Валентин глава 6 из романа Десятинцы

   От Серегиного отца, Валентина, весточки с фронта приходили редко. А если и приходили солдатские конверты, то скупые – текста там было от силы полстранички. Про себя, мол жив здоров, воюю. Поклоны Илье Семенычу, Михаил Алексеевичу и Евдокии Дмитриевне, деткам их Герке и Наське, деду Захару и Ленке. Здоровы ли все Десятинцы? Как продвигаются дела в артели? Наказ Сереге слушаться старших.
Вот и все. Валентин и при жизни в деревне не был многословен. Сядет, бывало, за стол или на диван и молчит. Иногда улыбается. Жена Александра, покойница, его бирюком прозывала, а он лишь усмехался в ответ – чего перечить на правду? И на ласку детям Валентин всегда был прижимист. Молча поймает Серегу или Лизку, прижмет к себе, погладит по голове, да и оттолкнет шутливым хлопком по мягкому месту. Оживал только за разговорами о тайге. Церковь, бывшую советскую школу, Валентин не жаловал. Ходил, конечно, с женой и детьми, когда приезжал служить районный поп на Рождество и на Пасху. А так домом Бога для него была Тайга. Он, втайне, и разговаривал в своей тайге: и с Богом, и с лесом, и с самим собой. В таежной глуши Валентину стеснятся было некого, и все монологи его, и мольбы о здоровье жены и детей, и просьбы о добыче, были своеобразным скрещением исповеди и молитвы. Серега, маленький охотник, застукал раз отца, незаметно к нему подкравшись, за таким внешне бессвязным бормотанием. И сердцем своим маленьким понял, что нельзя, нельзя в такой момент перебить молитву отца детским вопросом: «Папа ты чего?». И промолчал, дождался, когда отец выйдет из своего состояния и обратит на него внимание. Произошедшее тогда между ними – искру божью, они, наверное, не смогли бы описать словами. И никогда не обсуждали эту тему – единения с миром Тайги, с Богом. К Сереге пришло осознание, что его всесильный и все понимающий в тайге отец – сам частичка этого мира. А отец его понял, что это понимание его связи с миром пришло к его сыну без лишних слов. Так оба уложили в голове, что ценности у них и жизненный путь общие – тайга, лес. И слов лишних не нужно.

   Валентин учил, а Серега впитывал в себя, как губка, знания. Как пропитаться в тайге, как не замерзнуть зимой, как добыть разного зверя, как сохранить добычу, как разжечь костер, как уйти от лесного пожара… Бездонная она была эта наука… И оставил обучение Валентин сына, почитай в самом начале – ушел на войну. Воевал Валентин в разведбате, лихо. Еще на похороны десятинцев пришел со второй медалью «За боевые заслуги…». Про подвиги свои не распространялся и родным не писал. После смерти десятинцев Валентин в конец окаменел сердцем. Выживал даже там, где и выжить-то было невозможно. Вроде лесной человек, а и в городских боях в Саратове, этом Сталинграде двадцать первого века, чувствовал себя, как хозяин в тайге. Безмолвно, на часы сливался с каждой тенью остовов стен. Сутками, без воды мог сидеть в разрушенном подвале, как открытую лесную книгу видел хитрые душманские ловушки, хитрым волком, оскалившись, обходил мины-ловушки и растяжки… Все для того, чтобы внезапно тенью появиться перед духами и забросать их гранатами, или буквально залить огнем ручного пулемета душманский вой, или схватив железной рукой за моджахедскую бороду безжалостно перехватить глотку. Даже свои, в родном разведбате, его боялись. Боялись за его подвиги, за его удачливость, молчаливость и железную выносливость. Легендарный генерал - комбриг ГРУ здоровался с Серегой за руку.

   Десятинцы о подвигах Валентина и узнали-то, потому что привозивший в деревню почту бэтэр привез раз для Сереги продпаек. Продпаек в деревню, где собирали продразверстку – это было неслыханно. От греха подальше сначала не хотели брать – вдруг какая ошибка? Ошибка банковская, а все равно спросят с деревенских – сдерут три шкуры... А потом, спустя месяц, Семеныч, будучи с оказией в районе, привез оттуда газету «Боевой листок», где были прописаны подвиги Валентина. Газету эту, с Указом Председателя Цетрального Банка России «О присвоении высокого звания героя Открытой России … Валентину, за проявленную боевую доблесть» привез в село. Письмо Валентину писали всей деревней, вместе с эвакуированными в Десятое москвичами. Хвалили. Гордились, что земляк. Корили, за то, что не сообщил о своих подвигах. Валентин ответил односельчанам в прежней манере, сухо. Только что поклоны стал передавать кроме старых Десятинцев еще и новым, московским. О своих подвигах по-прежнему, ни слова.
Серегу распирало от гордости за своего отца. Он, раздавая деревенским детишкам шоколад из усиленного продпайка, готов был соловьем разливаться за батю. Но однажды, совершенно случайно, он подслушал разговор Семеныча, вернувшегося с района, и Нафани. Речь шла о Валентине.
– Герой Открытой России, а отказался вступать в правящую банкирскую партию «Цифровой социализм», – говорил Семеныч, – Этого банкиры, твари, не прощают. Грех говорить, но… Хорошо, что Валентин на фронте, а так бы его в трудовую армию определили. Эх, жизнь!
– Эх, жизня, не знаешь и где хуже, – жадно затягивался, привезенными из района, сигаретами Нафаня.
– Не считает Валентин банкиров законной властью, – понизил голос Семеныч.
– А ты то считаешь?
– Я тоже, как Валентин считаю, что и те демократы, что за стабильность были и нынешние банкиры – одного, дерьмового поля, ягодка, – ровным уверенным голосом произнес деревенский староста, и помолчав, добавил. – Только я тебе Лексеич, сильно много чего наговорил, сглазу на глаз. А что про банкиров нынешних думаешь ты, Михал Лексеич?
– Ты меня, Семеныч не боись и не проверяй. Нас из всей деревни, почитай с воюющими Тихоном и Валентином, да дедом Захаром, пятеро остались. Я мыслю, что для нас деревенских, что банкиры, что полицаи, что духи – все хомут на нашей шее. И не скинуть его некогда видно… Нафаня перешел на матерную скороговорку.
– Молчи, Лексееич.
– Молчу, Семеныч.
После услышанного замкнулся в себе и Серега. И про подвиги отца – молчок. Запали ему слова Нафани в душу, где он ставил банкиров, полицаев и сжегших деревню духов на одну доску.

   Валентина привезли через месяц на носилках, привязанного к капоту бэтэра. Летом дело было. Страшно незнакомого, лысого, болезненно худого – куда только подевались его, как веревки, мышцы. Вся кожа шелушащаяся, в красных и белых пятнах, местами с кровяными струпьями. Эмоций на лице никаких нет. На обступивших односельчан и бросившегося на его грудь Серегу, вяло шевельнул рукой. Как обухом по голове, сопровождавший Валентина, военный фельдшер огласил приговор: «Лучевая болезнь, последняя стадия». Заговоренного Валентина, прошедшего без царапины все ужасы гражданской войны и интервенции, пережившего Саратов, выбравшегося из китайского окружения на Дальнем Востоке, облучило при применении ядерного оружия на своей территории банкирами.
Валентина повезли к деду Андрею и бабе Свете. Баба Света – не абы кто – доктор медицинских наук, чьи труды признавали во все мире, была из числа эвакуированных из Москвы. К ней приезжали консультироваться не только районное начальство, но и банкиры из Новосибирска. Да что там, узнав кто они такие – эвакуированные старики из Москвы, питерские чиновники приглашали их в саму столицу. Но старики, прошедшие ужас Халифата в Европе и гражданскую войну в Москве, чурались людей. Фельдшер привез из военно-полевого госпиталя выписной эпикриз. Отца положили на кровать в доме, которой сейчас занимала баба Света с дедом Андреем. Присутствовали только хозяева – дед Андрей, сама баба Света, Нафаня, Илья Семеныч и Серега. Хозяева говорили между собой не по-нашему, черт знает на каких языках. Серега до обучения иностранного в школе еще не дошел. Его начинали давать только в шестом классе, а обучение Серегино закончилось в пятом. Потом приговором перешли на русский. Но понятней не стало:
«…депрессии кроветворения, вызванная поражением ростков костного мозга – тромбоцитарного, гранулоцитарного, эритроцитарного. Тромбоцитопения, миелокариоцитопения, эритроцитопения… Необходима трансплантация костного мозга, но ее в нынешней Открытой России можно провести лишь в Питере. Нужны, как минимум стероиды…».
    Баба Света набросала список лекарств:
– Бэтэр еще не ушел? Беги, Илья Семеныч, езжай с ними в район. Список этот отдашь банковскому главе района. Скажи ему, я велела достать. Откажется если, передашь ему, чтобы жена его ко мне дорогу забыла! Так и передай!
Удивительное дело, но староста Семеныч слушался бабу Свету беспрекословно.
Вернувшись с района, Илья Семеныч привез все, кроме болеутоляющих, которые несмотря на звонок банковского районного начальства не дали без рецепта в аптеке.

   Валентин прожил всего полтора месяца. Баба Света проводила с ним дни и ночи напролет, но помочь могла лишь в облегчении страданий: снимала постоянную тошноту, кормила, поначалу с ложечки, а потом ставила капельницы. Запредельную боль снимала хитрым отваром грибков, собранных в лесу.
Серега бывал у бабы Светы ежедневно, но засиживаться она ему не позволяла, да и отец всегда был в полузабытьи. Как-то раз, за полночь, простоволосая баба Света прибежала в дом старосты. Заколотила в окно:
– Собирайтесь срочно, к Валентину!

   Собрались быстро, примчались к старикам. Валентин был в сознании, лежал на кровати. Раздетый до подштанников, скелет, обтянутый кожей, неестественно длинный, мосластый. Голый, без единого волоска череп, слегка растянул резиновые обметанные губы и смог выдохнуть, шепотом:
– Здорово, земляки. Здорово, сын.
Серега плакал, держа отца за руку. Илья Семеныч сидел на табурете.
– Там у меня в схороне, под избушкой, секрет есть. Семеныч знает, за полками с заготовкой…– Валентин закашлялся до невозможности вздохнуть.
К нему поспешила баба Света с отваром. Напоить, заходящегося кашлем Валентина, удалось с трудом. Спустя пять минут Валентину удалось продолжить:
– Там ружье и боеприпас отцовский, тебе Серега пригодится… – долго собирался с силами, потом продолжил. – Берегите сына моего, земляки… А, уж ты, Серега… Как встанешь на ноги, долги уж отдай… Деревню не покидайте, вся жизнь… в деревне… нашей будет…
Валентин забылся, в себя больше не приходил, а отошел уж под утро…
Хоронили его всей деревней, чужих, из района, не было. Сообщить не удалось, а бэтэра попутного не было целых десять дней. Как он прибыл, Семеныч передал Главе района письмо с сообщением, что Герой Открытой России Валентин умер вследствие полученного облучения. Была в письме и просьба: «…о выделить помощи несовершеннолетнему сыну Сергею». Ответом десятинцам послужило прекращение доставки продпайка. Продпаек полагался лишь живым, а мертвым героям продпаек без надобности.