Один день санитарки Лены

Лена сегодня спала беспокойно: вскакивала, смотрела на часы, снова ложилась. Наконец стрелка часов добралась до семи, сверлящий рев будильника позвал на работу. Первый раз на работу, трудную, но благородную, сбудется давняя мечта – стать врачом. Пока не врачом, а санитаркой, няней, но ведь это только начало. Ей восемнадцать лет. В медицинский не поступила: баллов не хватило. «Что ж, поработаю санитаркой, на следующий год поступлю,» - решила она.
По тропинке Александровского парка Лена пробралась к месту осуществления мечты: Психоневроинтернат № 3.
Четвертый этаж, второе отделение. Нарядившись в белый, местами залатанный халат, она вышла в коридор отделения, где ее коллеги окружили тележку с бачками, кастрюлями и кастрюльками. Завтрак. Вот и на Ленином подносе жмутся друг к другу тарелки, она спешит в палату.
- Куда, куда, подожди. Ушла старшая-то?
- Ушла. Ушла.

Санитарки и буфетчицы начинают торопливо чистить яйца. «Конечно, ведь здесь лежат больные люди, они сами не смогут очистить, - понимает Лена, - хотя… руки у многих здоровы. Как здесь заботятся о людях! Но что это!?» Из яиц наделали половинок и четвертинок и только тогда понесли в палаты. Потом Лене объяснят: «Жалующимся – целое яйцо, говорящим – половину, а совсем  молчаливым – кусочек». Разносить такой завтрак доверяют лишь избранным, хорошо знающим каждого больного, поэтому Лену отправили в палату номер 47, кормить старушек. Аромат хлорки и мочи заставляет задержать дыхание. Голодные глаза скелета в коже следят за каждым ее шагом: ждут, просят: «Есть». У окна на кровати в такт своей мольбе: «Хлеба. Дайте хлеба. Миленькие мои, хорошие, дайте хлеба», - раскачивается благообразная старушка. Ей бы лузгать семечки у пяти- или девятиэтажной громады. А судьба привела сюда.

В углу палаты Лена разглядела, похожее на сдутый шар, существо. Тетя Маша пояснила: »Это баба Саша, привезли к нам - 150 кг весила, теперь 50, ест плохо.»
-Лена, что стоишь? Корми Ирку или Ленку, - напомнил голос тети Маши. Лена подошла к одной из кроватей, из-под одеяла торчала лишь голова: ежик волос, заспанные глаза, невыносимо пахнущий рот  в засохшей вчерашней каше уже открыт. Несколько минут, которые Лена была рядом с этой головой, рот добросовестно открывался, глотая горячую пшенку. А после чая голова даже сказала что-то вроде: «Сибо». Это была Ира.
- Лена, долго ты будешь с ней возиться? У нас еще половина отделения не накормленная, а ты с ней сюсюкаешь. Иди лучше посуду собирай. Шустрая ты. У тебя хорошо получится. Иди-иди.
Лена послушно разворачивается. Катит тележку с бачками для пищеотходов. И идет из палаты в палату до конца этого бесконечного коридора. В последней палате встречает тетю Машу.
- Забирай, Лена, забирай у них тарелки. Я уже здесь всех покормила.

Лена катит телегу с грудой железных тарелок назад. К буфету, где уже завтракали некоторые санитарки: делили сэкономленные яйца, разливали чай, масло по хлебу размазывали, а ее преследовали запахи, она видела неумытые бессмысленные лица старух, слышала причитания бабули. Сегодня она еще не сможет есть, но это только первый Ленин день на работе, его первый час, через неделю и она привыкнет…
Съежившись в комочек в углу бельевой комнаты, она ждала окончания трапезы. Вот бельевая наполняется смехом ее коллег.  Непосредственный начальник Лены тетя Маша лихо вставляет беломорину между зубов и начинает рассказ о какой-то Нинке, что вчера дежурила и не сделала уборку как следует: «Туалет не вымыт, тумбочки грязные, на подоконниках пыль, молодые, все норовят поменьше работать».
- А кино вчера смотрели? Жалко мужика. Ни за что, считай, пропал.
- Вчера посетители были, дочка хромой старухи опять жалобу накатала.
- Ходят тут, писательницы, со своими жалобами, вообще их пускать не надо. Сдадут сначала любимую мамочку. Если им она не нужна, то мне-то она зачем, за одной доглядеть не могут, а их здесь вон сколько.
- Дадут хоть деньги завтра?
- Дадут, бухгалтер сказала, дадут.
- Ты сутки сегодня?
- Нет, до восьми, завтра на сутки приду тебя менять.
- Ой! Что вчера было! Захожу в пятьдесят пятую палату после ужина. Старуха бритая у двери сидит – из говна колбаски делает и говорит мне: «Не трогай, это я для дочки конфеты делаю». Совсем бабка из ума выжила.
- Ладно, девки, пошли в палаты, а то сейчас Галина примчится.
- Лена, сложи белье в коляску, простыни, пододеяльники – на сиденье, майки и халаты повесь на спинку. Возьмешь 252 и 253 палаты, пойдем, покажу немного, а потом сама.

В палате тетя Маша, ловко содрав одеяло с огромной неподвижной туши, резко дернула ее к себе, убрала из-под нее мокрые простыни, подсунула, расправила сухие, катнула старуху на место, затянула со всех сторон одеяло, получился белый аккуратный конверт,  из которого торчала седая голова. Подошла к следующей кровати, откинула одеяло, под которым оказались скрюченные маленькие, как будто высушенные ножки.
- Белка всегда сухая, молодец, ей только судно подставить, когда попросит. Как дела, Бэла?
Пока маленькие живые глазки Бэлы, как и губы, пытались что-то сказать, тетя Маша упаковала Бэлу в конверт пододеяльника и обратилась к Лене:
- Так всех перестелешь, судна вынесешь, пол протрешь, тумбочки. И все дела. Поняла? Ну давай, паши, а я к своим пойду, ждут уже, наверное, меня мои красавицы.
Лена со страхом подошла к следующей кровати с воссевшей на ней огромной старухой в платочке, ног под одеялом не оказалось, только грязные мокрые простыни. Лена тянула их изо всех силенок, ничего не получалось.
- Давай я сама, доченька, попробую.
На руках старуха перенесла свое грузное тело в другой конец кровати.
- Доченька, возьми в тумбочке конфетку, внучка вчера принесла, не побрезгуй.
- Что Вы! Что Вы! Спасибо!

Лена переходила от кровати к кровати, с каждой минутой ей становилось труднее ворочать тела старух: «Боже, когда это кончится?»  Ее постоянно отрывали от дела.
- Подай, доченька, судно.
- Водички подай, моя хорошая.
- Поправь платок, Валечка.
Вот и последняя кровать. Протерла быстренько тумбочки. Швабра выскакивает из рук, оставляет мокрые полосы, мусор. Опять кому-то надо воду, другой – судно. Стрелка часов приближается к двенадцати, а нужно еще в одной палате убрать до обеда. Опять полосы получаются. Лена отбросила швабру, протерла проход по-домашнему, держа тряпку руками, и зашлепала в другую палату. Здесь были такие же малоподвижные старые женщины, и все ужасно тяжелые. Все хотели ее внимания, хотя бы ласкового слова. Справившись с очередной кроватью, она промокала лицо рукавом халата, глубоко вздыхала и начинала сначала. А больше всего ей хотелось сейчас плакать. Тетя Маша уже дважды заглядывала в палату:
- Ты не кончила? Ладно. Тогда сама хлеб раздам.
Последней была маленькая худенькая женщина, тщательно одетая: в чулках, носках, тапочках, в платке, майке, халате да еще и в кофте. Постельное белье чистое, как будто только что сменили. «Хоть с этой возиться не надо» - подумала Лена, но…
- Леночка, переверни меня на другой бок, пожалуйста.
Перевернула.
- Дай яблоко из тумбочки.
Дала.
- Укрой одеялом.
Укрыла.
- Не так, надо, чтобы одеяло за спину цеплялось.
- А сверху шаль положи, очень мерзну.
- Судно мне вынеси, Леночка.
Подъехала тележка с обедом. Разбрасывая тарелки по тумбочкам, тетя Маша успела шепнуть Лене:
- Что ты их слушаешь, делай быстренько свое дело, будешь каждой воду подавать да платки поправлять, ночевать здесь придется.
- Лена, покорми меня, - Лена покорно взяла в руки тарелку.
- Посади меня сначала, - не унималась разряженная бабка.
Лена, как ребенка, подхватила старушку, усадила, надела ее носки, тапки.
- Спину покрой платочком.
Покрыла.
- Подуй, горячо, - простонала. Лена подула, хотя ей было ужасно неприятно подносить к своему лицу ложку, облизанную этим ртом.
- Достань хлеб с маслом из тумбочки, обмакни в чай, зубов-то нет у меня.
Булка с маслом расплавилась в руках, чай походил на воду после мытья в ней посуды, старуха была просто счастлива. Кусала очередной кусочек, запивала, кусала и опять запивала. А Лена с ужасом смотрела, как другие старухи полулежа пытались съесть свою порцию обеда: старые руки трясутся, суп льется на пододеяльник, на простыни, которые она только что поменяла. После обеда придется начинать все сначала. Одна толстуха вообще уронила тарелку на пол. Лена молча переходит от кровати к кровати, наполняет открытые рты кашей, супом, чаем. Без слов жует рот, без слов Лена делает свое дело, переходит во вторую палату, в третью, в четвертую. Проходит еще раз весь коридор из конца в конец с тележкой, собирая грязную посуду.
- Тетя Маша, я собрала посуду.

Некоторые санитарки уже обедают. Лена пьет чай и спешит в бельевую. Садится на стеллаж с бельем, вытягивает ноги, в которых гудит, пощипывает, облокачивается на стопку белья, закрывает глаза, всхлипывает. «Может, бросить все, уволиться с этой страшной работы, домой поехать, как мама обрадуется. Поживу дома, лаборантом на заводе поработаю, а на следующий год приеду опять поступать. Кому и что ты хочешь доказать? Ведь не поступила, а не сомневалась, что поступишь, и почти никто не сомневался, золотая медаль, мол, один экзамен только сдавать, но… Как хочется учиться, ведь в школе были одни пятерки. Физик поражался скорости, с которой решала любую задачу. Верушка в математики пророчила, а Надежда – в журналисты.» 
 Она опять вспомнила, как в далеком Нижнем Тагиле мать собирала ее, как карман на платье изнутри для денег пришивала, как Лена боялась всю дорогу опоздать на регистрацию билетов или на посадку в самолет, как дрожала в ожидании багажа, таксисту сказала:
- В медицинский институт.
- Какой?
- В медицинский…
- Ну я и говорю, в какой: первый или второй.
В бельевую вошли тетя Маша, Надя и другие санитарки, задымили, заговорили, засмеялись.
- Лен, ты что голодовку объявила? Так долго не протянешь, работа у нас тяжелая, физическая, надо есть.
- Просто не хочу. Дома хорошо поела, да и похудеть не мешает.
- Я сама первое время не могла здесь есть, теперь привыкла.
- Бабоньки, у нашей Генриетты скоро День рождения, надо поздравить.
- Соберем с получки по трояку.
- Лен, ты на ставку работаешь?
- На ставку.
- А мы все на полторы. Восемьдесят рублей - для семьи не деньги. На сто двадцать уже можно жить.
- Девки, Генриетта сегодня рано уедет и старшая тоже, давайте праздник устроим.
Женщины как будто только и ждали этого предложения, стали бросать на стол по рублю.
- Лен, сходи, а мы твои палаты уберем, здесь рядом магазин, не бойся, никто не увидит. У них партсобрание с трех.
- Лена, лучше красного, чем водки.

Неудобно, казалось, отказать, да и хотелось, честно говоря, вырваться Лене на чистый, не хлорированный воздух. Она мигом переоделась, выскользнула из отделения, тут только поняла, что и пить потом придется, вспомнила, как закрывалась в своей комнате во время очередного веселья родителей. За дверью плясали, пели, иногда звали Лену показаться гостям. Лена была гордостью родителей: на одни пятерки учится, в институт метит. Отец отучился семь классов, мать – четыре, конечно, их радовали успехи дочери. Поулыбавшись гостям и родителям, Ленка опять закрывалась в своей комнатке, плакала и клялась: «Не буду, никогда не буду пить». Гости расходились, отец допивал и доедал все и принимался за мать: «Пьешь больше всех, липнешь ко всем, опять сегодня от Володьки не отходила». Звенела посуда, раздавался крик матери. Лена бежала разнимать родителей: защищала мать, отталкивала отца. Наконец он затихал, вместе с матерью тащили отца на кровать, раздевали, укладывали. Лена помогала мыть посуду и повторяла: « Никогда, никогда не буду пить».
Бутылки позвякивают в авоське. Лена спешит, хотя ей так не хочется туда возвращаться, в ПНИ-3. Если бы вы только знали, как не хочется. Осторожно своим ключом открыла дверь, юркнула в раздевалку, заложила какой-то одеждой зелье и как ни в чем не бывало в белом халате заспешила к своим палатам.
- Леночка, я в твоих все сделала, сходи в мою маленькую палату. Купила?
- В раздевалке лежит, в шкафу.

В маленькой палате было необыкновенно тихо. Лена решительно откинула одеяло на ближайшей постели. Потянула за руку и за ногу. Бабка была холодная и твердая. Молча, лишь отведя подальше от себя руки, Лена затопала в санитарную комнату, окунула руки в хлорку, ополоснула, намылила, ополоснула, недоверчиво оглядела их, опять засунула в хлорку, потерла их там, побулькала, тщательно вымыла с мылом.
- Тетя Маша, в маленькой бабка умерла, кажется.  В словах – ни слез, ни жалости, только отвращение.
- Вот не вовремя - так не вовремя. Надо успеть до ужина вывезти, правда, должны они два часа лежать у нас после смерти, да что поделаешь, не оставлять же ее здесь на ночь, после ужина морг закроют. Испугалась? Каталку привези с веранды, скажи медсестре, раздень бабку.
Лена натянула резиновые перчатки и заставила себя вернуться в палату. Старухи со страхом смотрели на покойницу. На этот раз смерть пришла не за ними, смерть, которую все ждали и звали не раз, была рядом. Покойница была тощей, легкой, но раздевать все равно было трудно. Тетя Маша и Раиса Никитична шаркали уже где-то рядом.
- Бирку надо привязать ей на ногу. – поучала тетя Маша. Раиса Никитична закрыла старухе глаза, голыми руками они потянули с тетей Машей бабку. Лена, не дыша, глядя в сторону, взялась за мозолистые с красными ногтями ноги. Раиса Никитична накрыла покойницу простыней и повезла из палаты вперед ногами. Завезли каталку в лифт, встали рядом-рядом с каталкой. Проехали каким-то сырым подвальным коридором во двор интерната.  По дорожке в березовой роще доехали до игрушечного из цветного кирпича теремка. Один замок открыли, засов какой-то убрали, пахнуло резко, не знакомо. Все скамейки были заняты.
- Лена, давай вот этого чуть-чуть подвинем.
Положили рядом старуху, клеенкой прикрыли. Все!

В отделении уже гремели тарелки: ужин. Из палаты в палату бегает Лена с подносом, раздает молоко. Тетя Маша суетится рядом с чайником:
- Кто будет пить чай?
- А можно чай и молоко?
- Нет, нельзя.
- Чаю дай тогда, Маша.
Поужинав, каждая санитарка прихватила бутылочку сэкономленного молока.
Лена торопится в свои палаты, от кровати к кровати тащит тележку с бельем.
- Леночка, дай одну простыню про запас, - канючат старухи.
- Нельзя, не разрешают нам давать лишние простыни, по две только можно.
В последний раз сегодня Лена трет пол. Вспотевшая, растрепанная, красная возвращается в бельевую.
- Лена, ты все? Пойдем с нами выпьешь немного   да и домой побежишь.
- Спасибо, тетя Маша, мне уже действительно пора домой.
Быстренько переодевается.
- До свидания. До завтра.
- Ну беги, беги.
Глубоко дыша, может, вздыхая, Лена бредет к своему общежитию.
- Добрый вечер, Лена. Отработала сегодняшнее? Как тебе у нас?
Лену догнала маленькая приветливая заведующая отделением Генриетта Матвеевна.
- Здравствуйте. Отработала. Ничего, только не понятно, зачем они все, почти все, живут, кормим их, поим, для чего? Особенно тех, которые родились уродами. Я ведь сюда шла, чтобы пользу людям приносить.
- Леночка, ты слишком категорична, нельзя давать кому бы там ни было, даже врачам, право определять, кому жить, кому умереть, нельзя. Для фашистов и мы с тобой бы показались неполноценными. Ведь ты хочешь жить? Они тоже хотят, может быть, по-другому, чем мы. В сущности,  мы мало чем различны с ними, у нас чуть-чуть побольше желаний, у них основное желание – поесть, вот и вся разница. А почему ты в больницу не устроилась? Ты хочешь стать врачом?
- У меня же нет ленинградской прописки, здесь дали лимит, а домой ехать было стыдно.
- Не расстраивайся, Леночка, и наша работа нужна, очень нужна людям, когда-нибудь ты поймешь это. Ты в общежитие?
- Да.
- А я вот здесь живу, пятая квартира. Заходи как-нибудь. До завтра?
- До завтра, Генриетта Матвеевна.

Хорошенько отмывшись, съев все свои припасы, Лена мгновенно засыпает, до следующего звонка будильника. Первый рабочий день уже позади.
17 сентября 1979 г.