6. Лиса и Журавль

Сказку эту мне родные не рассказывали. Мы ее в школе проходили. Ее все проходили, классе эдак во втором. Сказочка совсем коротенькая. Содержание ее таково.

Лиса и Журавль подружились. Журавль приходит к Лисе в гости. Лиса готовит угощение: накладывает тонким слоем кашу на тарелку. Журавль не может толком ее склевать, и Лиса слизывает ее всю языком. Потом она приходит в гости к Журавлю. В отместку тот наливает угощение в узкогорлый кувшин. Лиса не может проникнуть туда своим язычком, и Журавль выпивает все угощение своим длинным клювом.

Мне-то эта сказка вполне понятна, а вот моей дочке нет.

Младшая дочка моя по-русски почти не говорит. Родилась она уже в Америке, кроме нас ни с кем на русском не общалась. Кое-как она еще по-русски понимает, а внятно сформулировать мысль не может, нет ни слов, ни грамматики. Например, иногда утром, перед школой, она говорит:

-У меня есть ничего одевать.

Правильно, это буквальный перевод I have nothing to wear. Это, кстати, не значит, что ей надеть совсем уж нечего.
 
Или я зову ее пойти на плэйграунд (в полузабытой жизни это была детская площадка), она говорит:

-Кем я буду играть с? (Whom will I play with?)

Поэтому я рассказываю ей только русские сказки, чтоб не забывала родной язык и то, откуда она.

“Лиса и Журавль”, похоже, очень старый сюжет. Кто-то переложил ее на прекрасный русский язык, еще кто-то снабдил ее запоминающимися иллюстрациями. Она идет у меня за русскую сказку, потому, что она была в “Родной Речи”. Память сохранила, что там была изображена Лиса в сарафане, ловко вылизывающая тарелку. Рядом стоял обескураженный Журавль. Цвета там были в стиле переводных картинок. Kто-то еще помнит, что были такие?
 
Во-вторых, образ этой сказки тоже родной, понятный. Тарелки с кашей в моем детском саду дети таки частенько вылизывали. Это запрещалось, конечно, но и нарушалось легко также. Не помню, чтоб я когда-либо голодал, но на групповых детсадовских фотографиях все дети тощие. Взрослые, впрочем, худые тоже. Также помню, что просить добавку за обедом в детсаду не одобрялось, считалось неприличным. В то же время помню, что как-то в конце обеда появилась толстая повариха с кастрюлей и торжественно предложила всем добавку. Запомнил же я это событие, значит оно того стоило! Из хлеба всеми нами тогда единодушно предпочитались горбушки. Я их тоже очень любил, мне вечно их не доставалось, все расхватывали передо мной. А потом, через двадцать лет, я заметил, что именно горбушки вдруг стали невостребованными и оставались на лотках в столовой. Они как-то враз вышли из моды.

Разгадку мне потом принесли чьи-то лагерные воспоминания. Оказывается, просто горбушка - сытнее. В сытые времена горбушки перестали любить. Подгорелые, жесткие.

В день моего шестилетия за обедом (в том же детсаду) мне преподнесли в подарок кость из супа. Я сразу же ощутил на себе всеобщие восторженно-завистливые взгляды. Завидовали ли моей внезапной славе, или внимание захватил разваренный кусочек мяса, свисающий с реберной кости, вид которого вызывал дружное слюноотделение?

Также мне вполне были известны случаи, когда люди не желают делиться с другим едой. Таких примеров было полно вокруг, что у детей, что у взрослых. Существовали канонические отказы.

Например, видя кого-то, уписывающего бутерброд, некто, глотая слюну, просил:

- Дай откусить...

Ему отвечали:

- Сорок один
Ем один

Или, позже:

- Дай будет при коммунизме, а сейчас – купи.

Конечно, так отвечали просящим не все, кто-то и делился. Я, например, никогда так не отвечал, и я и не просил ни у кого ничего. Отчего так сталось я не помню, скорее всего  мама так научила. Во взрослые годы боязнь показаться кому-то просящим стала у меня прямо-таки фобией.
 
Я хочу сказать, что эта сказка - она своя для того, у кого самого никогда ничего не было, кто сам вечно голодал, кого обижали несправедливой  раздачей. И кто лелеял мечту о реванше.

То есть про самых ни на что Нас.  Стало быть, эта сказка вполне русская народная.

Написана она славно, но коротка. Я боялся, что дочка не успеет ничего понять, как оно на самом деле и случилось, и растолковывал ей каждый поворот. Ну, в самом деле, надо же объяснить ей, почему они использовала одну на двоих тарелку или кувшин. Почему Лиса вылизывала тарелку, а Журавль клевал. Почему так должно быть?

А почему они не ели ложками, вилками? Ну, во время оно ложек еще не было, а вот нам в 50-е не нужно было это объяснять, ну не было их, и все тут, потому что многих более необходимых вещей, случалось, не было в нашем быту. Например... Да все можно привести в пример.

Примеров использования одной общей посуды в русском быту было сколько угодно еще в пору моего детства.

А дочке ничего этого уже не понять, ведь для всех процедур здесь есть специальные средства и инструменты. Например, женщины тоже иногда бреются. Так вот, женская бритва отличается от мужской, хотя функция-то у них одна.

Она-то и по нужде естественным порядком под кустик сходить тогда не умела, ведь никогда не приходилось, и не придется, наверно, никогда. Просто не знет, как это делается. Для этого есть чистый туалет (здесь он bathroom) с рулоном туалетной бумаги. Из-за этого в длинных путешествиях у нас иногда возникали проблемы.

Так что сказка постепенно адаптировалась к американской обстановке, обрастала комментариями, пояснениями. Конечно же, в той же сказочной форме, понятной ребенку. Но как я, только что прибывший иммигрант, обитатель космополитичного метрополиса, представлял себе американскую обстановку? Что я видел, где я бывал? Брайтон Бич, стройки, ведущиеся такими же бедолагами, как я. Америку я знал по Марк Твену да Фолкнеру, О.Генри и Абрахам Бирсу.

Наконец, после десятков перессказов, дополнений, вот во что она превратилась.

Итак, в одном старом лесу жили Лиса и Журавль.
 
-Журавль - это The Сrane. Журавль, – говорю я. - Скажи: жу-равль.

-Жюравь - неуверенно говорит дочка.

-Хорошо, молодец. Итак, Лиса – это The Fox, проходила берегом озера, и всегда видела Журавля, стоящего по колено в воде. (В дочкином воображении, конечно же, не наша, русская лиса, с подведенным от голода животом, с горящими глазами, готовая на все, чтобы поесть, а холеная дама, прогуливающая у воды после обеда, перед тем, как выпить чашечку чая). Она останавливалась, и они там долго беседовали.

-А о чем они беседовали, папа?

О чем обычно беседуют дамы и джентельмены – думаю я? Ну, о погоде, конечно, как это принято в англоязычных странах.

-Да, что-то в этом году лето холодное. Мышей, видно, будет меньше, чем в прошлом.
 
-Вы правы, и лягушки сейчас тоже не такие жирные.

-Не надо про это! – кричит моя добрая дочь.

- Ну, хорошо, не буду. Итак, они стояли и беседовали, а о чем – того мы и знать не хотим.

Вот как-то Лиса и говорит:

-Мы с вами так славно общаемся, давайте же и дружить. Будем вместе проводить время, на party встречаться, вместе пикники устраивать, в гости друг к другу ходить.

  -Вот и замечательно - сказал Журавль - завтра я к вам в гости и приду.

Но Лиса-то не этого хотела, она сама в гости зайти собиралась. Она и подумала, что надо так его принять, чтоб он больше приходить не захотел.

-Unfair - говорит дочка.

-Ага, unfair, нечестно то есть. Ну вот, Журавль и пришел. Лиса пошла в другую комнату за посудой.

-В pantry - подсказывает дочка. (Pantry - это такая комната для посуды). Точно, она Лису видит богатой дамой. В богатых домах есть такие комнаты, в России они когда-то назывались буфетными. В моем доме такой комнаты, между прочим, нет, и вряд ли когда будет.

Значит, заходит она в Pantry. А что там бывает? Там были полки с разной посудой: был там и China на 96 pieces - говорю я, перечисляя все, что хотел бы иметь, да никогда не имел.

С голубым рисунком был China (это столовый сервиз), а на нем река, мост, на мосту женщина под зонтиком, в реке лодка с рыбаком. Был у нее и Silverweare (столовые приборы), серебряные молочник, сливочник, сахарница, ложки, вилки, ножи, на всем монограмма с инициалами, даже и серебряное ведерко, чтобы охлаждать шампанское было. Хрусталь, конечно же, тоже там был. Вазы, бокалы, все граненое. Да даже и из простого стекла было немало посуды.

Я здесь спохватываюсь: откуда это все у вечной обманщицы? А, нахожусь я, все это она украла у одного старичка-клиента, когда она у него Housekeeper работала. Не только посуду она у него стащила, а много всего, и деньги тоже на себя перевела. Он уже ничего и не понимал от старости. (Ну не заработала же на все это лиса сама). Ничего из этой посуды Лиса брать не стала, а взяла старую большую тарелку с отколотым краешком и вынесла на стол.

-Извините - говорит она - эта тарелка у меня единственная. Раньше у нас было много посуды. Бабушка моя была noble дама, она любила хорошие вещи, настоящий антик, да мама моя тинэйджером была ленивая и озорная. Когда ей поручали мыть посуду, она била тарелки и чашки как будто нечаянно,  чтобы только их не мыть. Так вот все и переколотила, одна эта тарелка осталась.

-Ничего страшного - говорит Журавль,- можно и из одной тарелки поесть. А где сейчас ваша бабушка?

-Давно уже умерла - отвечает Лиса, (обманывает Лиса, не помнит она никакой бабушки, мама ее попрошайкой, с ребенком на руках в этот лес пришла) - у нее и Silverware серебряный еще был, но только мама моя тогда их тоже все в речке утопила, ничего не осталось. Придется нам есть так.

-А где сейчас ваша мама? - спрашивает Журавль.

-О, она как-то ушла из дома и не вернулась, уж мы ее везде искали, нигде не нашли.

-На самом деле - черню я Лису, - маму она выгнала из дома, когда та стала совсем старенькой.

-А куда ее мама пошла?- спрашивает дочка.

- Лиса ее сдала в Nursing Home для бедных. Там полы дырявые и крысы бегают.

Наложила Лиса кашу на тарелку, размазала тонким слоем, в пол – инча, не больше, и говорит:

-Угощайтесь, дорогой сосед.

Ну, Журавль-то клювом стук-стук, а Лиса себе знай, язычком лижет. Пока Журавль несколько крупинок прихватит, Лиса в десять раз больше смахнет. Опустела тарелка. Лиса наелась, живот круглый, а Журавль - голодный и злой.

А Лисе мало этого, она еще и хвастается:

-Ну скажите, сосед, не вкусная ли была каша? А какая сладкая, да и масла достаточно. (Тут я исподволь приобщаю дочку к кухонным рецептам). Ну, скажите же, скажите.

-Да, вкусная, - говорит Журавль с кислым видом.

-А теперь я к вам в гости приду, ждите.

Приходи-приходи, я тебя тоже тем же манером угощу, думает Журавль.

Ну вот, приходит Лиса к Журавлю. Он тоже идет в свою пэнтри. А там у него тоже немало всего понаставлено, но особенно он любил pottery (керамику). Были там у него кувшины, тарелки, кружки, все с каемочками, с орнаментами, с выдавленными рисунками. Ножи и вилки дизайнерской работы, будто бы кованые деревенским кузнецом (blacksmith - говорю я), грубые с виду, но стильные, и страшно дорогие.
 
Ничего этого он не стал брать, а взял старый треснувший кувшин с узким длинным горлышком.

-Вот - говорит он Лисе,- и это вся моя посуда. Дедушка мой был совсем простым, а что на свете есть посуда, или вилки там какие, даже и не знал. Клювом таскал лягушек из pond, где поймает, там и съест.

-Это он Лису обманывает, - поясняю я. - Дедушка его в Калифорнии золото искал, выпить любил, подраться. Он все свое имущество несколько раз проигрывал в покер. А потом опять богател.

-А папа мой, - продолжает Журавль, -  тот уже знал, что посуда есть, да не пользовался ей. Он потом ушел из семьи, бросил нас с мамой.

-На самом деле, его папа был lawer (адвокат). Он потом женился на молодой журавлихе во второй раз, и уехал в Техас, и там он себе ранчо в 500 акров купил. Но сына он не забыл, все как есть первой семье оставил, подарки им на Christmas всегда присылал, - говорю я.

-Вот этот кувшин - говорит Журавль, - я недавно купил на garage sale за один доллар, правда, он красивый? Были там еще и Silverware по десять центов дюжина, но я не стал их покупать. Зачем? Денег жалко. Мы и так отлично поедим.

И он налил в кувшин кефир и накрошил туда лепешку. (Здоровые, нужные, а главное - наши продукты, исподволь внушаю я ей. Не fast food, вот что главное).
 
-Кушайте, угощайтесь!

Сунула Лиса раза три свой язычок в кувшинное горлышло, чуть-чуть только обмакнула в кефире, а до лепешки она так и не добралась. А Журавль все тянет своим длинным клювом кефир, куски лепешки, знай себе, таскает. Все съел, все выпил один. Уж у него живот круглый, а Лиса голодная.

И теперь уже Журавль Лису донимает:

- Ну, скажите, соседка, вкусно ведь? Ну не хуже, чем у вас было, даром, что холостяк готовил.

Больше они в гости друг к другу не ходили.

Такая вот у нас получилась русская сказка. Был момент – я ей даже залюбовался.

Однако я чувствовал в ней некий внутренний изъян, несмотря на ее лакированную завершенность. И вот я как-то заметил, что рассказывая эту сказку, я представляю себе журавля чопорным джентельменом, в длинном черном сюртуке, широком галстуке, цилиндре.

Пойдем далее. У него, похоже, часы на цепочке, пистолет-дерринджер и серебряная фляжка с виски в карманах. А что еще может быть в карманах у джентельмена? Ну, карманная Библия еще. (Уж не зовут ли его соседи полковником или судьей?).

А наша лиса? Полная ли она румяная старушка, или молодая тощая, рыжая леди, любая из них одета в глухое платье темного цвета, с длинными рукавами, и в капоре с оборками. Оба они  ходят в церковь по воскресениям, поют там хором псалмы, кладут деньги на блюдо для пожертвований.

И такие персонажи станут наперегонки лизать одну тарелку?

Оригинальная сказка – она, честно говоря, про жлобство. И в той жизни, где процветала эта сказка, жлобство было основой существования, так, что и вопросов не возникало, все было органично, все понятно. А откуда взяться жлобству в этой жизни?

С другой стороны, разве жлобы смогут построить такую жизнь, какая присутствует в моей сказке?

В американском моем декоре, сказка лишилась главного двигателя своего сюжета: голода, нищеты, отчуждения, а главное - реальности, в которой личная гордость и личное достоинство не только отсутствуют в жизни как понятие, но, пожалуй, даже и были бы вредны для их обладателя.

У нас во все времена обычно такие личности истреблялось жлобским большинством с превеликим удовольствием. Не буду говорить ничего про наше время, это - неоригинально, а вот вы только прочитайте у протопопа Аввакума, как его пытался все время нагнуть воевода, еще в то время, когда он был простым священником. Да и прихожане его тогда не раз знатно отметелили. А из-за чего, собственно? Он их призывал быть людьми, соблюдать заповеди, и бога бояться. Всего-то. И происходило это, заметьте, еще до раскола, стало быть, не было политическим заказом, а шло из глубины души.

А не высовывался бы ты, протопоп, проще был бы, как все мы.

Но это рациональное объяснение, которое мы всегда стараемся найти. А что, если рационального мотива в поведении русского человека не существует? Ну, увидел прохожего, да и дал ему в морду. А как было не дать?

И стилистически моя сказка недостоверна: противоестественное скрещение «Родной Речи» с Фолкнером. Ну как это возможно?

По этой ли причине, по какой другой, дочка моя эту сказку сейчас не помнит.