Глава 15. Этот День Победы

Страна готовилась отметить юбилейную дату – тридцатилетие Победы в Великой Отечественной войне. Я хорошо помню, как пышно отмечали предыдущий юбилей – двадцатилетие. В училище это событие запомнилось тем, что неожиданно весь рядовой и офицерский состав был награжден правительственной наградой – специально выпущенной юбилейной медалью. А еще тем, что впервые за много лет в военном параде в Харькове участвовала техника.
Нашу парадную “коробочку” отмечали всегда. На многочисленных репетициях мы, по приказу командующего парадом, иногда проходили перед парадным строем, как образец для подражания. Но на том параде превзошли самих себя. Трибуны встречали нас бурными аплодисментами, совсем как артистов. После торжественного марша нас отвели в сквер, где мы оставили оружие.
Едва вернулись, пошла техника. Конечно, она была не столь разнообразна, как в Москве на Красной Площади, но ее было много. Она шла и шла, сотрясая площадь и заполняя грозным гулом окрестности. На выходе из прямоугольника площади, боевые машины  резко набирали ход и, обходя сквер двумя потоками, мимо нас уже проносились на приличной скорости.
Из-под гусениц танков сыпались искры, и я невольно вспомнил, как в раннем детстве видел огромные колонны тех самых танков и самоходок, которые с боями дошли до Германии и года через три после завоеванной ими Победы возвращались на Родину. Из-под их гусениц точно так же сыпались искры, а из выхлопных труб летели черные клубы сажи. Те танки были темно-серыми от дорожной грязи и пыли. Они сами были как огромные бесформенные комья грязи. Грохот стоял примерно такой же. Тогда я видел все это впервые, и боевые машины казались мне чудовищами – драконами из сказки. Мне, ребенку, было очень страшно. Но не меньший страх я видел в глазах пленных немцев, стоявших вдоль колючей проволоки нашего лагеря.
После прохождения техники и спортивного представления мы несколько часов стояли в оцеплении между колоннами демонстрантов. Демонстранты были веселыми и нарядными. Народ действительно ликовал. Впервые за много лет люди, по призыву ветеранов, надели свои награды. Тогда очень многие из фронтовиков были не только живы, но и большинство из них еще работали.
Так парадную колонну нашего училища возглавил его начальник генерал-лейтенант авиации Герой Советского Союза Тихонов. Накануне, поздравляя нас с праздником, он, по нашей просьбе, рассказал о подвиге, который совершил вместе со своими товарищами-летчиками еще в самом начале войны.


А задание они получили самое, что ни на есть самоубийственное – в августе сорок первого года на своих тихоходных дальних бомбардировщиках без всякого сопровождения вылететь курсом на Берлин. Никакого маршрута. Никакого целеуказания. Никаких аэродромов для основной или аварийной посадки. Никакой надежды на возвращение.
Но была лютая ненависть к вероломному врагу, внезапно разрушившему счастливую мирную жизнь. Была одна на всех боль потери миллионов людей, погибших и искалеченных, сражающихся на фронтах или в окружении, или вынужденных оставаться в фашистской оккупации. У каждого была и своя личная боль – многие уже знали, что потеряли родных и близких, друзей и подруг. Другие пока не знали ничего, и было тяжело от этой гнетущей неизвестности. И еще было яростное желание отомстить врагу за все любой ценой, нанеся ответный удар в самое сердце его страны – в его столицу, откуда пришла война, и которую этот город еще практически не ощущал.
– Ни одна бомба не упадет на территорию Германии, – заявил рейхсмаршал авиации Геринг, и то были не пустые слова. Страна уже давно вела войну, и ее силы были отмобилизованы. Миллионы людей находились в боевой готовности на разных рубежах противовоздушной обороны. Прорваться через всю эту мощь казалось невозможным, немыслимым.
– Каждый из нас, командиров экипажей, видел перед собой только одну цель, которую должны поразить именно его бомбы. Это Рейхстаг. И никто не думал, что будет потом, – рассказывал нам боевой летчик Тихонов.
Каким образом наша воздушная армада незамеченной прорвалась к Берлину, осталось загадкой даже для самих участников операции. Конечно же, сказалось высокое искусство летчиков. Несомненно, посодействовало успеху операции и самоуверенное разгильдяйство расслабившегося от ощущения своей безнаказанности противника. Возможно, нашим Героям просто сопутствовала военная удача. Неважно.
Но через несколько часов полета Тихонов не только получил информацию от штурмана, но и ясно осознал, что его самолет уже над Берлином. Город ярко освещен, словно и нет никакой войны. А потому даже с большой высоты прекрасно различимы его улицы и площади. А самолет все летел и летел по направлению к центру города. Это казалось невероятным, но уже было свершившимся фактом. Вскоре Тихонов стал ориентироваться в городе, который накануне до мелочей изучал по схеме. Пошли “знакомые” улицы, но до Рейхстага было еще далеко.


Внезапно снизу вспыхнули лучи десятков прожекторов, быстро обшаривающих небо. Стало ясно, что армада обнаружена. И через мгновенье с земли в небо полетели сотни тысяч снарядов. Было видно, как отдельные районы города, словно по команде, мгновенно погружались во тьму. Медлить нельзя. Выбрав объект, рядами высоких труб напоминающий какой-то завод, Тихонов выполнил заход для прицельного бомбометания. Первые бомбы, похоже, легли в цель. Второй заход уже был невозможен, потому что небо над Берлином превратилось для наших самолетов в ад. Сбросив оставшиеся бомбы наугад, самолет, резко маневрируя, пытался уйти от захвата его прожекторами, которые, казалось, уже светили отовсюду. Точно так же со всех направлений в мечущиеся самолеты летели зенитные снаряды. Вскоре зона Берлина была обозначена лишь заревом пожаров, лучами прожекторов, да непрерывными вспышками от разрывов снарядов. Чудом выскочив из мясорубки, Тихонов с удивлением обнаружил, что вся Германия погрузилась во тьму. Набрав максимальную высоту, он направил самолет в сторону моря.   
Уже почти рассвело, когда на остатках горючего удалось приземлиться на какой-то фронтовой аэродром.
– Где это вас так изрешетили? – с удивлением спрашивали окружившие самолет летчики и технический персонал.
– Над Берлином, – с удовлетворением отвечал экипаж, вызывая своим ответом сначала недоумение, а потом внезапную бурную радость людей, узнававших такую необычную в те горестные дни всеобщего отступления новость.
Экипаж долго с восторгом “качали”, а потом на руках отнесли в столовую, где веселье продолжилось, перекинувшись на весь мгновенно проснувшийся аэродром.
– А нам самим еще не верилось, что мы вернулись, что мы все живы и даже не ранены. И уже казалось сном, что всего лишь несколько часов назад мы бомбили Берлин, – вспоминал Герой Советского Союза летчик Тихонов.
Такими же летчиками, участниками войны, были многие из наших наставников и преподавателей училища. Они не кичились своей доблестью, но их парадные мундиры украшали боевые награды.


В период службы на полигоне я попал в удивительную ситуацию – в городе Ленинске совсем не было участников Великой Отечественной войны. Первые ветераны полигона, среди которых, конечно же, были фронтовики, давно отслужили свой срок и уехали в родные места. А все, кто служил в мои годы, начинали военную службу уже после войны. И хотя некоторые офицеры носили боевые награды, все знали, что получили они их в мирное время. А потому все четыре года моей службы на полигоне праздник Победы отмечали так же, как любой другой праздник. Чествовать было некого.
Иная обстановка сложилась в нашем отделе, где, как оказалось, рядом с нами все еще работали участники войны. За неделю до майских праздников в коридоре вывесили стенд с их фотографиями военных лет и кратким описанием боевого пути каждого. Понятно, что организаторы мероприятия не проверяли информацию, записанную, очевидно, со слов самих ветеранов. Да и не было в том никакой необходимости. Каждый из бывших воинов  сообщил о себе то, что счел нужным. Ведь в принципе было неважно, как и сколько кто из них воевал. Важно, что все они были фронтовиками, а значит Победителями.
В первые дни у стенда толпились люди, с удивлением узнавая о сослуживцах то, о чем и не подозревали. Почитав статьи, многие тут же подходили к ветеранам, пожимали им руки и засыпали вопросами. А в курилке, как всегда, шло бурное обсуждение наиболее ярких эпизодов, ставших известными из статей или от самих фронтовиков, но чаще подробности были плодом воображения самих спорщиков. Так они, похоже,  развлекались от скуки. И вскоре ветераны, войдя в курилку, с трудом узнавали в тех байках самих себя. В общем, мероприятие удалось.


Многие сотрудники отдела тогда впервые узнали, что в войну наш начальник отдела Бродский был офицером, начальником штаба зенитного дивизиона, что войну окончил в чине капитана, и что не все его ордена и медали получены исключительно за “космические” заслуги.
Удивил скромный старший инженер Некрасов, который рядовым прошел всю Отечественную, а после Победы воевал в Монголии и в Корее.
Но всех развеселила военная история начальника группы Бойкова, участника двух войн, награжденного медалями “За Победу над Германией” и “За Победу над Японией”. Оказалось, на первую войну он попросту опоздал – эшелон с пополнением успел доехать лишь до Польши, когда война окончилась. Эшелон вернули. А вскоре боевую часть, сражавшуюся в Германии, вместе с опоздавшим к ней пополнением, направили на Дальний Восток. Но так случилось, что накануне начала активных боев Бойков заболел дизентерией. А когда выздоровел, и вторая война окончилась. Его демобилизовали, но в оба наградных списка Анатолий Яковлевич “ попал автоматически”. Рассказывал он об этом с юмором, нисколько не сожалея, что ему так и не довелось участвовать в боях.
– Хватило и маневров, – шутил Бойков, – Но в окопах все же посидел, пока ни прохватило. Думал от страха.
Мы смотрели на этого добродушного великана, и нам трудно было представить, что он мог даже подумать тогда, в свои молодые годы, о каком-то страхе. Но мы-то не были на передовой и не сидели в окопах.
Около половины стенда было посвящено летчику-истребителю генералу Халутину, работавшему инженером в нашей поисково-спасательной команде. Его уголок украшали несколько снимков военного времени и большое фото генерала в парадной форме. Под ними располагалась карта-схема  боевого пути части, в которой служил Халутин, дополненная воспоминаниями самого Александра Ивановича, прошедшего этот путь от и до. Удивляло лишь, что за всю войну летчик-истребитель сбил всего один вражеский самолет. Каждый, прочтя статью, почему-то тут же громко сообщал об этом всем, стоявшим у стенда.
– Ну и что здесь особенного, – подключился к разговору Некрасов, случайно проходивший по коридору и на минуту задержавшийся у стенда, – Я вот даже не знаю, попал ли хоть в одного фрица за всю войну. Стрелять, стрелял, а результатов не видел ни разу. А тут летчик целый самолет сбил, и сам уцелел. Если бы каждый солдат хоть одного врага уничтожил, война сразу кончилась. Увы. Сидишь в окопе, а над тобой железо летает. Иногда из окопа не высунешься. А тут самолет в небе. Весь на виду. Палят в него все, кому ни лень. Вот где герои. Мы снизу только удивлялись. А вам одного самолета мало, – махнул рукой Кронид Ефимович и пошел дальше по своим делам.
“Конечно же, Некрасов прав. Плохой летчик до генеральского звания не дослужился бы”, – подумал я тогда и вряд ли когда еще вспомнил тот эпизод со сбитым самолетом, если бы злополучный самолет вдруг ни стал странным образом размножаться. Правда, это случилось позже. Через год оказалось, что Халутин сбил два самолета – один лично, а второй в групповом бою. Еще через год самолетов стало три. А к тридцать пятой годовщине Победы Халутин преподнес целых пять лично им сбитых самолетов.
– Результативный генерал. В год по самолету, да еще в мирное время, – пошутил старший инженер Миша Бычков, всегда подмечавший подобные факты. Но после тридцать пятой годовщины стенд больше не вывешивали, а потому последнее достижение стало окончательным результатом Александра Ивановича. А жаль.
И вот мы, наконец, за праздничным столом – наша семья и старинные друзья нашей семьи, знакомые с детских лет. Мы за одним столом с людьми, для которых праздник Победы – их личный праздник, который они выстрадали и завоевали вместе со страной. Они не жалели для Победы ничего – ни времени, ни здоровья, ни самой жизни. Всем им повезло – они остались живы и вот вместе с нами, не знавшими той войны, праздновали тридцатилетие ВЕЛИКОЙ  ПОБЕДЫ.
Мы сидели за праздничным столом. Люди, как люди. Произносили тосты, пили, ели. Я смотрел на отца, на дядю Володю, на мать. Тридцать с лишним лет назад они с оружием в руках защищали Родину. Тетя Дуся и тетя Оля не воевали, но они сполна хлебнули ужасов немецкой оккупации. А сейчас они спокойно говорили обо всем, что угодно, кроме войны. Они радовались этому празднику как-то привычно, обыденно, как и любому другому. Не знаю, что творилось в их душах, но внешне они ничем не выдавали своих чувств. А может, так и надо? Ведь для людей, выживших в войне, каждый день – праздник.
Наконец застолье позади. Все разбрелись по комнатам, по углам, образовав группки по интересам. В любой праздник я всегда люблю именно эту его часть, когда все раскрепощаются, и начинается самое интересное – непринужденное общение. Тут иногда узнаешь такое, о чем никогда не прочтешь ни в какой книге.
Отец, дядя Володя и я так и остались за опустевшим столом.
– Ты знаешь, Афанасий, кого я встретил позавчера? – спросил дядя Володя отца.
– Ну?
– Не поверишь. Помнишь Ганса Мильха? Из Баварии. Ты одно время его разрабатывал.  Должен помнить.
– Конечно, помню. Я его в Германию отправлял. Сам отвозил. И где же ты мог его встретить?
– Посмейся. У лагеря. Соскучился, похоже, фриц по лагерной жизни. На воспоминания потянуло.
– У какого лагеря? Как он туда попал? Ты не путаешь, Володя?
– Ничего не путаю. Сам с ним разговаривал. Оказывается, еще что-то помню. Так вот. Стою, как всегда, у автодорожного института. Торгую ручками. Смотрю, подходят два фрица. Балакают по-своему. Слышу, один другому говорит: “Здесь был лагерь. Точно помню”. И стоят, смотрят. Интересно, думаю, кто это помнит? Присмотрелся – Мильх. Немного пополнел, постарел, но он. Подхожу сзади: “Хэндэ хох!” Даже не вздрогнул, гад. Обернулся, улыбается. Узнал, оказывается. Руки протягивает. Поздравляю, говорит, с вашей Победой. Мне, конечно, его поздравления до лампочки, но приятно. Все-таки побежденный враг поздравил. Не хухры-мухры. Как, спрашиваю, здесь оказался? Не шпион ли? Смеется. Приехал, говорит, к вам в гости в Москву, туристом. Попросил разрешения съездить в Харьков, посмотреть на лагерь, где много лет был в плену. Разрешили. Спросил меня, как живу. Что ответить? Сам знаешь, как мы все тут живем. Сказать, что вот докатился – торгую украденными на заводе авторучками? Стыдно. Ответил, хорошо. Пусть завидуют фрицы. Так, из любопытства, спросил о его делах.
– Что спрашивать. И так ясно. Нищий за границу не поедет. Да еще на лагерь посмотреть.
– Это точно. И знаешь, что рассказал?
– Интересно. Он, насколько помню, из рабочих, но с образованием. Потому и вербовали.
– Ну и зря, Афанасий. Буржуем оказался твой рабочий. Я, правда, половину не понял. Почти забыл немецкий. Но у него оказался разговорник. Занятная штучка. Маленькая такая книжечка. Он в нее смотрит и по-русски шпарит. Плохо, конечно, но понятно. Так и разговаривали. Где по-русски, где по-немецки.
– Это, Володя, ты не в курсе. В войну и у немцев, и у нас такие разговорники были. В основном у офицеров. Когда  ротой командовал, у меня был такой.
– Где ж мне знать? Я с ними только в лагерях заговорил. А так разговор был короткий. Так вот, Афоня, этот твой рабочий, оказывается, получил в наследство пивзаводик. Небольшой, говорит, но прибыльный. Сына поставил управляющим, а сам теперь катается по миру. Все, говорит, объездил. А сначала, говорит, пришлось поработать. Как вернулся из плена, сразу же обзавелся домиком, мебелью, машиной. Взял все сразу, но в кредит. А потом всю жизнь выплачивал. Только выплатил, а тут наследство привалило. Дядя ему оставил. Теперь, говорит, и сам не тужу, и есть что детям оставить. А мы, Афоня, что с тобой своим детям оставим? Дырку от бублика? Вот тебе и победители. Фрицы войну проиграли, а лучше нашего живут.
– Это ты, Володя, не прав. Не все там хорошо живут. Да и мы детей не обделили. Мы им образование дали. Пусть теперь сами зарабатывают.
– Кому ты дал образование, Афоня? Не смеши. Толик сам всего добился. Он парень толковый. Я это всегда говорил. Сашке оно без надобности. А Володя еще только собирается учиться. Ну, и что ты им оставишь? А что я своему Борьке оставлю? Тещину квартиру?
– Ладно, Володя, ты, что умирать собрался – о наследстве заговорил. А еще что он рассказывал? Или только про свой  пивзавод?
– Да нет, почему. Не только. Они, оказывается, ежегодно собираются – все их бывшие фронтовики. Независимо от званий. Что уж они там отмечают, не знаю. Но о многих порассказал. Все, оказывается, живут совсем неплохо – не то, что мы. Вот спрашивает он меня, где работаю, кем. Мастером, отвечаю, на заводе. О-о-о, говорит. У немцев, сам знаешь, мастер это человек. А скажи ему, сколько получаю, не поверит. Авторучку ему подарил. Краденую. Нес на продажу, чтобы пивка попить. А у него целый завод. Пей – не хочу. Хоть залейся этим пивом. О Нине спросил. Оказывается, помнит ее. Ученой, говорю, стала. О-о-о, говорит. А она меньше моего получает. Потом о тебе спросил.  Тебя-то он запомнил. Извини, Афанасий, но я тебе майорский чин присвоил. А то совсем неудобно перед фрицем. О-о-о, говорит. Ладно, думаю, пусть знает наших. И не хвалится своим наследством. Правильно?
– Конечно, правильно, Володя. Хоть и обидно. Так и не дали майора из-за этой квартиры, будь она неладна.
– А я так тебе скажу, Афанасий. Ни черта я в этой жизни так и не понял. Воевали мы с тобой, жизней не жалели. Работали всю жизнь – не работали, а вкалывали. Жили, где придется, и как попало, и до сих пор живем все так же. Думаешь, дети будут жить иначе? Хрен там. Вот, Толик, сколько ты, к примеру, получаешь в своем КБ?
– Сто шестьдесят, дядя Володя. Но я пока только старший инженер.
– Вот-вот! Старший инженер! И это, в таком КБ! Сколько лет надо было учиться, чтобы получать меньше простого рабочего в Германии. Коммунизм нам обещали. К восьмидесятому году. Теперь уже не обещают. Поняли, что ничего не изменится за оставшиеся пять лет. Ничего. Работайте, говорят, для будущих поколений. Терпите трудности. Зато ваши дети будут жить лучше. Мы и работаем. И немцы тоже работают. Только они работают конкретно – для себя и для своих детей. А мы – для развивающихся стран Азии и Африки. А еще – на пушки, танки, самолеты. Сколько живем, все к войне готовимся. С кем? Оказывается, со всем миром. И мы работаем, и наши дети, и внуки будут работать, и правнуки. А теперь еще этот Космос придумали. Скажи, Толя, сколько он денежек требует? Да туда их можно валить, как в прорву. И все будет мало... И валят.
– Чем ты, Володя, недоволен? Германия – богатая страна, да и немцы – люди другие. Что тут сравнивать?
– Германия богатая? Да ты что, Афанасий? Нефти нет, леса нет и еще много чего нет, что у нас есть. А люди? Они, сам знаешь, как и повсюду –  разные. Вспомни Бауэра. Лодырь, каких у нас еще поискать. Да и Германию, сам видел, как разрушили в войну. И потом, сколько всего вывезли оттуда. И мы, и союзники. Как же так получилось, что они все восстановили и дальше пошли, а мы по-прежнему квакаем в своем болоте? Так чем же мне быть довольным? Тем, что мы их победили? Этим я, пожалуй, доволен. И это все. А вот жизнью своей, твоей и всех людей наших не доволен. Живем на жалкие крохи от получки до получки. И все  во имя призрачной идеи. Не могу я быть довольным. Уволь.
– Увольняю, – сказал отец, и оба спорщика рассмеялись. Праздник все-таки.