Глава 16. Полигон

– Ну, как отдохнул, Афанасич? – радостно улыбаясь, встретил меня мой новый начальник Прокопыч, как я его звал всегда, – Срочно берись за ТУ. Ребята ждут, – выдал он “ценные указания”.
Я прошелся по его физиономии отрешенным взглядом и ничего не ответил. О чем можно спорить с Чебурашкой? Он даже забыл, что в моем квартальном плане нет никаких ТУ. Зато есть единственный пункт – разработка алгоритмов.
Вскоре я потерял счет не только дням и неделям, но и месяцам. Работа и учеба поглотили полностью.


Я уже писал дипломную работу, когда меня вновь вызвал к себе Главный конструктор технички Данилов. В тот раз на полигон летела большая делегация – только из нашего отдела аж четверо. Как ни странно, автобус, доставивший нас во Внуково, был заполнен лишь наполовину. Секрет раскрылся уже в аэропорту.
В ожидании посадки мы со старшим инженером Тарасовым грелись на солнышке. Начальник сектора Мазо, как всегда, метался от одной группки улетающих к другой, пытаясь узнать новости, которыми можно тут же поделиться с другими, демонстрируя свою осведомленность. Обычное занятие пустых людей.
А к нам меж тем подошел ведущий инженер Рабкин. Вообще-то он работал в группе, занятой подготовкой космонавтов на тренажерах Звездного городка. Но полгода назад случилось происшествие, в котором он получил серьезную травму лица. Говорили, во всем виноват сам. Так и не установили, почему среди ночи Виктор Семенович один подошел к космическому кораблю и попытался открыть его входной люк.
К объекту он не имел никакого отношения, а потому не знал, что отсек корабля находился под избыточным давлением. Сорвавшимся люком Виктор Семенович был тяжело травмирован и с множественными переломами костей челюсти и лица пролежал без сознания до утра. В институте Склифосовского его восстановили. А все это время наш начальник отдела Бродский пытался замять скандал. Похоже, удалось, но Рабкина навсегда отстранили от работ в Звездном. Выздоровев, Виктор Семенович оказался не у дел, зато был избавлен от допросов компетентными органами.
– А вы знаете, что сегодня летят сразу два самолета? – сходу спросил он.
– Хоть три. Нам от этого не жарко и не холодно – завелся Тарасов.
– Ну, ты не прав, Слава! – оппонировал Рабкин, – Информация это движущая сила прогресса. Кто владеет информацией, тот владеет миром, – выдал он кучу афоризмов вокруг понятия “информация”.
– А ты сам зачем летишь? Ты же вроде на полигон никогда не летал, – поинтересовался Тарасов.
– Летал когда-то давным-давно. А сейчас просто так, на экскурсию.
– Во дает! На экскурсию. Нам бы твои заботы. Скажи, Афанасич!
– Скажу, – подключился я и тут же замолчал, пораженный невиданным зрелищем. В ворота въехала длинная кавалькада черных “Волг” и направилась прямо к нам.
Оказалось, подъехало руководство, улетающее на полигон. Не успели отъехать те машины, подъехала следующая партия. Пребывающее многочисленное начальство всех мастей, поприветствовав подчиненных и знакомых смежников, тут же группировалось в соответствии со своим статусом или присоединялось к одной из уже сформировавшихся ранее живописных групп.
В ожидании вылета каждая из групп развлекалась по-своему. Из одних доносились взрывы смеха – там, очевидно, травили анекдоты. А в некоторых уже до отлета царила деловая обстановка – люди обменивались мнениями.
Ворота почти не закрывались, и вскоре крупного начальства стало больше, чем остальной публики.
К нам вдруг подошел Данилов:
– Летишь, Анатолий? Хорошо. Мой кабинет, как всегда, в твоем распоряжении, – поприветствовал он меня.
– Ты с Даниловым в таких отношениях? – неясно чему удивился Рабкин, – Надо же.
Наконец нас посетил циркулирующий Мазо:
– А я лечу в самолете высшего руководства, – похвалился начальник, – Выездное заседание коллегии министерства. Всех собрали, – объявил он нам то, что не успел сделать Рабкин. Тот даже отвернулся и сплюнул от досады – опоздал.
Подъехал наш “Генеральный” Шабаров. Не глядя ни на кого, тут же направился к группе самого высокого руководства.
– Евгений Васильевич в своем репертуаре. Хоть бы своих поприветствовал, – недовольно проворчал Мазо, – Ну, ладно. Пойду поближе к руководству. Наш самолет летит первым, – не удержался он от очередной похвальбы.
– Мазо, прилетишь, готовь стол к нашему прилету, – пошутил Рабкин.


Наконец пассажиров первого самолета пригласили на посадку. Мимо, поглядывая на нас свысока и сияя счастливой улыбкой, прошел элитарный Мазо. Мы втроем подобострастно помахали ему, удовлетворив его тщеславие.
Подъехал Разумовский. Не так давно его перевели в министерство. Юрий Константинович тут же подошел к нам. Расспросив о делах, отошел к своим новым коллегам.
Неожиданно подъехал “исторический” Глушко с целой свитой помощников. А уже под занавес прибыли машины с нашим министром и его сопровождением. Тут же объявили посадку.


Высадившись в аэропорту “Крайний”, узнали, что придется ждать второго самолета. Оказалось, мы летели прямым рейсом, а тот самолет, летевший с посадкой в Куйбышеве, все еще в воздухе. Минут через сорок тот, наконец, приземлился.
А вскоре к нам подошел сникший Мазо с жутким насморком.
– Что случилось, Анатолий Семенович? – участливо спросил Рабкин.
– Да кошмар. Представляете, садимся. Ну, думаю, прилетели, а оказалась Самара, да еще заводской аэродром.
– Как так? – не удержался Тарасов.
– Оказывается, за Пензиным залетали.
– Надо же. И что там так холодно?
– Да собачий холод. А нас высадили прямо в поле. Ветер ледяной, и спрятаться некуда. Есть сарайчик, но туда пустили только начальство. Мы же, говорим, все теплое в багаж сдали. Не положено, и все. Так и простояли всю дозаправку. В самолете немного согрелся и уснул. Проснулся, насморк. Как бы совсем не заболеть.
– Никогда не надо летать с начальством, – заключил Рабкин, – Полетел бы с нами, сохранил здоровье. А теперь надо срочно поправить. Лекарство, надеюсь, взял?
– А как же! Два пузыря. В багаже припрятаны.
В гостинице меня поселили в один номер с Рабкиным. Не успели разложить вещи, зашел Тарасов и пригласил к Мазо.
– Лекарство брать? – улыбаясь, спросил Рабкин.
– И закуску тоже. Порядок забыл, экскурсант? Тебе еще прописаться надо, – дурачась, строго напомнил Тарасов.
В комнате Мазо за столом уже сидели Миша Бычков и Володя Четверкин, жившие здесь, казалось, постоянно. Вечер прошел и завершился традиционно. Говорили исключительно о работе. Обсудили все, что можно обсудить, включая неизменное “ты меня уважаешь”.  Почти под занавес зашел пьяный в дымину Лазуткин.
– Ребята, налейте стаканчик. Соскучился по водочке, – еле ворочая языком, попросил тот.
– Тебе уже достаточно, – засуетился Тарасов, который, как и все, считал, что горючего и так мало и переводить его на пьяного бессмысленно.
После долгих препирательств водку разлили всем присутствующим, а что осталось, вылили в стакан Лазуткина. До полного не хватило чуть-чуть. Кровно обиженный Лазуткин выпил ту водку мелкими глоточками, смакуя, словно коллекционное вино, но взамен тут же принес почти полную фляжку спирта. Пир по поводу нашего приезда разгорелся с новой силой.


С утра возникла проблема – Рабкин не знал, чем заняться.
– Хочешь, пойду с тобой в МИК, – неожиданно предложил он.
– Зачем? – удивился я, – Что у тебя своей работы нет? Да и пропуск могут не выписать, если заявки нет.
– Да я, Афанасич, действительно приехал посмотреть. Бродский сказал, подбери себе, чем будешь заниматься, тогда и решим, куда тебя пристроить. А с пропуском проблем не будет. Оформлю, хоть на Луну.
Как ни странно, пропуск Рабкину выписали, и вскоре мы уже были у Данилова.
– Я, почему тебя вызвал, Анатолий, – обратился ко мне Данилов после того, как представил ему своего коллегу, – Строители что-то там напутали с осями. Надо бы посмотреть. Каналы сделали, а там или нет, трудно разобраться. По документам все правильно, но лучше перепроверить, пока идет заливка полов.
Захватив документы, мы с Рабкиным прошли в МИК.
– Афанасич, ты мне покажи, что к чему, – попросил он.
– Виктор Семенович, давай сначала дело сделаем, – предложил ему.
Первые два пролета уже отремонтировали, но они по-прежнему пустовали. А вот в третьем нас ждал сюрприз. На временных опорах лежал макет центрального блока нового носителя. Я замер в восторге. “Ну, здравствуй”, – мысленно поприветствовал неодушевленный объект, в котором воплотился многолетний труд множества людей и мой труд. Разумеется, я понимал, что это всего лишь макет, но он, как первый крик новорожденного – вот он Я, принимайте меня, Я живой!
– Афанасич, что ты встал, как вкопанный? Что это? – послышался голос Рабкина.
– Центральный блок “Бурана”, – ответил ему.
– Иди ты! – прозвучал из уст Рабкина традиционный возглас Шурика Шашева.
Очнувшись, чуть поодаль увидел две боковушки, разумеется, тоже макетные. Еще полчаса я не мог вырваться из этого заколдованного места. Я водил Рабкина вокруг изделий, восторженно отвечал на его вопросы, а сам впитывал, как губка, мельчайшие детали конструкции блоков, автоматически подмечая все, что могло пригодиться впоследствии.
Мы уже собирались уходить, когда я вдруг обнаружил еще одну новинку – стартово-стыковочный блок. Не удивительно, что сразу не приметил. Это неказистое изделие по конструкции мало чем отличалось от опор, на которых размещались ракетные блоки.


Едва глянув на каналы, сразу понял, что они сделаны со сдвигом на пять метров. Наши отметки краской прямо на здании контрольно-испытательной станции, которые мы сделали с моим помощником, еще сохранились. Странно, что на них никто не обратил внимания, когда начинали долбить метровый слой бетона.
Подошел Данилов со своей свитой. Выслушав мои пояснения, взгрел своих помощников, которые тут же внесли необходимые правки в строительные чертежи.
– Оставьте и эти каналы, – предложил Данилову, – Будут резервными.
Данилов с предложением согласился, и мы подписали документы.
– Анатолий, ты тут проконтролируй моих разгильдяев, да и строителей заодно, – попросил он меня.
Вернувшись с обеда, я был потрясен – готовые каналы были залиты свежим бетоном, а десяток бойцов долбил новые. Ими командовал какой-то нетрезвый младший лейтенант.
– Нет у меня никаких документов. Они в части, – ответил тот, когда попросил его показать чертежи, по которым ведет работу.
– А как же ты работаешь? – удивился я.
– Да мне ваши ребята показали отметки, а размер каналов я вот записал на бумажке, – показал он мне какой-то обрывок газеты, который достал из брючного кармана.
– А готовые каналы, зачем залили?
– А что они нужны? – ответил он вопросом на вопрос. Я лишь махнул рукой и пошел к Данилову.
– Ну, не будет резервных каналов, Анатолий. Что теперь поделаешь... Вот раздолбаи. И так каждый день, – пожаловался он.


– Зарецкий, Рабкин, хотите сходить на заседание коллегии? – спросил вечером Мазо.
– Хотим, – ответил за нас обоих Рабкин.
Я не испытывал никакого желания, но возражать не стал. На заседаниях подобного уровня мне до сих пор присутствовать не приходилось. Единственное, чем они привлекали, можно было узнать состояние дел и перспективу наших работ.
В зал заседаний пускали по особому списку. По должности никто из нас в качестве участника того совещания явно не подходил. Как нас туда вписали, так и осталось загадкой.
Небольшой зал был заполнен “большим” руководством – элитными пассажирами тех двух самолетов. Но были и новые лица, в основном, военные чины с генеральскими погонами.
На небольшой сцене расположился президиум заседания. Главным действующим лицом здесь был наш министр. Он вел заседание, задавал вопросы, тут же распекал нерадивых подчиненных. В президиуме скромно сидели его заместители, два каких-то генерала и Валентин Петрович Глушко.
Министр по списку вызывал очередного руководителя на трибуну, обращенную к президиуму, а не как обычно, к залу, и задавал два-три вопроса. Стоя за трибуной, руководители все время держали руки по швам, словно военные, и на все указания министра отвечали по-военному, что-то вроде “есть, товарищ министр”, или “так точно, товарищ министр”.
Все “допрашиваемые” в тот день солидные руководители, которых я видел, произвели удручающее впечатление. Удивило, что редко кто из них мог сходу четко и убедительно ответить министру. В основном, то были ответы, типа “мне надо подготовиться для ответа на ваш вопрос, товарищ министр”, или “мне нечего сказать по этому вопросу, товарищ министр”.
Что происходило с умными и опытными руководителями на той трибуне? Неужели они так боялись расстаться со своей должностью? Чего они боялись?
Министр вызвал нашего Шабарова. Высокий статный человек, как и все, вытянулся на трибуне по стойке “смирно” и в ожидании вопроса подобострастно нагнул голову в сторону министра.
– Товарищ Шабаров! Почему техническая позиция не готова к сборке макета?
– Не могу знать, товарищ министр.
– Что у вас происходит в четвертом и пятом пролетах? Сколько еще работы там осталось?
– Я не интересовался, товарищ министр.
– Так поинтересуйтесь, товарищ Шабаров! Садитесь. Очень плохо.
Потрясающе! При чем здесь Шабаров? За подготовку технической позиции отвечает Данилов. Почему же Шабаров так нелепо ответил министру? А может, Мазо рассказал тогда правду о подобной ситуации в кабинете Глушко? Ведь, по словам Мазо, Шабаров тоже так ничего и не смог ответить Генеральному конструктору. Но я же встречался с Евгением Васильевичем многократно, и он не производил впечатления недалекого или некомпетентного человека.
А что Глушко? Тот безучастно сидел в президиуме так, словно это заседание его абсолютно не касалось, и почти непрерывно пил минеральную воду. Сколько же он ее выпил!
– Что такое Глушко съел, что столько пьет? – шепотом поделился своими наблюдениями Мазо.
– Может, поддал вчера? – прошептал Рабкин.
– Что ты, Валентин Петрович не пьет, – уверенно заявил Мазо, который с той самой встречи с этой исторической личностью считал себя знатоком его биографии.
– И не писает, – добавил Рабкин. На нашей галерке повеселело.


Улетая с полигона, даже не предполагал, что в следующий раз попаду сюда почти через пять лет. Улетал я один.
– Куда ты так спешишь, Афанасич? Оставайся. Мне здесь нравится. Никто тебя не кантует, и коэффициент идет. Постараюсь здесь хоть с месяц продержаться. В общем, пока не выгонят, – поделился своими соображениями экскурсант.
– Не могу, Виктор Семенович. У меня экзамены, дипломная работа, согласование алгоритмов, да и ребята Прокопыча уже год ждут мои ТУ. У них из-за этого вся работа стоит, – пояснил ему причины, заставляющие меня срочно покинуть это выгодное местечко.
– Слушай, Афанасич, ты скажи Данилову, что я остаюсь контролировать строительство ваших канавок. Может он меня в свой премиальный список включит?
Я лишь рассмеялся в ответ, представив Виктора Семеновича в роли контролера строительных работ. Ведь в первый же день он был так напуган, что с тех пор в пролеты МИКа входил только в строительной каске.
– Виктор Семенович, отойди оттуда! Раствор сваливают! – крикнул ему, заметив самосвал, готовившийся разгрузиться прямо на бетонный пол пролета. Он махнул рукой – вроде понял. Неожиданно услышал его возмущенные крики и нецензурную брань водителя. Оказалось, Рабкин не знал, что при такой разгрузке из сваленного раствора во все стороны “брызжет” щебенка. Несколько камешков больно ударили его по ногам.
Но больше всего тот был напуган, когда откуда-то с шестого этажа здания контрольно-испытательной станции прямо на его голову посыпалась окалина – там что-то сваривали. Он отскочил, как ошпаренный, а, отдышавшись, долго грозил наверх кулаком.
– Виктор Семенович! Я же тебя предупреждал. Подходи к зданию, лишь убедившись, что над входной дверью, куда идешь, на всех этажах закрыты окна и не видно ни одного строителя. В противном случае, лучше подожди или войди через другую дверь.
– Забыл, Афанасич. Тут оказывается без каски ходить опасно.
– В каске тоже. Недавно сорвалось ведро с раствором. Эти придурки на девятый этаж раствор ведрами на веревке поднимали. Каска не помогла – насмерть.
– Иди ты! Нет, пока здесь строят, меня сюда на аркане не затащат, – сказал тогда Рабкин. И вот теперь он готов контролировать. Что?
Он все больше напоминал мне нашего армейского разгильдяя Шурика Шашева. В характере и поступках этих столь разных людей было нечто общее. Оба откровенные сачки с солидным набором отрицательных качеств. Но было в них обоих что-то такое, что не отталкивало, а даже наоборот привлекало.