Турецкий кульбит

Внутреннее убранство гостиничного номера выглядело роскошным той мерой, какой бывает для натур, в детстве лишенных чего-то важного, оттого воспринимающих позолоту и вообще всяческий блеск как нечто солидное и престижное.
Муж обыкновенно выбирал на рекламных сайтах именно такой антураж, и когда заказывал модному дизайнеру обстановку своего двухэтажного домика, не столь давно выстроенного вблизи статусного шоссе, идущему прямо из Москвы, в закрытом и охраняемом поселке для служителей церкви; сознательно или подсознательно следовал представлениям о прекрасном, полученным в православных храмах, где вначале служил простым иподиаконом, но быстро выдвинулся на заметные роли епархии: владыко ему благоволил. Батюшка Амвросий пребывал в искреннем убеждении, что обилие золота и благовоний есть часть той самой благодати, нисходящей от святого духа на тех, кто следует истинному христианству.
Нина не противоречила, ибо не терпел муж ни малейшего возражения от кого бы то ни было кроме начальства, пени коего воспринимал с восторгом, по крайней мере, старательно показывал свое почтение и рвение всё исправить, начальству всегда нравилось это рвение, а Михаила с удовольствием отмечало. Набрёл юный школьник Миша на этот безотказный приёмчик случайно, когда решил подурачиться с учительницей истории, а та, к его удивлению, восприняла почтительность без смеха: серьезно и с удовольствием; оценки его по предмету "история" всегда были отличными, хотя и незаслуженно, что сам понимал. Потом Миша использовал и с другими начальниками подобные способы своей личной социализации в нынешнем весьма запутанном мире, всё выходило замечательно.
 А вот супругу свою благоверную поколачивал, особенно в начале брака, хотя потом перестал: однажды наутро мгновенно протрезвел, увидев беременную трясущуюся жену, лежала на постели в теплой верхней одежде, укрытая ворохом одеял, лицо в синяках, трясло ее крупной дрожью и жар такой, что срочно пришлось вызывать на дом врача, а домработница, тоже христолюбивая прихожанка их храма, не имела права решать такие вопросы, только зыркала сурово на Нину и благостно, с умилением смотрела на батюшку. Тогда-то, изрядно помрачнев и испугавшись, дал себе зарок, что впредь пальцем не тронет Нину, поскольку уставом православным обычно не дозволяется служителю церкви жениться во второй раз, независимо от причин, а хотел Амвросий потомства многочисленного, не менее двенадцати детей - по числу святых апостолов. Так он себе загадал.
И правда, бить свою хозяюшку перестал, впрочем, Нина уже и без рукоприкладства подчинялась беспрекословно, хоть оставался отец Амвросий столь же строгим, порою излишне, особенно если это касалось пищи телесной, по крайней мере, часто и раздраженно покрикивал на жену, после обеда становясь заметно добрее.
Но уже не бил. Нет-нет.
Нине хотя и не нравились эти притеснения, особенно по первости душили недоумение и глухая обида на несправедливости и брань, все же искренне верила своему православному богу, в глубине души крепко сидело убеждение что так и должно быть, и что "жена да убоится мужа своего", а глава семьи православной лучше знает как следует жить его второй половине. Эти представления о правильной семейной жизни получила от отца - протодьякона одной из дальних сибирских епархий, оба родителя тоже не скупились на подзатыльники для своих шестерых детей. Собственно, и замуж то вышла за семинариста Мишу Грицая только потому, что происходила из чинной семьи православного священника, а эти весьма нужные сведения самым тщательным образом собираются в синодальном управлении: будущему белому священству перед рукоположением дается пара-тройка вариантов жен, на которых следует обратить особое внимание, ибо девушки, воспитанные в семьях слуг божьих, и должны продолжать благую традицию - становиться спутницами белого священства. Нет, никто никого не принуждал, невнятно намекали только, что карьера православного священника зависит в принципе от того, насколько он прислушивается к советам блаженных отцов и синода, а синод нынче как-то не особенно доверяет интернету, посему Миша получил от знакомого клирика, служащего в синодском отделе, не только прозрачный файл с напечатанной на плохом принтере биографией девушки, но и хорошую, качественную фотографию истинной красавицы, вероятно, присланную ею самой: большие трепетные глаза, русые волосы косой, статная фигура по пояс с почтенными православными выпуклостями. И православная душа - как следовало из резюме.
— Цени мою доброту! - бросил уходя синодский клирик, подмигнув обрадованному семинаристу.
Нине Клейменовой к тому времени и самой смертельно надоело постоянное нытье матушки, угнетение батюшки, унылый сибирский пейзаж промышленного города с вечным дымом, серые, изможденные лица обывателей, пьяный ор по ночам. Ее одноклассницы давным-давно уже жили широкой, привольной половой жизнью и только она, редкая красавица и редкая же дура по самоопределению, ходила как монашка, одевалась как монашка и в порыве самоуничижения порой даже думала уйти в монастырь послушницей, но только счастливые глаза подружек останавливали - хотелось хотя бы один денёк попробовать жить так же безбашенно, не думая о завтрашнем дне и божьем промысле, наводить на лицо такую же как у них красоту, одеваться так же, но родители не позволяли.
Нина смотрела в сети на счастливые лица московской элиты и мечталось так же стоять в московском храме на великие праздники в тех шелковых платочках, в каких стояли они, уверенные в себе женщины на мониторе компьютера. Очень хотелось Нине настоящей, высокой, столичной благости жизни. Совсем случайно на православном сайте прочла чью-то реплику о том, что центральное православное управление составляет картотеку будущих потенциальных невест, происходящих из семей священников РПЦ. Думала некоторое время, сомневалась, а потом решилась и послала в синод письмо с просьбой внести ее в эту картотеку, сказав себе: "А что я теряю? Только почтовые расходы!"
Так волею небес и оргуправления синода будущий иподиакон Амвросий обрел благоверную супругу, а Нина Клейменова стала матушкой, у нее даже мысли не возникло отказаться от своего служения господу именно в этом качестве - верной спутницы божьего человека, ибо предписана подобная жизнь стойкими отеческими традициями, святыми угодниками церкви христовой и самим предстоятелем.
И вот сейчас, оставив трехлетнюю дочь на попечение бабушки, благоверная чета въехала в дорогой номер турецкого отеля, где "all inclusive". Причина отпуска - радость великая, в том числе и для матушки Нины: хиротония мужа в чин диакона, недавно положенного на отца Амвросия и зело тучная премия, пожалованная по этому случаю митрополитом.
По благословению владыки, батюшка Амвросий задумал зачать еще одно дитя именно там, в Византии, в святом Константинополе, в неге и удовольствии, о чем довольным тоном сообщил жене, кидая на стол билеты на самолет вместе с заказом на отель. Амвросий справедливо и, наверное, не без основания полагал, что время и место зачатия играют большую роль: угодные богу условия возникновения новой жизни весьма способствуют будущему правильному христианину. А то, что эти святые места ныне находятся в бусурманской Турции - так то временно! Рано или поздно снизойдет на них святой дух так же, как совсем недавно снизошел он на Херсонес и вообще на Крым, на место крещения Руси блаженным князем Владимиром; очень вовремя подоспело это благое дело, ибо надумали заокеанские недоброжелатели и хулители святой Руси превратить Крым в вертеп римско-католического разврата и военных баз. Нынешний предстоятель всего русского православия в постоянных трудах и молитвах возносит всевышнему упования на то, чтобы и Константинополь вернулся в лоно истинной христианской веры, ибо господь велик, он ведь только испытывает своих овец, отдав византийские храмы во временное владение нехристей. А для того, чтобы возврат все-таки произошел к вящей радости русского православия, надо готовить и себя, и потомство к решающему сражению прежде всего в сердцах истинно верующих. Надо готовить и будущего сына, зачатого там, на святой православной земле, а сын продолжит дело отца своего, обязательно продолжит.
Амвросий выбрал это турецкое место зачатия и потому еще, что подобное благое дело - начало жизни их дочери произошло в Херсонесе четыре года назад; теперь же очень надеялся, что на сей раз получится сын. Третьего ребенка дальновидный Амвросий задумал зачать в Риме, а четвертого непременно на святой земле, в Вифлееме, месте рождения Христа. Но дальше Вифлеема батюшка в светлое будущее пока что не заглядывал, такая перспектива представлялась туманной.
Отец Амвросий вообще относился к зачатию как к делу чрезвычайно серьезному, имеющему безусловную базовую ценность, не без основания полагая, что благая весть оплодотворения - зерно всего сущего, нулевая точка бытия каждого православного человека, потому перед таким моментом ограничивал ночные свои услады с женой, дабы к тому важному, необходимому моменту, к назначенной точке откровения божьего, ярче возгорелся огонь в чреслах его, долго не трогал Нину, предуготовляя свой и ее дух, накапливая мужскую силу для решающего момента, - вот уже, почитай, полгода как. Усиленно питался лучшими яствами, отчего его телеса за несколько лет супружества и так ставшие весьма тучными, раздобрели еще благостней. Каждый день ел грецкие и иные полезные орехи, мясо крабов и других морепродуктов, пил какие-то укрепляющие капли из растений, настоенных на спирту, а на случай фиаско у него припрятана заветная голубая таблеточка, освященная монахом Феофаном, ведающим епархиальными медицинскими препаратами.
Нина так же с большим душевным подъемом готовилась к грядущему событию, с дрожанием внутренним думала о том, как произойдет это таинство соития, вспоминала счастливые моменты, когда приходили к ней на перинах и подушках со своим суженым мужем, испытывая легкий трепет и ожидание чуда, хотя упоение было, вот только чудо всё не приходило. Но ведь истину глаголет супруг: "Благое сладкое дело частым не бывает, надо долго готовить свою душу к нему", и верила мужу, и чувствовала его правоту, и представлялось ей это даже чем-то вроде подвижничества. Правда, тайком составляла гороскопы на зачатие, ходила к бабке-ведунье; тайком потому, что если муж узнает, будет сильно и гневно браниться, он называл все эти гороскопы и гадания дьявольским промыслом, кричал, что верить надо только богу и апостолам, святым угодникам православным, а особенно верить патриарху, как первому слуге бога. И никому больше.
—  А президенту?! - недоуменно спрашивала Нина.
— Президенту надо доверять! Как наместнику светской власти на земле! - с еще большим раздражением заводился муж, его застал врасплох этот, признаться, неудобный вопрос Нины:
— А вот верить надо богу!
Муж поднял правый указательный палец, громко, как на оглашении протянул слово:
— Бо-гу!
Плюнул в сердцах:
— Дура!
Нина не слишком хорошо воспринимала разницу между "верить" и "доверять", скорее интуитивно чувствовала, что есть тут легкая смысловая дисгармония, что не очень-то сильно отличаются мудрые словечки, но далее интересоваться этим вопросом боялась. Да и незачем, муж лучше знает: он ведь богу служит. Наверное, бог Мише тоже немножко доверяет, коль тот в него верит и служит.
В первый же вечер, когда въехали в отель, спустились в ресторан поужинать, а вот тут то Миша на радостях отдохновения и припал к живительному источнику, щедро предоставленному по дорогому принципу - "все что душе угодно", а угождало душе мишиной сегодня множество разных дорогих напитков, большинство которых он и не пробовал, хотя и видел на картинках. Напитки сияли великолепием и манили внутренней радостию, что обязательно возникнет после употребления небольшого стаканчика.
Впрочем, по невысказываемому мнению жены, уж слишком истово припал Мишенька к этому горячему источнику, ибо если "всё смешалось в доме Облонских" как говорил великий писатель, фамилию которого Нина всё пыталась вспомнить, да не могла, но самое досадное, что произошло в сегодняшний вечер, так это то, что всё смешалось именно в желудке любимого мужа, напитки разной градусности, от крепчайшего ямайского рома пятнадцатилетней выдержки, самых статусных сортов текилы в блещущих золотом бутылках, чудесных ликеров разных цветов и разной же крепости, до пива с изображением на этикетке немецкого толстопузого монаха с кружкой в правой руке, а левая на выпирающем животе. Огорченная супруга, не смевшая противиться в мужниных утехах, поначалу попыталась вытащить грузного, уже осовевшего  Мишу из-за стола, чтобы отвести в номер, но в этот натужливый и весьма неудобный момент подбежали двое дюжих, томно-жгучих работников в лиловой униформе отеля, вероятно, специально и приставленных в ресторан для таких случаев, ибо русская речь звучала там и сям, в одном или другом конце ресторанного зала, что отчасти и объясняло наличие таких помощников. Они живенько и с искрящимися улыбками погрузили Мишу, облаченного в обычный гражданский спортивный костюм, на специальное самодвижущееся кресло, очень большое и вместительное, вероятно,  нарочно сделанное для больших людей, а один из этих турецких молодцов, сыплющий на Нину ослепительные улыбки, жестом пригласил сесть на откидное сиденье, сам же сел спереди и как извозчик повез семью этим электрокаром к номеру, поднявшись специальным грузовым лифтом на нужный этаж вместе с электрическим экипажем.
Войдя в номер, Нина и служитель устроили бормочущего во сне Мишу на широкую кровать, и тут, будто вспомнив что-то досадное, неожиданно для себя Нина заплакала. Колени подогнулись, упала в кресло напротив, руки безвольно сложила на коленях. Подбородок задрожал, слезы покатились, хоть и сдерживала рыдания, не давая эмоции выйти наружу.
Аккуратные усики жгуче-доброжелательного отельного служителя мгновенно опустились, улыбаться перестал, лицо сделалось скорбно-сочувственным, опустился перед ней на правое колено, просительно посмотрел, осторожно, как драгоценность снял сначала одну туфлю с ее ступни, затем другую.
Служитель снова смотрел на Нину снизу вверх, но сейчас его взгляд светился нежностью.
Нина, не веря глазам, наблюдала за мужчиной, снимающим с нее обувь. Такого она себе представить не могла. Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Чтобы мужчина снимал с нее обувь?!
Хотела что-то сказать, но из горла не выходил даже писк, так ошарашивали и обездвиживали ее сознание манипуляции лилового существа у ног.
Мужчина же, не говоря ни слова, стал очень осторожно массировать ступню, пальцы, в руках его неизвестно откуда взялось скользкое, похожее на крем вещество, оно пахло мятой и еще чем-то невыразимо нежным и прохладным, похожим на терпкий, благородный, молодой сыр.
Нельзя сказать, что Нине это не нравилось, нечто незнакомо-возвышенное поднималось к голове, отчего та становилась ватной и даже пустой, глаза сами собой закрылись, Нина пыталась их открыть, сделать что-то, закричать, но из нее не выходило ничего, кроме горячего, порывистого дыхания, отчаянно хотелось, чтобы это мгновение продлилось дольше, да и зачем прерывать это блаженство отдохновения? Разве может быть массаж таким притягательным?
Разве это!
Возможно?!
Вот так, просто - мужчина у ее ног? Мужчина, которого она видит всего несколько минут?! Боже милостивый и всемогущий, помоги и защити! Не вводи во искушение!
Но внутренняя гармония мягко сопротивлялась, шепча: "Расслабься и не противься... Жизнь одна, неважно что в ней происходит, важна только сиюминутность его, этого восхитительно глубокого чувства, засасывающего как в воронку, важна только эта нежность прикосновений чутких пальцев, мягкой щекотки".
Потом мужчина сделал нечто для Нины невообразимое: поцеловал ее колено, следующий поцелуй пришелся на внутреннюю сторону бедра, коротко постриженные усики приятно скользнули по коже, бархатные, почти воздушные  поцелуи поднимались всё выше.
Нежно, но требовательно лиловое существо подняло ее с кресла, мягко поставило руки на заднюю спинку кровати,  быстро и нежно раздело, Нина только покачивалась на своих руках в такт каких-то безумно-сладких, столь же нежных, хотя и грубоватых действий, которые с ней совершало существо, даже не очень понимала характер этих движений, думая, что все это происходит не с ней!
Что все это во сне! Это неправда! Ну, нельзя же в самом деле допустить, что все это реально?!
Нет! Нет!
Это просто сладкий сон!
Нина не видела самого лилового существа, видела  только сопящую гору, которая называется ее мужем, гора же не двигалась, только шумно дышала.
Цепкие пальцы существа держали ее так крепко, что невозможно вырваться, а Нина уже и сама гнала прочь такую возможность. Ритмичные движения учащались и учащались, будто не хватало существу чего-то, будто желало оно глубже проникнуть в самую суть Нины, и тут оно свершилось.
Словно что-то выстрелило в душе, разорвало ее, Нина закричала, сквозь крик увидев голубое ласковое небо, там пели птицы, казалось, она дышит чистым кислородом, настолько этот выстрел освободил ее сознание, ставшее девственно-белым, задержала дыхание; уже и мужа не было перед глазами, только небесные сферы закруглялись, превращаясь в белые воздушные шары и бодро плыли куда-то к заходящему сентябрьскому солнцу, а она плыла рядом.
Этот полет случился впервые в ее жизни.
Ничего подобного не испытывала никогда.
Потом существо еще пару  раз приходило само, она не только не знала его имени, но даже и не хотела его знать - страстно желала, чтобы он так и остался для нее лиловым существом без имени, и даже боялась обернуться, чтобы не видеть эти сладкие, притягательные мужские глаза. Они не разговаривали вовсе, казалось, существо немо.
Муж в это время принимал какие-то лечебные процедуры, его массировали и заставляли дышать пахучей смесью средиземноморских трав, после обеда Миша спал, а к вечеру спускался в ресторан.
И когда через неделю пребывания на отдыхе Миша, лежа в постели, будучи относительно трезвым, положил руку на талию жены, та отозвалась удивленно:
— Мишань! Ты чего?! Ты уже трижды это сделал! Что с тобой?
Муж ошарашенно сел на кровати и непонимающе смотрел на жену. Быстро залез в свой бумажник, чтобы проверить заветную голубую таблеточку - а таблеточки то и не было!
Нина, конечно, заблаговременно вытащила препарат, дабы самость мужа была на высоте.
— Миш, это на тебя так твои оздоровительные процедуры влияют! Ты мой любимый половой гигант! Как напьешься - и давай приставать! Вчера всю ночь покоя не давал!
Миша улыбнулся, успокоился, отвернулся и скоро заснул.

В июне следующего года в семье диакона Амвросия родился сын, его, конечно же, назвали Константином, в честь города, где был зачат.
Иногда папа с недоумением смотрит на наследника и бормочет:
— В кого ж ты такой смугленький?
— В моего дедушку! - отвечает жена. — Дед мой был наполовину цыганом!
— А-а-а, - отзывается на это Миша с облегченным вздохом.
— Грицай, чистый Грицай! - воркует мама, с восторгом глядя на сыночка,
— И носик папенькин, и лобик! А главное, характер будет как у папы! Будешь попиком? А? Протодьяконом! А?! Или митрополитом? Ты мой сладенький!
В голове отца Амвросия роятся смутные клочки образов святых угодников, картины  Константинополя с высоты птичьего полета, благие песнопения и крестный ход, совершаемый вокруг собора святой Софии, а на куполе почему-то сияет золотой полумесяц в обнимку с золотым крестом.
И ангелы небесные что-то успокоительно шепчут с высоты.