1. Устная традиция, где она жила

               

В моем детстве, в 50-х годах, быт наш еще недалеко ушел от традиционного русского быта. Главное - материальная основа жизни была почти та же. Тогда еще не было телевизоров, магнитофонов, проигрывателей, стиральных машин, холодильников, телефонов, пылесосов, ничего такого не было. Оно, конечно, где-то уже было, но не в нашем мире. Взрослые поэтому были постоянно заняты делами: работа, кухня, стирка, походы на базар, огород.

Как это влияло на ежедневное наше бытие? Что значило, например, летом, приготовить обед на семью? Что с этим было связано?

Сначала, утром, надо было пешком сходить на базар. Автобусы в том направлении еще не ходили. Там покупались мясо.

Базар здесь упоминается как географическое понятие, а мясо – как функция. На базаре находились кооперативные и государственные лавки, где продавлись разнообразные потроха, именуемые субпродуктами, а также кости. Я часто ел требуху, сердца с осердием, трахеи и легкие: все это мама готовила очень вкусно. У частников иногда покупались куры и куриный потрох. Покупать у них собственно мясо, куском, было решительно не по средствам, и случалось это один-два раза в году. В отсутствие холодильника, этот поход на базар происходил часто, через два-три дня.
 
Затем растапливалась печка на дворе, и на ее плите готовился обед. Зелень к обеду брали свою, из огорода, картошку – из мешка, хранящегося  в подполе. Огород, разумеется, тоже нуждался в ежедневном уходе. Печка же использовалась потому, что мама не выносила запаха керосина. Кто выносил – те использовали керогаз, и им было чуть полегче. Ах, да, еще была электроплитка. Но она расходовала много электроэнергии, и это ограничивало ее применение. Чай разве что можно было вскипятить. Зарабатывали тогда маловато, приходилось считать копейки.

Ручная стирка, починка одежды. Выколачивание пыли из постелей. Уборка, наведение порядка, чистка обуви. Все эти операции отнимали гораздо больше времени и физических сил чем сейчас.

Приготовленный тем временем обед, надо было съесть горячим, поэтому за стол садилась одновременно вся семья. А вечером вставали от стола не сразу, задерживались. Если не оставалось более никаких неотложных хозяйственных дел  – делать было нечего вообще. Ну, разве что, некоторым, почитать книжку. Это, если и бывало, то редко. Поэтому просто сидели за столом, Взрослые беседовали, отдыхая от трудного дня. Стол был ежевечерним местом сбора, единения всей семьи. Ну, а для детей  это была естественная среда обитания, они обожали эти минуты. Детей в семье тогда было несколько.

Есть каждому поодиночке было тогда затруднительно – требовалось опять разжигать печку, расходовать дрова.  Даже если пользоваться примусом – так его надо еще уметь разжигать. Достать керосин для него, или иголки – тоже одна из проблем. Дети этого сами делать не могли, а мужчинам - не было положено по статусу. Поэтому, в любом случае, индивидуальный прием пищи не одобрялся.

Попутно замечу, что такой быт для женщины был бы невыносим, если бы не помощь бабушек. Бабушки брали на себя хозяйство. От них же и передавались традиции. А где бабушки – там и часто приходившие проведать их тети и реже - дяди. Они же нередко приносили гостинец детям: конфетку, печеньку, в крайнем случае монетку. Гостинчик бывал завязан в носовой платок.

Мытье посуды происходило в тазике, для экономии воды, приносимой в ведрах из уличной колонки. А если у кого и был водопровод, то не было канализации. А у кого она была – то в виде выгребной ямы во дворе, которую надо было периодически освобождать, вызывая ассенизаторов. Все это не позволяло зря лить воду в любых целях. Так что воду экономили по нескольким соображениям.

Кроме того существовали маленькие хитрости. Начинали мытье посуды с наименее жирных и загрязненных предметов, вроде чайных чашек. Чтобы не запачкать их в жиру, грязная посуда не смешивалась, а группировалась по видам загрязненности. Жирную воду, в которой почти не было мыла, могли вылить под дерево, чтобы добро не пропало.

Если летом от обеда что-то оставалось – то не факт, что это могло простоять до следующего дня, не испортившись. Самое верное – было готовить столько, чтобы съесть все. Поэтому каждому доставалась определенная порция, и ничего сверху. Зато полагалось съедать все, что накладывали. Толстых людей тогда было мало, а дети практически все были тощими.

Что из еды могло лежать в запасе, чтобы внепланово утолить голод? Хлеб, масло, селедка, сыр, крупа, из которой варили кашу. Еще выручали овощи: с хлебом ели лук, чеснок, огурцы. Зимой – соления. Колбаса, сыр, консервы, конфеты были редкостью, лакомством. Ну, зимой, правда, можно было готовить и запасать продукты впрок.

Первый удар по семейному общению за столом нанесла газификация. Второй удар, почти одновременно – холодильник. Теперь каждый ребенок мог взять из холодильника и подогреть на газовой плите себе обед когда хотел, или даже поджарить яичницу.
 
Потом удары посыпались как из прорехи в мешке: стиральная машина, пылесос, появился  досуг в форме телевизора, прослушивания музыки, и телефон. Традиционный быт быстро размылся, и семья теперь встречалась за столом, в основном, по праздникам. Родня по праздникам какое-то время еще совершала обязательные обходы, на Пасху например. Потом и этого не стало.

В 90-х сакральное пространство, где жили родовые предания, окончательно исчезло. Мои последние дети не то, что потеряли связи с прошлым рода – они их и не знали никогда.

Вернемся в 50-е. Днем дети играли на улице, но после ужина им было уже нечего там делать. Чтение, книги, были не в обычае, да и вообще, какой документ тех лет ни возьми - почерк у большинства малограмотный, пишут с ошибками. Зимой досуга было особенно много. Сидели всей семьей за столом, рядом с печкой, разговаривали. Взрослые рассказывали истории, многие из них не по первому разу. Полное единение душ. Все у всех общее: воспоминания, истории, взгляды.
 
Когда я впоследствии читал «Обломова», то атмосфера описанных там вечерних посиделок полностью соответствовала моим ощущениям. Отрывок из «Обломова», кажется, был включен в школьную хрестоматию. А нет – так я совершенно не стесняюсь того факта, что в юности читал Гончарова. Он был у нас, весь в одном толстом томе. Да, вот, вспомнил: однажды мой друг и некогда одноклассник Коля в споре сказал мне: - Ну, Михалыч, какой же ты "ядовитый". Для тех, кто не читал ту хрестоматию, я сообщаю  – так Обломов как-то обратился к Захару, слуге. Между тем Коля в чтении полузабытой классики замечен мною точно не был. Стало быть след ведет к той хрестоматии.

Тогда и печь зимой в жилищах топили не всегда так, как хотелось бы, а по скудным обстоятельствам. Нередко именно именно холод в спальне принуждал всех домочадчев собираться в теплом пространстве кухни, за чашкой горячего чая. То же касалось и света, который экономили тоже. Кухня всегда была главным его источником.

Спать ложились рано, случалось, что и в одной постели. У нас всегда кто-то гостил из многочисленной отцовской родни, если ты не гостил сам у кого-нибудь. Вот гость - бабушка, тетя, или кто-то двоюродный ложился рядом с тобой. Или просто отец или мама или сестра могли прилечь сбоку, чтобы уложить тебя. Или, что я любил больше всего, они брали меня к себе, в постель, когда было уж очень холодно. И, естественно, перед сном – сказки.

Отец рассказывал мне сказки, и на ночь и просто так. Рассказывала  мне их бабушка и тетя Вера в той же мере, но именно отца я помню лучше всего. Потом он рассказывал те же сказки внукам, при мне. Так что услышал я их снова,  уже взрослым. И потом я их рассказывал при живом еще отце, своим детям и племянницам, и очевидно, в нашем роду я - последний их рассказчик.

Попутно замечу, что я не помню, чтобы мама мне рассказывала хоть какие-то сказки. Однако  точно помню, как однажды она начала читать мне “Мцыри”, да не успела, приехала “Скорая” и увезла меня в больницу, где я пролежал все лето. Накануне было родительское собрание, по поводу успешного окончания первого класса, на котором мне вручили шахматы с дарственной надписью и датой. Когда мы шли с мамой в школу на собрание, собирался дождь, и мама все сокрушалась, что мы не взяли с собой зонта, а я легко одет. Обратно домой, мы уже бежали, гонимые ливнем со снегом. Я тогда был одет  в короткие вельветовые щтанишки на помочах, и рубашку. До дома было 15-ть минут хода, и никаких укрытий по дороге. Наутро я заболел. Еще вечером мама успела показать мне шахматные ходы и объяснить правила. Но начинать играть пришлось уже в больнице.

Читала ли мама мне книги кроме этого дня? Не помню. Но не могу вообще сказать, что нет, может просто забыл этот факт. Например, я рассказывал сказки всем моим детям. Каждый вечер на ночь. Для cына я сочинил семь великолепных многосерийных историй. Он не помнит из этого абсолютно ничего. Дочерям своим я рассказывал все сказки, слышанные мною от отца, плюс сказки Гауфа и вроде того. Те тоже ничего не помнят.
 
Так может, и я просто не помню мамины сказки, или то, как она читала мне книгу на ночь?

Здесь я смутно вспоминаю зеленый том Пушкина в ее руках у моей кровати. Да и не знала она, наверно, народных сказок. Ей, поди их уже не рассказывали на ночь, когда она была маленькой. Она была городской в четвертом поколении, в отличие от отца.

Отчего же вот я помню все народные сказки, рассказанные мне отцом, бабушкой, тетей Верой, моей сестрой? Не оттого ли, что они точнее отвечали моему национальному, родовому profile, чем Пушкин с Лермонтовым вместе?

Бабушкины и отцовы сказки были, в общем-то, народные, все они широко  издавались, вплоть до книжек-раскладок и раскрасок. Но наши, домашние их версии были с напевами, а в книжках тех напевов не было. Да слышали ли сами составители те напевы? И слова-то в наших сказках чуть-чуть отличались от напечатанных. Те сказки моя бабушка слышала от своих матери и бабушки. Сама она, кстати, читать не умела.

Пришли ко мне эти сказки из тысячелетий, из времен, когда еще не существовало самого понятия «русский», и нет в них никаких привязок к конкретным событиям, позволявшим бы датировать время их появления. И две и три тысячи лет назад голодная лиса могла нести скалочку зимней лесной дорогой от деревни к деревне.

Устная традиция – так я называю обычай членов семьи, учителей. знакомых, вообще людей, обмениваться некой общей, родовой информацией. Эта информация (или интерпретация известных событий) специфическая, свойственная именно этой семье, этому кругу. Она в какой-то степени даже сакральна. Какой след она оставила во мне? Иногда мне кажется, что без нее я вырос бы кем-нибудь другим.

Собственно, эта устная традиция  была единственным способом передачи информации до изобретения письменности. Сотни тысяч лет, практически весь период существования человека, все передавалось устным путем – через предания, сказки, песни. Как наши предки, не зная письменности, давали имена звездам, рассчитывали движения планет, составляли календари на тысячи лет вперед, создавали и передавалли нам «Илиаду», например? Для начала внимательно слушая старших и все запоминая.

Но и изобретение письменности не сразу вдруг изменило русло потока информации. Вначале от него ответвился тонюсенький ручеек, питающий текстами только немногих посвященных. Те группы посвященных потихоньку росли, иногда скукоживаясь, как колонии бактерий от хлорки, пока не заквасили собою, наконец, все общество.

Хотя основная масса населения всегда получала свои представления о жизни традиционным устным способом. Только пару сотен лет назад письменный способ стал понемногу становиться более или менее общим достоянием, но он еще не мог сразу охватить всех сторон жизни. Но база данных все росла и росла. И, наконец, драматически выросла. Ну а с пятидесятых годов радио и телевидение раскрыли свои шлюзы и поток информации из них смыл все традиции. Устная традиция окончательно умерла и я жил при ее угасании.
 
Я хочу рассказать здесь о некоторых ее сюжетах.