моё теперешнее настроение, в качестве мажордома, предлагает пройти всем в другую комнатку, где автор, продолжит заниматься (воспользуемся словом Герцена) привычным для него "трупоразъятием".
Если задать себе вопрос, почему все светлые головы Европы, в согласии с ней или же против своей воли, но так или иначе заняты сгонкой морализаторского жира и успешно шьют многоумную кацавейку-душегрею, хорошо смотревшуюся бы на формах Крайслер-билдинг, то ответ достаточно прост. Если отмести в сторону разнообразных третьесортных лирохвостов искусства и философии, да и самих критиков последних, которые ещё больше, чем критикуемые ими застят свет и тем сокращают урожай правды, то сказать можно следующее. Во-первых, речи быть не может, чтобы заподозрить серьёзных мыслителей и поэтов в том, что они руководствовались и руководствуются только лишь банальным соображением не пронести мимо своих ртов кусок "красивой" жизни и тому подобное. Это ещё глупее, чем заподозрить в чём-то подобном Блока с его "Новой Америкой". Я оговариваю это, так как часто замечаю, что у многих людей вера в подобное имплицитно присутствует в рассуждениях на подобные темы. Не стану разубеждать. Поскольку мы тут заняты сбором плодов познания, не будем пенять этим лентяям и идиотам по совместительству, женящимся во время этой жатвы и убеждённым, что все вокруг - Бендер с мечтой о Рио-де-Жанейро (хотя, я не вижу в этой мечте ничего "плоского" или недостойного). Они и в шестислоговой мантре "слышат" только "money". Во-вторых, мы уже давно живём в ситуации, когда огромное количество людей считали и считают главный картезианский тезис чем-то не совместимым с давно воцарившимися формами религиозности и самой их сутью, в то время, как указанный тезис и эти формы так "христосываются", что даже видавшие виды люди иной раз в смущении отворачиваются. Конечно, лучший человеческий материал всех школ и направлений познания знает, чувствует и, как умеет, исповедует старую истину, что без Бога не до порога в её различных интерпретациях. Но знает он и то, что уже очень давно, в силу вышеописанного, бесполезно публично размышлять над, к примеру, вопросом Василия Великого про медный овол и золотой статир, и кто из них кому должен "подчисляться". Я уже отмечал, что мир кишит "опытными пользователями" своего сознания, которые накликали множество бед и на свои головы и на доступную для нашего вмешательства часть Бытия. Но таков путь этой самой части, где все мы сорим деньгами и нищетой и которой в некотором смысле являемся. И если начистоту, лично мне этот буйнопомешанный каякер нравится, как минимум, не меньше, чем плывущий в тростниковой корзинке младенец Моисей, который всё никак не найдёт в себе мужества признать в первом своего сына. Жильбер Симондон ("Беседа о механологии") говорит, что проблема цивилизации не в том, что она "технизирована", а в том, что она плохо технизирована. И в том смысле, который им подразумевается, так будет всегда. Как и с "сознательностью" всего сущего. Сознание закинуто в эту вселенскую газовую квашню подобно одоранту, и если это и сделано для безопасности, то для нашей - в последнюю очередь. Да, хочется сказать, что сознание, выполняя свои, как нам кажется, прямые обязанности, стремится в качестве "зарплаты на руки" стать единосущностным с Бытием и его творениями. Однако, в свете того, что это невозможно, нет особого смысла и в уточнении того, чем бы могла являться такая единосущность, и что стоит за ней. Хотя, в отношении каждого отдельного человека это имеет огромное значение. Мне представляется, что у каждого из нас должна быть своя проявочная комната для подобного.
__9__
* Материал этой и последующих глав создавался годы назад. Он требует осмысления, переосмысления, доработки, правки и читательского снисхождения (как, впрочем, и представленный ранее). Возможность выложить его появилась лишь сегодня, 17 января 2023 года.
Реализм, как литературный метод - это недостаточно густо бросающий тень на И.Росцелина и вовлекающий в это шекспировскую тень, бунт университетских и околоуниверситетских дударей диалектики против "универсалий". Обречённый на поражение бунт, потому что выражает своё неповиновение вкривь-игриво и вкось-дюркгеймно. Фактически он воюет против всего, если так можно выразиться, "кадрового состава" того, что должно образовывать здоровый прагматизм народа и человека - верховенства знака над смыслом, слезинки над человечеством, человека над субботой аннигиляции всеобщего и универсального. Вместо этого он действительно всю ткань жизни сводил и сводит к унифицированной "житухе" неизбывного "везде клин"-существования и короткого смешка сквозь слёзы. Несмотря на декларируемое релизмом, он есть апология, эталонизация подзаборности в самом широком смысле слова, жестоковыйно узаконенной, якобы, самим небом. Причём именно подзаборность эта, уже сойдя со страниц книг, в первую очередь подвергается последующей выверенной идеологизации и обмирщению, для прогнозируемого социального ответа со стороны общества, далёкого от макроэкономических дум тех, кому, как мы знаем, на протяжении всей нашей истории "за державу обидно". Поэтому на государственном уровне, в рамках парламентского законотоворчества постмодернистским пером наследников деструктивного эффекта "реализма" они накарябали, но в стиле гегелевского панлогизма, пьесу-"феерию" о том, как каторгу и глубокий, но простой внутренний надлом обратить в тотальный слом носителя этого надлома с тем, чтобы по постмодернистскому веленью, по волюнтаристскому хотенью, на месте всего этого появилось казино, как сюжет социальной антропологии.
Говорят у них нет идеологии, это не так. Идеология есть, будьте спокойны. Просто она немного закамуфлирована. Суть этой, как я уже говорил, "клинописи", такова: эвтаназия на полном самообеспечении, как условие для доходности самого предприятия. Народ полагает себя в этой схеме как бы и Обломовым, не обделённым своим "тихим часом" и "по-тихоньку" получающим дивиденды необрюзгшем кулачком-спекулянтом и всё это - он - народ. Эдакий венецианский popolo grasso - жирный народ, в чём есть, конечно, толика правды. Или говоря предельно понятно для моих соотечественников: он полагает себя неким братком вне сферы рисков для своего здоровья и в этом(!) видящего основание для снятия проблемы связанной с небезупречной оптикой "понятий", оправданной в авраамической глубине своей "воровской идеи", то есть правильной глубине, но как всегда своеобразно, назовём это так, истолкованной живыми представителями мифотканного "избранного" народа в декорациях совдепии. Этот мужичок с боровичок не просто, вот в чём беда его, хочет жить по-людски, а себя, декадента в кирзе, полагает хитросмастерённым мерилом всего, он и есть в своём представлении - понятия и Понятие, этакий всех обжуливший халтурщик и браток, и авторитет всего и вся в одном флаконе, распыляющей себя на всё через пульверизатор своих отрицательных качеств. Он камнепадом отхаркивает из себя во вне производные самого гнусного конформизма, считая себя самым умным и вполне независимым. Тот факт, что его любят в хвост и в гриву все кому не лень, не представляет для него проблемы. Вот как дело обстоит в реальности, которую он себе сконструировал: мумия Обломова (ложное сознание) есть, бизнес-здравница, формирующая поведенческую мотивацию забинтованного и идеологический базис (державности матрац, само собой) есть, а вот народ такой существует только в его собственном воображении спеленатого, с любовью выращенного политтехнологами разных эпох, - "только с грядки, милок!" - урожая, без оглядки используемой многонациональной разменной монеты извлекаемой из кошелька его религиозного менталитета, в качестве особой "фишки", которую за здорово живёшь не "просечь", умом не понять и добротной шизофренией не разгрызть. Словом, "буря мглою небо" накрыла и обратила во мглу вообще всех участников этого "преображения". В этом смысле, они, власть и народ наш, действительно близнецы-братья, стихийные "побратишки", стабилизатор и загуститель в каком-то трудно определимом социокультурном бейгле с кусочками народного мяса и его "соевой" составляющей, который со времён Юрьева дня преподносят в оболочке того или иного мира, который почему-то именуют "русским".
У нас складывается впечатление, что его стряпальщики на коленке в качестве образца имеют перед глазами, как незадачливый пират только часть "дорожной карты", только вторую половину рекламного слогана "Heinz" - "... - не значит долго и дорого". Поэтому любое их начинание превращается не во "вкусно и необычно" с приставкой "по-настоящему", а в "дёшево и сердито. Аминь". В какую-то адово-биологическую зиго*ту с большими неувязками на концах своего симбиотического социоильфа для петровых с пустыми головами, на стороне которых я формально вынужден выступать и "распевать им песни под метель о лете". (С.А.Есенин) Формально, в том смысле, что я хочу вырвать из этого самоблагословившегося "богоносного" барана, то и того, что и кого ещё можно вырвать. Можете считать меня улучшенным отечественным Шейлоком, потому что я не просто выдеру из него пересаженное ему сердце, за то, что этот наличный народец-электорат задолжал тому народу, которым должен был стать или за то, что посеял эту иллюзию в нас, а выдеру ему это через тракт вполне нормальных вопросов, которые он сделал проклятыми, и которые обрекают его на очки и тапочки пациента дурдома, которым он и является. Это вопрос чести. Око за око. Причём я далёк от иллюзии вправить этому плутишке таким образом несуществующие мозги и вызволить его от туда. Такая форма меркантильности мне не присуща. Это у куда лучших, чем я людей, не вышло. Ему абсолютно комфортно и тепло там "обкашливать" какие угодно вопросы. Даже собутыльник не всегда нужен. То есть когда я говорю "народ", я конечно же подразумеваю косвенным образом и в первую очередь, наших представителей культуры и интеллигенции, а не тех, условно, к кому обращается голос Брежнева на пластинке с записью его речи на заводе ЗИЛ.
Проблемой русского писателя и поэта всегда было невозможность "одарить" в нашей земле хоть кого-то результатами практики самого крохотного, как говорят в исламе, иджтихада. Это на западе есть какие-то окна Овертона и прочее, у нас даже окно в Европу получилось зарешёченным оконцем выдачи или сдачи чего-либо с блеклой и вздорной тёткой по ту сторону "гостепреимства" и "открытости миру". Я специально употребил это слово (иджтихад), как иллюстрацию той меры непонимания, которая всё равно будет иметь место, ниспосылай нашему народу, что угодно хоть на причистейшем русском языке. Оно и неудивительно, у нас в кого не ткни - в "муджтахида" попадёшь и на него никогда не бывает довольно простоты, потому, что для него она начинается с азбучной истины, что он - верблюжья колючка "стоглавой вши", как выразился о представителях толпы Маяковский, в гусиной "простокваше" и пока ничего больше. А признать это ему нелегко. Власть донельзя хорошо знает эту его черту (поскольку из таких же преимущественно и состоит), поэтому не церемонясь и делает с ним, что делает, говоря ему словами Пушкина:
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; -
Довольно с вас, рабов безумных.
(Поэт и толпа.) Хотя, даря ему в изобилии страдания, под видом левачества - правизну гулаговских понятий, она делает его понемногу, но неуклонно более сильным, но без меры - более безумным и оторванным от реальности. То есть развивает в нём своеобразное "самосознание" чёрно-белой сотни для евреев и Кавказа, которая вообще-то, якобы, просто белеющий парус, что просто всё никак не обрящет себя. Каким бы странным это не казалось читателю, но и те, и те, исходят из катастрофически неверной посылки (и в этом парадокс исповедников благих намерений во все века), что жизнь, как голое наличие, имеет какую-то ценность. Поэтому за ними и простирается пашня лепечущего своей повествовательностью порока, усеянного зубами драконов, кишками и кровью. Они ведут под уздцы гибель и рифмоплётство христианского неоплатонического Первопринципа, щедрой рукой сеющего всем нам свои "чёрные метки" идеологем имперскости, а не приятие смерти и креационизм Творца. Их интересует не конкретный человек, как поле для приложения сил, чтобы в нынешнем его виде он не вызывал жалость в смеси с отвращением и созданием соответствующих условий для этого, а для абстракции бюрократических богинь Галочки и Эмпирики. У них тоже есть "приятие смерти", в том смысле, в каком оно было у ацтеков и для ацтеков. Они в общем-то и есть ацтеки средней полосы с её белоберёзовой спецификой.
Говоря о неоплатонизме в контексте России, как политического образования, надо понимать, что от любой Ямвлих тут распадается на лихо, яму, лихоимство и прочие рога и копыта благопожеланий. Очевидно, что в самой негодяйской власти не все поголовно негодяи и многие искренне желают народу не только держаться, латая свои сакли и штаны, но и реального процветания. Это понятно. Знал бы прикуп и сам бы подстелил этому артисту соломы на бетонный пол сегодняшних реалий, как сухого остатка нашей культуры не слушать и не слышать (другой нет), которого он вот-вот коснётся своей уже поседевшей от своей "светлости" головой с кольцом в носу, пристёгнутому к телевизору и стаканом в руке. Он в общем-то и находится в штопоре такого "внешнего вида", потому что не хуже остальных понимает, что "жизнь не является аргументом; ошибка может находиться в условиях жизни". Он изначально исходит из этой горькой констатации отображённой в "Весёлой науке" Ницше.
Радужный спектр однотонной методологии реализма, как явления, за гранью сугубо литературной и искусства как такового - это и есть кривоглазый подручный социального реализма. Это ересиарх, самопроизвольно обрюхаченный своими мокрыми думами об эллинском гефестизме (обычно он, не только не будучи Пушкиным, а скорее являясь антитезой Александру Сергеевичу, говорит, что некто его "... в гроб сходя благословил", подразумевая себя самого или ещё какого болвана), самоблагословившийся фонтанирующей диалогальностью, как формой апостолата, Богу молиться. Это как если бы Дионис забыл бы о том, кто его куда и зачем послал, а также почему вообще он есть в статусе "предвечного", цену которого он конечно сознаёт, даром что не христианский богослов, а бог греческого пантеона. А заодно разбил "на счастье человечеству" коллективный лоб бесчисленного количества его представителей, большинству из которых теперь и во веки веков не стать даже "выкрестами" из Ренана, уже не говоря о перспективах вести сколько-нибудь полноценный диалог на религиозные и философские темы. И боярин конечно шуту лже-нигилизма рад, да не ходит с ним в ряд. Но может послать этого моргающего делегата обездоленности в гости размышлений о подлинном нигилизме и его былом, чтобы эта "фигура речи" фальсифицирующая смыслы и сама являющаяся плодом такой фальсификации, наконец разродилась адекватной оценкой себя и окружающего мира, и не грешила столь баснословным перекосом религиозно-политического в сторону абстрактно-этического, что выливается в пустое критиканство, которое вызревает в этом многострадальном болоте, которое всё стерпит, многостраничными кувшинками. Это бухтенье реализма настолько несуразно, что это подчёркивалось даже составителямя затрапезных политиздатовских словарей по этике.
Перед тем, как мы будем интерпретировать вышепредставленное народное наблюдение про боярина и шута, и в подробностях коснёмся монтировкой по убранству евразийского вертепа и вертрёпа "великодержавников" различного "вида и профиля", а также популяризаторов взгляда, что сложившееся в обществе положение вещей есть просто незадача размером с историю государства, а потому ("ха-ха-ха") и решать тут нечего, нам необходимо вкратце поговорить о том, как нам сделать этике, представленной реализмом, вышеописанное благодеяние, раз уж она сама оказывается общим местом и заложницей гуманизма, как в конце тринадцатого века Парижский и Оксфордский университеты стали заложниками воцарившегося в них аристотелизма, который до этого там гнали пинками, пока его не воцарила там инкарнация евангельского Фомы - Фома Аквинский. Первый в качестве исторического вымысла в вымысел "художественный" любил пальцы засовывать, второй - озвучил "веру" этого петрушки терминологическим "голосом" аристотелизма. На деле же - Европа в виде вероучения, близко ничего не имеющего с учением Иисуса, получила две спицы, держась за которые сунула их в розетку и уверовав потеплела. Такова же история и нашего "поумнения" и воцарения во всём самой сути Византии, - этой отвратительной вселенской лавки декоративной атрибутики, золотца, шакальего интриганства, которая вклинилась в наше нутро. История не знает сослагательного наклонения? За то, милые господа, промысел Божий очень падок до этого "диалекта" и бланкетного способа изложения "правовых норм" и теперь то, что мы не сделали когда-то с Византией, будучи обязанными это с ней сделать, мы вынужденны будем сделать с самими собой, как не только не разрушившими в союзе с кем-либо этот Карфаген, а ещё и... Вернёмся к реализму.
Тип мудреца-спиритуалиста - это не только не в обязательном порядке положительная величина, а почти всегда - наоборот. Обладание самобытностью - это выбор между самообольщением бензиновой лужи, что она есть довлеющий себе самоцвет, полное, так сказать, "а вот и я, цветов не надо" и признанием правды, что это не соответствует действительности. Если наш условный и убелённый пока ещё молоком на губах, а не сединами, Лев Иствуд в глубине своей души подобное признание совершает, то обнаруживает, что возникающая отсюда новая проблема очень не желает ограничиваться тем, чтобы решать, как её носителю стать самому себе головой и на житейский лад вовремя "воскреснуть". Полномасштабное решение этой проблемы, как отправной точки для дальнейших "регулятивных процессов", пролегает через решение ряда других, ничуть не менее значимых трудностей. Эскиз этих самых первоначальных вопрошаний примерно таков: как стать обладателем качественно равного, своей перцепции понятийно-языкового аппарата, взгляда, высвечивающего негативную апофатичность общества; как стать соразмерностью между этим нестатичным эмпирическим "самому себе" и таким "царём в голове", воцарить которого может лишь предельно сложносочинённое самообладание, вдобавок, осенённое (лучше бы - сквашенное) перед этим превентивным влиянием от осмысления метафизики? И коль скоро взаимодействие с этой метафизикой может так влиять на суть дела, то есть, противостоять превращению человека в представителя недвусмысленного "духовного брожения", то следует сказать, что речь идёт не о монисто из чьих-то измышлений и завиральностей, которыми средний образованный человек опутан с головы до ног, а о метафизике описанной традиционалистской школой в лице, прежде всего, Р.Генона (будь этот прекрасный мыслитель неладен). Станет ли человек каким-либо образом опротестовывать эту метафизику и сражаться с ней, будет ли соглашаться и служить её выразителем, став под её ружьё - это другой вопрос. Но дело он будет иметь именно и в точности с описанной Геноном данностью, которое теологический фэйсконтроль проницает и по походке-повадке узнаёт в нём одного из наших "милых", августейших изумрудно-скрижальных кумовьёв всем известного князя этого равелина. (Р.Генон. Общее введение в изучение индусских религий. Разд.2. Гл.5. Важнейшие черты метафизики.)
Что это в точности значит для того, для кого неприемлема пародия на алхимию (нельзя! написать - а может и сама она) в виде специфического тайм-менеджмента саентологического "магистерия"? Значит это, что наш улыбчивый братосёстр - поэт и писатель, несмотря на то, что, как заметил Александр Сергеевич, имеет склонность к самообману и даже радости сопряжённой с ним, должен осознать, что в настоящее время он обречён созидать из себя не обязьяну Бога и даже не анти-визионера смотрящего в степи болтливости сервантесовского идальго и его плутовских программ. Горлопан и болтун не актуальны. Приготовьтесь улыбнуться. Киноцефал - вот наше будущее! Голосуйте за собакоголовую обезьяну верхом на табуне книжных червей домчавшейся к Богу! Смех смехом, но странным образом, ни в какой другой роли (об "игре" и речи нет) поэт не будет в силах не то что "не диалектически", то есть, хоть в какой-то степени "по-настоящему" и аналитически, противостоять тому, что чувствуется его сердцем как беспримесное зло, а даже "диалектически" взаимодействовать с ним. То есть ему предстоит не просто дать укорот себе, а свершить и свершать целый "ряд мероприятий" на теологической основе, а не просто сникать незаметно на пропитавшейся потом лермонтовского Печорина перине, что досталась ему в качестве наследия и реликвии - с одной стороны, и имеющей к таким мероприятиям тоже очень отдалённое отношение, - работе, о которой писал Рембо, которую должен "работать" поэт, если он искренне желает таковым стать. То есть перед нашим киноцефалом стоит непростая и до сих пор нерешённая задача - что делать с тем фактом, что при Тоте он или при Господе, но он не перестаёт быть декадентом? Знаю-знаю. Это "при" можно счесть гарантом того что наш dance-однолюбец опять будет норовить вложиться в, с удовольствием жующую его, деку привычного истолкования монотеизма. Но выход должен быть найден.
Упомянутая теологическая основа предельно далека от спиритуальных переживаний и эйфорических "священных" дёрганий всего полагающего себя стоящим "над" теологией и идеологией, и направленна в первую очередь на создание и укрепление независимых от общества и государства зон гиперценностной модели, не конвертируемой ни во что другое. Другой вопрос - чем этот плод выращиваемый под лучами максимально сконцентрированной и выверенной "страсти к правдоподобию" может явиться и пребывать, потому что велика вероятность, что это в тысячах верстах от искусства, философии и так далее. Не конвертируемой - значит, что в этой обретённой оптике её обладатель не останавливается в своём "развитии", а даёт подлинный дом метаморфозам не связанным, казалось бы, с этой оптикой напрямую и даже враждебным себе и ей. Это, должно быть, что-то среднее между загнанием кнутом торговцев и животных обратно в храм и "пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне..." (Мф 19:14) Поэт должен будет обзавестись чем-то, что составит его внутреннюю "Книгу исцелений". Книгу чьё содержание будет прямопротивоположно тому, что начиняет любого Авиценну. Сам себе лекарь и костоправ скелета методологий, ясно видящий, что стоит за популизмом "китаб аш-шифа" - фразеологии той абракадабры, которую мы именуем обществом. (араб. китаб аш-шифа - Книга исцелений.)
Поэту необходимо пройти своего рода конфирмацию, через укрупнение и переструктурирование многого и некогда самодостаточного и важного в нём самом, обрести свою культуру через пощёчину энтелехии и упразднить то, что лимитирует для него реальность, держит его и даже его словарный "фонд" в чёрном теле устоявшейся обрядности рефлектируемых им "закономерностей". Обрядности имманентной его интеллектуальному восприятию действительности и связанных с этим восприятием эмоциональных навыков. Эта геральдика, это глубоко разумное, а потому оперативное, единообразие должно ожить им самим. Я не знаю, как это возможно и что это значит. Нет подходящей геометрии для идеи фикс. Или если говорить словами Бродского - нет того дома, что достойно (адекватно) сможет вместить эту нагловатую идею полной автономии и следовательно быть достойным того, чтобы не выйти из него, а захотеть остаться. Не может же быть Единобожие и его кристаллизация буридановым ослом и простым делом вкуса Эстетики, а в конце концов рациональной ахинеей и очередной профанацией со стороны суфлёрствующего влагалища мужского разума? "Великой схимой" того же самого монизма для легитимной культивации посильной сухости во рту, во славу архитектуры всего и вся и её строителей? Ницше в "Весёлой науке" ответил на это утвердительно: "...я смог бы сказать о любой сущности, если бы она не была отражением вероятности. Действительно, ни одну из масок невозможно ни надеть, ни снять с неизвестного Х!" И далее: "... есть только внешние проявления, блуждающий огонёк, танец эльфов, и ничего более." Об этом же говорит и библейское "суета сует" и кораническое определение жизни как игры и забавы. И тем не менее нам нужна эта вселенная, как "трансмутация всех значений" (Ницше) на оси Критерия, но не в качестве эквивалента питающегося кровью всего и вся Роста, то есть спекуляции в экономике. Ведь не об экономике-то вовсе, как таковой "Рост" этот, а про противостояние Становлению, частью и орудием которого является материал для преображения - то, что я назвал киноцефалом, оборотнем. Он обречён превозмогать, перевесившие саму сегодняшнюю и вчерашнюю экономику, её же огрехи и преступления.
Она должна перестать быть орудием Маммоны для того, кому он там тапатульки носит. Не в морали дело. А в том, что в противном случае цивилизация сгинет. А вот это уже подлинно аморально.
В представленном на государственном уровне номере нет не волшебства - это не беда, а, скорее, счастье. Их "бестселлер" для никого является плевком в этику делания, труда, "научную" и вообще честность в каком-нибудь пусть даже надсоновском виде - вот беда закрывающая крышку гроба этого искусства ролей и люлей театра "Каюк". Мешанина из потерявшей силу соли и "голого" градуса без вина, мёртвой воды как панацея от здоровья. Каменный горизонт если не суфия, то рядового суфизма. "Спасённая" в доступной застывшести мармеладного сна Соня, которая всегда под рукой и которую можно невозбранно чмокнуть и облизнуть, как теологический "чупа-чупс" на арматурине промышленности. Очень может статься, что это достойно уважения, даже необязательно, как уважения к врагу, но жить, чтобы поклоняться этому - увольте.
Поскольку эта книга вообще носит интродукционный (но ни в коем случае не бессвязный) характер и написана и для моего, в том числе, последующего осмысления и выстраивания сколько-нибудь единой концептуальной системы, мы не станем сейчас же соотносить это с теорией "безличного наличия" Э.Левинаса. Поскольку:
Мне нужно быстро молвить обо всём,
И часто речь моя несовершенна.
Данте. Божественная комедия. Ад. IV, 145.
Но без сомнения то, для чего моё косноязычие не находит слов связано с его "трансцендентальной авантюрой", хотя мне и сложно окончательно сделать вывод, имеет ли эта связь в целом негативный или позитивный характер. (Э.Левинас. Время и другой.) Отложу решение этого вопроса в качестве инвестиции в третью молодость.
В этой же отмечу, что главным содержанием этого осмысления будет - как можно большее по времени забвение всей этой литературы и какого бы то ни было "интеллектуализма" и его практики, как предварительный результат тщательнейшей проведённой "селекции" в русле этого самого осмысления. Потому что первое откровение его в том, что "сознательно" творить ныне в рамках искусства - это гарантированно работать на глобальную тиранию и взращивать её в себе в одной из наиболее опасных, атипичных форм. "Не мир, но меч" - сегодня это грустная констатация, "средняя аксиома" Ф.Бэкона, если угодно. Это та единственная точка, которая может и должна быть поставлена в этом моём своеобразном унциальном (без знаков препинания) письме. А итогом может оказаться совершенно противоположное тому, что в рамках этой книги и моего нынешнего мышления и сознания может быть расценено как заявленное со всей очевидностью, как некий оценочный вывод итд.. Я оговариваю это заранее именно потому, что знаю как работает эта "кухня". И как наше сознание не видит того, что у него прямо перед носом обретается. Напротив, это как раз взятие в дне сегодняшнем обязательств и ответственности под кредит будущего. Работа на "перспективу". Это просто сохранение за собой права понимать, а не права на беспринципность. Так как дело не столько в том, что "ничто не происходит в реальности так, чтобы точно соответствовать логике" (Ницше. Воля к власти), а в том, что этого "соответствия" нет прежде всего в самой реальности того, что мы именуем "логикой".
Время, когда поэту позволялось являться (чему он и сам рад был) просто партизанящим совестливым бесом, по-французски галантно, в этом не откажешь, перестало быть, а не просто незаметно ушло, что указывало бы на другой "почерк". Но оно не просто перестало быть, а, придётся повторить это ещё раз, съев с ранее употреблёнными в пищу духа продуктами его гносеологической жизнедеятельности, все другие лестные альтернативы для поэта, кроме описанной выше. То есть его самого. Пришло время Ионе выбираться из чрева кита, выстеленного дискурсивным познанием с его "путеводной звездой" бедуина-интеллектуала руководимого логикой постоянного недостатка выпасов для своих зверушек и учить себя хождению по отравленной, колюче-терновой воде всего "индифферентно-возвышенного", которое действительно (тут нас не вводят в заблуждение) вневременно.
В каком смысле и в какой степени вневременно? В той степени, в которой вневременной (читай - пожизненной) может являться куда более широкоизученная противоположность раю, а "едино" относимым к природе одной всем известной партии с её "иррадирующим" все другие манифестации такого же монетизируещего себя умопомрачения, политическим центром. "Акромя" которого, тоже как известно, каждый и любой (так уж по их верованиям сотворил Бог), есть "никто". Но за то, каждое "никто", в рамках этой гелиоцентрической системы нашей политической вселенной, закономерно приводящей к астрономии кесаря, имеет счастье зваться не абы как, а "никаком". С ударением на второй слог. Нет такого слова? Эта вольность вынужденная. Да, своим появлением она может и не обязана применению интегративного политического анализа к происходящему, но я же не могу по своему произволу совершенно утратить контроль за сенсорной и мозговой деятельностью и начать отрицать очевидное, которое состоит в том, что за моим окном полчища, "тьмы и тьмы" никаков под чутким руководством главы этого романтического культа, который один:
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил.
(А.С.Пушкин. Портрет.) Более скромного человека не сыскать. "Раб на галерах", - говорит этот, к слову сказать, и беспримерно смелый и мужественный человекобог. Вы думаете легко быть "за любой кипишь, вплоть до голодовки", да ещё и многоуровневой, пронизывающей всё, даже при условии, что это непрекращающееся "в благодать поголодать", не касается этого скромничающего олицетворения этой галеры, а всего лишь-то нас с вами. Неужели мы, стреляные воробьи, спасуем перед трудностями? Всегда к вашим услугам, чародей вы наш, превративший исполненное смыслом, но заурядное выражение - "г.... вопрос", в жизнеутверждающее, стабильное, наличное - "народ-ответ". А, как вам бартер? Это вам не покусы-фокусы Кашпировского. Это какое-то невиданное доселе кашпо, только на неверный взгляд агентов госдепа, подозрительно похожее на медленно, но верно заселяющийся постояльцами, ров для многонационального народа. К слову сказать, не надо думать, что в других странах дело обстоит как-либо существенно иначе. Там свой коллективный примат конституционных прав "косит трынь-траву". Поймите правильно, свобода моей проповеди базируется именно на том, насколько я в силах не скатываться до заурядных дразнилок. Тем более, что "внутренне" меня действительно в них нет. В том смысле, что просто не может быть.
Власть не обманывает - в рамках присущей ей логики и представлений о социальной этике - критикующих её или лояльных к ней людей. Поэтому надо акцентировать внимание на том, что когда её сторонники говорят, что власть эта не злокознена, поскольку нет власти не от Бога (что ложь), они тоже уверены в этом и не блефуют, надо только понимать, какое божество подразумевает их инфернальная незатейливость, которая, как известно, хуже воровства. Власть не только нельзя скомпрометировать на этом поле, но и попытки такие бывают интерпретированны как повод к обиде, потому что "наговаривают" на неё. Когда она читает предположим: "Понеже ничто так ко управлению государства нужно есть, как крепкое хранение прав гражданских, понежу всуе законы писать, когда их не охранять, или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти...", - то её не хватает родимчик от сардонического смеха с себя самой и нас, она абсолютно уверенна, что это не о ней. (Воскресенский Н.А. Законодательные акты Петра I. Т.1. С.107.) В той картине вселенной, которую власть создала, быть никаком, то есть тем "никто", которого звать "никак" - это действительно быть солнцем. Наряду с миллионами других солнц с их порядковыми номерами и их "пятью минутами славы", что и гарантирует им, что рукописи не горят в пределах "бесконечности" и просто находятся где-то в этой "коммуналке", словно отдельно от тел прикопанные под землю татуировки. Ну а пока откушаем огненной водицы в наших номерах во здравие помазанничков или пожурим их на чём свет стоит, завтра на работу, - говорит житель этих "хоромов".
Как же иначе. Конечно не горят, их потенциальные читатели разделены между собой и власть имущими световыми годами реальной политической власти и ответственности за свою собственную жизнь, отсутствие которых - не сильно большая цена, в чём нас убедили, как и в том, что у нас есть какие-то рукописи. Это просто такой способ отделения котлет позолоченного брюха от мух. И конечно в таких поистине "бесклассовых", монополистичных условиях издыхания, при которых подразумеваемый Иерусалим расползается до масштабов вселенных, невозможно, "чтобы пророк погиб вне Иерусалима", а ещё: жить - не ново, умирать - не новей. (Лк. 13:33) Иерусулим - не резиновый, господа "верующие". Это упустилось из вида благодаря коллективному "Мамонову-Непомнящему", который во все века являлся и является неким коллективным Бедой Достопочтенным нашей земли. Катастрофой, которая под видом неложного пафоса проговаривает как раз и именно то, за что, имей она хоть каплю совестливости, должна была бы отбить себе кочергой свою деловитую, вышитую филейно-гипюрной религиозностью седушку расслабленной дешёвки. Потому что "окровавленный веник зари", которым всыпали ей "в толстые задницы", ей не способен помочь, скорее, наоборот. (Просто социологическая оценка и немного "личного" на гарнир.)
Именно благодаря такому "общему месту" нашей культуры и ещё более контркультуры, мы и имеем то картинно-картонное масло, которое имеем и никакая эта власть, ничем не отличающаяся от своих подопечных тут не при чём, хотя при деле. Читатель не хуже меня знает, что если уж в семье кто-то крепко выпивает, то это должен быть кто-то один. Вот единственное существенное различие между народом и ею. Властная среда более трезва и презентабельна, дипломатична, она несравненно менее "православна", то есть ментально расхлябана на бытовой, будничный лад её уклада жизни. Она меньше думает о смерти и своих "болячках", у неё нет времени и желания сосредотачиваться на этом. Она живёт ради воспроизводства себя самой, поэтому она сильнее. Это и есть Реализм, который оставляет только за собой право на "художественное" и прочее насилие. С чего вдруг, этому государственному каравану стать при лае жалкого и дрожащего квакерского чихуахуа по кличке Никак из питомника абсурда? С такой свинцовой оптикой, которая ничуть не лучше критикуемой народом а way of looking at the world Л.Уидена и их мамой-одесситкой Цирцеей, в сусальных куполах неоплатонизированного аристотелизма, удивительно не то, что целая страна и народы в неё входящие, как спутники кремлёвских одиссеев, не перестают являться скотом свинарника в разных модальностях того и другого, а то, что сам этот мир ещё не взлетел на воздух видимым образом, поскольку такими людьми заселена не только Россия. Мир, который любому господину Апокалипсису, если он не передумал случаться, ещё предстоит по кубикам собрать и реконструировать под себя, как казачку-некрасовку из рогатой кички, чикиликов и что там у них ещё. Потому что этот усечённый в "смирении" своём где надо, коллективный Пинай да Облупа что? Правильно, уже спалил сам набросок к "Мёртвым душам", сам росток риска, вместе с перспективами которые могли быть свойственны "субъекту воскрешения" (прогнивше-датскому, в том числе) и какой уж там финальный том. Рукописи предполагают наличие рук и как раз меньше всего связанны с письменными приборами. Как представителю взгрустнувшего (и есть от чего) в последнее время весёлого племени всадников без головы, - как зрительной функции для отображения абсолютно окривевших перспектив современности, - это единственное что мне точно известно. Хотя я и не уверен что крепко держусь в этом седле в треклятом, в клетку осуждения на схематизацию, которой жаждут, поле литературы. Но попробуем и да помогут нам, больше, чем станут мешать, аллюзии и местоимения риторики ради.
Глава 10
Что есть Монтекки? Разве так зовут
Лицо и плечи, ноги, грудь и руки?
Неужто больше нет других имён?
Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови её, хоть нет.
Люди лишённые адекватной, на наш взгляд, теологической оптики подкидывают в неразбериху связанную с проблематикой взаимоотношений между номинализмом и реализмом огромное количество всего того, что ещё больше способствует общему задымлению. (И, вероятно, я тоже исчерпывающей вразумительности не добавлю.) Дело даже не в том, что они то и дело путают пасочницу с тарелкой музыкальной премии, а в том, что превращают серьёзную дискуссию в напёрстки, где роль шарика играет то, что они ошибочно принимают за что-то, что вообще хоть каким-то краем может быть отнесено к "шекспировскому канону" единобожия, какую-то дымковскую игрушку, тем самым, искажая представление и о предмете социологии, политики итд.. (* Есть какая-то символичность в том, что слово социология созвучно фамилии Лелия Социна, потому что трещина идёт не с 988 года, а вот от туда - со спора преследовавшихся социниан (унитариев, антитринитариев) с принявшими никейский догмат Троицы. Это к слову.) Порчу отхаживают назад пятами, как говорят в народе, но тут порча такого масштаба, что не представляется возможным даже понять с какого конца заходить к данной свершившейся транспозиции этого гоголя-моголя гносеологии. Как с горьким юмором шутит один мой знакомый, когда смотрит на свой дом после вечеринок: "Легче сжечь, чем убрать." Проблему во всей её авгиево-конюшенной наготе сформулировал, помимо прочих, Бахтин: "Обнаружение априорно трансцендентального элемента в нашем познании не открыло выхода изнутри познания, то есть из его содержательно-смысловой стороны, в исторически-индивидуальную действительность познавательного акта, не преодолело их разобщённости и взаимной непроницаемости, и для этой трансцендентальной активности пришлось измыслить чисто теоретический, исторически недействительный субъект, сознание вообще, научное сознание, гносеологический субъект." (Бахтин М.М. К философии поступка. Собрание сочинений. Т.1. М., 2003. С.11.) Надо отметить, что это проблема существует именно для "реалистично" мыслящих философов и когда они в правильном, на наш взгляд, направлении мыслят, то мыслят, как представлено выше. (Речь не о самом Бахтине.) Хотя даже до планки поднятой для культурных европейцев Луи Массиньоном они, в большинстве своём, не дотягивают. И именно по причине этой "культуры" своей, выделенной им как надел и предел экзистенциальной провинциальности. Что касается "реалистично" мыслящих людей, то чем объяснить такое навязчивое стремление их человеческого сознания в философском исступлении обмотать, словно киношный викинг, кишками феноменологии множества и парами пустяков имманентную корягу, для меня навсегда останется загадкой. Возможно специалисты по проблематологии (как ещё одной проблемы из списка "только вас не хватало" на ветвях современной философии), что-то скажут по этому поводу. Но нас заждался Шекспир.
Когда, в контексте нами обсуждаемого, комментируют строки подобные вышеприведённым строкам из "Ромео и Джульетта", то подчёркивают, что условная Джульетта его произведений, устами Шекспира, транслирует позицию номиналистов. Она транслирует, господа, именно концентрированный реализм, который тем и стоит, что роза то у него имеет свободу пахнуть розой и вообще чем хотите, включая "субъективность" каждой шипастой личины этого благоухающего рожария его героинь и in-stant Левинаса, но только при условии, что, ну, конечно же, вся эта "свобода" стоит на горбу Альдонсы Лоренсо, которая имеет право пахнуть только собой, а не Дульсинеей Тобосской и должна утешаться тем, что действительно, ну "что значит имя?", если идальго-реализм так решил. Как говорится, не жили богато и привыкать нечего, тем более тем, кто родился и не счастливым, и не красивым. И реализм был бы в этом прав и всё было бы прекрасно, если бы не одно "но". Именно он, дитя средневекового реализма, Бонавентур и прочих, приучил нас ко всему этому. Единственное, что мешает понять это рядовому читателю и во времена Шекспира и в наши, это то, что он находится под обаянием образа Джульетты, в свою очередь находящейся под обаянием поэта, находящегося под влиянием главного "Шеспира" всего этого - сюжетной линии на поводу простонародной лексики и способа выражения мыслей, как игры зачем-то затеянной Роджером Бэконом, то ли как реальным лицом, то ли как "духом святым" разбавленным как сироп в реальном поэте. Что в общем-то неважно. Нам сейчас важно другое: реализм к такому положению вещей и приучает, что жизнь - не сюжет, а интрижка с её сиюминутностями, которая стоит лишь того, чтобы запить её пойло ядом, как последней печатью того, что может быть названо монотеизмом. Не самоубийство - эта печать, а конкретно само вещное, а не вечное, вещество, прошу прощения. И в общем-то, равнозначная, органичная замена ему может быть обретена в чём угодно, что и исповедует не сильно шумя, то есть не подозревая об этом, так называемый обыватель. И, как бы что-то во мне не противилось этому выводу, я полагаю, что именно современный Западный мир, обвинённый во всех смертных грехах и действительно, как и все прочие, в них повинный, именно что абсолютно не обывательский. Он - антитеза обывателю. Почему я делаю такой вывод? Потому что, как и я, он ненавидит чистить варёные яйца, которые всегда плохо чистятся. Всегда и плохо, даже когда иногда хорошо. Он - подлинный, не стесняющийся себя и своей "ограниченности" тип человека, а не блажной мамлеевский "шатун" и мутный тип по совместительству. Фундаментальное отличие первого от второго, в котором заключена его одарённость - его способность эволюционировать. Америка, как государство, как империя - это то немногое в этом мире, что "как на ладони". В этом качестве неоконсерватора с кастетом госдепа на пальцах, она есть полная противоположность деревенскому мудрецу-спиритуалисту, то есть в значительной степени самому рядовому гражданину одноэтажной самой себя. Вот в чём поверхностный секрет притягательности Запада в широком смысле слова, а вовсе не в баксе и евро, как таковых. Он и делает с экономикой то, что делает, потому что ничтоже сумняшеся может позволить себе в абзаце наличной цивилизации поджарить себе яичницу, хотя со стороны кажется, что он просто похерил всё строками про какие-то яйца, что обычно считают обычной его демагогией, популизмом, как выбранными средствами недостойными "серьёзного" мужчины, которому не к лицу ломать комедии. Но на самом деле, это и есть дерзнувший выйти из строя (я не говорю, что в "правильном" направлении) funfun la tulipe. Советский Союз, Иран Хомейни или сегодняшний, все подобные режимы никогда не были никакой антитезой противостоящей Америке. Это вздор. Они всегда были её жалкими подражателями и являются ими. Как тут не вспомнить слова Ницше: "Больные и дебилы имеют своеобразное и непреодолимое влечение друг к другу."
Но всё не так просто. Конечно, можно всё испортить и начать спрашивать, идёт ли речь о "вообще" Западном мире или его правящих кругах? Не надо мне этих "хуни-муни", я же уже объяснил про чистку яиц. К тому же я на стороне Западного мира, лишь постольку, поскольку мне не может не импонировать его полная трагизма логика "чёрной" комедии. Он не сатана, как считал, к примеру Хомейни и многие другие, кто тоже не любил чистку яиц и называл вещи своими именами. Он заложник своей внутренней логики. Как и любая другая часть мира. И на которую всем бы было плевать, если бы не его финансовые и военные возможности, делающие из него не злого маменькиного клоуна, а папиного, отмороженного под калифорнийским солнцем, обалдуя, которому и папа этот в хот-дог протестантской собакой не впился. (Родители, много работая, не доглядели.) Его язычество, как и язычество вообще, нельзя постигнуть через имеющуюся у нас мифологию древнего мира, до неузнаваемости "объезженную" монотеистами как исламского, так и христианского миров. Чтобы говорить так, надо знать "по памяти" её "настоящий" облик, - могут возразить. Возражайте.
Что мы знаем несомненно, если говорить о современности? Первое: за бедными и угнетёнными странами правда. Второе: вера всех бедных всего мира состоит в вере в банкноту и барыш. Именно их вера ответственна за обретённую силу стран богатых, которые их "шпыняют" то ракетами, то ещё какими неожиданными бонусами от установленного ими же золотого тельца по их ельцу, крыльцу и сырому яйцу, пока те в "пассионарности" своей не начинают малоубедительно голосить-декларировать, что им "нас...ть на своё лицо", як через слёзы рекламирующий пену для бритья боярин петровских времён. Апеллирующий к монотеизму, но рекламировать не перестающий. Наверное потому, что съёмки в такой рекламе вполне в логике монотеизма обеих сторон? Наверно, потому что он что угодно, кроме собственно Единобожия и язычества и ничем иным быть не может, кроме как самим собой? По крайней мере, пока существуют страны и государства. Меня оторопь берёт от этого обрезанного рэднека в чалме с простреленным бейсбольной битой сердцем живущего на два дома, чей рот плачет от горя, когда глаза улыбаясь скандируют God save America на иврите кистью Рериха. То есть от этого странного создания "под сенью Корана" и разрыва Ницше с Вагнером и представляющего собой разницу между неоплатонизмом язычества и неоплатонизмом христианства. Но если говорить серьёзно, взбалмошность Америки, так неимоверно дорого достающаяся нашему миру объясняется тем, что это медлящий с ещё одним, уже "контрольным", выстрелом Вейнингер. Вот почему, - адресуюсь сейчас всем подслеповатым кротам, - его стоит и надо любить, тем более, что давайте без дураков, есть, мягко говоря, за что. Потому что если эта Кибела с приевшейся ей стрижкой окончательно взведёт курок осерчания на себя, докажет и увериться в том, что в этом мире нет любви, то "спекётся" вообще всё, что вы сейчас можете увидеть или помыслить. Случится, так сказать, полный "Hammer smashed face" и дубьё, о чём и предупреждал Эйнштейн.
Третья строчка в представленном шекспировском отрывке: "Неужто больше нет других имён?" свидетельствует о том, что Джульетта прямо взывает к реализму, как к не "сквернословящяму" лицемеру, в чьи вердикты она благоговейно верит и который конечно оклевещет её. К нему, к индивидуализму, к тому, что может его "облагородить" она взывает, а не к номинализму, которого, в свою очередь, реализм совершенно ошибочно ассоциирует, как часть целого, с Богом. В результате этого, реализм ищет Бога даже не туманном "дольнем", а всецело в социуме, и исхитряется находить, как марксисты-ленинисты находили "материализм" у Кузанского, к каковым вывертам и публику приучил. Вот как, подразумевая реализм, определял его не кто-то, а Стендаль: "Романтизм - это искусство давать народам такие литературные произведения, которые при современном состоянии их обычаев и верований могут доставить им наибольшее наслаждение". Поэтому не диво, что цеховой и станочный народ идентифицировавший своё тяжёлое положение с Богом, якобы осветившим такое безобразие, шасть и сиганул на радостях в объятия инфаркта - гуманизма, пуританизма (да-да!) и литературного романа с его постромантическим героем, который развлекая, извлекал из читателя последнюю надежду прийти к какой-либо иной картине мира, а не той, которая составляла его, скажем так, невеселье на яву, и глядя на самоизбиение которого Ницше опустил занавес своего сознания и вернулся к мудрости предшествовавшей периоду его обучения в школе Пфорта.
Резоны Джульетты - это классическое женское и совершенно обоснованное в контексте шекспировского сюжета подчёркивание, что она - "личность" и никаким серьёзным номинализмом тут близко не пахнет. Волей принадлежать своему избраннику - да, коллекцией частных историй Г.-Б.Мабли - да, культурой - да, какой-то сугубой мужской "заумью", как эстетикой - нет. (Мабли Г.Б. де. Об изучении истории. О том, как писать историю.) Находить тут номинализм - это ещё большее сумасбродство, чем у самого Шекспира, на полном "пенсне", искать и выцеживать внеонтологического Субъекта. (* Перечитайте "Гамлета" (например IV, 3) или "Конец-делу венец" (I,2). Да что угодно. Практически везде, где присутствует какая-либо отсылка к библейским темам, присутствует и риск надорвать живот от смеха.) Глазом поэта, любым глазом, кроме как глазом просто праздного олуха приписанного к какому-нибудь факультету - конечно и можно, и нужно искать Бога в поэзии и у Шекспира. Хотя бы потому, что рядовому читателю Его больше и не найти нигде. Что мы обсуждаем... Послушайте "Bei mir bist du schoen". (идиш "Для меня ты красив")
Each language only helps me tell you how grand you are
(* англ. Каждый язык только помогает мне говорить тебе, как ты великолепен.)
В этой старенькой песне Эллы Фицджеральд вы найдёте всю Джульетту целиком. А заодно реализм.
Центральная проблема не в номинализме, как направлении философии и не в повзрослевшем только плотью коллективном агнце, а в том, что высоколобо-кудрявое меканье реализма, то есть почва с которой он кормится и дающей ему силы для воспроизводства этого самого звука каждый последующий день на протяжении сменяющихся эпох, была самой неподходящей для него, то есть превратившей это обобществлённое создание в ещё и перманентно лысое, и отождествляющее свои звуки с гласом Божьим. Но это только внешние проявления, поскольку с него сбривают даже то, что научились проращивать в виде "урожая" внутрь него же, как это неудивительно кому-то покажется. Как там Наполеон говорил, - война должна кормить себя сама, - так вроде бы. Сделайте нехитрый пируэт в виде поправки на пропаганду, контроль и информационную войну и вы поймёте, какая инверсия подразумевается, а также почему день мелиоратора празднуется в один день с днём (Пушкинским) русского языка.
Почва реализма, именно в творческом отношении, лишена необходимой гибкости, чтобы адекватно отражать то, на что в лучших своих образчиках намекает выбравшему её своим пастбищем, сообщая ему тем самым сокровенное содержание расхожего "извини-подвинься". И намекает не с подобающим ситуации нажимом, поскольку достоянием реализма и номинализма до сих пор считают то, что им не принадлежит и принадлежать не может - субъектоцентризм самой души человеческой, выраженный партитурой изложенных на бумаге страстей и "хотелок" его героев, да и капризов авторов. Субъектоцентризм (как не называй его), как и политику, свели к капризам ребёнка в парке аттракционов или долгим рассуждениям вокруг душевного мира литературной (парламентаризм!) говоруньи про то, чем пахнет настоящая! роза, про что весьма примерно, но доподлинно знать может только сама эта роза каждый вечер трущая свои пяточки и принимающая ванну вместе со своим "Ромео". Или сам он. (* Нет, это не противоречит тому, что ранее было написано мной о Демокрите и мёде.) Вот ещё вести с этих полей.
Школа реализма в качестве неплохого, но всё же эрзаца политеистической культуры и человекобожия, в форме печатного сленга с аксиоматическими христианскими установками масс и для масс, не может быть подходящим рупором антигуманного (не надо сразу бровки домиком делать), в его теологическом, трансцендентном измерении. Для этого он, как сфера созидаемого, слишком контролируем и зависим, слишком публичен, слишком поверхностен, слишком бюрократизирован, абсолютно неприватен, слишком "интернет", слишком "не по праву", слишком "изобразительный", слишком "икона" (да ещё и требующая какого-то канона под себя), потому что именно не!-интернет, если угодно. Это "пользователь" Валтасар пьющий светлое вино невежества из сосудов Соломонова храма. Сбрендил... Какой там Валтасар! Это соседская "Тося", которая считается ангелоподобным трансгендером на основании того, что умудрилась, ещё будучи безымянным парнем с соседней улицы, сменить пол самой этой улице и всем близлежащим окрестностям, которые и без того на треть принадлежали накладной бороде царицы Хатшепсут, в шлеме которой играла музыка Пи-Орриджа, и которую, маскирующаяся под пробел в образовании "Тосенька" наша, вообще ни о чём не спросила. Наглость - второе счастье, как мы помним.
Единственный способ не увязнуть в сетях нашей фундаментальной тварной гомогенности, свойственной всей громаде макрокосмичности - это перепрыгивать через такие, уже имеющиеся лужи бугрящейся мясом непроблемности, "верящего" (истинно!, как бесы, верящего) самому себе неведения о Боге. Оно верит только самому себе. Больше - никому и ничему, и всего меньше - Богу. Неведение "думает" (если бы было к этому способно, не будучи чистой функцией самовоспроизводящегося неведения, неведения даже о самом себе) наполнить своё пространство сфабрикованной внеположностью всему, что есть... оно само в качестве матери Множества и батюшки аутофелляции пустого гносеологического селадонства. Увы, но в ближайшей перспективе, человек не может не создавать всё новых и новых модификаций описываемого. Его задача закладывать в них при конструировании возможность разлуки с ними, плана побега, альтернативы, разрыва итд.. Закавыка в том, что, чем эффективнее такая заложенная нами уязвимость того или иного явления, тем меньше оно даёт шансов репрезентовать себя нашему сознанию в качестве проблемного. Это как с заложенным сроком годности бытовых приборов или автомобилей. Красивая, полезная штука едет и едет, пока на скорости 100 км в час у вас не отказывает двигатель и вы со всем семейством, как персонализированной общностью всего, что "нажито непосильным трудом" не превращаетесь в ночной (на раз) кошмар свидетелей и врачей, смешавшийся с книжками Сусумо Сато в вашем багажнике, который предупреждал о чём-то подобном. (Сато С., Кумамото Х.. "Реинженеринг окружающей среды".)
Глаз сегодняшней цивилизации, в оправе "кокосовой стружки и шоколада" заметил, что происходящее с ней не нуждается в какой-либо сурьме телеологии и что последняя для неё вообще непозволительная роскошь. Нельзя не признать, что благодаря технической, технологической составляющей Запада никакая другая сила не закладывает столь глобальных "деструктивных" вкладок в будущее, то есть того, что может это будущее просто отменить, как привычный нам мир. Поэтому с Западом религиозное и именно фанатичное сознание, которое обычно плюётся в него, должно бы дружить и дружить искренно. Что может значить такая дружба и чем обосновываться? Причины те же самые, по которым мы продлеваем жизнь человека пожизненно приговорённого к заключению, сохраняя и поддерживая главное - его жизнь. И лично я склонен думать, что "правосудие" совершило ужасную ошибку и крайне предвзято. Но сложно сказать в чём именно. Мы ничего не можем сделать с ключевыми данностями, с которыми любым вариациям медиа-экологии придётся иметь дело. Неустраняемая самотрансляция Первоединого - самому себе, осуществляется через захватывающий сериал архетипического (пребывающего в качестве полноты могущества essences, то есть неизменных принципов вещей - над!, а не под, нашим рацио и которое обычно путают с пластом так называемого бессознательного) с титрами, передающими монологи онтологиии в главной роли и вышедший в прокате мировой философии под названием Логос. (* Логос в любом понимании, начиная от трактовки Гераклита, до любого другого, например, алхимического понимания архетипа метала, на котором построена вся металлургия королевского искусства.) Всё это и есть так называемая объективность. Вагина встречает себя же - поцелуй-щелчок и все жалюзи опущены ещё до сотворения света. Я один из немногочисленных людей, которые искренне относятся к ней и её проделкам с юмором. Слёзы мы выплакали.
Представьте себе пыточный застенок в его герметичности, но лишённый каких бы то ни было звуков и эмоций со стороны всех находящихся внутри этой пассивности людей - вот, что примерно являет собой объективная реальность. Беспримесный абсурд ничто. Мудрость как есть, "полный рот кокаина", если воспользоваться выражением Кроули. Так вот, несложно догадаться, что это самоблаженство Бытия гарантированно ему поставщиками "прямого эфира" - нами (но не только). Не "нами", как теми, кто в лице меня хочет сейчас бросить писать и закончить фразой "ну, вы поняли", а в замысле. Поэтому справедливо и то, что оно - такой же "прямой эфир" тотальной неправды о нас и для нас. Роман, возвратимся к нему, как литературный интерфейс имманентного пантеизма и есть один из главных прообразов глобальной Сети, как и "информационного общества" и вообще гомогенного как такового. Снесла курочка яичко... да не пашот, а эшафот, лапочка такая. Строго говоря, привычное нам философствование философов не менее негодная площадка-плаха эллинизма для полноценного номинализма. Это не просто метод философствования, чья основа - аналогия и тождество, это то, что формообразует само видение, противостоящее кодировки одного в другое, самой основы таковой возможности. Оно противостоит рабству во всей его палитре, в которое человек всегда хочет скатиться. Это видение и направляет то, что мы называем свободой воли, потенциально делая из неё дар без примесей проклятия и не нуждающегося в обосновании сегодняшним ошмётком языка культуры и философии (даже постмодернистской), то есть - философско-фавельной феней. Вообще говоря, с этой юношеской интуиции ядра Единобожия (ханифийя Моисея) начинается и можно сказать исчерпывается образование. (Это и настораживает.) Как и по завершению любого образования, с представленным выше, возникает знакомая всем проблема - куда с этой "корочкой" теперь поступать и как с собой поступить?
Далеко не единственным, но самым, пожалуй, известным у нас человеком, всю свою жизнь примирявшимся к этой проблеме был Л.Н.Толстой, хотя первопроходцем (он же и последыш) в этом заколдованном квадратурой круга топтании на одном месте был и остаётся сам народ, разумеется. Толстой как раз представляет собой упоминавшийся выше типаж самобытного, другими они не бывают, мудреца. С этим проклятием, каждому кто ему подвержен, приходиться справляться собственными усилиями и рассчитывать не на кого, разве что подать DIY-запрос не в Гугл нынешнего Microкосма, как расплывшейся эмпирической данности и поточной агитки самой себя, а в совсем другие канцелярии, которые, как уже говорилось, не связаны с этикой и морализаторством в их ширпотребном понимании. (англ. Do It Yourself - "Сделай это сам") В условиях современности, главной приметой метафизической внятности со знаком плюс является её "неконструктивность". Если говорить о европейском человеке, ему придётся не сделать, а правильнее сказать, - сколотить себя без единого гвоздя, что означает на первых порах отколотить себя от крестиков и ноликов своих привычных самопрезентаций. Поэтому наш, погрешивший правда своей евангелической "сельскохозяйственностью" (ай-яй-яй), "джайнист" - яркий пример того, как не надо обращаться со своим житейским пряником, чтобы он не превратился на духовном уровне в эквивалент даже не библейской "суеты сует", а в то, во что он превратился в руках обществ и государств - информационное общество. Как мы очутились в нём? Это был скачок из бестолкового "движняка", имеющего себя самоцелью, в чистый механизм, без всякого даже худородного божка и объедка пирожка в своём машинном отделении. В функциональность ничто, как заслон для обратной связи, с целью "нащупать" анонимный исток титанического в человеке, исток достоинства рода человеческого и самоконтроля его групп. И всё, что не оно - ложного пафоса брехня, без всякого предваряющего "само собой", указывавшего бы на то, что это по крайней мере формулировка произнесённая кем-то, кто имеет отношение к роду человеческому. Это лишнее, информационное общество само себе - харизматик и маразматик, и рок-н-ролльный драйв.
Когда я говорю о Толстом, я говорю не о "реальном" человеке, а о "коллегиально" принятом в обществе и по необходимости искривлённом образе человека с такой фамилией, то есть некоем дружеском шарже, все основные черты которого дело житейской кисти самого главного "толстовца". Как бы там ни было, обсуждаемое нами явление - реализм - это не более чем неуклюжая претензия на Реализм, которую, конечно, никто и не думал всерьёз удовлетворять. Это закономерно, так как нельзя нахрапом и помимо его воли "воскресить" Орфея, а именно такая попытка и составляла бы пусть негативный (что тактически верно), но реализм (как стратегически верное), если бы была предпринята консолидировано, не келейно и не на почве литературного романа, то есть не была помещена в самый непригодный из всех контекстов, который можно сравнить с тем, чем в юмористической поэзии является такая форма как травести. То есть по сути это реализм сложившегося культа туринской Плащаницы и Страданий как таковых, в котором странным образом вообще нет места Иисусу, как выражению вообще хоть какой бы то ни было положительной теологической проблематики, уже не говоря о тайне Единобожия как такового. Это просто стенающий в пустоту субпродукт из клюва и печени. Некому даже крикнуть: "А-у, Прометеюшка!", хотя лик его и проступает, в разных неясных и спорных формулировках, на плащанице заборов и стен, благо этого добра у нас много. Мы, если проводить аналогию с еврейским народом, получили разрушение Храма и рассеяние, но не получили не то что условного Иерусалима и Стены Плача, а только стенку, к которой ставят или на которую справляют нужду, слёзы и главный наш внутренний Плач о том, что этому не видно ни конца ни края. Подъезд девятиэтажки как результат "истории", протекающей в форме рассеянного низкопоклонством склероза.
Не таково самое тайное наполнение этого прекрасного литературного жанра, но фактически, если говорить о нашем романе и о том, что мы ясно видим в той его части, где роман - просто сопровождающийся сюжетной линией раёшник (в любом из смыслов), оно таким и является, потому что жанр этот прекрасен для широких масс. Но именно его востребованность, его монополия являются подтверждением того, что он никуда не годен в качестве платформы для воспитания того, кто сам в воспитатели метит. Метит по глупости своей. Писатель, равно как и поэт - очень непосредственное, но несмышлёное дитя народа, которое тоже, в сердцевине своей - дитя. (* Однако он дитя в той мере, в какой можно остаться таковым и не утерять иллюзий не просто пройдя, а, можно сказать, втоптав войну в войну.) Приняв эту истину за точку отсчёта, поэту, с первых "курсантских" дней, не худо бы было задуматься о том, почему лекарственные наружные комбинированные препараты (а роман, как форма, квинтессенция такой "наружности") на детском теле применяют максимально короткий срок и с соблюдением всех мер предосторожности. Это делается потому, что при недостаточно развитом эпидермисе (в случае нашего брата писателя - речь о мозге) и большей площади кожных покровов дитятки по отношению к его массе, чем у взрослых, это ведёт к всасыванию пропорционально большего количества действующих веществ, что чревато большим риском развития системных побочных явлений. (* Знаете, почему Миллер советовал молодым писателям на каком-то этапе их становления читать всё без исключения, что попадается им в руки? Потому что в наше время инструкция по применению какой-нибудь безделушки из секс-шопа, может намекнуть о том, как добрым молодцам сохранять свою честь смолоду лучше, чем тысяча сказок и академических исследований.)
Возвращаясь к реализму. Как мы помним, non e quovis ligno fit Mercurius. (лат. Не из каждого полена получается Меркурий) Если говорить о нашей культуре, что-то очень важное мы конечно вылепили и даже поговорили с ним "за жизнь", попутно создав русскую литературу, плеяду "мёртвых львов", которых нельзя хорошенько пнуть и "ленинскую гвардию" с троцкизмом. Наши классики, да и вообще, люди составившие славу нашей литературы, вряд ли могут, по справедливости, то есть в точном смысле слова, именоваться реалистами, а тем паче, "больше, чем просто реалистами", поскольку для этого надо было иметь счастье не скатиться кубарем в такой наш общественно-поповический цирко-"цыц!", отголоски которого чаще всего и принимают за загадочность русской души и саму её, по сравнению с которым космогонию современных нам контактных племён можно признать историческим муниципалитетом ясности и здравого смысла. А также объясняющей простым людям и "героям" нашего племени, с чего начинается родина или хотя бы контакты с ней. Не из-за затанированных стёкол автомобиля, с иконками внутри и банькой по-чёрному и точно тем же инфильтрованной культуры, а на самом деле. Душа нашего человека не "загадочна" благодаря всему этому, а до сих пор очна, потенциальна и вот-вот угарит. Отсюда и бесконечные разговоры о том, кто мы и с чем нас нам самим же есть. Так, чтобы без стакана в руке и очередной выпадающей из трясущихся рук вилки, с нанизанным на неё огурцом "государственной идеологии" не передёргиваться от своей банальной окаянности. Вообще, такое ощущение, что она, эта душа наша, столь непозволительно была и есть не то не сё, что превратилось в кащеево яйцо, которое в принципе невозможно каким угодно способом "проклюнуть" не уничтожив нас самих. Оно, конечно, да, подальше положишь - поближе возьмёшь, но как-то мы так запропастили самих себя, что теперь ищем себя и впрямь над пропастью "хоть ржи, хоть плач". Поскольку "всё едино". А потому любись оно - провались в своих "частностях". Другой вопрос, можно ли вообще быть русским, а тем более, русским писателем или поэтом, не захлебнувшись предварительно в этом нашем кромешном "благолепии" многоукладности. Не будем долго рассуждать о том, что из сказанного звучит правдиво, а что может быть отнесено к санкционированным историософской мистикой штампам. Одно точно - наше об коленку чиркнутое и на ней же придуманное самообожение "богоносности", если говорить о нём в метафизической плоскости - это не более, чем иероглиф обозначавший бы анабиоз чего-то схожего по ключевым параметрам с медведкой "русскости", вредящей самой же себе у самого корня всякой "муромскости". Вот наша единственная и мало того, что маменька-исключительность, так ещё и изъясняющаяся тоном той страстотерпящей покаянности, что без вины и, якобы, Христа ради, по доброй воле, возводит из века в век на себя напраслину, чтобы с умыслом бепрестанно жить как охавяченный по горбу нашкодивший кот. Вот за это последнее, за эту, как бы это помягче сказать, - беспрецедентную наглость в стоипостасном кубе, которой наши юдофобы попрекают евреев и которая тем даже не снилась, я её, эту треклятую мачеху, очень не жалую. Это если изъясняться оренбургским пухом, позаимствованным из их говорящих голов, ядущих и пиющих кровь людей, приправляя ей свой вышеописанный банан абсурда в кожуре хитробурой банальности, якобы, само собой разумеющегося. Всё это было бы даже занимательно и пикантно, как игры девушек в "нечаянно" обронённое при доставщике пиццы полотенце, укрывающее нагое тело, но мы же говорим о серьёзных вещах. В том числе и о том, что эта мачеха народу, "пасынку надвое волю дала: наг ходи либо без рубашки". Мы должны как-нибудь уже оживотворить этого увальня, это вышеописанное самоокование медвежьим углом, то есть самих себя. Надо хорошенько посмеяться после прежних строк, поэтому из пушкинских вспомним именно эти и адресуем их этому страшиле-увольню:
Скинь мантилью, ангел милый,
И явись как яркий день!
Сквозь чугуннуе перилы
Ножку дивную продень!
(Пушкин."Ночной зефир...")
Но могли ли плёточки нашей настоящей родины перешибить этот обух? Нет же, наш внутренний человечек великодержавного расписания и тут объегорил человека в нас, обладавшего "латентным" Потенциалом, Перспективой и закатал его в чингизидскую банку официального православия и бюрократии. Парадокс и парадокс немалый в том, что этот человек расписания, то есть наш прозаический выслуживающийся разбабай, назовём его так, близко ничего не имеет общего с тем, что, к примеру, воплощал собой Пётр и сама суть его политического проектирования нашей Ойкумены, который это предельно ясно понимал и использовал этот материал, позже и составивший смердяково-бюрократическое воинство тли. Его представителям как раз в первую очередь плевать на государство (их природа - природа деидеологизированного временщика вне зависимости от занимаемой должности) и они, в качестве тупиковой ветви развития, подменили собой и своим "продуктом" - телефонным правом администрирования самого себя - целиком всё. Произошла увертюра к ничему механической карательной активности, как таковой и столь же инстинктивной народно-послушной бодливости. Костяная нога забюрократизированности всего и вся и докучающий ей псориаз. Жертвой петровского глубокого разочарования в людях, а надо признать, очаровываться ему было решительно нечем, стал весь народ и он сам поспособствовал укреплению внутри народа экзистенциального чингизидства, которое, за исключением его аспекта чинопочитающего лизоблюдства, сам Пётр столь ненавидел и которое, к великому сожалению, с его нелёгкой руки стало и продолжает быть нашим оперативным гнозисом в решении любых проблем, делая их в общем-то неразрешимыми.
В этой, но не только, связи хочется отметить, что бунт наших представителей реализма был далеко не всецело выражением воли и чаяний мелкой буржуазии, взволновавшихся студиозусов, петербургского дворянства, маленьких людей, духовенства с их Филофеями, политкаторжан, интеллигентских конвенций и не был просто мелким восстаньицем против, в прямом и переносном смысле, университетов и гноищ, которые довелось пройти нашим искателям правды в их невзгодах. В этом причина того, что в их произведениях, некто, даже не обладающий способностью чуткого сердца панорамировать самые завораживающие и примечательные виды, без труда отыскивает сокровища, а не только обоюдное холостое лаянье героев и чавкующую жижу. Хотя конечно отделить в той нашей литературе собственно положительное романа от деяний дома Романовых и их последствий не представляется возможным, да и вряд ли необходимо. Важно другое: и положительное и отрицательное, но всегда самое грандиозное во всей нашей литературе - это именно "фигуры умолчания" русского романа. Не противостояли наши мыслители, да и не могли противостоять, и вульгарной скверне, будь это площадной материализм, платоно-христианский метод мышления в бульварно-пародийном исполнении, неоспиритуализм или скученность, как теперь говорят, "коллективного бессознательного", хоть игриво играя с листа и бичевали всё это понемногу. (Перечитайте начало розановского "Апокалипсиса нашего времени", а заодно поскребите дядю Василия - вы найдёте настоящего, "без прикрас", Чехова.) Как и все литераторы на свете, они не без запинок и ошибок, в прямом смысле слова, вписались в окружающую действительность и уже при жизни вошли в пословицу. Основание этого и одновременно плата за это, плата немаленькая - непричастность к сфере орфического, как к своей праоснове, которую надо стяжать. Стяжать, быть может, будучи в качестве совершившей ошибку юности, присягнувшей этому эпифеномену, как порождению своей внутренней распри, которая женилась на нём минуя институт обещаний и академ-отпусков, из которых можно бы было и не вернуться. Разневеститься, так сказать. ("О колдуньи, о ненависть, о невзгоды! Вам я доверил свои богатства!" и далее. А.Рембо. Одно лето в аду, I.) Однако, разневеститься-то можно и нужно, но это невозможно для тех, кто не совершил указанной ошибки и вообще не сознаёт её таковой.
Это не богооставленность, Бог, надо полагать, никого из них не оставлял, как не оставляет и нас. По крайней мере никого из них не обвинить в проповедовании прямолинейного солипсизма пятерни или в создании просто потока механической писанины в пользу хаотического равенства во внутреннем и внешнем нашем ничтожестве, обездоленности, запаршивленности и абсурде воздвигнутого закабаления ради закабаления. Не механической, не совсем так, хотя они и в полной мере являлись рупором онтологического легковерия и неряшливости. Наших достославных курортологов ценностной сферы существенно отличает от остальных именно, не побоюсь этого слова, (лишь) припанкованность русской специфической религиозностью, замешанной (но как!) на социальных вопросах и неистощимость (невероятно!) поросячьего энтузиазма в рьяных и одышливых поисках грязи в себе, на земле и даже в воздушных ямах, в "диалектическом" взаимодействии с ней. В целом же, подобные поиски - наша национальная черта, черта довлеющая, которую другие наши характеристики не столько уравновешивают, сколько стараются подладиться под неё и присутствуют при этом господине-рейнджере "Караул!" подобно малопочётному караулу сателлитов подкармливающихся от того. (Чтение этой книги должно укреплять читателя в этой мысли.) Этой грязью мы окормляем себя и всё вокруг и некому сказать нам: "хочу, очистись." (Мф. 8;3) "И не ударь так больше лицом в грязь", - хочется добавить этому недужному хоругвеносцу своих болезней, пристрастившегося к этой форме кочевья в облаках. Непростительная, как никакая другая изобличающая нас какими-то духовными охламонами, ошибка. Ведь были и есть все основания для того, чтобы эта наша религиозность и загадочная улыбка её содержания, обволакивалась бы чем-то похожим на дымку с леонардовских полотен, а не инструментарием мыльных опер. Так зачем же давать миру, а главное нашему человеку, такого вот "угля"? Но даже не в грязице этой дело, которой, в связи с такими чумазыми и назойливыми домогательствами, можно даже посочувствовать. Колоссальный по своим последствиям просчёт в том, что она считалась и считается самоценной и якобы лечебной подпиткой нашей душе, - целительной, как помёт сеноставки. Ближайшим следствием чего является апология имперскости, империи, циничная эксплуатация её риторики правящим классом, с единственной целью - продолжать монетизировать сложившееся веками положение вещей, при котором всё за пределами сегодняшнего Садового кольца консервируется в виде периферийной клоаки, "рабочих моментов", а также шельмованием всего и вся, что говорит людям правду об этих его кабинетных лжепророках. И пока народ жуёт гранитное дерьмо этой апологетики, крошащее его последние зубы, народ этот для какой бы то ни было власти всегда будет "факультативом", до посещения которого никто не снисходит, поскольку он сам не верит в какую-либо свою ценность если способен питать себя такой "пищей", да ещё благодарить за неё этих "профессоров кислых щей".
Даже те, кто смутно сознают, что грязь эта указывает, вопиет о несостоятельности преподанной через иудаизм западному миру идеи творения, именно в том виде, как она педагогикой одних преподнесена, а душой других усвоена, как правило, не понимают, что их проблема в том, что они ищут не частицу божественного в нас, не "высшее благо" Аристотеля или Платона и даже не частицу Эвридики, а что-то, что не годится в подмётки даже им самим, когда они на высоте самих себя. Это имеет место быть, потому что наши культурообразующие люди имели и имеют дело всего-навсего с, простите, пищевым комком весьма неудобоворимой богословской идеи, превратно переварившей и истолковавшей идею метафизическую - идею "универсального проявления". Между ними существует огромная разница. Не та даже, что существует между Орфеем и постановкой одноимённой оперы Глюка на какой-либо сцене, уральской горой Благодать и благодатью в религиозном смысле или Россией разнообразных надежд (очень! условно - Театр на Таганке) и тем бУхарским эмиратом (ТНТ), которым она нынче является, и над которым можно повесить вывеску как над одним из духанов, в котором заседал Есенин: "Вино, закуски и разный горячий пищ". Вот и получается, что в результате этих, ставших, по указанным и не только причинам, самоценными, сыскных экспедиций по поиску этих нечистот, разномастные сановники и нувориши, наряду с царедворцами Искусства, может триумфально и ходят трюфелями и раковым супом под некий платиновый куст, но у остальных под хвостами только их вожжа закабалённых, короста, грязные сосульки, да мочалки из люффы. А "царские лампадники" благословляют всё это дело. Каким образом? Благословляя писательское перо становиться эквивалентом металлоискателя. А чего проще находить залежи нашего и, тем самым, писательского страстного самообольщения. Мы такие запасы их разведали, что хватит ещё на десяток народов и литератур. Наш народ, как не странно, очень большой деревенский пижон, где и когда не надо. И многим очень не по душе, что производные этого сомнительного и "опосредованного" удовольствия заполнили собой содержание нашего искусства, превратив попутно ткань самой жизни в дурнопахнущее рубище на теле коллективного федеральноканального юрода-канальи. От всего этого за три версты пахнет распечальностью гения всем известного первоапостольского охвостья, что находил неисчерпаемый источник непрекращающегося наслаждения в постоянном и прилежном конструировании своего злополучия, чтобы и других впоследствии учить своей методике. (2Кор. 12:9-10) Научил.
Это очень странное какое-то истолкование нашего пути, "миссии" у русской философии, культуры и собственной нашей истории получилось. В той мере, ещё раз спасибо Павлу, в какой они все не желают признаваться себе в тотальном и исключительнейшем своём манихействе (а они очень, "до зарезу" целого "православного" народа, не желают), оно, истолкование это, есть самому себе, ногоплескающий библейской вербалистикой даолбоесизм (убеждён, этот термин войдёт в обиход), в неменяющемся "щебёночном исполнении" нашей культуры. Это надо в первую очередь для той "власти", которая тут ещё возможна. Власти не как "креативного" творчества в рамках этого ритуального агенства "Во всегда последний путь", которое мы имели и имеем. И вот, что она должна будет иметь в виду в первую очередь. Что "Русский ум", который:
...здраво мыслит о земле,
В мистической купаясь мгле.
купается просто в культурно-политической чуме неовизантийства и прудах сивухи, больше ни в чём. Это первое, что надлежит вырезать под корень вокруг и внутри нашего человека, даже с риском для его теперешней "жизни". В противном случае, Россия как политическое образование просто канет в лету. Впрочем, не вижу причин, чтобы в форме риторического вопроса не озвучить потаённого, из самой утробы этой мглы: а разве не это является тайной мечтой всех наших людей от самых крайних имперцев, до самых крайних либералов? Это, именно это. Так обстоит дело, уважаемые мои, гиппербеллетристы недофарисейства и их жертвы. Всё это санкционировано заинтересованными в этом истолковании "священнослужителями", исполняющими роль своеобразных коуч-тренеров народа, очень странно интерпретирующих слова Иисуса о перспективах того, кто попытается сохранить душу свою. И ещё, при всё моём уважении к Вячеславу Ивановичу Иванову и нашей поэзии...
Недопустимо филологию будь то языка, будь то "строя чувств" любого "Серебрянного века" черпать и творить из логики сопротивления ненавистной среде и противопоставления ей. Вы просто её укрепляете таким образом, делая век этот её составной частью и очарованием репрессивного идеала. Поэтому у искусства, которое сплошь вот такая закамуфлированная репрессивно-дуалистическая мораль-подкладка-задник, всегда такое настоящее. Уж я то знаю какое. Но зато Вы "пожили", спасибо дама-"динамо" в портках отцов родных. Но мы вам всё равно косу на локоть намотаем, не сомневайтесь. Меня не волнует, что поэзия чего-то там недополучает, меня волнует, что вот это вот идеал-чудовище переполучает, даже не прося об этом. Слыханное ли дело: называющим себя поэтами, благодаря. Вы, прекраснодушные молотчики языками и опереньем, Молоха ради, сами приносите ему всё на блюдечке, о специфической каёмочке которого у нас речь впереди. "О, не дыши - молчи!". (Тризны Диониса.) Молчу-молчу, Вячеслав Иванович, а то я ж не ограничусь тем, что просто в "чернел колыбельный челн", исправлю следы не относящихся к орфографии ошибок. Впрочем, нет. Средства мои ограниченны, но на те, что отпущены мне - гулять так гулять. А пока просто примем как данность, что если в окопах нет атеистов, а в дурдоме прозаиков, а только сплошь набожные "визионеры" - это не аргумент в пользу так рождающейся поэзии и веры, которая не поэзия и не вера, а смесь окопа с дурдомом и есть. Эта та "землянка" одной из героинь В.Гюго в "Соборе Парижской Богоматери", в которой та гнила и чахла, но та доченьку дождалась. И эти люди наставляли и наставляют нас словами Н.А.Некрасова:
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан.
Это специфическая наглость насквозь коррумпированных своей немощью людей.
В двух поверхностных словах, объяснить широкой публике почему, на наш взгляд, так произошло, можно бы было упомянув "жеребца" А.А.Ухтомского. Никакая "кастрация" той массы этносов, которая позже могла самостоятельно конституировать себя в качестве "племенного" субъекта, с отъятием у неё её верований, её "частно-собственнической" Колеи Общего, казнь её хронотопа, или если угодно, исторического privacy, которому не дали дозреть, поставив на нём политический крест Павла именуемого апостолом (второй раз это сделал наш церковный "раскол" и Пётр своими реформами), выкинув тот (* Теперь-то уже конечно "этот" народ, если понимать под народом несчастного хлЁбающего наряду с остальными получившийся "русский мир", как живое историческое воплощение классического шпенглеровского понятия псевдоморфозы.) народ из такого-сякого, но его модернизационного поля (* Речь не о народном язычестве в "его чистоте" и тем более не о беспоповском "мазхабе" Традиции ныне представленного европейскими, нашими в том числе, неоязычниками.), оказалось не в силах отвадить его от проявления самых недвусмысленных проявлений его "суеверной", "поганой" Доминанты в отношении его родины. И даже лишённый этих верований в оформленном дохристианским периодом виде, даже памяти о них, они тем не менее ежеминутно живут в нём и очень остро чувствуются. И хотя наросший "авторитет" православия, которое не понимает, что в общем-то не дали достигнуть возраста согласия и ему смому, в виде уже существовавших на этих довладимирских территориях неформальных христианских анклавов-братств, не в силах скрыть, а тем более заменить собой подстилающие ему брюшные мышцы "народного народа", решительно всё от чего официальное православие и его парторги хотели бы оградить свою паству своим "масляным маслом", возвращается к ней по "кортикальным компонентам". Что иногда выливается в программы абсолютно неверных стратегий "жиросжигания" образца 1917 года и последующих лет, которые не учли, что имеют дело вообще не с жиром, а с третьеримским набрюшником совершенно по-настоящему, но не без дураков, вросшим, как сундук с Осирисом в кедр, в вековое Быть бы Живу, то есть Россию. В результате чего, она так всхуднула и обескровила, что пришла к своего рода аменорее дня сегодняшнего, лишившись даже "обыкновенного женского" (Быт. 31:35) и покрывшись по всему телу пятнами "красного смысла" и политтехнологической стрептодермией, заменившей населению Четьи минеи. (греч. menaia - месячные) Ни по-нормальному сочного стана, ни по-людски нормального строя, она, разумеется, не получила. Но отсутствие регул - много чего значит и может использоваться. И используется. У людей тут такая альтернатива: либо оставить всё как есть, то есть отказаться от попытки создания хотя бы контура перспективы когда-либо почувствовать себя людьми, что в общем-то будет вполне нормально для духовных наследников ромеев. Мы такой народ, что, в принципе, можем теперь себе позволить и это, хуже не будет. Либо протезировать себе в участок "фантомных болей" что-то новое, отрастив его не взирая ни на что и ни на кого.
Поскольку я поэт, то знаю, что это слишком "общо" не может быть мною переведено в некие более удобоваримые тезисы. Очень зато удобоваримо следующая мысль, в качестве ответа на решительно все беды: если в этом народе воцарится трезвость, да-да, самая простая, обыкновенная трезвость, никакого и никуда протезирования вообще не понадобится и то, что есть скверного, неспешно, но сойдёт на нет. Но это ж невозможно, да и на хлеб плоды трезвости, как госпожи нашего обихода, не намажешь вот сию же минуту. Поэтому остаётся лишь сказать, что медицина выдумывающей голи, а именно такой статус даровало и сохраняет за всеми нами наше славное отечество, творит иной раз чудеса, так что у народа в этом смысле есть надежда, как была она в своё время присуща всем первым из числа "последних". И её воплощение напрямую зависит от того, поймёт ли он наконец, что должен сосредоточить своё внимание не на "патриотической" спагирии с её грудями-орденами и трёхлинейками титульности, которыми по нему палят те, кто к этой титульности не имел и не имеет никакого отношения, хотя и очень падок до орденов, которыми сам себя осыпает, а на совершение долгожданного паломничества к утраченному загляденью на букву "ж" в кустах. Тому куску самого себя, что уже мхом чужой исторической воли порос и вот-вот окажется на столе доктора Менгеле в каком-либо обличье. Обличье не просто произошедшей уже гражданской смерти народа, а в окончательном. Когда в отсутствии головы, эта "музыка Штраусса" примет на всю катушку его административные "ухаживания". Безропотно, понятное дело. Так что, эти "две части одного" (голова и мягкое место) нужны друг другу как воздух, чтобы предотвратить погибель того, что возможно ещё может состояться как целое.
Если совершенно честно, то ничто во мне как в "разумном" человеке в такой сценарий не верит. Вообще ничто. Я не вижу никаких, абсолютно ни малейших предпосылок к его осуществлению и не из-за чьей-то злонамеренности, а из-за ясного знания, что представляет собой народ, к которому я принадлежу. Но я буду писать то, что не должен. К тому же, есть основания полагать, что демократия, вопреки народу в его нынешнем положении и состоянии, может вполне себе состояться на этих просторах. Поскольку речь не может вестись о "борьбе народа за самоопределение", в его привычной националистической трактовке, будущее (единственно возможное) этого гипотетического целого может базироваться только на интернационализме, что конечно не значит, что у него есть свобода вообще избавить себя от мыслей связанных с формированием этнической идентичности (Ethnic Identity Formmation) и сопряжённых с этой областью вопросов. А пока народ - это просто усы, лапы, хвост ровным слоем паштета намазанные на кованные телевизионные мокасины, с комфортом расположившиеся во рту этого самого народа. Старшее поколение может вспомнить клоуна Акрама Юсупова. Был у него такой номер с осликом, к "днищу" которого был прикреплён мотор. Объясняя диковинную конструкцию, он говорил публике, что мотор в ней московский, а корпус ташкентский. Вот на это тарахтящее создание, источающее веселящий всех зрителей природный газ, мы, как многонациональный народ, пока и походим.
Подводя некий итог сказанному, следует зафиксировать следующее: необязательно быть благодарным читателем Бахофена, Генона, Элиаде, Корбэна, Шуона и прочих из этого ряда (но не помешает), чтобы понимать, что всё описанное - это борьба имевшая целью узаконить на обновлённых основаниях человеческую беспринципность и всеядность, и любые моралистические боестолкновения того времени, когда реализм набирал обороты с реализмом же (и наоборот), велись только ради этого. И со стороны реализма велись удачно, поскольку сам парковый водопад романизма, как отображения более громоздких идей, как "конструкцию" может и можно истолковать как нечто искусственное, но вот его струи не получится. Не должно у хорошего человека получаться. Нельзя банализировать то, что вытекает из живого человека после удара в него копьём, даже если это не копьё Лонгина, даже если вытекает не кровь, да и человек - так себе. Нельзя не погрешив истиной поставить спекулятивный знак равенства между этими полюсами (да, конечно же, сентиментальности), так же как, несмотря на весь аппарат деконструкции и дешифровки структурализма, постмодернизма и всей вообще нынешней гуманитаристики, нельзя, к примеру, признать живое православие или католичество простой калькой с иранской троицы "во главе" с Анахитой, египетской (Амон, Хонсу, Мут), либо с другой политеистической DreamTeam. Так же как "рух аль-кудус", то есть Святой Дух в исламе ни в каком (а тем более, исторически-наследном, генеалогическом) смысле не одно из лиц Троицы, которая в свою очередь опять-таки не "повинна" в том, как трактует "её" архангела Гавриила ислам, данный в Коране. Потому что ислам никак его не "трактует", а опираясь на своё Откровение "просто" констатирует, что Святой Дух есть инструмент (и не больше) воли Аллаха "персонализированный" в Архангеле Джабраиле. Потому что ни о каком трактовании не может быть речи, когда мы говорим об Откровении, предполагая диалог тех, кто вообще верит в Откровение как в то, чем оно является и в жизнь как содержащую в себе хотя бы кусочек того недоступного для всякого рода "деконструкций" и разъяснительных умалений, от которых, как выразился (по другому поводу) в "Esse Hommo" Ницше "...разит неприлично гегелевским духом". Хотя, надо отметить, в данном случае, Гегель не при чём. И, конечно, "кусочек" этот может быть только знанием (не способностью воспринять его во всей полноте, что есть "прерогатива" пророков, а знанием, как влиянием) Откровения, которое снимает с повестки дня веру и историю, как и веру в историю, историю веры, как вообще любое мерило по отношению к себе и прежде всего самого человека. Это есть различение. Различение, как прежде всего гносеологическая смерть внутри человека источника сличений и самой склонности к таковой неуместности. Это тот, доведённый наконец до ума, melting pot - плавильный котёл, в котором толерантность становится тем, чем она хочет и должна быть, то есть избавляется насколько это возможно от невежества и прочей грязи под ногтями, раскрепощается и перестаёт быть гадким утёнком диссонансов. Откуда я всё это знаю? Да не от куда, можете считать, что я ответил вам: "Так в рекламе говорилось". Но опять-таки, это не снимает зудящего вопроса: когда мы говорим, скажем, о живом, повседневном христианстве, мы имеем в виду не относящееся к "строгому" единобожию последовательность различных религий, культов, пророков номинально соединённых в "штаты" получившейся конфессии или метаморфоза действительно имеет место? И к лучшему ли она, не девальвировала ли она что-то ценное, например свободу. Другими словами, это вопрос о разбитой чашке.
Для большинства людей живущих в рамках своей сложившейся религиозной традиции и которая для них просто "прозрачность" воздуха за окном, вопроса такого не стоит. Они убежденны, что чашка сама собой явилась и вообще никогда не пылилась, не то что склеивалась из разного материала, хотя они и могут заметить глубокомысленно, что вообще говоря "любовь она и есть только то, что кажется". И всё бы ничего, но подобное всепрощение упростительства является главным и единственным основанием уже вполне земного рабства человека так рассуждающего. Для таких людей и красота наших великих религий, самой религиозности, всё божественное и в общем-то всё земное - это тросточка Ницше подаренная его полоумной сестрицей Гитлеру. И вот, я всё не могу решить для себя - все эти теплохладные это кто, это что? Элизабет, Гитлер, трость? Что они такое эти народы? Как раз понятно, что они "человеческий вид непроизводительный, страдающий, уставший от жизни." Но это не снимает напряжённости вопроса заключавшегося в предложении, которое предшествует этому выводу у Ницше: "Что же это за люди, которые размышляют таким образом?" (Воля к власти.)
Всё годно для постмодернистской цитатности и тех манипуляций ("историзированного прочтения") с опечатанными урнами и номерами "англетеров" проголосовавших, которые в ходу на выборочных участках, которые пытаются задним числом узурпировать то, что узурпировать конечно же нельзя и для чего (так говорят) являлся Иисус - "собрать рассеянных овец дома израилева". Даже если счесть его плохим и потерпевшим крушение "переговорщиком". В том числе и потому, что сама вера в провиденциальный замысел Бога включает в себя составной частью веру в то, что Господь, определил для прихода каждого из пророков точно определённое место и точно определённое время, что делает не несущественной, а попросту несуществующей всю временную хронологию вне их цепи, которую можно признать просто "стаей лёгких времирей". (В.Хлебников. "Там, где жили свиристели...")
Неубедительно, верно? Мы, должно быть, хотим сказать, что не всё, по-видимому, годно для суда постмодернизма, для посмодернизма, как суда. Потому что нет такого суда у него. "Судилки" у банального шпиона нетути. Лазутчик её на "родине" оставил, вражинка наша непутёвая, в тот момент когда превратно истолковав истину о том, что весь мир - театр, решил, что весь мир - это просто испытательный полигон для недоросля с закорючкой вместо полового органа и сердца, и что по "сути" (но без перечисленного и святости) он святой Бонифаций и есть, о чём поздно спохватился. Конечно же постмодернизм, как явление, это постмодернизм для обывателей. Я полагаю, не открою секрета, если скажу, что серьёзные люди его создававшие всегда понимали его истинную подоплёку и конечную цель - свободно пользоваться своим "центром вселенной" и прилагающемуся к нему "ударно-спусковому механизму" и выстроить общество под ключ этой свободы для ягодиц. Я не стану оценивать само это чаяние, оно не лучше и не хуже любых других человеческих чаяний и имеет глубинные корни и архитектуру, как и всякий очередной проект "Здравствуй, попа, Новый Эон!". В этом смысле постмодернизм штука настолько древняя, основательная и традиционная, если угодно, что дальше и древнее некуда, поскольку там воображение упирается в тот участок кишечника человеческой истории дальше которого уже не проникнуть. Так вот, в условиях сколь угодно либерального общества неверен сам подспудный вывод и промежуточное чаяние постмодернизма, что при этих условиях люди избавятся от необходимости торговать собой. Напротив, подразумеваемой ими и любой другой свободы станет меньше, а гнёта и контроля больше. "Технически" всё будет доступно, но люди будут лишены возможности чувствовать вкус. Это пиршество с ключевой водой во всех тарелках и бокалах. Я понимаю саму моторику эстетико-философского процесса, которая устанавливает именно на указанной выше расчувствовавшейся "основе пирамиды" новые пути к "сверхчувственному миру" будущего. Любой проект будущего не может не решать проблему государства и глобальной экономики. Эти двое никакому проекту с любой этико-религиозной и этико-политической окраской не дадут исполнится. Ни одному. Загвоздка в том, что глобализм (пока,скорее, помимо, чем над-государственный) и Рынок хотят решить национально-государственный вопрос через себя и для себя, то есть для сохранения и приумножения контроля и прессинга над человечеством в пользу очень небольшого количества денежных мешков и даже неважно кто и что стоит за ними.
Кстати сказать, полновесно, как в подлинном смысле - Империя, мешает им никакая не Россия, конечно же, а именно Штаты (может быть, из попкорн веку и помимо своей воли). Наши оппоненты хотят длить рабство во имя дьявола (даже если это Бог), мы хотим прекратить его во имя Бога (даже если это дьявол). Чуть коснёмся их "дьявола"... Их проект - это не совсем небытие и тем он и ужасней. Они хотят достроить и узаконить форму (в обоих смыслах) для этого неонебытия. Что это за зверушка? Это настолько формальное, наличное, заформализованное Бытие, которое будет даже не-о-небытии и "превзойдёт" родственника. Если иносказательно: это будет не подверженный тлению трупик синички в туничке, шёлковой балаклавой натянутый на нашу планету, как на плоский брус раз и навсегда линейного времени. Если по-русски: ковшом Навсегда нам будут исправно наливаться и выдаваться суточные щи. В обмен на что? Ни на что, "просто так", "вот вам крест", "мамой клянусь" и прочее. И они не обманывают. Поскольку предполагается, что у человека к этому историческому моменту не будет ничего своего, включая какую-то там "душу", свободы, права и прочие глупости, включая даже противоположности всего этого. Это вечное "лето Господне" техно-схоластики с её вечной брусникой. Информационное общество имени Франциска Ассизкого, ничего общего с ним не имеющее. Мгновенье, прекрасное оно или нет, в самом деле остановится, как любовник услышавший "стоп-слово". Махаяна, как сумеет, то есть в полном объёме, станет явью и явь станет ею. Я не ставлю целью застращать кого- либо описанием такого сценария. Этим занимаются леваки по всему свету, к которым, как и к их идейным противникам, я не принадлежу. Мы ещё вернёмся к этому.
Что касается условного постмодернизма, то он просто будет вновь и вновь получать с одной стороны статуэтку Оскара, а с другой - окатывающую его ведёрку с ледяными камнями "вай-вай-вай"-льда. Вот и всё. Но это на будничном срезе. Постмодернизм получит искомый сверхчувственный, безо всяких кавычек, мир. Чуть позже мы в подробностях опишем, чем он будет. Хотя догадаться не сложно. В общем-то, такие как я, прицельно и одарят его желаемым. Мы ведь тоже те ещё идеалисты и мечтатели. И для нас постмодернизм именно то "суждение", о котором говорит Ницше: "Если суждение будет ошибочным, на наш взгляд, это не является возражением этому суждению - вот, может быть, одно из наиболее поразительных положений нашего нового языка. Главное - знать, в какой мере это суждение является подлинным, чтобы осуществить его в жизни, поддержать... и постараться улучшить". (Воля к власти) Он пока не стал самим собой, он в большей степени единоличный, чем полезный идиот самого себя и самому себе. Мы поможем ему разведать недра его "Сибири" по-настоящему.
Возьмём прямолинейную веру в Откровение (как ни в одной букве не беспримесное) - извечное, никем не созданное и через Священное Писание презентованное бруском книги в брусках передающей и читающей плоти, да хоть чем и хоть через кого и в любом процентном соотношении человеческого и божественного. Никто и никогда не докажет не обывателю, не язычнику, не агностику, а именно самому единобожнику, что подобная вера, хоть в чёрточке отличается от веры в человека по имени "богомладенец", как в сына Бога, с которым главная проблема, что этот предвестник постмодернизма имеет тенденцию к росту, росту "сознательности" в виде жреческого визионерства и тесно его сыновству на земле становится, и он норовит под трон Бога влезть. Может это от того, что наш объект исследования - старый-добрый, к примеру, Гарпократ, как думаете? Вера в такую "подтронность", как вершину Божьего патронажа, является чистейшим утверждением такого сыновства, ещё более безоглядного, нежели заурядные "одежды" антропоморфизма. Никто и никогда не разрешит сомнений верующего в том, а не является ли то, что он называет искрой Божьей в себе - просто не по праву сакрализованной формой эдакого психо-Ришильё. Всё, что может быть дано нам, как творению, автоматически не может не являться творением же и при этом столь же автоматически не становиться объектом сакрального поклонения, то есть явиться практикой отрицания единобожия. Так Священное и непогрешимое в принципе или всё-таки Святое Писание, где имеют место быть святые и священные, и не блещущие святостью народные, царские "сикли"? (Исх. 30:13) Предположить, что откровение через кого-либо дано "в полном и совершенном" объёме, даже в "конфессиональной" части своей, представленной пророками или пророком, значит предположить, что имеет место быть "инициатива сверху" слиться и раствориться с человечеством - это пантеизм с другим вектором, смена направления молитвы и поклонения, и насмешка над Единобожием. Надо понимать "инициатива" в какой интерпретации имеется в виду: "Божественная природа сообщается природе человеческой, чтобы её обожить. Это ответ Израилю. ...полнота этой природы - в общении Божественных Лиц, и сообщается она человеку через личное приобщение". (В.Н.Лосский. Догматическое богословие.I. 1. Два "монотеизма".) Не надо объяснять, что это не имеет ничего(!) общего с монотеизмом и Единобожием или с тем, что претендует им являться. Ох, недаром к Лосскому неровно дышал Генон, как к отдавшейся в пожаре страсти французам Московии.
Апофатика Дионисия (Церкви), чтобы Церковь не говорила, есть апофатика неоплатонизма по достаточному, чтобы не быть монотеизмом, преимуществу, не может не прийти к тому (в последовательно проведённом виде), к чему пришёл Ницше - Бог умер. (* Это не совсем так. Бог этой апофатики и не был "живым". Апофатики! Лично про Дионисия ничего сказать нельзя.) Но поскольку Церковь - не Ницше и она не может вот так прямо сказать, что Бог - это в том числе и не Бог, то появляется догмат о Троице, как тепличные, лабораторные условия для того, чтобы волкам поумерить "голод" и не препятствовать разблеявшимся в связи с этим травоядным, которые подменили собой источник, который делал "зубами щёлк". Словом, коня куют, а земноводное (и опять на букву "ж", какое совпадение!) лапы подставляет. Формируя под шумок пышности и кружевные тонкости своего догматического исподнего и прочего жабо. У Бога нет никакой "природы", которая бы могла являться для нашего суждения основанием для установления Его непознаваемости! Эта подразумеваемая христианской апофатикой природа есть как раз у всего, что не есть(!) Бог. Это именно Денница в подразумевающемся формировавшейся Церковью смысле, "непознаваем" в качестве уже дьявола её традиции и догм, а также апофатическая суть того, что мы называем Бытием или у*же - Обществом. Вот вам прочная основа для экуменического диалога между религиями, а то вы её всё ищете. Догмат о Троице, как и вся "официальная" христианская мистика, не заменяет всегда куда-то девающийся кубик Lego. И это закономерно, потому что она не в состоянии понять-принять маленькую, но главную детальку, состоящую в том, что конструктор в который играет её богословие принадлежит целиком, как бы это сказать, не совсем Иисусу, даже в том виде, в котором сами христиане "постулируют" его в своей душе. Уже не говоря о Господе.
Что они сделали, чтобы и не стать, и, с другой стороны, перещеголять "унесённых ветром" и не думать об этом не завтра и не сегодня, а никогда-нибудь? Когда Дионисий пишет о Боге: "Он - не Единое и не Единство", то он, вопреки уверениям церковных иерархов, вовремя сообразивших в какую сторону дует ветер правды в голове этого честного человека, вовремя узурпировали эту верную духу догмата о Троице часть его учения. Не потому что считали её верной, они прекрасно, не хуже меня, сознавали, что этим было сказано, а потому что нельзя было приобрести блюдо по отдельности, уж больно всё остальное было "высококлассно" и созвучно их взглядам, что неудивительно с учётом того, что Дионисий изначально исходит из принятия догмата о Троице. Так вот, Дионисий имеет в виду вовсе (даже) не Единое неоплатоников. Он проговаривает то и только то, к чему только и можно прийти исходя из апофатики ориентированной на догмат о Троице: этот бог - не Бог, под вывеской "Это больше чем наше представление о Боге", больше, чем то представление о Боге, которое мы способны вместить. Потому что приняв и исходя из оптики троичности, христианское сознание облекается ложной психологической (и не более) установкой, аппетиты которой таковы, что она начинает претендовать на статус Страха Божьего и чтобы спасти себя и только себя нашёптывает в повелительном тоне сознанию христианина, что "дробление мира - это потеря уважения ко Всевышнему". (Ницще. Воля к власти.) Это её мир! Идола этого мир! И разносить его в пыль - это не потеря, а начало уважения к самой мысли о Боге, даже не к Богу. Это та малость, тот мизер, который должен делать верующий в Бога - "воевать" (* различая - различать! не "изобличать", не проклинать, не отсылать в ад итп..) против установленной сладкой тирании диалектики Абсолюта в разрезе и плоскости мира сего, той силы, которую греки именовали Дионисом, а египтяне - Осирисом.
Внимание! Не войны против Абсолюта, который сам по себе не имеет к нам отношения, поскольку просто не ведает о нашем (как "нашем") и каком-либо ином существовании кроме своего собственного, а именно этой его "представительной" диалектики, которая и сама "обожествляется" и заставляет, как полицай полагать Богом сам Абсолют. Почему полицай? Потому что любая сила настолько превышающая нашу собственную, то есть просто несоотносимая с нами, ничем иным и не может быть, хоть и не по злому умыслу. Как ещё её прикажете величать? Астериксом и Обеликсом, сражающимися с Империей? Она есть Странность, Инаковость, в полном смысле слова, чужого монастыря "ОНА". Поэтому, духовная брань - это самая бесстрастная брань, она не воюет с тем, на что можно злиться как на врага или радоваться как другу. Мы не знаем, что этим противостоянием созидается, мы знаем, что ничто другое просто не может быть Созиданием, Выпрямлением этого криво данного нам сколиоза предположительно божественного и в замысле - "беспозвоночного" луча. Из которого надо выбить эти позвонки, эту недоязыческую дурь всех конфессий, которая разделяет и властвует меж двух миров.
Дионис - номинальный "враг", он тоже обречён на войну с нашей кОмарильей, которая кружит вокруг да около его, прошу прошения, Пана и жалит его в это чувствительное место. Мнемозина, Мнемозина... Что такое Мнемозина? Чем мы её сделали? Давайте посмотрим, что такое быть, для таких как мы существ, матерью муз. Мнемозина - это, если так можно выразиться (а этого нельзя) - семявыводящее "ребро" Диониса (в каком-то смысле и наоборот), которое "знает и помнит", вмещает, преобразует то, что съел и выпил Дионис накануне. А мы её унижаем до роли к нам относящейся и улыбающейся нам вошки с балкончика при кудряшковом мезонине над этим самым "устройством вывода", через которое исторгается то, что мы привычно берём себе как "стройматериал" для нашей мыслительной деятельности, с её "выводами" и пышно именуем "золотой цепью Гомера", заливаясь у того балконца соловушками. "Фасцинация"! Словом, флейта на флейте и флейтой погоняет. Говорят, Иисус не смеялся (не верьте). Я могу себе представить, как Он, не при свидетелях, "гомерически", раскатисто гогочет в качестве другого Лица Троицы смотрящего на это и видимо жмёт на перемотку назад, чтобы опять поднять себе настроение. Я бы и сам так делал. Абсолютно всё жаждет абсолютного освобождения от Абсолюта, в том числе и сам Абсолют. Вот что, в сущности, хотел сказать своим "апокастасисом", обвинённый своими прекрасными современниками в "неполиткорректности" Ориген, а также традиционалисты, когда говорят, что в раю есть ложка страданий, а в аду вилка удовольствия. Идём далее.
Появляется Троица, но уже как Троица автора "О Божественных именах", как попытка снять представленную выше антиномию-симптом-приговор, что конечно невозможно. Хотя это был самый удачный, но упущенный момент не для того, чтобы писать книги, а чтобы совсем с другим смысловым акцентом возопить к Богу: "Господи, помоги моему неверию! Потому что то, что я тут собираюсь "наверить" просто ни в какие ворота, не в узкие, не в широкие." Но, ещё раз повторяю, произошло то, что должно было произойти в логике мира сего. Поскольку "необходима некоторая неточность во взгляде, определённое желание всё упростить, чтобы появилось прекрасное видение и "значение" вещей; собой они никогда не будут, а будут только я-не-знаю-чем". (Ницше. Воля к власти.) И вот именно это прозаическое, наиплоско-катафатическое признание о нашей пришедшести к этому закланию "никто-не-знает-чему", самого что ни на есть земного и плюралистичного толка, и стоит за "божественной" апофатикой догмата о Троице и вообще в огромной(!) степени за всем, что большинство живущих полагали и полагают монотеизмом и единобожием. И это невозможно оспорить, не усердствуйте напрасно. А "уверовать" в такое - ещё более невозможно. Это "плоско" именно в свете неверно заданной системы координат для самой апофатики, которая принимается за подлинную Апофатику (не знаю, чем она может быть в эмпирическом мире) и действительно, гениально играя свою роль, ставшей таковой для христианского сознания. На безрыбье и рак - щука. Но каков рачок!
На самом деле, это тот самый золотник, что просто бесценен, для правильной (с меньшими погрешностями) метафизической и теологической оптики. Это можно сказать котлован-оправа под фундамент-фокус их "филологии". В нём жить можно, далее не возводя вообще ничего, кроме себе подобных. Это то, что делает "око" упомянутое в Евангелии чистым. Но голова европейского и не только человека превратилась в часовню для установившейся формы знахарства, при которой голова эта есть шаманский бубен для распятых граблями ступней, которыми тем не менее надо топ-топ, потому что как писал Фёдор Михайлович, должен же человек куда-то обязательно ходить. Однако, надо заметить, что "мера" единобожия в христианстве, такая же как в иудаизме или исламе. Христианство, как выражаются иудеи и мусульмане, не "строгий" монотеизм, в том отношении, что его единобожие, как святыня, разбросанно в неподобающем виде, в самых неподобающих местах, по всей "квартире", в которой нельзя убрать, не "выплеснув" самого ребёнка, который не мог не получиться именно что закваской. Но это не всё. Закваску сделали замазкой швов этой первородной эллинской кельи-жилплощади, где краеугольным, но так и оставшимся не у дел корытом, осталось само единобожие - форма. О единобожии христианства, как Церкви, можно сказать то же, что сказал Ницше о Шопенгауэре в связи с категорией "воли", центральной для обоих философов: "...нет ничего более характерного в его философии, как полное отсутствие воли". (Воля к власти)
Поскольку они плохо (ещё хуже, чем я) знали эллинизм и Аристотеля, то не понимали, что форма - это не то, что мы понимаем в русском языке, как нечто номинальное, как абрис, как вместилище. Форма - это и есть качественное содержание, то наполнение, которое создаёт, творит форму в том смысле, в котором она понимается в русском языке. Поэтому у нас и знак равенства между добром и красотой, удобрением и украшением, выраженный, а не просто неправильно переведённый словом "добротолюбие", в котором о добре, как этической категории как раз и речи нет. Это чистая прелесть. Добро - это не красота. И поэтому Достоевский красив как бог, то есть как горюющий с улыбочкой бес, способный на красивые поступки и романы, которым он и является. Форма "задаёт тон" простому ничему, проявляет его, делая его чем-то. Поэтому людям и нравится "зарабатывать", "шевелиться", "крутиться" и в результате получать свою долю магического удовлетворения и переживания, когда в руках, в шкафах, в гаражах, на столе материализовавшиеся плоды этого. Поэтому и горизонт наших жрецов и нас - это повторять вслед за святым Григорием Богословом: "могу созерцать ... только то, что нисходит к нам - Божественное великолепие, видимое в тварях." Но не в этом беда, а в том, что команды созерцать, как основания для установления самодовлеющей созерцательности с троном её выводов, вообще не было, по крайней мере со стороны Господа. Потому искушаемый Иисус и отверг всё великолепие этого мира, что сатана предлагал ему именно это - полноту подобного созерцания и связанного с этой полнотой могущества. Согласившись, он и стал бы соединением высшего жреческого с непростым царским, как искусом понимания Бога по оригеновски, в качестве "простой духовной природы, не допускающую в Себе никакой сложности", то есть именно и в точности тем, во что вы его вовлекли в качестве транзитности (самодовлеющих "пути, истины и жизни") и второго Лица Троицы, от "Лица" которого это и произносится. Трижды ложь! "Каноническое"! Статистика! Как пошутил какой-то человек по-другому поводу - выдали зарплату шпингалетами и гвоздями. Вот почему наш поэт на вопрос Папы Римского о том, кем он считает Иисуса, как Лицо Троицы, тот не моргнув глазом и ответил - Дионисом, богом Дионисом. Папа смутился такой русской, поистине всё понимающей, но "канонической" прямотой. (речь О Вяч.И.Иванове) Проблема монотеистов в том, что у нас истина о том, что "Бог беспределен и непостижим, и одно в Нём (* не в Нём, а "о Нём" - прим.автора) постижимо - Его беспредельность и непостижимость", базируется на том, что Он "конечно выше Бытия". (И.Дамаскин) Он не "выше" Бытия. Выше Бытия может быть Иван или Андрей, свидетельствующие Его, потому, в том числе, мы и "превыше" ангелов. В сердце своём апофатика христианства, конечно же, единобожна. Но сердце это столь недоразвито и находится, как бы во вне учения самой Церкви.
Поскольку предполагается воля именно Бога, возвещаемая через Святого Духа пророкам, воля, которая не может быть просто чаянием, то есть не быть фактически воплощённой, то вера в такое постулирует, что живущие - это не человечество, а богочеловечество. И под этим "откровением" будет понимать решительно всё, на что оно дробится в преломлении сознания - молитвы, предписания, нормы, догмы, малые веры, ожидания - все эманации, всю ткань жизни. Всё это будет предопределено для заклания фетишизации и идолопоклонству, что мы всюду и видим. Единобожие может и претендует быть - только единобожием, исповедованием Бога и точка. Откровение - это всегда Откровение для нас и "о чём" - это не полнота Бога, потому что любой "кусочек" Его - это Он сам. Откровение может быть дано лишь в форме причащения пророка некоторой очень ограниченной частью того, что составляет даже простую мысль о Полноте Бога, которая не определима, как и Он сам, и которая явись она хоть в чёрточке внятной посланницы Бога - уничтожила бы все вселенные. Много и нагло хотите вы, теистические лозунгисты человеческих диалектов. Бог понятия о вас не имеет с вашими спорами, писаниями и стандартизированными войнушками под негласным лозунгом - "догони меня нильский кирпич". Один из нас, в 1871 году, сказал: "Мы, филологи". Единственное ваше откровение называется "Вставьте нужное" и самое сакральное в нём то, что вы - кичливые писари, ищущие, как сказал какой-то француз, Бога в крови клопа:
Я не знаю, Земля кружится или нет,
Это зависит, уложится ли в строчку слово.
Прочтите это стихотворение Хлебникова. Это хорошая поэзия. Выйдите с неуютного пяточка этого штандарта - попадёте не на территорию глупых спекуляций, вопрошаний, споров, а настоящей самоизоляции, прямо в объятия песков Хадрамаута под солнцем Аврама Линкольна. Всё таки я неисправимый оптимист... Вы давно уже в них по "линию бикини", где начинаются ваши бороды и всё, что вас держит - это седой лучик этого дискотечного солнца пустыни. И пока одни не хотят увязнуть, а второе закатиться - на бесёнке том поигрывает, как на ребре та самя дочурка Пана и Эхо - Ио, видоизменнёная ревнивицей Герой в птичку... заливаясь от стыда свекольным соком, галопируют ли они, "на пепле сизом небосклона" (В.И.Иванов) в качестве учителей веры, "притворившись лондонским дождём" и будучи в лучшем случае поэтами, в эмпиреях на пегасах, похотливых кентаврах, оседланных тиграх, ядрах, пифагорейских цифрах или нет. И конструкция этого коврика для медвежьей, мило-косолапой йоги, а это он и она, крепка. Вот поистине та империя, над которой "никогда не заходило солнце". В рамках наличного человечества. Потому волю Господа и озвучивают те, кто озвучивают, то есть информаторы и прочие пилоты Формулы езды по ушам. Нельзя же обрушить всё и впервые выйти на работу тем, кем и являешься - заурядным номархом с волюнтаристским перегаром и визионерским фингалом от замысловатого вояжа в бархатное "туда", верно? Да и вообще, как же мы без этой ухватки? Вот и вся куфрология, с ноткой сакральной "геополитики", как нынче любят. Протоконфессиональная и не очень притягательное, как и положенно. Рок опера "Иисус - супер-звезда" - это профанация того факта, что "сентиментальное бешенство рок-н-ролла" есть основание и предвестие религии, а главное - плохих поэтов в большей степени, нежели хороших. Почему плохих? Потому что "боговедами" и "богословами" оказались никудышными. Не богословие их не выдержало проверки Богом, об это не мне судить, а поэт этой проверки не выдержал, увы. Наверно поэтому нашу музыку часто называют музыкой дьяволопоклонников? Это конечно не так всё просто, но я не буду заострять на этом внимания. Я прошу понять меня тех, кто понял мою горькую иронию. Я человек выросший в православной традиции. Для моего несовершенного благонравия не представляет, само по себе, проблемы поозорничать и пропустить такие удары, и даже подставить другие щеки и рёбра. Но я просто не способен их принять на себя. У меня прививка от пьянотной дурости, врождённая обороноспособность по отношению к ней. Я не способен принимать за что-то серьёзное какую-то шипящую на меня фитюльку, в руках которой две чурчхелы связанные верёвкой. Единобожие начинается с понимания, что это дьявол в деталях и траекториях выверенного махновства и теологических "художеств" маханины царящей в ваших головах, душах и на вашей земле. Это для дьявола довольство, а не для Бога. Оно невозможно без правильной системы координат, в которой есть лишь упор на свидетельствование и понимание того, чем не может быть Господь, которого мы свидетельствуем, а то, что делаете вы - это, пардон, освидетельствование сродни таковому у автолюбителей и Кого? Свидетельствующее сознание - это трезвый корабль Единобожия, а не "природный" верблюд наблюдаемый одомашненным "дикарём" Руссо, научившимся грамоте культурного пития из зороастийской "Авесты" и нахождению в ней бормотушной истины. Потенция такого сознания - это скромный, но образчик, указание на теологическую Роскошь, сопричастниками которой делаются через волевой акт, а не Богатство сущего, не образина великолепия горизонтов в глазах Гора-Хармахиса, который в чуть другом, конфессиональном "настроении" искушал Иисуса царством над миром. Оно не анти, а а-сократовское: я знаю, то, что я Знаю, - вот, что наполняет его. Оно в натиске пытается добиться, чтобы ему сказали "Будь!", для того, чтобы начало быть То, что должно быть. Это то, что на ощупь, а не на перекор, находится "по ту сторону" катафатического или апофатического "богословий", чтобы сжимать в руке саму Мысль о тайне подразумеваемой апофатикой, которая в качестве метода, со всем, что она "находит" является как раз пустым в его второстепенности пафосом (апофатикой Общества) низлежащим Богу и нашему собственному знанию-трепету о Его существовании, которым исчерпывается и перечёркивается сама "автономия" этих двух богословий и их взаимозависимости двух спекуляций. Это знание есть моментальное воцарение в сознании знания о пропасти между Творцом и существующим. Это в полной мере умопостигаемое знание приспособленное к "бирюлькам" склонного всё спрягать своим умопостяжением разума. Как и всякий дар Божий это знание предельно внятно, членораздельно, вразумительно, то есть его самоочевидность не нуждается во всём перечисленном в переложении на "покадровость" гносеологии, плохой гносеологии, лучше всего презентованной метафизической духотой, спёртостью, так называемым богословием. Это не неприглядность интерпретационной безудержности, а именно простодушная любовь к Богу в симбиозе с качествами "которые и создают реальность: изменение, становление, увелечение, контраст, противоречие, борьба". (Ницше. Воля к власти.) Это то, что берёт в руки "философствующего молотом" и вдавливает его в собственное отражение, пока эти поезда не пройдут без остановок друг через друга не для того, чтобы обменяться на ходу "пассажирами", а избавивиться от них, вычесать блох. Само богословие - это расползание, рассеивание этого знания по человеческой истории и начало самой её с муками родов и потом лица, обречённого на идол хлеба для тела и идол "с маслом" для разума. Новое вино для всегда старых мехов. Обратной стороной этого, является что апофатическое во-первых вынужденно присутствовать в нашем сознании, а во-вторых, не как-либо , а только в форме этого знания-поводка, рвущегося лишь с нашим исчезновением, как физического тела. Можно с него сорваться и при жизни, одновременно с этим срыванием практикуя гильотинирование. Богословия - это как раз побочный эффект подобных поп-пыток наших внутренних жрецов. Лужа надудоленных ими "эманаций" в межъепархиальном подъезде трёхгодичной человеческой истории. Другой вопрос (а то я, сам достойный всяческих поношений, что-то, прошу меня простить, "заувещевался") в том, чем была бы эта история, если бы не бесшабашная дерзость этих блудных сынов? Что касается моей горячечности, не обращайте внимания, это просто один из способов выявлять смысл и смыслы или побочный эффект какой-нибудь диссоциальной психопатии или чего-то в этом роде.
Такое сознание - объект,
по большей части и если так можно выразиться, каллиграфии Духа Святого, а не самостоятельно выверенная, сколь угодно красивая мавританская арабеска или классицизм, как метод и эстетическая теория. (от лат. classicus - образцовый) Это метод, но метод - это не предел. Многие люди так и не поняли слов Ницше о том, что надо иметь хаос, чтобы родить танцующую звезду. Иметь! Иметь - это единственная возможность не быть им и не воцарять его на земле. Перестаньте так ублюдочно превозносить пророков, они не нуждаются в этом, перестаньте наделять их всеми мыслимыми совершенствами и тем самым приглашать на "вечерю" вашей явной богословско-воровской "малины" конфессиональную тень Иисуса и антропоцентризма - ваши никчёмные сотоварищеские слюнявые граффитти с признаниями в любви тому и сему на стенах Единобожия никому не нужны. Вы натурально, даже в нейтрально настроеных людях, сеяте раздражение и ненависть к пророкам, превращая их в самодовольных непогрешимых чревовещателей, вы отвращаете от Бога, вы деморализуете волю неверующих и понапрасну искушаете верующих. Вы превратили монотеизм в пушкинское "Послание Дельвигу":
Везде щиты, гербы, короны;
В тщеславном тлении кругом
Почиют непробудным сном
Высокородные бароны...
Это какой-то суфийский прохладный погреб-некрополь для вина и во славу Алчности ментальной подноготной грязи в перчатках из золотой фольги. Человек должен сознательно выбрать Бога, а не приписывать бессознательность Творцу, которая одна и может наделить кого-либо подразумеваемой нами "избранностью", будь это рядовой человек, пророк, народ или человечество в целом. Для этого нет, не может быть для нас, ни одной причины. Никто и ничто несоотносимо с Творцом и только Он один ведает, кто избран, кто не избран, если уж пользоваться этой терминологией. Это как слышать от вас, что поэт дожен быть голодным. Когда это говорят не поэты - поэтам - это такое же "богохульство" в отношении поэзии, причём ложится оно почему-то на плечи поэтов, потому что это в сущности переложение со "схолиями" фразы о том, что "трудно быть богом" со стороны тех, кто вообще понятия не имеет о чём и о ком говорит, но мимоходом вовлекает всех в секту свидетелей поэта, включая сюда и самого поэта в качестве рядового служки, кстати сказать. Чтобы, когда придёт час - распять его, а затем ещё и использовать в оправдание своих измышлений в качестве ничего уже не могущего возразить лже или не лже-Дионисия.
Рот проповедника монотеизма (плохо транслируемая Сущность) - с одной стороны. Условный Линкольн (условнейший же Идеал) - с другой. В результате смешения этого "из рук вон плохо" с этой "условностью", граничащей с ложностью, но при посредстве идеальной пропорции занятой в этой диффузии, получается не рассеяние Сущности и Идеала, а наличный мир, где они меняются местами. Потому что Сущность, понимаемая как максимальная потенция добра умноженная на спекулятивность ничего не получает, кроме истового желания съездить на море, где встречает подзагорелое под луной, в огненных знаках Сакральное Запада, которое вовсе не ограничивается географическими привязками, и "умножаются" они до тех пор, пока и Сущность и Идеал не меняют свою пигментацию на звёздно-полосатую. А знаете почему так происходит? Потому что все этого страстно хотели. И больше всего те, кто истошнее всего (или максимально осторожно выбирая выражения, что одно и то же) клеймил западный мир, как Идеал. Вы взывали к Морали, а не к Богу - Мораль и победила в качестве какого-никакого "христианского" мира. Вы разыграли эту басню напару с Западом. Её моралью и явилось очень специфическое язычество, как общая для двоих родина рассматриваемых нами "земляков". Как говорят в народе: дитятко, что тесто: как замесил, так и будет. Вы получили буквальное "Преполовение Пятидесятницы" не имеющее продолжения. Потому что это апофеоз. Неважно сколько протянет Америка как государство - тысячи лет или умрёт послезавтра. Она уже сделана для любого будущего новой Античностью, хотя, к великому сожалению, это "античность" иудеохристианства. Причём для мира без неё - даже в большей степени. Это закономерно, так как мы всегда смотрели на саму Античность только через призму Западной Европы. Потому что, верно это или неверно, но как ещё? И плевать, что Запад является хоть и мистическим, но орангутаном и что такой:
Апофеоза протоплазм
Внушает матери сарказм.
(Вяч.И.Иванов. Младенчество.) Бог даст - этот crocodile Dundee подружится с Артемидой и выдурится. Мы так и не поняли, почему Ницше сказавший, что Бог умер, на закате своих дней, которые как видите не закатываются с той же лёгкостью, с которой делается обрезание у "этнических" монотеистов или омовение ног у адвентистов седьмого дня, подписывался "Распятый". И пока люди этого не поймут, будет и раз шестой и "много-много раз". (Преполовение - дохождение до середины.)
Откровение - это не финик, который можно "доесть" за Творцом вашими домыслами. Понятно, что сердцу и чувствам не всегда прикажешь, как и языку, но не "швартовать"-то всё на бумаге своим плохопереваренным бургундским инжиром в ваших силах, писари вы адовы? Холсты и краски должны стать ниже в цене по сравнению с бумагой и ручкой, я не знаю, как ещё остановить их выспренную ретивость не прибегая к "варварским" средствам. Ваше "единобожие", ваш монотеизм - это наилучшая форма устройства язычества, республика богов, где вы выбираете "лучшего" для поклонения и называете его Единым, хотя это есть именно избранный вами идол и кубок изобилия, причём вторично пущенный по кругу и пустой, и поэтому как бы не совсем и кубок. Но если исходить из самой радужной перспективы, то вы попросту переизбираете на этот пост Амона-Ра в Фивах вашей головы, даже не отдавая себе в этом отчёта. А далее - канонизируете всё, что, на ваш взгляд, плохо (не непогрешимо) лежит (и таким и должно пребывать) и делаете из монотеизма "Дневник гения" Дали, в котором, напомню, тот писал, что и его дерьмо - не (просто) дерьмо, именно потому что это его(!) (святые, надо полагать) плоды жизнедеятельности. Ваш мозг, ваш серый кардинал-сутяжник в голове способен понять, что Господь не может являться таким "Сальвадором", из которого прикровенно вываливаются розеттскими камнями "святость" пророков, установлений, суеверий, методов, заповедей, обычаев, глав, сур, анекдотов, притч, рецептов для домохозяек, выпавших ресниц, тампонов, мерил для бороды, хера, крайней плоти, сфинктеров и впавших в маразм несчастных, которые под видом единобожников скрупулёзно упражняются в чистоплюйном чистописании душевнобольного, суеверно подсчитывающего все двадцать восемь примет быка Аписа в каждом сегменте своего существования? Вы можете понять, что Господь - не может быть своего рода Ницше помогающим своей сестре фабриковать "Волю к власти" за авторством Третьего Рейха, который наделяется пророческой миссией? Или это запредельно сложно для вашего не к месту разрегулированного серого вещества? Если это ваш Бог, то накой вам религия? Вы можете "тихо-мирно" брать за образец графиню Бэтори или кого-нибудь в этом духе. Мамлеевский шатун, "битцевский" маньяк, наёмник-головорез - это самодостаточные явления, готовая к употреблению форма, готовый солдат в маршельском мешке. Зачем вы облепляете его какими-то культурно-конфессиональными бабьими чарли-мэнсоностями? Веселитесь налегке, веселитесь будучи собой. Просто признайтесь (тем более, это и так не секрет), что вы нелюди и всё. Делов-то. А то молитовки, боженьки, треноженьки. Тьфу. Отбросьте ложный стыд.
Да, как верно кто-то подметил, любое ограничение способствует нашему счастью и душевному здоровью. Но во-первых, не надо смешивать это с волей и довольством Бога, Он вам не врач психиатрической клиники, а Единобожие - не палата при вашей халупе с нравами Гуантанамо для параноидально всего боящейся твари, а во-вторых, обратите внимание на это "любое", которое указывает, что речь идёт о банальной экзистенциальной заботе о себе "воцерковляющей" вас с чёрного входа в ваш мракобесный "движняк" пустой суматохи ради. Вас даже Иегова презирает, а он всяко видел. Довольно этого видоизменённого, чувственного и словесного, и тяжелодышащего своим чувством прекрасного, антропоморфизма, "срифмованного" с пророческой лексикой и пафосом Единобожия, как с "благопристойной оправой", которое делает из него "маленький пансион для математиков", которые счёт до десяти объявляют докукой по причине того, что дальше цифры смирения перед злом и роком рядящегося в "Господь управит", не шиша не знают и знать не хотят. (Ницше. Весёлая Наука.) А их в свою очередь не хочет знать Бог. Что там Бог, вам даже я, киноцефальной своей лапы не подам, чтобы не испачкаться о вас и не стать несчастным. Это хуже любого натурального язычества, которое считает своих кумиров, каждого по отдельности, за бога в этой "по-отдельности". И он прав, поскольку с язычника, как и с невинного ребёнка, нет спроса, его бог в точности идол или Лицо Троицы и наоборот. Вы же сводите заявленную и поставленную на кон "целиковость" своего представления о Господе к кумиру, да ещё "единому", постулируя волка в шкуре газели не как фигуру речи и дьявола для поклонения кого-то там, а как реально существующий (годящийся в дело Поклонения) Предмет Откровения для монотеистов, которые запазухой этого своеобразного и играющего на религии, как на систре, Анубиса, вместо Христа или Аллаха и оказываются. Станьте уж тогда просто ориенталистами, а не называйте вашу суеверную наукоподобную в её наукообразности галиматью Единобожием. На делайте Пост верующих, их день и ночь, зависящими от бродвейско-арбатной иллюмминации, как Фактора, которая тоже не при чём, если не считать за её невольный грех, тот факт, что нищенка имеет своим несчастьем отсвечивать вам в шибкомонетеистическую бестолковку, освещающую неприглядную правду тотального присутствия в ней, не сумерков, а торжества идолов. Вы хотите очернять и притеснить запад, как современных вам савеев, но жить не можете без их условных астролябий материальной и духовных сфер, коими без зазрения совести пользуетесь (что нормально само по себе). Не спрягайте сознание падежом скота. Не фаршируйте как бесноватые "намерение" единобожия "побуждениями" психоананализа. Эта связь между ними безусловно может быть проведена, но держите марку различения, коль вы взяли на себя проповедническую роль. Сохраняйте драму, не драматизируя. Вы можете справиться хотя бы с этим, то есть с тем, с чем вполне справляется любая посредственная актриса, "вероучители"...?
Единобожие - это не "концепция" Бога, наряду с остальными. Это не религия. Нет (это и подразумевают атеисты) такого Бога - бога из машины того или иного концепта. И вам правильно говорят. Потому что естественно это... естественно-выдумка (лучше не скажешь). Это не более чем умасленный образ самого человека. Знание о Боге - это не концепция о Нём, это то, что, увы, может вырасти в эту концепцию, которая склонна из вразумительного "прояснения" к этому Знанию деградировать до попыток "уточнять" такое Знание, но не больше. Сущность этого данного человеку Знания, как и самого человека не в Разуме, который мы превратили в спекулятивное "средство передвижения" без тормозов. Не подменяйте исключительностью и избранностью единобожия и его "составляющих" с корпусом "тайных молитв" при служении литургии всего на свете, само единобожие и Бога единобожников. Избранность, в должном ключе понятая - это страшнейший, "природный" враг широких врат так называемой элитарности, которая всегда хочет подменить собой всё, включая наше чувство Бога, наше чувство и знание Меры. Избранность - это вопрос сопряжённый с вопросом вина и общиной. Его идеальная мера в удельном весе взаимоотношений с окружающей действителностью - ложечка и щепоть. Избранностью причащаются, а не упиваются со всеми вытекающими последствиями, а упившись, по крайней мере, не занимаются зачатием богословия. Это, кстати сказать, и отличает людей знающих от профанов - они не бьют себя в грудь копытом на каждом углу вереща какие они "ого-го". Не может быть "много" Тайной Вечери. Избранность - это трагическое следствие превратности сакральной биографии и драмы человека и рода людского. О, познавший мужчину-дурака стыд, как же был прав Ницше, когда сказал, что мир это секция для неизлечимых "спортсменов". И выписать нас некуда. (Хадрамаут - район Юго-Восточного Йемена.)
Реализм, признаём мы, действительно омыл, как мог, "грехи" и человеческие слабости, низведя народы и лучших из писателей из "богов города" в злополучных "богов империи". Попробуем понять как божий дар попадает в худой жар, Офелии в реку, а пророки в христоцентричное "Тело Христово", как в ресурсную базу для плохих примеров подающихся другим религиям, хотя, конечно, началось это не с христианства. Что мы можем счесть за ту негативную модальность, которая почитается таинством венчающим нашего писателя с ... я не знаю, как это определить. Этой модальностью может быть и его отношение к государству и частичная или полная идентификация себя с ним или же нашей действительностью, в которой всего в достатке, а сам достаток пребывает в по-талонном (как карта ляжет) виде. То есть на роль этой модальности подходит решительно всё, которое в свою очередь необоснованно претендует на догматический смысл содержания этого псевдо-таинства в качестве "ничего", которое "предвечно рождается", як первое во втором ряду Лицо от Первого. Оно постулирует нашего писателя и вообще мужчину в языческой роли и статусе именно женщины-матери этой действительности "без права переписки" с той истиной Единобожия, которая имеет лобовое отношение ко всей социальной жизни и следование которой приравнивается в нашей культуре к адюльтеру. Она нехитра, но будет достаточно неожиданной для людей, чья диета по данной теме ограничена крупной солью христианства и мелкой - трудов Фуко и компании, а следовательно плохо знакомых с вопросом и чьё восприятие не готово для такой dress-суры. Она гласит, что отношения супругов(!), верующих(!) супругов, имеют целью интимное благополучие и счастье обеих участвующих в этом сторон, супружеством ищут его (к каковому идеалу предписывается стремиться), и только потом (и вследствии этого) - деторождение. Вот из чего может исходить настоящая непорочность его, если кто-то так уж озабочен этим вопросом. Сугубая озабоченность продолжением рода, то есть вновь и вновь возобновляющейся самокастрацией возведённой в культ и являющейся основанием Мудрости мира и Универсального, как невинности само собой разумеющегося коварства и вероломности - это одна из главных харакеристик свойственных именно язычеству, всегда выпячеваемому им и гипертрафированному, как половые признаки палеолитических Венер. Это в полной мере относится и к стремлению зачинать в себе и выдворять на свет том за томом, которое является гуттенберговой языческой ягодкой на лепёшке Европы. Она же есть основание для храмовой казёнщины, как крайне затейливом и невнятном для широких масс напоминании о Праматери в красивой обёртке "благополучного" общества. Не надо думать, что это что-то уже хорошо большинству из нас известное, это мягко говоря не так. Наше представление о подобном всегда верно именно в том самом "корне" вопроса, дальше которого не идёт наша фантазия и которая, должно быть, является какой-то бледной языческой компенсацией за оскопление Урана. Но вообще-то, сказанное нами выше о целях двоих, это повод для того, чтобы разреветься как героиня в "Великом Гэтсби": "Какие прекрасные сорочки, - плакала она... Мне так грустно, ведь я никогда не видела таких красивых сорочек." (Великий Гэтсби) Но приведённые строки Фицджеральда - это намёк широкой публике, которая всегда почему-то, подобно Сергею Александровичу, просит пользуясь его гостеприимством и находясь на условном "На Кавказе" мало и совершенно не того:
Ты научи мой русский стих
Кизиловым струиться соком.
Поэтому вечным вопросом её и пребывает:
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное "люблю"?..
Перед тем как продолжить, нужно отметить, что не стоит из некоторой фривольности моей лексики и стиля делать вывод, что я говорю не серьёзно или на месте того, что может быть кем-то сочтено за физикализм, скабрезность, похабство могло стоять и быть написанно что-либо другое, кроме написанного, именно вот в таких местах. Любой вдумчивый человек, любой сведущий специалист в соотвествующей области подтвердят, что всё то, что описывается ниже, действительно имеет место быть и уместны именно и только те термины, которые используются в подобных "пикантных" для кого-то местах этих записей. В этих местах я выступаю как раз невольным наследником относительной стилистической и полемической мягкости свойственной некогда христианско-сирийской апологетике, в противовес византийской и едва сдерживаемому желанию без обиняков обозначить проблему. Так вот, из всего этого несложно сделать вывод, что Фёдор Михайлович, достаточно написавший на "содомскую" тему, закономерно оказался прав там, где и в чём навряд ли рассчитывал. И теперь всем нам, русскоязычным писателям и поэтам, остаётся только разрешить следующий вопрос: кто из сторон, наша действительность или мы является бо*льшим в своей неразборчивости Сатиром, а также матёрым инициатором самой "связи", от которой не найдёшь противозачаточного средства и "рождающей" обширные кровоизлияния идеолого-политических викторин в его оправославленный мозг, который никогда не будет в таком виде адекватен себе самому. И который, как валежник-Дартаньян, один для, -за и -на всех в этом собрании "искателей приключений" на свою "поневоле", не знающих куда экстернализировать свою силушку и исповедующих в той или иной форме соответствующую мораль: будь "дамой сердца" сегодня, а я завтра. И в полном соответствии с ортодоксальными требованиями этой морали побивают камнями "ту", которая выступает сегодня в качестве "прелюбодейки" с подмятым под себя её видением, чтобы завтра поменяться с ней и ним местами и тоже быть посаженной на кол. На двух этих сторонах, после каждого цикла таких утех, всё заживает не как на гурии, ибо гурия - создание райское, а как на погрызанных друг другом злых собаках, которые в грызне устанавливают нимфу-истину. Они - трафарет друг с друга. И день да ночь этот "Брама" не прочь. Очень символично, что с итальянского trafaretto переводится как "продырявленное", до чего казалось бы несложно и самому додуматься, тем более, что это написано в любом словаре литературоведческих терминов. Ещё более вызывает улыбку, что древнеегипетское слово "пер-о" по случайному совпадению обозначало высшую государственную власть - фараона. Как вот на санскрите будет аупариштака, но только с не таким натуралистичным прицелом на мозг, чтобы я мог как-то "полиберальней" и помягче означить уже русским
словом то действо, которым мы тут все, тесным бюрократическим кружком, занимаемся? О, где ты, добрый доктор Кондом этого пантеона взаимных бальзамировщиков посредством крючка и крючкотворства выковыривающих друг другу серое вещество? Это форма и пример глубинного нашего взаимного неуважения к друг другу, цементирующего наше "братство". Потому что его противоположность - это как раз "предохранительный клапан" и от излишней, неуместной брезгливости в отношении с себе подобными и одновременно средство от их идеаллизации и поклонению им в качесве кумира гуманистов. А в нынешнее время так вообще здоровая внутренняя, не только показная, вежливость к знакомому и прохожему, ближнему - раритет почище упаковки индийских "Rakshak" образца 1989 года. У нас мало кто понимает к чему именно относятся слова "single use only". Поэтому у нас и любовь к друг другу такая странная. Ближний как бы и презерватив, но в соотвествии с логикой никАков, он всё же и не совсем срам в стакане, а какое ни какое, но изделие номер один. Вот вам и общество наше в качестве "The world*s largest manufacturer of condoms". А если более серьёзно, то знаете, что такое содомия? Это непонимание, ЧТО ИМЕННО у около (вот! в чём ужас) современной Женщины, а не у самой "современной" женщины (ибо как раз последняя есть химера), является влагалищем, а главное - почему. А практиковать это непонимание значит недодавать вот "этому" последнему, положенного, то есть переоценивать, судя по наружности и как их не крути, но уже, во-первых, - вполне земных, во-вторых - дам. "Переоценивать" в том смысле, что мужские дары, жертвы итд, которые сам мужчина таковыми считает, совершенно не "в кассу", не востребованны, не насущны. Идеализируя женщин, а для этого вполне достаточно просто держаться вполне обывательских и самых привычных, именно, что самых "грубых", "житейских" представлений о них, мужчина ненароком обворовывает оба пола. И отсекается ему за это не рука, а то, чем он очень неспроста из века в век стучит и, прошу прощения, долбит в "девятые врата" женщины, о которых пишет Аполлинер. (Письма с фронта Мадлен Паже.) Но, разумеется, это лишь видимая часть айсберга. О невидимой поразмышляйте самостоятельно.
Что "гораздо более богословия в поднимающемся быке на корову", чем в "духовных академиях", как на том настаивал Розанов, это мы согласны. Нас не на шутку смущает другое. А именно: что если перефразировать слова одного нашего святого, наша молитва "усвояет" нас и человека вообще не только не Богу, который в том и не нуждается и нас тому учит, а окружаещему нас Бзику, который накладывает на любую идею стола, что сам же себе наложит. То есть, что ему, якобы, Бог надушу положит. В "прикровенном" порядке, само собой. И в этом самовоспроизводящемся вопреки всем контрмерам, как пряничным, так и с кнутом связанных, кавардаке, человек обязан чувствовать себя той хозяюшкой в дому, что как оладейка в меду и вообще "казаться улыбчивым и простым", как писал Сергей Александрович. Но понимаете ли в чём дело, нас уже мягко говоря не забавляет то единственное, что, как писал сам Есенин, ещё хоть как-то могло забавлять его самого и вся эта сатанинская в своей буквальности пародия на концепцию "живого музея" П.А.Флоренского.
Мы уже говорили о баснословной цене отпадения от орфического, от самой активной способности к мифовосприятию, чуткости к этим токам, бессознательным нивелированием его тотальнейшей значимости для поэта, потому что нигде в другом месте не преподаётся необходимый ему курс "красот доброгласья", как выразился Г.Р.Державин. (К лире.) Отпадения в том смысле, что вовсе не беря его во внимание своего наивного и деятельного идолопоклонства ("...в любое волшебство я верил", - пишет Рембо, будучи как раз поэтом предельно близко к сердцу взявшим его) человек упускает свою единственную возможнось осознать, что оно то и подлежит переосмыслению и преодолению, как некое нахождение в пренаталньном периоде своего развития, а не оставляет его в своей душе в качестве одной из взаимобалансирующих тенденций и планов "Б" на всякий случай. На каком-то этапе эта "пренатальное" целое - показатель здоровья, но речь только о тех, кто вообще сознаёт, что "понёс". Но, как не странно, так везёт далеко не всем. Если свести абсолютное к конкретному - такой несчастливец попросту лишаетя в будущем возможности опознать женское как женское с его метанарративом. Он подвергается делегитимации как росток мужественности ещё раньше, чем даже мог бы начать представлять собой опасность и начать подозревать, какой покрошенный в сладость универсума ингредиент, гарантирует блюду в целом эту самую пикантную сладость. Он подвергается ей в качестве... Помните Энтони Хопкинс в роли постмодернизма кормит блаженного идиота (обезвреженный гротескный авторитаризм напыщенных полузнаек) его же мозгом с ложечки? Вот в качестве чего-то такого. А дальше как в том ублюдочном анекдоте: "нет ножек - нет и мультиков". Мультфильмов для взрослых. Мужчин, по крайней мере. И уж спаси его небесный тятенька от просмотра чего-то намекающего на кантовское "Du kannst, denn du sollst!", а если этот выход ещё и "на две" трансцендентного... - у-у, люди добрые, звоните в милицию. (нем. "Ты можешь, потому что ты должен!") Он не зная ничего об идолопоклонстве, не понимая самой сути его, увязает в его дисперсности, хотя и иначе, чем иной (то есть не всякий рядовой священнослужитель) жрец - на интеллектуальном созерцании игрец, который ясно зрит то, чему поклоняется. И игрец этот искренен, не надо сомневаться в этом. Но это не отменяет того факта, что этот "оперативник "в поле" не является представителем трансцендентного, внеонтологического Субъекта. Он "божий человек" по повадке (и это неплохо само по себе), но одному Богу известно чему он сознательно или несознательно поклоняется и молится. Поэт, при благоприятных обстоятельствах, перестаёт быть безвольной жертвой традиционной метафизики и хлопнув дверью прорывает затор литургии оглашенных неоплатонизма и его отпочкований "божественного", оставляя sunитарный кордон земной правды в зеркале заднего вида. "Лицей" умерает. "Благослови: да здравствует лицей!" (Пушкин.19октября)
Но это легко написать. Орфическая теология и сам этот Лицей Орфея, Лицей перипатетиков - это родина поэта и на неё неизменно тянет. Указанное преодоление Архаики, своего рода, logica vetus аристотелизма, способствует выявлению и актуализированию его скрытых возможностей нового и последнего понимания, которое зная свою тягу к реинтеграции и возвращению к низовому нигилизму, то есть в простую геометрию (она же - пространство) платоновских эйдосов, начинает противостоять ей. (logika vetus - старая логика. "Категории" и "Герменевтика" Аристотеля.) Разделяясь, его экзистенциальный опыт становится способным к такому самоанализу, который всегда был ему желанен своим антигуманизмом, если понимать под ним то, что и следует, - осторожность интеллектуального сердца, которое делало, что делало, пока не услышало над собой: "...иди и впредь не греши". (От Иоанна. 8:11) На самой, что ни на есть, поверхности, это может выражаться в том, что, перефразируя строчки молодого Кроули, "дерьмо дрянных баб" в широком смысле слова больше ему не в охотку.
Я рассказываю об этом рытье котлована под свою впервые возводящуюся одушевлённость, как имеющей некоторую последовательность. Этот процесс её не имеет, он её не может иметь. Носитель этого процесса не верит в последовательность, поступательность на пути к цели, к целям, он не верит в цели, он не вовлечён в какие-либо веры, он не считает благом быть и вообще бытие, он не верит в благо, как универсальную и даже частную мензурку и мерило. Это новое понимание не способствует душевному равновесию. Небросающаяся поначалу в глаза, неприметная цель-горизонт этого понимания - превращение прежней пустоты в голое отрицание любой суммы любых равновесий укоренённых в "искусстве для искусства", как метода той энтропии, что сметает их и генерирует вновь. Это понимание ведёт в то хуже, хуже, хуже и тяжелее, в котором нет никакой косвенности позитива, как и его самого, нет никаких предвосхищений чего бы то ни было и связанных с этим превратностей. Дух смертен и это лучше всего. Это значит, его глаза можно разлепить, его можно заставить проснуться, чему всё будет не свидетель, потому что он может проснуться лишь не для реальности и то что он прозревает менее всего есть альтернатива чему-либо в этой реальности или самой этой реальноти. Реальность того старого, "нарезанного в упаковке" поэта впервые становится реальной - её нет, поскольку в неё попадают и проходят её, только оставив позади именно то, о чём пишет Рембо: "Я понимаю, но так как не могу объясниться без помощи языческих слов, то предпочитаю умолкнуть". (Одно лето в аду. II, "Дурная кровь".) Умолкнуть мало, тут множество всяких "но".
Можно просить других считать себя, как делал это Лев Николаевич, уширившим грудь, но это не одно и то же, что действительно быть готовым к этому, а тем более являться таковым. В неправильной технике собственного пляжа и не с тем инвентарём прибрежного песка многие делают эти ответственнные для итогового результата "пулловеры". Чаще всего это просто практика "позитивного мышления" в исполнении "тонких" натур, благие, но лишь намерения. Это не тоже самое с тем, о чём говорит Коран: "Истинно, не меняет Аллах положения людей, пока не изменят они того, что в сердцах их." (13:11) Другими словами, если бы проблему комментировал знающий мусульманин, видя все эти горестные метания человека Писания, то он сказал бы ему, что проблема в том, что тот не видел ещё и "дуа" - молитвы, как взывания ко Всевышнему, сопровождающуюся просьбами к Нему, которые могут быть исполнены или не исполнены, а хочет сразу "намаз" (араб."салаат") - центрирования своей проблемности единобожием выраженным и живущим только в наличной и сложившейся актуальности "сегодня", снятия того, что он ложно полагает своей волей, приведение этой аморфности в чувства, что называется. Это политика и идеология, а не привычная европейцу религия и догма. Проблема для внимающего этому объяснению, если он, конечно, действительно намерен решить её, в том, что намаз - это не только не молитва в христианском смысле слова, это то, что хронологически бывает лишь до того, что ей более соответствует в исламе - до дуа. И именно поэтому тут нет деления на котлеты и мух, как и во внутренних составляющих (действиях во время совершения) намаза. Всё - суть. То есть тут не получится того, что так любит каждый "средний" человек - и в "ислам" (который получается игрой реконструкторов в восстание декабристов) какого-либо явления поиграться и произнесением Шахады, сожжением мостов не "уколоться", и заменить её бормотушечным покашливанием в камень, что за пазухой банального (или гипернебанального) искателя приключений на одну ночь. Даже если эта ночь жизни или отдельного государства. А за такой отказ от "освидетельствования" совершаемый в реальной жизни, вы можете на ваших страничках писать что угодно, как Достоевский или болтаться в воздухе на крючьях, как Стеларк (Стелиус Аркадиу) во время своих перформансов - всё это неважно. Вы лишаетесь права на выход из порочного круга реконструкторов и их чучел, в свободу возродителей подлинных смыслов и воплощения их собой либо историческими проектами. Не в качестве храма-хрущевки построенного на капище, как "итогового" бутерброда вечно падающего маслом и лицом в грязь, а в качестве нормального, живого, полноценного человека. Новая реальность единства внутреннего и внешнего, в которой человек произрастает не в качестве, полезного сорняка, как китаец на рисовом поле. Это реальность новых параметров и новых звуков. Поэтому Рембо, по крайней мере тот, ещё юный Рембо, и делает свою знаменитую обмолвку о Коране в VI главе с говорящим названием "Невозможное". Говоря предельно по-европейски, отмечу, что подобный человек не просто размазывает нечистоты по заду, а в своей страстной привязанности к этому занятию не может никак его оставить и возмужать. Это действително сфера для него невозможного. Ему проще побочно создать из малодушия революцию в мировой поэзии или русскую литературу. Он любит это визионерское душепрепровождение, мыследеятельность больше, чем ненавидит свою коренную несчастность с ней связанную и небытие которое стоит за ним. "О, мошка, опьяневшая от писсуара корчмы, влюблённая в сорные травы и растворившаяся в луче!" (Рембо, Одно лето в аду. V. Бред II) Эта мошка любит свою душу, поэтому собственными лапками зажаривает козла на замогильный "экспорт".
Чем наш народ отличается от своей власти? Власть давно произнесла свою "шахаду", но не как верующий, который рад тем, кто тоже её произносит и помогает им понять что-то, что приведёт их к "поумнению". Нет, они тоже реконструкторы якобы "главного смысла", "миссии", проводники "смыслов" и дорожных карт, воли народа. Это буффонада, но по всем законам жанра, так сказать. Потёмкинская деревня, как "очник" факультета текущей истории. Вы, я обращаюсь сейчас не к власти, которая это и так знает, а к народу, собираетесь сдать предмет, которого вообще нет, не было и быть не могло в программе обучения этого заведения. Её цель в прямопротивоположном - до времени, но на максималное подольше, оставить вас своими данниками и вкопать вас по голову в неведение. Это культивирование "темноты" - не есть самоцель власти, это есть достаточно верный способ себя саму, свои замыслы и настроения сделать для вас непрозрачными, "нечитабельными". Таково любое государство и любой его аппарат. "Хорошее" государство - сопротивляется, деятельно сопротивляется этой своей основной тенденции не дожидаясь пока ему помогут. Иначе с людей нельзя безнаказанно и не стесняясь стричь согласно "вероучению". Да и вы не дадите. Стоит ли говорить, что я двумя руками за сакральную интуицию Украины, за то, что Украина по крайней мере дала ей, в коем-то веке, слово и трибуну. Её враг, как это не раз подчёркивалась, не Российская Федерация, её подлинный враг сейчас - это правильно понятая "Российская Федерация", но внутри самой Украины и головы рядового и не очень украинца, наряду с превратно понимаемой Америкой. Люди в политической власти, как и люди вне её - заложники сложившегося положения вещей, которое состоит в том, что горняя "изюминка" любого явления сегодня - это пшик, это майонез "Провансаль", растворенный в непроницаемой ничем бурде, что мы ныне с причмокиванием или отвращением вкушаем. Это не значит что её нет, просто Суть как Суть, как Истина, как то, что "полновесно" могло обольщать и обманывать и удовлетворять, а значит быть Идеалом, осталась во временах провансальских трубадуров. Сила сменилась "шахматизмом", конфессией вторичных слизистых оболочек со своим видением прагматизма. Наш поезд, - это надо понимать, - не идёт вперёд, он приростает вагонами и вот в этом смысле движется. В этом и состоит трагический гений рода людского.
Плодоносить так - это плодоносить его дымом во имя заклания и Молоха, и уж само собой это никак не вяжется с первоначальным христианством, которое известно как относилось к богам империи и самой империи, без удержа нарасширявшей свои тазовые кости, и которое тоже, увы, с момента появления превратилось в религию. То, что мы высокопарно называем религией - это религия способа, как такового и всегда самого скверного из всех. В случае с христианством (нашей цивилизации) - это религия малиновой тоги и способа её производства, что свидетельствует о том, что европейскому человечеству в каком-никаком, но во вкусе не откажешь. Но и только. Возвращаясь к нашим романистам, надо отметить и признать, что "кривым серпом жать с каменного склона" (Петрарка. Сонеты к Лауре. CLXVI) - это у наших словесников весьма получалось и получается доныне. Их произведения попав в руки мало-мальски не толстокожего читателя и того, случается, ошарашивают и заставляют думать. В этом смысле, их наследие можно сравнить с пирофорными соеденениями, которые, как известно, могут самовозгораться даже при сильной минусовой температуре. Романическое пространство и создатели этого булыжного пространства, без сомнения, обогатили Королевскую Милю человеческой мысли, которая сама себе уже, скажем так, обэдинбургелась. (Значенье чего не стоит преувеличивать.) Наследие это подобно "намоленным", служилым, ороговевшим иконам, настольно-нательным томам с "искусной гравировкой молитв" внутри них. Даровитое хулиганьё в белых манишках, с дежурными улыбками и покаяниями, они были рогоизобильно щедры на задушевность и пращура за пазухой. ("Кто бунтует, - в том сердце щедро...", - писал где-то А.А.Блок.) Вот только "щедрость лишь особая разновидность куртуазии, а не куртуазия вообще!", - напоминает нам Данте. ("Пир", трактат 2, X) И потому таким людям почти нет возможности пройти к ней через игольное ушко подлинного нигилизма, как опыта сердца и интеллекта, не оставляющего от объекта своей любви абсолютно ничего "привлекательного", делающих его невыносимым в его неуязвимости перед страстным желанием и попытками раскроить его идоловую броню, что под любыми ударами интеллекта опять срастается в свою прилизанность и статуарность "упавшего с самосвала", но "тормозящего" всегда головой и сердцем самого поэта. Пока не случается "это". То самое, о котором Маяковский писал в злых, но справедливых строках адресованных Есенину:
Вы ушли, как говорится, в мир иной,
Пустота, - летите, в звёзды врезываясь...
Ни тебе аванса, ни пивной - Трезвость.
(Как делать стихи.) Писал, потому как понимал, что самые протёртые и несвежие портки в искусстве - это "новаторство" не так как прежде фыркнуть в сбруе посконного, недоязыческого визионерства, которое превращает тебя в глухой ко всякому исцелению жертвенный пень для чего-то мерзко-трухлявого, что не имеет отношения ни к деревне, ни к Богу, ни к греческому "mageia", а только к чему-то в худшем, самом скверном сысле слова "народному", что и народ наш скосило и чего полной противоположностью была именно поэзия Есенина в её лучших образцах. Увы, не сам он. Такая поэзия, то есть поэзия в подлиннейшем смысле слова, всегда и выступает в роли камня преткновения для поэта, главным искусом для него. Это вот то самое, что подразумевают, когда говорят, повторяют, что в Россию можно только верить. Это не так, далеко не так. До такой веры как раз надо ещё вырасти и вырастание это пролегает через болезненное прохождение через строй травимых на тебя собак, которые по ласкутку, вместе со "сладчайшим" мясом твоих заблуждений, разоблачают тебя от упомянутых гнусных лат, в которых каждая их прожилинка - кандалы. Этакое узкопрофильное nigredo с поправкой на казёнщину, которая у нас очень тесно переплетена с "родным", и которое как цель имеет наполнение сюжета индивидуальной поэзии содержанием метасюжета самой поэзии, как таковой, что и значит состояться в качестве поэта и достигнуть "духовного неба" светской и такой набожной-пренабожной культуры, что аж "по-большому" беги. И это нормально, при условии, что "клён", а в нашем случае поэт и писатель, не только видит, что его "одежда в рваном виде", но и способствует тому, чтобы благопожелание - "но будешь новой наделён" стало бы реальностью. (Есенин. Весна) Маяковскому, конечно, было проще рассуждать об этом и практиковать противоположное. Он не был, в отличие от Есенина, осуждён на эту каторгу и не выражал собой в такой чистоте тип самородка, да ещё и столь тесно связанного с яслями и хлевом. За каковое преступление и получил, в лучших отечественных традициях, видоизменённое - "Что ты смотришь так... Иль в морду хошь?" Но это никак не отменяет правоты самой точки зрения высказанной филистёрсой тональностью этого попрёка своему собрату со стороны Владимира Владимировича и точки зрения Брюсова о том, что "только грядущее"... И эту истину не затопчешь ничьими копытцами и не сотрёшь соломеными жгутами. Да и Есенин понимал всё это, лучше чем кто-либо. Потому и написал:
Слушай, поганое сердце,
Сердце собачье моё.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в руках лезвие.
Рано ли, поздно всажу я
В рёбра холодную сталь.
Нет, не могу я стремиться
В вечную сгнившую даль.
И учитывая цельность его нрава, он, можно не сомневаться, рано или поздно лезвием этим воспользовался бы по назначению. Другое дело, что на мой взгляд, можно не сомневаться в том, что само это сквозное понимание и боль от него, он вновь попытался бы преодолеть каким-нибудь неподходящим для этого средством. Вроде стремления "задрав штаны, бежать за комсомолом". (Русь уходящая.) Рембо спасло тоже, что его создало - его гений одиночества и прижизненная беззвестность, как его плод. Есенина "погубили" - смущающийся себя гений в-хороводности и слава, которой он домогался и цену которой знал... Безвыходную ситуацию, как это часто случается, разрешила смерть, которая долго на всё это смотрела, пока не сказала ему словами Айседоры: "Quittez ce bordel immediatement et suivez-moi". (фр. Покиньте немедленно этот бордель и следуйте за мной.) Именно потому что он, в отличие от того же Маяковского, был почвенный гений, то есть визионер с лукавой хитрецой, надо, сколь бы горьким это не казалось, признать, что это было совершенно вовремя. Именно в силу бесспорности его огромного дарования у него были все "козыри" на руках, чтобы внутренне окончательно превратится в то, во что превратили его тело - в предмет интерьера во всей жути его облачённой в мундир голой функциональности и придаток истории "исполнивших" его, сразу после того, как излюбили и измызгали. Наша миссия в том, чтобы не дать определённым силам окончательно превратить отечественное искусство и философию в такую вот, прошу прощения, "висюльку". Всё остальное в неё уже обращено.
Во многом и поэтому, вопрос о том, что предпочтёт мой соотечественник - описываемое наследие нашей литературы и культуры, которое для него лишь воспоминание о паломничестве, к которому его принудили в школьные годы, или коллекционное и приумноженное украинцами "наследие" в бутылках князя Л.С.Голицына - вопрос, конечно, риторический. Это замечание не стоит расценивать, как удар ниже пояса или под "богоносный" дых нашей публики. Средний человек стремится к гармонии, как он её чувствует и как трактует то, что сообщено ему посредством содержимого капсулы времени, доставшуюся ему от предков, в нашем случае - от ведущих "теленовостей" прошедших веков. И то, что он не даёт себя окончательно облапошить, не даёт вколачивать в себя чуждые ему пристрастия в угоду собственному самообожанию и одобрительным кивкам соглядатаев, которые могли бы, в случае чего, подтвердить его верность какому-то там "искусству" - есть, не знаю ли, положительная ли черта обывателя, но отрицательной я её назвать не могу. Народ, верно нащупывая слабые места всяческой "культурности", просто знает и чувствует, что лучшая из оставшихся для него сопричастность своей земле и её культуре - это мять рукой что-либо живое и от греха подальше не лезть ни в какие "тонкие материи". Васька-Ольку-фольк такой у него. Что за фасадом такого "отречения" и здорового казалось бы небрежения ко всякой зауми и во имя чего они? Со стороны народа это крен в сторону двух его главных экзистенций-праздничков, назовём их так. Если вкратце, вот что они такое: Малый Праздничек - это полулегальное ношение в душе насколько возможно глубинно ощущаемой, крепко-хозяйственной "гармонии" и равновесия божеско-болдинской осени между усвоенным православием и отголосками того всего, что до и помимо этого "приобщения". Этот чаемый человеком из народа внутрений штиль да благодать есть то, что более искушённые люди (так они считают) идентифицируют как одну из форм прелести, чуть более искушённые - культивируют её и ставят с этой бочкой, что не крепка обручами, эксперименты, подобные мне - просто с подобающим вниманием относятся к ужасу сопряжённым с инфантильной непосредственностью "мауглистости" мира ноумена и его представителям, влипшим в сердцевину внутри опалубки наших теперь уже городских и тоже не по своей воле понаехавших душ, где им легко остаться незамеченными. (О перспективах "христосованья" с этим нашим, как выразился Пушкин, однодомцем, его страдающем центре и о том, как ненароком не "цивилизовать" его в интеллигентских "тараканов в голове", мы поговорим чуть позже.) Народ тяготеет к такой гармонии поскольку она не протокольна, хотя, следует признать, что в духовном отношении и впрямь опасна как действительный штиль для моряков.
В свою очередь Большой Праздничек - это жажда такого историческо-бытийного разговенья и раскрепощенья, такого непрерывного куража-раскуража вразносова, такой вольницы с наконец-то вынесенными вон надсмотрщиками, религиозными жупелами и резинками исподнего, на которую не намекнуть даже словами Пия II из его увещевательного письма Александру Борджиа: "Вы не только были на этой оргии, Вы её вдохновляли и руководили ею". Это безусловная ярость, что желает уничтожить всё конкурирующие между собой - и стремящиеся к гомогенности составные части и интуиции вышепредставленной "гармонии", поскольку понимает что никакого диалога на паритетных началах между ними невозможно. Вот как на самом деле народ понимает и иной раз отправляет свой настоящий День местного самоуправления, а не тот, который прописан в календарном апреле и о котором вообще никто не знает. Но чаще наши люди вместо этой, скажем так, детской адвайта-веданты с кулаком, практикуют менее затейливое "упиться и забыться" или, что ещё горше, становятся потребителями пропагандистской глупистики медиакратов. С этим разобрались, и как видим, мы узнали в описываемом старую-добрую дирижёрскую палку-хрен в масле, о которой кто только в истории русской литературы не писал, когда писал вообще не о ней и не на эти темы. Почему хрен с маслом? Потому что на месте этих "веселий" должны бы стоять совершенно иные явления, качественно иные. Добавлю, что маслице это, надвинув корону на глаза, коварно и исподлобья поглядывает на заискивающего представителя семейства крестоцветных и прочих, ломающих перед ней шапку "нецивилизованных" представителей мужик-корня. Это неудивительно, так как эта "гармония" балагана начертана была Гекатой, с (деметральной, судя по всему) поправкой на занимаемое нами пространство и его обитателей. Что качественная перековка нашего человека предприятие сомнительное, но не безнадёжное, это ясно, но вектор всегда направлен к чёртовой матери экзотеризма и чёртовой золотой середине, колечащей само стремление к подлинной гармонии, с тем, чтобы поневоле став колченогими, сами поползновения эти являли бы собой просто глиняный квадрат слепорождённой сыновьей любви к Многоточию всего, что дышит тлетворным дыханием и "безбрежностью" кругозора (включая геополитический), величиной в квадратную версту гулькиного носа. Диуретическое засилье терции во всём! Собственно, это даже не золотая середина цыганско-гадательного толка, не финикийскость "чистой" любви к золотцу, это просто сусальщина и прелая мишура, подлог в чистом виде. Как бы это сказать... наелучшинка. Саму попытку нащупать гармонию стремятся превратить в глиняную летающую мишень. Мы же подразумеваем для-начальную, страшную, но без которой не обойтись, гармонию, о которой писал Д.Драйден:
Во всём царит гармонии закон,
И в мире всё суть ритм, аккорд и тон.
Даже эту кошмарину остаётся только подразумевать и боль от этого писательской рукой не снимешь. В жизни, которая всё же не есть всецело чемпионат по пальбе, это означает не видеть не зги. Людям же искусства райских кущ и такой уснащённости глазами, о которой поведал нам Иезекииль описывая херувимов (10-12) может и не надобно, но специфические глазомер и зоркоглазость необходимы. Чтобы за глубоконазидательными картинами отечества оказаться способным разглядеть закрытый экипаж родины и на какое-то время (этого достаточно) увязаться за ним, чтобы никогда не терять её из виду, что очень помогает от всяческого рода фанатизма, органически не способного видеть разницу между родиной и оптикой озабоченного месторождениями "патриота". Родиной с её лешими, разнотравьем, просторами, поэтами, заволжскими старцами, сибирскими хлыстами, кисточками винограда, смуглянками и не очень, полесскими болотами, патриотическими присушками, Русским Севером и грудными жабами в груди, которых наш человек всё силится расколдовать поцелуями. Но это всё по вкусу. А причём тут куртуазия, разве она обязательна? Куртуазия, точнее её "апофатическое" всегда причём, - будет моим ответом. Плечом к любому "причём" я бы сказал. Особенно к ближневосточной монотеистической традиции. Как не разбазаривать - вот в чём её вопрос.
В сфере духа, некто апеллирующий к золотой середине, словно едет мимо Царскосельской дороги, по которой ездить ему запрещенно, за неимением другой, по "обывательской", как называли её в конце 17 века. В этом нет ничего недостойного и я далёк от мысли сравнивать людей пользующихся ею с "простосердечными баранами - четвероногой идиллией", по выражению А.А.Бестужева-Марлинского. ("Испытание", II) Кроме того, такие дороги зачастую более ухабисты, чем любые другие и ехать по ним до самой смерти - привычная колея их жизни, чему можно только пособолезновать, вместо того, чтобы лягать их. Но даже дольний свет поэта загорается не для подобных дорог. На них не встретить полагающихся и подходящих поэту тоннелей треволнений, лишь современных Мамаев на велоджипах и Маммон с колясками, а будучи вписанным в езду под такой рамой, какие баранки не грызи, не крути, далеко не уедешь. На предназначенной мне развилке я свернул куда надо.
Пять коней подарил мне мой друг Люцифер...
(Н.С.Гумилёв, "Баллада") Везунчик, всё на перечёт. Нам, грешным, тоже не только доброе плоскостопие из тезисов Второго Ватиканского собора досталось, так что "да не колеблются стопы мои", как говорится. (Псалом 16,5) Поэтому, поэт, делай ход своим жеребёночком.
Почему, как уже отмечено, они, эти исключительные и мудрствующие души, всерьёз не противостояли кромешности изобличаемого ими "паскудства" внутри и вне себя? Потому что, предусмотрительно приценившись к перспективе ведения умной, как сейчас говорят, войны против него, как и большинство из нас, капитулировали перед случившимся "злом" и не без радушия вознесли человеческую подноготную, словно сено стоговали, на другой, так сказать, план. Наигравшись в flatus vocis (лат. сотрясение воздуха), припарковали на положенное ему место, дабы не повторить судьбу Фаэтона. (Надо сказать, что в чём-то эта капитуляция схожа с капитуляцией и признанием бесперспективности ведения войны с паразитами современных паразитологов.) Как люди разумные, они понимали, что тут ничего не сделаешь по щучьему велению. Как неразумные - они пытали счастья в другом - помаленьку "крестить" Русь повторно, а роман переизбирать на пост таинства, покуда ангелы не прервут своё барражирование по причине выхода из строя крыльев и не попадают с благолепной верхотуры в степные блюдца нашей земли. Образно говоря, чтобы хоть как-то окупить разработку своих бедных руд и людей, они как им показалось внедрили новую систему обогащения этих руд. Новоявленные пастыри, что было мочи, крестили себя обливанием, а народ, как будто он мог нуждаться в этом, - погружение. Все эти "мандейские омовения" не рассорили их, как никогда и не друживших. С "восприимчивой" его частью, они так ударили палец о палец друг друга, что стране пришлось сделать новокаиновую блокаду, от которой она до сих пор не оправится. Наша литература в лице них, повинна в том же, в чём (кто бы не был реальным заказчиком и исполнителем) повинны организовавшие и совершившие авиаудар по Нью-Йорку и Вашингтону 11 сентября, результатом чего являются призывы сплотиться вокруг той или иной марионетки-господина, учреждение всё новых "законных" форм отнятия у населения его материальных и нематериальных ценностей, прав и свобод. Результат того, что они "набуянили" перед нами. Он, можно сказать, "противолежит" нам: рудный скелет необъятных пространств народного тела действительно преобразился. ГОКники-цеховики нашей новоявленной книжности и их естественные союзники и эпигоны превратили его в пространство нижайшего гопничества, горизонт которого - выстроить пространство "из леса вестимости" и узаконить себя в качестве этнической и ментальной доминанты. Причём наш народ во сто крат лучше, чем его правящий класс, если тут вообще имеет смысл мыслить в категориях "лучше-хуже". Может их литературную деятельность следует рассмотреть как покаяние перед массами? Называют же покаяние "вторым крещением". Эдакая продразвёрстка наоборот со стороны просвещённых "угнетателей". Ответить на это утвердительно, не подтасовав факты, нельзя. Но нельзя также считать, что реалисты, по собственному почину, сочли всех своих современников европейцев новатианами и как карфагеняне одним махом выступили за упомянутый дубль два, следствием чего явилось появление и укрепление влияния их романической богородской резьбы по барахлящим сердцам читающих.
Кроме того, когда мы употребляем в применении к ним слово "крещение", то конечно же, имеем в виду что-то такое, что пытается передать слушателю строчка О.Арефьевой из её "Чёрной флейты": "...согрей себя насмерть мной". Они и согревали, чёрным по белому. Точнее бланшировали те наземные силы народа, что Бог послал на отечественные грядки и барские кухни. К этому их толкало и то обстоятельство, что собственная их "вульгарность" и "свинство" действовали на них, как полотняная ткань на Анну Австрийскую. Сражающийся со злом, следующий их рецептам и представлениям о зле, похож на солдата метающего во врага свиную лопатку по-братиславски. Но такова природа романа и своеобразного масонства карамазовского обряда. Дело и не могло быть исключительно в религиозной вере, как и в самой по себе ставке на дремучий "верняк", которым эти неженки были в неменьшей степени, чем многие из питающихся в их романическом общепите. Они походили на лежачего больного у купальни (от Иоанна, 5), с той разницей, что ни синкретический Иисус канонических евангелий, ни любая другая пролангация культа Атона, никогда и не помышляли помогать им больше, чем любому из смертных:
Ну, а нам какое дело, -
Говори да говори.
(С.Есенин, Бабушкины сказки.) Это не помешало нашему страждущему смутьяну встать, взять свою постель, прошкандыбать до дома и в виде своеобразного подушного налога написать роман. Но никто не в праве упрекуть их в том, что они недвусмысленно кривили душой. Не кривили. Они, крутя на ней эсхатологичный хула-хуп русской зелёной тоски, волнительно вихляли бэкграундом многострадальной человеческой души и с ложечки кормили читателя тем, что удалось сцедить их методологической пальцемвнебности из вымени "Третьего Рима". Так живут и "перевыполняют норматив" многие, не только расслабленные никаки из числа поэтов и писателей. Не только их вина, что всё это приняли за излишне чистую монету. Поэтому не станем провозглашать друг друга такими уж сивыми меринами и произносить погромные речи. Да и поздно уже.
В общем-то произошло то самое, что чуть позже произошло и с новшеством под именем "l`art pour l`art". Искусство ради искусства может быть и всегда действительно бывает искусством для и ради чего угодно. В итоге получается, в качестве массового явления отнюдь не гейша, а этакая упитанная кокотка с проседью внерелигиозного, внесакрального конфуцианства под левой грудью и "свободой печати" быть в чьих угодно "крепких" руках, которую В.Беньямин неосторожно назвал "теологией искусства" ("Произведения искусства в эпоху их технической воспроизводимости", IV) Нет и никогда не будет у искусства такой теологии, как нет в архитектуре никакого "сталинского" стиля, в отличие от советской действительности, в которую он был вписан. Есть лишь претензии некоторых литературных цепней придать такой статус своим катакомбным измышлениям и расквитаться с миром за то и за это, но задача поэта в том, чтобы быть солитером. В том значении, в котором это слово принято употреблять среди ювелиров.
Сознательная, скрупулёзная установка на какой бы то ни было нормативный канон, в рамках прозы и поэзии - это не отменный (коль скоро он внетеологичен), а дурной вкус, помноженный на удручающую склонность к дотошности, больше ничего. В этом контексте и впрямь - so fuhlt man absicht und man ist verstommt, что переводится с немецкого, как "намеренность расстраивает всё". И вот почему вся жатва и вербалистика подобной нацеленности не стоит даже одной буквы в её простоте. Поэтому представители подобных течений в литературе, тайком от публики и сидят на этой самой ровно, по-турецки и молятся об озеленении своих пустынек. И не ради пылких слов отметим, что всё это также бывает похоже на попытку заарканить неисправимую в своём матералистическом угаре гулёну в алтарь богинь и поверять Поэзию (и перспективы Поэзии) косыми саженями её маслатой "правды жизни" и будуарного опыта.
В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли...
На кушетке загрезился молодой педагог.
(И.Северянин, Нелли.) Однако, поэт не может себе этого позволить. Особенно, когда речь заходит о таких важных вещах, как краеугольность поэтического Истукана. При всём уважении к "Роксанам", то чем занимается поэт - это не стинговская песенка про Роксану.
Благоговейно цацкаться с методой, скороспелыми, манерно-промаркированными словами-поцелуями покрывать её шрамы от трёхпалых кесаревых вмешательств, не понимая, что в её утробе теплятся лишь дросельные патрубки макулатурной дурилки - это не просто переусердствовать в потакании своей блажи. Это значит свернуть на совсем уж "не то лево". Ни она, ни плоды её, ни всё это "ошуюю" (слева) не могут быть признаны тем, на что они хотят походить. Это значит, что их наглость идола выражается не только и не просто в том, что они хотят подменить собой любой из атрибутов и без того неблагого сущего, которыми провиденциально с колыбели прельщается поэт (что нормально), а ещё и поставить себя на место "центрального" из этих атрибутов, попутно "сочиняя" миф о такой своей "центральности".
Так вот, продолжая о русском романе и публицистике. Хорошие люди - это как хорошие шпроты. И в нас, их потомках, словно изнутри нашей "тары", кем-то выдавленны слова примирительные по отношению к нашим мэтрам, которые Д.Давыдов адресовал женщине:
Я вас люблю так, как и любить вас должно;
Наперекор судьбы и сплетней городских.
И это напрасно, поскольку и у такой сугубой и ничем не оправданной благожелательности есть свой давно истекший срок годности. Не в Боге дело. Как может само по себе не опостылеть такое латаное-перелатаное приданое, эти стигматы-переводки, эта подделка кенозиса, эта раскосая въедливость во всякого рода осклизлости, мыканье и нравственные корчи (которые именно так изображаются и понимаются), это насильно пестуемое стремление пропитать себя, как хлебный шарик, водочной настойкой на "зраке раба", банкнотах, газетёнках и гусиных боях самой низкобробной секулярности? Сколько можно бисировать всем этим гектолитрам описываемого сволочизма, всему этому лому выработавшему свой ресурс в ядерной шахте и вкалывать в предвыборных штабах подобного, что за дьяволов оброк такой? Если это дань сложившейся моде, то это плохая мода и непомерная дань. Такое отношение к своей литературе и культурному наследию невольно и вроде бы понарошку делает из них самодура. Но это так не работает. Исповедуемое таинство крещения (десятый член Символа веры), о чём может быть не все знают, подразумевает исповедование и всех остальных шести таинств. В сфере культуры для большинства людей не возможен "защищённый секс", которым в качестве птички увязший коготок не по чём. Понарошку в ней бывают только декларируемые подвижки к лучшему и церковь не инфильтрованная насквозь офицерами спецслужб, которые в ней просто "ждут трамвая". Поэтому такое глубоко диспропорциональное в обмене "любезностями" обращение со всем этим, сделало наших да и вообще людей, и совсем не понарошку, "третьим миром" гнущим перед спесивицей шею.
Господствующее представление о нашей литературе и о том, что является и что должно являться её "посланием", заменившее саму литературу, не может вольяжно, с хозяйским апломбом решать уважить меня или нет, какой-либо подачкой в виде, ну, хотя бы, "неполного" согласия или "полного" несогласия со мной, даже знания-незнания вообще о моём существовании. Это абсурд, абсурд заслуживающий отповеди. Абсурд по той, наверняка уже замеченной читательским глазом, причине, что я и есть эта литература собственной персоной, явочным порядком. На кой мне сдались все эти тосты за или против нашей литературы от лица представителей сегодняшнего лепрозория, даже если бы таковые произносились, а окружающее давало бы какой-либо повод для банкета Победы хоть над чем-нибудь? Что это за незаметное воцарение провинциальности смердяковых, чьи "решения обязательны для исполнения на всей территории..." мыслящей публики и плодов их рейдерства? Это в их мире свального сотрудничества всего чего угодно со всем чем прикажете, есть сотрудники литературы, редакций и полиции. Так вот, в этой своей ипостаси единственное необременительное "уважить", на которое я согласен - это, чтобы люди думали своей головой, были подмогой, а значит изо всех сил СОПРОТИВЛЯЛИСЬ мне. Сопротивлялись не тому, что есть теологический "бонапартизм", а всему, что ныне в недостаточной мере он. В частности, - таким вот книгам, не могущим нас консолидировать. Но, правда, и не ставящих себе таких задач, а лишь показывающих и доказывающих через личность автора, что такая консолидация не может и не должна происходить на почве такого мелкотемья, которым фатально является смертный. Литература - это не "феномен языка", это титул, чин в рамках альтруизма мирового гражданского общества, если оно обладает таковым альтруизмом. Причём тут вообще наши смешные взаимные согласия-несогласия и саботажи. Всё это - пшик сбрасывающихся мелочёвкой на "это" дело, которое к положенному нам вину без "промежуточной" истины на дне, в форме очередного "сухого закона", не имеет никакого отношения. И, говоря по-русски, не вздумайте дать "гавкнуться" этому настрою внутри себя или с энтузиазмом людей с психическими отклонениями "лелеять" его, именно по той причине, что их поведение и сама их сущность есть в точности те же самые, что и так называемых разумных людей, то есть благожелательных "сотрудничков". Это уничтожит последние надежды, поскольку и "бонапартизм" этот - знаковый, но полустанок. Такой вот нехитрый пакет-майка требований
и пожеланий.
Нет, я вовсе не за столь же сомнительного качества лунный шартрез бьющий из родников католицизма и западно-европейской литературы, хотя в его водах и ополаскиваются занятнейшие телеса, куда более интересные, чем массив цезарепапизма и демократического деньгоделания. Я хочу сказать, что одиночество поэта или писателя нещадно и тотально тягостно именно у нас, насколько можно судить. (Мне сложно беспристрастно судить, поскольку в моём окружении не было и нет ни одного поэта или писателя.) Здесь не может быть публики, которую поэт захотел бы, как молодой Гарденин схватить за филейную часть и с наигранной строгостью произнести: "Эт-тэ, что несёшь под фартуком?" (А.И.Эртель, "Гарденины", гл.1) Ничего она не несёт, ничего хорошего по крайней мере, да и вместо сочного зада там тезис о не сразу построившейся Москве и окрик, характеризующий обладателей навсегда поджатых хвостов - "разговорчики в строю". Она всегда что-то вроде черепа, который Пушкин подарил Дельвигу, чтобы тот запивал из него "уху да кашу". Я бы даже сказал, что она выполняет функции вынюхивающей не пойми что "наружки" и конной милиции одновременно, в отношении пишущего. Да и мы, грешнейшее племя, не лучше и не ясно когда оклемаемся. Утешение в том, что, конечно же, не вся наша, да и не наша публика, такова. Соль, однако, не в "фотографическом", по всем параметрам, сходстве основной части публики с Татьяной Фёдоровной Есениной на излёте лет. К этому как раз не привыкать.
Поэты часто упускают разницу между глиптикой относимой к их собственному дару и индивидуальности, и тем отвратительным, что заключено, в известном тезисе, если его чуть переиначить - "если рожа не побита, не похож ты на пиита". Эта халатность перерастающая в своечинность ещё более усугубляет их одиночество, причём, самый дурной из его сортов. Да, бесспорно, forma viros neglecta decet. (лат. мужам подобает небрежная внешность.) Но речь тут совсем не о том, чтобы сознательно или бессознательно стремиться обзавестись такой подретушированной рожей-флёром, которая им не к лицу, не к селу и не к городу. Побита она бывает не столько, разумеется, в прямом смысле, сколько церемонно-сектанской, в худшем смысле, причастностью к сколь угодно ажурно-ледяному дендизму, горным ключам всего наивысокого-наипрекрасного или же прямым, наиболее брутальным противоположностям всего этого. В девяносто девяти процентах случаев всё это лишь острорылое, реактивное фиглярство дрессированного животного, которому приспичило поиграть в мелкое неповиновеньице. И такая игра на руку именно тем, кто хотел бы навечно превратить поэта в ... тюбик со смазкой, лежащий на столе, даже не в Жана Жене, который писал о нём. Чем бы она не была, ни борода, ни безбородость не делает поэта парнасогеничным. Мысль, казалось бы, не сенсационная, но напомнить её никогда не лишне. Речь не о том, что человек имеющий дело со словом в обязательном порядке должен быть этаким "свободным", "беспартийным" онтологическим нудистом исповедующим всепроникающее "моё дело сторона" или же не быть им, а о том, чтобы не маркировать каждый закоулок себя драгоценного разнообразными заветами, исходи они хоть от чёрта лысого, хоть от "солнца русской поэзии", хоть от великого Малларме или Хлебникова с Бурлюком. Данная въевшаяся под кожу пигментация превращает не стихи и прозу, это было бы полбеды, а сам дух пишущего в голословную, голопупую пачкотню. Эта уродливо-витийствующая, внутри поэта и писателя, косвенная нагрузка, совершенно не нужна ему. По крайней мере, рождённым и живущим в нынешней (особенно нынешней) России. Тут и без того фетиш на фетише и фетишистом погоняет.
Более и далее того: чем ярче индивидуальность подверженного этой напасти человека, тем большую брешь исполнение этого каприза наносит его обороне творящего. Несмотря на то, что этот чужеродный нарост на нём может казаться кому-то и ему самому неким сдержано-брутальным стилем в духе, извиняюсь, "членовозного" (союзно-писательского, если угодно) и респектабельного ЗИЛ-41047 или же чем-то футуристически-разудалым, либертерианским, или таинственно-запретным, как ассортимент чёрного рынка, позволить этому стилю верховодить - верный способ начать выражать на всех уровнях своего существования "не вечно-женственное, а вечно-бабье". (Н.Бердяев, "О вечно бабьем в русской душе") Кроме того, это означает вовсе не чувствовать, что имел в виду А.Рембо, когда настаивал на необходимости являться абсолютно современными.
Описываемому мною сейчас мороку, можно, конечно, даже потворствовать, кормя на убой усиленными пайками состоящими хоть из манны небесной, хоть из ашкеназского харосэта, но с тем условием, чтобы впоследствии действительно его ухлопать. Потому что, если вы этого своевременно не сделаете, то вы из поэта и хозяина званых, божественных вечеров со множеством перемен блюд, венчающего розы с жабами или подобно затейнику Гелиобалу - Юнону с Ваалом, превратитесь в мясопустную неделю. Говоря поэтически - вы станете просто рылом не вышедшим для поэзии. Tertium non datur. (лат. "третьего не дано") Поезд уйдёт, а вдогон, как известно, не накланяешься. Уйдёт вместе с малюсенькими, по своим достоинствам, тележками-поделками для "избранных", а дальше ищи ветра в поле. Поэтому если не с самого начала, то хотя бы к условной середине жизни, крайне желательно оказаться на высоте своих же посольских толковищ. Это собьёт фальшивую позолоту с этой середины.
Не хочу сказать, что какой-нибудь доблестный воин drugs`унского полка из Ауровиля или кто-либо из битников и их наследников, как типаж, мне ближе по духу, чем человек-балагур наших пространств. Нет. Я хочу сказать, что между ними нет той разницы, которая должна бы меня размазать по земле. Они похожи как бумага из конопли и более "посконная", привычная нам, которая то же из неё же. И тут надо бы попытаться объяснить, откуда берётся такая глупая вера в существование этого тайника-закладки, найдя который можно совершенно легально, даже с почётцем со стороны литературных и не только властей, одурманиваться хоть всю жизнь своей синтетической опереточной "инаковостью", которая в сегодняшних реалиях через вербальные свои воплощения транслируется в сознание граждан.
Русский роман - это русский госпел. В таком же смысле, в котором традиционализм есть изощрённо офранцуженный, по полной программе шпанской мушки, Зенон, а сам Генон - своеобразный отголосок епископа Фульбера - того, что в 990 году основал шартрскую школу. Его исполнители поют, как водится, о несмываемом первородном позоре человека, о нашем рабстве, блудодействе, святости, телах, что едва перестали источать запах заводской смазки и преображении, в общем-то, отпетого, на православный взгляд, сброда во что-то более-менее привлекательное. Поэтому, если перефразировать Цветаеву, следует сказать, что в сем христианнейшем из миров поэты - ... болваны, болваны и ничего больше, как и все остальные. И отсутствие такой разницы между ними и остальными людьми невозможно опровергуть, как невозможно куря хоть вечность над бильярдным сукном и раздумывая идёт ли или не идёт в этих словах речь об апейроне, случайно прожечь его в виде слов, "что Бог наш есть огонь поядающий!" (к Евреям, 12-29). Но в наших силах перестать платить жизни чёрной неблагодарностью - перестать промышлять словами или хотя бы не превращать себя и своё искусство в собрание вещдоков, изобличающих нас во всех смертных грехах. Для поэта уезжать к Адрамелеху на рога, как и слыть чернокнижником, может и желательно, но необязательно.
Но вопреки всему, люди достойны лучших из своих выдумок, подстеленной соломки и анабаптистских порывов. Да, мы, квечерувонючки и никаки, поэты и писатели на теле Геи, неоправданно часто прибегаем к дезавуированию в нашем общении с небесами. Но, по-видимому, Источник образов - тоже не голубятня, где разводят вестников мира. Что уж пенять представителям литературно-театральной гримуборной с их аверроизмом для трудящихся масс и самим этим массам. Все мы хотим найти подлинное бессмертие того изъясняющегося, что помещён в каждом из нас. Можно сказать об этом словами К.Ясперса: "Философское мышление возникает из внутреннего бытия души, которая в мыслях ищет сознание самой себя, а тем самым объективации и сообщения". ("Философская вера".) Для прояснения этого желания, его природы, люди часто прибегают к чтению романов. Но литературный роман, несмотря на то, что мы все заслуженно любим его - это не бескорыстная штука. Роман, в канонической своей ипостаси, - это литературная форма семейного пансионата. Или, если хотите, издержки, которые возьмёт на себя читатель за право вхождения в "олимпийскую семью" читателей массовой, обретшей плоть и кровь, благодаря таким, как он, литературы. Судьба его будет во многом схожа с судьбой персонажа этого маскульта. Ему дадут вырасти из штанишек, чтобы нравоучительством проучить непонятно за что, пройтись по нём в белых лодочках чреслараздирающими каблучками, в сторону сердца, на которое вскоре обрушится вал придирок, тумаков и показательных накостыляний, что не минует и задний ум, который судьба "нечаянно" ошпарит крепким бульоном на клубках событий, дабы тот, по заведённой традиции, превратился в заварной кулич. Если дело примет дурной оборот, а так и будет, то кто-нибудь схлопочет пулю, тюремный срок, невыносимого спутника жизни и прочий махровый "свет в окошке", так как автор русского романа - это почти всегда бессознательный "обезьяноподобный кобольд, который прыгает на спину человека, когда последнему и без того тяжело", а не мой душка - божий киноцефальчик. (Ф.Ницше, "Человеческое, слишком человеческое", 535) Звучит то как! Мне иногда кажется, что русский роман - это пришедшая не по адресу посылка с местью богинь английским мужчинам за то, что они руками Д.Уэбстера или Т.Мидлтона и прочих полушутливо понаписали в адрес дам.
Такую лигатуру мы находим в кузнице романической Венеры в металлургических мехах. Но, конечно, на этикетке информации об этом вы не найдёте, как и о том, что это в общем-то ремейк с истории любого богомладенца с Ариной Родионовной Хатор у его колыбели. (абсолют - многодетный отец). И даже не с неё, а с истории Аттиса, который, сякой он такой кобель, не дождался Кибелу из её израильской армии, изменил ей и её памяти, и в результате, в припадке раскаяния отчекрыжил себе всю ибелу под корень, чтобы больше не путалась под ногами и не спутывала планы влюблённых, только было запустивших свои нетленные вилки в неподверженный коррозии фаршмак тихой семейной идиллии. Вот они и знакомые наши Анны и Облонские, и "воскресения" рельсом по горбу. Послепродажная ответственность изготовителей тоже отсутствует.
Многие надменно потешаются над "мещанством" героев романов и реальных людей. Это вздор, по большей части. Одно из главных назиданий русского романа, хотя и не в назидании этом дело, состоит в том, что надо быть человеком очень неробкого десятка, чтобы в этом государстве отважиться жить хотя бы по мещанским шаблонам, читать романы, копить душевные и вещные манатки, и сохранить при этом человеческое достоинство исповедальника, вера которого в том, что хлеб(ность) и лак штиблетов - пусть и не всему, но лично ему - голова. Так что, да здравствует домашний свитер с оленями, магниты на холодильниках, 9,5 недель офиса и скучного секса в месяц и прочие реализмы. Возился бы я с ними и собой, если бы не любил. Загвоздка в том, что сегодня перед экхартовской максимой о том, что Бог также нуждается в нас, как и мы в Нём, можно приписать слова из утёсовской песенки "я - не извозчик, я - водитель кобылы". Нынешнее время, в этом контексте, если хотите, есть мамлеевский "Хозяин своего горла". То есть в какую бы благородную русскую рулетку оно не играло, оно в прямом смысле вышибает себе куцый мозг хрущёвским колбасным рулетом, как мерилом всего на свете. Недаром споры философов определены в "Гермотиме" Лукиана, как споры о тени осла. Мы и впрямь являем собой некоего вселенского заупрямившегося Хрисиппа, всё на свете исписавшего на одну заданную Тему. Никогда не забуду одного пожилого мужчину много лет назад сидевшего напротив меня в автобусе. Он был обут в шлёпанцы. На пространстве выше пальцев обеих ног у него был выколот тушью позумент следующего содержания: "пойдёте за правдой - сотрётесь до..." Лучше, чем преевшееся про "благие намерения", да? Прислушиваются ли люди к таким предостережениям? Нет. Поэтому благие намерения и привели нас к тому, к чему не могли не привести - к сегодняшнему миру, фоном которого можно считать слова Достоевского о том, что тайна Содома - последняя тайна мироздания, а непосредственным наполнением пейзажа современности слова нашей бикинистки Кати Усмановой о том, что "попа - центр Вселенной" и саму её, в качестве одной из дочурок Афродиты Каллипиги, со столь же прекрасным укрепрайоном. (Предлагаю отбросить на свалку истории бритву Оккама или "сузиватель" Фёдора Михайловича, доктрину "Монро" и заменить их "депилятором Кати", как гарантирующим полное, так сказать, выпадение несущественной для познания "шерсти", что выше и ниже упомянутой "точки сборки".) Словом, всё вернулось на овалы свои. Не единым хлебом мы живы как все и предполагали, чуть раздвоенным, чему и учил нас Вергилий. Да и сугубым адом мы нашу светёлку мира не согласны считать. Присовокупите сюда мрачнейше-горчайший, кисейный стоицизм сегодняшних зомби, которые засучив рукава, можно сказать, топлесс, во весь опор "зарабатывают на жизнь и на семью". То есть практически всех нас - щетинистых пай-девочек мимикрирующих под мужчин (и тем самым, являющихся эрзацем женщин) и особенно под сребролюбивых молодцев, с золотой медалью окончивших молоховаальную академию. Причём делающих это в сладостной аранжировке сегодняшнего плеска гинекократических волн Ваалтийского моря, из которого выуживают телесно-эмоциональный декор "с нордическим характером" и, если повезёт, старость со скандинавской ходьбой, кривыми ногами, членом, душой, кривыми палками и песенкой "sunday's slave", несмотря на то, что есть в этом море вещи куда "покрасивше". (песня Ника Кейва)
Какая там семья-семеюшка, в которой от любви до колонии-поселения один "алимент". Каждый из нынешних супругов - это, скорее, семь эгоцентричных, тянущих на себя одеяло, "я". Причём, при их пошиве природа в щедрости своей заложила такие припуски, что я это "я" прописываю, только потому, что правила граматики не позволяют мне закавычить кавычку. Всё упомянутое, превратило каждого мужчину, каждую женщину в "эксперта" какого-то потустороннего "Бильденде-кунст". Вот только ценность тех "ценностей" и интересов, с которыми мы имеем дело, как и самой такой экспертократии, стоит на коленях перед и под тактичным вопросом. Вопрос этот, воплощённый в тысячах мужчин и женщин, имеет право как минимум на столь нетривиальные ласки, что не грезились даже этрускам. А тактичен он потому, что не пользуется своим правом, хотя должен бы, прошу прощения, поводив этой горлице пером если не поэзии, то здравого смысла по лицу, обронить на него хорошую такую порцию вскипевшей благоструйности, чтобы как-то рассосать себя самого, а заодно свою совершенно пагубную и неуместную застенчивость. Но такова природа всех риторических вопрошаний и живых укоров, они и не расчитывают на "данке шен". Они, как выразился Генон давая одну из характеристик народов Востока, обладают "избыточной вежливостью". Вот и получается - кино и немцы. Люди стали криптовиртуальными и простоволосыми дочерьми Лота, опаивающими отца, который тем не менее заставлял и заставляет их заниматься шагистикой, мести ломом цивилизационный плац и при этом неизменно показывает им всамделишный(!) двойной шиш-гамбургер в виде виртуального причинного места. Вообще-то этому не перестаёшь удивляться, поскольку все вроде пришли к договорённости, что сегодняшний наш мир, наше общество априори считается эрват а-арэц, то есть срамным местом, как Тора именует Египет времён Исхода за крайнюю "безнравственность" его нравов. Хотя, как по мне, "если отвлечься от форм проявления этой враждености", жгёт ли ляжку господство органа размножения омытого диссимилятивной водицей, обратнорасколдованной из вина (среда), или господство банкнот так и оставшихся первой казнью египетской (общество), особой разницы не представляет. (К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т.39. С.184.) Та же монархия только в республиканский профиль. И, как уже многие замечали, ещё не известно какой special event ждёт будущие поколения. Вероятно, сегодняшнее время покажется им невинными шалостями влюблённой парочки за кустами амстердамского Вондельпарка или запорожского Гидротехникума.
"Всякая великая литература, это феномен языка, а не идей", - говорил Набоков студентам. Не уверен, что термин "феномен" был удачным, но нельзя не согласиться с этим утверждением на его таящем во рту кашеварно-бытом уровне. Когда я впервые прочёл это набоковское утверждение, то почему-то вспомнил слова о том, что "даже Он не есть, если другие существа суть". Меня озадачил вопрос: какую линию поведения должен избрать поэт в отношении этого "феномена" в контексте вышепреведённых слов Г.Паламы? Прежде всего, мне представляется, что поэту нехудо бы было прийти к решению перестать попадать в плен современности в тылу, якобы, искусства. Я разумею тот аспект современности, который рассматривает поэта лишь в качестве пленного "языка". Ещё более важный вопрос - каким способом это осуществить? Любым, если поэт стал чувствовать, что его мышление стало аппаратом искуственного доения вроде бы "чистого словесного молока" (1Петра, 2-2), которое явно кислит. Лично я не смог стать шалтаем-балтаем в шезлонге у океана разливанного симпатических чернил используя все "номенклатурные" возможности мышления и поведения. Как и не оказался среди тех, кто в рамках односторонне составленного контракта с мирозданием пытается обременить всё на свете своей тщедушностью. Даже если всё на свете не со мной и не во имя моё, это не значит, что оно против меня. Мысль банальная, но важная. И потом, мне просто на это наплевать, если моя любовь или ненависть что-либо выделяет, то меня не интересует взаимовыгодность в наших отношениях. Я никогда не думаю так "далеко". (Вспомните женщину этой книги.) Я не ощущаю себя сырьевым придатком субстанции, который однажды схлопнут, как шапокляк для экономии места. Неважно в какой степени прав был Беркли и был ли он вообще прав хоть немного, когда провозгласил, что "esse est percipi" ("существовать - значит быть воспринимамым"). Я не желаю критиковать существующее и ту его часть, что не воспринимается никем (или мало кем) за то, что не откровенничает со мной лично, не завербованна моими "информаторами", лазутчиками или абсолютно безмолвствует и вообще не желает делить со мной утлое койко-место моего существования и тяготы приключений с печки на лавку.
В связи с этим мне вспоминается одна вещица Д.Дидро под названием "Нескромные сокровища". Она повествует о султане получившем кольцо, благодаря которому половые органы любой женщины против её воли начинают взахлёб рассказывать обо всех её любовных шашнях и постельных утехах. Нынешнему человеку без какого-то вот такого кольца палец в рот не клади. Я же, в сердцевине моей, не аппелирую к области опытно-верифицируемого, вообще и абсолютно, поэтому придирки полов друг к другу мне неинтересны. Люди... Разве за нашим благородством, как за огнями святого Эльма кто-то или что-то способно не последовать? Наш разум окрашен во все оттенки "хоть бы хны" и всему приказано "ать-два" за ним и нами, а иначе ему не сдобровать. Любой бог может поплакать в жилет современного человека и омыть его медь звенящую. Мы не верим в облупленные истины, мы верим в "как, мы даже не обсудим это?" и притчам предпочитаем анекдоты. "Ладушки-ладушки" монизма культуры. В замкнутом пространстве инертной материи, манифестированного космоса с его черёмухиным дубаком в почке первопричины, действительно, чего не затеять диалог посредством одинакового пара из открывающихся ртов, чтобы подраспарить это пенопласт гинекократии. И это несомненное приобретение. Нам требуется компост, иначе нас пугает такая беспочвенность для собственных заблуждений и их противоположностей. Мы помним слова Ю.Либиха: "Продавая урожай со своего поля, крестьянин продаёт и само поле." В них есть рациональное зерно. И разве не похожи наши вымученные пижонистые книжонки на растения обедняющие почву под нашими ногами "богоравных" огородных пугал? Наша память - это элементарная холодильная витрина для сохранения трескучего оценочного эскимо и копоть неблагодарности покрывает его глазурью. Свиные авось-пятаки в оправе "Господь управит". Странно, что мы, столь сноровистые, охочие до "объективности", собственноручно навесили себе лапши на уши и завели с ней интрижку, да такую, словом - пока смерть не разлучит нас. Реалистами проявили себя вьющиеся над головами вороны и их Создатель, которые не стали дожидаться нашей линьки и сказали нам - скатертью дорога, дорогие наши разини-рты, любите друг друга и провалитесь. Мы с прохладцей и скоропалительно создали нашу величественнейшую кумирню, эту пятизвёздочную хлеви*нку, но много ли той скотинки, кому она в радость или хотя бы кому по-настоящему спокойно в ней? "Втридорога", которое мы заплатили за её создание не поддаётся никакому исчислению, поскольку эта лавра стоит на принудительно-дармовом калыме в виде черепах и черепов. Знаменитый свисток Ф.Бенджамина просто нервно лопнул напополам в сторонке. В одной народной песенке поётся:
Тренти, бренти, туруру,
Молодой дроздок в леску.
И ему бы гнездится близ такого всепланетно-всетаёжного Клеста, что смог бы в один присест склевать большую часть "шишек" от того и сего, а равно спасателей и спасителей этого Малибу с их прожектами. Да и добрую половину тех, кто не знает значение слова "дистинкция", но при этом желает махать его знаменем над каждым написанным предложением. А особенно тех, кто знает. Но пока его нет.
Никогда не понимал, зачем вообще во всякую минуту жизни "мыслящему" человеку необходимо назубок знать-помнить всю эту взлохмаченную и вздорную терминологию, биографии знаменитых лиц, датировки и прочее, пусть даже он всем этим пользуется в рамках создания своих произведений. Мёдом они что ли намазаны. В расчёте на какие "вопросы из аудитории"? В рамках какой лекции? (Кстати обратите внимание на количество комментариев к этой книге.) Да, в самом произведении всё должно быть ладно, и желательно понимать, что ты пишешь и что это должно означать, чтобы ни один ахинействующий кровосос носа не подточил. Кашу маслом не испортишь, верно. Но право, для человека стремление непременно владеть-помнить ничтожеством "узкопрофильных" слов, просто смехотворно и погибельно, а сам его чванливый носитель жалок и бессодержателен, словно социальная карта москвича. (Чуть по-другому, но это относится и к учёным с их лексикой научного фундаментализма.) Глупость и надменность человека битком набитого всем этим реквизитом "просвещённого" суеверия заставляет его думать, что у него палата ума. Правда же, как правило, состоит в том, что есть у него лишь умишко, да картонная конура для него и вот с ней то на спине, этот барахольщик, через пень-колоду, и путешествует "налегке" в четырёх стенах своей пасторальной "образованности", полизывая её, как юнец свой пушок над губой. Это кто угодно, но не поэт и не человек искусства. Он может толкать речи, сколь угодно пересыпанные чёрте чем. (И только глупый человек всерьёз может сейчас сказать: "Чья бы корова мычала".) Но он никогда не знал и не узнает тяжести креста, своего или чужого, тяжести биографии, гнусности какого-нибудь порока, фигового листа и кошек скребущих на душе. Для него нет надежды под пение Veni Creator (лат. Гряди, Создатель) самостоятельно изжить, скинуть это угнездившееся на нём нечто, не размышляя успело ли оно удовлетвориться или нет. Самый простой человек и тот смог отдать должное этой ноше, умостить её пальмовым маслом и завалить вход в склеп наследниками гамбургеров доктора Солсбери и докторской колбасы. Все эти побрякушки из ассортимента "Тысяча мелочей для пишущих", бесспорно важны, но судьба каждой из них - это судьба конкретного подвенечного платья, которое одевают лишь раз и, конечно, не без повода, не без расчёта, не без искренней, хотя и скоротечной, любви, наконец. (В противном случае, они есть порнографическое драже, малоинтересные подробности-жаргонизмы.) Если же что-то из этой утвари привело к поистине ценному знанию, то тем более надо следовать предписанию о том, чтобы левая рука не знала о том, что делает правая.
...лучшее в пиве-
что хмель от него
исчезает бесследно.
(Старшая Эдда, Речи высокого, 14) Мыслить - значит быть вдовцом, готовым, если надо, покуситься на законное "добро" ближнего своего и даже реквизировать их благоверных (чаще всего это просто фотороботы, там и жалеть не о чем) на неопределённое время. Это браконьер гносеологии и Бога ради - оборотень. Простое человеческое терпение и нетерпение воспринимающего читателя (и своего внутреннего в том числе), его и наши с ним чаяния, комбинаторика всего этого, куда весомее и важнее. Мало кто совершенен, как известно и "только один Бог есть то, чем Он может быть". (Н.Кузанский) Поэтому меньше всего я требую и ожидаю от кого-либо беспристрастности. Она не свойственна даже Ему, как, само собой, Он ни есть никакая "любовь" или какая-либо "эволюция" на постном масле. Но об этом чуть позже. Однажды один мудрец сказал, что в полном и абсолютном небытии не может быть заключена никакая возможность, потому что в противном случае такое небытие имеет шансы стать бытием. Его звали Ишь-Ты-Ибн-Рушд как у тебя всё унизительно просто. Только в нашем веке понимаешь, какая злая ирония в похвале Данте, что назвал его "толковником новых дней" в своей "Комедии". (Ад, IV, 144) Впрочем, у меня нет уверенности, что, к примеру, В.С.Соловьёв распекавший понятие абсолютного бытия и давший отмашку на учреждение понятия абсолютного Сущего, как противовеса такому бытию, подразумевал тоже, что моё скупердяйское сознание не желает, без толмача, выразить в философских категориях. Последнее может быть сто раз неверно в недосказанности своей, но прекрасно написано и потому не будет подвергаться эрозии исправления.
Наляжем на вёсла и отправимся на встречу со старым наивным вопросом: как так вышло, что Бог - не принципиальная необходимость для всех и каждого? Я, признаться, не ведаю, как ответить на этот вопрос тем, кто справедливо (если извинять наивность) считает, что по сравнению с Ним бальзаковский Гобсек - это не то что "всем сестрам по серьгам", а натурально три тысячи расчёсок и всего прочего для экспедиции Лаперуза, если представить, что эта экспедиция и есть наша модница-жизнь. Вполне естественно, что люди с укоризной хотят сказать такому отцу: " Ну ты, мать, даёшь ..." Или что-нибудь покрепче.
Начать стоит с того, что довольно натягивать друг другу псевдоглаз на псевдозад в письменной и устной форме. Большинство склонных к лупке ближнего своего (раз уж нельзя потягаться с тем, что они вынужденны принимать за Всевышнего), вообще не способны постигнуть, кто из них крестьянский сын, а кто чудо-юдо, кто столько то стопный дактиль, а кто птеродактиль со Стоглавом, кто герой Беллерофонт, а кто Химера. Уже не говоря о постижении агапе и искренних, ударопрочных попытках беречь друг друга, как зеницу ока. Мы действительно давно находимся в пиковой ситуации человека привязанного к верёвке различного рода духовных исканий и долговых тюрем, освещаемых светом фиктивных планет. И молим, чтобы некто или нечто не подкрались бы к нам приставным шагом и не выбили из под нас табурет, почву и построенный нами мир, в котором всё исчезает и загибается словно в бермудском треугольнике. До Бога ли и до уважения ли ближнего тут? Я не хочу сгущать краски и говорить о нашем мире словами Иова (8-12): "Ещё в свежести своей, и не срезан, а прежде всякой травы засыхает." Даже если и засыхает, что это доказывает, кроме разве того, что, увы, существуют только мужские роли и играть их призван современный некто, глядя на которого слёзы душат и испытываешь испанский стыд не только за него, но и вообще за отношения "он-она", за весь этот "вонючий МХАТ", - как выразился однажды Р.Виктюк.
Я хоть и рассчитываю, что мой читатель в отличие от меня нормальный человек и не слышал об аббате Д`обиньяке и правиле трёх единств, но хотел бы, чтобы он понимал, что речь идёт о чём-то, что не связанно напрямую с мужским и женским в их обычном, телесно-психическом исполнении, то есть с гендерными атрибуциями. Как и с плюригляндулярными, прости Господи, возрастными изменениями эндокринной системы, психогенными реакциями и прочим, но что, тем не менее, может начинять одного единственного поэта, которого нечто неспешно стирает, как тот хрен, что не рад тёрке, да боками по ней пляшет. Измельчает вместе с его музами, богами, афонами и халкафонами и прилежным неприятием электронных колодок. Это атомизирующее его нечто может видеться, как хрестоматийные лебедь, рак и щука, как "не паши на воле и осле вместе" (Второзак. 22, 10), а может, как погребальный костёр для мёртвого Сарданапала, в котором, кто только не орёт, потому что подкинут в него ещё живым дураком. Чем бы всё это не являлось, оно помещено в условия чуть видоизменённой и перелицованной старой колумбийской Картахены, этого центра работорговли. То есть в день сегодняшний "обмена людьми и идеями", ибо куда ему ещё деваться? Но поэт не должен пропадать втуне и ему в любом случае не стоит практиковать обёртывания "туникой скорби" или идти осушать болота этого всепроникающего театра военных действий. Лучше уж писать диссертацию на тему конкурсов мокрых маек или заняться детализированной разработкой культа конкретно того барашка, который пал жертвой вместо Исаака, чем поручить обслуживание шедевра на пражской ратуше часовщику из соседнего с вами дома быта, самолично сделав из себя такого часовщика и такой дом быта. Лично для него, для поэта, неважно является ли окружающее его общество "обществом спектакля" или не является. И почему сам он временами - худрук этого театра лудрук. Существенно лишь то, что в этом мире начинают свой земной путь и заканчивают его самым настоящим, единственным образом. Это только в фильмах про агента 007 "живёшь только дважды". Вот от какой рентабельной мысли стоит плясать. Нашим пишущим, также стоит заметить, что эта ведущаяся со времён Белинского, Н.В.Станкевича, Т.Н.Грановского и прочих любимых нами иероглифовых питонов, попытка надоумить даровитого человека примерять на себя роли любящихся с голодухи мух у начищенного самовара и ведра спиртного, мусоля "остросоциальные" темы должна быть осуждена. Не в последнюю очередь, из уважения к тому, что, хотя бы, расплескалось от политики, когда она ею была. Для подобного времяпрепровождения есть так называемые интеллигенты, битюги и поклонники всяческих ядосмесителей в духе Ж.-Л.Годара. (Подразумевается "специфическая, кружковая интеллигенция", - как определял это явление Н.А.Бердяев.) Почему "мусолить", почему должна быть осуждена? Да потому что давно прошло время, когда правду о страданиях и неприкаянности людей этой земли, да и Земли вообще и причинах этого, нужно было тянуть из себя или кого-либо ещё, клещами. Будет вам, в этой "деревне" все всё и обо всех знают, все всё понимают, но на высоте этого понимания бесконечно маятся дурью и закладывают вираж, с которого плюют на всё это, то есть, на себя самих и домотканных пророков в своём отечестве, в чьх "частушках" всё давно выложенно как есть и поименованно. И пророков этих всегда было в достатке, хоть засаливай. Но, повторяю, поэту желательно гнушаться всей этой восьмибитной кутерьмы с её пертурбациями. Это не дистанцирует его от людей, напротив, это единственная для него форма хоть какой-то близости к ним. Он призван "золотить" руку совсем другому и гадать на другие темы. И не под стук копыт восьминогого Слейпнира, а своего жеребёночка в груди, что прекрасно знает к чему призывает его Бог. Вот пример такого гадания на все времена: "Что значит моё небытие по сравнению с оцепененьем, которое вас ожидает?" (А.Рембо, "Озарения", Жизни,1.)
Гоббс. Поскольку в юности я очень ценил его и поскольку на дворе Водопол, настроение подталкивает меня сделать эту виньетку в виде кое-каких "апрельских тезисов". Странно, но когда-то я считал, что он один из самых прямодушных и выгодных компаньонов для всякого, кто желает сохранить и приумножить содержимое своей корзинки рифм и что Гоббс своей философской тушей высиживает грозди самой перепелиной поэзии. Мне позабылась собственная аргументация этой, на первой взгляд, дикости, которую мне теперь сложно, как сказал однажды Пушкин, "перевыразить", но по каким-то причинам я так действительно считал. То, как Гоббс высказал то, что высказывалось и до него, вполне достойно умеренных, но искренних похвал. Какая, в данном случае, разница кто-что высказал или сделал первым? Князь Н.Голицын, если не ошибаюсь, устроил когда-то в Петербурге премьеру "Торжественной мессы" Бетховена за два десятилетия до того, как это было сделано на родине самого композитора. "Андрея Рублёва" Тарковского французские зрители увидели на несколько лет раньше, чем мы, его соотечественники. Пусть это в высшей степени некорректные сравнения, но, думаю, суть понятна. Все свои и не свои спорные умозаключения я не могу рекомендовать каждому, но все они, образно говоря, нанесены на мой некогда чистовыбритый череп, как тайны римлянина на лысину принадлежащего ему раба. Я не знаю другого повода отправиться в вынужденное путешествие, попытаться бежать и порвать путы несвободы.
Давно завидная мечтается мне доля -
Давно, усталый раб, замыслил я побег
(Пушкин, "Пора, мой друг, пора!")
И не надо рябить мне в глазах, мол:
Он сел за рояль, как гений, - окончил игру, как раб...
(И. Северянин, "Сонаты в шторм") Впрочем, да, сравнение с рабом не самое удачное. Поэтому надо отметить, что речь идёт о метафизической идее освобождения, о не о богословской идее спасения, хотя обе и имеют отношение к иммунодепресии души человеческой. Если говорить проще, то это бегство затевается и осуществляется не столько ради обретения свободы как таковой, сколько для того, чтобы в корне похерить перспективу стать презренным вольноотпущенником. Что до Гоббса, то следует отметить, что крайне легкомысленно нарекать его "наивные" суждения о Боге амфиболиями, как это делали некоторые декартовские последователи. Это всё равно что огонь Прометея обвинять в сбое работы пиццерии за углом, то есть не понимать, что любой философ - это всего лишь философ. Как говорят французы: даже самая красивая девушка Франции может дать только то, что она может дать. Но кому есть до этого дело? Будь наша воля, мы бы каждый промах оппонента выставляли бы в музее Бильбао в качестве экспоната на потеху зрителям: с нас станется. Мой внутренний бурелом тоже не воспрянет под солнцем любой, выражаясь богословским языком, икономии. Сам же я выцеживать себе извинений не стану.
По-хорошему (каково!), не должно существовать такого слова и "понятия", как "Бог". Их и нет, как бы парадоксально это не звучало. В этом и заключена часть откровения для всех Витюшь и Людвигов, Витгенштейны они или нет. Но нет не в том смысле в каком нет, например, бронзы в таблице Менделеева, в то время, как бронза бесспорно гипернаглядна, по выражению Бодрийяра, а в другом, заставляющем появляться на бумаге, в мышлении, на языке конструкциям подобным той, что произнёс Илия: "если Господь есть Бог, то последуйте Ему; а если..." (3 Царств, 18:21) Для большинства из живущих наличествуют только нами сделанные карикатуры, которые можно сравнить с каким-то губернским предводителем дворянства, что любил покрасоваться в Московском Большом Театре, и о котором граф Соллогуб написал следущее:
Вельможа ласковый и знатный
Кругом себя он опортретил.
Как в древности "опортретили" статуями Рамсеса II, а в наше время - собачку на упаковке Scottish Collie или Льва Николаевича на тысячах фотографий. Проблема осложняется тем, что как не сложно догадаться, никаких карикатур тоже нет... Потому как, какая карикатура может быть на вавилонского "именуемого", но непроизносимого - "Здрасьте, можно просто Эшмун"? И эта другая часть откровения. Слово-призрак, намёк на андрогинию, которую что-то умыкнуло от нас. За мутным бутылочным стеклом этого слова можно разглядеть лишь наполнитель человеческой истории, с которого взятки гладки. Он разбух помимо воли Его. Слово не таясь ходит среди нас. На нём нет живого места (на взгляд нашего рацио), поскольку Оно (так и подмывает сказать "нелегально") ходит по воде и, если позволительно так выразиться, - не перестаёт эйдос-ить, делая её мёртвой. Можно сказать иначе: в мироздании, в самом широком смысле слова, где наличествует Шакти, мы, в спайке с Евой, предзаданно не можем не являться не просто солью, а жутчайшим пересолом этого мира. Но что парадоксально, этот пересол сделан "солью" абсолютно утратившей свою силу. Хотя тут не место хохмить, но участь уайльдовского Кентервильского приведения, должна казаться частице Божественного в нас завидной. Есть несчастные слова. Пребывание среди нас, для них подобно нахождению в Аиде. Они не могут пересечь Стикс нашего сердца и чувств. Им нечем платить Харону, который не соглашается принять плату, которую они бы ему с радостью вручили по достижению пункта назначения. Но это, конечно же, человеку так видится. С великими понятиями у нас вообще вынужденно натянутые отношения. Как писал Мелвилл:
Танталовы - иначе не назвать -
Испытываем муки: в рот не взять
Того, чем захотели обладать.
("Клэрел", ч.4, гл.35) Такая вот тутовая ягодка получается. Возможно, этой платой является Красота.
Павеликой средь нив золотых
Завилась я на том берегу.
(А.А.Блок)
Соня, что не может не спать в своей плавучей и влажной усыпальнице Сестры, внутри сна которой надо обнаружить себя и затем сказать себе же: "окститесь, батенька". До того, её сон - зарок того, что ужас и прочий "травматический опыт" не обрушится в неурочный час свинцом на голову, но и Она лишается оперативности, если используется при посредстве её "сырьевой" эксплуатации. Человек, к большому счастью, не способен вывести себя на чистую воду иудео-христианских дум с различными терновыми колкостями на дне. Это было бы преждевременно, потому он и имеет дело с сородными им думками и выдумками. Одна из главных - что искомый им андрогинат является какой-то блаженной полнотой под завязку. Это заблуждение. И всё равно, что думают об этом миллионы, чьи глаза и сердца умащены садовым варом христианских таинств или традиционной метафизики. Есть какая-то символичность в том, что ложечка для принятия Причастия называется "лжицею", с греческого - "клещи". Они походят на обманутых участников долевого строительства, которым вдобавок ещё и солоно придётся в судебных инстанциях. Как и мне, для которого прогоркли редкие часы утех и потех. Мы поймали все лжицы простые и золотые, мы и сами - люди-золото, как известно. Поэтому по отношению к каждому из нас применимы слова из Евангелия от Филиппа: "тот, кто слышит слово Бог, не постигает того, что прочно, но постигает то, что непрочно."(11) Это слово-туман - есть одна из моделей того Символа, который надобно разрушить. Это не просто переправа, по которой надо пройти. Пройти и взорвать эту загогулину, этот мост Менял Первоединого и его самого - вот задача для нового Понтифика. Как я притомился, лиши меня моей аккредитации в этом прекрасном мире, дай хотя бы видеть сны, где я склоняю голову на подушечки чьих-то пальцев, - так я стенал много раз. В совершенно неподходящее для этого ухо. Так или иначе, попытка городить огород прямо в нераскорчёванных пнях и драконьих зубах была необходима. Иногда бить баклуши - это поистине египетский труд. Можете справиться об этом у посетителей кошерного кафе "На горке". Моё хлебосольство не похоже не на интегральную схему, не на столы генсеков, где основные блюда ставили по натянутой через весь стол струне. Не стану впадать в детство, без чего невозможна критика, как явление и совершать ошибку Давида, подсчитывая то и это. У расплодившихся в нынешнее время "творцов", которым не суждено когда-либо даже обмелеть (по понятной причине) тоже рыльце в пушку. Кашица-размазня, замешанная на бесконечном обслуживании своего нафса, постыдная сосредоточенность на каком-то самодавлеющем моральном "самосовершенствовании", совершенно идиотских "проклятых" вопросах, как раз и приводящая к пониженному тестостерону, бутылке, половому и прочему истощению. Скисшие рохли. Перестаньте уже собираться у своей "субтильной" рухляди в гаражах и идентифицировать себя с ней. Как сказала когда-то собравшейся праздной публике театральная актриса П.А.Стрепетова (та самая, которую написал И.Е.Репин) в Кронштадте на ужине в честь артистов: "И сами вы пришли сюда... чтобы под благовидным предлогом лишнюю рюмку коньяка урезать". И такие мои слова тоже можно бы было счесть за своеобразное вшпандоривание себе, если не коньяка, то видоизменённых ингибиторов арамотозы, если бы мне не было известно, что Поэзия не может занемочь и вообще не нуждается принципиально в человеке, этой рюмке пакетированного чая, а тем более в людях, глядя на которых складывается впечатление, что если к вместилищу их души приложить бирюзу, то оно не "постареет" и изменит цвет, а просто рассыпется в прах. (Дело, конечно же, не в телесности как таковой и уж тем более не в специфической сугубой мужественности, которая, кстати сказать, исключает наличие в её обладателях, всех этих "высокопримативных" кусках дерьма, подлинной доблести, которая свойственна как раз тем, кто между делом вонзает им топор между глаз, если путаются под ногами. Я пытаюсь сказать, что таким людям надо просто-напросто отвадить себя от несерьёзности, то есть отрегулировать фокус своей внимательности. И не потому что сугубая серьёзность - это страсть как хорошо, нет, она лишена самодовлеющей значимости. В плену несерьёзности отсутствует та перипетийность, что созидает необходимый нам авангардизм - авангардизм как фон, как дыхание с его иронией внезапно прекратиться.) Оно может и плохо, так как, говоря иносказательно, органическая щавелевая кислота поэзии нигде в нём не откладывается и человек был и остаётся глухим пнём, в самом широком смысле этого определения. А как же подвижники и святые? Подвижники и святые - это подвижники и святые. Они, как люди хорошо образованные, знают хотя бы, что как раз душа (psyche) сама являющаяся лишь формой, является прибежищем для тела, а не наоборот. Не верите святым? Спросите у наркоманов. Исходя из вышеозначенного несложно сделать непреложный вывод: именно потому, что поэзия - есть тело Орфея, церковь - что угодно, кроме тела Христова или, если хотите, она - что угодно, кроме самой себя, в том смысле, что её вратаадный аспект одолевающего всё Христа, не в силах пока окончательно затереть и испохабить послание и призыв Иисуса, сына Марии, не имеющего ни малейшего отношения к указанному "одолеваке" и "сокорешам" этого сотоварища, патронирующим его ежеминутную фабрикацию и его восхождение на Олимп ногами тех, кто ошибочно считает себя последователями Иисуса. ( ... )
Как безумно противно и сложно писать (и читать получившееся) в этом тоне и этими словами, словно бы я не знаю правды. У меня было всё. Всё, кроме самого необходимого - сквозного метода интерпретации. Сквозного не в смысле могущего снять любые противоречия в символическом ключе, а правильного представления о теологии. Эти слова есть и ниже тех, что Вы читаете сейчас и выше в этом тексте. Я не особенно подправляю их, чаще вообще не трогаю. Возможно кто-то проследит мой путь и не повторит сжирающих время и надкусывающих душу моих ошибок. (...) Не секрет, что сами наши небеса, сервированные представителями диаспоры поэтов, инспирированны поэзией. Просто напоминаю об этом, потому что лично хочу, как и тысячи других людей в разных уголках того и этого света, лишний раз унавозить поле всех тех, кто пока прикомандирован к дням и модам сегоднящним, но не околпачен ими. Возможно, кто-то заметит, что неважно стал ли кто добычей того или иного жулья, поскольку всем нам вольно-невольно приходиться участвовать в процессе облицовки кафелем планетарного лесного оврага. Не буду устраивать прений на этот счёт. На мой взгляд, да и не только мой, это крайне важно. Стоит подчеркнуть, что само это "неважно" и его сторонники имеют несметное количество оттенков и среди них есть множество достойных людей и оппонентов, из которых никто, ничто и никогда не совьёт верёвки. Их можно и нужно уважать. Это небольшое оступление было желательно, чтобы перейти к достаточно трудной теме. Как известно, перед лицом Единого смертная душа смертного является обладательницей, в лучшем случае, подмоченной репутации. Если освещать эту мысль серьёзно и детально, мы окажемся в прикровенных областях, а это не необходимо. Да и не окажемся. Мы поговорим о "важно-неважно" в применении к несколько другим сферам. Раз уж выше я вспомнил актрису, будет уместно вспомнить документальный фильм "В поисках Ричарда", режиссёром которого является А.Пачино, сыгравший в нём как раз самого герцога Глостерского. Размышляя о сложности шекспировского языка (и не только), с которыми сталкивается современный человек при чтении Шекспира, он высказывает мысль, что, по-существу, неважно, понимает ли читающий каждое слово или не понимает. Надо лишь довериться происходящему и понимать, что происходит в целом. Эту же мысль высказывал в своё время С.Я.Маршак во время своего выступления на шекспировской конференции в Стратфорде-на-Эйвоне: "Его могут понять самые простые, не умудрённые культурой люди, и в то же время он обогащает и тех, кто способен видеть дальше и глубже". Если отнести подобные мнения на счёт искусства вообще и смотреть на них с позиции совсем уж сладкоголосо-житейских образчиков гносеологии, то они верны и не нуждаются в пояснениях. Как и слова К.Юнга: "Возможно, у искусства нет "смысла", в том смысле, как мы его понимаем. Возможно, оно подобно природе, которая просто есть и ничего более не "значит". Нужен ли "смысл" для чего-то ещё, кроме как для интерпретации - интерпретации всего подряд, обусовленной интеллектуальным вожделением смысла?" ("Об отношении аналитической психологии к поэзии".) Говоря без прикрас и затей, несмотря на то, что все представленные позиции на первый взгляд кажутся справедливыми, лестными для самолюбования, свободы как раз-таки интерпретаций, оправданной ленцы, словом, обещаниями с три короба, эти взгляды очень напоминают рассуждения Лужина в "Преступлении и наказании" (ч.2, гл.5) о том, что "прибавляет экономическая правда" к призыву возлюбить ближнего, "чтобы ближний получил несколько более рваного кафтана" в том числе в виде архетипического лоскута с неоплатонического представления о нас, как о микрокосме. Я не стану подробно останавливаться на этом. Лишь заостряю внимание читателей на том, что такие умонастроения и то, чем обусловленны их тиражируемость и популярность, крайне вероломны и коварны, поскольку в прицеле оказываюся совсем не чьи-либо стихи, проза и кем-либо осуществляемое их осмысление. (Поговорите с филологами о том, какое существование влачит сегодня филология, хотя, повторяю, не в ней дело.) Естесственному, "заводскому" фальстафу в нас (а он всегда калифорниец) такие установки очень и очень по душе. Раньше ставку можно было делать на интуицию, но сегодня, заражённая моралью, она помертвела и не взбодряет волю. И интуиция и воля сегодня - это осторожничанье обжегшегося на молоке человека, который до того ослаб в своих страхах за себя ненаглядного, что дует уже даже не на воду, а на прогноз погоды по телевизору, если в том обещают осадки. Сегодня поле применения интуиции ограничено сферой самосохранения, причём такого, которое ориентированно на шнурование более дорогих кроссовок на ноге её обладателя. Это, как сказал в каком-то своём интервью упомянутый Пачино своевременно отказаться от выпивки и сигарет в пользу "ледяной воды, горячего шоколада и бисквитов" и во их же имя, по существу. Надо признать, что для существ подобных нам, эта процедура, даже если рассматривать её как активизацию "режима слабака", бывает полезна. Так как бомбозапас не всегда благой деструктивности в наших пороховницах неичерпаем. Казалось бы, затронув кризис интуиции, с лёгкостью можно очутиться под развесистыми ветвями проблематики связанной с нашими чувствами или же с Lebenswelt (Жизненный мир) Гуссерля. Однако ничего особенного пока сказать не могу. Пенять же по поводу повсеместно воцарившейся, скажу поблагозвучнее, шаболдинской осени всему этому гноищу было бы тоже лицемерием. В этом месте просто-напросто полощатся флаги моего отчаяния. Я почти всегда вижу корни своей экспрессии и её плодов, своих "чаадаевских" запальчивостей, стриженных под Монтеня и сопричастных к ним надежд. Иногда почва питающая эти корни жеманнна и "неблагородна". (В каком-то письме Бахметевой Лермонтов пишет: "Я болтаю вздор, потому что натощак.") Но их видение всё же никогда не заслоняет мне той или иной мысли в её чистоте, которая возымела охоту сбагрить себя во вне. А я умею отпускать. К сожалению. От этой экспрессии невозможно отказаться, как "истинно верующий" мир наш, никогда перед "сном" не погасит своих рекламно-неоновых лампад во имя более лучшей выработки мелатонина. Но не в ней дело, а в моей неизбывной вопрошающей тревоге: что вернёт здоровье моей чахлой причастности к Афродите и к одной обладательнице безупречной осанки, без которой, как известно, конь - корова? Этой причастности, а не философской требухи и не ревнивым чувствам к той, которой я мог бы тоже крикнуть жалкое романическое "salta pro nobis". (лат. "прыгай перед нами") Но "реализм" в том, что то Молчащее, с парой "лаконичных" лёгких и закутанное в невзрачный в своей кротости "объект", в которое я не мог её не превратить, особо не попрыгает. Не мог, поскольку она действительно такова была и есть.
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь её во сне.
(И.А.Бунин "Я к ней вошёл в полночный час") В этой вспученной и утоптанной толпой книге уж точно. Перефразируя Рембо, можно сказать, что её "прекрасный торс" не будет "попорчен в толкотне". ("Солнце и плоть", II) Она не станет ничьей податливой батрачкой, флейтисткой нашего с вами прозаического гульбища или dramatis persona (действующее лицо) въедливых нарратологов всего и вся. Конечно она, в столь мне нравящейся "сырости" своей, не явление с себяродной природой и потенциально может быть обнародованна или быть досягаемой как предмет моей исповеди. Но в хищном сердце моём она, наряду со мною, явление полного цикла жертвенности. Она не нисходит в меонистические бездны под кудыкиной горой, но Она - антитеза этих бездн. Поэтому не мне, не Всевышнему, в виде рахитичного дымка более "полного", "художественного" тут присутствия, она задаром не нужна.
В искусстве нет скамей забытых запасных. А если и есть, это не делает нам чести, поскольку мы слабо, вернее, в слишком упадническом ключе, хотим :
Безличное-вочеловечить,
Несбывшееся - воплотить!
(А.А.Блок. О, я хочу безумно жить...) Хорошие слова, но не по поэтической форме шапка. У нас напротив - "танцуют все" и всё и дамы приглашают кавалеров. Впрочем, поцеловать свою "цену" в её проклятущую физиономию, исписаться, выйти в тираж, быть понятым и потому забытым, и тому подобное - тоже своеобразный дар, как и его полное отсутствие. Попробуйте, например, написать маслом что-нибудь настолько жалкое, чтобы иметь право экспонироваться в бостонском Музее плохого искусства. Но если серьёзно, всё это не повод не подражать Товиту. (Товит, 1;17) Я доходил до ручки, дёрнув за которую оказывался в такой реальности, где "чудо" сидело по всем её уголкам и всё происходящее казалось мне чередой откалиброванных неведомой силой восхитительных совпадений. Если память меня не подводит, последствия этих совпадений были уместны, показательны, назидательны, неотвратимы. Поэты проницания знают, что такое всепронизывающее "под ключ", когда жаренные курицы в рот летят - это дурной знак. И под его "нависшестью" надо мной я долгие годы рос. Кроме того, меня, словно испанку из приличной семьи, неизменно сопровождала и сопровождает дуэнья, в виде двух докучливых маленьких бедствий. Первое из них - это, увы, уже сложившиеся взаимоотношения с дейктическими элементами языка, как отражение некоторой дефектности моего мышления, что на письме выражается в бесконечном (прописанном или непрописанном) "я" и делает эти строки какими-то байховыми, сыпучими и недрагоценными. Его бесполезно выкашивать, оно жизнестойко, как бермудская трава, как сыть, как пыль, как редиф в поэзии Востока, как я сам. Скорее всего, дело в том, что мужчины являются добровольными заложниками своей ригидности, ритуалов, маний, теней и плетеней, которые в совокупности гораздо могущественней, чем всё остальное в них. Второе: absatz... Там и тогда (и не раньше), когда я начинаю писать новый абзац, прекращая писать предыдущий, что-то действительно начинается, как вышенаписанное сметается на орнаментальный карец и сдаётся в архив, у хозяев которого все, как говорят, не особо мертвы. Я терпеливо жду, когда то, что оформится в виде абзаца, а для меня он - женская категория, почти самостоятельно наполнится, затушуется, пропитается особой киноварью. И вот тогда, когда это случается, когда я буквально кожей чувствую, что сия киноварь есть киноварь именно этого заветца-пакта, я позволяю ему стыдливо запахнуть его коротенькие полы. Данный процесс, как это не странно кому-то покажется, вообще мало связан с речью и словом, он связан с Луной и её фазами. Это не какие-то "секреты кроя". Это моя корабельная резьба и мой компАс, и нет причин не доверять ему, в том числе и читателю. И потом, если писателю нельзя прервать написание абзаца там, где ему хочется, почему читателю можно прервать или возобновить чтение, когда и где ему пожелается, до чего, как я сам по себе знаю, он охоч? Но если серьёзно, я не делаю с каким-то сознательным умыслом содержание каждого абзаца похожим на "пьяного Саврасова" на бумаге, хотя отдаю себе отчёт, что многими это примерно так и воспринимается, поскольку это даже мной так иногда воспринимается. Литература дезагрегации. Неукоснительно, в точности, как клерикалы - монахов, нагромождайте сущности до вашего необходимого, пестуйте то, что они именуют аберрацией, прибегайте "ко всем вообразимым гримасам", лезьте на рожон, призывайте каюк, не дарите судьбе и року довольства, провоцируйте их. (Одно лето в аду. III. Ночь в аду.) Надо уметь вовремя терять нить разговора, так вежливо и аккуратно рвать об неё когти, чтобы даже сам пишущий, в лице вас, не сразу понял, что уже по-английски ушёл с линии возможной контратаки своего теневого интеллектуального индивидуализма, который всегда беспардонно навязывает себя писателю в качестве противника. Ведите это домостроительство таким образом, чтобы пока вы строите каждый следующий этаж, на нижних бы уже обитали и вели торговлю званые. И не свистите, вы - поэт и скромный печной столб только и исключительно того уровня пространства на котором пребываете, а не змеиный король всего того под вами, из чего они всё равно сделают свою трухлявую компилятивную многоэтажку с промазанными выделениями "вечно колыбельного", но никогда не пьяного Богом, швами "всеобщего" и "универсального". И когда мы говорим о схождении с линии контратаки, имеется в виду тщательная планировка и заготовление брешей которые и будут ими "цементироваться". Должен же быть у них лягушатник, где не вызывая нареканий взрослых и Духа Святого, можно вдоволь пускать в лужу шквалистые порывы ветра самун, испуская дух и пневму. ( самун - от араб. "самма" - "быть ядовитым") Я не хочу, чтобы содержание книги походило на порядки македонской фаланги и принципиально против всяческих "по порядку расчитайся" в любых сферах жизни. Я проявляю рвение в этом, как противоположности всему излишне глазированно-разлинованному. Почему? По той же причине, по которой бы мне не понравились коптские монахи одевающие на голову крещаемого паричок с катоганом или каллиграфы из Тоттори штампующие рисовую бумагу, а не делающие её вручную. Это значило бы для меня даром есть свой рис. Как всё это соотносится со словами "неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно", я предоставляю судить читателю, если у него есть к тому охота. Одно скажу: писать так - это совсем не похоже на мерное и неспешное создание одеяльной простёжки квадратиками и ромбиками слов, в угоду сохранению объёма и так называемого "содержания". Также не могу обойти внимаением, что первой своей озадаченностью словом и речью, вчувствованием в них, мне пришлось разродиться при довольно необычных обстоятельствах. Мне было уже пять-шесть лет отроду, не меньше. Мы с моим дедом по материнской линии Серафимом сидели глубокой ночью в одной из двух кухонь в его ливенском доме и пекли в поддувале картофель. Бреясь электробритвой, он о чём-то разговаривал со мной. Покончив с бритьём он подходит к окну, прикуривает, продолжая что-то говорить. Неожиданно его разговор переходит на спящую в другом конце дома супругу. Вкрадчивым голосом, с неповторимым спокойствием, он начинает перечислять прекрасные душевные и физические качества (и ничего нельзя было заподозрить) своей la belle au bois dormant (фр. "спящая красавица") и по совместительству моей бабушки, и вдруг, когда уже, казалось, что даже трещинки нашей кирпичной крепости стали промазаны кремовостью расточаемых им дифирамбов... Минуя всякие "плавные" переходы, ничуть не стесняясь меня, он с упоением, хорошо поставленным голосом, разразился такой изощрённой, сочной, слоистой тирадой в её адрес, что я был просто огорошен. Вот уж действительно, как говорил Клюев: "изба - питательница слов". Этот экспромт был начинён такой гремучей смесью самых "высоких" вопросов, юмора с "непристойностями", крепкими словами и недосказанностями, сопровождался такой мимикой, естественностью, добротой... Это был настоящий бреющий полёт прирождённого рассказчика, который спикировал мне точно туда куда надо. Сейчас я нахожу, что сцена эта, отчасти, напоминала монолог героя Брандо, оплакивавшего лежащую в гробу жену Розу, покончившую жизнь самоубийством. ("Последнее танго в Париже".) И будь у меня тогда в руках цветы, а не горячие клубни картофеля в золе, я кинул бы их сыну Лавра в ноги. Правда в том, что данный инцедент был невиннее, чем если бы он в ту ночь, подле своего атанора научил меня делать из ивовых веток угольки для рисования или вкратце поведал о теории магматической жизни знаменитого геолога, профессора М.Баранчука. (одно время он жил в этом городке.) Позволю себе вспомнить и ещё одно, но малоприятное, происшествие из того времени. Коротко говоря, у меня стал кусок в горле. Я, со слов двух очевидцев, начал менять цвет кожного покрова, потерял сознание и чуть было не окончил свой земной путь раньше положенного. Мне, к счастью, не делали трахеотомию, но как-то спасли. Эта агония сломленной воли, агония несуразно (именно так, с примесью гнева, я это ощутил), но действительно, словно посредством какой-то чёртовой водокачки, утекающей сквозь пальцы жизни, до сих пор пребывает во мне. Пребывает тише воды, ниже травы и не бубня. С долей юмора можно сказать, что я начал почти с того, чем закончил Теннесси Уильямс. Следует оговориться, что ничто из описанного не разорвалось над моим детством и индивидуальностью, так сказать, толовой шашкой и не стоит преувеличивать влияние этих и каких угодно ещё событий на меня. В конце концов, с кем не бывает. Это и написалось большей частью для того, чтобы рассоветовать читателю слишком доверять психологии, фрагментам автобиографий, данным, полученным из нарративных интервью и прочих имагогик, претендующих на ответ с чего начиналась чья-то личная "сага". Это обведёт вас вокруг пальца. Как писала, но несколько по-другому поводу, в семидесятых годах "Guardian" : "Вряд ли можно считать лёгкой задачей выжать масло из коренных зубов барсука". Из молочных зубов ребёнка - тем более. Если говорить о так называемых психологах, то как вообще, можно серьёзно относится к недоумкам, которые состряпали и придумали "обсессивно-компульсивный невроз"... Перейду от воспоминаний о чуть было не погубившем меня батоне, из которого я отгрыз слишком большой кусок, к яствам духовным. Батон не причём, жадность виновата? Да, верно. По той же "схеме" я чуть было не приставился, причём не "ко Господу", накинувшись на соблазнительную сдобу и рога-лики культуры. Ах, чертовка, мать её растак...
Меня всегда покоряла траектория (понимаю, это не лучшее слово) такого плевка в общество, когда вполне, что называется, блеск и треск, вопреки возможным негативным последствиям и всевозможным остракизмам. Не в исполнении, конечно, истеричных и хлипких натур сводимых к их комплексу вины и компенсаторным уловкам. Речь не просто о тех, кто побойчее, не о баловнях судьбы и первых ракетках различных жизненных турниров. Мне интереснее прирождённые актёры живущие не "по мотивам" того и этого, даже не идущие этому мотиву наперекор, а замысловато, но без потуг пересекающие его. Люди, похожие не столько на П.Аретино, а ... Сколь много значит родиться под созвездием "шило в седалище" и при этом быть талантливым и везучим. Ведь есть множество не менее кипучих натур, даровитых полотнотёсов, артистов, претендентов на "руку и сердце" языка и прочих жизнестойких чудес в перьях так и оставшихся в тени. Хотя, по здравом размышлении, понимаешь, что все наговоры и обиды в адрес этой странноприимной тени, шиты белыми нитками. Мне неведомо почему я должен писать об этом и почему мне выпала жалкая роль докучающей вши на смирившемся в своём абсентеизме Авгие. Как тут не я-кать по хотя бы тем уважительным причинам, на которые указывает Данте в своём "Пире". (тр.1, II) В контексте сказанного, чтобы как всегда иметь возможность перебарщивать (а это хуже, чем преувелечение) в выводах:
Давай мне мысль, какую хочешь:
Её с конца я завострю...
Пушкин. Прозаик и поэт.
скажу несколько слов об авторе "Апельсинов Иеронима Босха". Человеке, который пробился-таки в верхние части наших турнирных таблиц памяти.
Если я ничего не путаю, в каких-то сохранившихся записях одного из наших известных мыслителей, из числа тех, кто был современником Г.Миллера, есть упоминание о нём, как о большом писателе. Впоследствии, эта запись рукой этого же человека была стыдливо зачёркнута. Разжаловал, так сказать. Какая прижимистость! Трезвость до положения риз - таков их сухой закон. Паиньки с курящимся ладаном удирают от чёрта. Срам какой. Им только плоды оголённых нервов по вкусу. Скверному, как правило. Конечно, видеть у не "семи пядей во лбу" Миллера только плоскости и скабрезности - это ещё недобросовестнее, чем сделал, уже не помню в каком из его произведений, Шопенгауэр, сознательно исказив и переврав то, что Лейбниц писал о свободе воли. И потом, что значит семи не семи, иногда даже вросший в лоб волос знаменателен. Те, кто считают так, понимают, явление какого исключительного порядка надо собой являть, чтобы в таком государстве, как США выпестовать себя подобным человеком и не только не сломаться, но ещё при жизни достигнуть признания. Да и вообще, земные, пресамые умные ангелы часто обладают испорченными, грустными зубами и лбами. Я часто пускаю таких в свою жизнь, чтобы с усердием учиться у них. В упрёк нашему "феодалу", потому что мне всё-таки кажется, что записи те, о которых я читал, принадлежали Бердяеву (если, повторяю, я не допустил оплошности), отмечу следущее. Абсолютно всё разноцветье околосовременной литературы явилось на свет беспрецедентно, вдребезги "аморальным" способом. Наша литература в буквальном смысле приблудна, о чём Бердяев мог бы спросить своего любимца М.Жуандо. А в целом история нашего ремесла ещё более "безнравственна" и печально-мрачна, чем прошлое института имени Сербского и всей карательной психиатрии вместе взятых. Бердяевы от Миллеров недалеко падают и не стоит делать из последних - козлов отпущения с буржуазной целью выцыганить себе парного молока души и "высоких" христоцентричных философий. Или же процентную скидку на чистку топливных форсунок своей блажи святошь и лицемеров ультразвуком самой дурацкой из всех сортов гордыни, которую в отличие от зубов, не так легко вылечить. (Это касается и чванливых почитателей tradition primordial, неуёмно скандирующих о своём разлюбезном гиперборейском олене, который, правда, почему-то с омейядско-турецкими рогами и чьи интеллектуально-оперные манеры и претензии сродни primo uomo, то есть кичливым неаполитанским кастратам.) Любое серьёзное наследие, как и вообще нынешний мир познания и искусства вынужденно похожи на грустную корову. А, если кто не помнит, народ объясняет грусть этого животного тем, что за груди его таскают ежедневно, а целоваться в грустные зубы с быком позволяют несравнимо реже. Так или иначе, судьба всего этого незавидна и поучительна, как судьба коровы из литовской сказки "Бурёнка-пряха" или история про другую пряху, что понесла от римского солдата Пандиры. Можно сказать, что злоключения литературы - это явление вокруг Мариологии. Господа там нет, а тоски по Нём, иногда крайне странно проявленной, - луга заливные. Поймите меня правильно, я не хочу сказать, что какая-нибудь домохозяйка тайком совокупляющаяся с десятками представителей всех полов, фруктами, овощами, инкубами и суккубами, и, сверхурочно, с собственным лабрадором или, напротив, бравирующая этим, вызывает во мне больше уважения и симпатии, чем не в меру брезгливые, нахватавшиеся верхушек, стеблей и корней водомерки-чистоплюи, уже не говоря о красных жертвенных коровах Израиля. Нет, не вызывает. Более того, перефразируя "Я и вы" Н.С.Гумилёва, отмечу, что мне больше по душе гитара, нежели "дикарский напев зурны". Но дело в том, что искусство и философия - это такая сфера, где судить людей по себе, ещё более последнее в своей бессмысленности дело, чем делать это в публичном доме. Моё раздражение в отношении подобных людей вызвано тем, что морализаторство этих "фруктов" почти всегда не к месту и не по делу, и смердит также, как на их взгляд смердят изыскания, к примеру, Хани Милетски или психиатра Дмитрия Исаева. Хотя надо признать, что академические и явно комплиментарные по отношению к исследуемой ей зоофилии работы, это не совсем тоже, что в попыхах сделанная "красоты ради" обмолвка Рембо, о том, что он "однажды полюбил свинью" и даже весь окружающий его поросятник, что вообще свойственно поэтам. Про сугубых блюстителей морали и нравственности можно сказать пушкинскими строками:
Нет ни в чём вам благодати;
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати,
И умны вы невпопад.
Попросту говоря - у них плохое воспитание. Знаю, у кого-то, кто чувствует вполуха, может сложиться впечатление, что автор этих строк придерживается позиции "и вашим и нашим" и вообще действует по старине Лазарсфельду, о чьём существовании я узнал пару часов назад. До некоторой степени этой "плюралистической методологии" (П.Фейерабенд, "Против метода", Гл.2) не избежать, но ещё раз повторяю: у меня нет претензий ни к чему единичному, тем более, если оно обнажённое и искреннее, то есть к единичному в его непосредственности, будь это человек, группа людей, события и так далее. Нет, даже если всё это в совокупности нещадно дерёт мою мозговую кору. Я пишу этот своеобразный памфлет от имени моей терпимости, которая не есть потворство вседозволенности, только на имя всепланетарного безумия и его "федеральных центров", обросшего во всех мирах необходимыми связями. С другой стороны, (это надо отметить для того, чтобы немного дистанцироваться от издержек вспыльчивости моего внутреннего резонёра) я песочу оптом только групповое, и делаю это деперсонализировано, не теряя из вида нюансов и диверсифицированности критикуемых общностей. Частью и жертвой этого "рэкс-пэкс-факс" современности являюсь и я, что не может не накладывать на меня отпечатков вытираемых об меня ног этой, надо признать, временами потрясающе соблазнительной, преисполненной шарма чумички или как сказали бы традиционалисты (если бы обладали чувством юмора) - Трата-тушки-Тра-та-та-Юги. (Кстати, Вы в школьные годы не забавлялись следующим образом: один из пары парней прикрепляет к нижнему краю юбки впереди стоящей либо идущей сверстницы прочную, (как непорочность интелеллектуальных оснований и методов традиционалистов и их изысканий), нитку и незаметно перекидывает её через плечо жертвы, после чего указывает ей на дефект в её покрывале Изиды, который девушка конечно же пытается устранить, дёргая нить Ариадны наших исследователей женского (другим он не бывает) космоса вниз, тем самым открывая сзади идущему "воспоследователю" последние истины ну почти во всей их приглядности и наготе почти готового к будущей трансмутации материала. Так мы постигали, спасибо нашим девочкам, что всё в мире - трансакция нижемордыальной традиции. Хотя урок был в прямопротивоположном. Недаром они считали и считают нас болванами.) Другими словами, значительная часть написанного не самостоятельна в том смысле, что является как раз свидетельством, оттиском того факта, что я не способен на экзистенциальное вопрошание более высокого качества и "полёта", измерения (именно что не эллинского по духу) на протяжении всей своей тут представленной "письменной истории". И одно, за "достижения" сопредельного ему другого, часто и краснеет и бледнеет и всё прочее. Фронт и тыл, если угодно. Это издержки искренности и прочих инструментальностей, которые и не призваны в общем создавать прекраснодушие глянцевости повествованию и чья инструментальность не завязанная на внешне эстетическом, является гарантом того, что они не дутые, а следовательно хоть и являются "сырьём", но не являютя просто базой сырьевой экономики ленивых проекций на лист бумаги моего сознания и бессознательного. Я не могу быть рабом одной единственной-идола, я хочу заботиться о нескольких. Я заложник своего избытка средств. Квалифицированный, а не просто читатель с намётанным взглядом, понимает это. На плюрализм, как его понимают ныне, мне наплевать, как не сложно догадаться. "Из одной только любви воспарит полёт презрения моего и предостерегающая птица моя: но не из болота!", - вторю я Заратустре, но в данном случае, чтобы просто добавить - "коллективного Дуремара". (Ницше. Так говорил Заратустра. ч.3. "О прохождении мимо") Одно радует, радует по-особому - я проживаю именно свою жизнь и честно говорю с теми людьми, которые понимают, что параклетизм находится вдалеке от поверхностного "всё условно" и прочей серединки наполовинку, что и объясняет некоторую миклухо-маклайность этого текста, в тех местах, где он действительно не больше, чем просто текст. То есть, более всего я говорю с самим собой, так как больше некоторых нуждаюсь во взбучке, хотя и прекрасно знаю из какого "центра вселенной" растёт многоножка вопросительности и самой склонности к диалогу, но это сейчас неважно. Подобная дозированная аутоагрессия необходима, так как я прилагаю усилия, чтобы не являться скептиком в привычном смысле слова и для моего Бога нет "непозорной" смерти и нет непозорных форм самих верований в так называемую смерть, которая понимается, как начало чего-то и завершение чего-то, которыми все с самых ранних лет принужденны затовариваться. Смерть - самая суть разотождествления, которую в разных видах поэт ищет, которую провозглашает, которую выражает собой. Смерть - не отличное, а непрерывно отличающееся в своей единственности. Нет ничего настолько достойного, чтобы иметь возможность притронуться к ней, она единственное, что не знает никаких прикосновений и не касалась ничего сама. Она сущностно и буквально - нетрогательна. Трогательна бывает гибель. Смерть - это ни в каком из смыслов не гибель. Но вернёмся к скептикам, которых я недолюбливаю по двум причинам. Первая: они - источник заразы. Всё, что только может высказываться самого пошлейшего, гнусного, приторного, способного переполнить не то что мою чашу тактического терпения, а даже святого человека, высказывается всегда именно их устами. Вторая: разумеется, они не доучились скептицизму и то, что они им называют не ценнее содержания частушек эстрадных балалаешников и прочих "два рулона! два слоя!". Подлинных скептиков мало. Настолько, что они сами навряд ли числят себя в собственных рядах. Быть скептиком, а не просто эрудированной замарашкой информированности, это значит быть коренным образом несчастным (возможно, это не самое лучшее слово) и несчастье это намного затопляюще и глубже, чем сознание личной греховности и представление о собственной смертности. Существование их пульсирует трагичностью и очарованием малохоженных троп, хотя последнее необязательно. Но трагичность эта коренным, всеохватным образом довлеет своим носителям, поэтому она, прошу прощения, нетрагична в обыденном смысле слова. Эта незамутнённая трагичность не муштрует, она вполне естественно верховодит скептиком и струится из него и в него. Никакими уговорами, поцелуями в полы платья и магическими пассами её нельзя принудить стать поодаль от поэта и ослабить поводок. Верительные грамоты настоящих скептиков могут быть разными по форме и содержанию, но все настоящие скептики в любые формы с крампонами разливают исцеляющий остальных яд, даже если кажется, что вам просто байщики травят байки. Основа их - вера, доверие к жизни, к чувствам и нестинарские пляски на обуглившихся василисках. "Сладость - это я!", - провозглашает свою нецензурированную волю Медовичность их полиса и никто ей не прекословит. Здесь днём с огнём не сыщешь тех, кто баламутил бы души ближних по таким пустякам. Здесь встречают мир, как этот близнец нашего коренного субъективизма плоти и желает - по одёжке и не оскорбляют его интеллектуальными выделениями и клянчущей гадательностью. Несмотря на то, что со стороны веру и геомантию этих людей можно счесть за пачку "Космоса", а окружающий их мир за прикуриватель в сконструированной ими машине, именно последняя - не избыточна в смысле искусственности и измывательств свойственных всякой надуманности, о которой писал, к примеру, Бодрийяр, описывая гиперреальность. Здесь никого не манит перспектива сыскать на дармовщинку какие-либо выходы внутри себя ненаглядных. Здесь помнят слова: "И счастье духа заключается в том, чтобы быть помазанным и обречённым на заклание - знали ли вы это? ". (Ницше, "Так говорил Заратустра") По крайней мере, именно так, а не иначе "бывает со всяким, рождённым от Духа". (Иоанна, 3-8) И это не может быть иначе в свете того, что "кто слепил внешнее ваше, придал форму вашему внутреннему". ("Гром. Совершенный ум", 20, 18-22) Хотя это и иначе. Так что, все эти попытки перещеголять друг друга в усложнении раз и навсегда простого, есть не более чем корявые попытки распылить якобы андрогинию Люцифера, по образу и подобию которого мы, наша "естественность" пузырчатых домашних трико, созданы, точно также, как душа Старого Света есть порождение и наследница Вавилона. На самом деле распыляется не это, а авторитет вполне земных людей заработанный в боях против него и надежда на то, что мир такого коллективного человека когда-нибудь перестанет быть закоулком империи врага рода человеческого, чем бы он ни был.
Что такое его и наш образ? И почему именно по его образу? Нет никакого "именно" предполагающего наличие какого-либо другого. Этот образ - это вживлённое в нас напоминание, техническое средство, если хотите, чья функция - пройдя череду ошибок, отрицать "природу" Бога, как какое бы то ни было закапсулированное "знание" о ней. "... у иудеев (и позднее в исламе, который авраамичен) - монотеизм, утверждающий Бога как Личность, но не знающий Его природы: это - живой Бог, но не жизнь Божественная", - пишет В.Н.Лосский. (Догматическое богословие. I. 1. Два "монотеизма".) И далее: "Собственно "богословие", как понимают его отцы, для Израиля остаются закрытыми." Что ж, честь и хвала авраамизму и исламу, как отрешившимися от поползновений искусственной ногой стать на зыбкую почву "усердного почитания" слова, слова,слова. Не для того Слово было в начале, чтобы покрывать всеядностью нашей словесности, претензии наши огромных пространств. Пространств именно в "имперском" смысле, - имперских пространств в отсутствии удобоваримой империи, не в географическом. К ним можно конечно возвести генеологию того, что называется "широтой" русской души, если иметь в виду тот неоспоримый факт, что эта томительная широта её - это чёрте как сросшиеся, порванные на британский флаг его же ахилловы сухожилия. Потому что подобное богословие, как вообще богословия - это печать совершённой этико-религиозной ошибки и ничего более, единственная их бесспорная Догма.
(* Речь идёт о настоящем Старом Свете, а не о том, который обитает во мраке голов наших "евразийцев". Сделаем необходимое отступление от темы. В кого не плюнь, попадёшь в "геополитика" и "геополитику". Когда я слышу эти слова, мне вспоминается из забелинского бытописания цариц: "В 1615 г. сшиты шапки придворному дураку Мосяге и дурочке, да на прибавку пошло две кошки, цена четыре алтына..." Кто является нанимателем всех этих "великодержавников", из шинели какого исторического метапроекта вылез этот секретно-вполешинельный субститут и чьей общественной "вывеской" он является, и так всем разумным людям ясно. Я о другом. Их найм - это ведь эстетически ужасное деяние. Ужасное настолько, что в качестве объекта будущих исследований они оскорбят даже привычно непритязателный взор ребят изучающих паралитературу и комиксы. Они же китч в пределе, в беспределе даже, да таком, что может спорить с беспредельностью наших пространств и в котором намешанны все оттенки красного и чёрного разом. Это кульминация, адов пир лицемерия и профессиональной деформации профессиональных лжецов! В каком-то смысле я даже шляпу снимаю, потому что это прямо-таки какой-то интернационализированный, межконтиненталный бич-пакет. Просто ужасающий своей комичностью "... на катушках", - как говорят в арестантском мире. Но это не простая "женилка", а телевизионно-электоральная, с декларативным вкусом геополитики, способствующим вспучиванию "традиционных" интенций массового сознания. Не надо быть Алиной Витухновской, чтобы понимать, какая кара последует за использование этого, как говорит молодёжь, "фу-фу-фу"-плашкоута с трафиком завзятой требухи всего хорошего против всего плохого. Не ту вы Аграфену купальницу на борт корабля вашей современности взяли.)
Мы хотим распылить андрогинию на всевозможные объекты чувств, разума и прочего, из праздности приписать её им, что, конечно, является святотатством. Почему? Потому что всё это распыление призвано увести внимание от действительного пожара центрального вопроса: для чего это делается? Представляется, что подразумевающаяся цель благородна и состоит в том, чтобы сделать Время живым, не зависящим и избавленным от антропогенности. Таким подлинным Временем, никогда не говевшем, не знающим драмму разделения, двойственности, конечности и исчерпания какой-либо протяжённости, предлагается наполнить умопостигаемое тело андрогинности. Совершенно очевидно, что истинный андрогин - Женщина в её материнской ипостаси (женщина) и ипостаси девственницы (мужчина). В джазе, так сказать, как бы девушки. Вектор сегодняшнего человечества направлен к тому, чтобы не ограничиваться стремлением к простой похожести на так понятого Андрогина и ставится задача силой водрузить его внутри нашего пост-существования пребывающего в пост-истории. Нам говорят: всё всегда пребывает дозволенным для ваших умерших потомков и неродившихся предков, которые и есть так пугающие кого-то из вас двенадцать помноженные на двенадцать в белых одеждах. Я верю в благие намерения так говорящих, но не могу не признать всё это покушением на человека, у которого хотят отнять его неразмагниченный мёд, чья неблекнущая сладость есть его привычка, первая, вторая и любая другая натура, главный ударный и единственный слог. Попросту говоря, нас убеждают, если говорить в христианской терминологии, что между Иисусом и антихристом не то чтобы прям совсем нет разницы, но нет и никогда не было посередине никакого, якобы мерещагося нам, "versus" и больше того, не помешает произнести "Мир над ними обоими!" устами ни с того ни с сего погибельно-поглупевшего бы вдруг "коллективного" единобожника, что уж совсем невероятно. Мы в свою очередь отвечаем им, что во-первых, желаем им в вечности беспрерывного смотрения политических ток-шоу на федералных каналах (с похмелья и на всю громкость - это важно), во-вторых, что берёт или не берёт кого-либо из осаждающих наш предвечный обжорный ряд досада по этому поводу, но порядки на нём останутся неизменными. Мёд тут во веки веков останется сладким. Всё остальное - юрисдикция музыки, которой тут всегда рады, которой дышат в последнюю очередь для "свежести восприятия", которая вдыхает в то, что в этом нуждается жизнь и от которой желают её священных выкаблучиваний.
Давайте о том, чем на наш взгляд является Примордиальная Традиция, как стержневое и главное того традиционализма, который стал масс-культом с точки зрения Единобожия, являющегося врагом церковного межконфессионального и надконфессионального "монотеизма". То есть исчерпывающий ответ конечно же в том, что она просто появилась и постулировала себя истиной в последней инстанции, наивно полагая, что раз её "сердце" как таковое непостижимо для "профанов", то сердце это не постигнуть через любой другой участок "царственного" тела этого "монотеизма", который на протяжении истории "уже", так и в такие " так" "прелюбодействовал с ней в сердце своём", что не одному рогоносцу-Генону с их "Procul este, profani" и не снилось. (лат. Прочь, непосвящённые.) То есть мы поговорим о самой концепции таковой традиции, а не станем пытаться понять чем она или сам Генон могут являться как некие "вещи в себе". Мы говорили, что политическая власть, как явление, очерченное присущей ей хтонической оперативной, каждодневной логикой под заголовком "пусть дохнут, наши бабы ещё нарожают", - совершенно ожидаемой, учитывая природу политической власти, точнее - института контролирования, - не является лживой и неискренней. Богомерзкой - да, но это другое. Так вот, Традиция, то есть одно из мириады возможных эзотерических бальных платьев ментальности для щеголяния сотрудников в офисе урфа Универсального, вычленяет профанизм, как Величину, в своей конструкции, каковым перехлёстом грешить нельзя. Никакого негативно "эстетезированного" школой Генона профанизма никогда не существовало и не существует. Более того, сама концепция Генона и Традиция подразумеваемая им и ко, в рамках необъятной современности вневременного и действительно существующего "профанизма" является лишь "критической структурой" и совершенно органичной частичкой глобального невежества. Дело не в том даже, что оно легитимизирует и подготавливает его повстанические кадры или что-то противоположное, оно просто адекватно профанизму. Это просто "высококлассный", предполагающий инициации, Нью-Эйдж. Да простит меня читатель за автоцитату, но во второй главе, несколько лет назад, я писал, что "крохотные, но настоящие чудеса... вызревают тотлько под крышками банок с супом Кэмпбелл". Продукт "Генон" - это в точности такое чудо Конвеера, поэтому оно и "проникновенно"-интегрально, и конвертируемо посредством шапки-неведимки своей терминологии, как смеси английского и "традиционалистского", во что и как угодно. Включая себя саму, разница будет только в том, что себя она "узурпирует" без предварительных ласк. В этом неовавилонском смешении языков во многохвостую плеть, являющимся профанацией всего, что связанно с философским камнем алхимии и кроется единственная причина того, что в отличие от нашей местечковой "звезды" концепция Генона с её Традицией не может позволить себе прямо сказать - "ищи меня в клубе". Нет, не потому что обманывает или стесняется, а потому что, в отличие от реального клуба или публичного дома, не имеет прописки. Адрес этого бродяжки на заработках, с баснословной суммой на счету, дрейфующего между попом и дервишем - не дом и не улица, а совсем другой "советский союз", куда он и переводит карбованцы. Невежество, как одно из "чудес", не связанно напрямую с человеком и человеческой логикой и по его честь лишь побочно. Как и Знание! Поэтому-то фарисеи и удивлялись двенадцатилетнему Иисусу: "откуда у него такая премудрость?" (Мф. 13:54) Это и подразумевал Ницше, когда писал: "Я подозреваю, что нет адекватной связи между вещью и разумом. Действительно, в логике царит принцип противоречия, которое возможно, не относится к вещам..." Профанизм, как и его степень выраженная в прямой гениальности, сцементирован с негативным субстратом Универсума, являющегося главной тварью и источником самой возможности для профанной оптики "общепринятого", как терминала и основы для всякой другой. Этот мясо-шерстяной космизм есть единородный филиал детдома Универсума - шудры в отношении Творца. И выпускниками его как раз являются жрецы и войны. По любым меркам они трагически вторичны по отношению к профанизму и невежеству, и к шудре вполне земному. Они первородны, они есть сын человеческий, глина и прах, богомольная капля с полным основанием претендующая на сакральное отцовство в отношении своих маменькиных сынов. Если частица Духа Святого в нас есть святыня Единобожия, то Традиция, в лучшем случае, является курирующим ядром профанизма, слепым ведущим слепого. Она есть обычай, метафизическая константа самодовлеющего, вневременного, внечеловеческого Универсума с его единой драконовской мерой провинциального жлоба для всего на свете. Традиция - это обособленная модальность атрибутики Невежества, "законные" тона и полутона для Него, это ценностный телец. Причём, одна из неограниченного количества возможных, как и само наличное Бытие, которое не может возвыситься до пребывания чем-то хоть в крошечной мере более ценного, чем искусство для искусства Тирании, что в целом не может не напоминать картину, которую представляет собой вечно спящее человечество страдающее "сакральным" энурезом и надудолившее уже океан в русле блага и добродетели. Или как чуть по-другому выразился Г.С.Сковорода - "Внутрь же душой тайно рыдаешь." Логика этой Тирании весьма незамысловата и выражена на "профанном" уровне в старом-добром выражении - не хочешь кулешь - ничего не ешь. "Переверни меня на другой бок и пшел вон", - говорит она человеку. Традиционализм - это прекрасная, но лишь технология. И его наличным содержанием всегда пребудет тандем Стрелки и Белки и никогда Человек.
Традиционализм - это знакомая нам Джульетта, повышенная двадцатым веком повального Ромео всего и вся в качестве секретарши на его столе до своеобразного главы закрытой службы безопасности с розами перцепции глубоко и страстно вместе с клумбой воткнутыми в её розу мира. Да так её по свехчеловечески добротно инициировали, что эта шудра из чудес, со своей лепесточностью росы неземной, вспотела тиражами в издательстве "Универсум". Что это такое, являющееся "родиной" для населения теогонии, вечной субстанцией Спинозы и так далее по ранжиру? Это гегелевское государство: "... действительность нравственной идеи - нравственный дух как очевидная, самой себе ясная, субстанциональная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она знает." (Философия права) Если пользоваться ленинской терминологией, то Универсум не сам по себе "машина для угнетения", а поскольку через Благо (понимай мы под ним Бытие Платона или "общее благо" Г.Гроция) требует себе (не может не требовать) поклонения (монополии) и деспотии в качестве "идеального совокупного капиталиста". (К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т.4, С.436.) Незадача в том, что достаточно большое количество людей, среди которых и автор этих строк, не интересует это гегелевское "царство реализованной свободы" под автократическими пинками и подзатыльниками Большого Космоса и мы не припишем ему неограниченной власти над нами, как над проектом. Нас интересует именно и только царство нереализованной свободы и устранение всего того, что мешает ей осуществиться и базируется на заблуждении, что вымысел может быть каким-нибудь ещё, кроме как именно историческим, а правда - нехудожественной. Нам надоел этот Реализм в условиях которого Поклонение невозможно не в плоскости падающего ниц (что противоестественно), не в плоскости ломающего себе хребет пытаясь встать в теологический мост (что пошло) и вообще не в какой. Нам нужно абсолютно не похожее на имеющееся пространство - пространство. Что касается традиционализма, то, как по мне, весь он целиком не стоит трёх страниц Пруста, веры в Бенвенуто Челлини и волоса с головы верной женщины. Это потому, что вы - традиционалист, - могут сказать мне. Но я не услышу, ей-Богу.
Раз уж мы затронули тему традиционализма Генона, монотеистических религий, то мы не можем не затронуть темы, о которой меня нет-нет да спрашивают в связи с водворением Генона в исламе. Почему именно ислам? Но перед тем, как поделиться своими соображениями на сей счёт, мы должны поразмыслить над вопросом о том, - вопросом очень тесно связанным с исламом, - почему нашего и вообще человека тянет в "ислам" анархического? Что вообще пытается сообщить себе самому сознание, когда если и не говорит, то чувствует, что "анархия - мать порядка", а главное, что анархия та не может быть матершиной старшины в отсутствии Китеж-града, каким он рисуется нашему воображению и в котором заданы идеальные, насколько возможно, параметры для широты обобщений нашего стремления повелевать и подчиняться, нашему коренному стремлению злоупотребить в позитивном или негативном смыслах - то есть нашей глобальной способности предавать забвению, как таковой. (Ницше пишет: "...я не знаю, почему необходимо желать власти и тирании правдивости; мне достаточно, что правдивость обладает огромной властью". ("Утренняя заря") Я знаю, это компенсация способности, о которой я писал выше.) То есть мы желаем жизненного, "полноприводного" пространства неустранимого доминирования сраведливости даже при наличии политической, а другой она между людьми не бывает, власти. Как это не странно кому-то покажется, но данная тема тесно соотносится с сугубо, казалось бы, актуальной для ислама темой о том, что было первым в его рамках - яйцо или курицо? Другими словами, чем считать первых людей объедененённых вокруг пророка Мухаммеда - политическим джамаатом или прообразом "полноценного" государства с выходом на Халифат? Любая община должна стремиться стать государством или влиться в таковое или же государство - это искажение идеи джамаатов, общин, советов итд.? С чего "начинается" и в чём желает находиться "родина"? Что из них является инструментом Откровения и орудием самоуправления? А не является ли все эти формы наследниками "Великой Греции" (Пифагорейский союз) Пифагора, о чём напоминает нам фрагмент фрески в Ватикане исполненной Рафаэлем, где через плечо Пифагора поглядывает Ибн-Рушд? Ведь не секрет, что пифагореизму и его мистике наследовали неоплатоники. Перый был, напомню, и политической организацией.
Это очень важный, но не центральный, не самый актуальный вопрос на сегодня. Форма - это качественное содержание. Попробую рассуждать, как мусульманин. Наличие или отсутствие Роста, спекулятивной транзитности, как основы всего для всего - вот что главное в религозных и экономических мирах. На сегодняшний день части мировой уммы могут позволить себе являться, чем угодно. Численность - вот главное, приумножение численности. Всё полезно, что в количественном виде, в виде самих верующих людей, в умму полезло и пришло в виде её органических частей. В перспективе эта численность-энергия должна стать таковой, что станет неважным в каком виде она функционирует, это будет её, ставшей в том числе информационным обществом коранического "мы", внутренним насущным вопросом. Но и это не главное, численностью отсеивается пространство, где будет главный ваш сочувствующий, то, что шииты называют "скрытым Имамом", ибо он не будет из среды мусульман и их влияния. Он а-теологичен, он квинтессенция отшельничества и именно поэтому - Присутствия, его Присутствие - залог и печать того, что все верующие - неофиты суть. Сама по себе численность ничего не гарантирует, никто не даст вам политической и военной власти просто на основании вашего превосходства в числе. Сейчас он даже не стоит. Умма, как собрание всех этих разнородных, на первый взгляд, образований будет господствующей силой и пространственно и количественно, где не будет главного - не будет места классически понимаемому Росту и практике с этим пониманием связанной. Именно в этом "интегральность" ислама - он должен начать господствовать, чтобы реформировать прежде всего Рост, как принцип и критерий. Не просто указать ему на дверь (он не уйдёт), а сделать его тем, чем в рамках общества и экономических отношений он должен быть. Важно понимать, что собственно сама глобальность никуда не может, не должна, да и не сможет уйти из экономики именно в условиях пространственно победившего ислама (христианства, чего угодно). Из неё, как и из мира должен уйти именно глобализм. Если же он не будет таковым, то решительно всё равно, чем будут являться его отдельные анклавы варящиеся в собственном соку - Турцией, Ираном, диаспорой или Луной целиком. Умма, как носительница ислама, в условиях сегодняшней господствующей рыночной экономики и среди государств вовлечённых в неё, всегда будет просто пробелом, лакуной в написанном государством Израиль первом, последнем и всегдашнем последнем слове его метафизической Моды и писке его экономики ("богословия") - "Б.г" (Власть), но понятно что не из уважения к исламу. Это просто указание ему на его место для нищего в ряду для второсортного в системе искажения (этой метафизикой) Израилем Израиля, монотеизмом - единобожия, тельцом - всего вышеперечисленного. Вот о чём надо думать не только исламу, а вообще всем. Всё уводящее от центральности этой проблемы - это просто глушение рыбной котлетой отлично охраняемого динамитного хранилища. Учителя же уммы, в большинстве своём, похожи на собирающегося выйти на прогулку персонажа из киноленты "Не грози южному централу" мучительно размышляющему перед зеркалом, что к чему больше идёт - это узи к этим кроссовкам, или этот ствол к лакированным туфлям. Да плевать. Поумневший бы наконец человек очень бы пришёлся ко двору всему этому и многому другому. Хватит обряжать содержательную форму проповедей имеющих в прицеле проповедь единобожия, в ценностное содержание куплетов чёрных парней из гетто. Я понимаю, что всё тесно переплетено, но богословие в нормальном и потому единственно верном смысле - это никак не песенная война сетующего и выражение этого сетования, сколь бы справедливыми и по-человечески понятными эти сетования не были. Потому что, где сокровище ваше там и сердце ваше, и такое богословие придёт просто к дуализму чёрно-белого, над которым возвышается черно-белый, татуированный рунами, сурами и псалмами спаситель-коп с дубинкой, то есть Общество.
Соотношение видов сопротивления и в рамках каких организационных форм его практиковать - это те же "проклятые" вопросы исламской интеллигенции, уводящие от сути и заражающие всех рядовых представителей уммы. Это не ценнее, чем разрешать вопрос о количестве бусинок в чётках. Вы рассуждаете так, будто мир у ваших ног. Вы слабы, вы чудовищно слабы в рамках существующей системы. И вы не просто слабы, вы в существующем виде - самое непривлекательное на её фоне - это горькая, но правда. Вы органическая часть этой системы. Я подчёркиваю - органическая часть, полностью гармонирующая с тем, что вы именуете джахилией, которая и говорит про вас со снисхождением: в моей семье не без аутсайдера. Есть такое слово в церковно-славянском языке - удобонебрежный, то есть тот которого легко презирают. И она права, потому что то, что представляет в реальности из себя умма, её отдельный человек, если брать его внутренне наполнение - это близко не ислам. Это даже для меня, не мусульманина, очевидно. И так и будет, так, возможно, должно быть. Успеется. Численность! Вот не единственное, но то основное, что должно быть в фокусе внимания сегодня. Сейчас оно, приумножение числа верующих, сочувствующих - ваша насущная экономика, богословие и что угодно ещё. Причём, приумножение сочувствующих - вещь столь же насущная и приумножение их должно достигаться привлекательностью самого теологического ядра ислама, надо доносить его до людей. А пока огромное количество людей приходит в ислам не благодаря его проповедникам, а благодаря тому "проповеднику", которым является сама жизнь во многих постхристианских государствах. Они приходят в него как в анархизм и протестантизм футбольных болельщиков. Это очень скверная тенденция, как и такие настроения среди сочувствующих ему. Они приходят в ислам не ислама ради и даже не политической его повестки, потому что последнюю нельзя вразумительно понимать, без понимания (а не просто механического повторения языком) того сокровенного, что содержится в теологии ислама. Это же в полной мере относится и к самим образованным мусульманам. Я хочу сказать, что в последствии такие братья могут стать такой проблемой самого ислама, что никакие явные враги ислама рядом не стояли.
Если ислам должен победить он должен победить именно как сила опровергающая на земле те "большие батальоны", которые "всегда правы" в силу голой своей массововсти и забритости в них через силу, палку самой "системы" или крайнего недовольства ей. Он не должен быть просто голой силой подавления, ибо эта материалистическая вульгарщина свойственна именно безбожию. Ислам должен делать ислам, не имея в виду ислам, а имея в виду Аллаха. Так называемая исламизация не должна стать самоцелью. Такая стратегия навредит больше, чем принесёт пользы. Теперь внимание, ибо это крайне важно. То, что очень многие исламские учителя и рядовые мусульмане сегодня подразумевают под "язычеством" современности (джахилия, ширк, куфр) - это если и искажение земного ислама или земного единобожия, то только опосредованно и в десятую очередь. Очнитесь и избавьтесь от своей пагубной и неуместной спеси! Зачем так дискредитировать себя? Джахилия - это прежде всего искажение, мутация самого язычества, прежде всего язычества, именно язычества - уясните себе эту простую мысль. И великое благо, что это то, что не затрагивает своей порчей искру Бога в нас, то нетленное, что есть в нас. Джахилия - это эквивалент литературной метафоры, выраженный не обществом как тем, чем оно должно стать, а тем, чем оно является в сегодняшней действительности. Джахилия - это мера ошибки совершённой недооценивавшим категорию времени Кантом, который свёл её к априорной данности нашего мышления и только. Это недопустимое упрощение, которое совершается и теми, кто думает, что джахилия - это просто априорно данное "зло" современности, зло как фон. В этом ошибка таких мыслителей, как С.Кутб, полагающих, что джахилия - это такая самооочевидная злостность и зло, с которой нечего церемониться и в которой есть осколки истин монотеизма. Это в монотеизме Кутба можно искать осколки ислама, а не наоборот, потому что Джахилия не содержит в себе осколки монотеизма, а целиком слеплена из таких осколков и фрагментов этих осколков - это метафизика традиционализма, это Пантеизм во всей его сути и мощи, как
лишь частица зла, хотя и она колоссальна. Кроме того, даже в своей фрагментарности, как целом, она не едина, а дробится на ещё менее мелкое, но от того, не менее пагубное и опасное, потому что за всем этим стоит "инсан аль-камиль" Ибн Араби - "совершенный человек", Денница, Люцифер христиан, ваш Иблис. Это как раз сам монотеизм произрастает из того, что удалось отвоевать у неё, у тагута, при попущении Бога, пророкам единобожия. Какое там, согласно Кутбу, забвение джахилией принципов ислама. Окститесь, джахилия - это столь глобальное и всепронизывающие "достояние" человечества, что оно самому язычеству (ширку) предшествовало, являясь его основанием, а не выражалось им сколько-нибудь всецело. Какой там ислам и монотеизм, какое забвение.... Это не у неё, это у мыслителей масштаба Кутба, выражаясь его словами, "всё основанно на эмоциях и импульсах". А Джахилия - это сам Рок, его ледяное прикосновение, в котором есть как раз всё, кроме эмоций и импульсов. Это сверхестественная подкладка самого общества, это то, что вообще делает общество обществом и рождает государство, как укокошивание реальной политики реальных людей, а не исключительно элиты, которую оно и призвано защищать и чью волю осуществлять. Когда этот мужественный верующий писал, что необходим "полный отказ от язычества и полное присоеденение к исламу", он, мягко говоря, не совсем понимал, о чём говорит. Это вам не блин испечь. Легче весь мир завоевать, чем исполнить это. Он абсолютно не понимает, ЧТО есть язычество и в следствии этого не способен понять что такое, то есть на что претендует единобожие (в данном случае - ислам) Это Герасим который любит "му-му", как ислам. Это та недопустимая простота, "слышавшая звон", которая хуже воровства. Она живёт только ими, тем в ней, что от Бога, тем в ней, что является Лотом с его семейством в Содоме. Что до самого Кутба, у него можно учиться беспримерному мужеству, честности, фокусировке на справедливости. Но он поверхностен, недопустимо поверхностен, чревато поверхностен для "незрелых" умов, то есть для абсолютного большинства тех, кто читает его. В этом и трагедия-драма Бытия. Джахилия - это стержень, ось этого мира. Она не проосто "природная", "этническая" метаморфоза, она непрестанно склеивающийся, конструируемый идол, она идол, который ухитрился обезобразить себя, пустить себе кровь и действительно заиметь существование. Это негативная, но сущность в полном смысле слова. И недооценивать её сакральный план негатива, столь же губительно и неверно, несправедливо, если хотите, как недооценивать существование и плоды благодеяния тех тысяч пророков и поэтов монотеизма, которых мы никогда не узнаем, в качестве делегатов Господа. Это заниматься самооболваниванием на радость несправедливости, на радость тагуту, как вы это называете. Легкомысленное, под видом крайней идеализации, "идолизация" какого-либо явления или категории, при этом не обоснованное тщательнейшим анализом и всмотрением в его недра, в положение его в области само собой разумеющегося (всё равно со знаком плюс или минус), а потому неумолимого, виртуального - это реальное отчуждение чего-либо важного и насущного уже у реального человека и человечества. Эту процедуру "идолизации" недопустимо легализовывать и одобрять в первую и главную очередь - в нас самих, христиане мы, иудеи, мусульмане или кто-то ещё. Джахилия - это невольно выращенная порода монотеистической собаки, это новое наполнение "химеры" и лаять, крутить дружелюбно хвостом, вообще существовать она может только безбожием, брезгливым или бессознательным отвержением любой оптики (не обязательно религиозной) и всего, что не направленно исключително на обогащение. И не потому что она "плоха", а потому что она - данность в виде селективной собаки нашего внутреннего существа, которой всё равно прыгать ли на лужайке при мечети, при синагоге или через костёр. Для неё всё - форма, для неё всё - Лишь форма для резвости на поводке Роста и превалирующей надо всем жажды золота, как конвертирующегося в контроль - явления, которого в первую очередь не знал как раз мир язычества и не дожен был узнать. Он и не узнал, а почил во Бозе, как и положенно, настоящему мужскому, а не чеховской даме. То с чем вы сражаетесь - это вовсе не язычество. Это неоатеизм - плоть и одежда Маммоны. Это намного страшнее, чем то, что мусульмане привычно называют "куфром", или неверием. Это как раз вера, истовая в своей механистичности вера негативного хаоса в самое себя. Это ожившая и отделившаяся от монотеизма и Иеговы тень их, поросшая всей без исключения существующей цивилизацией с её релятивизмом фиолетового цвета душевности-задушевности, как бряцанья банковским счётом. Олимпизм - это картезианство Древности с его тезисом: "я существую в богах, следовательно я мыслю о Боге и жалим им", был как раз лучшей защитой язычества от безбожия и его оптики искажения, при которой вполне строгим "монотеизмом" является и поклонение Мамоне и только ему. Чем вам не "монотеизм"? Вполне "монотеизм" в букве, паузе, заикании, "формальностях", но не в Слове, не в Имени. И именно поэтому современный им Карфаген был стёрт ими с лица земли. Ныне вся планета этот Карфаген и не надо его основы путать с политеизмом, как таковым, тем, что в исламе известно как ширк. Единобожие (таухид) - это не принцип, вбейте себе это в голову, для построения какой-то там религии, таухидной или нетаухидной. Таухид - это никогда не средство! Таухид - это принцип построения наличной Реальности, где таухидная и какая-угодно ещё "религия" может быть лишь частью этой Реальности, солнце и ориентир которой - Бог. Не понимая этого, вы делаете ислам просто исламом учебника по религиоведению, параграфом в культурологии, "религией" справочникак атеиста, религией наряду с другими религиями. Знаете что есть бог всех этих "религий"? Это "наряду". Единобожие - это вам не одна из жён в гареме, наиболее "таухидная", а потому любимая и "истинная" и освящающая собой сложившуюся у вас в постели монотеистически исполняемую ротацию "кадров" на основе авраамизма, и на плече которой можно поплакаться о несовершенстве остальных благоверных и наложниц, и использовать её, как лохань для этого недовольства. Сумасшедшие! Это есть негативное воспроизводство поклонению Троице христиан, где её "второстепенные" лица - джахилия, куфр, ширк и так далее, вращаются вокруг непогрешимой (а это ограничение!) фигуры Посланника Аллаха, что есть чистейшее воспроизводство христоцентризма "побочно" поклоняющихся Троице христиан. Тут не может быть двух мнений. Святость - это онтологическое совершенство и потому узнаваемое верой в него совершенство, но даже она, эта святость - это не то же самое, что непогрешимость в преломлении земного её воплощения. Вы же не называете "непогрешимыми", а потому "святым", камень Каабы, землю Палестины, вещи Пророка, мечеть итд.? Любой пророк - это сосуд для такой святости, любой пророк - это теологический и метафизический Эталон, но, хвала Господу, что он не только это. Если бы пророки были только такими эталонами для таких глухих и слепых существ как мы, тут, в ближней жизни и в этой реальности тварного, обладающего волей, они бы были не более чем эталонностью яичного белка в отношении белка любых других продуктов, которая не есть "бездушная" (совершенная) манна небесная. Бездушная в том смысле, что её нельзя послать на землю в качестве предводителя того, что лежит у вас на полках вашего холодильника, как Пророка нельзя послать в качестве такого "эталона" к человечеству лежащему на разных полках времени внутри этой реальности. Именно потому, что он не "форма существования белковых тел". Пророк не есть такая удобная "манна" и измерительный прибор на все случаи веры, как жизни и жизни, как богоискательства, нацеленного на довольство Всевышнего. И поэтому Пророк и все дела его - это выше, непостижимее, чем просто сумма непогрешимости и святости, или всё по отдельности. Он и дела его - это предел человеколюбия и мера для попыток к таковым же. Это Человечность в истинном её смысле, соотносимая с тварным. Как Господь - Божественность во всей Её полноте не соотносимая ни с чем и ни с кем, кроме Себя Самой и не имеющая пределов и мер. В этом смысле удобоваримое христианство содержится в исламе, где Иисус - пророк, а не просто "богочеловек" со сложным, святей и непогрешимей (в простоте своей) некуда, догматическо-богословским характером, которого потому и почитают богом. Только Бог знает, что есть Пророк, как "сумма частей" и какова его миссия и что он не есть. Любой, кто учит другому, всё равно какими кажущимися ему благородными целями он руководим, не возвышает, а принижает Пророка, вредит авторитету Писаний и есть бессознательный, достойный жалости, игрок на стороне Антихриста - Даджала. "Подарок" Промысла Божьего может заключаться в том, что и такое наполнение Единобожия неверно, а для этого достаточно, чтобы это наполнение было хотя бы в крохотной мере ошибочным и с душком дёгтя. Верующий должен быть изначально либеральнее либерала и держать это перманентно в своём сознании. Мы не ангелы, мы не только не можем воплощать собой знание того, что есть адекватное поклонение Богу выраженное полнотой актуального Единобожия, а даже приблизительно знать, чем таковое может являться. Жизнь единобожника, идеальность его задачи и состоит в еже-дело-тельности проявления того знания, чем оно может являться и предание ему в каждом конкретном случае формы "целесообразности". Мир, в мельчайших своих деталях, как и внутренний мир самого верующего есть пробный камень его Единобожия.
Святость (синоним непогрешимости и даже неспособности к таковой), которую предполагает и приписывает такой человек Посланнику - это святость именно ангелов (неважно верит читатель в них или нет, я просто описываю механизм "когнитивного искажения"), которые в следствии отсутствия у них сознания, воли и знания имён являются слепыми орудиями Бога и исполнителями Его воли - чистой и непогрешимой инструментальности этой воли, из которой они сотканы и которой было повелено поклониться пророку Адаму. Приписывать такую святость пророкам - это тёмное невежество оскорбляющее как Пророка, так и ангельский мир. Знаете, чем последний отличается от мира бесов и джиннов? Ничем, кроме того, что последние столь же слепое и "святое" орудие зла и в этом смысле тоже верны и "непогрешимы", и потому "трепещут". У них можно всё отнять, кроме этого. И у них действительно всё и отнято. Совершенство пророков в том, что в качестве делегатов Господа - они есть та сила, с которой не только не возбраняется, а предписывается обсуждать (в смысле - уточнять) приказы. Это хуже, чем "мир, дружба, жвачка", как внушённая со стороны серьёзных либералов своей пастве пища для их ума. Этим метафизическим и теологическим склокам, как самоцели, как метафизике словопрения нет места в Единобожии. Недопустимо через аспекты дьявольского или несовершенного уточнять совершенства Господа и учреждать через такую процедуру его апофатику и катафатику. Это поведение и инстинкт не благородного единобожника, а теологического Хама и мрази внутри нас, ищущей для своей гордыни "прибавочной стоимости" и приписывающей её тому, что он якобы представляет и защищает. И пусть даже речь идёт о чужом или даже чуждом чьём-то "солнце", надо остерегать себя от этого. Он не радуется как гиена падению другого и уж тем более не муссирует это для валяния в своих псевдо-совершенствах, как пёс в блевотине. Он спокойно сознаёт свою правоту с её и своей условностью и помятует Господа - ничего больше. Тем подражает Симу и Иафету прекрывая тело нагого, подойдя к нему не лицом, а спиной, а не трезвоня об этом и не суля ему все муки ада заблуждающегося и уж тем более ада подлинного. Не приказывает такого Бог, а устами тех, кто как может насаждает свой виноградник и лежит до времени "обнажённым в шатре своём" делает то, что сделал проснувшийся и проспавшийся Ной - проклинает его в его потомстве. Разгадайте, какого Бога имеет в виду патриарх Ной, говоря: "Благословен Господь Бог Симов". (Быт. 9:20-26.) "...будьте осмотрительны, и не говорите тому, кто обратился к вам с миром: "Ты неверный..." (4:94) Только сражающиеся с верующими - враги их. Единобожие - это мир самого этого "гарема" и его хозяин, как наместник и такое какое есть орудие Хозяина, сотворённое Им же и именно таким - в том числе, сопротивляющимся, враждебным, не непогрешимым, несовершенным, ни в каком виде не годящимся в сотовариши Ему, будь он три тысячи раз посланным им Посланником. В Единобожии нет места прелюбодеянию верующего со жрецом и его толкованием священного предания. Им нужна прямо или косвенно постулируемая и внушаемая святость Пророка не для Пророка вовсе, а чтобы проецировать её на себя и тварное. Там, где имеет место быть этот маскарад этой их "беспроигрышой" лотереи во славу Домысла и Гордыни, Единобожие обращается в уходящего из этого места Лота. Таухид - это незримое рассеяние шахады над мирозданием. Таухид - это именно то Всё, что сквозь и помимо религий как религий, которые посредством несовершенства человека, являются (все до одной, пусть и в разной степени) наиболее одиозными в своём заблуждении и самомнении резервуарами куфра, ширка, тагута, жреца и устойчивого "правопримененья" Деградации. А если не "заумно"? А если не заумно - Глупости, жлобской семерёберной Тупости, инспирированной и поддерживаемой ими, заполонившей всё. Лучше скончаться в раю, лучше родиться в аду, чем появиться частью этого "сиятельства" с кисточкой человечества на хвосте. Мысль изреченная есть ложь, потому что неизреченная ещё большая несусветность. Ни одна не достойна Бога, ни одна не равна ему даже в знаниии одной черты того, что мы именуем Его волей и ни одна не безукоризненна в качестве транслятора этой воли. Нет религии, как религии, истинной или искажённой, любая из них искажена, именно поэтому они и именуются религиями. И Единобожие - это всё, что угодно кроме религии. Ислам делает Исламом не "верующие", а единобожники внутри ислама, причём вопреки этому вороху "верующего" перекати-поле - "ближнего". Это смертельный враг любой религии. Ислам, как религия, это вместилище и адресат того годящегося на роль сироты-кредитора от человечества, которому Кормилец высылает слово Корана. И послан он не для того, чтобы исламу быть "истинным". Истинным в этом смысле слова был пророк Мухаммед. "Решение принадлежит только Аллаху. Он повелел, чтобы вы поклонялись только Ему." (12:40)
Джахилия в её ипостаси атеизма, то есть сорвавшегося с цепи и автономного "я", которое сочло себя мерой всему и даже человеку, как своему носителю, это уже не метафора. Это сам окружающий мир в виде портрета Дориана Грея, который утрачивает возможность взглянуть чьми-либо глазами на себя и ужаснуться. Это метаморфоза-альбинос, на которую сами исконные представители вселенной метаморфоз и её создатели смотрят с таким недружелюбным "искоса", который не одному смертному не снился, мусульманин он или житель крайнего Севера. Цивилизация, как набор использованных методов и красок - прекрасная вещь, не обманитесь. Мы просто нарисовали и рисуем ими именно чёрт знает кого - его. Надо освободить средства производства.
Что такое джахилия в общих, но главных чертах? В каком смысле оно недоразумение? В том смысле, что оно крайне не случайно. Это не только наше общее чадо, которое оказалось блудным, а чадо о существовании которого мы до недавних пор вообще не ведали. Это так сказать плод, не просто самоценная и сознающая себя ошибкой ошибка, а плод наших ошибок, как системы, той вечной (непрекращающейся) молодости, на которую мы обреченны. Это чадо, этот плод, эта цивилизация лучше и святее нас в том смысле, что была зачата нами, до нашего превращения в вампира живущего кровью и энергией себе подобных вампиров, за неимением людей в нормальном смысле слова. Мы укушенны и зараженны джахилией внешней, которая переродила, то есть сделала нашу джахилию внутреннюю ещё более рабской, конформистской и зависимой от внешней, то есть общества и внешнего мира. Это наше чадо смерти подобно, его нельзя пытаться уничтожить, ибо это, увы, наша плоть и кровь в незамутнённом, хотя и воплощённом на грешной земле, виде лучших наших качеств, лучших наших надежд, потенций, всего сонма несчастий, которые мы
смогли преодолеть, всего, по сути, лучшего в нас, того в нас, чему были вынужденны поклониться ангелы. Джахилия - это не противостоящее искре божьей в нас, это помошница ей, данная нам в обезображенном образе. Совершенно исковерканная и изуродованная, изуродованная настолько, что мы не только не узнаём в ней её саму, но и от ужаса считаем её врагом. Так не узнавали пророков, так камнями хотели побить Магдалину, так не узнают любимых в просто ближних. В точности так и в точности по этим же причинам. "Тёмная" грань Единобожия в том, что Оно есть дискретное единопоклонение тому единственному, через что и кого мы "сопряженны" с Творцом. И это не наша так называемая греховность, это не, справедливо отвергаемый исламом, "первородный грех" и не прочие частности, даже в виде самого нашего существования вместе и каждого по отдельности. "Через что и кого", в данном случае, это просто наша фактическая, в мясе данная, ключевая сопричастность Деннице, сопричастность обитателям Времени и самому Времени. Даже рай - это Время. Говоря иносказательно, Бытие не может отрубить себе одну из кистей, с "благородной" целью "развить" разноименное с этой кистью полушарие мозга. В этой его трагической для всех неспособности, коренится условие его репрезентации, в том числе (и это главное) для самого себя. Парадоксальность трагедии в том, что именно в этой его неспособности, которую только наш комический разум ощущает и именует как "неспособность", а на самом деле целиком в Бытии, содержатся условие и гарантии нашей свободы, по крайней мере, того, что мы так ощущаем и называем. Правильнее сказать, это та часть Бытия, которая есть бытие-для-нас. Ещё правильнее - Нытие. И горсточка религиозного кверулянства сверху. Соль и пряности земли - по вкусу. На мой взгляд, никая вера и никакие дела принципиально не способны "спасти" человека, если кто-то озабочен вопросом "спасения". Гипотетически и, опять-таки, побочным образом, это "спасение" возможно лишь при гипотетической же способности Иблиса(называйте как хотите) к покаянию(чем бы это не являлось) и принятии таковой "отставки" Творцом. Бесстрастное, улыбающееся, ухмыляющееся, не покладающее своих рук глубиннейшее отчаяние "нашедшего" Бога человека, человека, которого нашёл Бог - это привычный режим существования такого смертного. Это ландшафт, на котором ваяется правильное, сердечное понимание того, что называют (и это дрянное название) страхом Божьим и себя, как его носителя. Это узкие врата. Никаких широких нет, увы. Это отчаяние, с любой точки зрения, не зазорно, потому что не отчаяние. Только оно - не отчаяние.
Нам необходимо гармонизировать эту искуственную мутацию, укоренить нас самих и её в лучшем, что в нас есть, покорить. Мы и то, что именуется джахилией соподчиненны друг другу и заложники враждебного нам космоса, всей сферы неведанного. Причём внешняя джахилия гораздо более уязвима, а мы, само наше существование, уязвимо через неё. Ибо у неё нет чувства самосохранения, даже такого несовершенного, какое есть у нас. Это "абстракционизм" и "акционизм" разлагающегося Лазаря, который предстаёт нашему сознанию, отвергнувшего вознесение и воскрешение - в виде собаки Павлова, эдакого "сами с усами", Шарикова. То, что его надо воскресить через прикосновение носителей единобожия не подлежит сомнению. Но его для начала надо вернуть в тот потребный вид, который вообще подлежит реанимации. Потому что с тем что есть, как оно есть, нельзя в подлинно созидательном смысле работать. И нам придётся прокрутить этот "фарш" назад, придётся.
Скажу с точки зрения стороннего наблюдателя. Если говорить о интеллектуальном состоянии уммы, а в случае с исламом интеллектуальное - это духовное её живых составляющих, и в этом контексте ассоциировать их с исламом, то какая там джахилия и прочее. У большинства верующих всех монотеистических конфессий не то что неоплатоническое молоко на аристотелевской губе не обсохло и метафизической эспаньолке монизма под бородой, они просто молокозавод всего этого, курируемый фермерами в рясах и чалмах. Вы, как наличное целое, заслуживаете Корана в ещё меньшей степени, чем христиане - Евангелий. Джахилия вам... Самая большая джахилия покамест - вы, как обладатели Корана, с которых и спрос. Вы не будете способны правильно истолковать, чем собственно является единобожие пока не поймёте чем не является и не может являться язычество. Потенцией язычества и было единобожие, и оно им и стало. У вас потому Иисус и не распят, а вознесён до времени живым к Аллаху в качестве пророка Его. Но это не повод ослепнуть и отрицать тот очевидный факт, что здесь, в нашем реальном мире, он, не то что распят, его за шляпками вбитых в него гвоздей не рассмотреть. И вы его не только не видите, вы сами есть один из этих гвоздей, которые стали с ним одним целым. И вот почему вам язычество ничего и не возражает, как и христианству. То во что оно ("меон") в земном плане превратилось и выродилось, вообще ничему не возражает. Потому что это "укон".
Глубинное единобожие должно перестать быть этим гвоздём, оно должно высвободится из общего помрачения и выковорять всех инордных козлищ составляющих дьяволову гамму нашего коллективного и очень даже сознательного из бессильного тела. Сделать это можно только выйдя в открытый космос массовости людей живущих не по законам Роста и золотого время-деньги-теизма. Никак иначе нельзя даже просто попытаться жить согласно воле Бога, уже не говоря о жизни в более-менее согласии с этой волей. Один в поле не воин покуда он не понимает, что то, на что он опирается пятой, в чём ищет и находит опору, и есть враг. И пока он этого не понимает - он разит не того, кого надо, что полбеды, он разит его фактически пребывая не сильно разумным другом нечестивой почвы, её наёмником, её орудием, а не орудием Бога, как думает каждый, кто полагая, что просто выкашивает конский щавель, а тем временем бьёт по голове Авеля - брата своего. Вот беда. Поймите правильно, не язычество как таковое - сотрудник ислама, а усвоенное и преодоленное монотеистом знание язычества - вот друг. Вам не до буквалистики Корана. Вы сосредотачиваясь на её фактическом Воплощение - не её, а само это Воплощение и даже не Воплощение, а вздорное и губительное "я хочу любой ценой" полагаете главным. Вы ставите телегу впереди лошади, а стремление во что бы то ни стало "жить по правде" впереди Корана. Вы всё превращаете в волюнтаризм на службе Обычая, Идола, а не шариата и Корана, оправдываясь ссылками на их слова, вырванные из контекста. Сейчас и всегда Сущность второстепеннее Духа. В Духе больше отображения Сущности. "Алгебра выше таблицы умножения", - писал Ницше. Именно алгебра и выковывает её, - добавлю я от себя. Для нашего мира верно именно это. Поэтому-то и Святой Дух приносит пророкам Писания, а пророки - остальным людям, а не в обратной последовательности. А эти ретивые не в меру поборники ислама, хотят сделать из него couleur local (фр. местный колорит) с поправкой на религию и организовать себе "культурный отдых", где будет иман "с подогревом" и с завивкой их первостепенноважных для Бога бород на бигуди той или иной фетвы. Вы и получите в итоге не ислам, а восхищённый возглас "good loque!" (англ. хороший локон) и "творческий кластер". Они прочат его царствовать в заведомое гетто, даже не идеологическое, а именно что в расхлябанную клубность по интересам, где можно будет справлять курбан-байрам и отдыхать от треволнений "неправедного" мира, как русский отдыхает на своих шести сотках жарит шашлык или американец барбекю на заднем дворе. Вы призываете ислам в свою жизнь, даже не как узник, который в виде подачки получает от тюремщика Коран и возможность читать его за оказанные администрации услуги, вы делаете намного хуже. Вы "заказываете" ислам в свою жизнь, как нищий извращенец, скопив сумму, заказывает в номера шампанское и всё прилагающееся к нему. Это слабость ведущая к тому, что дар-уль-ислам сливается с дар-уль-харб приводя к дар-уль-куфр - экзистенциальной вавилонщине, человекобожию на самой что ни на есть теологической основе, используемой как дискурсивный батут в теологический "прогресс". В большой семье не то чтобы совсем не щёлкают, вот этим щёлкать не надо - "душевным" человеком встроенным в верующего, хотящим лишь сытости и комфорта на основе ритуалистики и прочего. Так трактуемое и практикуемое внедрение шариата в реальность, исключает не дьявольское, она исключает сталь живой рефлексии, трезвение, способность к мгновенному различению (фуркан), как инстинкт внутренней священной войны и хиджре как оптике. И это дьявольскому как раз и открывает двери настежь. В православной мистике это именуют прелестью, абсолютной недоступностью для самокритики задраппированной под отдание себя воле Божьей. В пределе, это вид "самообуздания" через самоубийство, хула на Духа Святого. Не поэт и верующий, вот это внутреннее ничтожество должно быть голодным. В противном случае генерируемое им пустословие обрастает жизнью верующего и то, и то превращая в виртуальность. В ислам, если понимать под ним именно умму живых людей, сегодня можно влиться только став "мусульманином", чтобы обрести формальное, но необходимое право "спасти" их от самих себя. Это самое малое, что для него можно сделать, чтобы он как религия, а он не религия, а потенциально намного больше, мог иметь хоть какую-то интеллектуальную опору внутри себя. Menahem Kister, Daniel Kennemer, Franz Rozenthal, Uri Rubin и прочие-прочие Анжелики Нейвирт, Херальды Моцки и именитые коранисты со своими трудами. Ислам может остаться исламом произведений этих уважаемых учёных и исследователей, но может, как и прочие "религии",
всё-таки повзрослеть и взросление это начинается с чтения в том числе и таких авторов, а не с составления планов всемирного завоевания перемежающихся спорами "ученых" под каким углом навоз в унитаз откладывать. Как и все наследовавшие пророкам, то в вас, что от плотского христианина с его "метафизикой" устранило то, что по замыслу пророка Мухаммеда, должно было быть чистым благословением человека (то есть его приход в ислам) и превратило даже не в чёрную метку, а в маловразумителную блёстку, стразинку в воскресном одеянии той сударыни, которая по выходным ходит на мессу межконфессиональных дискуссий и проблем экуменизма. Имеено что в численность и ставку на неё, как единственно верное средство. Вы повинны в уничтожении всех до одной из автономий высоких, метафизических причин, по которым бы высокий ум смог захотеть принять ислам или наслаждаться его привкусом издалека. Ныне вхождением в ислам стирают печать Крещения, как дублетным выстрелом в себя самого, и это вместо прикосновения к тому, что является золотым дублоном истины. Именно ислам (как я его чувствую и прозреваю) более других является глубиномером искажения язычества, этой трещины и лекарством от этого искажения. Вот, кстати, и причина по которой Генон инвестировал себя в ислам и ничего больше и не мог предпочесть. Не вполне, а единственно разумное решение и разрешение, потому что только в оптике ислама можно быть не святым, а именно и что неизмеримо ценнее - являться справедливым творением Бога и иметь возможность "придать каждому предмету, живому или мёртвому, реальному или воображаемому то, что ему принадлежит". ("Человеческое, слишком человеческое") Тем самым, не обделить себя в самом главном и насущном. Это и подразумевают когда говорят, что все религии об одном, или все религии совпадают в главном. Это верно. Все они совпадают в исламе, как в том, что в наибольшей и наилучшей мере О Боге и для Бога и человеку сдача, что не унесёшь. Это не слепота атеизма, это не фанатизм и сектанство срезающего веки с глазных яблок рукой привычного монотеизма, это не рождение без таких век, как в случае с язычеством. Ислам - это жалюзи Сокровенного управляемые с Другой стороны, через которые всегда брезжит Бог. Если говорить менее выспренно, это значит всего лишь то, что в отличие от иудеохристианства, ему повезло чуть больше. Иудаизм является его "приставкой", а не наоборот. Это хороший "стартовый капитал", но не приумножив, вы промотаете его. Это возможность для человечества и отдельного человека не на равных правах, но совместно с Господом регулировать актуальную "глубину резкости" алогичного (alogos), которую каждый из нас и все мы вместе способны "вместить" и призваны вмещать. Это то для-человеческое установление, которое следует за истошным "врёшь - не возмёшь".
Всякий эквивалент музыкальной алеаторики в приложении к писательству, должен быть контролируем человеком, проживающим эту жизнь. Впрочем, авторская гуляющая сама по себе кошка с неформализуемой шерстью, так или иначе находится под присмотром автора. И волосы её посчитаны. Но вот, как и для чего осуществляется этот вид заботы и участия со стороны как раз и как правило расхристанного и нечёсанного автора - это отдельный вопрос. Об этом немного погодя. Если говорить о дискуссиях по поводу количества и качества допустимого "произвола" в произведениях искусства, мне эти разговоры кажутся надуманными и даже коробящями, как если бы взрослый человек перед тем, как выйти из-за стола, спрашивал позволения отойти в туалет и тем оповещал бы всех, что ему надо (о, это выражение...) "пи-пи". Мне всегда хочется таким людям сказать словами Иисуса: "Что делаешь, делай скорее", предварительно дав им по будёновке. (От Иоанна, 13; 37) Пусть будет больше произвола, больше самовластия! Произвола добротного, искромётного, конвульсивного, веселотворного, изгорластого, обомшелого и трухлявого, прихотливого, курчавого и косматого, старпёрского, цветущего буйным цветом и неотёсанного. Но никакой преждевременности, поспешности. Это не "великие стройки". Пошепчемся со своей евстахиевой трубой. Произнесём "душу вытрясти не жаль по таким ухабам!" и отложим наши карты миграции, обутых в два лаптя, околопоэтических лосей. Всё необходимое в шаговой доступности. Молодецкой забавы ради, сделаем этот шаг (сколько их уже было!) от великого лозы содомской, до смешного полей гоморрских Бытия и книг. Чтобы свалиться с луны параллельной нашей, смело ходить в лес искуса прихотливой зорькой, задом наперёд, опрометчиво вызывать болотные огни на себя, сходить с ума по волкам, сухопутной души в них не чая и вместе прыгать через капканные пасти пастырских костров Стиля вместе с воскресшим внутри нас жеводанским монстром. Широкоизвестные романисты, "чистые" лирики и прочие лесопарковые хрячки, что добрались до корыта и вскружили голову публике, мимоходом превратив всё великое в невольного заимодавца... Ни секунды никогда не сомневался, что спины подобных мне являлись для них, как для явления, банковскими авуарами. ("На хребте моём орали оратаи, проводили длинные борозды свои". Псалтирь, 128-3) Да, все знаковые дармоеды треснули по швам, потому что были больше, чем романисты или просто люди с широким кругозором. Но добавлю, что совсем ненамного больше. От того, хоть тресни, их никто не знает или же очень плохо знает в сферах, где шустрящих не жалуют, а это намного хуже, чем сидеть на упоминавшейся ранее скамейке запасных. И поэтому сколько нас не корми, мы всё равно будем стараться обескровить этих лесорубов, пробираться в их овчарни и совершать наш ритуальный забой скота.
Благодарю покорно, но лично я не способен глядя на простоту пареной репы пускаться в мечтательные странствия по миру перейдолических иллюзий в скафандре интеллигента. Когда мне, при всём моём к нему уважении, довелось прочитать у Д.Лоуренса в "Почему важен роман": "И, будучи романистом, я чувствую своё превосходство перед святым, учёным, философом и поэтом, каждый из которых в совершенстве изучил одну из сторон живого человека, но не способен объять его целиком", то немного опешив я просто расхохотался точно леший. Какая дичь на столе мастера пространных эклог! Jack horner, самовлюблённый мальчик, с загребущими лапами, разом нагадивший в индейскую мамалыгу и божественную бурду тех, кого смех всегда сотрясает последними. Что до Миллера... Оставьте дорогого и хитрого старика в покое. Г.Миллер и иже с ним всем пригодятся. Хотя подобные писатели на чей-то взгляд может и не полезны и не благостны для читающих (почему это должно быть иначе?), но даже если приписывать им что-то, что в отрицательном смысле качественно превосходит "добросовестный, ребяческий разврат" (М.Ю.Лермонотов, "Дума") это всё равно не повод для перебранок. Как говорят у нас в народе: бел снег, да ногами топчут, чёрен мак, да люди едят. И плевать, что в "Новых паралипоменах", где кукует 448 параграф о "парадоксальных" произведениях, Шопенгауэр, который выступает защитником подобных произведений, не мог иметь в виду, прошу прощения, подобного рода творения.
Проглядывается ли во многих произведениях Миллера откровенная натужность, нарочитость и даже неискренность? Да, бесспорно и хотелось бы знать, много ли есть тех, кого нельзя в этом упрекнуть и чьи папирусы не отмечены подобной сигнатурой? Кто сам безукоризнен, пусть первый, не фальшивя, забросает себя подобными ребристыми вопросами. Мне не понаслышке известно, что сделало из него этакого парвеню. Почти все мы стареем с теми конями, которых долго запрягаем и вообще "неправильно" проливаем свой пот. В ситуации, когда все стараются друг друга обжулить, бессмысленно вопрошать о том cui prodest ("кому выгодно") и какой части в писателе это выгодно. Свобода ещё при царе Горохе выражалась в холопском "что прикажете делать?". Можно себе представить какую "свободу" пустили мы на постой в нынешние времена. Тихой, можно сказать, инфразвуковой сапой, с младых ногтей, это происходит почти с каждым и всегда just-in-time, - точно в срок. Мы штудируем то и это, докучаем публике великими вопросами, а в перерывах перевязываем себя, как коробки с сюрпризами шпагатиками ног наших избранниц и избранников и слывём относительно мудрыми и счастливыми фарисеями. Фарисеями, которые живут с нервными усмешками травленных дустом и слышащих окрики тех пространств, где им суждено было родиться, чтобы снова и снова соболезновать пророкам и их профетологии: "Я один не могу нести всего народа сего; потому что он слишком тяжёл для меня." (Числа. 11-14) Но дела пророков - не дела поэта. У поэта своё собственное кормило правления и обетование с овчинку. Не уверен, что полностью разделяю мнение Пришвина о том, что "мужики" - это адское понятие, среднее между чёртом и быком..." Но, бесспорно, что лучше собирать ладонями навоз в собачьем питомнике, чем желать быть главным тренером их сборной будучи поэтом и заслужить их признание.
В 1485 году, недалеко от Торжка, родился человек, которого ныне именуют святым преподобным Трифоном. Это так называемый "Лопарский апостол", поборник православия в Лапландии, куда он пришёл в 1524 году. Он был главарём разбойничьей банды, жёг сёла, убивал и грабил. (Это не новость, известны бенедиктинские ордена, основанные рыцарями, которые не прочь были поразбойничать. Также, вспоминается история ребе Симеона бен Лакиша и прочее.) Однажды, будучи пьяным, в порыве ярости он топором раскроил голову своей женщины. В общем, этакий, Вийон православия в кубе, но только без стихов и "вот этого всего", что в двойне ценно, если иметь в виду, что "депилятора Кати" ещё не было и о том, что "нужность не трудна, трудность не нужна" приходилось только догадываться. (Г.С.Сковорода) Статью о нём я нашёл перелопачивая архив одного своего знакомого. Её автор в подтверждение изложенных сведений ссылается на некоего професора саамского языка из королевского университета в Христиании и знатока Лапландии - Й.А.Фрииса, который в конце 19 века и вернул в автобиографию святого причитающуюся ей порцию спецэффектов, аттестовав его, именно, как пришедшего к Богу редкостнейшего злодея. Я прошу извинить меня за в общем-то не имеющее отношения к делу изложение истории этого занятного человека. В своё время она показалась мне весьма выразительной и пригодной для пролога к теме, поднятой в 1928 году автором "На поучение молодым писателям". Я пришёл к своей Форме, Отыгрышу, такой же хворой и недоброй дрянью, какой упомянутый святой пришёл к своей вере. Я выхлопотал её. Но обо всём по порядку.
В упомянутой книге Бунин полемезирует с Г.В. Адамовичем по поводу роли, целесообразности и ценности различного рода натуралистических описательств, выпуклой изобразительности, "бытовизма" в литературных произведениях. Доискиваться, кто их них прав, кто нет - дело гиблое и тут попытка и впрямь будет пыткой, к которой надо морально подготовиться, поэтому выскажусь на эту тему чуть позже. Лучше спросим себя - есть ли сейчас хорошие романы? Да, бесспорно. Можно ли сказать, что их авторы высасывают что-то себе на потребу исключительно из пальцев ног классиков и всяческого "издревле"? Нет, это несправедливо. Как несправедливо было бы свести "южинцев" к Генону и архивам "Ленинки" и других спецхранов. Хотя можно сказать, что все мы творим слишком уж "затемно" в своих Колпачных переулках. Что до меня, то когда в пору ранней юности я сознавал, что не способен стать полноценным, маститым любовником широкой публики, что иной раз примеряю эту роль на себя, мне хотелось вогнать в себя нож по самую рукоятку, точно, как в сцене описанной Буниным, когда он будучи мальчиком расправился таким образом с дроздом. Дело не в зависти и не в том, что
Увы, среди толпы затерянный певец,
Безвестен буду я для новых поколений,
И, жертва тёмная, умрёт мой слабый гений
С печальной жизнию, с минутною молвой...
(А.С.Пушкин. К Овидию.)
Хрен бы с ним. Дело в том, что я зоологически ненавижу препятствия, особенно если подозреваю, что они имеют надо мной иррациональную и кукую-то шальную власть, мешающую мне понять других и вообще с размахом инклюзивности "радоваться с радующимися и плакать с плакающими" (Рим. 12:15) , а также "петь по-свойски, даже как лягушка", как определял это Есенин. Да, смею утверждать, что бывают бессовестные препятствия, оскорбляющие нас в лучших чувствах, а также, что дьявол, в этом контексте, верховный правитель филологов. Дьявол - это произвольная филология всего насквозь искуственного и опосредованного, противостоящая Откровению. Меня не прельщало становиться исключительно романистом, но чувствовалось, что я достоин быть и романистом в том числе, равно как и врачом при театре, слесарем, женщиной, куницей, безотцовщиной, чинодралом, рыбным филином, отлучками неверных супругов, албанскими пословицами, неисповедимыми путями, скалярным полем, конём, воздушным поцелуем, политической повесткой, готическим сводом, печной заслонкой, солнцепёком, фресковой стенописью и кем-то, кто доказывает эвентуальности, что он не верблюд. Если серьёзно, то о чём я говорю, превосходно выразил Есенин:
Я хожу в цилиндре не для женщин -
В глупой страсти сердце жить не в силе -
В нём удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Чуть повзрослев, в связи с этим, меня часто посещал вопрос о том, зачем же я тогда свою собственую жизнь расклёвываю как расклёвывает поглупевшая курица ею же снесённое яйцо. (Можно подумать, одно не вытекает из другого.., - подумал я сейчас.) И зачем беру над ней шефство таким образом, чтобы всякому было ясно, что с тем, что я представляю из себя и излагаемым невозможно спорить (какое ребячество...) и всего менее с позиции какой бы то ни было опытности, будь она трижды видавшей виды. Почему моя мысль, мой порыв, так часто оказываются лишь калиткой в какой-то (как бы нелепо это не звучало) гадостливый киношный салун, где различные, но всегда управленческие модели, сидя в развалку проветривают свои грандиозные пошлости? В "патетику ненадёжного", как выразился Ясперс. ("Философская вера", лекц.1) Бальзак, по-моему, сказал, что писатель должен живописать чужие страсти и страдания, а не те, которые мучат его самого. Это верно, если он пишет ковбойский роман или роман-фельетон. Мне понятно, что он хотел сказать этим. И тем не менее, нет ничего более неверного. Неверного в самом своём основании, поскольку Искусство реализует принцип "каждый сам за себя" несколько иначе, чем просто искусство и чем бы конкретное произведение первого на первый взгляд не казалось. Настоящим искусством занимаешься в полностью собственноручном режиме и у тебя в наличии действительно только твоя "шхуна прерий" и твоё мужество. Надо помнить об этом даже когда смотришь на "Автопортрет с Саскией на коленях" Рембрандта или узнаёшь истории стяжания святости, как к ней не относись, подобные вышеописанной. (Впрочем, и "плод" упомянутый во Втор. 28,4 и "Плод", что приветстветствует Елисавета (Лк. 1,42) - оба благословенны, как верят христиане и я, делающий вид, что то же в это верю.) Неразборчивость, с которой люди искусства следуют подобным завлекательным советам, как раз и не дают им почувствовать ни вкуса петровского отречения, ни значимости мыслей, ни оправданного буйства, ни смелости и уязвимости, а только "смак" маниакального кустарничества и бухтенья закладывающих за "душевный" воротник людей, сдавшихся маргиналов и неудачников, каких-то "беспачпортных" слезливых и поражённых ипохондрическим бредом людей, не способных толком принять ни собственную бедность, ни достаток, ни собственную трусость, ни раскаяния, ни неудачи, ни чужое свирепое семя, ни изливаемую на них злобу мира и войны, ни бальзаковский возраст любимых женщин, а способных только чахнуть над своим, некогда, златом. Поэзия говорит о них: "Беда мне с ними..." Если их спросят: "о чём дорогою вы рассуждали между собою?" (от Марка, 9-33), я не знаю, что они смогут ответить в свои коротковолновые рации. Сочинение десятилетнего ребёнка о том, как он провёл лето, будет более содержательным. Ясно ли тебе это, писательская поляна? Неинтересное кино получается. А вот творения великих скользких типов никогда не были по значимости вровень с теми тюбиками лубрикантов, которые производит теперь на свет искусство описываемых мной людей и чьим содержимым оно обмазывает утлый челн публики. Я не хочу сказать, что стоящая литература в обязательном порядке должна быть похожа по духу, по дикту и настроению своему, на стихиры самогласны, как не может она являться и пенным роликом для приятного самомассажа. Боже избавь. Познание, видение свойственное писателям и поэтам - это вообще, в идеале, не то, что приумножает царевичей Аркадиев от искусства, которых на гужевом транспорте, штабелями будет вывозить их благодарная и богобоязненная аудитория после их нравственных кораблекрушений из под "куста отрока". Святость Иова всем хороша, но ей не хватает капельки скорбных приключений Жюстины, о которых она могла бы полномасштабно поведать в ответ на чей-то беззаботный вопрос - "как жизнь молодая?". Так считает наше шуткующее время. Мне нет до этого дела. (К слову сказать, сами наши православные, как правило, не совсем правильно трактуют понятие святости и напрямую сопрягают его с этикой, нравственностью и чьим-либо личным совершенством. Святость - это не то понятие, которое можно, просто лишь рассуждая о нём, бесконечно уточнять до состояния интеллектуальной взвеси и столь же бесконечно доводить его, что называется, до ума, подбирая для него эквиваленты. Подобным образом раскладывают по косточкам только "святые" мощи. Она неразложима. Отсюда и все разночтения. Святость, и на это особенно указывал, например, П.Флоренский, это вообще не этическое, не нравственное совершенство и не совершенство "праведности", это прежде всего онтологическое совершенство.) О чём бишь я, мне немного огорчительно наблюдать поэтов, странствующих во времени, с пахнущим безымянностью промыслового моллюска и копулина, женским укромным местом под ручку и видеть, как оно предпочитается не вечности (это как раз вполне простительно), а просто чёрте чему. Мы переплюнули трагедию Агасфера.
Поскольку с самых ранних лет
Я ранен женской долей
То след поэта - это след
Её путей, не боле...
Так писал Пастернак. И А.Одоевский писал об ангелах, как о дочерях земли ("С улыбкой утешенья") и только ленивый не писал чего-нибудь подобного. Должно быть и я, что-то обронил в этом же духе, но надо понимать посреди чего обронил... Это мило, но во всех этих виршах нет веры в декларируемое, нет его серьёзного исповедания и понимания, а это отбивает всякую охоту быть следопытом. Примечательно, что В.В.Левик (по воспоминаниям Л.С. Зингер) говорил о пастернаковском переводе "Фауста", что у того Маргарита походит на шлюху и паршивку. "У Гёте совсем не то", - добавлял он. Даже если для кого-то слова Левика попахивают шемякиным судом, лично мне не приходится сомневаться в их справедливости. Я пишу обо всём этом безо всякого негодования, "sine ira et studio", как говорится (лат. "без гнева и пристрастия") и как мне кажется, в моём вещмешке, как того требовал уже упоминавшийся Витгенштейн, все вещи надушены правомерностью. Есть там и варенье из бюстгальтеров на косточках, не переживайте. К тому же, за столом сидит мой брат, с которым мы играем в шахматы. Он говорит, что это "сплошной дайджест", но он ещё слишком молод и к тому же проигрывает мне, что в совокупности не способствует трезвости его оценок. К столу будет сказано: это и не литературное пастиччо, и ещё менее - поминальник поэтов для поэтов. Впрочем, неважно. И играя сейчас на этой деревянной доске и играя на лугах познания я хотел бы руководствоваться словами Низами:
Судьбы каприз стремись на пользу обратить
В игре не "рух", "шахрух" старайся объявить.
К тому же я, который никогда не был особенно склонен к тому, чтобы людей посмотреть и себя показать, отрицаю диалог с обществом по данным вопросам в тех разнузданных формах, которые это общество мне предлагает. Я не брезгаю, нет, и никаких "ядерных объктов" у меня нет, чтобы разрешать диллему пускать или не пускать на них тех или иных инспекторов. Просто я и "актуальное российское пространство", к счастью, не могут быть нужны друг другу. Всё к российскости в их российской из Россий. Поэтому я и пишу эту книгу, которая не более, чем визит вежливости в подлунные угодья той сударыни, чьи нижние конечности облегают чулки в сетку меридианов, не имеющих отношения к географии. Речь, конечно, о Искусстве и искусстве, как ключевой форме поддержания светской беседы в отсутствии Света и света, а также неперегорающих нервов и лампочек. Теперь, соблаговолите, спикировать вместе со мной к иной теме и софилософствовать по возможности, если я, очень на это расчитывавший, ещё не отбил у вас к этому охоту.
"Клубится" ли тело около нашего пола и связан ли он с Богом больше, нежели совесть и ум? Так считал В.В.Розанов. Это сложнейшая тема и большинству она будет неинтересна, а те кто знают и так знают. Вскользь можно отметить, что физическая половая принадлежность не должна заставлять человека, что бы он не делал и чему бы не предавался, чувствовать себя псом, что "возвращается на свою блевотину". (2Петр., 2-22) Хотя в противоположном сценарии тоже есть свои назидания и из вод этих омутов многие исхитрялись получать на выходе самые высокие степени комплиментарности по отношению к себе самим и вещам куда более важным, нежели мы сами. Самый хрестоматийный пример - Мария Магдалина. Но речь идёт о тех, кого их пристрастия не смогли поработить, в ком не пустили корни, о людях, которые часто выказывают такую сметливость в отношениях с этой "блевотиной", что могли бы обращаться к ней с приставкой "дражайшая моя". В большинстве своём это бесспорно скучное слабочьё. Они "благоразумно" прибегают к профилактическим мерам и сами себя ссылают на урановые рудники лишь (и это тоже прозорливо) проблесков дум о чистоте добродетели. Никому из них нет дела, что за одного битого двух небитых дают. И в этом они, нюхнувшие жизни своего пола, животов и бабочек из животов, тоже правы, потому что жизнь, за подобный размен фигур, редко что даёт. Их самое ценное приобретение - они сами. Можно сказать, что духовная война им - мать родна из провинции, даже в большей степени, нежели "профессионалам" от жречества, то есть она для них даже не начиналась, они её не будучи блудными сыновьями, вообще прохлопали. С пугающими их тайнами своего пола, да и любыми другими, они поступают не так, как женщина делает аборт по "медицинским показаниям", а по наитию, как армяне приезжая в Москву селятся в районе Лосиного острова. По горизонтальному наитию. Человечество, помимо прочего, было вынужденно стать, каким ни на есть, аскетом. Это не подлежит никакому вышучиванию, когда я в "серьёзном" настроении. И это вне зависимости от того, на что посягает сумма отцов своих детей, какой изоляции они являются адептами и где и почему их усилия пропадут втуне. На наших солнцах итог всего умозрительного - дитя, малютка, тёплый крохотный титькасос, Песни Песней, "ближе к делу", колыбельная и древо жизни. Градус одарённости серийного вундеркинда, частичку которого мы именуем Природой - это норма мироздания и это во многих вселяет надежду. По той же причине, по которой большой кусок радует рот взрослого, скармливающего слуху младенца колыбельные П.Сигера, "Колыбельную" Мусоргского или свои собственные. "Могучая кучка" несчастных.
Часто говорят о чрезмерной гротескности созданных великим Рабле образов. Потеха. Ничто в достаточной мере не может являться эскалацией гротескного и гиперболизированного, когда имеешь за спиной такую "маменьку". На этом же стоит, кстати сказать, маккиавеллизм и иезуитство. Но не стоит забывать и Того, кто, если "не охранит города, напрасно бодрствует стража". (Пс, 126-1) Потому что, наше мироздание - это не более чем городошная площадка и не надо давать Богу лишнего повода сыграть на ней прежде времени в городки. Многим кажется, что Бог умер, я советую им поинтересоваться происхождением боксёрской присказки "панчер всегда имеет шанс".
Нет для нас такого мироздания, на которое можно бы было браниться и досадовать за то, что все наши потуги оно воспринимает, как педалирование вопроса-вопросов горького пьяницы решающего что-чем "шлифануть", идя по жизни вразвалочку с томиком под мышкой, где подробно расписанно как перевести корову с сена на траву. Громада творения не способна на всех винных парах вломиться к нам в гости и одарить всех желающих эликсирами молодости и другими волшебными газировками и винами из своих лабазов и погребов в обмен на градусы масонства. Для кого-то осталась одна единственная, да и то просроченная закуска для принятия этой горькой пилюли - всепоглащающее "приелось". Мне пока нет, я просто греюсь у костра злой любви в козлином полушубке на голое тело и втихомолку жду когда забрезжит рассвет, чтобы отдать его тому безымянному юноше, что был схвачен воинами, но "оставив покрывало, нагой убежал от них". (От Марка, 14;52) Я раз в таком виде бегал и знаю, что это холодно. Дав крен в сторону темы индивидуальных надежд, мне сейчас вспомнился О.Вейнингер, который писал, что гений даже спустя годы может продолжить частный разговор с прерванного места. Я бы добавил, что он зачастую продолжает разговоры, которые вообще не начинались. То есть вызывает на этот свет себе подобных, что тоже будут носить едва ли свою воду реформ в своём личном решете. Считаю, это достойно аплодисментов. Позже, по несколько фиговолисточному поводу, я ещё раз коснусь персоны этого мыслителя.
Коль скоро ни один из пороков не заграбастал меня всерьёз, тем, должно быть, хуже для меня. Велика вероятность, что я "целокупно" и по оптовой цене приобретён ими всеми. А каков я? Я не безобиден, как ром-баба и ростовская финифть и никогда сознательно не волочился за добром. Но я тоже почти укрощён до уровня благожелательного и весьма поверхностно "образованного" мужчины, упражняющегося в различной "дребедени" и чья голова вроде как понарошку мучима "вилкой еретика". Довольно странно, что я всё равно думаю большей частью не о собственной грешной голове огненный шишак на которой прожёг не один головной убор, а о мясе русалок и ближних своих. Мой внутренний, в одном носке, сокол таращит на всё глаза и случается пускает слезу от благодарности всему и вся, бросая эти слёзы на ветер и на радужки ближних моих. Он бывает малодушен, но его искусство - это подлинное Быть для меня. Царствование поэтовой аутентичности напропалую не связанное с конформистской сиюминутностью - не антитеза, не надо обольщаться, но жиденькая антитезочка всему бюрократическо-левиафоновскому в его сакрализированном виде, которое и есть государство. Воистину, вес пера. Народная молва дробится на толки, как вирус ящура на типы и подтипы, но кто бы с раззявленным ртом не дремал в моём лице на троне со-бытия с остальными, ему необходимо иногда просыпаться, чтобы узнать от других правду и ложь о себе самом, сохраняя при этом (что равносильно мудрому правлению) ясное видение своей Формы, а не просто сколь угодно глубоко-интимной фигуральности. Здесь возможен и должен быть настоящий "сеанс связи", настоящая обратная связь, чего совершенно лишено государство и клерикальная религия. Потому что их корпоративная цель - это как раз абсолютно лишить человека этой обратной связи. Они созданы для этого и походят на конклав кардинальской коллегии избирающей себе очередного папу россиян, с той разницей, что те замуроваюся на время избрания и в Сикстинской капелле, а эти безвылазно и в известных всем местах. Это не "жаренные" новости и известно давно. Но кое-кому не лишним будет напомнить, что он обязан грохнуться оземь перед дарованными ему атрибутами и его суть не останется в долгу. Она одарит его выкройкой чего-то более важного, чем чёртовы "мы" со своими "личностями" и бренностью, которых ни одна пуля не берёт.
"Я" не стоит пытаться уничтожать, сил не жалея умолять и исподтишка "растворять" в божественном. Оно должно быть преображенно и запеленато фосфорическими кругами венериной красоты, - сказал бы метафизик околотрадиционной ориентации. Оно должно стать отъятым ото всего и справить по этому "всему" тризну. Совестно признаться, но я и сам не полностью могу прочитать в своём сердце, что это последнее утверждение доподлинно значит и уж тем более, чем может обернуться и как понимать такое ремоделирование. Но несомненно, что это не имеет ни малейшего отношения к любым отпочкованиям от шактизма и к нему самому. Выискивать тут параллели неправомочно. С наследием политеизма и монотеизма в современных условиях надо обращаться очень осторожно и держать ухо востро, поскольку велика вероятность ошибиться не просто дверью, а свадебной аркой. Сырная неделя Масленицы может оказаться "угощением" в мышеловке совсем иной традиции и наоборот. Однако все эти осторожности имеют смысл только для тех людей, которые не чувствуют, что поскольку все традиции (как части Традиции) глобально комплиментарны друг другу и все об одном, то все они и горизонт их абсолюта - это "не то пальто". Всё это одна сплошная тара для "манвантары", пантеистическая авоська в сетку-юдоль женской долины и она действительно не предполагает внеонтологического, истинного Субъекта. И "поклажей" в ней является именно самый что ни на есть "авось" имманентного. (манвантара - человеческий цикл, отрезок времени, прибл. 65000 лет.) Чувствую, хотя не представляется возможности объяснить, почему я это чувствую, что некоторую ясность способен внести не завершённая работа Ницше "О музыке и слове".
Европа... Всё кончилось пародией на Иисуса, то есть на пустое, казалось бы, расчищенное и освобождённое место для употребления сил европейского человечества в качестве ландшафтного дизайнера истории, как и начиналось ею. Но что оно сделало, когда поняло, что всё совсем плохо и его то же кто-то купил "целокупно"? Правильно, оно начало насвистывать себе под нос "Хорста Весселя" со всеми до сих пор утекающими отсюда отнюдь не в Интернет последствиями. Как там было в народной нашей старинной пьесе "Царь Максимилиан", помните?
Царь римский,
Наместник египетский и индийский,
Владелец персидский,
В пышной столице от матери родился,
На своей супруге, королеве Трояне, женился,
От которой сын Адольф у меня родился...
Просто пророчество какое-то, не дать не взять. Но смех - смехом, а вопрос открыт. Откуда же взяться подлинной, пусть даже промежуточной, Кульминации? И как было ранее не появиться идее вечного возвращения? Ingenium mala saepe movent. (лат. "Талант нередко вызывается к жизни несчастьями".) В данном случае был вызван этот несуразный плод немецкого гения в виде этой идеи всеобщего нашего любимца - базельского профессора. Не столь важно о чём эта идея, важно из чего она произросла, что за её кулисами. Произросла она из нечистот стопричинной неудовлетворённости и отчаяния и несёт с собой неутешительный, не подлежащий обжалованию приговор человеку, чтобы там не писали на счёт ницшеанской концепции вечного возвращения такие величины как Хайдеггер, Делёз и остальные. Мирча Элиаде ставит правильный диагноз: "религиозный человек... полностью парализован мифом о вечном возвращении", который предшествует, предсуществует по отношению к любой его рафинированной трактовке, в том числе принадлежащей и самому Ницше. (М.Элиаде. Священное и мирское.) Трагедия предмонотеистична, - это известно. Сложнее понять, каким образом так получилось, что "Х.В." две тысячи с лишним лет назад принёс на землю "И.Х.", из чего выковали сплошное "и-ха-а-а" дурного вестерна современности. Может отгадка в том, что "природа" вечного возвращения в возвращении вечного, разумного, доброго и что там мы ещё обычно сеем вторым слоем, но в другой последовательности? Может быть "универсальное" питается таким ростом, вновь и вновь удваиваемым? И потому мы и имеем такую историю в виде мучительной кары? Ростовщические ответы истории - это тот излишек в виде постепенного, но неотвратимого осознания нашего трагического положения, который надо тратить, чтобы нынешние риторические вопросы наливались силой и превратились в новую историю. И ещё важный момент: все носятся с "вечным возвращением", однако полная формулировка того, о чём говорил Ницше - "вечное возвращение к Самому себе" (des Gleichen), что как вы понимаете не одно и то же.
Мы, именующие себя христианами - не просто не Иисус внутри нас же, который бы умер под тяжестью своей ноши, нет. Мы не безбожники. Мы что-то такое, что "уболтало" народ и стражников. Над нами и без всякого отречения от Иисуса, поскольку кроме нас самих не было безумцев, которые вообще бы воспринимали всерьёз нашу "связь" с Ним, как над допустившими безобидный ляпсус, сжалились и простили, многие "уверовали" и все тихо-мирно и вприпрыжку разошлись по домам, так как никто не способен заградить рта у вола молотящего и все в долгах как в шелках. Никаких вам прорывов цепей ограждений и прочих безобразий. Прекрасная "санкционированная" демонстрация, "пиитическая наука" князя В.Ф. Одоевского из "Русских ночей". Хотя на ум приходит прежде всего всё то, что о массах писал Бодрийяр. Полное пианиссимо, так сказать. Может ли какое-либо вечное, в том смысле, что его можно бы было воспринимать и говорит о нём всерьёз, возвращение из раза в раз возвращаться вот в такое, пардон, вот? Все быстро сообразили, что невозможно из Бога отлить колокол зовущий к обедне. Особенно в мире, где каждый судит со своей колоколенки, считает ближнего Квазимодой, верит в свой первородный грех и где tempus non occurit regi. (лат. "течение времени не влияет на обвинение в преступлении".) Но притворились, что не сообразили. И вот наш усыпанный розами путь и аромат настоящего и будущего - "реклама+кредит - процветание навсегда". Приехали.
Да здравствует Марья Петровна,
И ножка, и ручка ея!
(Н.М.Языков, "Песня".) Чуем звон и знаем, где он. Да здравстует Швейцария и швейцаркость! Да здравствует то, что под юбкой колоколом и то, что под юбкой с запАхом! Такой вот затейливый гоголь-моголь, чей запах щекочет нам ноздри, хотя и говорят, что главный его ингридиент не пахнет. Но деньги не при чём. Просто деньги - это слишком хорошо и слишком опасно для таких существ как мы. Мы инвестируем их и всё, что они означают в невежество мира сего. Это обычная история, с той разницей, что в отличие от народной, более, облегчённой трактовки, реальность такова, что когда на одной стороне исторической деревни человечества мы, прошу прощения, пускаем ветры, то на другой, когда "слух" уже в ноздри чьей-то "невинной" души начинает долетать, действительно натурально и абсолютно предзаданно, но уже дуэтом "преступления и наказания", совершаем такие деяния, после которых нельзя не одеть новую пару из очередных пост-порток и пост-устройств всего на свете. Потому что всё предыдущее, ещё раз прошу прощения, оказывается в сплошных "бесах" словесного поноса. История без теологии - это шахид с портупеей Достоевского на чреслах. Реализм.
Любая политическая реакция, как настроение - это от злобы на то, что так оно и будет всегда и на то, что нельзя призвать прошлое во всём его могуществе в день настоящий, хотя оно и без того тут. Политическая, мирская, государственная реакция - это дело рук взвинченных самодуров, пытающихся узурпировать пророческую миссию и потому должна безжалостно подавляться любыми сплочёнными силами. Подлинная история - это тот ещё невозвращенец, и она - это не игра в светские "классики", где отпрыгав вперёд прыгают в обратном направлении. При этом "вперёд" не следует конечно же понимать как специфический провиденциализм свойственный идее прогресса. Никто не может сказать, что есть "поступательное движение" истории, потому что его предполагаемое содержание напрямую связанно с непостижимой "математикой" того часа конца истории, который знает только Бог. Говоря "история", мы вообще не подразумеваем время, как нечто, что выходит за понятие энтропии, поскольку это два слова означающие одно и тоже и взаимозаменяемые. Народ тоже мистифицирует своё понимание этого: "Сказка от начала начинается, до конца читается, а в посерёдке не перебивается". Можно и нужно искать других способов не прослыть "домом разутого" не по каким-либо кесарийским соображениям, носящим светский характер и являющимися в отношении истории человечества аналогом петли и мыла для чьей-то индивидуальной истории. (Второзаконие, 25-10) Эта петля не для его рук мегаломана. Если бы человек был зол по природе своей, если бы всё было так просто... "Мы долго не знали куда направить нашу смелость", - пишет Ницше. ("Антихрист", 1) Мы и сейчас не ведаем этого. Мы хотим затушевать всё вечной влюблённостью, ужасаемся перспективе Стать и опрокинуть "действительность" навзничь. Эти опасения понятны и связаны с нашей родовой травмой. Бытие - заложник своей калейдоскопичности и именно поэтому начисто лишено способности к самостоятельному качественному преображению. Любая попытка фиксация его части - искажает... Настолько, что неважно, что именно. Нельзя объявить наше такое родное и жалкое сознание искажающим механизмом для восприятия шёпотов и плесканий такой громады. Точнее можно, но не одно оно будет повинно. "Закон - тайна Бытия, а совсем не "норма", - писал иеромонах Иоанн (князь Д.А.Шаховской) в книге "О назначении человека и о путях философа". Он норма ДЛЯ бытия, для того, чтобы ОНО было, а Бога для тебя и меня не было и мы бы так и пребывали онтологической периферийностью сто раз бывшей замужем и все сто раз счастливо, "не хуже, чем у людей" - вот(!) в чём проблема, черноризец дорогой, но о таких деталях, конечно, ваша светозарно-лазерная указка в отсутствии Преподавателя вам рассказать не в силах. Закон - это домашний халатик существования этого "тела", не только не стесняющая его движений, а гарантирующий бытию, вольготнейшее существование абсолюта, которое вы за рай принимаете, полагая что он - это домашний нудизм до изгнания из него, но в клобуке. Комфорт язычества вас и интересует, вы опять, но в христианской риторике, подразумеваете Атмана сливающегося (совпадающего) с Брахманом под аккомпонемент римского: dura lex, sed lex. (закон суров, но это закон.) Для человека же, как носителя искры Божьей и Его инструментальности, комбинация пошитая из закона этого и сам закон этот - есть роба, спецовка, кандалы её вечного и неизбывного к нам "гостепреимства", в которое пророк за пророком плевали, как и в законы его. И именно поэтому мертвец обращается сейчас к мертвецу, не потому что один зарыт в землю, а второй пока ходит по ней и, в год по чайной ложке, пишет вот это всё.
Практически все наши представления о "пакибытии", да и этого этапа существования, порождены здешностью, той её разновидностью, что предельно сознательна, рациональна, одержима и безумна. Поэты тоже зачастую даже маковой росинки простого здравомыслия во рту не держат. По И.Ф.Герберту или не по И.Ф.Герберту, но поэт и писатель всегда вольно-невольно дидактик. Как правило, посредственный, как все дидактики. Причём, дидактики в своих отношениях с символом и символизмом, что крайне примечательно. Когда мы заявляем, что символ должен быть разрушен - это крик, расцветающей на устах рукотворной, уже созданной поэзии и то, что мы имеем дело именно с криком, воплем, с эмоцией, недвусмысленно говорит нам о том, что удовлетворить это требование можно только идя на поклон к стилю, целиком замешаному на так называемом содержании, в ущерб Содержанию, воспроизвести, выразить которое мы не способны, но очень желаем. То есть, речь идёт о культивировании и обогащении формы своего изложения того или иного знания. В конечном счёте - о процессах преображения, опять - двадцать пять, самого высказывающегося, который просто фатально не способен перерасти свою Итаку и "трезво" оценить прелесть Пенелопы, к которой он возвращается, что вызывает у нас же, пишущих умонастроения созвучные с фразой из "Гуссарской баллады": "Опять штабной! Прислали б водки лучше". В принципе, повод есть, поскольку то, что сулит это "перерастание" то же, в прямом смысле, не о чём, оно, по сути, бессодержательно. Поэзия кричит не своим голосом, потому что формально он расплёскивается на отдельные голоса поэтов. Возможно, полисемические вопли поэзии - это протест против понимания языка, как всего лишь раз и навсегда заданного дресс-кода для системы символов и вопя, она вытребывает, вымаливает, выпискивает для этой системы последние писки моды, как она их понимает и чувствует. Символ должен быть разрушен внутри него же и тут один в поле не воин.
Даже если произведение беспросветно "темно" и несимпатично, как запекшиеся губы, помимо хнычущей публики найдётся горсть людей, для которых вы заслуженно станете наперсником, светлый ли у вас верх и тёмный низ, или наоборот. Словно в обесточенной кабине лифта они впотьмах и наощупь найдут кнопку для связи с автором и тем, что его волновало и вдохновляло. Автора с его малопривлекательной (уж, поверьте) работой не стоит переоценивать, а вот его источники вдохновения - недооценивать. В наших строках много личного, но "глубоко личного" могло бы быть и побольше. Этому требуется добротная рама, иначе откровения становятся похожи на старую, плачущую о канувших в лету верёвочных лифтах, карлицу. В связи с этим можно вспомнить очень тонкое наблюдение А.Ф. Лосева : "Отсутствие теории ещё не говорит об отсутствии опыта; и часто как раз так и бывает, что под незначительными теориями кроется именно значителный эстетический опыт." ("Эллинистическо-римская эстетика I-II вв. н.э.") Читатель не должен рыть землю носом, чтобы позволить себе поблажки, то есть позволить себе не понимать то, что он читает. Это изуверство по отношению к нему и в девяноста процентов случаев оно ничем не оправданно. Мне, напротив, часто хочется познакомить его с руладами других исполнителей, святых, поэтов, мыслителей, с другими словами и Словом, что, конечно, сильно утрамбовывает текст. Не хочет - не надо. Те иголки в стоге этого или другого сена, которые ему предстоит своим прикосновением сделать для себя значимыми и драгоценными сами найдут его. Хороший читатель не обзаводится ячменём ниже поясницы и не провоцирует поэта оставлять свою слюну в этой области. Подобные нежности предназначенны в меньшей степени самому поэту, в большей - тому, что он символизирует и на что намекает своим существованием, при условии, что он хороший поэт. Сама надежда на то, что произведения попадают хоть изредка в необходимые (и вовсе необязательно дружелюбные) руки живых людей, приносят поэту больше пользы, чем все дотошные орлы и орланы с гербов школ критики. Но давайте вернёмся к упомянутому чуть выше немцу Герберту.
"Определение может явиться значительным результатом целого ряда размышлений только после первой попытки отделить существенное от случайного. Кто не видит, что именно следует отделить, тому определение не покажет, что было отделено при его установлении и насколько правильно это было сделано. В таком случае оно явится скорее неожиданностью, чем подтверждением собственного мышления." ("Первые лекции по педагогике", гл.1, 2 пункт) Тут излишне заикаться о пропасти в понимании друг друга пролегающей между людьми. Мы поголовно друг другу такая вот "неожиданность". Странно, что хоть кто-то становится для другого человека "фамильной" драгоценностью, близким по духу человеком, любимым художником. Хороший художник ловит свою аудиторию красиво, нахлыстом и, как и положено, преимущественно красота действа его и заботит. Менее хороший действует нахрапом. Другой человек важен, потому что сердца расположенных к тебе людей с полным правом можно назвать "представительными сущностями", если пользоваться терминологией Мальбранша. (одно из писем Лейбницу.) Они - помошники в кусании локтей и часто благодаря им сознаёшь, что можно необычайно плодотворно гнить именно с головы, со всегдашней нашей, стоящей на ушах и годной лишь работать локтями, головы, что и значит сжалиться над ней и вызволить её из плена своеобразных инверсионных ботинок.
Глава 11
Вы когда-нибудь выкидывали монету "на хорошую погоду"? Быть может, вы видели людей демонстративно сжигавших дензнаки или флаги других государств из идеологических соображений? Или жертвующих ими в религиозных целях? Общество с незапамятных времён есть малопонятная колода карт начинённая финансовыми (и не только) тузами, которые из века в век впутывают человечество в своё путешествие из Тени в Тень по дороге в свой Амбер. (Р.Желязны, "Хроники Амбера") Есть оптимисты считающие, что у нынешней цивилизации большой запас прочности, что она "всё" учла и везде перестраховалась, сформулировала безукоризненные принципы патрулирования самой себя и походит ныне на Леандра, заранее извещённого о своей возможной участи и Геро, которая на этот раз не даст своему сигнальному костру погаснуть, чтобы её возлюбленный не утонул, а деньги не уплыли. Даже если придётся сжечь себя саму. Из того, что людям стало известно о демократиях они сделали вывод, что из них та лучше, при которой скомпрометировавшей в глазах этого общества себя парочке (только такие и люблю) живётся вольготнее и спокойнее в своих четырёх стенах, где они, беззаботные и голопупые, будут жарить свои морковные котлеты и целоваться, как делали они до своего изгнания из обывательской горенки.
Там покой, там чистота,
Ясность, нега, красота.
(Ш.Бодлер, "Приглашение к путешествию") А вокруг миллионы людей-интерлюдий, что вовлечены в законопослушную среду. Поэт, если он хороший поэт, не может упереться лбом в тропарь Кресту и молитву за отечество. Порукой этому может служить хотя бы то обстоятельство, что и иго этого горе-султаната едва ли благо и балясины его неизмеримо тяжелее, чем балка вагонного перекрытия, которую, спасая свою семью держал на плечах Александр III. Ничего подобного не скажешь о тяготах налагаемых на нас, грубоватой и тетёшкающей нас, родиной. Грубоватой, но не дурдомной, не хамской, не жлобской и не играющей в барскую дожеподобность и это их спесивое кривое "почвенничество" с вестернизированными шаловливыми потрохами лубяных яппи и учащее нас как родину любить. Главное, что тяготы её - это всегда в коней корм, а не этим ... здешней супермен-патриотичности под развевающийся хвост, торчащий из под королевских смокингов госзаказов и с ними связанных, по чьей преторианской саблезубости давно плачет не казённая тушёнка их кукушкиной мамаши, а костяшка домино и необязательно либеральная, а просто здоровая "снасть", которая "запрессует" наконец их квази-антропоцентричные, то есть "элитарные" врата в то, во что они едят. Балки ваши... По сравнению с ними и вами, сизифилисы вы держимордные наши, народ этот и его история - это заключенная в вечность одинокая тренировка Хидеяки Инабы на одном рисе и "косоглазии" его. Не надо думать, что если, согласно Аристотелю, "душа есть место пребывания форм" ("О душе", III, 4), то моя сейчас без остатка является формой негодования и пены у рта. Ridentem dicere verum quid vetat? (лат. "Что мешает, смеясь, говорить правду?") Хотя, только совсем уж нечуткий читатель не догадается, что иной раз я действительно пишу некоторые соображения немного в запале, что называется. Я прошу читателей, а не прямых адресатов,меня извинить. Нет рядом со мной сердобольного человека, который бы урезонил меня и сказал, как письмоводитель - "разодетой багрово-красной даме": "Луиза Ивановна, вы бы сели..." (Достоевский, "Преступление и наказание", Ч.2, Гл.1) Как бы там ни было, красному яблоку червоточинка не в укор. Но этот смрадный и ходульный "третий Рим"... ("Но смерть... но власть... Но бедствия народны..." Пушкин.Борис Годунов.) О, Питирим Тамбовский... Бесконечная говорильня на радость похабному свинству, что интонирует свитки всего вокруг. И "электорат", похожий на практикантов кулинарного техникума из шарашек самого мрака, мнящий попасть, минуя все обременительные события долгого пути, связанные с добровольно принятым им собственным рабством, сразу в пределы Магдалинские. (Матф, 15-39)
И не обольщайтесь, не потому он верит в "преображающие" человека шукшинские "120 вёрст вологодских дорог" ("Печки-лавочки") или в то, что царство нимф преследованием берётся. Так и рассядьтесь спокойно на своих этнополитических амбициях. Какого лешего вы возмечтали о калашном ряде Истории со своими ртами-вафельницами, яичным альбумином и низкопоклонством, вместо приобретения хотя бы горсти мужества и разума - настоящих, а не тех, чья "легальность" инсценированна очередным побудительным "дядей" и, по совместительству, тихим извергом и тихим батюшкой? ("И Самария половины грехов твоих не нагрешила; ты превзошла их мерзостями твоими..." Иезек. 16,51) Вы хуже, вы знаменательнее тех псов, о которых я писал ранее, что сожрали ребёнка. Вы, приправив их трын-травой, схрумкали за милую душу настоящее и будущее ваших собственных детей, да ещё плешь им проели со своей жухлой осьмнадцатой ностальгией и совдеповским кликушеством. Разжёвывайте им теперь, как и для чего дальше жить в этом, до последней жиринки выеденном "липотропным" эффектом имперского гормона роста и сатанинской алчностью властьимущих, яйце, которое вы с не имеющей аналогов в истории наглостью позиционируете им и всему миру, как невообразимо нажористое блюдо и "страну возможностей". Любить-молотить, вас что, в катаракты под забритыми лбами изнасиловали задев мозги? Каких возможностей, для кого возможностей?! Это ваше собачье дело, хотя пёс его знает, как вы будете это делать с маслом в голове на один бутерброд и таким же количеством совести. Ибо это неосуществимее, чем ждать от вас написания той картины Боттичелли, что живописует восьмую новеллу пятого дня "Декамерона", где изображенны ваши собратья. Оглянитесь вокруг!.. Вы не просто маши - растеряши, э-э нет. Энтузиазм, с которым вы, разрухалюбивые вы наши, и ваши вожди нещадно обгладываете и угробляете всё вокруг себя, не переплюнуть никому. Он просто-таки какой-то дьяволом данный и тут не надо быть Пятигорским и кем-либо с бугра заумствований, чтобы чувствовать это. Вы ругаете западный мир и парламентаризм, но чем вы, чьи сделки с совестью, вместо мыльных пузырей экономики, выжравшие все реальные активы, лучше фондовых спекулянтов? Запад может и утерял свой нал, у вас его попросту никогда не было, оно действительно, бос лаптей не износит, потому и сделки эти с совестью - фиктивные, потому что, как не сложно догадаться, совесть для вас штука ещё более сказочная, чем кэш и свобода. Потому что по-настоящему выйти на свободу можно, с необязательно безупречной и стирильной, но только совестью, а для этого надо её не утратить. Для вас, фискальных адептов всеохватного (и вовсе небесплатного для народа) "духовного" Безнала, и законсервированной нищеты (для людей), чтобы вы там не выдумывали себе, родина и эти самые людины не ценнее стопки бумаги под офисным сабельным резаком. Мытари были, мытарями и остались. Я не знаю, за это ли я вас ненавижу самой лютой ненавистью или за ваше такое убогое и ублюдское подражательство логично-бесстыдыным в своей лучезарности детям Роста. Не сегодня-завтра все будут заняты тем, что примутся вас и всё, что вы олицетворяете и означаете, склонять на всех двухсот семидесяти семи языках и наречиях, на которых говорят на этой земле, которую вы превратили в бутик популистской атрибутики и которую вы, увы, олицетворяете и означаете. Вы не оставляете ему выбора, поэтому язык выплюнет рот целиком. Вместе с национальным суверенитетом, который используется только по двум направлениям, оба из которых с языком, то есть с народом, напрямую связаны - как риторическое прикрытие для надзаконного обогащения и как средство для сознательного и окончательного отупения людей, которые в массе своей и без того являются безликим субстратом. Кружить на крыльях политтехнологий и попутно "выкруживать" они не умеют и самолётов у них нет, поэтому народ не способен к "точечным" ударам, а устроит вам очередную коврово-половичковую бомбардировку в лучших своих исторических традициях. Это вам спойлер. С ностальгическим привкусом кремлёвских старцев, которых в лице вас, их продолжателей, время и мытьём и катаньем, будьте уверены, закатает в ваш коллективный palace. И не потому, что вы не правы, а народ прав, Боже избавь от такой оптики, не учитывающей наличие метаморфозы вашего перетекания друг в друга, благодаря которой, как поётся в песне "...и я - ничья, и ты - ни чей". Но если следовать ей, народ более неправ и несёт большую ответственность, чем его власть. Он всегда подстраховывает свою власть в её падении, но поскольку, как я уже говорил, он лишён деликатности и лояльности спарринг-партнёра из компетентной охранки, а реальная история не выстлана ровным слоем смягчающих падение татами в виде "демократических процедур", произойдёт то, что произойдёт. (Если, конечно, его не опередят эти самые компетентные молодцы, а мы из истории всех государств знаем, что они ой как любят работать на опережение, устраивая тот или иной слом демонтажными руками народов. Не надо недооценивать государственных мужей. Их патерналистско-охранительная функция, которая со времён советизма считается обывателем основной и даже единственной - только железно-занавесная треть одной стороны медали.) В этом контексте, лоббирование одураченным, с какой стороны не посмотри, народом своей власти всегда приводит ту не к чёрному поясу в её ореале искуственных построений привязанных к энергоносителям и подписям на процедурных бумагах бюрократов, а к почерневшему цвету кожи вполне конкретных людей, которых история ничему не учит и которые не понимают, что какой-никакой, но единственный в своей подлинности энергоноситель нашего пространства, то есть народ, руководствуется только одной логикой по реструктуризации каких бы то ни было долгов Богу, царю и отечеству - "всем кому должен, прощаю" и в исторической плоскости решает проблему на манер оборонявшихся внутри Масады. И его можно понять, потому что, повторяю ещё раз, вы просто не оставляете ему выбора. Это будет не то привычное "ни себе, не людям", а с учётом того, во что вы превратили посредством своего пропагандистского государственного каракулеводства народ - "ни едва ли людям и не нежити - точно". Вот логика того провиденциально "забегающего вперёд" автомата наперевес, которым народ будет пользоваться, когда устроит вам свой Брест-навыворот. И не один набор колоколами 03 нашими "патриотами" с их "народной милицией" или 911 сторонниками дяди Сэма и Гааги не предотвратят уготовленного этой земле самим её многонациональным народом, которая в премудрости своей хотя бы не строит из себя идиотку и не спрашивает "по ком звонит колокол?" И, картина будет неполной, если мы не отметим, что звон этот - с переадрессацией на ту картину мира и реальности, к которой привыкло всё современное человечество, а не только мы. Но кому Uncle Здец, а сутенёру - мать родна и дивиденды.
На дне фонтанов-раздумий, в которые я сейчас погружён попадаются и такие монеты, которые в отчественной письменности, конечно, никак не сочтёшь нумизматической редкостью, но автор и не претязает на такую скорбную роль. Не знаю каким читатель представляет меня, когда читает такое. Вынужден признаться, что когда я пишу про это мне чудовищно, по-настоящему чудовищно на душе и в голове мерно, медленно раскачивается одно: "Бедный наш народ..." А иначе не получается, да и не пробуется, потому что не чувствуется иначе. Поскольку это и есть наша "Быль о правах". Как говорил Малкольм Х: "Я ненавижу говорить это, но это так". Оставим. Никто заглянув в моё сердце не сможет сказать, что у меня, в пределах отведённой мне, как и всем нам, рекордно короткой вечности, ещё конь не валялся, поэтому мы можем позволить себе какое-то время не продолжать эту тему и не резать по живому.
Мне понятен фарс того же Г.Миллера, который отзывался о Достоевском, как о властителе своих дум. Однако я, например, никого не совращу подобными заявлениями, остерегаться которых и другим советую, "чтобы не навести тебе крови на дом твой, когда кто-нибудь упадёт с него." (Втор. 22:8) Ни черта этот безвременник византийский (род многолетних трав) мне не понятен (досконально понятен), ни он, ни его язык, ни его религиозно-социальный конформизм-кажимость, который мог бы хотя бы временами прыснуть смехом с себя самого. Куда там, как с гуся вода. В умелых руках, как известно, и ложка из Европы (обёрнутая в православный мерч) - балалайка, а с его лёгкой руки вышло то, что вы можете увидеть просто выглянув за окно, если вас угораздило родиться в наших славных пределах. Достоевский - это литературный астролог второго порядка описанный Кондильяком. Потому он и "светило" литературы. Собачячье какое-то светило, всегда "праведно" бравшее совершенно неправильный след, причём, совершенно сознательно. Своевременное и, увы, долговечное. Он поведал нам, что земные и небесные остроги мужиками держатся. В "мужики" он записал и ангелов, этих bene schamajim (сыновья неба) и ангелическое, (как Артемида трансформировала Актеона в оленя, затравленного собаками) которые для человека более, нежели сам Творец, экспонируют сферу божественного и делают причастным к ней, через слезу ребёнка и педогенеза (форма партеногенеза) и самого человека. Ритм ангелического ближе, уютнее человеку, чем слишком непосредственная данность Божественного. К тому же, наши хранители беспроцентно и с большей охотой, чем кто-либо ещё, делают нам авансы или же являются вестниками таковых, что не могло не прийтись по душе романистам и нашей публике. Такие нравы царят в священной роще русского романа, ветви которого тянутся к солнцу партеногенеза. Всё, что нужно знать о Достоевском, заключенно в этих словах Притчей Соломоновых: "Неверные весы - мерзость перед Господом..." (11:1) Мерзость он и есть, как и романы его.
В отношении последнего следует сделать некоторые существенные уточнения, но это не входит в мои намерения. Если во мне и есть толика этой занюханной и дурнопахнущей расхристанности выкашивающей хлебные места истории человеческой мысли, то могу сказать, что я никогда её не принимал и не приму, как и её канючащих апологетов и продолжателей, которые всё никак не пойдут баиньки. Да и откуда пишущему взять дальшеносость видения, если в носу и на носу и решительно везде только лишь спёртый воздух "классиков" и прочих старожилов с их ветхим мясом?
Наша классика безраздельно произрастает только за счёт умалчивания всего иного, умноженную на элементарную необразованность абсолютного большинства школьных учителей и представителей министерств. Нельзя даровать сердцу и вкусу ребёнка, отправленного в наши школы, понятие и живое чувство наследия, растопить его сердце и заставить прикипеть к этому самому наследию, просто через насильственное внедрение в его сознание "факта", что тот или иной поэт и писатель на самих небесах записан, как гигант своего дела. Это значит целенаправленно уводить юную душу прямо из под носа искусства. Разные гиганты бывают и не одними Рефаимами жив человек. Я не берусь судить стоит ли, к примеру, во время учебного процесса брать к рассмотрению какую-либо густонаселённую литературную эпоху и прочитывать с молодыми людьми произведения, как даровитейших её представителей, так и её кривляк, болванов, сектантов, волшебников и тёмных личностей, причём во всех, так сказать, ростовых категориях, но менять что-то несомненно надо. Но для этого, как и следовало ожидать, всегда неурочный час. Юноши и девушки должны постичь прежде всего внелитературные законы, сделавшие одного - одним, другого - другим, а их - несчастными, которые вынужденны ходить в эти казармы. Тогда всё разновкусье содержания произведений того или иного автора и прочая поклажа сами зарезервируют себе место в их душе. Вот это был бы самый, выражаясь их языком, "жир". Впрочем, всё это пустое. Нынешнее образование почти повсеместно преследует лишь одну цель - это побыстрей обтяпать молодое тельце, совершенно целенаправленно сделать из него раболепного болвана, посильнее пришпорить по дороге к "кризису среднего возраста", а после тот сам уже будет квалифицированно склеивать липким потом ночных кошмаров свои будни, чтобы окончательно не рехнуться. Противостоять этому могут только не спятившие под давлением пропаганды и глубоко больного общества родители этих детей. Либо сама юная душа, способная и готовая за себя бороться. В любом случае мы говорим, по сути, о вмешательстве самого Господа. Поскольку, подчёркиваю это ещё раз, не ополоуметь здесь - это в своей эксклюзивности, в прямом смысле слова - чудо Божье.
Иногда мне представляется, что мой пессимистический (ничуть, на самом деле) тон есть некая завлекалка для поголовья наших дёрганных "интеллектуалов", дабы они очутились в привычной им промозглой атмосфере злопыхательства, со снежной кашей и хлопьями снега на завтрак, обед и ужин. Сложно сказать, почему этот тон имеет место быть. Как и все более-менее здравомыслящие люди, я в общем-то давно дал одному из своих чернильных приборов заиндеветь и положил его на полку с этими игрушечными солдатиками эмоций. Видать я пользуюсь ценным правом проявлять к ближним разумное милосердие, а не просто прячу голову в песок от всего, что меня раздражает и задевает за живое. Паршиво это признавать, но только в этом пункте налицо более-менее порядочная преемственность поколений в литературе. Основанная на "элегических куку", - как сказал Пушкин. (Соловей и кукушка) Многим словно в диковинку, что есть люди, благоразумно не злоупотребляющие своими правами и при этом так разухабисто любящие жизнь, что со стороны кажется будто их за уши от неё не оттащишь, хотя они вроде и ворчат и ворчат, и ворчат. Но я не об этом хотел поговорить, а о том, что нет такой всемогущественной преемственности в искусстве, к которой следовало бы относиться всерьёз. Каждый поэт проводит свою полностью самостоятельную разведку боем схождением во ад и хождением ва-банк. Практически ничего из запечатлённого в печатном слове вообще не имеет отношения к тем реальным драмам, к встреченным им людям, их влиянию итд., которые его созидают и разрушают, и в совокупности образуют то, что обычно называют промыслом Божьим, судьбой, его личной Причиной. Те, кто теряют это из вида (включая сюда и самих поэтов) превращаются в незадачливых людей, которые словно "посеяли" некий жетон-представление о чужом (и своём) плаще-становлении и годами орут гардеробщику, который ни в какую без этого жетона не желает отдавать им их имущество : "Да мой! Это мой, чёрт тебя дери, плащ!" А гардеробщик и слышать ничего не хочет. Словом, как в анекдоте про девочку покупавшую сметану и заканчивающийся её репликой: "Мама сказала деньги в бидоне". Это сплошь и рядом. Влияние такой Причины, которая не поддаётся дешифровке, должно быть всегда принимаемо в расчёт, не несмотря на то "что опыт учит нас только тому, что мы её не воспринимаем", а именно благодаря этому "опыту". Кант, которому принадлежит цитата, в "Основах метафизики нравственности" рассуждал чуть о другой теме, но я счёл уместным пригласить её на наш огонёк.
Вообще-то, потеря такогового "жетона", его отсутствие может быть использовано как ничто другое во благо, но обычно это просто знак чего-либо негативного, подтверждение чего в том, что автор вообще пытается вернуть его, вновь обрести или как говорят наивные из нас в русле разговоров об амурных делах - "воскресить отношения". (Их нельзя воскресить.) Бывают, как я уже говорил, просто сказанные и написанные благоглупости. Вспоминается наш замечательный Есенин, который раз с помпой заявил, что произошёл от Г.Гейне... Нелепее могло бы быть только заявление М.Х.Ганди, что он продолжатель Филарета Амфитеатрова. "Мыслящий тростник" Паскаля никак не резонирует ли с карнатантрой, а та, в свою очередь, с молнией на брюках? Анна Каренина не происходит ли от Изабеллы Баварской? Сплошной гоголевский "Ревизор", явление 8, действие 2. Даже среди малых детей стоящих у костра находятся те, кто просто отходят в сторону от дыма, а не бормочут "дым-дым, я масло не ем". Среди больших детей нашёлся тот, кто смог покуситься взнуздать тайну подлинной преемственности и произнёс бесцеремонное, на взгляд человеческий: "Я и Отец одно", перемкнув управление на себя. Речь, конечно же, не о "действительном" Иисусе. Но разве Иисус подразумевал и санкционировал непотизм и догматическое кумовство в кубе, даже этот, "канонический" и номинальный? Или ни в чём ином и не могла заключаться его весть среди нас, а сам он и мог быть лишь нарочным на осле? Загляденье, а не история, хоть всё и не могло не пойти насмарку. Как где-то написал Г.Миллер: "В конечном счёте всё возвращается к китайскому государству...", "цивилизации со стоном" (В.В.Розанов) и орущему под тяжестью тысячапудового человекобожия, Поэту человеческому.
Такой вот кролик по-сычуаньски у нас получается. И вот почему "штангетки", если это было кому инересно. Но ведь у нас как повелось, если что-то вдребезги разбивается, то это на счастье, в ответ на битьё и давление - "бить и давить на жалость", а телесные повреждения - свидетельство чьей-то к нам пылкой любви. Что тут скажешь... А и не надо ничего говорить. Как прикажете призывать покраснеть на манер рака, благолепно, на четвереньках стоящих, тяжело дышащих людей? У них всё гарно. И вообще "хмельному от радости пересуду нет", - как говорит нам где-то Есенин. Они у нас дюже кхе-кхе-дельные, эти "всесозные старосты". Это этакий коллективный, "соборный" и первый парень на деревне, а в деревне один дом, как говорится. И не куда зря метит, стервец. Прямиком на золотофонную икону хотит. Чуть погодя, правда. А пока он жизни таких как я поучит, выползней брюссельских, а там и на образа "патриотические" вспорхнет, киота кусок. Пусть копошится под своим краснокирпичным конфетным деревцом. Разве можно ближних своих крыть на чём свет стоит? Можно, но это бесплодно. "Не верю!" Станиславского, им сказано миллионы раз и во всех мыслимых формах. Достаточно не призывать Божьего благословения на их доширак на ушах и раздрай полного разлива в гараже стоящей волги-матушки за воротниками-мао. Ну, и само собой, держите подальше от этого ночного горшка России лютиков жизней наших. Вырастут - спасибо скажут. Брехня, конечно, но всё равно держите.
Вышеизложенное побуждает немного поразмышлять о проблеме отцов и детей, цитирования, и преемства. Само собой, имеет смысл размежевать куда-либо включённый набор ненужных цитат в угоду повествовательному чириканью и "щемящим чувствам" поверхностной авторской солидарности с кем-то, то есть, коротко говоря, всем этим грудным сбором для хворых и умением по-настоящему к месту приводить в тексте слова какого-либо человека. Но размежевание размежеванием, а в определённых пропорциях необходимо и то, и то. При всей моей антипатии к идеологии, выразителями которой был нижеупомянутый дуэт, я всё-таки скажу следущее. Чтобы лишь только в обшем виде представить насколько деликатна данная тема, для затравки прочтите или перечитайте предисловье к третьему изданию "Капитала" Маркса, написанное Энгельсом в 1883 году. Как и многие другие я прибегаю к методе основанной на внутреннем чутье, чтобы понять, чего от меня хочет некто прибегающий в разговоре, либо же на бумаге к цитированию, вольному или невольному подражанию, проповедям, вербовке и так далее. Если в руках у меня оказывается книга вызывающая у меня впечатление будто бы я получил письмо от преследователя и составленное из вырезанных из газеты слов, мне становится безразлично какие цели преследует этот субъект. Неважно желает ли он получить что-либо конкретное или мотает мне нервы "по призванью".
Часто, как все мы, пишущие, знаем, кто-то, кто только начинает учиться крутить педали своего мастерства, вдруг сознаёт себя своего рода суррогатной матерью. И это уже другое дело. Чужое имущество, так сказать, проникло в его плоть и кровь и лично для этого человека стало (явилось) прецедентными текстами-творчествами. Сколько он или она подъест побелки с различных литературных и прочих канонов, как повлияют все эти "министерские котлетки" на душу пишущего - это всегда вопрос. Деррида оставил нам кобуру с перформативом лежащем на сухаре. Но добавить к сказанному самим философом мне особенно нечего. Разве что обмолвлюсь, что данное понятие ценно лишь настолько, насколько указывает не на то, что говорит, думает, в чём клянётся тот или иной из нас, а, с одной стороны, на "глину творения", и на, как таковое, сырое мясо "орудийности" этой глины, с другой стороны. Следует упомянуть, что эта орудийность, инструментальность сознаваемая (если сознаваемая) человеком должна держать в своём фокусе не какое-то там своё рабство по отношению к Богу, а то единственное, что должна - "мотив" и волю самого Бога по которым Он пожелал появления человека и не отказал ему в этом. (Возможно, также, на "всегда исчезающее явление" по отношению к совершенной истине, которое упоминается Ясперсом в шестой лекции "Философской веры".) Откуда вы думаете наш фиговый банный лист взял нравственный закон в нас и долг? Вот что значит ловкость рук, запекающего в рукаве свою философию, прирождённого "систематика". И почти никакого халтурства, заметьте. Тот, кто думает, что Кант сегодня неактуален и как некая старлетка должен посасывать анахронизмы через тряпочку, тот сам является очерствевшим начинкой драндулетом и заблуждается. Напротив:
...зелена... Одисеева старость; и трудно
В беге с ним спорить ахейским героям...
(Гомер, "Илиада", Песнь 23, 790) Будете идти мимо звёздного неба философии - сделайте книксен старику. И, наконец, вспомним широкоизвестные слова Гёте о том, что его труд - труд коллективного существа. Но именно потому, что каждая мыкающаяся над листом бумаги заурядность может голосисто сказать о себе нечто подобное и хвалиться дюжиной, соответствующих поднятой нами теме, значков ГТО, следует сделать вывод, что, безусловно, труд труду рознь, как и сами люди им занятые. "... и звезда от звезды разнится в славе". (1Кор, 15,41)
Отметим, что спокойное, индифферентное отношение к этому "имущественному расслоению", является самой прочной составляющей фундамента здорового эгалитаризма в искусстве. Настоящий талант с какой-то из сторон всегда актуальная в своей юной свежести, удаленькая молодуха, пионеристая, если кому-то угодно. Что до упомянутой выше условной антипатии, следует оговориться, что по большому счёту я выделяю среди людей лишь две категории. Первая - это те, с кем можно иметь дело. Вторые - те, с кем нельзя, "без объяснения причин". Правые они, левые, разбойники, казаки ли, индейцы или ковбои, или те, чья хата с краю - вопрос десятый. Хоть диспенсациалисты, хоть бажовцы со своим Евангелием от Урала. Лишь бы не с семью пятницами на неделе. Мне капитально не по душе члены таких парторганизаций. Но, важно оговориться, что хотя центр человека и должен быть прост и надёжен, как старая, всем знакомая, мясорубка из каслинского чугуна, этот центр должен иметь смелость, иметь дерзость "прокручивать" не только актуальную для себя "свежатинку", а всё, что пошлёт ему небо. Даже пенсионерок гносеологии. Возможно читатель помнит мой выпад против Гольбаха? Так вот, не его материализм тому причиной, не его антирелигозная позиция. Он - человек-барахло, потому и мыслитель точно такой же. Для примера, Жульен Офре де Ламетри - другое, пусть и наломавшее дров, дело. С "природоведением" такого рода людей не может быть серьезного диалога, так как они изначально отталкиваются от понимания материи, как "пёрышка" воздействующего на органы чувств коктелем из вещества и энергии - materia secunda . В то время как материя - это именно субстанция в её непроявленности чистой потенции, как пассивного зеркала Духа Святого - materia prima. Эта возможность ни в какие контакты с нашими органами чувств не входит, она не может быть "объектом". Диалога не может быть именно по причине того, что человек (вот хоть я) оперирующий терминами традиционной метафизики, разумеется, более "всеединственно" тупой и ему, хотя он, и бывает, порядочным малым, и до Гольбаха, как до Баха. Но это к слову. В нашем "чугуне", пытаюсь я сказать, должна быть приличная по размеру горсть Сезанна. В качестве, не Устной или Письменной, а, на всякий случай, Вообще Неслыханной Торы.
Повторю сказанное. Как всем известно, мы испытываем неисчислимое количество факторов влияющих на наши суждения, убеждения и всё прочее. Львиная доля этих факторов никогда не попадут в сферу нашего внимания даже в виде призрачных всполохов с последующим их "осмыслением". То есть надо, по крайней мере, понимать, что этот, "тамбовский" корпус факторов, назовём это так, ещё какой наш товарищ, хотим мы того или не хотим. Но я верю только в спонтанный и вынужденный коллективизм в сфере искусства. Сознательно и по договорённости практикуемый он не вызывает во мне доверия. Я не имею в виду братьев Стругацких, русский балет, отношения между мастером и учеником в дзогчен, театр, работу сотрудников УГРО или то, что люди скопом вытворяют в саунах и на закрытых вечеринках. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Я думаю, что насильно мил не будешь, а все эти творчества вскладчину и "за компанию" есть попытка насильно принудить одну из дубравных теней искусства выйти за кого-либо замуж. Естественно, всё это, за редчайшими исключениями, гроша ломаного не стоит. Люди подобные мне всегда будут для этой коллективной Сарры тем же, чем был для неё и её семи мужей демон Асмодей. (Тов., 3-8) У нас задача даже проще. Нам мало того, что убивать нечего, мы даже можем позволить себе наслаждаться григорианским пением.
Вспомним лучше тех, кому уже in statu nasscendi (лат. в состоянии зарождения) было уготовано прийтись ко двору искусства. К примеру, стопалубного А.Рембо. Часто можно услышать, что Шарлевиль не отвечал духу поэта. Только он и отвечал. В этом огромный смысл такого произведения, как "Рубиновый свет" Г.Честертона. Своим гением и быстроходными скитаниями он облагородил всё своё мелкое, мешавшее, проклятущее и прочее. Вообще, крайне странно и подозрительно, что так мало внимания обращают не на его кочевничество как таковое, как на часть биографии, которым как раз забили друг другу головы, а на сакральные и метафизические аспекты такого жизненного выбора и формы существования, как кочевничество в его применении к Рембо и шире - поэтам. С какого-то момента всё стало отвечать его духу и ничто не могло его обкорнать - с момента его появления на свет. Таким людям не во вред понимать и
истолковывать писание жизни единственно верным способом - как Бог надушу положит. Он никогда не выветривал из своей жизни поэзию. Люди этого сорта рождаются в лоне такой изначально данной "внутренней эмиграции", блистательная мощь и влияние которой подчистую исключает возможность уйти в таковую же, но в общепринятом смысле или какое-либо неофитство. Так что, он мог писать или не писать и становиться или не становиться кем угодно. Это ровно ничего не значит. Никая сила в мире не может подложить свинью подобным людям. Он принадлежал к тому анклаву людей, которые просто органически не могут радеть о приличиях принятых в тех кругах и сферах, к которым формально принадлежат и кланяться принятым до них "правилам позирования". На самом деле мир кишел и кишит такими людьми с врождённой, если так можно выразиться, - протомузыкальной моцартинкой внутри них. Рембо отчасти можно охарактеризовать его же словами, но, конечно, вырванными из контекста: "Этот господин не ведает, что творит: он ангел." (Одно лето в аду. V, Бред II) Он очень хорошо ведал, что творил и когда был ангелом и когда, не переставая им быть, пытался стать, своего рода, бизнес-ангелом. Сам для себя Раймонд Луллий и Эдуард III одновременно. Когда мы, часто по чужим лекалам, говорим о таких, что они в высшей степени "оригинальны", что мы подразумеваем, что упускаем? За пультом Э.По: "Вообще говоря, для того, чтобы её найти, её надобно искать, и, хотя, оригинальность - положительное достоинство из самых высоких, для её достижения требуется не столько изобретать, сколько способность тщательно и настойчиво отвергать нежелаемое." ("Философия творчества") Ещё лаконичнее Пикассо: "Искусство - это исключение ненужного". Слова эти очень верные, но всё же, по необходимости, мало что объясняющие. Они никак не проливают свет на тот метод, ту "систему", о наличии которой у себя говорил Рембо (там же) и которая имеется у любого другого поэта, кроме (ну,конечно же!) меня, - абсолютно современного поэта и счастливого обладателя "депилятора Кати". Понимаю-понимаю, это конечно, скорее анти-метод, умножение всего на ноль. Но ведь в этом всё и дело. Через теологический юмор вбить наконец в голову человеку, что в Абсолюте, в Универсуме, которого он почитает за Бога, нет Бога, а главное, что Бог - это не то, что "противостоит" этому абсолюту, составляет ему оппозицию и "борется на руках". Господь - это не какая-то апофатическая, "улучшенная" или "качественно иная" форма или выражение "Суммы против язычников" Фомы Аквинского. Абсолют истинен в себе, неверно его отождествление с искрой Божьей внутри нас, поскольку он, ещё раз уточняем, не Богу противостоит, а именно этой крупице внутри нас, как она - ему, то есть самой субстанциональной гомогенности. Нет ни во Вселенной, ни в "центре вселенной" Бога. Как нет в пятой точке, сколь угодно прекрасной и совершенной, алмазов. Если вы конечно не контрабандист-традиционалист и прочий клерикальный робот-био со влипшими в стенки кишечника стразами пантеизма. Этот пантеизм - не совсем тот безобидный пантеизм из философского словаря. Это язычество в своей родной коже ультрагосударственности и такого же ультраконтроля. Это (и я уже писал об этом) Китай в пределе. И не надо обольщаться, Традиция в этом пантеизме и особенно квази-исламская её часть представленная Геноном и чесной компанией - это всё отвлекающая глаз патока для овец. Пейзаж и тишина Ничто, Пустота китайских городов-призраков - вот наполнение этого пантеизма, который ассоциируется у обывателя с индианочками, Ганешей, европейским язычеством под вкрадчивый вокал Deva Premal и стонами "всё вкуривающей" красивой подружки. Иосиф из Тифлиса под сенью Будды и новейших технологий - вот что это будет. И в этом "Тибете" не будет Тибета, который вы знаете, равно как и пейсов и музыки Дэвида Тибета, по крайней мере для большинства тех, кто будет "здравствовать" в этом едрить-мадриде. Самая большая ирония в том, что эти "прошаренные" автостопщики текущей истории, формально и потому "в общем-то" ратуют за то же, что и единобожники. Они его (Единобожие) и понимают в точности как и мы, и "внедрить" хотят не меньше, чем мы. А самая пребольшая ирония в том, что они его, посредством технологий, генной инженерии и прочего, действительно внедрят в то, что есть, как египтяне каменного скарабея в мумию, на место сердца. "Плюс" тут в том, что этот пост-монотеист (а я убеждён, что это именно он - монотеист) попросту утратит свою вопросительность, его, вместе с Великим Инквизитором, "сузят" так и в то, что вообще не поддаётся описанию. Можно вспомнить В.Брюсова и по новому взглянуть на его строчки:
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
Он потому и "пост", что не о чем выносить вердикт потповоду того, "заблуждающийся" он или нет. Не макро, не микро, а пшиккрокосм что ли. Как зеркальное отражение большого взрыва, про который нам говорят астрономы и прочие. Это будет даже не оптимизированный, выхолощенный, восклицающий никак своей кукляндии (пока он только восторженный, всё равно со знаком плюс или минус), а завёрнутое в плоть вот это - "!" - как явственное воскрешение мёртвых. Никто в чистоте своей, "вещь в себе", Вещь, живое существо, странным образом заземлёная res cogitans картезианцев. ("вещь мыслящая") У нас, грешных, одно тело и много дел. Не надейтесь, что это что-то будет функцией искуственного интеллекта, оно не будет даже функцией к функции искуственного интеллекта. Так как подобное чистое "небытие" совпадает со своей противоположностью, как у животного. Он будет функцией, верно, но номинальной, потому что управляться всё будет совсем даже не искусственным интеллектом.
Проектантов этой политической теологии можно понять. Наше наличная гиблая плоть, наши органы, (которые служат для жизни) выполнены так, что "способны на ошибку" (Ницше), а следовательно "плохо" служат. Плохо, потому что сама жизнь, смертельно для нас опережает нашу же ветхость уже в самой своей утробе, представленную современностью и языками народов, которыми уже давно сказанны все великие иллюзии и "которые уже полностью ассимилированны". Именно в контексте того, что как определил это философ с Колпачного переулка, нынешний человек является крайне угловатым продуктом чудовищного переразвития, как итога столкновения политеистической и монотеистической традиций. Никто не знает, что делать с шизофренией Бытия, частью которого мы осужденны являться, согласно привычным представлениям рядового человека о человеколюбии. Поэтому наши оппоненты, эти ничуть не своеобразные, но куда более проницательные "талибы" и не будут стрелять по статуям Будды. Они то действительно большие реалисты и понимают, чем пахнет пуля разрывающаяся при соприкосновении с целью букетами роз и бурными овациями. Верно, воздушным поцелуем. Они не попрут с голым "центром вселенной" буддизма на танк неминуемого. Они рассуждат примерно так: единобожие, неважно уже, чем оно хотело стать и за кого хотело "замуж", считало предосудительным быть похожим на вот вот этого наличного человека, а человек себя считал недостойным этой "принцессы"? Мы дадим ей такой нюхательной соли, что она больше не будет кривить и фыркать своим святым или не святым чем-то там (хватит это выяснять), а второго посвятим сразу во пикаперы всея Вселенной с прицельным прицелом на указанное "что-то там" и все станут довольны. Никто никому не будет отродьем саботирующим своего визави и проводить время в думах о том "почему был светофор зелёный" итп. Вот как примерно они мыслят.
Они сочетают человека с его проблемным доселе не виданным браком. Они в прямом, буквальном смысле, станут одной плотью, вальсирующим чем-то, воплощающим собой так и не разрешённую былым человеком загадку о том, как именно отдать Богу душу. Они её просто отдадут-лишатся, сложно сказать чему или кому. Это как умереть во сне. Точнее, в метафизическом смысле об этом опыте мог бы рассказать только абортируемый едва сформировавшийся человек, но по понятным причинам не сможет. Его "абортируют" в безъязыковую среду, дадут жизнь, так сказать, и под землёй и на седьмом небе одновременно. Как, в этом контескте, интерпретировать слова булгаковского персонажа о том, что "человек внезапно смертен" я предоставляю судить читателю. По существу, экзистенциальное той креатуры, которую мы привычно именуем человеком, переживало и переживает ещё не такое. Проект потому и воплотим, что он с этой стороны, сущностно, не является инновацией. Инновацией будет именно его невиданная массификация, которая и станет этим "сущностным" существовавшим всегда в разряженном виде, она поглотит его в себя. Форма станет тем, чем и является в общем-то - содержанием. Самым странным в воплощении всего этого для многих может показаться тот факт, что этот процесс исключает ещё и общедоступность.
В отличие от нашей, в широком смысле, словесности, не в традициях русской поэзии сознательно лгать, поэтому я не могу, положа руку на сердце, сказать, представителем какой из сторон я являюсь-явлюсь. Я даже не уверен, какой из них будет востребован этот мой комментарий к доступному для моего скудного разума обрывок военного уложения. По существу, между двумя лагерями, та разница, что мы, в отличие от них, более больны, но менее серьёзным и по-моему, наши оппоненты ошибаются и это опять будет с их стороны жертва более Молоху, чем Богу. (А что, автор предполагает за ними такого рода благородство? Да, бесспорно.) Точнее Молоху она будет пренесена опосредованно, в качестве неминуемого "бонуса", а адресуется Единому Плотина. Как же вы сказали, что вы с ними одинаково понимаете единобожие?, - могут меня спросить. Всё правильно я сказал, долго объяснять - главным образом себе. Но в качестве поэта скажу общую формулу мне подобных: я так и не побывал у тебя, Господи, потому что действительно приходил на землю. А это значит, только Ты есть.
"В киношный салун", - написал я ранее. Под знаменитой вывеской - "Нет ничего вне текста." (Деррида) Надо быть не просто скрипкой среди страхолюдин сегодняшней философии, а такой, от которой менее всего ожидают подвоха. Своего рода "оборотнем в погонах" по отношению к таковым же, подспудно проектирующим себя совестливым разбойником на кресте, спонтанно для самого себя и остальных трансформирующегося в "выгодополучателя". (Лк.23, 40-41) Но цыплят по осени считают. У большинства из нас ничего подобного не выходит. Только бормотание губой не дурой себе под нос. Любой досточтенный кусок череды метаморфоз, как наличного явления, угловат для нашего восприятия. Из одного из углов этой восприимчивости мы выцедели, благодаря ожиданию того, что мы называем смертью, своё целительное малодушие. Возможно минет ещё не одно тысячелетие, а смышлённые люди будут продолжать прибегать к изустной речи и увещеваньям, или чему-то ещё, дабы все те при ком они имели несчастье ранее говорить что-то "важное", навсегда бы забыли и их и сказанное ими. Словом, будут делать что-то похожее на то, что сделал физик-теоретик Э.Майорана, который однажды просто исчез. На худой конец, можно вспомнить Сида Баррета (Pink Floyd). Вот уж и впрямь, хорошие люди посидят-посидят и уйдут. Кто-то и вовсе не заявлял о своём присутствии. Мысль не нова и в новейшей литературе отражена П.Валери ("Вечер с господином Тэстом") и другими людьми. Среди тех, кто действительно имеет чернющую панамку подлинного опыта, точнее чей дух и строки могут похвастать следами от осколочного ранения таковым, много таких, кто пробавляется тем, что методично жуют волокно этого "венца", как наследники "отщипывают" от банковского индикатора своего благосостояния. Перегар "мечтателей и идеалистов" в таком случае действительно не чувствуется носами начальников и постовых всех мастей. Однако, это скверная привычка. К чёрту жизненные перипетии требующие такого разрушения своего внутреннего здоровья. Слишком многих они провезли по санной дороге, предварительно превратив их в пожелтевших людей повсюду делающих жёлтые лужи своего прозажизненного "здравого смысла", которому в первую очередь стоит сказать прости-прощай. Как до сих пор в окружащем эту дорогу поле белого шума ещё берёзоньки стояли и стоят - остаётся загадкой. Могу лишь напомнить всем известное предостережение - "don`t eat yellow snow". Поэт он на то и поэт, чтобы и в таких условиях влёт суметь приготовить суп из топора, несмотря на то, что "желтовата жизни кашица". (В.Исаянц. Тень молитвы.) В крайнем случае, применить его после приготовленья как-нибудь иначе, дабы отделение интенсивной терапии нашей современности не пустовало. Однако совсем необязательно начинать каждый день с какого-либо "была-не-была". Достаточно не вышагивать в общем строю и самое главное не примыкать к тем, кто уверен, что не делает этого. Это самые дремучие идиоты, как правило. Всё это надо примечать лишь краешком глаза, вприглядку, что сложно, так как в наше время глазам есть от чего разбежаться. Если угодно, надо походить на пушкинскую героиню:
Никого меж тем не видно.
Дом царевна обошла,
Всё порядком убрала,
Засветила Богу свечку,
Затопила ярко печку,
На палаты взобралась
И тихонько улеглась.
Если дорогой читатель помнит, только после этого в тереме появляются семь богатырей. Если говорить более серьёзно и заодно возвратиться к мысли Э.По, можно заметить, что часто, от природы смышлённые люди садятся в калошу главным образом по той причине, что им недостаёт того, за что хвалили актёрскую игру Асты Нильсен - экономии жеста. И прежде всего экономия всего и вся должна проявляться в сношениях с обществом. Временами и даже очень длительными, можно непритворно являться его болельщиком, но ничто внутри нас не должно упираться рогами под хвост этой священной коровы, особенно в так называемые "остросоциальные вопросы". Да, надо обязательно размышлять о людях и событиях делающих из сказки быль и прочих "spirit of innovations" ("дух инноваций") и всём остальном из этой серии, но не почитать это даже за свой маленький интерес и хобби. Я не призываю становиться аполитичным дурачком в гавайской рубашке с университетской соломинкой во рту и подобно диетологу лишь призываю правильно, на мой взгляд, расставлять акценты и не затягивать эту трапезу. Так уж случилось, что в неджентельменском наборе Творца есть поэт и поэт должен в какой-либо форме посвящать себя поэзии, Творцу и употреблению внутрь житейской дичи свежего отстрела, чтобы не закоснеть, как говориться. Если говорить о политике, то всемирная пронырливая венецианскость и без того одержит верх и посрамит то, что давно должно кануть в небытие, а история, на этот раз, живыми красками напишет такой "Триумф Венеции", какой не снился ни одному П.Веронезе и всем здравствующим сотрудникам Чатем-хаус. Я желаю ей этого, а также провалиться затем в её купюрный ад с двойным дном. Впоследствии приходит понимание, что "священное и мирское" не должны быть разделены. Всё есть политика - это безусловно верно. Но тот, кто начинает с этого, не продвигается в своей интерпретации провиденциализма, политики, искусства и человека, как орудия Бога, дальше современного "всё есть каратэ", то есть за основу берёт кесарийство, кесаря, в то время как основой должна быть теология, причём не связанная безусловным позитивом с традиционалистским нордическим МАГАТЭ. (Международное агенство по атомной энергетике) Всему своё время. Засим, не будьте мотами и сохраняйте олимпийское спокойствие на первых этапах. Поскольку наша цель - это не пафос крика: "Revolution is my name". Хороший парень - ешё даже не верующий. И наша задача в истории - это не experience ограничивающийся ударом кувалды в экран телевизора. Это слишком жидкокристаллическая цель, устаревшая, ламповая, изначально неверная. Поэтому нельзя перепрыгивать "просвещение" создавая актуальный концептуальный дизайн будущего. Потому что в контексте того, о чём мы говорим, верным оказывается один из рекламных слоганов Lexus: "Дизайн определяет характер". Характер, а не очередной социально-политический "мерч" для городского сумасшествия. Подражайте в этом вопросе "простоватому" голландскому зодчеству до семнадцатого века и голландской живописи. Протестантизм в отношении общества, как выразителя патерналисткой идеи-чаяния христианского царя-папочки, глубоко дозированное знание и причастность ко "двору" и расцветает искусство, не знающее приставки "придворное". В некотором роде старообрядческое. Не совершите ошибки и не верьте, что кубанский казачок нашего внутреннего мира имеет свободу быть запорожским и незасланным. Он более мерзок, чем самый запродавшийся бюрократ и функционер. Не доверяйте ничему, что идёт в охранники Византийского императора. Кроме того, "реалистическое" знание общества принадлежит именно кисти, а не перу, ворующему у него само зерно в его и без того чёрством хлебо-булочном изделии под названием общество.
В упряжке небольших удивлений, что пережиты мной и, как выразился автор "Лолиты", "с неуклюжей добросовестностью", продвигающих эти записи вперёд, есть одно, которое мне сейчас вспомнилось. В какой-то из своих книг, Г.Миллер поведал, что хочет вокруг себя такого общества, где все ходили бы нагими и со считываемыми сексуалными пристрастиями. Il santo membro! (ит. святой член.) Будто бы дело обстоит каким-либо другим образом. (На самом деле мы имеем тут достаточно банальное и очень понятное, но завуалированное желание иерократии, табеля о рангах, кастовости и открытого их афиширования без всяких "крипто".) Мы и так видим друг друга насквозь. Мне сейчас пришла на ум книга режиссёра Педро Альмодовара "Патти Дифуса". Вторая глава в ней называется "Реальность подражает порнографии". Почему? Потому что порнография - это важная часть того, что становится культурой постфольклора. К этому привели две вещи. С одной стороны то, о чём писал Хайдеггер в "Разговоре на просёлочной дороге": "Тоталитаризм... следствие необузданного господства техники. Человек сегодня подвержен безумию своих произведений". Но это внешний слой. А суть в том, на наш взгляд, наши добродетели, устои, общественные порядки и благие намерения уже мозоли набили ходя на поклон в ад, который их санкционировал и санкционирует во времени. Ещё Шекспиром написано:
В наш злой, развратный век и добродетель
Должна просить прощенья у порока,
Да, ползать и молить, чтоб он позволил ей
Творить ему добро.
(Гамлет. Действие 3, сц.4, пер. А.И.Кроненберга)
Макарий Египетский писал: "... враг хочет, чтобы служили и угождали ему и самыми добрыми делами". ("Семь слов", Слово 4, гл.24) Мы даже саму нашу плотоядность, кровожадность и коварство ощущаем, как прокрустово ложе, как ортопедический стол, как нечто обременительное, стоящее над душой, от чего хочется дёру дать. В.Б.Шкловский писал ("Литература и кинематограф"), что Бах развлекался иной раз тем, что на собственную музыку для псалмов сочинял неприличные куплеты. Это отличная зарисовка всех нас, именно такой фон-мотив мы и насвистываем внутри себя во время патетичных душевных постирушек, результатом которых часто является эта самая душа и дух, которые и без того есть тварное, так ещё и чей потенциал мы обчищаем до нитки.
Это особенно приложимо к нашему человеку. "Художественная нация. С анекдотом.", - с иронией отмечал Розанов. Литература и остальное бумагомаранье подавно все в "божьей росе", вместе с пишущими и читающими её. Стародавний дух морализаторства притулился в нас и очень даже жив, но ему нет применения. Собственные огрешности этого духа, точнее наше самодовольное, в корне неверное наделение его какой-то сверх-значимостью и не пускают его в рай, каким он ему рисуется. Летучий Голландец без экипажа. Вот как обстоят дела:
Он - первый и последний Государь,
Единый Самодержец; наш мятеж
Его владений не приуменьшил,
Напротив - Ад прибавил.
(Д.Мильтон. Потерянный рай. Кн. 2)
Это слова Вельзевула, если кто не помнит. Панэтизм, в раскормленном смысле, сам трансформировался и за милую душу съест в сухомятку и заповеди, и подвиги Гераклов, и производные "доктрины Буша" и те, что исповедуют в нашей (тоже в широком смысле) научной Черноголовке, и вообще всё держащееся на честном слове, что вытекает у нас из носов. Он, этот панэтизм, тоже констатирует: "i can see the whole room!..And there"s nobody in it!" ("Я вижу всю комнату!.. Но там никого нет!" Картина Р.Лихтенштейна.) Казалось бы, очень легко имея всё это в виду, сказать, что нет никакого резона ни прославлять и быть симпатизантом человечества, ни возводить на него напраслину, что называется. Но я действительно считаю, что пагубно, как первое, так и второе, покуда мне неизвестно, что такое "человечество" и по существу, судьбы этого странного конструкта и его донных актиний меня не могут интересовать. Пусть само толкёт себя в ступе, пока решает для себя, что прежде, духовное или душевное, как правильнее - Павло, Павел или ещё как-нибудь и о чем там пахнут розы у Джульетты. (1Кор., 15-46) Я не могу его помыслить вне политической теологии и сознательной борьбы с механизмом угнетения. Чаще всего, когда я пытаюсь представить себе, что же это такое, мне на ум приходит наше уморительное выражение, которым мы иногда кого-нибудь потчуем, с юморинкой желая от кого-либо отвязасться - "иди, страсть Господня". Подобные выражения в нашем языке всегда заставляют меня улыбнуться. Что я ещё могу рассказать ему, бородатому человечеству, такому, каким я его застал, о себе? Здравствуйте, моё имя Андрей, я родился в год смерти создателя комиксов про Тинтина, в феврале 1983 года, восьмого числа, ближе к полуночи. Я в корчах живу среди вас, тоже живущих в корчах и нам так скучно друг с другом будто мы находимся на одном из уроков преподавательницы сольфеджио из моего детства, с её "Тётушкой Ариной" и "Добрым мельником". Хорошо, что на свете есть друзья, корчи, любовь, тётушки, плоды земные и гитары. Если бы не это и многое другое, не приписать бы мне сейчас, что для меня честь быть человеком среди таких же как я, "прекрасен наш союз" и всё такое.
Глава 12
Коль скоро, мои засовы всё равно опять сломаны представителями сутолоки, будет логичным продолжить это весёлое времяпрепровождение следующим. Любой ханжа, до известной степени - я. И наоборот. Это естественно и я не расцениваю это, как повод для принятия каких-либо морально-этических боевых стоек. Хотя бы потому, что на практике это означает, что человек, ханжа он или нет, так и остался хамом трамвайным. Если вспомнить "Одномерного человека" Г.Маркузе (ч.1, гл.3) и его рассуждения о "Федре" Расина, "Анне Карениной" Толстого и т.д., нужно сказать, что пребывающее в подобных произведениях "абсолютным, бескомпромиссным и безусловным" - это именно сам водораздел, наличие рассогласования между творящим и частностями, относящимися к сфере морали и нравственности, которые самому автору кажутся важными и исполненными значенья. Но само наличие этого водораздела - необходимое условие, чтобы мы имели возможность, в качестве представителей своей эпохи, подойти и обнять какую-либо из прошедших руководствуясь своим вкусом. Что до морали и нравственности, то я просто не понимаю, как в этих вопросах можно сверять с кем-либо часы. Я со смирением принимаю тот факт, что "закоснел" во всём, что характеризует человека с довольно ершистым нравом и "благородной упрямкой", по выражению Ломоносова, каковым и являюсь, а это значит, что только зарапортовавшись могу изъясняться в том смысле, что я - жен премьер самого себя и что для меня проще пареной репы каждый день начинать с состояния младенчества, чтобы найти себя "подлинного".
Нет, речь в моём случае идёт совершенно об ином и не о том, о чём говорит Маркузе: "Recherche du temps perdu (фр. "поиск утраченного времени") становится средством достижения будущего его освобождения." Это слишком затейливо и высокопарно. Моя проблема, к великому моему сожалению, куда более русско-земного толка и куда плечистей и болезненее, то есть она о доле во мне русского Ивана-Дурака. Не сказочного, а вот того, которого вы читаете. Я давным-давно обнаружил, что незаметно для себя стал инфецирован какой-то токсичной вытяжкой из всех трюмных хищников византизма местного разлива и живу в самом жерле собрания его богомерзких проповедников и их жертв. Меня конечно не причислишь к их целевой аудитории, но на каком-то этапе этой условной Компании этой заразе удалось в меня интегрироваться. Удивительный бы свод самых тошнотворных мерзостей получился бы, прозондируй кто повнимательнее жизнь этих запродавшихся "бедных людей", в их мышиную возню, бытующие мнения и в то, чем их сбомжевавшиеся души на самом деле руководствуются. Но у нас нет традиции такой томографии. Какое там! У нас одна генеральная традиция - делать вид, что ни бельмеса не понимаешь и помалкивать, чтобы какие-нибудь очередные мордастые застрельщики очередной пародии на патриотизм и прочие дьяволовы наймиты не сточили тебе напильником зубы и не припёрли к стенке, само собой, не разумными доводами. Мне понятна практически неустранимая брезгливость иных людей в отношении российской общественно-политической действительности. Раз уж нельзя не испить этой мажоритарной, общественной цикуты, можно её хотя бы не взбалтывать перед применением и, от греха подальше, принимать натощак. Есть, как не быть, у нас и превосходнейшие люди, что, в отличие от участников столичных радиостудийных междусобойчиков (хотя порядочные люди случаются и там), не наискосок и бегло, а вдумчиво "прочитали" свой народ и как могут любят его и себя. Любят нараспев, хотя это тяжелее, чем приучить волка Фенрира клевать по зёрнушку и к туалету. Если бы по степени своего влияния на повседневную жизнь они бы ноздря в ноздрю шли или хотя бы наступали на пятки своим антагонистам и не давали бы им спуску, и не сейчас, а все эти последние десятилетия, можно бы было на что-то надеяться. Но, увы, дОбро добро, а ноги кривы. Народ и власть испорчены полностью и окончательно. Взбрыкивать, дуться на произошедшее, как мышь на крупу, бессмысленно и неплодотворно. Писать об этом тоже. Но не всё профукано, не везде клин и не все аптеки под прожекторами. Поэтому, как повелось, перелью из пустого в порожнее. Иногда посуесловить целительней, чем раскисать и молчать молчание.
Обыденное сознание даже незаурядного человека размышляющего на тему сознания вообще - это игра в "дурака" картами вин и объедками из своей субъективной пирожковой, считай эту игру кто-то хоть четырежды великим ключом от гложущих нас тайн и загадок. Задолго до О.Хаксли и тех, кого он упоминает в начале "Дверей восприятия" люди понимали, что сознание - это нечто вроде способности к маскировке у хамелеона. Нечто, что способствует, как удачному нападению, так и нашему спасению от того, что мы не в состоянии вместить, но что "вместит" нас даже не заметив нас. Давно был сформулирован вопрос: как может познавать такое познание, такое нечто, которому как и одному исполнителю, любая околокультурная пресса может дать прозвище хамелеон? (* Не могу отказать себе в удовольствии упомянуть в этих записях Дэвида Боуи. Гуляй-поле искусства не может позволить себе дать под зад ногой какой-либо black star именно потому, что ему, знающему о Negrum plus quantum negri это по карману. Пока по карману и пока по желанию, что в свою очередь означает, что само оно, тут, на бумаге может позволить себе выводить такие продуманные и прочувствованные в своей косолапости коленца, держа в руках горицвет, а не простреливать их себе неуместным мракобесием, которое и являлось бы в условиях современности совершенно непозволительной эклектикой, той самой пулей-дурой. Ядро Единобожия это не то, что бездумно метают на расстояние разделяющее совершенно разные мировосприятия и уровни интеллекта.)
Необходимым условием его познания является наличие периферий и пограничных заслонов, представленных перефирийными рецепторами, рефлекторной дугой и прочими тёмными вещами. И надо полагать, это только абрис рассматриваемого айсберга. Там возможен (или даже процветает) контакт между раздражителем и носителем сознания. Это тоже давно известно. "Всякое ощущение возникает от встречи (obviation)", - пишет Н.Кузанский. (Соч. в 2т. Т.1.М., 1979. С.260) Что не думай об этом, на ум приходит только одно подходящее для характеристики сложившегося порядка вещей слово - конфуз, поскольку сознание не "познаёт", не, простите, вжирает в себя познавательный импульс, разделываясь с той или иной "проблемой", а длит ситуацию межи и пограничного (очень условно) случая, то есть собственное своё существование чревоугодной, притворяющейся, что ей всё мало и мало, каракатицы-лицедея. Но эта пролангация - единственная "возможность откровения сущего" (Хайдеггер), вот в чём закавыка. Жить - это не плёвое дело, это чудовищный труд, к тому же, осуществляемый в кандалах вынужденного "распутства", свойственных двум не лишённым способности к взаимопроникновению, встретившимся сторонам. Это постоянный египетский плен в сумке спятившего боксирующего с призраками кенгуру. Миры гибнут, но это ничего не меняет, потому что наши идеалы - это гад ползучий некоего факира, лишённый ядовитых зубов. (Поэтому в скором времени и придёт то, у чего с зубами будет полный шикардосно-мировой порядок. Но об этом долгожданном Оптимизаторе мы поговорим в самом конце этой книги.)
Не факира с его искусством стоит винить. Идеалы, через сложные системы акведуков, слишком долго питались жидкими кашицами и краюхами глупостей, потому и лишились своих перемалывающих и жалящих орудий. Скорее этого колдунишку, обременённого столь злобным и отнюдь не маломобильным инвалидом, стоит пожалеть. Мало что мешает его гадине убивать гораздо больше душ, чем она колесовала бы в "естественных" условиях и не утратив способности существовать и жалить так, как ей это, "по идее", определено. Для сознания "искуственно" и подлежит очернению всё, что не оно само и не его пандусы для исчерпывающего монизма. Его и абсурдно и кощунственно пытаться ублажить. Это всё равно, что будучи христианином попытаться выдать на руки Богородице материнский капитал в каком-либо эквиваленте, например, в виде себя любимого верующего в Богородицу и её Сына. Перцептивное сознание - это домовой, который всё преподносимое от чистого сердца расценивает как унизительные чаевые в виде объедков из кошачьей миски смертного. Оно - похищенная Дева инстинктивно ищущая преображения, как единственного подобающего ей почитания. Голого почитания, как такового, сознание ждёт меньше всего, оно попросту не может в нём нуждаться. Подобного рода рабство у представленной взаимозависимости и его отпочкования - это первооснова Быть, это первооснова существования, как оно есть, это вечный шик перебивающихся с хлеба на квас смертных. Даже великие подаяния Бога преображаются в наших руках в какое-то постыдное юридическое "отъятие", умаление, извращение и кобылью мочу, которой вспрыснули пересаженные, "процитированные" волосы с головы какой-либо "запредельности".
Употребив сейчас слово "рабство", я понял, что слово "конфуз", проскользнувшее выше, недостаточно характеризует наши с вами взаимоотношения с сознанием. В римском частном праве есть термин - confusio ("совпадение, слияние".) Он означает прекращение обязательств, если кредитор и должник сливаются в одном лице. Это случается когда должник становится наследником кредитора или же, кредитор стал наследником должника. Для рабовладельческого хозяйства была типична ситуация, которую можно примерить и на интересующую нас проблематику сознания, разумеется, не претендуя составить и утвердить по ней какую-либо исчерпывающую, так сказать, смету. Эта ситуция складывалась если чужой раб, причинивший кому-либо ущерб, приобретался потерпевшим. Мне представляется, что обдумывай то, что приходит в голову в связи с этим примером всю жизнь, одну нью-йоркскую минуту или халдейский год, окончательного вывода не получится. Но известно: лучшее в сознании требует от нас одного - витать в эмпиреях, витать не обязательно самозабвенно и в границах какого-либо Вышгорода, в котором возбраняется владеть саблей и для посюсторонних диалогов со сферой актуального. Фактически, такого приговора пытаются добиться для себя лучшие из лучших рода человеческого. Бог весть, составляют ли такие люди чудо света, но моему воображению они рисуются чем-то похожими на монастыри Метеоры, что в Халкидики. И не суть, как каждый из этих лучших относился или относится к "intellectus possibilis", то есть "возможному интеллекту" упоминаемому Данте в "Монархии". (кн.1, III)
Мы все чувствуем необходимость прочертить через кем-то наобум, но по нашу душу, разбросанные точки, свой собственый круг, пусть даже приватную петлю, которая удавит в нас что-то, но в чью дружественность мы верим и которой домогаемся. Это в некотором роде геометрическая задача, вот только de more geometrico (лат. "геометрическим способом") её не разрешить. Из предоставленного нам в раме нас самих же куска хаоса мы должны бы воздвигать свой сад камней, изучать и созидать особую акупунктуру окружающего нас мира. Вместо этого, обзаведясь смекалкой Дидоны, при попутном ветре неверной (крайне поверхностной, крайне не личной) интерпретации своей смертности, которой бы надо всыпать по первое число, мы, как курица лапой, принимаемся выбривать на окружающем нас пространстве некое подобие тонзуры на своих недостаточно католических головах, из чего несложно сделать вывод о том, чем будет "ангажированность" такого пространства, да и само оно.
Вот по этой-то причине, наш мир преимущественно и есть мир круглых дураков и дур, круга задач и обязательств, окружных прокуроров и круговой поруки, которому мы "по-апостольски" верны, как египтяне четырнадцати гробницам Осириса, в каждой из которых лежит мужчина, в котором "что-то есть", но с которым " что- то не так". И каждый вечер счастливчики выталканные за пределы этой круговерти, но как возвратившиеся в неё вновь бодхисаттвы, и выталкавшие их, как завзятые горе-суммоисты, после трудов праведных дёргают по маленькой и как могут стараются в общении поддержать друг друга. В нашего естественного медведя встроен клерикальный деятель, подобно любви к сладкому и "сладчайшему", под любыми именами и вот почему любой плод этого тандема есть обезьянство, которое нельзя вкушать. Лично я, именно так интерпретирую призыв Ионна не любить мир и ничего в этом мире. Для меня это верный подход. Я обладаю испепеляющей. необоримой ненавистью к миру, как к миру "знаний" о Боге, к лжи, как к прологу к самой Большой. Думаю, многие чувствуют, что я имею в виду.
В качестве греховодника, но продолжающего по-своему любить женщину, которая является своеобразной "героиней", моноидеей и дающей этому повествованию необходимую глубину экспозиции, я не могу не вспомнить запредельно спорных слов Ибн-Араби: "созерцание Бога в женщинах - самое интенсивное и самое совершенное". ("Геммы мудрости") Ловко сказано. Это будит во мне сопернический дух. Есть, бесспорно, такие дамские угодники, в которых можно усмотреть угодников божьих, да. Так или иначе, это не строчки из "Closer" Т.Резнора (Nine inch Nailes) - "You get me closer to God", а нечто созвучное возгласу В.Брюсова "Ты - в наших безднах образ божества!" ("Женщине") и тут действительно есть над чем подумать. Подумайте, хоть это и не всегда полезно.
Мне невдомёк каких и кто достиг успехов в начертании упомянутого выше круга и разделяет ли он точку зрения (вечная благодарность комментаторам Данте) Якопоне да Тоди:
Амор, Амор, ты - совершенный круг,
Тот, кто в него вошёл, всем сердцем любит.
Но разделять её хочется. Ещё, мне очень хотелось бы сказать, что с тех пор, как мы с ней перестали видеться, я не то что бы ощущаю себя потерпевшим фиаско, а, скорее, творцом какого-то метафизического монилиоза, то есть плодовой гнили на яблоках, которые имели все шансы меня соблазнить без каких-либо негативных последствий для меня. Хотелось бы, но это было бы медоточивой ложью. Поскольку так было всегда. Больше того, я со дня своего появления на свет - словно пюре из них и в нём же стою, как вкопанный, в качестве "милостивого блудника" и оси истории. Типичный европеец-интеллектуал и его "а-гу-ша". Но я борюсь с этим.
Можно сказать, что эта встреченная мною земная женщина предстала живой манифестацией недоступного мне по каким-то причинам искуса, именно во всей его чистоте и полноте. Она букволизировала мне эту чистоту, не намекала на неё, а вдавливала мою голову в самое подножие её. Страшная сила эта puritas, смею доложить. (позднелат. чистота) Я первый в истории христианства человек, кто сподобился явления себе не того, что обычно принято, а прямо и сразу Патриаршего двора в девичьем обличье, а это вам не хухры-мухры религиозных экстазов для простых смертных. Как я мог не поверить? Я поверил сразу и истово, так как это было единственным шансом не уподобиться Фоме, а в этом случае я вложил бы в это тело совсем не перста и поминай как звали. Мой внутренний иудей "сделал виды", а про себя отметил, что "не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего". (Евреям, 13-14) Скажу чуть иначе: если вы почти до краёв - чувства, импульсивность и безначалие, вы тем более должны выплеснуться половодьем за горизонт своего комендантского часа, за которым великая, для каждого своя, может быть недружелюбная, но главное не "традиционная", Чужбина, которая не потребует вас на закуску во имя Милитты. Пока солнце встанет, роса глаза выест, но ничто не должно отваживать от этой теургии везунчиков, у которых всё наперечёт - и кони, и всё остальное, а конь стоит под правильным и не худым навесом.
Вслух чеканить каждое слово необязательно, а некоторое количество пальцев для этого чёрного рейтинга у вас найдутся. Загибайте: не наши внутренние распри, не печать пресловутой бани "пакибытия", не мутузящее нас общество, не примеры тех, кто под давлением вышеперечисленного дал стрекоча и наложил на себя руки, вложив их не в то место, не простофили-философы, не глупцы, чья гибристофилия всерьёз помешивает черпаком психомоторного возбуждения в одном котле красивые мордашки, постельные шалости, Денницу, шесть падежей книжников и правду мучеников - "из любовей и соловьёв какое-то варево". (Маяковский. Облако в штанах.) Ни-что. Для пущей ясности: ничто из гнущего нас в три погибели не должно втереться к нам в доверие. Обдумывай, да не отдумывай, иными словами. Не боги горшки обрезают, поэтому следует взрастить в себе неповиновение Антигоны и кремневым осколком от достоинства отрезать в себе всё лишнее. Прежде всего надо гнать нас самих же, какими мы представляемся себе и весь этот наш, воспользуюсь словами К.Бальмонта, "новый облик сладострастия", который только то и может, что ежеминутно встряхивать своей стариной между разговором ведущимся с большой помпой и другим точно таким же. О, мне ли не знать, как это сложно. Не слихвой, но кое-как уравновешивает моё нынешнее бессилие справиться со всем этим, понимание того обстоятельства, что эта книга лишена обилия важных, а не просто многозначительных мест в ней. И далеко не все они, как это не странно, получают моё одобрение. Тем более, что это именно некие места, которые потенциально только могут стать "местами силы", что называется, промежуточными, но вывереннными временем, мною и читателем Мыслями. Тем, что Ницше называл "доминирующими фигурами" - Herrschaftsgebilde. В ней почти каждое предложение может предворяться мной предупреждением - "в рамках метафоры и ассоциации образов". В этом смысле она, как всякий образчик порядочной литературы - просвещённое писание, в ней есть все возможные тропы как к истинам так и к заблуждениям. Меня может оторвать от её написания, что угодно. Оторвать на месяц, год, годы. Так, в общем-то, она действительно и писалась в нескольких городах России.
Это не значит, что я работаю урывками. Всё, включая меня самого, стряпается беспрестанно. "Я сплю, а сердце моё бодрствует..." (Песни Песней, 5:2) А.Жид вспоминал, что О.Уайльд как-то сказал: "Творчество начинается в день твоего появления на свет и кончается в день твоей смерти". И то, что тут подразумевается, не имеет ничего общего с тем, о чём поётся в припеве заглавной песни передачи "Сам себе режиссёр". Правильнее сказать, что этот буковкотворный город с низкой застройкой мною не пишется, а время от времени напевается, что вполне в традициях нашей литературы. Помните у Пушкина: "Недавно я стихами как-то свистнул...". С точки зрения прагматизма в его обычном понимании, французские собаководы возродив в середине девятнадцатого века исчезнувшую было породу порселенов оказали людям большую услугу, чем я, когда снова принимаюсь за продолжение этих записей. Прагматизм в том, чтобы, как говорили в самурайской среде - пользоваться зубочисткой, даже не съев ничего, чтобы не утерять хотя бы половину веры. С точки зрения нормального прагматизма я работаю, как выразился один человек по несколько другому поводу, "в переспективе на "никогда". Время, что я посвящаю их ведению, если сравнивать его с моей привычной повседневностью, где нет необходимости в асбестовых руковицах смирения - это творческий отпуск сами догадываетесь где. Там и ремонтируется "корабль веры", что бы не понимать под этим. У.Берроуз, если не ошибаюсь, как-то сказал, что настоящий писатель - это всегда священник. Что-то подобное, во славу Евтерпы, Г.Бенн говорил, рассуждая о лирической поэзии. Об этом же пишет Бродский в "О Достоевском". Кто только не был взят в полон этой лукавой, но всё же истиной. Действительно, везде, где творчество утрачивает суть и атрибуты гимнов, псалмов (греч. psalmos - песня) стоскования по невыразимому и бескорыстного, насколько это в силах человеческих, подношения трансцендентному, там оно неотвратимо истончается и становится пропащим. И не потому, почему можно было подумать, а потому, что поэт раньше времени сдаётся и так и не доходит до попытки освоения главного трюка почитаемого богами - выкрасть, уже находящийся на полпути к ним, дым своих к ним жертвоприношений. Это высший пилотаж в сфере плагиата, его практика опережает уже почти срывающийся с уст богов коллективный слоган: что они есть путь, истина и жизнь. (лат. plagium - похищение) Долго объяснять, словом, это не тоже самое, о чём мы читаем у Александра Александровича:
Но дым всходящих славословий
Вернётся в сад моей земли.
(А.Блок, "Все отошли. Шумите сосны...") И коль уж мы упоминули прагматизм, обращаю ваше внимание на то, что последствия каждой такой успешной операции - это почти всегда разорение дотла обыденной жизни совершающего её человека. Он сам в отношении себя может невольно стать Деянирой, которая дарит ему злополучный хитон. Но что ещё хуже, каждый раз, когда у него не получается прикарманить назад этот дым, на него обрушивается градоносная облачность жертв воровства, которые не сеяли и не пахали. И всем "друзьям Оушена" вместе с ним самим, предстоит "нахмуриться одним челом печали". (Шекспир. Гамлет. Акт I. Сцена 2.) Это должны иметь в виду все, кто является, как и я, носителем склонности "привести то, что называется инстинктом познания, к инстинкту присвоения и завоевания". (Ницше. Воля к власти.) А не ограничиваться тем, чтобы к месту и не к месту рассовывать по тексту цитаты из Ницше.
Это основная причина почему я не пишу стихи видимым образом, то есть пишу единственно, как мне представляется, верным. (Бодлер завещал оставаться поэтом даже в прозе. Но это было в те счастливые времена, когда им можно было пребывать в самой поэзии, а родиной ещё где-либо кроме родного языка.) Моё становление - череда таких успешных операций, без особых побочных эффектов. И раз уж мы вспомнили именно эти слова Берроуза и его самого, то могу поклясться всей плотью проводящей свой досуг в саду перед Александрийским театром в Петербурге и её истомами, что тканью искусства всегда было и будет "предрассудок" и вера в "идеальное", как и наоборот. Впрочем, кто станет спорить об этом. Уж, конечно, не ты. Ты млеющая перед тучными проповедниками жалких свадеб, на которых я не отплясывал "барыню", но большей частью лишь потому, что Господь подвязал меня вытачивать вашему фиолетовому, минеральному безумию позвоночник из фруктовых косточек внутри древнееврейской вискозы и у меня просто нет времени веселиться по-другому. О, если бы древнееврейской... Обжульничай и расхить меня, прекословь мне, приди ко мне протараненной, пригуби, вплети в молодые побеги кос мой пенистый стон, приди одетой в девять платьев и перчатку для соколиной охоты, хохлатой, взъерошенной и беспечальной, рокочущей, облупленной и живой. И пусть твои пальцы не пахнут ладаном, лучше будь рыбным рынком. Я никогда не смогу избавиться от твоего послевкусья - это я понимаю, но я хотел бы для него нового, удесятирённого сердца, чьи блошинорыночные швы разутюженны и выскабленны твоим образом; ускоренных курсов чего угодно, что, как оплеуха, проняло бы меня. Дай мне хоть что-то, что было бы достойно моей ревности, потому что я никогда не ревновал даже тебя и не из-за соответствующего запрета любовной науки, которую в моих власти провести на мякине, как и омыть твои мартовские ноги в грязных прорубях моего прокопчённого сердца. Нет неразбитых сердец в скруглённых временем рамках:
Любовь! Не для земли ты рождена,
Но верим мы в земного серафима,
И мучеников веры имена -
Сердец разбитых рать неисчислима.
(* Д.Г.Байрон. Паломничество Чайльд-Гарольда. Песнь 4,121.)
Мои любимые и навечно живые кости-выручалочки окрест меня... Я не могу больше оставаться забулдыгой, что по царским дням, в память о нас, подозревает жён Цезарей. Жизнь в одно касание не должна лакомиться лишь помыкающими ею обобщениями и расхолаживающим нас сознанием собственной скверны, покуда сама моя жизнь находится на пожарной каланче якобы из слоновой кости. И всё-таки, я держусь старого: ешь гаже - будешь краше. Держусь из последних сил.
Она идеальна. К этому нечего прибавить. Это исчерпывающее описание пером. Пишите мало о женщине. Ещё лучше - не пишите вовсе. В первом, юношеском, безусом это отвергаешь, но во втором чтении принимаешь. Дама с возу - пишущей кобыле легче. Рифма, как долженствование предъявлять "грошовую красивость игрушки хриплой и пустой", (П.Верлен, "Искусство поэзии") имеет незначительное отношение к поэзии. К поэзии жизни тоже. Если много и всерьёз писать об очень значимых в нашей судьбе людях, то оказываешься у неё в рабстве. Беспечных художников рифма земли втягивает в себя, как красивый рот - макаронину. Летит ли сама по себе всё ещё живая тушка в когтях парящего в вышине пернатого хищника? Женщиной в нынешнем мужчине и мире запруженно всё и она и без нас рифмуется со всем на свете. Мужчины - это просто пятна, которые она выводит подобно селекционеру. Рифма Женщины абсолютно самодостаточна, самонапевна, неподкупна и всегда получает в нашем мире тёплый приём. Она пленяет. Пленяет, конечно, будучи отражённой в том, кто сам поддался мороку и на все лады потом будет говорить о чудесах в решете или же радоваться, что "счастлив, что вырвался из инквизиторского застенка академизма" и прочего техобслуживания, как выражался Малевич и другие вовремя унесшие ноги.
В искусстве, если женщина легла на кровать, чахнет и влюблена, предстаёт беглянкой от обстоятельств, яблоком раздора, находится в выгребной яме какой-никакой работёнки с детьми-оборвышами или "полного шоколада", предстаёт табельным оружием природы, ходким товаром и всем, чем хотите - всё это второстепенно, потому что она мертва или состряпанная на коленке готовится умереть на наших глазах. И это скверно, хотя бывает выразительным, как пальцы Арто. Дело не в том, что она так и остаётся несотворённой и недосотворённой, но в том, что она остаётся таковой не в высшем смысле слова. Мы даже наши персональные компьютеры так невольно не оскорбляем, как оскорбляем женщину-выдумку, потому что в отличие от персональных компьютеров, искусственного интеллекта и пресловутой женщины-мечты, женщина-выдумка есть живое существо, способное чувствовать и Боже вас упаси думать, что это шутка или иносказание. Разум мужчины померк, если он возомнил, что такие "технические моменты", как появление "матери всего живого" из чьих-либо ребра или переносицы, "природы" Адама, убеждённость в которых циркулирует среди восприемников Ветхозаветной традиции (правы мы или нет), как-то затрагивают Женщину. Другое дело, понимают ли сами женщины, конкретные женщины, что это должно их затрагивать. На кону ведь не результаты спора об онтологической ценности того пространства и тех просторов, где желание накатило на ваших родителей. Эти пространства действительно могут оказаться условным сиденьем автомобиля, безлюдной улицей, садом, аппартаментами, хлевом, спальней или пробирочным хранилищем. Так или иначе, вклинивайтесь, лично я приветствую вас и желаю вашим аппетитам одарить вас наконец таким крепким умом, каким вы сможете сидеть сразу на пяти стульях. Впрочем, это не столь важно. Всегда Новая Без-заветность Поэта из вод вашей Беззаветности и вот это действительно нельзя сбрасывать со счетов. Хотя, поверить в это, удостовериться в этом, тоже ох как непросто. Как тут не вспомнить строки пушкинской "Гавриилиады":
Скажи теперь ужели я предатель?
Ужель Адам несчастлив от меня?
Не думаю, но знаю только я,
Что с Евою остался я приятель.
Конечно, ничего подобного, но соблюдём приличия.
Ещё пару слов о специфических женолюбцах, что склонны огорашивать публику искусством, которое целиком (!) есть острота уровня... Словом, как если бы некто вложил слова "Так и язык - небольшой член, но много делает", (Иакова, 3:5) в уста поклонницы Гадамера, поглаживающую нежной ладошкой послушную, работящую голову риторической фигуры мёжду её бёдер, уткнувшуюся в самую "вишенку" её "вербальной стихии". Я не узколобый брюзга и тоже, как и большинство из нас, хочу попасть в дамки, но членство в подобных клубах меня никогда не прельщало. Кроме того, у них дурные манеры и их "свободомыслие" - это когда вы вынуждены выбирать между серебром и свинцом, причём, что бы вы не выбрали, оно выйдет вам боком.
Иль поклянись трусливо господину,
Что у тебя нет мозга, глаз, ушей,
Иль сукой назови мою жену,
Распутницей, разнузданную девкой...
(Шекспир. Зимняя сказка. Акт I, Сцена 2.) Мы окажем слишком много чести припадочным, если всерьёз начнём пытаться распекать данные тенденции и их корифеев. У меня нет желания примерять на себя роль бедного Камилло или невинной супруги взбеленившегося на пустом месте трижды скучно-одетого короля. Хвала постмодерну, моему эзопчику-языку есть какие пальцы пооблизывать и не только великоинквизиторские.
Надо оговориться, что если что-то подобное затеяно на бумаге, подмостках или где-то ещё, преимущественно ради чувства локтя, весёлого товарищества между полами и только - что ж, языков пламени этому желать не стану. В конце концов, как писал Бальзак: "Не будь этого всепоглощающего желания, неужто сатана нашёл бы себе сообщников." ("Утраченные иллюзии") Основное, а не из числа наносных, противоречие между двумя литературными лагерями, в сущности, зиждится лишь на способах, к которым прибегают, чтобы абы кто не бил пишущего человека по карману с его самоуважением, не ущемлял его и не пытался быть ему указом. Но ещё раз подчеркну, существует непреодолимая пропасть между сколь угодно неожиданными и сальными остротами длинною в тома и их авторами (и я ни в коем случае не включаю сюда барковские оды или похожее "охально-срамное" поэтичекое и песенное творчество отдельных лиц и народа в целом), и человеком, который может действительно пошутить и сравнить упомянутые воды Беззаветности с процессами, в результате которых получают хорионический гонадотропин.
У всех прозаиков данные процессы протекают гетерохронно, никто их не миновал, но глупо увязнуть в них. Настоящий шок-контент наших жизней как раз и заключается в том, что они почти сплошь состоят из "спонтанных покупок" и "бесплатных" дегустаций. Истосковавшиеся по доброму слову, неусыпно караулящие любое сомнительное удовольствие, измочаленные и чертыхающиеся, мы стараемся натужно радоваться и находить всему разумные оправдания, в то время как на самом деле, по справедливому замечанию поэта, "с водянистыми овощами мы едим лихорадку" и до невозможности низкопробную культуру и литературу посвящённые близости между людьми. ("Одно лето в аду", VI "Невозможное") Неудивительно, что Рембо поставил "безграничную преданность" в один ряд и сразу после пьянства, табака и невежества. (там же) Она - просто уловка, в том числе и "людишек, не упускавших возможности приобщиться к ласке, паразитов здоровья и чистоплотности наших женщин" и именно такого сорта "преданность" и "верность" являются антитезой Беззаветности.
Преданным стоит быть осознанию, что мы (вновь повторю это) упустили навсегда и ежедневно упускаем из вида обстоятельства, людей и множество всего остального, что действительно сделало и делает из нас то, чем мы оказались и чем не оказались, хотя и страстно желали того. Минуя обоснования важности время от времени ощупывать силуэт этой тайны и, тем самым, вновь и вновь пробуждать её к жизни внутри нас, пропетляем сразу к основному выводу, о котором кто только не писал. Тот, в чьём сознании не растворена власть чистой стихийности (многие предпочитают называть это промыслом Божьим) тот, кто не чувствует, что скрывается за ultima realitas entis (лат. "крайняя реальность всякого существа" - формулировка Д.Скотта), оказывается не способным сплетать в единый, красивейший "не разлей вода"-Верлибр, проклятия и благословения в адрес Жизни. А ведь это лишь вдох и выдох тех, кто делает вполне посильную для человека вещь - даёт жизнь в своём сердце глубоко прочувствованным словам из первой главы Книги Бытия: "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою." Только после этого дышится.
Я понимаю тех, кто предпочёл в молодости отделаться лёгким испугом, чтобы в пожилом возрасте тратить время на друзей, а не деньги на кардиостимуляторы. И потом, какие ваши и ваших друзей, годы. Продолжайте монетизировать всё. Всё, которое всем опостылело и пахнет пелёнками, детородными органами и трудом на коксохимическом заводе. Многим вот, слышал, подавай собственную кончину во время секса или в кругу друзей. Но вот вопрос: если совокупляющийся и "любящий" своего партнёра человек, который внезапно перестал быть "самим собой" считается счастливцем "подлинности", то кем мы на самом деле считаем наших "спутников жизни" и друзей? Ответ на этот вопрос будет ещё хуже, чем кантовское определение брака. (В памяти своей я его не читаю, но помню, что поругиваю.) Что стоит за настроениями иллюстрируемыми пушкинскими строками из "В крови горит огонь желанья...":
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной,
И да почию безмятежный,
Пока дохнёт весёлый день
И двигнется ночная тень.
Слаще, конечно слаще. Они укладывают в "открытый гроб" (Рим. 3-13) тела другого, в качестве пролога к Пустоте "открытого общества", по ту сторону физической гибели. Это значит, что для нашего восприятия наш ближний, любим мы его или относимся прохладно-равнодушно - в точности то же самое, что для нашего глаза - пейзаж "мёртвого" города. В свете этого, предлагаю читателю самостоятельно поразмыслить о том, в чём "ценность" наших привычных представлений и суждений о трансцендентном? И не являются ли эти последние -самозванцами "ставшими первыми", и оккупировавшими во всю длину наших жизней её арену, клоунадой уродливости? Последний вопрос актуален не только для ревнителей "мирной христианской кончины", но и для всех остальных. Поскольку наша жизнь - это её застывший во времени парад-алле, не перед, не после "представления", а являющийся самим этим представлением. Не лыком шитых, "многокомпонентных" ухабов, на которых пробуксовывает колесо истории. Той истории, разумеется, которая вандалами от науки наматывается, подобно тюрбану, на головы "образованных" бурлаков от народов. Super-Knowledgeable-Informed-Professionals, - как назвал их верхнюю прослойку Т.Лири. (англ. "Сверхзнающие Информированные Профессионаллы") Уж они-то, молодые да ранние и пасущиеся только под облаками тегов, где никто не драет песком посуду - это вам не баран чихнул.
Барашеньки-крутороженьки
В скрипочку играют,
Васю потешают.
Впрочем, не стану грести всех под одну гребёнку. Этот Вася Q.Public куда больше достоин выволочки.
Намалёванный мной и другими тип современника-апатеиста (да не заискрят его электрощиты) куда приятнее, ценнее и плодоноснее, чем орды и морды воздыхателей о московской старине и верчёных зайцах, с эрекцией на словосочетание "сорок сороков", которыми кишмя кишит всё пространство вокруг, ставшее насквозь злачным. Дать им волю, они самого архангела Гавриила попытались бы вытянуть в струнку и заставить вместо трубы играть на цевнице, дабы эти мозгляки наметали бы побольше своей дебелой "патриотической" икры, сославшись на восьмой стих первой главы апостольского Послания к Галатам. Дудки. Никаких им зайцев и "засахаренного Востока" (выражение В.Беньямина), пусть продолжают плавать кролем в трясинах обезличенного, казённого, затрапезного Сен-Трапеза, да простят меня французы. Это же касается и рукоблудников, которые стахановскими темпами гоняют чаи и всё остальное, смотря на машковские "Советские хлебы". На скорую руку людей, одной ногой, в турмалиновом наколеннике и припарках, стоящих в Красной книге, они предаются воспоминаниям о гранёной совдепии, которая, в общем-то, никуда пока не делась и кое-как тракторизировав страну расселась "на дорожку" на своём остеопорозном газопроводе. Знает она (речь, разумеется, не о России, как таковой), что вскоре пойдёт юзом и что, по иронии судьбы, черти и прочие соседи, ждут не дождутся обогреть промёрзший костный мозг этого футуриста ("хреновину в сем мире", как сказал Есенин), костром из тафель-клавира, кларнета, кутьи и горькой редьки.
Я не вычёркиваю эти вкрапления, хотя должен бы. Ощущение будто при заурядной подвязке помидоров используешь "рычаги власти". Шарахнусь от них в сторону более мне приятного типажа людей, что чутки к модным поветриям и орошают плачем в три ручья свои полки с кубками нашего общества. Не столь важно насколько отупляющий труд на третьих лиц утихомирил их интеллект. Внутренне, если они и разгильдяи, зато износостойкие и многим из которых не по нраву, что их рекрутируют туда-сюда за здорово даёшь. Они верят, что даже в этом обществе электронных эполетов счастье и довольство для них вполне возможны. И они доказывают, что оно возможно. В отличие от автора "Логики и роста научного знания" (К.Поппер) они не смогут внятно объяснить, что они думают о "делании" своего опыта, но согласятся, что "природа не даёт отдыха, если её к этому не принудить" и в этом она очень похожа на ту жизнь, которой они себя обрекают. Эти люди чувствуют, что не в природе и не в океане отошедших у женщин вод дело. Думы о ней и её "минусах" им как раз не в диковинку. Куда примечательнее, что даже та их часть, что благоволит властям и заведённым ими порядкам всё чаще спрашивает вполголоса "Кесарю-кесарево? А не "много" ли?", а иной раз огрызается и номера откалывает, вместо того, чтобы смирно и в урочный час откидывать копыта.
Безусловно, всё это не новоприобретённое нынешними людьми и тут они воспреемники бывших до них поколений. Отличие в том, что именно дни сегодняшние безостановочно играют на руку таким их дрын-настроениям. Тем не менее их дух, вероятнее всего, окончательно захиреет. Симптом, который говорит в пользу такого прогноза в том, что, по сути, вся риторика толчеи разноликих недовольных сводится к вопросу из памфлета Д.Уинстенли датированного 1648 годом: "Не из-за того ли весь спор, чьими рабами должны быть бедняки?" Да, при благоприятных обстоятельствах этот вопрос заставлял многих распрощаться с выжидательными позициями, малодушием, соглашательством и подчас жизнью. Это немало, но вызванный подобными вопросами ход человеческой мысли и истории, мягко говоря, не ахти какой. Они чрезмерно дёшево себя ценят и продают себя по какой-то запредельно "антикризисной" цене. Настолько, что едва сдерживаешься, чтобы не гаркнуть этой Аляске: "Проснись, ты гадишь!" Поэтому и прозаседавшиеся власти их, по эффективности находятся на одной доске с клоуном из "Шута Его Величества Народа", с той разницей, что постановки и представления этих Бим-Бомов совсем не смешные.
Глава 13
Пусть даже незавидная частота цитат и сами они есть те самые "займы тупящие лезвие хозяйства", о которых говорил Лаэрту Полоний (Шекспир, "Гамлет". Сц. 3, акт I), мне хочется вспомнить вот какие слова. Ламетри в своём главном труде, в самом его начале, писал, что "вопрос о том, способна ли материя, рассматриваемая сама по себе, к мышлению, равносилен вопросу о том, способна ли она отмечать время". Тут бы воскликнуть "каково!" и сказать что-нибудь тоном того, кто везде и надо всем свечку держал, но поэт во мне благоразумно желает, чтобы чисто философский аспект этого умозаключения влетел в одно из наших прекрасных ушей и вылетел бы из другого. Колдуй, бабка, колдуй, дед, - призывает он нас. Призывает к самостоятельности и поиску той красоты, которая заставляет вас стать носителем вновь оживлённой и всё-таки глубоко личной Латыни. Вот что такое Верлибр, в самых общих чертах. Это к слову. Нас сейчас интересует социальное тело, социальная материя с её твердолобыми культами, о которые лягающаяся лошадь раскрошит копыто.
Взбодрим себя таким вопрошанием: можно ли за наличие способности у такой материи отмечать время, считать время от времени появляющийся у моего современника-мужчины вопрос - а не этот ли самый он часом? Отвечаю ему: нет, не обязательно, но ни один гомосексуал рядом, конечно, не стоял. Ты, дорогой мой, прямо находка для иноземного шпиона-апогея, что известен тебе под разными именами. Кто ещё с таким остервенением, до посинения рвётся через тернии даже не к самке и... Елизде с комфортабельной избёнкой, а к зиянию "так положено"? Причём это "так положено" не относится, собственно, к традиции и благой архаике в их глубинном срезе, которые они в обязательном порядке ассоциируют с каким-то милым, раем и шалашом. Оно относится к желанию стать не ведающей никаких проблем наложницей в институализированном свальном грехе Контроля (не Власти), где светит им неугасимый свет халявы из под абажура патриархального, сугубо земного владыки их телес, душ, а также русского и не русского леса. А также медведей и здания биржи Берлаге, заодно. (нидерландский архитектор)
Даже боги заливаются краской глядя на твою обречённость на подобного рода конвертацию, единственный смысл которой заслушать твоими ушами гарсона земные и неземные музыки до дыр. Откуда такая страсть к самоубийству, к столь извращённым способам его совершать? Чего ты сдрейфил? Серьёзные монотеисты трезво оценивая весь симптомокомплекс свойственный человеку последних эпох, отдают себе отчёт, что, говоря нашим языком, всё сводится лишь к одному простому вопросу - на одно или сразу на два колена упадёт это человечество перед перед князем-садоводом раздающим пальмы первенста. Они отгружают человечеству огромные массивы наивно-пессимистических притираний и шелухи, но сама их тревога небезосновательна.
Мы все одного поля ягоды и все чувствуем эту тревогу. Кто-то формулирует её в терминах связанных с теориями об изначальной дефективности этого мира, кто-то в терминах, связанных с кровожадностью верхов и кусачими ценами. Это, в данном случае, второстепенно. Существенно, что если дорогу вам перебегает не кошка, не светские лев и львица, не мифическая спутница Диониса, а настоящая пантера, вы не станете плевать через левое плечо, произносить "брысь" или декламировать стихи Леопарди, поскольку, с пустыми вы вёдрами, с полными ли, этот номер не пройдёт. Но действительность куда более беременна финальной интригой, поскольку основание её "так называемости", не перебегает нам дорогу и не рыкает понапрасну, а находится с нами в одной клетке, пока мы вопрошаем: "Не Апостол ли я? Не свободен ли я?" (1Кор. 9,1) Нет, мы не апостолы и мы не свободны. И именно это должно вселять в нас надежду.
Глава 14
Когда-то, преследуя зыбкую мечту вернуть свой неоплатный долг Франции, мне довелось работать в компании являющейся в столице официальным представителем Peugeot, недалеко от станции метро Кунцевская. Как водится, работодатель не стал изобретать велосипед и платил сотрудникам ровно столько, чтобы они, по крайней мере мужчины, чувствовали себя хлопкоробами, под куполами мечтаний которых нагие женщины в широкополых шляпах с репсовыми ленточками и гибкие, как монголки, кидают друг в друга икрой из серебряных ведёрок. Я не был исключением, но после моих предыдущих работ эта показалась мне лёгкой и древней, как клопы. Заключалась она, в сущности, в том, чтобы давить их. Не в прямом, разумеется, смысле. С другой стороны, я и не планировал повторить карьеру славного Луи Деляжа. Большой проблемой было другое. На тот момент я проживал в Балашихе, в месте, примерное представление о котором читатель может составить если найдёт в Сети фоторепортаж моего хорошего и старинного приятеля "Сквот окнами на океан". В том смысле, что атмосфера запустения и скотской нищеты тоже были словно законсервированны какой-то злонамеренной силой. Там невозможно было выспаться и сколько-нибудь продолжительное время оставаться трезвым и из окна моей "рубки" океана было не видать. Из-за этого и много другого без опазданий добираться до работы было не легче, чем ежедневно проходить все испытания в "Форт Байяр". Но поскольку я сам не выношу их и буквально испытываю омерзение к непунктуальным людям вне зависимости от пола, то испытания я эти проходил.
Судя по постерам на стене, комнату до меня занимала молоденькая девушка. Вечерами моя голова была под завязку напичкана мыслями о французском автопроме и чтобы как-то отвлечься я однажды стал рассматривать идеально правильной формы нос известного актёра, улыбавшегося мне с постера. Навряд ли я растоплю твоё сердце если попрошу вспомнить мой, что, пользуясь чеховским выражением, "нерешительно вздёрнут". ("Красавицы", Гл.2) В кого - ума не приложу, так как у обоих моих родителей "греческие" носы. Впрочем, довольно правдоподобное объяснение этому, как и всему прочему, можно найти у Рабле в главе посвящённой как раз носам. ("Гаргантюа и Пантагрюэль", глава словно в насмешку надо мной - XL.) Ну да ладно. Те из читателей, которые добросовестно добрели со мной до этого места повествования, должны знать меня-пишущего до такой степени, что я не удивился бы если бы кто-то из, например читательниц, материализовалась бы прямо из листа этой бумаги и произнёсла бы "Извини за вторжение. Дорогой, я беременна". Поэтому сглотну ком обиды за свой нос и не стану долго водить читателя за его собственный.
Конечно же, я неслучайно вспомнил о днях минувших и заговорил об органе обоняния. Посмотрим к чему приведут наведённые мосты. И ещё, коль уж я упомянул Францию... В третьей главе этого повествования, я не к месту, но так уж исторически сложилось с этим народом, упомянул евреев, но, что ещё хуже, следом же заявил о своей неразрывной связи со словом "люкс", не дав этому никаких комментариев, что очень на меня похоже. И хотя я и не считаю не мир вообще, не мир наших критиканов достойной меня поэтодробилкой, чтобы не давать этим последним повода упражняться в их гадостях, объясню им на своих, ещё более непрезентабельных, чем нос, пальцах, в чём тут дело. Корень "лют" ("люс", "люкс") в латинском языке означает солнечный свет. Латинским названием Парижа было "Лютеция". Так что, то моё заявление - это не:
Самолюбивых дум отрада!
Мечтанья суетного сна!..
(А.С.Пушкин. В.Ф.Раевскому)
Так что, остыньте.
Не буду вас томить. Возможно кто-то помнит историю приключившуюся с супругой герцога Мальборо. Обратившись к врачу она желала изменить форму своего носа. Тот, манипулируя скальпелем и воском, судя по всему, допустил какие-то огрехи и лицо женщины, мягко говоря, утратило привлекательность. Вот уж действительно, не родись красивой, а родись счастливой. С получившимся носом она больше не могла задорно произнести "акуна матата" и подмигнуть своему отражению в зеркале. Так вот, в отличие от носа указанной женщины, все те немногие надежды, которые я холил во времена моей юности, разбились и деформировались прежде, чем приняли хоть какие-то очертания. Я не стал по этому поводу хныкать и шмыгать, поскольку произошедшее было справедливо. Они были глупо-фактурными, бросывыми - просто обычные рыбёшки в воде платных прудов. Как и всякая юность, моя тоже вдоволь и всласть напортачила. Так что, было бы опрометчивостью отнести ко мне фетовские строки:
Встаёт ласкательно и дружно
Былое счастье и печаль,
И лжёт душа, что ей не нужно
Всего, чего глубоко жаль.
("У камина") Нет, в моём случае действительно жаба у рака гнездо отняла и жалеть там не о чем, разве что обо всём сразу, а я к этому не склонен. Именно после того, как все эти надежды отвалились, как ступень ракеты, в бортовом журнале моей души отмечено начало полосы моего везения, проявившемуся в том, что автор этих строк остался целёхонек, жил и живёт озорно, хотя и комковато, и не таращит удивлённо глаза на людское добро и низость. Мой рыскающий взгляд поэта стал менее эгоистичен, хотя и остался арбитром в важных для меня вопросах.
Сейчас, спустя годы, понимаешь, что лишь малая толика надежд моей юности действительно была достойна щемящего к ним чувства. Да и малость эта во многом кристаллизуется скорее позже и как раз из осколков тех надежд, которые в результате неведомой многофакторной жеребьёвки выцветают в наших сердцах и редко нами вспоминаются. Это ложка дёгтя на нежной почке любой юности. Жизнь берёт эту дань с каждого носа, ничего не поделаешь. Я алкал собственного опыта во всём этом-том, что описывается сейчас в виде усреднённой схемы и купил этот опыт за свои чистокровные усилия. Таков и опыт получился.
Со стороны наблюдая свою историю, словно сидя в каком-то жюри, я воочию вижу и всеми своими злыми языками вновь чувствую на вкус горечь своих потерь. Этот принявший бразды правления свидетель меня самого пальпирует тело перенесённого и прожитого мной и подчас принимает какие-то меры и вообще держит ухо востро, следуя рабочим рекомендациям великих покойников. Улыбаясь и причмокивая, он рвёт и зашивает, даёт мои руки на отсечение, вправляет и ломает, чтобы через все возможные отверстия задурённой головы достать из своего любимого, обмирающего подле него, дурачка хотя бы пару кулачков и клоунские нашлёпки на нос. Это бередящая раны, ворошащая прошлое, из арсенала денно-и-нощно-полевой хирургии, процедура. Свидетелю этому, полагающемуся на свои производительные суфлёрские мощности, редко ассистирует моё сердце. Он - простец, что тут сказать. Он конечно не безумная фанатка писателя из (запамятовал название) романа С.Кинга, но когда я пляшу под его дудку, то это тоже часто бывает жалким зрелищем. Будто я, лишний рот в канонических семьях поэтов, при том что (позволю себе немного девальвирующего меня важничанья) заведую в них правами гражданства. Всё описанное выше - только насиженное место и с него, хоть доверяй, хоть проверяй, надо спешно уходить. Я понимаю это. Разве может не надоесть трёп всех этих горцев с горы знаний и информации, которые приговорены к четырём правилам метода Декарта и община которых напоминает "семью магазинов "..." и предзаданно забивает позитивистский гол в ворота любой Голгофы, даже если те вообще пусты, а их оппоненты тихо-мирно слушают радиоспектакль в тайге о том, что для них любая Голгофа - частный случай "эстетики" и знают, что славны бубны за горами. В том числе, за горами современной жреческой лиги, чья клюка показывает нам галлюцинаторную дорогу в дальнюю даль, где растёт их развесистая, потусторонняя клюква подле гонорарной кассы трансмиграции. А эти безобразные неплакучие ивы с ушами и потребностью в замухрышном "женском счастье"... А те, кто "мял цветы, валялся на траве"... А я сам... В нынешнее время титулованна какая-то "по последнему слову техники" лахудра. Я слишком увлечён невозможностью за давностью лет предать забвению (послать подальше) пережитые восторги, нарядные и жестокие подвохи Поэзии и явки на не слишком большие, но высоты, где хрустят мочёными яблоками и справляют нужду на диабетический хлеб "положительных" людей. Там брашна - это брашна и драчёна - это действительно драчёна. Мёд там сладок и вас не режут и не выскабливают без ножа и повода. Там есть место для ерундовых и зыбких надежд и вожделений, но они "качественно" другие. Они не те, от которых жизнь избавляется подобно тому, как кормящая мать выливает первые сцеженные ложки своего молока, чтобы в качестве горьковатого десерта поставлять их в "Рестораны сердца" М.Колюша. Не будет преувелечнием сказать, что несмотря на то, что я неголодный и небездомный человек, жизнь тоже украдкой подсунула мне пилюлю со вкусом "вырви глаз", дабы она не казалась мне мёдом. И она мне им не кажется, можете мне верить. Дело за малым - со всей очевидностью понять, как это все распрекрасно, по выходу оставить щедрые чаевые и не выть на луну.
Нередко, бывая у кого-либо в гостях или добровольном плену, я, если получаю таковое, то пользуюсь разрешением пошерстить в чужой библиотеке и пройтись по ней частым гребнем. У хозяев квартиры в Балашихе на Сереневом бульваре, где я когда-то квартировал, обнаружилась занятная книжица "Службы быта Москвы", выпущенная в 1987 году. Каких только невероятных, по сегодняшним меркам, услуг не было. Мне запомнились три из них. Например, чего только стоит мастерская по ремонту трикотажа, где производили "поднятие петель на чулках". Были мастерские, где ремонтировали куклы, склеивали разбившийся фарфор и хрусталь. На 1ой Владимирской можно было просмолить лыжи. Не то чтобы меня осенило, но, помню, что когда я пробегал эту брошюрку глазами, мне подумалось, что то, что я тут намастерил совсем не та литературная туфелька, которую ты хотела бы получить. Казалось бы, это должно характеризовать тебя, как самую обычную женщину, которая рано или поздно научится разговаривать с мужем без купюр исключительно о купюрах и даже, возможно, в случае его неповиновения, сотворять с его тестикулами такое, что не снилось гуцульским писанкаркам и службам быта Москвы. Но ведь я чувствую, что это пальцем в небо, что это совсем не о тебе. Я не знаю зачем фортуна-банкомёт сдала мне не тебя, а твою карту и в какие игры с ней играть. Будь наоборот, можно было пытаться наловчиться играть в существующие и крутиться, как пара циркачей, в рейнском колесе жизни. Нет, нельзя было. Не потому что любая человеческая политика, в том числе между мужчиной и женщиной, - это что-то-тяп, чем-то-ляп и готово, что не может мне нравится. В данном случае, я не видел смысла повторять петровские подвиги и выжимать из всего занемогшего, что представляли бы мы, будь мы вместе, какой-нибудь новёхонький "Петербург" на болоте. Страха у меня не было. Напротив, у меня чесались руки, чтобы пустить под нож любое из воплощений "padre-padrone" (ит. "отец-хозяин") в виде конкретных лиц или обстоятельств, которые бы могли нам помешать. Но иногда знание о том, что нельзя принести меч, не подняв его, или демократию без морской пехоты в качестве благонесущей миротворческой миссии, тоже не добавляет решительности. Особенно, если вы хорошо знаете себя. Если ты посчитаешь, что я за бесценок продал нашу историю с молотка, то пусть тебе будет стыдно, поскольку, как сказал поэт: "В моей любви нет людям откровенья!" (Н.В.Кукольник, "О боже мой, как я её люблю...") Просто не могло было быть. А вот в моей ненависти есть.
Глава 15
Если переиначить слова Гёте, то можно сказать, что зарёванные народы России - это часть той силы, что вечно ходит по краю владений пенитенциарной системы и чудом не всякий раз оказывается у неё под, скажем так, сетчатым подъюбником в качестве камер-пажа, занятого потреблением необходимого количества этой специфически-имперской, то есть псевдо-русской и русофобской же, "клетчатки". Это касается и государственных служащих, курирующих эту систему, вокандаляющую людей во славу мотива, факта и доказательства, чья короткая память время от времени освежается тем историческим фактом, что телесные подпопники (самому! первейшему нашему!) дворянству во-первых были, во-вторых были отменены только Александром, тоже не Вторым. Все мы, включая и этих наследников судей-жрецов богини Маат и её ледяных истины, права и справедливости, как будто вообще не имеем к её узилищам отношения. Хотя сам факт рождения на этой земле говорит об обратном и заурядным отпирательством противоположного не докажешь. Делаем вид, конечно. Однако, важно понимать, что Россия, в её модальности отечества - это не какая-то там "тюрьма народов" и прочие архипелаги, не надо её недооценивать. На сакральном уровне, Россия, как дразнящая, но больше раздражающая возможность государства - это "Эскориал" для натурального человека времён пирамид, но в обязательной ипостаси готтентота, кем бы он не являлся "на самом деле", а какой там в дворце-усыпальнице строй, климат, география итд., играющие роль того или иного Хуана де Эрреры, то есть подголовника того, кто попал в это зазеркалье отдекорированное под "не хуже, чем у людей" - это вещь десятая. Народ ведёт завторническое существование и весь в мыслях об индивидуальной "среде", о дне суда и кары, о чёрном дне. Это невозможно перевоспитать. Как замки не меняй, у нашего человека прямо за поворотом отыщется любая необходимая отмычка... от ворот грезящихся ему мытарств. Все превращены в браконьеров, разбойников на колымагах, в их же собственных лесах и угодьях, на которых глумящееся над ними нечто охотится с вертолётов и бомбардирует неуместной пропагандой. Иисус - в фыркающего казёнщиной и "канцеляритом" (термин К.И.Чуковского), модностриженного грума и, одновременно, народного целителя, на карете скорой душевно-телесной помощи, соль земли в раствор Рингера, а Геркулесом "причащаются" за завтраком, поедая одноимённые хлопья. Всему наставлены не старые-добрые рога, а какие-то рожки с подливой, но всё - след самого настоящего адюльтера. Словом:
И в печку брошен Аполлон
На известь для Мамонны.
(Г.Мелвилл, "Разорённая вилла") Конечно, не гоже на полном серьёзе ворчать и вопрошать:
Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
(О.Э.Мандельштам, "За то, что я руки твои не сумел удержать") Случившееся, которое можно охарактеризовать фразой из советского кинематографа: "Арфы нет - возьмите бубен!", можно и нужно понять, если и не приветствовать. Вообще, даже самое недвусмысленное язычество и одновременно выказывание знаков внимания каноническому Иисусу, всему "традиционному", не представляет проблемы, как и сегодняшняя ситуация в истории. Это немногим сложнее, чем послушать Jesus in a cadillac. (* исполнитель Andy White) Кем были волхвы? А гностики с их пантеоном, в котором Иисус был лишь одним из фараонов в комнате милиции нравов смежной к этой величественной общей бане? И разве не причащались славные тамплиеры? А разве сам Рим не стал (ха!) христианским? Японский бог! В чём таком "чудесность" явления Христа многочисленным святым и не очень людям, если христиане верят в то, что тысячи людей при его земной жизни касались его, плевали в него, лобызали его, истязали его, разговаривали с ним и пили-ели за одним столом? Что говорить, Иерусалим, этот Лувр христологии стоит! Анти-чудом (чудом невиданной нелепости) было бы, если бы Иисус был распят во имя искупления богов, а не нас, никчёмных недоумков, которых это мало трогает, которые просто-таки барахтаются, захлёбываются, давятся чудесами, как малые дети - малыми предметами. Это был бы в точном смысле этого выражения - рак свистящий на горе, хотя раку это решительно ничего бы не добавило. Любая нетронутая мужчиной девушка, которую вы завтра или сегодня можете увидеть на улице - большее чудо, чем явление того "ого-го", что предполагается и ждётся "верующей" толпой. Они в вебкам-моделей и "наработку клиентской базы" веруют больше, чем в то, что привычно декларируют.
Христианство - есть не особенно хитроумное предательство язычеством самого себя и именно это "не особенно" составляет грехопадение древнего мира. Не особенно, поскольку первыми позвякивающими всполохами этого предательства и будующего распространения христианства были вырожденческие римские вакханалии запрещённые Сенатом в конце второго века до н.э., да и сам Рим. Языческий мир получил на выходе сомнительную обязанность говорить сомнительными по всем критериям притчами и молчать, как "что-то там" декларирующая рыба-варвар. Как не странно, это прозвучит, оно поумнело. (Нельзя не вспомнить одну картины Дали, название которой упоминает "юную девственницу".) Европейское христианство - это, так сказать, политеизм охристых, пустынных оттенков, напоминающий фон вангоговской "Вазы с фиолетовыми ирисами". Как на своём языке выразились бы рыболовы, человечество выловило рыбу христианства на нимфу. (вид мормышек) Было ли появление на свет такой, с позволения сказать, аквакультуры ему на роду написано, сказать сложно. Словом, горе от ума. У Л.Филатова:
Всё справедливо. Никаких обид.
Знать, Насреддин в народе не забыт!
Я посягнул на собственную славу
И собственною славой был побит!..
("Возмутитель спокойствия", эпизод второй) И прежде, и в нынешнее время редкие представители некраплёного язычества и монотеизма со всей чистотой видения созерцали и созерцают очень простую вещь - Иисус действительно является Богом и точка, Иисус действительно является богом Наряду С... А это значит, что и те и те ошибаются, жестоко ошибаются. Но большинство людей, к несчастью, не испытывают потребности переучреждать свою заветную Думу и былое. Они принимают указанную чистоту, за имеющее в их среде хождение ещё одного малопонятного "итога конкурса".
Проблема людей в том, что они считают всё это лишь комплексом "рабочих гипотез" или намёками теоремы Геделя. Но вернёмся восвояси.
Какое-то наплевательство на себя, своих детей и на всё на свете обуяло наших людей и превратило в существа, которые, не "гу-гу" в самых, казалось бы, простых житейских и политических вопросах. Всё и вся делигированно ими его сиятельству Самотёку, который, конечно не самотёк совсем и за которым стоят конкретные люди, с конкретными фамилиями. Складывается впечатление, что наш человек уже в колыбели является обладателем критической массы капитуляции и безнадёги в крови и мог бы сказать о себе подобно герою "Шильонского узника":
Считать привык я за одно:
Без цепи ль я, в цепи ль я был,
Я безнадёжность полюбил...
(Д.Г.Байрон, XIV) Его не сдвинешь с места и довольно странно, что птицы не откладывают на нём яйца, тем паче, что всё остальное на него положено и возложено. Несмотря на то, что таких коловраток на век этих властей и их компетентных органов, увы, но точно хватит, власти перестраховываются и не откладывая в долгий ящик сознательно культивируют этот достойный позора типаж недоумка-холуя. Ну, а тот всегда легок на помине. Его ассортимент далеко не так широк, как та нога, на которую привыкли жить его хозяева, но всё же. Он простирается от присмиревших, полуодичавших и ежедневно сражающихся с бодуном мужчин и женщин, всевозможных волонтёров, заядлых "патриотов" итд, до замыкающих это шествие таких же "благонадёжных" и чуть менее скучно-прокисших молодых и не очень людей, которые несмотря на то, что могут поговорить с вами о гонгоризме в сервантесовских новеллах, о балетах Л.Минкуса, символике "Настройщика землетрясений" братьев Куай, музыке Zos Kia и плясать голыми на "Пустых холмах" не хуже Генри Роллинза и даже стихи писать, являются точно такими же благоухающими перегаром нищеты, ипотек и кредитов, настроенными на "нужный лад" и как по нотам блеющими лохами на этой исторической разделочной доске. Все завоевания девяностых пошли им не во здравие, скорей наоброт. Эти две группы людей, как сухой и влажный кашель, из которого всецело состоит наша общественная речь.
Наш, к великому огорчению, непросыхающий, с непростым нравом, талантливейший народ вершит свою историю, как Джузеппе Гварнери дель Джезу, сидя в камере, был вынужден, как попало, изготавливать свои скрипки. И он её, надо полагать, свершил. Не встретив своего Паганини, он сразу стал его вдовой. Общество не понимает, что созидая внутри себя множество своего рода бурильных установок, одной из которых является так называемое образование, оно без устали добывает в неподобающем количестве из недр жизни то, что как и полезные ископаемые невосполнимо и должно было продолжать залегать там, где оно и залегало. Я имею в виду полезных идиотов, конечно же. Сознаю, что эти мои соображения не сладкие, как ротфронтовская халва, но ничего не поделать.
Какой бы и куда бы не опереточный, а настоящий бесёнок-выдвиженец не баллатировался, чтобы беспрепятственно проворачивать в электоральном лево-правом и чёрт его знает каком глазу свою наспех выструганную трость исполнительной власти, ему говорят только одно: если возможно, дай нам горемычным в следующий раз наждаком её потереть хотя бы, а то сильно стенаем пока узнаём, что такое фунт заноз, а там, ущемляй нас сколько ещё влезет в наш единственный глаз не видящий уже не соринок, не брёвен, не колышков, не всей этой адовой пилорамы в целом. И народ действительно знает, что это такое. Это его благоприобретённое знание настолько твёрдое, что его можно распространять в научных вестниках, что не мешает части наших людей верить, что благодаря таким манипуляциям трость эту можно превратить в помело и улететь на ней в светлое будущее. Такая вот вера в столоверчение бюрократов. Не надо быть В.Б.Пастуховым, чтобы понимать, что эта страна, как впрочем любая другая, никогда не станет "страной не дураков, а гениев", как пелось в песне. (И в последнюю очередь это связанно именно с умственным потенциалом нашего народа, который рождал и поныне рождает "собственных Платонов и быстрых разумов Невтонов", как свои уменьшенные копии.) Но это не значит, что саму повседневную жизнь тут нельзя привести в подобающий вид и стать хоть немного умнее, чем совершеннейшие олухи. И не ради, поймите вы эту простую вещь, не ради лишней палки колбасы, а потому что чистота такая - половина веры. С неё, с такой чистоты начинается родина и кончается палата психиатрического отделения. Политическая власть, в разное время, тёмными лучами пришпандоренная к одноместным купе с сортирными космократорами внутри, как наседка под светом "злободневных" тем, спекулированием всем, чем угодно и невообразимой по своим масштабом лжи, высиживает их, чтобы впоследствии беззастенчиво (делов-то!), со всей силой эрекции властной "вертикали", надругаться над подобечными, которых с их извилинами на всегдашние пол-шестого, было бы сложно жалеть, если бы эта сила притяжения и стагнация их жизненных соков не объяснялась огромным весом политтехнологов и политпиарщиков с их поделками, которые повисли на повисшем. Это уже не промывание мозгов, это их секторальное выжигание, клеймение, так сказать.
Париж, как мы помним, стоит обедни. Но тут нечто другое по масштабу и глубине всеобщей порчи, что-то для чего надо придумать какую-то новую политическую нозологию. У сознательного бесчестья тоже есть свой кодекс. (Я описываю, понятно, известные всем разумным людям азы, заодно напоминая их себе, чтобы сделать содержание книги не монолитным, а сбалансированным, несколько одолгоручить его "операционные возможности" и дать доказательство его паспортизации и в мире сем, будь он сверху до низу ладен в своей сверхдостоверности.) Теперь, давайте начистоту. Люди наши, с улюлюканьем принявшие свой статус "населения", как и власть эта - это, увы, одна и та же кислая роса на "траве в космосе", как писал, тоже несчастный головой, В.В.Розанов. Точка невозврата пройдена. Что толку писать об этой траурной процессии, что толку роптать на того или иного директора этой политической труппы? Как остороумно сказал один из героев известного телесериала "Страна OZ": "Казнить убийц - это геноцид". Надо сказать, что в массе своей наши люди пока ещё побольше чем ячменное зерно, потому что, как говорит Талмуд, демоны не имеют власти над существами меньшего, чем оно размера. В этом надежда для тех и других. Кто-то кого-то сживёт со свету.
Одно время, несколько месяцев кряду, у меня ночевала молодая женщина. Давайте поговорим о ней. Оба родителя русские, но долгие годы обретались в Фергане, где она и родилась. Мы познакомились с ней когда мне было лет шестнадцать, в одном клубе, где в тот вечер планировался концерт. Сам предстоящий концерт нашу компанию парней и девушек интересовал не сильно, это была, скорее, вынужденная посадка. За час до неё, мы сидели в забитой различной аппаратурой и инвентарём каморке интерната для глухонемых детей, где один наш более взрослый нежели мы знакомый подрабатывал тем, что помимо прочего, устраивал для учащихся вечеринки, какие-то выступления, конкурсы и т.п.. Директором этого интерната был отец одного из нашей компании. Всех нас тогда объединяла любовь к музыке и думаю не трудно смекнуть к какой. Некоторые из наших родителей её разделяли. Но в целом наши отношения с обществом, школой, семьями не то чтобы ходили ходуном, но были достаточно напряжёнными. Помню, кто-то из парней перебрал с пивом и что-то натворил в этой самой каморке, из-за чего нам и пришлось ретироваться. Кто-то вспомнил о предстоящем концерте. Сказано-сделано. Мы приехали и чуть позже тот самый сын директора интерната, сам только что с ней познакомившийся, познакомил с этой густо и длинноволосой вершиной и меня, которого она в течении нашего недолгого разговора совершенно покорила. Последующие годы мы с ней от случая к случаю проводили вместе время. Потом, как это часто бывает, наши дороги разошлись. Ничего не стряслось, просто так случилось. "Аристон", который был в курскляндии чем-то вроде питерского "Там-Тама" или (судя по описаниям) московской "Ямы", в чьих стенах произошло наше знакомство, к тому времени тоже канул в лету. Известность его в узких кругах померкла, как и музыкальная значимость московского ДК моего однофамильца и легендарной "Студии 1". Но я не терял надежду, что судьба ещё раз на-гора сведёт нас или по крайней мере познакомит меня с похожим человеком. И вот, спустя много лет, мы возобновили наше общение.
На тот момент она работала преподавателем немецкого языка в одной из общеобразовательных школ. В бросающихся в глаза, до которых мне было рукой подать, активах - ошеломительная, с размахом восточного платана, исполненность тела, за годы только похорошевшего. Эта была какая-то неправдоподобная смесь Аниты Экберг и девушек из "Чикаго Блисс". Не будь они и без того всегда там, у меня, к тому времени, уже не столь видного парня, глаза бы на лоб полезли, когда я впервые, после продолжительной разлуки, увидел её. Как и прежде, одевалась она сугубо в то, что в данный момент шло именно ей, не взирая ни на какие моды, в меру макияжа, стала неравнодушна к "котильонной области" (выражение Е.П.Ростопчиной) и успевала заниматься танцами. Кроме того немного, и на мой дилетантский взгляд скверновато, писала маслом на чём придётся, но главное, как и прежде, была совершенно лишена какой-либо принуждённости в общении. В общем, обычная современная женщина, совершенно не для семьи и всего в этом роде. Как-то утром, на кухне, пока она готовила себе завтрак на одну персону (я не завтракаю), с ленцой любуясь ею в полной костюмированно-боевой выкладке, мне довелось поддержать её шутейный разговор о том о сём, но не о нём речь. Врезалось в память, что воздух в кухне огрузинился, поскольку она не добавляла кинзу разве что в кофе. Какая-то из её знакомых пристрастила её к ней. Я выглянул в окно и стал смотреть на знакомый гнетущий пейзаж. "От чего возникло острое желание перемахнуть через него", - хочет приписать (позволим ему, тем более это уже не в первый раз) скверный писатель во мне. Но действительно:
И злое, голодное Лихо
Упорно стучалось в виски...
(А.Блок, "Окна во двор") Небо решило тряхнуть мошной и за окном зарядил дождь. Настроение было пасмурное, но не от этого. Другая "компонента" действительности была тому виной.
Я словно новыми глазами и словно впервые увидел эту спальнорайонную, летаргическую, пролежневую явь до самого горизонта прикорнувшую за стеклом, столь сильно контрастировавшую с небом, прекрасной женщиной рядом и сонной тетерей, стоявшим теперь у окна, что его, то есть меня, посетило чувство, словно к замку святого Эммерамма кто-то пристроил банно-прачечный комбинат или вонючую баню с камышовой крышей и обрёк меня в ней безвылазно служить. Самое скверное, что в ней почти не бывает живой души и, взмыленный, я бью холодными вениками совершенно бесполезных слов створожившиеся трупы, её занюханные стены, тазы, полы и себя самого, сидящего в луже грязной воды, пытающегося, не мытьём, так катаньем, объять необъятное. Обиваю пороги глубоко ненавистного и отвратительного мне, представая какой-то старой шваброй по отношению ко всему окружающему меня. Шваброй, щетине которой всего-то тридцать с лишним лет. Так шутящий чёрт, конечно, страшнее, чем его малюют. Когда это заведение с пролетарским приветом уйдёт на менопаузу и обзавёдётся не зависящими от кого-либо приливами жара и кумачовыми термосами с настоем обманного корня единорога и фенхеля, мне неведомо. Но пропади оно пропадом. И поскорей.
Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить...
(И.А.Бунин, "Одиночество")
Внутри меня что-то канючило, за окном канючило всё. Повод был. Даже сейчас, при воспоминании о том утре, меня с души воротит. Наша развороченная современной историей земля живуча, даже будучи покрыта адом лестничных маршей и следами сверкающих пяток затюканных людей наших, спасающихся кто от чего и всё, казалось бы, заживает на ней, как на собаке. Маршируя в очередную пропагандистскую забегаловку, она:
Немотно смерти прекословит
Глухим зачатьем бытия...
(Вяч.Ив.Иванов, "Озимь") Это верно, но как заживает, как зачинает... Смотришь на неё в её всегдашнем этом интересном положении и понимаешь, что краше в гроб кладут. Хотя бы были бы эти превращения всего и вся в ералашное, неисповедимое месиво и его авторы по-екатеринински занятны и велиальны. Да, императрица, если верить слухам, выслушивавшая иной раз доклады министров сидя, своим иллюминатором в Европу, на горшке, за ширмой и откладывая в него благие намерения и то, что не доклевал Орлов, творила российский государственный мир эротически, как языческие боги, но только скверно и неважно. Творила банкуя, широкими, как Масленица, жестами, в постели со своими верноподанными кентаврами, которым оставляла по-царски щедрые "чаевые". Много политических гнусностей наделала. Дела её может и не являли собой многослойность и благую упорядоченность застольного курника, однако, в целом, от них, да и от всех им предшествующих, не несло такой лубяной дюшанщиной, туалетами и, по выражению А.Авторханова, "универсальным чекизмом". Теми туалетами страна и сверкает на международных балах.
Вечный брейгелевский "Бой поста с Масленицей" души русской. Любит она потом говорить словами "Песни Песней": И пусть "моего собственного виноградника я не стерегла", однако "черна я, но красива ... солнце опалило меня". (1;4-5) Видите ли. Как же осто... обрыдла эта чернушная твоя и наша тростниковая патока, до которой охоч наш брат и какой-то веерной, бесовской рассылкой втемяшенная ему в голову. Так вот, в надире тем утром я уже побывал, а потому пить не имел никакого желания. (У меня "пунктик" - приниматься за спиртное только в отличном настроении.) Камина у меня не было. Зато её четвероногий подхалим и она сама были в наличии. В то утро мне надлежало избавиться от всей этой своей пришибленности и сплина, а поскольку я мастер по части умения просватать себя пребыванию на седловине даже таких вот будней, да ещё и сделать его целительным, то на работу она, будучи наспех освобождена мной от многопредметного комплекта одежды, припоздала, а когда за ней закрылась дверь, оклемавшийся я, цис рисхва (груз. "чёрт побери") эту кинзу, сел за стол и лучше сказать умял, чем вкусил, остатки её немудрёного завтрака. Пирушку почтил своим вниманием её пудель, который стал моим сотрапезником и собеседником. Поскольку, как и обычные, так и болячки души должны "дышать" кислородом, чтобы заживать, то взяв под белы рученьки четвороногий лающий кудель и зонт, поэт вышел половить ртом воздух, вместе с тем, что в нём повисло.
Как я уже подчеркнул, предстань она на всеобщее обозрение, её "якорной" аудиторией стали бы много мужских сердец бьющихся за бортами их пиджаков. Не позариться на эту молодую женщину было невозможно. Хотя, как известно, растут в пустыне и камыши, и есть бабочки не летящие на огонь, как это не удивительно.
Как речь славянская лелеет
Усладу жён!
(В.И.Иванов, "Славянская женственность") И делает это уже столько времени и столь замечательно, что было бы лишним с моей стороны запестреть тут словами, которые бы пытались передать, что представлял собой её внешний облик, который не опишешь привычным выражением "ягодка к ягодке" или подобным. Её облик был не сногшибательный, а лучше сказать, наоборот, ставящий мужчину крепко на ноги и не агрессивно, но с нажимом, напоминающий ему, полагающему себя хозяином поз, положения и содержимого женских комбинаций, о могуществе Женщины и мира, в высшей степени, сего. Она была совершенно лишена внешне-показной соревновательности по отношению к мужчинам. Образно говоря, она справляла нужду даже не сидя, а лёжа ничком и сладко потягиваясь, считая любое другое поведение - набором плохого вкуса и просто лишней волокитой с ничего не стоящей ... , в каком бы виде та не выражалась. Можно написать, что подчас она была пахабна или не была, что ни за какие коврижки не сделала бы того или этого, что иногда всхлипывала во сне, а её пудель, похожий на бурый кукурузный початок, лёжа у кровати, поскуливал, что жила когда-то на износ, пока менада, ростом с "маховую" сажень, чуть было не предпочла чести быть "одним умом" с царями и сиротами (2 Ездры, 3-19) собрания анонимных синеголовников, что, как и у меня, на её переносице была небольшая родинка, что отлично водила машину и не выносила взбалмошности в других женщинах, что любила пирожные с миндалём, пересматривать "Нежную Ирму" и могла натереть кожанную обувь кремом для рук, или же вообще присовокупить сюда целый опросник с её ответами. Но это не сильно нам поможет. Это как разговор критика и Делеза о ногтях последнего. Чтобы я хотел подчеркнуть, так это свойственную ей чуткость при взгляде на мужчину или же женщину. Чуткость, что не утруждается, не буравит вас, не снимает с вас шелуху, а под действием которой вы вместе с вашим нутром срезаетесь косым, как с батона колбасы, срезом и сразу становится видно, что вы из себя представляете. Это был не обычный бабий прожжённый "глаз-алмаз" место которому в "центре вселенной", что объективно обедняет, выхолащивает, оставляет в накладе того, на кого бывает направлен и попросту оскорбляет (если речь о мужчине) своей недвусмысленной нацеленностью на "активное администрирование". Это было совсем другое, что сложно описать словами.
Надо отметить, что редко какая из повстречавшихся мне женщин, которые знавали меня близко, оказывались настолько глупыми и подслеповатыми ( в отличие от некоторых мужчин), чтобы, например, заподозрить меня в схожести с тем скучающим чеховским персонажем, который желал, чтобы когда "актёр говорит, например: "Спокойной ночи, Бернардо!", то все должны чувствовать, что он прочёл восемь томов". Если же я и производил на кого-то подобное впечатление, то в этом нет моей вины. Я не только не сноб, я презираю снобов. В конце концов обратите внимание в каком отнюдь (и Gott sei dank) не "элитарном" месте, вы набрели на этот текст, издать который мне не представляет какой-то неразрешимой проблемы. (нем. Слава Богу) Несмотря на впечатление, которое может произвести чтение этой книги, я никогда не пятнал себя какой-либо похвальбой. Более того, горстка людей, знающих меня лично, которые вообще осведомлены, что я иногда пишу, едва ли наберёт численностью полтора десятка голов. Друзья мои никогда не считали меня неким источаюшим интеллектуальное благоухание светочем-затычкой в чём бы то ни было и не опускались до того, чтобы считать, что я прочу себя на подобное место. Более того, читатель может не сомневаться, что я не помню лексического значения большинства использованной в этой книге терминологии, подробностей каких-то исторических перепитий и биографий, чем занималась та или иная школа философии, поэзии и к какому времени она вообще принадлежала и так далее. Могут спросить - для чего же было это всё использовать, так усложнять её, что ко всему прочему не может не сказаться на величине кассовых сборов в виде широты читательской аудитории, вовсе не склонной к смакованию материалов с диссертационным душком. Отвечаю: это во многом ставшая уже инстинктивной практика абсолютно заслуженного небрежения к какой бы то ни было самодовлеющей книжности и так называемой эрудиции, а поскольку вера без дел мертва, единственный способ тут делать её живой, наступательной - это отдать весьма дорогую мне лепту стиля на частичное заклание пропаганде, то есть, как сказал бы мусульманин, джахилийским ожиданиям критики и публики. Это относимо и к тому, о чём толкует Рембо: "Он делал вид, что сведущ во всём: в коммерции, в медицине, в искусстве. - Я шла за ним, так было надо!" Надо! Речь не о практике того, что в одной из форм воплощает, в жизни ли, на листе, тезис о "понте", что в своей хорошести дороже денег. Речь о необходимости прийти к тому, что бы поставить культуртрегерство на подобающее ему место, а на шкале духовных приоритетов место его даже не разглядеть, как и на шкале здоровых приоритетов познания. Когда христианин интересуется всем, связанным с жизнью и вероучением Иисуса, когда раввин заучивает и анализирует устную Тору, когда мусульманин выказывает рвение в изучении Сира и Сунны Пророка Мухаммада, когда Израиль и Палестина воюют за достояние Авраама и руководствуясь "ревностью о Святой Земле" - всё это в высшей степени понятно и оправданно. С чем таким безумно дорогим носится средний образованный человек, словно речь идёт о знании своего рода до двадцатого колена? Я понимаю его чаяния. Но то, что они подразумевают, "назад" не трансмигрирует. Оставьте этот дешёвый интиллегентский космизм на мажорный лад плохо понятого индуизма. Мороки много, толка ноль - мартышкин труд.
То есть, я даю этому "усложнённому" стилю волю и не стесняю его прав насыщать кисть нравящимися ему красками, покуда чувствую, что в общем и целом управляюсь не преимущественно им, а ангелогласным пением какой-либо иной счастливой возможности для нас обоих, которую я резервирую. И прежде всего - не самой этой ангелогласностью и религиозной сентиментальностью, да найдёт меня кайрос, дабы я избавился когда-либо от этой необходимости невольно выступать "пророком муз". Проклятие какое-то.
Это сложно, так как я - гуманист намертво и в этом моя основная проблема, которую я сознаю. По сравнению со мной обычный мондиалист - это недоразумение. Это для кого-то ангелосгласность - ангелогласность, для меня подобные вещи доподлинно стали просто аспектами манифестированного рабства. Что до упомянутого стиля, то этот подручный не плох, не в этом дело. Он просто не годен на пост моей руки водителя и кодификатора моего самоструктурирования и самопрезентации. Мне глубоко понятен лидерский нажим этого выскочки, но они вместе даруют мне землю, землю, землю... И про неё не скажешь как про "землю Хавила", что "золото той земли хорошее". (Кн.Бытия. 2:11-12.) А я и так набит этим прахом и его валовым продуктом под завязку. Но я не безлесая пустыня, мне не нужно столько навоза в виде топлива. Поскольку он - лидер настолько, насколько экспансия его на самом деле является практикой рассудочного ростовщичества взымающего с информации, как ему представляется, прогрессивный налог в виде и попадающихся конечно духовидческих, случайных брызг нового вина, но которые в свою очередь лишь подчёрквают дряхлость мироточащих ими мехов неустранимого душевного тинейджерства, соплячества. Что серьёзное может поэт и прозаик делигировать такой части себя?
Тут надо сделать важное замечание: давать этой внутренней тенденции укорот не значит иметь право говорить о том, что таким образом некто богатеет, как говорится, в Бога. Не богатеет. Как правило верно как раз обратное. Человек начинает инкрустировать свою дребеденную моралистику под каким угодно напыщенным именованием и лишь поминает Бога всуе, наветничает на Него, мусоря своим дурацким неэтичным пластиком прямо в головы ближних, дискредитируя себя, но самое печальное - делает патогенным весь "совет директоров" внутри своей черепной коробки, которую наполняет вместо грезящихся ему барышей куклами из бумажек, буффонадой. Богатеть следует в гносеологию, в гносеологию трезвения и различения. А начинается она не с осознания того, что само понятие духовной трезвости уже очень давно и не по праву узурпурованно теми, кто больше всех о ней говорит, то есть иерофантиками-разночинцами выступающими от лица той или иной конфессии. А с осознания, что это очень плохое, почти бесперспективное начало. Как эти две данности оркестровать и сбалансировать внутри себя, дабы откалибровать, центрировать своё видение, каждый решает самостоятельно.
Читательским впечатлением от всего этого может быть мысленная картина живописующая меня и этого выскочку, поочерёдно отрыгивающими друг другу в горло расплавленный металл в раме симультанности. Такой вот странный возврат кислородного долга друг другу чересполосицей прозы. Если, в свете сказанного, кто-то всё же не желает разгримировать своё собственное представление обо мне, то это его право. В обыденной жизни я достаточно ординарный человек и начисто лишён склонности к какой-либо рисовке, эпатажу или каким-либо внешним образом выражавшейся бы спаянности с моим художественным "я". Как по мне, то это просто дурной тон трусоватых людей, в отличие от божеской езды на ослах, которая, конечно, не малолитражная самоцель, но в России приемлема, потому что естесственна (только тут и к сожалению). Хужожественное "я" никогда не рассматривалось мной, как средство и орудие эмансипации в социуме, чтобы сознательно охмурить кого-либо из его представителей. Это и впрямь так и мне незачем заниматься ложносмиренным самооговором. Я не принимаю душ не сняв одежды, не ношу на шее колодезную цепь, не участвую в соревнованиях по травяным лыжам, не сплю с куклами из бисвитного фарфора, не развожу улиток, не обматываю смазанный гасконским маслом член отрезом шевиота перед сексом и не пою во время него йодлем, не вышиваю пасмой и даже не пишу стихов. Моё "с выдумкой" не простирается до такого, за что, как видите, настырный рок понуждает меня, тривиального земнородного, охальничать, а также тут и там прибегать к антиномизму без особой нужды, что, конечно, есть форма пошловатого, но вместе с тем, трагического кокетства. Глаза со мной, понятное дело, слипаться не будут, но и ни в какую передрягу вы не вляпаетесь. Я слишком уважаю своих близких, чтобы вовлекать их в подобное.
Я сам по себе для многих из них - злоключение, что неудивительно. Ныне, не спятивший человек может быть только изображением Тадж-Махала или же портретом Шекспира внутри, стоящей на столе в Стратфорде-на-Эйвоне или в Твери, заплёванной пепельницы. Или Гвидоном в запаянной бочке и дурачком-пустомелей с треснувшей свистулькой в одном лице, которого всё обрекает безалаберничать и доводить себя до ручки. Этакий "Савояр с сурком" А.Ватто. (Или Ефремов на зоне. - позднейшее примеч.) В лучшем случае, для кого-то из тех, кто повстречался мне на моём жизенном пути я был вроде указующего пальца Кратила. Большая часть повстречавшихся мне людей использовала, что естественно, этот палец не в лучших, я бы даже сказал, постыдных целях и в отсутствии у них элементарного нюха на людей моего толка, ковырялась им даже не в носу. Не в моих, достаточно сговорчивого человека, правилах препятствовать этому, поэтому я обычно иду с ними сразу три поприща. Чем бы дитя не тешилось, Пилат потом в сауну сходит, если что. Как говаривал Есенин, хорошо знавший проблему:
Ковыряй, ковыряй, мой милый,
Суй туда палец весь,
Только вот с эфтой силой
В душу свою не лезь.
Что касается женщин, то их общение со мной я бы охарактеризовал словом "впритык". Но эта, казалось бы, "душевная близость" подчас словно не по прямому назначению, так, на счётчики воды прикрепляют магниты, фарами освещают места преступлений, на колокольнях вешают, и так далее. Словом это что-то напоминающее мне Самсона крушащего филистимлян ослиной челюстью или героиню Ш.Стоун с шарфиком от Hermes и ножом для кольки льда. Но в общих чертах можно сказать, что это общение надо немного разносить, как обувь и тогда, образно говоря, сыру становится просторно в этом масле. На это общение нужно время и приличная порция прирождённой, беспримесной порочности, которая есть не сплав будничной распущенности в нравах и разболтанности в поведении, а, как определил это Ницше, - "великое обещание для сильных натур" и который составляет фундамент всеми почему-то хаямой толерантности, как здравой житейской лояльности, имеющей конечно, как и всякое достоинство, свои пределы и пределы значимости даже по линейке "О человеческом достоинстве" Пико делла Мирандолы и аллее сфинксов. Именно потому что терпение мне подобных заканчивается там, где начинается ваша "свобода", как закамуфлированный метафизический догматизм. Всё равно с либеральным или корейским привкусом.
Если женщина (этого сорта) в прошлом обкатала такую порочность на себе при различных обстоятельствах и укротив, совладала с ней, сделав её неким специфическим и неопасным для себя и окружающих синатропным организмом, то такой не потребуется никаких пошаговых инструкций для нашего с ней общения. Она, так сказать, приобщается к логике процесса, который я из себя представляю. И это была как раз такая женщина, а не очередная бледно-загадочных пород дерева, барышня с прибабахом и скучным настоем поникшей череды в голове. Человеческое, особенно женское тело, всегда знает о том, скучны ли были процессы сознания формировавшие его плоть или же были опасно- артистичными и отображает это знание во внешности и плоти. У той, о которой я говорю, не было ничего от худосочия - ни в стройном теле, ни в весёлой душе. О такой не мечтают, такой наслаждаются и с великой радостью и энтузиазмом выдумывают себе, чтобы не без страха и изумления, и иногда против своей воли удостовериться, что оригинал в самом деле превосходит копию, причём, не вследствии их какого-то взаимопроникновенья. Пигмалион в растерянности и чуть-чуть, но прибавляет к своим годам.
... белоснежную он с неизменным искусством.
Резал слоновую кость. И создал он образ, - подобной
Женщины свет не видел, - и своё полюбил он созданье.
(Овидий. Метаморфозы) Я описываю обратную ситуацию, наверное. Но если свернуть чуть в сторону, то о каком "превосходстве" речь?
По отношению к любым копиям и слепкам (даже совершенно вифлеемским и неверным) этот журчащий своей статикой ("её усталость - динамичность любви", - пишет в "Озарениях" Рембо) меркуриальный исток, волшебным образом каждый раз предстаёт объемлющим их все, пятиконечной эмульсией праматеринских пенатов, распространяющей внутри себя выгодный для каждой из этих копий свет. Все шары, сколь бы кособокими они ни были, оказыватся в лузе. Быть может, вот она - настоящая калитка в "безотвественное", а не та, что скрипит на петлях "золотой середины" и бьёт поэта промеж его зеркала души, когда тот пытается пройти через неё. Быть может, вот оно - поистине Отдание Праздника, теми, кто действительно его накануне праздновал? Не эту ли утреннюю звезду, упоминаемую откровением Иоанна Богослова (2;28), как всегда весьма самонадеянно хотел таковым дать кто-то хотевший выдать себя за Иисуса? Вынужден думать, что да, а ещё я думаю, что следует предостеречь себя от попадания на удочку этого искуса. Подсекёт - невольно поклонитесь этому в высшей степени красивому "Ей-богу", а ему не привыкать спасать мир. Этот Чип и Дейл в доброте своих слабоумия и отваги вообще кавычек не ведает, шуток не понимает. По сравнению с ним, Мышкин-князь, то есть изображённый Достоевским дьявол - это "ёшкин кот" безобидной присказки. То есть он его отобразил недостоверно, но как гений и в этом случае действительно, как реалист, пусть и невольно. Фёдор Михайлович был уловлен самой его сутью - его неискромётностью скуки смертной, зерном "типического", самим собой, нами самими.
Самое опасное в этой символизируемой звездой реальности не то, что её "видимым" образом заполняет, не субтильные миры, а именно те пустоты её "сосудистой" системы, которые как и в системе нашего кровообращения, в ней имеются и гарантирующие перекачку её содержимого по пространству внутри неё же. Эти постоты, это завораживающее нечто, приводят на память описания пустыни Руб-эль-Хали. (араб. пустая четверть) И именно по причине замкнутости этой системы, она потенциально бесконечна, как прообраз всего одержимого собой. Она - противоположность именуемого Воскресением. Именно пульсирующие пустоты в ней - кузница идола, возможность идола, возможность образа и проявленной субстанции, перманентности вселенной, возобновляемых циклов. Что тут плохого? Решительно ничего. Мы просто постулируем, что это неизбывно тленное, для и во здравия тлена же образование, которое в устраиваемом им "всё устраивает", по-своему, очень симпатичное и любвеобильное, сосредоточенно-осторожное, как пекинская уточка. Ведь это то самое "бесполезное жертвоприношение. Мать-пеликан в силу созданной ею системы питания - зла", да, Марина Ивановна? (Из переписки Цветаевой с Пастернаком) Она, знаю-знаю. А нам: куртуазия-теология и теология-куртуазия. Неважно как это называть и что под этим подразумевать - Софию-Ахамот, путь Иисуса или же что-то ещё. Поклонение только Господу. С чего вдруг? Да, это действительно интересный вопрос. Богу или божественности? Но не будем сообщать никому и ничего в скобках, это как-то всем приедается.
Могу ручаться, что встречаясь или живя с любым из тех мужчин, кто имел возможность пользоваться её благосклонностью, она никогда не закатывала "диких вечеринок" или истерик. Разве что свои глаза сластолюбивой и умной женщины, в те моменты, когда какой-либо мужчина на практике толковал вместе с ней великую хартию вольностей и прочие уложения, если она была в настроении и распускала свой долгий волос, отключив свой не менее долгий ум, которого у неё было ровно столько сколько нужно - Паллада. В ней не было никаких пресловутых "изюминок", у неё вообще ничего не зашкаливало. Она была соткана поистине с ангельской аккуратистикой. Её душевный мир не был богатым. Он был сотворён сразу наполненным особенной музыкой, набело и был роскошен, а это не одно и то же. Именно на его архитектонике была замешана её бесхитростная, физическая, неимоверной силы (отнюдь, не "жгучая", но и не миловидная) притягательность и душевные победы, которыми можно было залюбоваться. По крайней мере, я делал именно так, хоть нередко и не в немом восторге.
Как и обещал, чуточку о Вейнингере. Точнее о его мнении, что женские наружные половые органы не стоят реверансов в их сторону. Понимаю, что он имел в виду. Полагаю, наши красавицы не станут обиженно поджимать губки если я скажу, что и сам неоднократно видел такие сокровенные места дам, которые, по идее, должны бы отпугнуть даже подвижную фигуру Пихлера, уже не говоря о живых зрячих мужчинах, которым, отмечу, тоже нечем особо кичиться. Автору "Пол и характер", возможно, просто не повезло. Мне встречались женщины, при создании которых природа спроектировала им такой служебный вход, с таким, в лучшем смысле слова, каноничным марафетом, что можно было зарукоплескать всем троим. Понимаю желание тонких натур вспорхнуть сейчас саксаульской сойкой и улететь подальше от этого разговора, как и от всего писано-красивого. Но как говаривала одна знакомая мне дама преклонного возраста: не начищайтесь, а то галки в болото унесут. Но и эти недовольные мне дороги. Прям замуровал бы их, в их же сально-салонную стену кабацких нравов, как любимого апостола. Впрочем, наплевать и растереть на честное зерцало их вечной глупости. Не буду вгонять эти опресноки в краску, кстати... Перед своим переездом в Екатеринбург, в последнюю нашу встречу, она забыла у меня кулёк с тюбиками масляных красок производства питерского завода художественных красок по улице Сердобольской. Такой вот, невольно картинный жест с её стороны, цвета светлого и тёмного ультрамарина, зелёной виридоновой, жёлтой стронциановой, красной охры, оранжевого кадмия и прочих. Кажется я тоже, в красках, как пишут в детективах, - "воссоздал картину происшедшего". Добавлю лишь, что впоследствии она вышла замуж за какого-то парня, вроде бы, архитектора. Как там по-немецки будет "God be with you"?
Nulla dies sine linea, - назидал легендарный Апеллес. (лат. "Ни дня без штриха") Но лично я буквально физиологически чувствую противоестественность, какую-то клёпаность "творческого" труда, он тяготит меня. Мне необходимы длительные отлучки от всего этого. Дело не в том, чтобы выкраивать или не выкраивать время на это времяпрепровождение. По горло или не по горло у пишущего дел, есть ли у него вообще по временам желание выкурить себя из повседневных забот с тем, чтобы сгрудиться над волнующими его темами - вопрос десятый. Важно лишь живое знание, чувство, что, выражаясь языком Гераклита, имеешь дело с чем-то, природой чего является мерность возгарания и мерность угасания. Отсюда и спокойное отношение к своей прозе и стихам. Пищется - пиши, нет - придавайся какой-нибудь повальной страсти из тех, что свойственны людям, благо есть из чего выбрать. Поэтов сук тем и хорош, что крепко лежит на земле и попиливать его не возбраняется. Да, всё это не "слова чистые, серебро ... семь раз переплавленное" (Псалт., Псал. 11,7), но я, говоря иносказательно, с лёгкой руки провидения, есть депозит в инвестиционных монетах, а это значит, что я не пополняюсь чем-то, что бывает сделано наобум и "на глазок". Бывает и такое, но это не то, что обычно подразумевается читательским халифатом. И я тешу себя надеждой, что его представители понимают, что ведя эти записи я не расписываю, откинувшись на ротанговую спинку стула, суточный рацион для цыплят леггорна и не обязан считать себя за куриного бога, а читателя за, как говорят в Штатах, chickenhead, за дурня, поскольку не лишён к нему уважения. (Говоря совсем серьёзно, для человека ещё не наступило время Писать. Поэтому фразу Рембо "Никогда не набью себе руку." ("Одно лето в аду", II) следует произносить с интонацией свойственной торжественным клятвам.) Мы может и жалкие уточки-крохали, летящие на север, но не подопечные куроводческих хозяйств. Чуть позже я вернусь к этому. А пока скажу следущее.
Тот факт, что я уделил куда больше строк этой женщине, представив её аромат на длинном стебле разглагольствований, чем той, что действительно влекла меня и всегда будет стоять особняком в моей памяти, не должен никого приводить в замешательство. Это как раз исполнено смысла. К тому же это и для меня стало неожиданностью, поскольку я вообще не собирался писать о ней, а лишь, в связи с какой-то ещё более побочной темой, упомянуть. Что касается Валерии, то пусть это покажется немного смешным, но по-видимому я бессознательно руководствуюсь старым советом: темна украинская ночь, но сало лучше перепрятать. Я мог бы, конечно, сравнить её с золотой пылью, над которой дрожал, постоянно перепрятывая её, герой Д.Лондона ("Человек со шрамом"), но это было бы, как-то не по-нашему, да и не заначка же она в самом деле. Она могла бы сказать про мои отношения с другими женщинами строками из Антуана Эроэ:
Коль хочет, пусть меняет их беспечно -
Всё ж от меня не отойдёт он вечно.
"Совершенная подруга".
Если я и не сидел сложа руки, то во многом это заслуга нашего с ней знакомства, её невольная заслуга. С той секунды как я увидел её впервые, она одновременно явилась и концом и венцом этого дела. А меньшая масса её "тела" выраженная тут в словах требует и меньших усилий для перемещения её живого образа в пространстве моего сердца, где ему и место. Не знаю красивый ли это поступок, но знаю другое. Моё сердце - это не темница, а я не картечница Гатлинга образца 1983 года и не стою у неё над душой. В нём просто подходящая ей камерная, в безделушечности своей, обстановка и в нём же разбит её походный лагерь.
Дай запру я твою красоту
В тёмном тереме стихотворенья.
(Б.Л.Пастернак, "Без названия") Мне нужна её крупица, чтобы попытаться превратить "ядра - чистый изумруд" этой благородной малости в неблагородные металлы. И сделать эту "химию" на наших с ней головах надо до того, как смерть покончит с завалом на работе и поочереди навестит нас с ней. Кстати, о смерти.
Говорят, что не стало тебя...
Н.А.Клюев. Мне сказали, что ты умерла...
Мне за прошедшие годы несколько раз наклёвывалась одна мысль. А что, если тебя уже нет в живых? Многое для меня горит синим пламенем, но это было бы слишком. В этом пламени много давших дуба друзей и подруг, родных, птиц и животных, много меня самого наконец. Так или иначе, я как мог упредил смерть и при посредничестве весьма разнородных сил выступил в качестве "первоисточника" тебя самой, купив, если так позволительно сказать, франшизу, то есть Его замысел о тебе. Конечно, это мошенничество, это вынужденная измена тебе, это богохульство, но кто расквитается со мной за это? Может кто-то из брачующихся моралистов? Может кто-то, кто заявит мне, что это далеко от подразумеваемого и искомого мной палингенеза (в эзотерическом, и далее, в инициатическом смысле) для нас двоих? Это смешно. Мне надоело всё это подразумевающееся недоброжелательство, как и те женщины, ради которых я должен, подобно Зевсу возжелавшему Клиторис, мельчать до размеров муравья. Но боги то остаются богами, а в нашем случае только размер и имеет значение, потому как не думаю, что ты куплена мною такою уж "дорогою ценою". (1Кор. 6-20)
Есть немало способов оставаться на высоте самого себя. Но попытки везде и всегда практиковать это, увы, исключают такие чувства, как дружба, любовь, доверие, а также возможность написания книг о любви обладающих высочайшей и заслуженной репутацией. Что ещё гаже, при настырно-неправильном самотолковании своего достоинства, человек оскотинивается. Всякая варка в собственном соку этому способствует. Весьма показательны в этом смысле персонажи романов. Речь не идёт о сознательно относящихся к своему одиночеству и осторожно выкладывющих его, как красивейший мозаичный пол. Это разновидность искусства и служения. Тонкость этого искусства заключена в подражании Творцу и той умной щедрости, которая насаждает на этой земле жемчуг и свиней вперемешку. Если у писателя это получается, то "вместо терновника вырастет кипарис; вместо крапивы возрастёт мирт". (Исайя, 55-13) Но, но задача Искусства этим не может ограничиваться и по существу состоит в прямопротивоположном. Осуществление этой задачи напрямую зависит от того, в каких вы отношениях со своим одиночеством, то есть от того, как, почему и в качестве кого вы живёте. Как я уже говорил, драгоценное надо уговорами и молитвами превратить в менее драгоценное. Если говорить предельно просто, rolling stones из почек ангела должны перекочевать на нашу грешную землю. Опоэтизировать всё это или нет - дело личного предпочтения.
Глава 16
- Правильно ли я понял, что молодые шито-крыто-шибздики, вы, над чьими корректурами мы, литературные работяги и обозреватели, корпеем, пытаетесь взнуздать нас, ённых поликарпов и удивить тем, что сравниваете милосские винилы прошлого с доской на колёсиках, на которой катается половина женского туловища и просит милостыню в вагонах метро? Вот так шар воздушен! Э-эх, не взбрело ли вам в головы, никудышные рудознатцы, что так он велик, что хлопнув его из праздности вас взметнёт куда несованную ни во что собаку Макар унёс? Гнилушки в брекетах, где это видано на бумаге изрыгать, что утончённая сестра моя-поэтесса, девушка с факультета невест, насквозь ушлостью пропахла и так было бы в любом случае, даже если бы она владела этой редакцией и правила гранки, а не мела в ней полы. (А ведь она метёт! Не производственной гимнастики ради!) Насчёт бума на различные кальвинизмы-рационализмы, это вы верно подметили. О себе подметили. Ваш брат любит лизнуть верёвку. Якобы напоследок. Где же и в чём этот ваш, водочной отравы в ручонках маленького альфонсика доде, "напоследок"? А в том, что у вас недурно строчящих спина затекает, а потягушка помогает. Мы же с вами дожны иметь одну, но непогрешимую причину, чтобы лишиться возможности исправляться в большом и малом. Понимаете? Вот вроде той несчастной попрошайки вашей. Эту неказистую репку нашего маленького бога детского шампанского не вырвать никому. И всё-таки светел мир повседневности, ой, как светел, скажу я вам! Одна катается, другая подметает, какая-нибудь третья с "красивыми коленями" и марафетом, где надо. Вам, молодые люди, надо бы это понять, а не с колами (это касается и оценки вашей прозы) для людских казней сожительствовать, словно тепеши. Зарабатывайте честно свой Румынский Орден "Офицера культуры"!, - вот вам моё напутствие.
С уважением, Андрей Николаевич Горбунов.
Эти шутливые строки появились когда-то, как мгновенная, "по первому зову", реакция на строчку из рекомендательного письма, в котором Тургенев-Ломачевский просил Достоевского пристроить своего молодого родственника : "Г-н Ломачевский... имеет всё нужное для исполнения фельетонных или других литературных работ." (Париж,1863) Привожу всё это без особой причины. Разделяю с вами этот "перекус", чем Бог послал, как говорится. Кроме того, мне сегодня утром вспомнились библейские строки (Сир.30, 22-25). Вот и радуюсь, как могу. Что до содержания шутливого отрывка, могу лишь развести руками и, пряча улыбку в бороде, смотря на всех нас со стороны, растроганно произнести "ангелы", как когда-то сделал Маяковский смотря на окружавших его в Сиротском институте. Experimentum crucis (лат."Эксперемент креста") давно подошёл к концу. Человеку все равно борется ли Библия за Бога против религии, как считал П.Тиллих или же всё обстоит, как-то иначе. Башню вновь строим - щепки летят. Лайнер с нудистами летит над Юрьевым монастырём, а говорухинский Жюль Верн в аэростате над рыльским, где живут люди не испражняющиеся саламандрами и нехитрыми эфирами, с желудками крепкими, как у индюков. (* Съёмки "В поисках капитана Гранта" велись там летом 1985 года.) Разве не время чудес? В "братство" из известного девиза мы, что закономерно, добавили оздоровительную порцию пожелания идти лесом и курить табачок врозь. Государство моих соотечественников, зарплаты которых хвататет, в пересчёте на сегодняшний день, аж на две с половиной куртки "Аляска", исправно отдаёт их ужин своему врагу живущему в другом часовом поясе и скоро задраит все люки. С его оголтелейшим мракобесием бессильного не сравнятся тысяча Нилусов с содержимым их сундуков и везде мерещямися знаками жидомассонов. Помяните моё слово, этот наш Саул, у которого в бороде гречка цветёт, а в голове не пахано и его обслуга, вкупе с другой добычей Аластора, будут удавлены нашими Давидами в костюмах-тройках, струнами с их же (чур меня) линялых "евразийских" инстрУментов, игрой на которых они сейчас забавляяются. Толстобрюхий Аминь. (Кстати, никакой буйной растительности на лице у меня нет.) Что касается остальной Европы...
"Я недавно с еврейским раввином читал V главу Матфея". (Л.Н.Толстой. В чём моя вера". гл.2) Знакомых раввинов, как и вавилонских кахинов, у меня не имеется, но есть прятелькогда-то работавший постановщиком декораций на РБК. Однажды он высказался в том смысле, что у Европы свой Бог Израиля и он куда более "мстительно-пройдошливый" (его выражение), но куда менее "цельный", нежели его старший брат. Мысль не нова. Но я затрудняюсь что-либо окончательное заключать из неё, поскольку то же пройдоха, судя по всему. Если соглашаться с его мнением, то это же касается и Штатов. Разница будет лишь в том, что там он ходит в кроссовках сшитых из миллионов Билли Кидов в настырно-интернациональной компании лакомых, как персиковый коблер, черлидерш и прочих штатных единиц. Вот о нём и потолкуем.
Он - душа любых компаний и "компаний". Он конкретен как бицепс, уполномочен (неважно кем и чем) и заточен под решение определённых задач. Без лишних эмоций он ломает через колено, а иногда щедро одаривает тех, кто произносит в его адрес свои филиппики. Он, конечно, не "Бог-красильщик" апокрифов, но он и впрямь отдал все свои цвета миру, который об этом и не помышлял просить, потому что мир этот милости хотел, а не жертвы. Бесцветный билетёр подле кружащихся каруселей, на которых М.Эваристи блюёт в спины посетителей Донских Бань на Шаболовке и партработникам по обе стороны океана на застывшей в вечности даче Бокии, на всех дрейфующих материках разом. Он - государево око и радуется, если вы имеете доход и следовательно существуете. Он в жизни не слыхивал ни о каком Великом Инквизиторе и прочем вздоре, и уж тем более не якшался с ним. Он - не первая и вообще не скрипка внутри тёмной лошади и её пипки. Он никогда не станет "пережитком прошлого". К нему нет лазеек. Он в каждой капле той натуры, с которой Дюрер писал свои "гневные" портреты, но никогда не лаялся ни с кем и ни с чем. То, которое "всё" и которое всегда на сносях - на сносях и от него тоже. На нём елозят и крутятся ужом все гордецы и гордячки, все разумнейшие из присяжных. Его служки пожинают принесённые монизму дары и бури в стакане, пуская газы каким-нибудь экзистенцианализмом. Он же ни в чём не бывает виновен. Как уже говорилось, у него свой взгляд на то, что именно следует понимать под "сроком выдержки" чего-либо и самого себя и это знание-взгляд он не передоверяет кому попало. Он не играет в облавные шашки с мелкими бесами, политическими трюкачами и теми, кто пишет им речёвки.
Не следует очертя голову указывать, как на очевидное противоречие, на то, что сам Декарт, если не ошибаюсь, понимал проблематику связанную со врождёнными идеями, как свойство вопроса о бессмертии души, что, казалось бы, камня на камне не оставляет от его знаменитого тезиса и выводам из него. Как раз никаких выводов сделать тут нельзя. Даже если бы несмотря на ходатайства шведской монархии его бы сожгли, ничего не пошло бы прахом. Инквизиция доказала бы целиком самого Декарта, так сказать. Он отдал бы свои концы, но не отдал бы свои ложные "начала", действительно мёртвой хваткой окоченения вцепившиеся в наш способ мышления и составляющие его догматику. Декарт с порога исходит из двух базовых заблуждений, не считая самого, как говорят эпидемиологи, больного номер ноль - самого Декарта. Само собой разумеющимся он считает наличие у каждого "человека" души. Это не так. (Не уверен, что сам являюсь её обладателем.) Второе: считает, что душа бессмертна в обязательном порядке. Это тоже не так и является ещё большим заблуждением, чем подобно Розенштоку-Хюсси, считать бессмертной западную цивилизацию. (Смехотворней только выводы Д.Бонхеффера в отношении цивилизации запада. Подобные авторы, по-видимому искренние в своём желании засыпать комплиментами объект исследований, дискридитируют и принижают его. Читая их, я никогда не могу избавиться от ощущения, что наблюдаю за взрослыми детьми, поющими в расчёску перед зеркалом.) Исходя из этого, мы не станем углубляться в то, что стоит или может стоять за привычными нам словами, поскольку Декарт, безусловно, религиозный философ, увы, слишком поверхносто понимаемый и интерпретируемый. Философии давно пора перенять из китайской ландшафтной культуры одну из её традиций - не строить жилище на удалённом конце уже параллельно застроенного тупика. Это прекрасно делает теология. Лучше уж действительно скалачивать состояния или швырять деньги на ветер, если вы бедны. Я понимаю желание последователей-лежебок этого великого мужа сладко спать на лошадином бедре своего царя-горы, а пробуждаясь покушаться на все, что не приколоченно в области познания. Понимаю их мечтания омывать друг другу ноги в лужах после дружески-полемических дождей, что обрушится на нас всех в особый четверг и сделает краше голосование рублём и почерк врачевателей душ в преобразившемся Брайтон-Бич философии. О, я тоже хочу обновления, чтобы, словно по мановению волшебной палочки, моя "загадочная" душа вдруг отпрянула от несвободы и лишь крошила варёные яйца над могилами Сен-Женьев-де-Буа. Иоахим даст, наконец, напрокат карету (Гоголь, "Ревизор", 2 действие.) и мы помчимся на ней прямо в наше литературное детство, прямиком к подножию горы Мтацминда. По-моему, все мы слишком раскатали свои губы. Какие же пророческие слова произнёс Гоголь... "Я воображаю, в каком странном недоумении будет потомок наш, вздумающий искать нашего общества в наших мелодрамах." Не беспокойтесь, Николай Васильевич, наш дух настолько отравлен смрадом площадной пропаганды и настолько квёл, что о нём нельзя даже сказать, что он катится по наклонной. Такое не катается. Мы лишь, как бирманские колокольчики внутри влагалища политической системы ублажаем её протухшую правду-матку. Мы тоже, своего рода, декартисты, но только, как очень мягко было сказано - ленивые и нелюбопытные. Наше настоящее и будущее - бушель угольной пыли и битых черепков, следовательно мы существуем. Так мы чувствуем и живём. От того-то я, знающий нас как свои пять пальцев, добавляю по чёрточке в наш портрет, чтобы никто не захотел стать такими же шёлковыми и лицеприятными. Это приведёт к царству всеохватного Экибастуза. Лучше быть угольной рыбой на сковороде, чем жить так.
Я бы хотел иметь дар художника и нарисовать нас тут ещё и угольками из набора Conte a Paris, а не только словами, но чем богаты. Впрочем, большая часть страны является ожившим изорепортажем на эту тему. Читатель анонимен и ему море по колено, так вот пусть ответит мне на вопрос. Почему в моём самоваре должны кипятиться некрасовские саржевые панталоны и почему я должен поить этим людей? Поить не только в литературном смысле. Думаю и сам Некрасов был бы против. Вы покумекайте. Меня же ждут подмосковные Медвежьи Озёра. Пока наши потринотные патриоты завывают своей певческой фонацией и выдают институт мздоимцев-живоглотов "давай нам" за институт государственных далай-лам, окунусь в воду, выйду на берег, призову в свидетели русалок и синхронисток всего мира и властью данной мне Богом произведу любопытную Варвару в святые, и не обвешивавшие людей, мученики. Поскольку это не просто красотка-герцогиня, получившая "ломоносинку". Право имеетЬ.
Московские дворы между пятиэтажек и сами дома эти... Жалкие. Как привязываешься к ним. И к деревьям в этих дворах, вечным московским саженцам, будь они хоть выше окружающих их крыш. Мне теперь часто вспоминается "Московский дворик" Поленова. Сидя под этими деревьями сбрасываешь с себя богатырский сон исхиляющих будней и всё взятое из вторых рук покидает тебя. Да, столичные дворы, зачастую, редкое уродство и всё прочее, но не стану их поливать тем, чем они и без того, будучи одной из ризниц реализма, политы. А небо... Вроде бы, радости от его созерцания можно получить на понюшку. Такое ощущение, что при творении мира Билл Мюррэй дал Господу срисовать его со своего лица. К тому же, оно обладает удивительными свойствами. Почти в любой из дней, в любое светлое время суток оно вызывает в памяти вид советских белых тарелок с надписью на них "ресторан", с неотмытыми комками жира и мякоти печёных яблок. Однако, именно под ним я становлюсь наливным и гонящим взашей все тяжёлые мысли.
В небе можно увидеть иногда голубей. Здешние голубеводы разводят почему-то голубей, которые из-за своего полёта считаются в других местностях браком. То есть не тех, что мерно и спокойно парят в воздухе, а затем спускаются на хозяйский перелёт, - вроде николаевских тучерезов, а кувыркающихся через голову и наматывающих круги на своей птичьей кольцевой дурней с квасной гущей внутри. Помню, что когда мне довелось в первый раз переступить порог одного московского супермаркета, мне подумалось, что увидь Иисус то, что было передо мной, он бы никогда не задал неуместный вопрос, казавшийся ему риторическим: "Душа не больше ли пищи, и тело одежды?" (Мф.6-5) Тут не принято много вопрошать и печалиться. Печаль тут лучше вообще сразу по приезду отдать через багажную решётку на Курском и там и оставить. Правда вокруг все равно кислые мины, как столичных аборигенов так и приезжих. Их количество и разнообразие может подорвать, нехуже террориста, любые ваши надежды. На них видишь печать такого вынужденного отупения и пришибленности, что кажется наблюдаешь воплотившееся идиотское "ась?". Их отяжелевшими ве'ками можно накачать руки. Что в провинциях на уме, то в столичном метро на лице.
В этой куче-мале всем достаётся, лежачим с особенной жестокостью. Как писал Хлебников:
Раздору, плахам - вчера и нынче - город ясли...
("Вы помните о городе..." 1.) Излишне говорить, что сюда приезжают не для того, чтобы оставить треволнения жизни позади, затеплить лампадку и причитая, предаваться воспоминаниям о сановитом, упитанном и не знающем бритвенного станка, женском заднике обёрнутом передником российских реалий, как над потерянными нынешним поколением идеалами и жизненными ориентрами. Но это только на первый взгляд. Если с действительной Москвы содрать, пускающие неискушённому человеку пыль в глаза, её галифе от кутюр заправленные в мозги и нервные системы приезжих и москвичей, то именно такой душистый, "поросший травой", белокаменный "хлеб-соль" его взору и предстанет. Так часто в жизни бывает: думаешь - Велимир, ан-нет - Хлебников. Но этой евнухоидной великанше и её чреву неважно, что о них кто-то думает и шушукает. Она не глупа и раздевается для вас очень медленно. Ей некуда спешить. Это вы гарцуйте на задних и передних мостах и лапах, схватывайте всё на лету, держите карман шире, молча или в акустическом сопровождении проглатывайте обиды, со слонов и мосек требуйте родословных, сбывайте себя с рук на руки встречному-поперечному, чтобы не вешать нос читайте мемуары Смоктуновского (шучу, не читайте) и переведите стрелки на здешнее время.
"Основная единица времени - "сейчас". Это значит "тотчас". Со времён, когда В.Беньямин написал это, ничего не изменилось. ("Москва", 7) Если вы в самом деле не умерли, то не пытайтесь тут никого обманывать и подвязывать челюсть косынкой. Не забывайте, что вы пребываете в месте, где, как огня надо бояться проснуться однажды с ощущением, что у тебя гора упала с плеч, а ноги перестали отплясывать чечётку. Так как, вероятнее всего, вместе с ней исчезнет ваша пещера и всё, к чему вы имели неосторожность привыкнуть, включая спутников жизни и фильмы Такеши Китано. Перед тем, как в урочный час вы соберётесь сказать близким что-то вроде:
На клячонке я собрался
На Москву хоть посмотреть,
И Катюше обещался
Там на девок не глядеть.
подумайте трижды. Даже если вы родились в сорочке, не торопитесь проверять её на прочность. Справедливости ради, надо заметить, что Москва, конечно же, многолика, как Кали. Лично мне комфортен её ритм, в том смысле, что я его просто не замечаю и мы не докучаем друг другу. После нескольких лет безвылазного прибывания в этой дочерней вселенной России с приезжим с алгебраической точностью случается одно из двух превращений. Заздравнейший, но редкий вариант - с ним ничего не случается. Второй - его самого и, если частокол ещё цел, даже 32 его зуба так распирает, что ему есть, что сказать даже килограмму голубцов, половину которого он съедает за завтраком случающемся в любое время суток, а другоую половину оставляет во имя какой-нибудь аскезы. Москва обязательно найдёт ему подходящую.
Звучит банально, но эта затейница действительно принуждает тебя к ответственности за себя самого. Другое дело, что вы можете быть крайне работоспособным и исполнительным человеком на побегушках или отлынивающим от всего обременительного лоботрясом, но ни то ни другое ничего вам не гарантирует. Так всюду, но тут это особенно остро чувствуешь. Сколь бы не была ничтожна ошибка твоей длани не так давно выпрастаной из под одеяла привычного угла, случись что - виноват будешь только ты. Если вы приехали сюда, то отныне вы - что-то вроде француза Мораберта из радищевских времён, что был учителем в Пажеском корпусе, но только на сегодняшний лад. Вас вынудят им стать. Вы должны знать и делать всё, то есть быть всеохватно "делающим вид". Это не касается усталости, уставать вы будете более чем по-настоящему. В этом смысле столицы всех стран и нынешняя литература незамечательно схожи. Одним словом, человек человеку - потенциальный москвич. То есть, что-то, что может стать "человеком", в лучшем случае, в третьем поколении, что определённо прогресс.
Продолжу о себе самом, о том, что должно было стать "человеком". "Нимфа, ужаленная скорпионом" - это творение Лоренцо Бартолини я вспоминаю, когда думаю о родственниках и окружении. В качестве ядовитого гада мы выступаем поочерёдно. Разница в том, что я и впрямь живой, в то время, как они, не хочу недомолвок, есть тот самый продукт пищеварения, который мои сверстники предлагали друг другу в детстве укусить до крови. До октябрьской, я бы сказал, если вспоминать ленинское определение интеллигенции в качестве родной составляющей нации. Кусать и жалить их бесполезно. Упорство, подчас переходящее в глупое упрямство (возможно, "дар" Сатурна) - одна из главных черт моего характера, но только не тут. Воля моя сильна, но не как, у едких ментальных крохоборов с их комплексами и обмирщвлённостью. Она безапелляционна и неумолима. В глубине души, я просто-напросто убеждён, убеждён силой, что моя индивидуальность непогрешима (попросту невинна), симметрична, хотя может и обладает всеми мыслимыми изъянами. Она "продавливает" себя везде, где бы я не оказался. Более всего тогда, когда я вообще, казалось бы, носом в подушку и замкнут в себе. Можно сказать, что она перверсивно-симметрична и что в таком своём виде она - есть дар и желает чествоваться в этом качестве. А также, чтобы я всех усерднее обеспечивал бы ей надлежащий уход и сводил счёты со всем, что может хотеть её ниспровергнуть, подкрадываясь с подветренной стороны в старых стоптанных сникерах от имени охотящейся современности. Не надо скорополительных выводов. Именно благодаря пребыванию близ этой воли, этой моей при-чудливости, инаковости, в попытках её лелеять, в самоотверженных попытках её прикончить и роптать подобно роптавшим на Бога в Аравийской пустыне евреям, я не превратился в согбенный общественно-бытовой бином. Для этого разговора я заблаговременно припас небольшую цитату из письма княгиги Ольги Александровны, дочери Александра III, которая ухаживала за солдатами в качестве сестры милосердия. "Сегодня две пули сами вылетили из ран! Так смешно было. А вчера тоже: одна из жопочки, другая из животика и третья из ляжки, конечно, из разных солдат..." Если на минуту представить себе, что моё чувство сострадания к нашим глупцам и глупостям, пошлякам и пошлости - тоже инкогнито, как и она, ухаживает за всеми ними, а также ранеными идолами и кумирами, зарвавшимися и языкастыми острословами, среди которых кто-то увидит и автора этих строк, то это не заставит пойти меня по ложному следу.
Я так или иначе всегда был и остаюсь пулей, готовой вонзиться в любого, кто уже "предвечно" (никто не является в мир "на голодный - tabula rasa - желудок", хотя тут много оговорок) был в рядах раненых в раструб и норовящих дёгтем бесчинств из него мазать всё вокруг и пренебрежительно перешагивать великую штангу с блинами "идеализма" на ней, как подснежники Кроноса, это называют. Это железный факт и, да, это играми мускулами, если хотите. Причём такими, чья гипертрофия саркоплазмы развилась не на часок-другой под влиянием чернильного гликолиза, как результата непродуманно-бессмысленных, просто "для поддержания штанов" и тонуса писательского зудящего эго-те*льца тренировок, которое, прошу прощения, соплёй перешибёшь. Хотя, думаю, недавно подаренная мне книга "Огнестрельные ранения прямой кишки" 1961 года издания как-то могла повлиять на появление вышеприведенных слов. Признаю, что мне легче, чем остальным рассуждать подобным образом, поскольку я сразу вылез таким из конверта для новорождённых.
Так в облаках кружится ястреб жадный
И сторожит индеек и гусей.
Как писал "Приятелям" Пушкин. Это кстати касается и своих собственных птичек, которых мне тоже бывает жалко. Это не было потолком моих мечтаний, всецело моим выбором, но такие-сякие мойры ссудили по-своему. Мне остётся только не портить себе кровь и поблагодарить их за выпавшую мне долю.
Да, мне не по нраву, суетливые и при этом пустые люди. Эти разудалые седалища с ушатами своей экстравертности и панибратства ко всему на свете, которое заменяет им умение слушать или смелость попросту покончить с собой. Я особенно не в восторге от таких людей внутри литературы. Но если они подвязаются где-нибудь в профильных СМИ, скажем, в "Русском налоговом курьере", репортёрами спортивных хроник или же стряпают что-то на телевидении и незамысловато запечатлевают наше общество хронического парапроктита, то видит небо я желаю им как можно больше всего, что они хотели бы грести в три лопаты и поменьше нагоняев на летучках. Я спокойно и с подобающим уважением отношусь к обществу потребления, его цивилизационному холодильнику "Атлант", сказочным прилавкам и полным трибунам с расправившими плечи и дискутирующими о лестничных вкладах, а также, о котлетах и мухах в трудах Ф. фон Хайека. Говорю это безо всякой иронии, свойственной враждебному нейтралитету. Перефразируя Шекспира, можно сказать, что люди были бы почти благородным металлом, будь они всегда на высоте (она же глубина) самих себя. ("Ю.Цезарь", сц.2, акт1)
Но литература - это не суздальские сувенирные ряды и по этой причине я не хочу, чтобы эти вершители судеб бульонных кубиков плясали под дудку своих нелецеприятных человеческих свойств и лезли на кухню почтенного заведения, где, в числе прочего, по сей день, редкие звери в жарких поединках готовят и подают "старые семетические дрожжи в арийской крови", - по выражению Мережковского. ("Грядущий хам") Тем более, что это и так подаётся в основном на столы сучьих потрохов, как горячий шоколад клиентам "Дё Маго". (Никто не говорит, что такого рода письменность обладает неслыханным духовным приоритетом перед любой другой, она может быть даже куда хуже этой другой во всех оношениях. Речь о том, что она сущностно иная; она - самый буйный радикал всего сумасшедшего дома литературы, её потому обывателям и не слышно за семью замками.) Да и какая корысть лезть в эти дебри? "Тот жалкий человек, кто славой не пленится!", - считал Рылеев. Но славы и всесторонней автаркии это не сулит, разве что, в очень узких круголях, в которых люди их составляющие имеют в основном единственное сомнительное достоинство в том, что их "соборная" душа похожа даже не на портрет героя О.Уальда, а на пейнтбольный павильон после игрищ или на поражённые маститом груди всего живого в ветеренарной мази на основе пихтовой живицы и ей же пахнущие. Погреть руки на этой портативной сумке-погребке тоже невозможно, так что лучше озадачиться поиском других, так сказать, инвестиционных альтернатив, хотя бы для того, чтобы не протянуть ноги. Кроме того, в занятиях наших нет, к счастью, героизма и романтики, а если и есть, то не больше, чем в брюкве или в кругляках после постановки на спину банок. Мы не альковных дел мастера, мы не кормчие, изрекающие грудным голосом Истину, мы очень часто выдаваемы Богом и съедаемы свиньями, мы слепые кроты в компании слепых же червей бесполезной скрупулёзности, мы полны предрассудков и верим, что женщины не ходят по-большому, а балерины, несмотря на уверенья Майи Михайловны Плисецкой, не курят "до пупа", а также в двухярусные кровати, двухэтажные автобусы и логоцентризм. Не кидайтесь в омут головой.
Если же вы русский или обрусевший человек, "суровый славянин", как именовал себя Пушкин ("К Овидию"), в его современном исполнении, то втройне не советую вам домогаться внимания к себе на поприще связанным с литературой. Вас будут колошматить все возможные страхи, вы не сможете держаться даже за юбку, вы станете драться и надираться, запьёте горькую по-настоящему и никто не положит вам на мешки под глазами чайного пакетика и не выдавит полоску геммороидальной мази. "Головлёвщина" наполнит ваше существование цинковой готовальни до краёв, как хаши тарелку грузина и жалкий и забубённый вы останетесь на бобах. Такое вот gratiae infusio (влитие благодати) вас ожидает. Из тех, к кому я сейчас обращаюсь и кого увещеваю, ничей след конечно же не простынет, но моя совесть чиста и соблазнительна, как сам порок. Впрочем, конечно же, жизнь поэтов не целиком состоит из пыхтенья и волдырей от языков пламени неземного камелька. Красота действует... красиво, ей несвойственна назойливость, посему она зачастую просто водворяется, заставляя потесниться недостаток света и перетряхивая августейшее "руководство" внутри поэта ответственное за безотрадность его существования. Иногда это значит, что она выбивает из поэта дурь, как выбивают ковёр в свежевыпавшем снегу. Красота - это девиация-тиран. От неё нельзя забаррикадироваться апотрофейными приговорками, с ней нельзя разминуться. Она - святость. Она - печать бесповоротности грянувшей в её лице беды и каждая бесполезная сороконожка знает это по себе. Не доводите до встречи с ней. Не оставайтесь втуне, выходите.
Как и большинству людей, мне тоже невдомёк, что "особенного делает" (Мф. 5-47) Бог "посылая дождь на праведных и неправедных". (Мф. 5-45) Это не особенней, чем храп трёх солдат в казарме после отбоя и не "опасней", чем сравнить глаза возлюбленной с фарами Шевроле, - о чём писал Бродский. Куда опаснее охарактеризовать сорок восьмой стих, в свете сказанного, как дешёвый зехер... Но не стоит переигрывать в эти жидковатые остроты, что делает произведение сплошным хрюканьем. Не стоит, даже если вы, как на ладони видите своего внутреннего делягу, смахивающего на gracioso (исп. "шут") в пьесах П.Кальдерона. Я могу моментально выбить его, что называется, из седла, связать по рукам и ногам, и как ближе некуда "ближнего своего" возлюбить во всех поочерёдно шестнадцати "позах" Аретино, пока он сам не ощутит свою благого мата горластость, как не свою. На протяжение всей этой книги я стараюсь не доводить до этого и вот, что надо отметить.
Хоть на первый взгляд кажется, что между этим нельзя провести параллелей, но освоение простого, как бревенчатая халупа, навыка держать его в ежовых рукавицах милосердно дарует вам необязательность до изнеможенья возиться с проблематикой феноменологического epoche Гуссерля. Это не тот случай, когда говорят, что на каждого мудреца довольно простоты. Я искренне считаю, что указанный навык (методология, если угодно), состоящий в умении, говоря по-русски, удерживать воду в... муладхаре и попридержать язык за зубами, а это почти всегда уместно, более сложен и эффективен в делах познания и не множит всякого рода пшики из недр наших отощалых душ на рыбье-смиренном меху. Он не должен касаться пряжи нашего сокровенного мышления, которое не связанно с интеллектом и рацио. Он, наряду, кстати сказать, и с нами, вообще не должен знать о её существовании. И не должен раздавать от нашего имени обещания и клятвы, чтобы мы, в том или ином виде, не совершили ненароком непоправимого, как библейский Иеффай, дочь которого, должна была бы перед тем как запечься барабулькой, оплакивать в горах не своё девство, а судьбу детей, которые пострадали от родительских языков без костей. (Суд.11)
Велика ли роль этого подъесаула "фигли-мигли" армии в жизни поэта, за которым нужен глаз да глаз? Да, достаточно велика, но его роль - это роль заштатника, пусть даже одного из первостатейных и любимых. Тут не уместен бездумный фаворитизм. Я ценю их всех, всю свою (можете использовать свой опорный термин) ватагу бесов (например - злые побуждения в иудаизме). Но адхарма - адхармой, а идти на поводу тех аддикций, что они пытаются навязывать крайне нежелательно. "Показания" этого нашего однодомца, о котором я обещал поговорить, - лживы, вегетативны, так же, как показания так называемого детектора лжи. В остальном, мы не то что бы души друг в друге не чаем, но принуждены быть взаимно почтительными. Если я вынужденный выразитель (не солидаризующийся) гилозоизма, панпсихизма (называйте, как вздумается), то закономерно, что я не отказываю в доле и обитателям внутренних пространств и кишащим в нём "внедрёнными сотрудниками" и прочим резидентам. По крайней мере, именно в таком качестве ощущает их человек взрощенный в христианской традиции.
Тут важны интуиция, знания и контроль. Выявить этих игруль не так просто, как сделать ход в "Монополии", но если вам повезёт, то знакомое "И ты, Брут?" заиграет для вас новыми красками. Но правильнее не числить их исполнителями чьей-то воли, они, скорее, выковывают нашу собственную, либо неспешно выскабливают её. Можно даже сказать, что значительная часть того, что мы зовём своей волей - это они и есть. Одна из задач человека не просто, как в буддизме для масс, избавиться от своей воли и ждать у кармы погоды, а перво-наперво превратить её целиком в доброкачественное новообразование и уж потом, с волчьим билетом или благословением выписать вон из себя пока идут "ремонтные" работы, чтобы позднее прописать вновь. Другими словами, Субботу надо почтить, а не саботировать сном под ракитовым кустом в пьяном беспамятстве и как заблагорассудится.
Весьма важно обнаружив их попытаться на первых порах жить по принципам добрососедства. Их коварство не следует недооценивать, как и переоценивать. Как правило, они не злонамеренны по отношению к нам, поскольку, повторяю, большинство из людей целиком сотканы из них и тем нет нужды мелочиться, они уверенно ведут их туда, куда ведут. Пытаться сгоряча селить их по медвежьим углам и считать нечистыми, как мусульмане - левую руку, мало поможет. К тому же, с момента нашего появления на свет эта часть нас просто ждёт когда обшество и наши задатки, словно акушерка, шлёпнет её по филейной части, чтобы её лёгкие сорной вклейки заработали. Единственный выход - это сделать эту часть профессионалом и привить их теологическим их осмыслением. С профессионалами, как известно, легче работать и иметь дело.
Но если вы ко всему ещё и заняты искусством, ситуация осложняется. Со временем вы начнёте замечать, что то, что вы считали за истуканов из каких-то обмылков, стружки от психофизического единства человека, начинают играть между собой в бутылочку и оказываются способными испечь вам такой Ригель-блин вдохновений и парарефлексий, что вы добавки попросите. Попросите, даже понимая, что их конечная цель - просто раздавить вас в лепёшку. Хотя, конечно, "целеполагание" им не свойственно.
Знаменательно, что это картина именно высоколобого искусства, заметьте это себе! К примеру, Ч.Буковски, Р.Карвер, А.Чехов, С.Довлатов, В.Ерофеев итд - это всё высоколобая литература и высоколобые фигуры, в хорошем смысле слова. Простая же литература, именно что "путёвая", как говорят у нас, а главное понимание её содержания и понимание её самой именно как "простой" (Плотин учил так понимать прекрасное), уже давно приравнены к незаконному обороту запрещённых веществ. Её тоже нельзя перепрыгивать, это ось традиционной метафизики. И её не то чтобы скрывают, так... не мозолят ею глаза. Человека таким образом лишают самой возможности когда-либо понять реальность в её чистоте абсолютного, не поддающегося никакому описанию безличного самодура, чьё наличие и тотальность, якобы, безальтернативны и глобальный ответ на все попытки сыскать таковые альтернативны - "не вариант". Настолько давно, что многие люди не слышали и никогда не услышат об этом и о ней. Можно даже сказать, что в отношении источников такого знания и такого их понимания действуют такие же правила, как и для террористов погибших при проведении спецопераций: их тела не выдаются и о месте захоронения никому не сообщается. "Успейте приобрести!", - как говорит реклама, времени в обрез. Фигу, что застит Знание, надо палец за пальцем разжимать и "раскулачивать", а это вам не десять минут параджановского "Цвета граната" выдержать.
Мы подразумеваем не один из всегда по стойке смирно и на готове стоящих у неё же потенциальных вариантов и альтернатив наличной действительности, то есть присущих беспримесному злу имманнентности (злу, само собой, не как этической категории. как вместо этой строки и её смысла могли быть другая строка и другой смысл), а подлинный Вариант. Вариант, диво-дивное, ещё какой вариант. Расфинальнейший. Какой? Никакой, его нет. Потому он и Чудо-чудное, а не достойный смеха принцип искупления. Он не подвластен долгу быть, поэтому реальность и не может облокатиться на него, это очень "ненадёжный" мужчина, именно потому что Мужчина, а не биологический эквивалент гагеты
МК. И пока его нет, я даю злу врасти в себя, утяжелить себя, чтобы иметь перспективу зубами неповинной головы завязать его меч узлом на себе и в себе - демон. Искупление? Вам не приходит в голову, что можно просто и без "влечения" любить оригами, "ужасные" вещи, любимую, странностей страну и быть равнодушным к свинине хэппи-эндов, бисквиту миропорядка и "я"? Вообще фетишам и капризам. Вот так просто? Да, вот так незамысловато. Это не явленная, не предъявленная вера. Акт ли это веры? Да, безусловно и в нём нет ни капли страсти и идеи ценности. Эта не милующая любовь, это силовая акция вне поля длительности и уж тем более "финальных" точек внутрь "i" и Ветхого Адама, пеликан он, утка или что-то ещё. Только провозвестием Чуда мы и можем быть.
Некроткие люди почти никогда не являются антиподами кротких. Я так точно. Но если бы был одним из них, то поборов брезгливость, рано или поздно, всё-таки стал бы непрочь унаследовать эту землю. Хотя навряд ли бы смог забыть, что сделали с ней и на ней некроткие. А главное - догадку о том, почему у них это получалось. Впрочем, излишне осваивать все тома отечественного толстоведения, чтобы ответить на этот вопрос. Бесспорно, подобное размежевание в отношении представителей рода человеческого является ходульной и, по выражению, Хайдеггера в "Письме о гуманизме", "произвольной квалификацией". Но оно подсвечивает нам несгораемый шкаф мало кому преподававшейся истории с её кусочком внутри и уймой скелетов, но уже не снаружи этого шкафа. Гробовая тишина минувшего глушит, поглощает голоса этих компетентных мумий. Они с надеждой и укоризной сверлят нас взглядом. И когда мы услышим и поймём сказанное ими, то мы воскликнем басенное "А ларчик просто открывался". (И.А.Крылов, "Ларчик") Меня переполняет уверенность, что эти скелеты надрывают жилы не для того, чтобы вопрошать кого-либо из нас: "если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?" (Мф. 6-23) Содержимое их секретера всё равно проявит себя и одержит победу над той кузницей кадров, откуда выходят наши злопыхатели. Мы предвкушаем вешние деньки. Их прах будет воскрешён и произнесёт одному ему ведомое имя Бога. Что делает меня таким уверенным в этом? Ничего особенного. День-деньской наши сердца поэтов, хотя и не всегда в унисон, бьются не понарошку и по "указке сверху", по доброй воле и не со скрипом - этого с лихвой хватит. "Мы - живы". (А.Белый, "Магия слов") Наши занятия и наша радость не требуют шумихи вокруг них, хотя и не избегают её. В сущности, я уже давно могу сказать: "Вот и всё. Пустите кулёк "Лещины" по рядам" и закончить своё скромное представление в череде выступлений своих собратьев. Дебатировать давно не о чем, можно опустить наши руки на подлокотники наших здешних ярмарочных тронов. Да это и сделано давно. Поэты на месте, лишь багаж запаздывает и я описал по мере сил почему это происходит. ("Предвкушая лакомство, я дожидаюсь Бога", - говорит нам Рембо. "Одно лето в аду", II.) Это да, ждучи лосины, наглодаться осины - это очень на нас похоже. Довольно странное, надо признать, "престолонаследие", мы достойны, мы осужденны на лучшее. А не на вечное ожидание вступления в силу обещанного "отложенного статуса". Я бы даже сказал, что данному институту давно надо пыром дать в его священный кадык. Тем временем, всепланетарный Намиб плавит курдючное сало коллапсирующей современности и скоро лёд тронется. Как и сотни других я пишу в значительной степени для отвода глаз моей скуки. Речь не идёт о сравнении нас с речными каналами, которые со смирением и безропотно принимают плевки туристов и вёсельные оплеухи. Разве что до определённой степени. С.И.Чудаков писал, что:
Не проходя через строй зуботычин
Ты неглижируешь русской судьбой.
Может сугубо ради неё всё и затевалось? Пусть ответ прозвучит несколько вульгарно, но скажу так: ответить на этот вопрос утвердительно - значит попытаться по-плохому упростить и низвести написанное, меня самого, человеческую судьбу и русскую, в частности, до того самого "асфальта", об который "как два пальца", и который только для этого и годится. Так косо богатеть в якобы Бога совершенно для меня неприемлимо. Жизнь хотя и очень скверно устроенная ярмарка вакансий, но сложнее и богаче, чем просто выбор между битьём земных поклонов и поклонением земному "бить". Из этого, в худшем смысле слова, упростительства в народы и выходят словоохотливые "мудрецы", которые так "осмеяли" и поныне осмеивают Иродов всех мастей (* Кстати, никакого избиения младенцев изыкавшийся на том свете царь Ирод не устраивал.), что в нафабренный солью ус задули и завыли все на свете женщины и даже щекочущие до смеха русалки. И всё на свете стало такими женщинами, козлогласованием и вероломно побритым Усыней. В наших городах, как в болотах Сундарбана, он утратил свой нюх. Наши гортани вымочены молоком наших матерей и наши безмолвствующие обретут дар речи и всё в ней будет впопад. Мы не можем расплескать Волгу вёслами и вылить шлемами Дон, но можем перестать досыта кормить своей болью вечный впросак и делать поблажки себе и окружающей нас действительности. Поэт должен пересечь грань, за которой его больше не ищут, не свищут, не застают врасплох и не подкапываются под его древние и искусно-обшарпанные "устои". Напоследок же, повторю ещё раз кое-что разномастным "творческим" посмешищам во имя aloha spirit и дабы у них осталось приятное послевкусие. Я советую им всем гуртом тратить свою энергию на кастингах у Т.Байрона. Возможно, ему ещё нужны актёры для продолжения фильма "Ass caters unanimos". Это пожелание касается не только этих маломощных патронов Флобера (который Луи), но и всех ползающих на брюхе сторонников происходящего сейчас в России. Вопреки всем представителям клана полорогих бесов и козлищ, со столь же полыми берестяными туесами вместо голов, то есть вам, я смог стать неплохим человеком и продолжаю быть им.
Дело было в начале шестнадцатого века. Франциск I за шестнадцать килограммов смысла жизни в форме откровения его, купил "Джоконду" и повесил картину в своей ванной комнате. Я не хочу посколользнуться на выводах из этого факта, а хочу вспомнить акварель В.Свешникова "Пушкин и Белинский" (1954г.). Вот, что я повесил бы на стену, правда, не своего жилища, а какого-нибудь российского провинциалного "филателиста" с его коллекцией чего угодно. Не могу раздобыть в себе сил и желания защищать такого выкормыша начала третьего тысячелетия от рождества того, кто не присмотрел за этой паршивой овцой, как явлением. Такого наплыва мурлыкающих дураков к моим дверям мне не вынести. Я, бывало, готов был рвать и метать, убивать их одного за другим, как царь Шахрияр своих рассказчиц, пока бы не дошла очередь до их главного Сказочника из отечественного склепа. И речь, конечно, не о Пушкине и вообще не о ком-то из живших и живущих людей. Мне сложно это выразить словами. Из меня доносятся слишком много голосов, что наперебой кричат ему проклятья. И у меня с ними нет в этом вопросе разночтений. И, как вы догадываетесь, эти голоса даже мало-мальски не утешить подарив им всю подшивку "The Atlantic" и полцарства впридачу. И дело тут не в этой конкретной акварели и тех чувствах, что она во мне вызвала. Среди окружающего меня великолепного торжища можно было упомянуть вместо него изображение летучей собаки, английской булавки, оплётки руля или Марио-водопроводчика. Наше время - грибное место, что говорить, в том смысле, что в отсутствии нормальной метафизической оптики и опоры для неё и такой вот жалкий рак к пенному кубку поэта почитается за щуку. Казалось бы, есть в нём место и для людей немного превосходящих своей смекалкой новокаледонских ворон. Для понимающих, например, разницу между киниками и людьми переодевающимися в собачек и практикующими puppy play. Чувства... Я мог бы сказать, что я - гений в относительном выражении Начётчика, которому плевать на, в том числе, разнопёрость чувств. Что это значит? Давать себе такое определение (именно такое) - это значит обладать теологической интуицией, правильно понятым Страхом Божьим, который выражается в том, что вы, желая выразить именно то, что я написал выше, не утверждаете вместо этого - "ана ал-хакк" ("я есть Истина") подобно ал-Халладжу, чьё невежество люди и "хакнули" в огне вместе с квартиркой плоти, которая так испортила "метафизику" этого "москвича" белокаменного суфизма, в наказание за пренебрежение к искусству селекционирования чувств, поэтических, в частности, которое вылилось в столь неосторожные слова. Говорю это и для уже упоминавшихся "насквозь простреленных в бою" касатиков (увы, не в медные шапки) и для своей цеховой ровни в стане поэтов, которым можно вспомнить и Есенина, который в подпитии тоже, "утратив скромность, одуревши в доску" кричал: "Я Бог! ...а вы ничтожествества".
Я уважаю и ценю, насколько это возможно, чувства других людей и свои собственные. Это то, что мало по малу стало единственной моей трагической драгоценностью потерпевших крушение или вовсе непроснувшихся воль в этом упоённом своей абсолютизацией успеха мире. Ни один Х.Исигуро не дрожал так над своими детищами, как я над нашими каракулями скоротечных чувств. Моим намерением было внести некоторую ясность в знаменитые слова "когда б вы знали из какого сора"... Анна Андреевна не посчитала нужным добавить, что это не значит, что мы натуральным образом творим из фекалий и палок, почему эти её слова и превратились в шлягер для отпрысков Иванов. Поэт внешним образом вышел из своего юрского периода, его может пробуждать убегающий будильник, а отправлять на бок хорошо одетый и малознакомый человек, которого он угостил в баре огоньком, поскольку как заметил Шопенгауэр для многих людей поэты - "несносные ночные гуляки, мешающие им спать". Но творить поистине свободно в рамках проектной мастерской связанной со словом-полусловом, он не способен. Никто не способен, покуда он не может стать существом с новой речью, то есть - сущим, что в свою очередь значит сознать наличие Сущего, хотя и это (как и всё, что вообще может помыслить человек) не может "составлять" метафизику - лишь прикосновение к ней посредством онтологии и трансцендентального опыта, сколь угодно беспримесного. То есть "сознать" тут, если лишить это слово его пафоса, это прозаическое "про-знать". Такая новая речь в жажде осуществиться, сознаёт себя духом, огнём растопленным боговдохновенных слов "невместившихся" в канон и стремится полностью впасть в метафизику и тем совпасть с метафизикой, что невозможно, но составляет постоянный и естественный голод человека, которому в полной мере свойственно "окование внимания Богом и всем Божественным", как выразился один афонский святой. Что и является тем порогом у которого, как нам кажется, мы стоим и который имеем в виду: "мистическим текстом, который ещё не расшифрован, но смысл которого всё более и более раскрывается перед нами" ("Воля к власти")
Метафизика - не жена, которой можно "креститься", а тем более, минуя Сущее, имея целью сопричастность с тем, что индусы называют Брахман. И не потому что человек "несовершенен", "грешен" и тому подобное. Он почитает за Бога... да какая разница... Именно потому-то обожение "принципиально" и достижимо, и возможно, и не локализованно во времени и временном - оно не покоится на человеке, как креатуре и уж тем более на отдельном человеке и по существу, ни в малейшей чёрточке, искорке не зависит от него и вообще его наличия. Оно и сопряжённая с ним сфера попросту "не знает" о нём, к счастью для человека, так как для человека он есть его же наполнение, для Сущего же, то есть Идола, как об этом не единожды и написано в Библии, он есть (тоже) только сосуд ("наше "себя" - есть сосуд...", - писал Юнг), который с порога должен понимать, что такое быть без Бога, "инфантильно", "неверно", "неровно", но чувствовать оставленность Богом, то есть иметь в своей конструкции очаг, который бы жёг его ляжку и нудил искать то место, где можно и где будет уместно до последней крошки истратить себя, как прибежище диспаратности и несоответствия всему и вся, "во имя Его". Но это близко не то же самое, что исповедуют люди стремящиеся к близости к Богу, приписывая Богу методы экономического "инкорпорирования" в Себя столь незаменимых созданий, каковыми они себя, по недомыслию, считают. В том смысле, в котором мы полагаем себя, мы не только не актёр, мы призрак со всей серьёзностью кропотливо ведущий свой "дневник тренировок", целью которого является воплотиться, наростить хотя бы грамм мяса. Мы не хотим знать, какая "математика" является языком Бога, мы хотим помнить и чувствовать, что точно не эта. Если читатель правильно меня понял, то понял и то, что в споре Сирхинди с бесспорно великим Ибн Араби по вопросу о перспективе самой возможности слияния с Абсолютом, который, чего паучка поэтинки таить, ближе выпестованному культурой и средой "двигательному стереотипу" моей подкорки, как и вообще суфийская акыда нашего Серебрянного века, прав Сирхинди, который отрицал такую возможность. Другое дело, что совершенно невозможно поставить знак равенства между тем, что оба понимают под Абсолютом и Всевышним, но оптика Сирхинди верна в сердцевине. Точнее, он бы мог бы быть мне ближе, если бы я уже не следовал, в качестве пристяжного, за непутёвым шейхом этого тариката, оставившем и пополняющим том русских пословиц и поговорок. (Лк.19:42) Вот, к сожалению для нас обоих, матерь моя и братья мои.
Проблема современной гносеологии в том, что в пространстве актуальной истории между двумя доктринами лежит не спор о какой-то там истинности, а такая данность как Россия, что неоднократно подчёркивалось многими мыслителями. Не подчёркивалось ими другое, даже не понималось: Россия - это и есть в точности ал-Халладж всемирной истории с его "Я есть Истина". И её история и внутреняя жизнь этой истории - это перманентное существование "деревянного" горения и гримасничающего в корчах языкастого огня, как формы для ясного понимания и напоминания того и о том, чем история эта является и к чему неминуемо идёт - "печати" этого осознания. Это будет ответом Господа, от лица замученных и ласкавшихся к этому зверю пророков нашего народа, в ответ на его непереводимую на язык какой бы то ни было нелатыни - nihil ad me. И это не превратит ничья вздорная гордыня, которой оно всех заразило, в историю мученического конца того, что якобы всю дорогу так закаляло сталь. Когда все кончится, История и Господь произнесут незамысловатое и полностью соответствующее ценности этого мученника с его миссией - "нет, дорогой, так бросают всего лишь курить". Крепкую махровую струганину с бессмысленности и обычной индифферентности "загадочного" истукана, которая и составляла всегда его душонку, - добавлю я. Не в том даже дело, что Россия сущностно - не Реконкисте свечка-рыбка, не Рагнарёку мясо на кочерге. Вечность прощает увлечение твари оккультизмом, покуда эта пара не пересекает грань эстетизации своего неведения о Боге и имеет таковую своей единственной целью, даже оккультизмом хаты с краю, но она не прощает "оккультизм" на основе себя же, то есть мясоцентричности смертного тела или безблагодатного исторического образования, упивающегося нарциссической аутофелляцией обрубочности своего "Сверх-Я", превращающей его в бездуховную пешку закованного в латы "идейной направленности" аппаратного виртуоза. Позвоните в Рейх, в рот ему Немврод, или его сегодняшним продолжателям, если не верите.
Поэт - это в крохотно-случайной мере выразитель "идей" и прочих полюбившихся всем шоколадно-литосферных плит познания. Поэт сам есть Идея Соучастия, Идея Вплетённости, Внедрённости, Взаимосвязей, по-разному можно назвать. Но идеи, как писал Беркли, "не происходят беспорядочно и случайно, но между ними существуют известные порядок и связь." ("О принципах человеческого знанья", Пар. 64.) К этому порядку и связи пригвождён и поэт, что всегда чувствуется. Сильные и бесспорные поэтические дарования пригвождены враскаряку и иногда отдельными кусками "целого". Иные - по иному. Мы, поэты, никогда не бываем околдованы тем, что в философии зовётся "феноменом". Наше идолопоклонство, если называть это так, иной природы. Иной, ничего более. И быть её выразителем достаточно мучительно. Это не само по себе боль и мука, а потому что быть её выразителем - это не значит лишиться способности вообразить простое (слишком) человеческое, мукомольное идолопоклонство окружающих людей, но лишает возможности обзавестись и им тоже. Рады бы как говорится в ад, да то, что рука в сердце напылила не пускает. Тут дело не в зависти, а в констатации того факта, что поэт при наличии у себя такового идолопоклонства, мог бы дышать более полной грудью. Так нам представляется. ("Некий Принц был рассержен на то, что ему предназначено только стремиться к совершенству вульгарных щедрот." А.Рембо "Озарения", III, "Сказка") Только стремиться... Разумеется любой поэт вслед за Верленом понимает, что в конце концов:
Всё это сумрака созданья,
Виденья ночи пред концом.
("Недавно") Но к счастью или нет, поэт тоже "всего лишь" человек и зачастую предстаёт для других накуксившимся на весь белый свет "феноменов" мастером песчаных скульптур или, как знают дети во главе с дядей Фёдором и Иисусом, вестником без велосипеда. И тут не всегда утешишься простым пониманием, что "всё пройдёт, как с белых яблонь дым", а потому и жалеем, и зовём, и плачем.
К любому феномену совершенно справедливо и уместно обращаться с приставкой "высокоблагородие", и вообще на "вы" и шёпотом, как говорится. Это основа основ. Как бы выспренно это не звучало, но правда состоит в том, что отдельный человек никогда не поймёт к чему призывал Паскаль призывая "мыслить красиво", пока не научится так чувствовать и понимать всю неправду этого. Проблема состоит в том, что существует немыслимое количество способов совершенно по-дикарски верить в наличное или если хотите отдаваться "феноменальному". Феноменальному в платоновском смысле этого термина. Если разуметь под толпой:
Не желкая раба с продажною душою,
А божество-толпа, титан-толпа!..
С.Я.Надсон. В толпе.
То это упрёк не толпе и не супцу из гороховых шутов от искусства, что вечно хотя блага, вечно экстатически дрожат слезинкой над ребёнком, ничем, само собой, не помогая ни себе ни ему, а скорее наоборот, но за то имея извечный повод "поколбаситься" на художественный лад. Агарь и всё, что она - вот в чьи слёзы я верю, что для любого русского писателя и поэта вполне естесственно, так как эти слёзы во многом составяют их духовную кровь. (Быт. 21: 9-21) Многие по наивности скажут, что мы разочаровались в христианстве. Я, например, просто не понимаю, что значит "разочароваться в христианстве" и как это вообще возможно. Это бессмыслица. Но чтобы кто не подразумевал, я отвечу, что не только не разочаровался в христианстве, напротив, по степени своей, пусть и с приставкой "недо", дионисийской разгульности и манихейству оно настолько мне родственно, что я просто не хочу преступать седьмую заповедь и "человекоугодливо" заниматься с этим сродником кровосмесительством. Который к тому же подзуживает меня к тому, к чему Праматерь Рея, видимо тоже утверждавшая, что кому она не мать, тому Уран - не отец, подзуживала брата своего "во Уране"- Кроноса, с которым имела "связь". Но я в детстве наигрался в "земельку" с перочиным ножом в руке и не для того взрослел, чтобы играть в то же самое на основе усвоенного мной язычества. Куда логичнее и честнее было бы узаконить браки между близкими родственниками-течениями.
"Господь есть часть наследия моего и чаши моей". (Псалт., Пс.15, 5) Можно ли, при таких исходных данных, не отвешивать поклонов христианству? Можно ли не любить христианство с назойливостью и даже, по видимости, подтрунивая над ним, ропща на него? Вспомним есениское:
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?
Живой, трепещущий, а не просто похожий на трансглютаминазу, клеющий моё сердце "материал" для любви к нему, я вижу буквально ежеминутно находящимся и бок о бок со мною и внутри самого себя, подобно тому как внутри Ярославля находится его Рубленый город, а в весенней окрошке - рубленый укроп, но что с того. Забиться в красный угол и в пояс мне что ли поклониться этому голому факту или, как сказал бы невролог, вторичной головной боли? Может заголосить: "Богов так много холостых, а я люблю..." с парным количеством рёбер и следовательно женатого, а после РПЦ на шею - и вниз этой самой головой в догматическое море? Приколачиваться? У меня нет третьей щеки. Ничего не поделаешь, люблю я или не люблю, но как писал Лермонтов:
Я вижу, что любить, как я - порок...
Поэты и без того невольно способствуют, кто как может, этой из века в век возрождающейся "деревне", попутно рассуждая о приличествующих ей формах и условиях хозяйствования и могут столько всего рассказать любому дознавателю на сей счёт, сколько не снилось ни одному "болтуну", и "полевому" Христу вместе взятым. (Герой К.Спейси в киноленте "Подозрительные лица".) Думаете, я не понимаю, что значительная часть меня выполняет роль домашнего питомца, то и дело приносящего её тапочки? Как не смекнуть. Но это конечно лишь негативная констатация правды, состоящей в том, что я неимоверно высоко, туда где она и должна пребывать, возвысил планку церкви, верующего, человека вообще.
Пусть поймёт и читатель: "Иисус", о котором я сейчас говорю, это и есть укоренённый в естесстве человека вполне конкретный Платон, Ахура-Мазда зороастрийцев, божественный Интеллект алхимии, (которому в ней соответствует перводвигатель (primum mobile), которых в совокупности нельзя, даже относительно задорого, в виде, к примеру учения великого Ибн Араби, или "по акции", в виде своеобразного по структуре пантеизма Спинозы и нашего распрекрасного европейского общества, предпочитать Истине. Так что, я не пытаюсь "поразить в правах" или обхамить верующих людей, я сам верующий человек.
Попробуем проиллюстрировать 18 стих 18 главы 3 Книги царств: "И сказал Илия: не я смущаю Израиля, а ты и дом отца твоего, тем что вы презрели повеления Господни и идёте вслед Ваалом." на примере "Одного лета в аду", первая же глава.
Тайна аптекаря мира сего в том, что именно он, через бескорыстное посредство себя же, сообщает им истину, что они больны, не сообщая, что назначаемые им лекарства сентиментальности, как её трактует традиция, действительно "лечат" (это важно понять) именно те заболевания ("... я находился в бреду"), которые их приём вызывает ("этот ключ - милосердие"). И даже не это самое трагическое. За скобками этого знахарства с его курсом лечения, протекает та самая Болезнь ("гиеной останешься ты, и т.д. ..." - крикнул демон), которая и нуждается в диалоге, как разрыве с Ней ("...О! не слишком ли много! Но, дорогой сатана, заклинаю вас..."). И вот как раз заклинать его не надо. Не надо, не делайте этого! Иначе вы всю жизнь будете заниматься "любовью" попеременно используя в качестве сокровенного вместилища - рацио присущее то одной, то другой стороне. А на его сиятельстве, голом графе А-а-о-о-э-Эссексе, сколь бы страстным и нетривиальным он не был, полноценных отношений, как известно, не построишь. Даже если каждый из череды этих фарсовых актов на половичках греческой патристики (то есть платонизма) заканчивается традиционным троекратным лобызаньем. Потому что кто-то может называть церковь православной, кафолической, вселенской, всеобщей хоть до посинения того внутри, что там у него умопомрачилось, истина в том, что она церковь Эллинского - плоть от плоти, кровь от крови, - а потом уже возможно (на уровне чьего-то индивидуального восприятия) ещё какая-то. А все, кто без лести прямо ей говорит и нарушает благодушный комфорт её прелести, что она есть не более чем светский (наличный) мавзолей-seminarium плодов языческой философии и визионерства оной (лат. рассадник) и пытается побороть комплексы этого образования с Митрой на голове и кувшином богов под мышкой - тот разделитель, diabоlo во плоти и прочие "кобыльи корабли". Мы, ага... А не вы, данайцы дары уносящие, да ещё за приплату этой "грузоперевозки" лептой вдовы этого же народа? Не вы, благодаря которым поэт в России больше, чем Гомер, в том смысле, что для вас (вот тут действительно ха-ха) он вровень со стукачём, закладывающим вас людям? Но конечно поздно испивать горькие чаши, когда почки соборовали и историей заменились на вполне функциональное и поддерживающее жизнь "так уж повелось" с философско-позитивной константой, о том, что полный набор зубов жмёт, а два глаза - роскошь. Лжецы, недородом совести обрабатывающие свой вечный Селмон. (евр. тень, мрак; Пс. 67:15). Но можете искушать нас как угодно, мы будем подражать тому, кто "наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания". (От Иоанна. 8:6) Знаете, что Иисус тогда писал? Он писал про шельму, которая помечена риторикой "Некто негде засвидетельствовал". (Евр. 2:6)
В итоге: так мы придём, так мы, по нашей мысли - собравшиеся во имя Иисуса, - уже пришли ко всех комплексов ложному Эдипу, только и всего. И именно он стоит посреди нас, а не Тот, кто мы думаем и даже не "учитель праведности" кумранитов. Мне плевать что вы поклоняясь Ростову-сыну подряжаете историю в виде Духа Святого, чтобы та давала вам право подразумевать Танаиса-Отца, выдумывая из всего этого винегрет своего православия и троицы, где зло=гардарика, а добро - россия. Мы уже общежитие на платформе "соборности" в нём построили. Какое-такое общежитие? Да наглость, наглость твою, ту самую, необыкновенную, что второе и любое другое счастье твоё составляет. Воистину, бедный народ мой, твоими же словами кричу тебе: "Уйми, к ..., свои "таланты"! Покуда окончательно не зарыл себя в могилу! Не в мать сыру твою землю, не в христа твоего, не во что ты там ещё врюхаться печёнками успел, а в ад! Ад, которому "лета" отпускного не будет никакого! Ад без права помилования головы и судьбы твоей треска, а не малиновых и колокольных звонов над входной твоей дверью! За которой не будет никого с винцом и "консервой" твоих грёз-слёз синеротых. Потому что некому, ну, некому тебя помиловать и отнять от груди уж не знаю чего, кроме тебя самого, кровь ты моя дурная к римской распорке вечного "II" цепью себя привязавшая. Узнаешь ли, поймёшь ли когда-нибудь, что ты и есть дьявол этот, настолько мелкий и ручной бес свой, что боишься поглядеть на уже, увы, состоявшийся потенциал свой? О русский барабан этой троицы о трёх пулях, только одна из которых оставляет в живых по крайней мере. Переисповедуй этого сына самому себе! Сожри уже это яблоко вместе с доедающей его последние крохи Евой в куполах. Раздобри Бога - раскуй свою злобу Одинокого! Пусть от неё и дневника школьного не останется. Неужели всё это предельно ясное и несложное "с гулькин нос" так сложно понять?!"
Сложно, очень сложно, должно быть. Что там наш "образованный" человек с улицы, что там Рембо, давайте возьмём Вл.Соловьёва. Указывают на "эволюцию" его взглядов в отношении ислама, произошедшей между написанием им в 1877 году "Три силы" и в 1896 году, книги "Магомет, его жизнь...". Давайте посмотрим о чём речь. Согласно претерпевшему эту "эволюцию" автору, ислам является тем, "чем был закон для иудеев и философия для эллинов, - переходной ступенью от языческого натурализма к истинной универсальной культуре, школою спиритуализма и теизма в ... начальной педагогической форме". Как вам такое "Cribratio Alchoran" в сжатом виде и двойных скобках? ("Просеивавание Корана". Н.Кузанский.) Если бы у интуиции был мозг, у самой простой, элементарной, не духовной даже интуиции, то я признаться, был бы в затруднении сказать, какое количество незалеченных черепно-мозговых травм она должна была перенести, чтобы её обладатель смог написать подобное. Большего невежества сложно себе вообразить. Чего уж, утруждаться было, так надо было и писать: "На мой взгляд, генезис ислама можно объяснить мухой севшей на варенье". Впрочем, какого "стихотворенья" ожидать от людей, которые язычество(!) оснащают "натурализмом" (в их, разумеется, понимании). Какое уж там трезвое понимание христианства и своего собственного положения, уже не говоря об иудаизме или исламе. А теперь, дамы и господа, давайте посмотрим, кто в прилежно сконструированном теремочке для такого невежества, как корпусе для трёх "монотеистических" грудей, живёт:
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте...
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Пушкин. 19 октября 1825.
Ничего себе пером гениев за хлебушком насущным сходили, да? Игрушечный пистолетик выстрелил флажком с дурачком, Царь-пушка родила мышь, которой должна была выстрелить. Новогрудское духовное училище спасёт мир! Чего уж я мелочусь: Московский Патриархат спасёт его. Ректор - епископ красота (данные уточняются). Стоило ли вообще тогда перо снимать с предохранителя? Да, нельзя не согласиться, что отношение реального Пушкина к персонам царей не столь просто, как и к народу, который он безусловно любил, но которого не примянул, тем не менее, назвать, тем, чем он, в большой мере, является - "народ непосвящённый", "чернь тупая", "бессмысленный народ, поденщик, раб нужды, забот", при этом "дерзкий", "червь земли, не сын небес", озабоченный лиш "пользой", "малодушные", "коварные", "злые", "неблагодарные", "хладные скопцы, клеветники, рабы, глупцы" итд.. И это только в рамках всего одного - "Поэт и толпа" - стихотворенья. А зная нрав и нашего поэта, да и вообще наших поэтов не сложно догадаться как они потчевали этот самый народ. Но мы говорим о, так сказать, солнце русской поэзии, как о коллективном Пушкине, а он говорит всегда - "весь был бы Ваш" или как он там сказал царю при их встрече.
И ещё. Соловьёв представить себе не мог, насколько верна его "ироничная" оценка философии Ницше не как "сверхфилософии", а как "сверхфилологии", что конечно постулирует Ницше именно тем, чем (не кем!) он был - алхимиком. Сверхфилологии... Именно! Именно, вещий наш "всеединый" Виктор Йозефович Вейник русской философии! (Я о Соловьёве.) Как грамотно и потому с полным самообличением схваченно! Просто все Софии, сокровище вы наше, вам навстречу из вашего небесного батальона, вместе с портфелем "Григорием" и карандашом "Андреем", родной вы их капризулька книжной полки ... с "большим, большим ртом" при ней и зубами человека на ней. (по воспоминаниям А.Белого.)
Утираю нетрадиционную для меня и проступившую было вдруг на глаза сентиментальность и продолжу, прекрасно понимая, что фундаментальное, и как следствие, - социокультурно выраженное "набекрень" нашего человека не поправить, тем более моей скромной рукой. Поскольку эта трансисторическая экзистенциальная кривизна есть наша культура целиком, а не просто "культурное наследие". (* Перечитайте, не поленитесь, "19 октября" Пушкина целиком, там важно, знаменательно, назидательно и само его настроение, и как оно развивается, и во что разрешается.) Святость, о которой я писал, пришла к нему и уходить не собирается, она и сживёт его со свету вместе с совместно ими нажитым интерьером их "гражданской религии". И это не что-то заурядное для Европы и вообще мира, в духе: "...прав наш король, а нехристи не правы". ("Песнь о Роланде") Тут что-то другое. С историей, как альфонсом на содержании невежества, даже тотального, даже религиозного, можно бы было бороться. Но наш народ не умывает ему руки, он любого Пилата утопляет в его детстве, как слепого котёнка в ведре. Он абортирует любую надежду на своё спасение в любом её виде. Не надо видеть в этом какой-то его местечковый мистицизм, тем более "миссианство". Всё гораздо проще: он, как старый упёртый Каприз с рогами, не хочет делать того, чего от него никто и никогда и не ждал и не требовал - он не хочет быть никому "обязанным". Потому он всю свою жизнь и обязан всем, каждому и решительно всем тем, что у него и в нём есть хорошего.
Неважно, рассыпаемся ли мы в благодарностях в адрес организованной религии или же насмехаемся над ней, в её главной ипостаси корпоративного такси для служебных поездок. Всё приготовленное сервисом натуральных религий - идол и не имеющая отношения к Единобожию теократическая мертвечина и потому уноси готовенького ко всем его делателям. И организованной ими религии много чести и нам. Это, да и всё остальное, острейшим образом чувствовал, например, покойный Илья Кормильцев - насколько я, конечно же, не знавший его лично, могу судить - одна из светлейших голов нарождавшихся когда-либо в России, памяти которого и всему, что он олицеворяет, не грех, а честь и книгу эту посвятить.
Предстоящее друг другу. То не просто двоичное, но подлинно Трагичное которое, как многозначительно острят дурни, ещё не профессия, я люблю несравненно, стократ сильнее, чем любой канцелярный "причт" сложившейся исторически христианской догматики. Эта любовь, бывшая до положенной Творцом после изгнания вражды между мужчиной и женщиной, её неустранимый привкус в существовании - центр как таковой человеческой (и не только) способности чувствовать, любить в частности, любить родину в интимности её, потому что когда поэты говорят, что в Россию можно только верить, они не подразумевают легче лёгкого - "верую, потому что абсурдно", они подразумевают веру, которая верит вопреки "вере, надежде и любви", несмотря на то, что вы знаете о России, как Народе, вопреки тому абсолютно верному портрету который ей и ему дан в этой книге. Этой вере предшествует именно такое вероучение - вероучение через жертву, принесение в эту жертву всех привязанностей, всех иллюзий, всей сентементальной любви, почти всего себя самого и обособление от всего этого. Вот что такое эта трагическая вера, которая совсем не позитивна, поскольку, говоря - "можно", она постулирует в недрах своих, параноидальное, но от этого не менее легитимное "не нужно", некое метафизическое табу воспрещающее срывать эту грушовку с ветвей. Она, только она, даёт при её преодолении деятельную любовь впервые иметь возможность читать по-русски(!), то есть не вредить ни себе, ни людям своей сопричастностью к сфере "прекрасного", а не на автоматически-знакомом наваждении чёрте-чего и наития. Читать так поэзию, любить вот так поэзию, жизнь любить-знать-видеть и жить не лживую жизнь - вот филология и реализм! Это триуф здоровых, рациональных методов работы с сознанием, оценки сознания, триумф самой попытки провести данные процедуры, но это больше и шире, чем этот триумф. Не вера и не исповедание её отличает человека от бесов, а именно непременное что-то-деланье с этой враждой. Речь о куда более грандиозной, стержневой величине и данности, чем просто о психологической трансцендентальной функции, которая "возникает из соеденения содержимого бессознательного с содержимым сознания." (К.Юнг, "Трансцендентальная функция") Мало кто может представить себе о каком "Иван-да-Марья" идёт речь. Так что, упомянутым наивным людям пожелаем скатертью дорожки и продолжим. Обязательным довеском к этому типажу рассуждающих о нас людей, есть и другой их сорт. Эти, пытаясь "окончательно" решить наш вопрос в более, как им предстваляется, деликатном и полюбовном ключе, делают ещё более никуда не годящиеся выводы. Один из них, что мы обречены пребывать в состоянии запечатлённого маленького мученика с фотографии К.Картнера, за которую он получил Пулитцера незадолго до своего самоубийства. И что состояние это закономерно, так как это, якобы, предназначенный для нас способ познать "изнанку дела" и видеть, что выгравированно на дне подноса со златом-серебром этого общества, с которым мы не в ладах. Нет, дорогие мои племенные бычки, охаживающие девятивальные штампы и предрассудки, дело не может быть в этом. То, что люди заняты культурой пития крови друг друга и не проносят при этом ложек мимо рта - вещь и без того всем понятная. Откровение Варуха... Вы нам ещё Леннона процитируйте с его "нами правят маньяки", а заодно укажите на орфографические и все иные огрехи наших текстов. Сами-то вы как есть бездари, безошибочные с какой стороны не глянь. Такие растолкования меня мне самому я могу припасти разве что на тот "чёрный" день, когда у моей поэзии, моей философии срастутся уазовской эмблемой брови и она будет вздыхать что-то вроде "Ах, юность, весна, Будапешт и Ромео". (Мемуары А.Дункан) Или когда я забуду, что заповеди любви к ближнему известны ещё со времён Древнего царства. Но, честно говоря, я скорее могу себе представить Марию Египетскую пишущую текст о харрасменте, штаб республиканца в арабской вязи и нижнетагильской росписи, уплетающего за обе щеки хамец во время празднования Песаха иудея или Глена Бентона - зятем старообрядца, чем поверить, что я когда-нибудь настолько оплошаю. Не хочется быть излишне резким, но вся эта интеллигентская и духовная голь проецирующая свою родовую безнадёгу на мне подобных и буквально предписывающих нам диету из неё, все их взгляды, абсолютно неприемлемы. "Рукой неосторожной" уже распахните свои замызганные свитерки на пуговках, купите себе "взрослые" билеты в более простые темы, где вы можете действительно быть компетентными и не трогайте этой рукой нас. (Пушкин, "Прощанье") По крайней мере, если в ней нет денег. Вы, не капитаны, а просто-таки демиурги "очевидности". Вы досмерти всем надоели напропалую рассказывать, что мы якобы держим себя в штормовке чёрного тела и сами себя подсиживаем, стремимся слыть "целокупно" трезвыми, чтобы быть многофункциональной челобитной на имя всех честных народов и не совсем бессмысленными "тяни-толкай" между ангельской щекой и козлиными причиндалами. Если вам, феноменальные вы наши, кажется, что мы вам что-то должны, то явите миру не меньшее, чем мы чудо и предстаньте такими банкирами, которые прощают своим должникам. Вот это было бы и впрямь ничегошеньки себе. Я прошу читателя меня понять. Всегда приятно немного съехав на обочину приголубить стригущих с нас свои купоны. Да и "архетипическое" этой книги не валяясь на месте получает свой более красивый и равномерный загар. В любом случае, они покидают наш конференц-зал.
Когда некто в самом деле заносит меч аналитики в сегодняшнем её недостаточно ярком понимании над гордиевым узлом феномена, то он расшаркивается перед ним и становится его "интеллектуальной" собственностью. Феномен - это "г-н всезнайка" нашей милостью. (Достоевский, "Идиот") Это Лебедев говорящий в вагоне жизни Рогожину: "А коли высечешь, значит, и не отвергнешь! Секи! Высек, и тем самым запечатлел..." Увы, но господствующая природа человека такова, что она готова "спродюсировать", что угодно, если есть надежда на то, что это "новьё" будет хорошо оплачиваться содержимым уголков душ и карманов. (Это же относится и к сакрально ориентированной ментальности.) Да, бывает, что и от добра не зазорно поискать добра (как кстати и от опоры на зло), но делать это надо с осторожной тактичностью, а, поверьте мне, она бывает и не осторожной. Я хочу сказать, что не следует оскорблять своё перцептивное ядро жертвенностью во имя коллекционирования феноменального. Не надо срывать свою злость за то, что Всевышний оказался не так кровожаден, как вы думали и остановил руку Авраама занесшего над своим сыном нож, превращая феноменальное в первенца, которого вы уже в прямом смысле одолели и покорили своим беспрестанным, по делу и не по делу, пырянием в него своих ножей холодной, но от этого не более острой, аналитики, которая коля - "раскалывает" случайно попавшегося под руку бедолагу и который, в полном согласии с логикой самопроекции той "аналитики", которой его подвергли, говорит вам "всё как есть". И его "отлетевший дух" не выдержавший дознания конвоируется в очередной томик на наших полках. Занимая почётное место среди лжи, абсолютной лжи и статистики, - "прессованная" пыль, (как и наш мир в научной картине мира) для влажных уборок цикличности по его "выходным". Не для того "роза" способности к интеллектуальному созерцанию цвела и цветёт, чтобы дилетанты пытались усовершенствовать эзотерическую аксиому, которую народ выражает в тезисе о том, что горячее сырым не бывает. Вы прислушайтесь к нему, иногда он ужас как хорошо говорит. Догадываетесь чьё это подножие и кому оно единственно может быть впору? Но спрашивать это преждевременно, так как, сколь бы это не казалось парадоксальным, её сосудность может быть в неменьшей степени реализована посредством "суеты сует", да и это "кому" совсем неоднозначно. Однако именно в этом отношении, "цивилизованное" человечество заражено чем-то, что очень напоминает любовь к слишком удалой, слишкой быстрой езде. В своём маскхалате алчного профана, жонглируя буднями и благами, оно как-то бездарно и в опасной близости кружит вокруг смоляных бычков. Такое приплясывающее идолопоклонство - это среднее арифметическое глупости и недальновидности, и конечно же имеет своим фундаментом эсхатологию, в чём сама она не виновата, так как всяк её "по-миссионерски" использует даже не как Бог на душу положит, а как дьявол в голову наложил, закономерным результатом чего и является наш мир, глядя на который в изумлении говорят "срань..." Кто-то отмечает, что спасение нашего мира не в снижении скоростей (это уже невозможно), а, поскольку мы уже давно не перешли, а обогнали авторубикон паровоза, в том, чтобы дефилировать теперь как можно быстрее и как шутят снайперы - всё равно умереть, но только уставшими. Но зато красивыми и приблизившими наступление Царства Божия на земле. Почему прям-таки умереть? Потому что воды моря Суф расступились не для того, чтобы раскололась и гора Синайская. Многие конечно и среди самих евреев скажут, что как раз очень даже раскололась, так как уж очень наш мир походит на склеенную кем-то, у кого явно руки из "центра вселенной", чашку, поскольку казни-казнями, но подлинный Египет целёхонек, всегда был целёхонек и продолжает таковым оставаться. В целом же, сторонники любой из представленных позиций, то есть все мы, на мой взгляд поэта, похожи на того хроника из анекдота, который со скуки и желая заиметь хоть какой-то благообразный повод выпить, привязал нитку к лапке таракана и в перерывах между возлияниями дёргает за неё в противоположные стороны, приговаривая то "ну, за приезд", а то "ну, за отъезд". Вне сомненья, браки с божественным заключаются на небесах. Для собственного удобства люди привыкли смотреть на данные взаимоотношения и их плоды с такой небрежностью и зевотой, словно речь идёт о шести сотках распланированных по Митлайдеру. Собственно, мне не в чем упрекнуть всех нас. Мы вполне резонно из покон веков дружим против всего, что хотя бы чуть более серьёзно, чем тараканьи бега. И пока мы ещё покатываемся со смеха, пусть. Моя задача лишь напомнить тем, кто в этом может нуждаться, что их чувство Единого и их знание о Нём можно сравнить с хитоном, который "весь тканный сверху". (Иоанна. 19-23.) и ещё раз "рассказать, что солнце встало" (А.А.Фет), пусть и над распутьем, где многие из нас пребывают в свентовитовой тени. Сегодняшние иудео-христиане и прочие прорабы богостроительства превратили свой Крест в символ их деловой занятости. Это левиафаново соеденение "паюсной икры", по выражению Герцена, сподобилась оставить в одиночестве даже нашу насильно-разлюбезную европейскую Древесину. Вот нам наш кол, вот двор. Моральная оценка этого неважна. Неважна по тысячам причинам. Современного хорошего человека и "царства количества" со всеми последствиями из него, должно быть много, как древесных опилок и гидролизного спирта. Так уж получилось. Я вообще давно прощу провидение почти об одном, как писала Л.Миллер "моей душе дари не ребусы - клише." И, потом, в условиях, когда даже демоны не могут понять какая сила отменила все завещанные им фьючерские сделки и куда запропостился знакомый им мир сей, заниматься морализаторством так же невыгодно, как при банальной ангине дышать паром картофеля La Bonnotte. Так что не вижу смысла разводить все эти надуманные тучи руками. Я не абсолютно удовлетворён своей ролью-камео вот в этой своей собственной постановке. Но зато я ни разу не перетянул шамбольером своих сказочных ласточек, чтобы те побыстрее доставили Дюймовочку в объятия короля эльфов. Поскольку они не денежная масса в условиях сегодняшней экономики, да и летят не в сторону коллапса. Если вы помните, то книга, которую вы читаете начиналась с утверждения о том, что подлинная трофейная охота исключает обладание трофеем, хотя, случается, дарует остров святой Елены. (* Или так: не единственная, а Единая и не "ценность", а центромирность, непорочного зачатия исключает нахождение зачатого, где-либо за пределами принявшей его плоти. Вочеловечивание предполагает его непрерывно совершаемую и исчерпывающую замену собой ветхих и пристрелявшихся родовых путей Матери с сохранением и удержанием вектора их прямой функциональности, но уже лишённой стихийно-электрической своевольности. Родить так, что обычно путают с "родиться", - это до краёв полная совершенством антитеза сознательному отнятию Жизни совершаемому через тот или иной Крест, Чашу, что обычно путают с оппозицией Смерти, как таковой, словом, смертью в её "рассыпчатой" ипостаси.) Это не пораженческая позиция, я не забыл слов Овидия: "Будь настойчив, и Пенелопа станет твоей". Мне не интересен вечный вкус антидора и грязь полустанков. И мне не хуже Набокова известно, что "нимфетки не водятся в арктических областях". (Лолита.1.9.) Я изощрённый и опытный лихоимец и не обладание трофеем значит лишь, что время на его приобретение, а следовательно и сам этот трофей не первостепенны. Такова капризность любого трофея - он требует жертвы времени, не просто времени существования, а ритуала в этом целеполагании, а для него сейчас... не время, как подсказывает мне стонущая надо мной аксиология. Но меня интересует, во благо трофея же, не столько он сам и моя персона, сколько пространство вокруг него и силы властвующие в этой, как сказал бы археолог, приочажной зоне. Это и означает попытку найти то, не знаю что, а также возлюбить ближнего своего в его сумятице. Необходимо из его (пространства) кожи вон лезть и оглохнуть для манящих трелей. Условием, назовём это так, постижения этого пространства является то, что, например, двое людей должны быть, даже вопреки одному из них, своего рода, по-особому и во имя волшебного скудоумия, сообщающимимся сосудами, а не просто двумя операторами на телефонных линиях, что сидят бок о бок, но слишком заняты, чтобы уделить время друг другу. Это должно походить на работу в снайперской паре, на "одной судьбы двужалую стрелу", на двуручную пилу, на "два ока мы единственного взора" (В.И.Иванов, "Любовь"), где возбраняется, да и незачем, прибегать к словам.
Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете -
Только то, что сердце к сердцу
Говорит в немом привете?
(В.С.Соловьёв, "Милый друг, иль ты не видишь ...")
То есть, это что угодно, но не тривиальный "служебный" или же службистский роман в тени корпоративных стандартов и должностных инструкций. Тьма должна объять одного из них и он не должен избегать понимания ужаса, стоящего за привычной фразой о том, что чужое нечто - суть потёмки. ("... хотя я во мраке, но Господь свет для меня." Мих.7,8) Те же, кто избегают этого, с головой выдают себя тем, как они пишут и говорят о своих и вообще чувствах. А делают они это так, словно чьей-то печенью размером с велосипедное седло протирают окно, где-то на выселках, где обитает их "вдохновение", и из которого продают свой, завёрнутый в урологический вкладыш для мужчин, литературный крамбамбуль с порубленными на нефритовые пятаки женилками, в качестве закуски.
И с фаллосом есть сходство в нём:
Такой в любом своём курбете
Инстинктом движим, не умом...
Но жизнь я вижу в красном свете.
(П.Верлен, "Баллада о жизни в красном свете". Пер.Ю.Корнеев.)
И это при том, что они органически не способны заниматься какой бы то ни было любовью при свете дня, если вы понимаете о чём речь. Приятно удивляет, что не все такие люди пытаются штурмовать серьёзные высоты, а ограничиваются статейками о глобус-барах или белье от Шанталь. Есть и те, кто представляет собой другую крайность. Эти ставшие уже былинными герои прозы, которым не дают покоя лавры великого Малларме и изъясняющиеся наподобие героя Чжан Тянь-И:
- Господин Хань... Отвага вентилятора покрывает душу стального пера; и не обрести зрачка земляного червя из полудрагоценного спичечного камня, только смотришь на матерь романтических золотых зубов - и всё это таится в бутылке чернил. До свидания.
("Записки из мира духов")
Надо ли говорить, что любое незатейливое "лё-ли-ля лё-ли" плясовой песни или возглас "эвоэ", имеют большее отношение к Истине и Поэзии, чем вся подобная литература, за которую жалко дать даже престарелый кусок мыла "Консул". Но, к счастью, я в последние годы мало читаю. Иначе моя голова птички-вертишейки однажды отвалилась бы в палую листву где-нибудь в районе Дубнинской или Керамического проезда. Почему именно там? Какая разница ... Лишь бы не среди палисандровых шкафов, серебрянных кабареток, черепаховых табакерок, мерлушковых папах, венских стульчиков, банок с вареньем из корней лопуха, часов-ходиков фрисландской работы, фестончиков, шифоновых платочков для слёз итд. Словом, во всю эту, как говорил Тургенев, "литературную подливку". Все давно наелись от пуза этой нагоняющей жути картофельной чести своего мундира и напользовались этими удобствами-нужниками, которым место как раз во дворе, в каком-нибудь отдельном модуле вне пространства личных литературных привязанностей и собственно самого произведения. Да, ваш покорный ровня, как и Моисей, многим обязан, должно быть, обучению этой и не этой "мудрости Египетской" (Деян. 7-22), плюс постмодернистские фасонные строчки, но хочу обнародовать, что всегда увиливал от этих тягомотных уроков. Поэтому и владею небольшим гардеробом собственноручно сшитых и неплохо на мне сидящих обновок. Гений свойственный моему ароморфозу (то есть, то наказание, которым сторицей вознанадавал мне Бог) в том именно, что я не сложно, а так, как надо, геройски сочинённый антипод героя. Антипод в главном его современном аспекте - окаменелости, рассыпавшейся его детьми, похожими на магматогенные месторождения вселенского протеизма с лисьим хвостом. Что я чувствую, так это то, что многие светлые головы, надув поэтические паруса, потонули в итоге в своём специфическом обрядоверии, как Садко в морских пучинах. Предлагаю им бежать из этой каталажки, где единственное, чему они научатся, так это беглоговоренью на языке "тары-бары", принятом в среде интеллигентов. Мы ругаем пошлость и так называемое скудоумие не имея в виду того, что стоит за ними, а то, что за ними - свято и невинно. Но люди, которых я наблюдаю вокруг, буквально вынуждают меня ославить их, этих Сусанн омывающих свои деликаности в простоте своей первобытно-трансцендентной кириллицы. Это очень, крайне странно, потому как тех, кто воюет с ними позитивистскими наветами, за одиннадцатью штрафными метрами ждут апостолы именно этих двух великих явлений, чью родственно-докучливую связь со мной я, тоже во многом, "особливый" трафарет скудоумия, не могу отрицать, поскольку ясно вижу себя вместе с воюющими сторонами находящимся в аду. Но именно лучшим из таких и говорят, рано или поздно:
Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь...
(Пушкин, "Моцарт и Сольери") А если современность сачкует, никто не приходит с добрым словом на подмогу и все на него скупятся, то советую брать пример с Цветаевой и без ложной скромности величать себя плавучим островом в небесах, Синаем, под протекторатом Зевса, Лилит и государыней в портках поэтического кроя. Да, пусть офонареют от красот вашей философской перегибистой фигуры. С другой стороны, странного в этом ничего нет. Не в моей или вашей власти полностью отказаться от участия во всей этой "организованной эмоциональной чуме" (В.Райх) или же не увлекаться "учениями различными и чуждыми" (Евр.13-9), пребывая в этой заведомо бракодельной системе взаимоотношений между людьми и государственной машинерии. Как и остальная "проза жизни", я тоже вкалываю так, что из моих пор на пахоту скоро начнёт литься не пот, а что-то похожее на "Солкосерил" с истекшим сроком годности.
Стань ныне вещью, Богом бывши ...
(Н.С.Гумилёв, "Естество".) Мне и не только мне пришлось осваивать десятки малопочтенных и горьких ремёсел, центрально-чернозёмное из которых - это с самого рождения стоять вместе с народом на коленях в гречишном поле и видеть, как он догорает, делая при этом вид, что мы с ним просто весело и непринуждённо беседуем. Прямо "Сатир в гостях у крестьян" Я.Иорданса, не иначе. Догорает пошло и глупо, как банка с олифой. Народ наш, в массе своей, тоже прожорлив, как амбарная моль и ничуть не совестливей власть имущих масаев с иглой в обагрённых нефтью руках, что каждое утро начинают с того, что дозированно, под аккомпанемент очередных посулов и дабы исключить летальный исход, пробивают их ярёмные вены и пьют их жизненные силы. Рождённые из чёрте чего и "ерша", они похожи как судак и берш. Два сапога пара. Народ - словно палиндром этой власти и дудят они в одну на двоих молочных братьев дуду, как бы взаимно не призирали друг друга. Церковь - выступает в роли своеобразного кадуцея, обвившись вокруг которого народ и власть "на брудершафт" надкусывают друг друга, несмотря на церковное "мирись ... и больше не дерись". Три сапога пара.
Пусть этот литературный портрет получит название "В понедельник рождённый тернер" или "тернер Горбунова" и пусть его попробует воплотить на холсте какой-нибудь Долларов, Рублёвы современности такой заказ не могут не испортить. Непозволительно долго дух лжи и трусости отравлял этот народ. Непозволительно долго безропотно стоял исполин на этой исторической гречке вперяя взгляд в убаюкивающее "sit nox cum somno, sit sine lite dies". (лат. "пусть будет ночь со сном и день без ссоры") Как известно, начало прошлого века ознаменовалось тем, что в поллитра мужик выплеснул гадин и джинов, чашу терпения и раздавил его. После чего, с криком и "шекспировским размахом", расколол её о своё обескровленное тело и точно сиротливый йог по сей день продолжает своё немое хождение по мукам и лежание в них. Вечный глотатель аршинов ... Кричащее, корёжещее несоответсвие наличной реальности и вставших на дыбы мечтаний. И пусть только в этих мечтах своих, которые со стороны видятся "Призраками" В.Э.Борисова-Мусатова, - он, хмельной и беззаботный, с подруженькой своей прыг-скок по донской лапчатке и коврам из всего "по праву" заграбастанного, что может предложить им современность. Пагубная привычка к этой анестезии и завершит его историю в том виде, в каком они, народ этот и его история, известны человечеству. Вечные коне-дни ... Народом верховодят те и то, кому и чему отнюдь не!элементарно, но выгодно считать и поучать, что имя Бога непроизносимо. Политика этих командующих парадом прямо намекает на это. В их, правоверных выкормышах гнилой тьмы, устах, это вовсе не апофатический "комплимент" в адрес Всевышнего. Это о Брахмане песенка. Не о славе Всевышнего они пекутся, а о том, чтобы попытаться увековечить Его в качестве некоего исполинского и агрессивного варвара-немтыря и береговой гальки в женском платье, в одном лице, с тем, чтобы спроецировать это и на отношение между властью и остальными людьми, которые превращаются во взаимно ненавидящих немых свидетелей друг друга и приучить всех, что это и есть Норма. Фокус этот в полной мере получился с нашим народом, а это значит (да-да, именно это), что и Бог не выстоит, не захочет этого, не для кого. Мне не до банального святотатства, поэтому не надо меня обвинять в нём. Можно сказать, что христианин хочет увековечить самого себя и своё варварство. Сознаю, что высказанное мною сейчас покажется многим обескураживающим парадоксом и чуть ли не несуразизей, но обращаю их внимание на то, что именно такое увековечивание Его в умах и сердцах людей с необходимостью ведёт к чудовищно-верному тезису, что Бог - есть любовь. Верному в том смысле, что, говоря иносказательно, с самодостаточной и вечной "распри" между женским и мужским, минуя Источник этой самодостаточности, сняли отпечатки пальцев, этим дактилоскопическим "признанием"-откровением наследили в каждом закоулке глубоко несчастного общества и на каждой из его побед и катастроф, и распре же этой, всё порождающей (даже их - ишаков) имели наглость вменить все возможные преступления. Вот уж действительно: "Чудовищность во всех её проявленьях врывается в страшные жесты Гортензии." (А.Рембо, "Озарения", Н.) Но как это можно вменить Тому, подразумевая кого, иудеи произносят "га-Шем"? ("это имя") Сделали они это, по понятным причинам, тоже очень и очень иносказательно. От лица самого Бога они состряпали признательные показания и подписались его Именем, после чего отправили на каторгу наспех сочинённой ими "любви" вполне земных мужчин и женщин. Настоящей Любви они даже не дали шанса. Потому и плоды их спешки и не смешат людей, плюющих древней варановой слюной в их бесстыжие рожи, в их "любовь", в их божка под именем чин-чинарём, чьё знамя висит над казённым домом и в лица любимых. Но если это говорится, то обычно в сердцах. Если чувствуется, то, в основном, в глубине души. Что до будней, то можно сказать, что этой слюной в смеси с кагором они бережно протирают навязанную им оптику против которой или по наивности своей и правда ничего не имеют или прилагают усилия, чтобы не иметь. Да и некогда им. Мы даже не отдаём себе отчёт, что пользоваться таким своим служебным положением в, якобы, личных целях - наше проклятие. Поэтому поэт и сказал, что любовь надо выдумать заново, а не просто переистолковать. Для обывателя тут загвоздка в том, в чём для поэта благословение строгого закона. Содержание этой загвоздки таково: в отличие от белены, Еленой Прекрасной не объешься. Единственная... Но, без сомненья, Рембо имел в виду то видение любви, которое может быть достоянием только для личного пользования. Прошлая же история уже один раз выдумала её и раздав её кусками, уже упоминавшегося ранее рваного кафтана, собратьям по оружию и сынам этого полчища, заповедовала брать её в том числе и в увольнение в Город с тем, чтобы проповедовать о ней. В том, что выдумала - плохого нет, фатальной ошибкой стало то, что выдумала не имея в том нужды, что и является единственным горьким основанием последовавшей "евангелизации" и прозелитизма, совершенно естественно превратившихся в Евангелие прозелитизма, как такового. "Здоровеннейшие пройдохи. Из которых многие эксплуатировали ваши миры. Без особой нужды...", - говорит Рембо. ("Озарения", Парад) Мы не просто помянули Бога всуе, мы в себе, камне и времени отобразили это. Прошлое "в лицах", которое я подразумеваю, является или же может быть истолкованно как, предшественник Достоевского в условиях отсутствия капитализма. Эти Сеньки нахапав отовсюду долгов на шелка и камни для пошива своей аляповатой шапки, отдали долг и, как им привиделось, даже с процентами, в виде "полифонического" романа с его гвоздями программы, получившем название христианства, хотя это касается не только его. Не евреи, не какой-то по счёту Интернационал, не кто-то до них облепил живым мясом и вдохнул жизнь в Ростовщика, грядущую четвёртую промышленную революцию и нынешнее светопреставленье, да победят уже эти три "евангелиста", а прямые и законные наследники ваших "канонических" четырёх и так называемого "просвещения"! Это целиком на совести этих "модельеров" с изрыгаемой ими невнятицей и, прости Господи, реализмом... Это стремглав несущийся к корыту с земными дарами и властью доктор Христианство в своём логове речетативными потоками-заклинаниями, спешащий втиснуться собственной персоной между старыми перечницами и ветеранами небесного MTV, вызвал к жизни сердцееда Шейлока, на повадки и вкусы которого он из века в век жалуется. Эта деревянная махина сама распросталась над его смотровой ямой. Он и починил (с прибытьицем, ваше благородие!), как умел. История России не бессвязна, но она - лепет из окровавленных ртов тех, кого хитростью и силой заставляли и заставляют быть молчальниками и совершать другие разнообразные "подвиги" в интересах метафизики чёрте-чего и политической говорильни. Верой и правдой... Хочу подчеркнуть, что большинство представителей власти столь же одурачены и используемы этими силами, как и остальные люди. Церковь в этой ситуации не только не пытается делать то, что должно, то есть изо всех сил кропить против ветра, а, напротив, всегда потворствовала сложившейся ситуации (она, соственно, органическая часть этой "ситуации") и даже не подвела, а в числе первых, приволокла людей под монастырь, с ёё "собственными" (в точном смысле слова украденными) идеалами. А в это место они должны были прийти на своих двоих, и те счастливцы, кто всё-таки смог это сделать никакой, понятно, дурацкой стены какого-либо здания не увидели, а вот Бога очень может быть. Удивительно ли, что этому, как мы сами считаем, в высшей степени богоносному и одухотворённому народу нашему, которого не понять умом, суждено стать вместе с (очень условно) его государством невидимым, неосязаемым и претвориться в монаду с отпавшими за чужеродностью крылышками Советов? (Может это такой вынужденный ход нашего народа, которому уже от отвращения и пули на всё это жалко? Как ему ещё освободиться от этих ужасов?) Хотите знать почему? Один из тысячи доводов. Был такой человек, звали его П.А.Сорокин. Как явствует из "Истории руской семиотики до и после 1917 года" (автор - Г.Почепцов) он был одним из создателей кафедры социологии в Петроградском университете, а впоследствии, поскольку в 1922 году его вытурили из страны, факультета социологии в Гарварде. Он написал весьма поверхностный труд "Системы социологии", в котором высказывается такая мысль: "Оголите деспота - и вы сделаете его жалким и простым смертным". Мысль так себе, но... Поскольку народу с его подлинной элитой эта "нечаянная радость", по существу, никогда не светила и не светит и деспот, от которого разит спиртами единоличника и, простите, ужратого своим перваком вседозволенности, никогда не согласится что бы то ни было сообразить на троих между государством (институтами), народом и собственным сиятельством, то "разоблачить" его не получается. Так вот, когда никакая земная сила не может стереть некое зарвавшееся двуногое недоразумение, жизнь, которой не свойственно трюкачество и щепетильность, не прибегая ни к каким ордалиям, с поистине королевским размахом, стирает подчистую всё, что находится в орбите его влияния и его самого с его геростратизмом раковой клетки. То есть воочию и без обиняков показывает наблюдающим всё это, разницу между подлинным самодержцем и казуистически обнаглевшим в край наипростейшим волюнтаристом в его семейных трусах в импереалистичный горох, который возомнил себя lex animata in terra. (лат. "воплощённый закон земли".) Теперь, как мне представляется, наш народ пойман с поличным тем особым историческим тайным покупателем, по донесению которого существование этого чуда света будет завершено, по крайней мере, в привычном всем виде, как я уже говорил. Это, к слову сказать, не обязательно понимать в пессимистическом ключе, вполне возможно это будет не "возрождением" народа в пёсье-мистическом отображении сегодняшних "патриотов", а его настоящим "наконец-таки" рождением. (* К слову, поскольку на земле ещё, как говорится, полна горница людей и народов, это ждёт и многие из них.) Не плодотворно винить кого-либо в этом всём. Можно попытаться, но из этого выйдут лишь, как в случае со всем каноническим - фальсификации, псевдоэпиграфии, неудобоворимая nebula из всевозможных культов и небывальщины, и перекрёстные ссылки, но с поправкой на политику, чёрные сотни антисемитских вопросов и прочую гобиновскую риторику превосходства кого-то над кем-то. (nebula - лат. туманность) Вместо искомого, мы в который раз получили бы лишь дым коромыслом и дом вверх дном. Нужна нам такая дозаправка? Ни одна позолоченная мухоловка никогда не обидела ни одной мухи, сознательно гибнущей ни за грош. Для предавших своё родное достояние есть тупиковые ветви развития и на них им и болтаться. Поздно петь веснянки. Такая вот ляпис-лазурь у нас получается и, поверьте, я, рассуждающий о России, рад бы сейчас приписать напоследок - "приснится же такое". Но сдаётся мне, золотая роща действительно отговорила. И потолок лепной на неё вот-вот обрушится. И всё-таки, как писал наш совсем юный А.Н.Апухтин, может:
Ещё осенние туманы
Не скрыли рощи златотканной...
("Близость осени".)
Не ведаю, что делать в этой ситуации тем из моего поколения, кто окончательно не сошёл тут с ума. Я лично, как поэт, не могу положить жизнь во спасение какого-нибудь очередного "гамлета щигровского уезда", сколь бы он мне не был симпатичен лично и как явление. Могу, но сама попытка такого своеобразного меценатсва, в какой бы форме она не воплощалась, абсолютно бессмысленна и ничего из неё не воспоследует. То, что его окружает тут, само наличие этого "тут", всё равно надругается над этой "дичкой", раньше, чем она смогла бы принести какие-либо плоды, которые не уместятся на пьяной лавочке. Как говорится "в луже водки и богатыри тонут", а "руский мальчик" этот рождён в нефте-водочном потопе, да и на богатыря не тянет. Да что говорить, эта земля просто усыпана неизвестными могилами неизвестного поэта, так что не он первый и не он последний. Протянуть руку помощи можно лишь принеся жертву в виде "копытных" одной полубожественной правой ноге, захороненной весной 1891 года где-то в Марселе, чтобы она похадатайствовала за него "где-то там". И не факт, что нам, кто жалеет его, с нашими благородными порывами, скажут "Entrez", поскольку эти "копытные" есть всего-навсего наши скромные жизни и наши строчки. (фр. "войдите".) Думаю, не открою никому секретного схрона, если скажу, что поэт в любом месте земного шара чаще всего подаёт свою декларацию о недоходах и разнообразной несостоятельности. Не потому что он артист погорелого театра, плоховатенько пишет или выказывает недостаточно политкорректности, когда рядом с ним рассуждают о гарлемском ренессансе, а он, как и положено представителям "чёрного люда", с открытыми глазами спит без задних ног подле темнокожей женщины облачённой лишь в фиалковые слипы и вообще не только не занят полезным трудом, а помогает "неграм ночью экспроприировать уголь". Напротив, он может искренне уважать людей и в чернильных делах писателя быть, что называется, пером с толстым очином, а не пузатой мелочью от искусства. Проблема часто в нём самом. Он делает слишком большие ставки на тот род людской, который застаёт рядом с собой, он неискусно доверяет ему, свыкается с ним, многого ждёт от него, неменьше транжирит на него. Он капризный, исковерканный и инфантильный. Ему свойственен эскапизм. (Жаль, что не радикальный.) Не все таковы, совсем нет, но я говорю именно о тех, к кому с удвоенной силой аппетит приходит во время еды и кто, на беду свою, имеют на него право, но приговорены жить несолоно хлебавши. Я как никто понимаю их, нежелающих вынужденно быть в рамках познания аналогом города Кант в Киргизии или же копаться в недрах прошлого, как славные В.Даль и Н.И.Новиков, как Д.Леланд и И.С.Зильбирштейн, В.И.Малышев и И.В.Киреевский и прочие. И понимаю их, кажущееся обывателям неразумным, желание из исходной позы гладиатора Боргезе запечатлённой на гравюре (1704г.) метнуть дерьмом во флаг Арбата, как символ литературного прошлого России и матерей с их обгадившимися детьми, и считаю, что моё и все последующие поколения должны дать хорошенного пендаля таким жизненным переспективам и тем, кто навязывает таковые. Это до сих пор крайне эффективная коммуникативная технология. Пора закрывать эту лавочку непрекращающегося Праздника Дураков и не перекрывать, а вообще отменить движение на его улицах, сдав даже воспомнания о нём на попечение лиц занимающихся расширением сферы музеефикации. Поэтому каждый из них волен метать что угодно и во что угодно. Да, зачастую они в бессилии своём зарывают топор войны прямо в себя, рядом с собственным талантом, да, их гордость бывает смешна когда обрекает их играть роль хлистохвостой ящерицы, что не нуждается в "волосатой руке" бабьего общества или каких-то персонификациях мужского и при этом приносит потомство, не претендуя на роль Богоматери. Разве можно поставить им в упрёк, что они хотят если не такой увлекательной, как три боя Уорд-Гатти, жизни, то, по крайней мере, просто похожей на человеческую? Никому из них я не осмелюсь в шутливо-снисходительном тоне сказать:
Ты слишком любишь куропатки грудку.
(Данте-к Форезе, 28, LXXV.)
Тем более, что я сам родился и вырос в городе, на гербе которого изображены эти самые куропатки, которых его сегодняшние жители (за "региональную элиту" не поручусь) отродясь не ели, как воочию не видели Плевицкой, что родилась тут и не читали, как и я, исторических работ своего земляка С.Г.Пушкарёва, деникинца, с конца сороковых годов двадцатого века преподававшего историю русского языка в Йельском Университете. И если последние обстоятельтсва можно понять, то вот почему наши люди так паршиво живут, в вечных поисках "пресловутых 6 тысяч", о которых писал Бродский в уже упоминавшейся работе, это не поддаётся пониманию. Никто не дождётся от меня упрёков в адрес этой соломенной вдовы за то, что она не желает напрасно биться головой о силомер. Бесспорно, есть среди них и подопечные своего малодушия и других отрицательных качеств, и таких не раз-два и обчёлся. Всё верно. Но я подразумеваю других. Не тех, кто из пустого самомненья и вопреки очевидности гнушаются ролью махоньких корольков в узком, как девственно-захолустная улочка, и всем известном месте. А тех и того, в чьём "один-гармонёшенек" солнечные русаки сгрызли все внутренности благовеста, всё золото пыльцы Гармонии, кому из веков благородных откликнулось прежде, чем аукнолось, кто тучен, как земли бургундских виноградников, и кто хочет запереться навечно внутри "Завтрака" Веласкеса, а потом понимает как это глупо. На земле есть много людей, которые хотят и могут, как говорится, "по Эрмитажу без экскурсовода" и я, в некотором роде, один из них. Что с того? Нас, не поёживаясь, перейти вброд, мимоходом всё сколько-нибудь ценное поймав, как рыбу на самодур, ещё легче. Я далёк от того, чтобы упрощать нас до уровня "обычного механизма истерических симптомов" (Фрейд, "Достоевский и отцеубийство") или обычного механизма "достоевщинки", но и корчить из нас небесных архистратигов с кожанными бурдюками на плечах только тем и занятых, что всматриванием в барашков на морских гладях было бы смешно. Если кто-то рисовал себе в воображении именно такой наш образ, самое время почтить его минутой молчания.
Для тех, кто потребляет завтраки для чемпионов вне стен "Кащенко" и подобных заведений, с ранней юности стоит один Вопрос: сколь долго он способен выносисть дыхание слова, стоя с ним лицом к лицу в полной тишине надгамлетовских, перестающих быть (мы уже говорили об этом), временных кусков? Насколько долго он сам готов подбрасывать дрова в сложившуюся ситуацию? Это занятие для крайне несмиренных людей, чаще всего, чего греха таить, просто упёртых глупцов и пустых строптивцев. Это не надо путать с общением с Богом "лицем к лицу, как бы говорил кто с другом своим" (Исход. 33-11), это и не "Кувва" мусульманина, но это, бесспорно и не простое "вас-вась" со своими вздорными мечтами или закадычными единомышленниками, живыми или мёртвыми. По завершении юности такой человек понимает, что даже такие, на первый взгляд, фигуры банальности, как, например, тезис о том, что счастливые люди не одевают нижнего белья или часов, требуют настоящей выстраданности, поскольку в неменьшей, чем квадрат или круг, мере, являются отражением "модельного ряда" совсем не "эксперементальной" науки. Фрейд безусловно прав когда говорит, что иногда сигара - это просто сигара, с той маленькой поправкой, что это не имеет никакого значения в мире, где член (но никогда не живых, наличных жужчин) признан альфой и омегой, "куришь" ты его или не нет, поскольку в таком мире содержание любого новоявленного учения будет с математической точностью доказывать и иллюстрировать, что ты, скажем так, лениво пригубляешь время от времени своей розеткой это "короткое замыкание". Альфа и Омега тут как раз сигара. Даже такие перефирийные и не относящиеся (как бы не так) к сердцевине вашего делания вещи добываются живым человеком с таким трудом, с каким, должно быть, отошедшие в мир иной пересекают Калинов Мост или Чинват. И на обоих его концах вы будете встречать не очень дружелюбных штрейкбрехеров, то есть себя самих. Вы будете заваривать вороньи лапы в грязи и снегах, поражаясь тому, сколь терпима гнусность явленной мухо-янтарной были, частью которой вы фатальным образом являетесь. Вы проклянёте (и не раз) тишь-да-гладь успокаивающих вас дихотомий и привычек, и вообще любых религиозно-философких шерочек и машерочек. Вы будете дышать впроголодь и питаться снытью по собственным духовным овражкам, пока современники по другую сторону телемоста напрасно ждут своего заказа в виде ваших деловых жилок и свершений. К вашему ужасу ваш шарабан возгорится подожённый братской рукой гибелина, а "вещь в себе" окажется принципиально познаваемой и обитаемой, что гораздо важнее, но не ценнее, чем квадратные метры на Остоженке или на авеню принцессы Грейс. У вас не будет лишнего веса, но будет всегда и много лишних слов выкинутых из разных песен, писаний и песнопений, что заставит подумать о "стиле законов", который однажды упомянул В.Паули в письме к М.Борну. Впрочем, последнее не обязательно. Но вы так или иначе, при возведении собственной колонны и дабы сгладить вину за её и свою "монументальность", задумаетесь о необходимости покрыть её не только каннелюрами, но и сквернословиями, зарисовками радостей и кошмаров и сентиментальными надписями. Вот вам ваш нимб-плюмаж и "понимание самого явления в его однократной, исторической конкретности". (Х.-Г.Гадамер, "История и метод", гл."Проблема метода в гуманитарных науках".) Вы - враль и поэт, а потому - мужайтесь. Нет вас краше и вы знаете, что ключ в радиации. Вы - поэт, из последних сил пытающийся не стать софистом до дыр во дне. Пусть и софистом в первоначальном смысле этого слова. Вы отринете желание жить начисто и писать начисто, гоняясь на четвереньках за каштанами, как потаскухи на христоматийном банкете одного из римских пап. Вы будете не в состоянии идти узкими вратами и лукаво начнёте значительно усложнять не в сторону комфорта конструкцию широких. Вы станете одной из исполосованных градирен Поэзии, что с умом коптят небо и увечным выжигой, архонтом струйной печати, чья изба будет красна лишь углами, а не какими-либо пирогами с каштановым мёдом. Есть ли тут место ликованию?
Глава 17
На мою правую ладонь наложены швы - вот мои жемчужные нити. Она застыла в жутковатой серенево-багровой пригорошне, словно ладонь просящего подаяния, что символично.
Пристрастен я, с законами в ладу.
Что знаю я ещё? Мне получить бы мзду.
(Ф.Вийон, "От жажды умираю над ручьём")
Если без шуток, то несмотря на то, что с финансами действительно, то и дело, полный "муфишь фулюс" (араб. "денег нет") я никогда в жизни не пожалел, что с ранних лет взял свою работу надом. Сказанное не означает правомерности всех этих отвратительных побасенок про "бедного" поэта, который должен быть едва сытым. Как отвратителен и голодранец выпячивающий свою бедность. Поэт - это не пишущий двойник М.Брандо и он не просто обклеивает своими и чужими монологами стены павильона своей жизни за приличные деньги. Но он не должен против своей воли держаться на помочах нищеты и всего, что ей сопутствует. Поэту недурно помнить о том, что в нынешнее время на обиженных возят не просто воду, а для семи дней парижской моды, что вдвойне скверно. Я позволяю своей корове мычать, поскольку всегда даже мизер моего благоденствия давался мне трудами, хлопотами и ухищрениями, и поэтому у меня всё нормально. Не считая того, что приходится писать левой рукой. Словно сама жизнь сказала мне - довольно, прекрати. Надо и впрямь уцелевшей рукой махнуть на это всё. А вот тебе новость и о прекрасном и о деньгах. Не знаю, слышала ли ты, но в твою ненаглядную филармонию, прямиком из Германии, к середине зимы собираются прикупить его величество "Стенвей" за сколько-то миллионов. Тот, кто рассказал мне об этом, высказал мнение, что это вовсе не необходимое приобретение для города. Даже не беря во внимание абсурдность такой формулировки, я просто не хочу разделять этого мнения. К тому же, человек-человеку не столько волк, сколько одноимённое созвездие, а потому споры почти всегда бесполезны. В последние годы я сам для себя стал роялем в кустах, когда обнаружил, что при живом общении практически перестал спорить на любые сколько-нибудь "серьёзные" темы, разве только моё внутреннее piano has been drinking, что случается крайне редко. К тому же, произошло моё превращение в какого-то окарикатуренного Девкалиона, чья рожающая Пирра стоит на четвереньках закрытая, как попугай, накидкой, а сам он бросает камни не назад, а вперёд. Я едва переношу разговоры об искусстве и философии, правда мне ими и не особенно докучают в последнее время. Всё это кажется мне злым ребячеством нашего времени. Никакое другое не знало такого наплыва бесчисленных женишков всевозможных истин. С большей пользой и удовольствием можно говорить о вульгарных бородавках, считать лысых или заниматься вот этими вот "отступными", не знаю уж кому и чему. Точно лишь, что не "многовекторной" коммуникации и надувательству именуемому "общественное мнение". Есть род созерцания, которое грубо и отупляюще. И то, что мы называем "знанием" просто заполняет разломы в его породе. Мы наивно полагаем, что можно изменить и улучшить "экстерьер" такого созерцания, ярким примером чему могут служить дискуссии вокруг так называемого гиперпонимания текста и прочих мышь-яковых химер, составляющих адов эскадрон постмодернизма и иже с ним, да благословит их всех Небо. На что только мы не замахнулись. Мне интересны эти "мы", мне интересны попутчики. И в этом салоне можно курить. Так что не мешкайте, корибанты. Для нас нет никакого принудительно-проповеднического "ай-да с нами". Молитесь хоть на фригийский колпак, хоть на астрофизическую эволюцию вселенной, хоть на Китовраса, хоть на калифорнийское стадо китов, гипофиз или кубинский балет. К тому же, как говорят, у пьяных свой Бог, а я с рождения пьян неисцелимо. Как неоднократно повторялось, меня устраивает мой бедолага-современник, каким он мне представляется. "Тысяча шерстей!", - порой восклицает этот невольный наследник флорентийских чомпи, гадая за какую из ниточек дёрнуть, к чему его бесжалостно принуждает общество. Он неосмотрителен и трагически быстро вершит выбор того и сего, и с той же быстротою делает выводы о вещах, о которых только разве чёрт ногу не сломит. Он не редок, он повсеместен, ему не надо восставать, даже волосы на его ногах ценны, как шерсть вигуньи. Он трусоват, то есть бывает безрассудно мужественен, склонен к риску и потому наполнен невообразимым шампанским. В этом его вине, как известно, и истина, и нагромождение теорий, предрассудков, космогоний, душевной косметики, несбыточных и сбывшихся мечтаний и всего прочего. В его составе и букете просто напросто вообще нет вакантных мест и дело не в том расширяется или сужается наша вселенная, существенно лишь то, что она оседла и изрезана торговыми путями, чтобы это не значило. Большинство людей не отдаёт себе отчёт в том, что постулируя её в качестве самодостаточного источника самой себя, они просто постулируют её в качестве первого претендента на "тот свет", со всеми вытекающими для человека тут-следствиями.
О Воле в Пасти.
Всё это очень сложная, мозаичная эротика и она напоминает мне Рот. Не рот просто, а этакий ночной кошмар дантиста. Бесформенную пасть с тысячами зубов и тем, что мого бы выполнять их функции, зубов, принадлежащих разным существам, зубов крепких, шатающихся, молочных, здоровых и гнилых, растущих из дёсен и вставных, всех степеней свежести, всех цветов и оттенков, из всех миров. Коренные же запломбированны хлопотами, суетой сует, скалящимися и курортно-улыбчивыми вагинами, колокольными языками и взбрызнуты водицей нашего воображения. Десневые карманы этого Ковчега, полны всей этой (к счастью, не только этой) мультипликацией. Рот этот иногда спрашивает - не найдётся ли хоть у кого-нибудь огонька и поэты нанимают всю тягловую силу своего вдохновения, чтобы факел смог озарить этот ужасающий и причудливый грот, с изумлением пялясь на который сама смерть грызёт свои когти. Из века в век поэт, со смирением, perinde ac cadaver (лат. "точно труп"), находит в этом своё предназначение, страдания и радости. И Рот этот на сегодняшний день распологается в кабинете обслуживающего его, небрезгливого Зуботехника, куда наивному Поэту путь заказан. Но Guess who"s coming to dinner. ("Догадайтесь, кто придёт к обеду". Фильм 1967г. .) Тень этого мяча уже в игре. Всё, что мы пока предчувствуем и видим - только первые ласточки, звук шуршащего платья бегущей, маленькой и невинной, как запечатанная колода карт, Наташи Ростовой. Одни, благодушествуя или вообще не проявляя никаких эмоций, говорят "что родилось, то родилось" и как автор этой книги я их понимаю. Другие с волнением и страхом, либо, напротив, с нетерпением и радостью ждут, когда Рот этот широко улыбнётся мирозданию и нашему, храни его Бог, Карфагену куркулей, чтобы лицезреть, как небеса сделают вид, что падают на его лачуги и хоромы или же действительно упадут. Мне невтерпёж, хотя бы для себя самого, вкратце описать эту великую Опару и того, скажем так, многограного колобка, который из неё получился. Вот что приблизительно сообщает мне мой испытующий взгляд. Как я уже говорил, пока этот страстотерпец, "солдат, мертвец, король". (И.Бродский, "Шествие", ч.1) ещё словно в рот воды набрал и глаза его заволокло слезами, падающими на его мимические мышцы. Но в отличие от балладного короля вышеупомянутого поэта, он вовсе не собирается с нами прощаться. Больше того, знакомство ещё только предстоит. Сказка эта намекает на то, что он не собирается ни от кого уходить. Он жаждет нас и смотрит на свои законные тряпичные, без лица, куклы словно на образа, которые он жаждет с руками оторвать, прежде чем все смогут лицезреть его дипломный спектакль. Столицам предстоит научиться верить его слезам. Он не позволит всему пойти прахом, а нам кинуться в последний из омутов головой и окончательно погрязнуть в ничтожной грызне мудрозубых и хитрозадых существ и прочих неурядицах. В крайнем случае, он возьмёт пререготиву быть этим омутом и трактовать его, на себя. Fiat justitia, ruat caelum. (лат. Пусть свершится правосудие, хотя бы обрушилось небо.) Мы для него не чужой каравай и он ещё дунет в свой рожок. С набитым такими излишествами и вещественностью ртом, этого не сделать, однако, когда он сплюнет весь этот прополис, ему можно будет с полным правом адресовать слова Песни Песней: "Зубы твои, как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни ...". (4;2) Не ручаюсь, что он одарит нас лицами в полном смысле слова, но гримасы восторженных ротозеев мы получим. Многие в результате этого окукливания заорут благой руганью в верхних фальцетных регистрах, как, по нашим представлениям, должен был орать и он, покуда ему исправляли прикус и трудились над миндалинами, попутно напропалую клевеща на него, несмотря на ноты протеста со стороны поэтов и просто честных людей. Но это будет, так сказать, лишь "князевский урок", как говорят в балетных школах. Без этого вводного урока что эти клеветники могут знать о нём "настоящем"? Даже я, с усмешкой, могу адресовать им риторический вопрос: это вы ли златоусты? Придите в чувство, межеумки жалкие... Но он не обидчив и готов с охмуряющей всех улыбкой простить каждого, кто мыслил о нём лишь как о бездушном банковском пломбираторе. Он будет манифестацией оригеновской доктрины апокастасиса, чья ложность не в том, что в конце времён решительно все и всё будут прощены, а в утаивании догадки о том, чем на самом деле может являться такое "прощение". И это несмотря на то, что его призвание было не раз пропоротым, а сам он насильно был облачён в подозрительно земного кроя одежды вселенского демократа и надраен ядом точно такой же, якобы, богопротивности. Но этот мастер-литейщик ещё сделает свой первый выстрел из девственного и нестрелянного жерла в poker-face своих супостатов. Он ещё найдёт свой не оренбургский пуховый плат и смирну. Жречество - пульсирующая сердцевина печати его отверженности, дегустаторы при дворе великого нищего человечества, которое грязно домогается быть отравленным. Самочинные богомольцы - его побочное порождение и нахлебники. Доселе он был караваем раздора в зёрнах сомнений, который безрезультатно пытались зарядить в баллисту окоченевшей веры с её мёртвой болтологией и отправить его за тридевять земель манить колачом ещё кого-нибудь. Однако, их рыбья короткая память и гордыня оказались не в силах заговорить людям зубы и уж тем более нарушить планы того, кому в который раз суждено стать ангелом во живой плоти-изгороди. Но надо отдать им должное, выстроенный ими мечом и кованым сапогом интеллектуальный сток, прямо-таки промышленных масштабов, - дело тончайшее и трудоёмкое. Вот только, вопреки их замыслам, проект (чистое притворство!), в ходе которого было якобы запланированно выплеснуть из него работодателя для avocatus diaboli (лат. "адвокат дьявола"), в качестве жертвоприношения, неожиданно для них вышел из под контроля. Жертвоприношение состоялось и великий конгломерат отринутых богов, будучи не из робкого десятка запредельно вольных и всегда стоявших во главе человеческого угла (красного - в том числе) каменщиков, запросто, но пока не в полном объёме, исполнил свой "интернациональный долг". Что с этого поимел августейший род людской? В сущности, если вычесть из случившегося бесконечые кавер-версии свербящих, вечных вопросов и бестолковых, по преимуществу, ответов на них, то не так уж много. Трагедия в том, что бессмысленно выводить кого-то или что-то на чистую воду. Это вызывает даже какое-то отторжение, детское чувство глубокой несправедливости. Все остались у разбитого корыта, вокруг которого по-прежнему сколачивают кресты и (или) "творческие коллективы". Но то ли ещё будет. Не завидую людям выпавшим из обоймы живых, которые не смогут увидеть всю эту широкомасштабную компанию или хотя бы в полной мере предвкушать её. Потому что, в скором времени, мы увидим на озарённом горизонте его, катящегося к нам сквозь стужу с поднятым воротником и стиснувшего в предвкушении свои жернова. "Дамы и господа! Элвис покинул здание!"... (Хорас Ли Логан) Свои раны он так не зализывал, как начнёт руками своих нерадивых квартирантов вылизывать своё завшивлённое жилище и устранять все задоринки и сучки, пока на горе, на пригорке не останутся стоять лишь необходимые ему двадцать два Егорки. Готовый наверстать своё, прошедший свои пробы Кука, он уже изготовил из нас тех, кто когда-нибудь оценит его отношения с тем, что мы называем своей цивилизацией (в золе которой нас выпекут) словами Гомера:
Выю он вдруг ей крушит, захвативши в могучие зубы,
После и кровь, и горячую внутренность всю поглащает.
("Илиада". Песнь 11; 175.)
Как хлебный мякиш он окунёт нас в огненный борщец. А считающих себя заварными кренделями на столе Истины попросту растворит в нём. Это станет крайне болезненным обновлением для всех нас. И то, что получившаяся у нас цивилизация, всю свою историю, мягко говоря, пребывает подшафе, ничуть не поможет ей притупить свою боль. Веселящий газ выдумок и суеверий тоже будет бесполезен. Мы, чья глина создана из муки кувшинок и зонтичного сусака с добавлением зернового пороха, должны будем доподлинно прочувствовать обжигающие нас струи, что будут заставлять нас в облагораживающих корчах глотать от страданий наши праздные слова и суесловия. Мы будем иметь дело не с изделием, которое, как говорят, печётся из муки Млечного пути или руководствующимся банальным "зуб за зуб". Речь ни в коем случае не о каком-то страшном Суде. Напротив, будет много юмора, но уже в совершенно изменившемся мире. Нам ещё только предстоит понять, сколь превратно мы понимали подоплёку своего путешествия из петербурга лунных мощей в новоиспечённость, которую сулили себе. Предания об этом действительно пошли человечеству не в то горло, да так в горле в этом, в несколько отдекорированном виде, и остались. В том, что прямо из этого горла' вcе и хлещут, словно заколдованные бражники, что род людской sensu strictu (лат. в строгом смысле слова) сам себя поднимает на уши, огромная заслуга поборников ... Впрочем, не станем пороть горячку. Так должно было быть. Мы жили среди богов. Мы выстроили свой Пантеон Единому ни на миллиметр не приблизившись к нему, как утвердительный ответ на вопрос кухарки: куда их - солить? Мы не открыли Америку, хуже того, мы состряпали из народной гущи американские горки и ленинских орков, и получили прямо-таки (прошу прощения) бутерброд из дерьма, аромат которого вбирают в себя наши расквашенные носы, из которых кровь, мозги и сопли бурных и жидких протестов хлещат прямо в промежность дырявого рога изобилия. Чистым и не спёртым воздухом перед смертью в таких обстоятельствах и впрямь не надышишься, за его неимением. Хорошо, что мой язык и сердце живут на двадцать два города. Молитва - один из них. Самое время. Мы - запасной аэродром, но не Бога. И тот факт, что нас своими бивнями выкорчёвывает время, случай, предначертание не достоин пристального внимания. Не о том этот провиденциализм, о чём нам хотелось бы. Но, как и Рильке, я не точу на человека зуб, а воспеваю этого валяемого умника и нашу затравленную современность с пурпурной шапочкой на голове и пурпурным шрамом через всё лицо от долгого сна на остроконечной каменной подушке, которой обрезали её сверстника. Она, всего-то, из одной глухомани идёт, свежая и одетая с иголочки, учиться уму-разуму в другое захолустье. Шагает по собственным следам, и от неё в одночасье, может статься, останутся лишь вот такие дневники в поношенном переднике времени. Не смею больше вас задерживать.
По всем вопросам gorandrei7@gmail.com)
Штангетки Якоба Бёме
© Copyright: Андрей Корос-Горбунов, 2023
Свидетельство о публикации №223013000267
Свидетельство о публикации №223013000267
Рецензии