Оксана

 

                Ушедшему моему другу с запоздалой благодарностью

           Древний Выборг. Приходилось ли Вам когда-нибудь бывать в Выборге? Нет, не проездом в финский аэропорт Вантаа для неудобного, но дешёвого пути в европейские столицы и курорты. А в том уютном и сказочно очаровательном Выборге, каким знаю его я, простой житель, получивший от моего любимого города своё второе имя.
           Помните ли Вы его пустынные улочки с булыжными и диабазовыми мостовыми: крутую улицу Водной заставы, ведущую к башне с курантами у кафедрального собора, Прогонную улицу с домом с изломанным фасадом на крутой скале, через которую вели в древности скот на выпас, Южный Вал с удивительной архитектуры зданиями из андерсеновских сказок? Помните?
           Очаровывали ли Вас замшелые гранитные лбы прибрежного парка «Монрепо», который Д.С.Лихачёв называл оссианическим и неповторимым? А остров-усыпальница  Людвигштейн с крохотным белоснежным замком на отвесной скале, а другие замечательные места Выборгского архипелага -острова Густой, Стеклянный, Большой Высоцкий и другие, другие, другие?..
           Я говорю о том Выборге, где единственный в России древний замок, разместившийся на крохотном острове с будто  вырастающей из воды башней Святого Олафа своей сединой заставляет прочувствовать прелесть Средневековья там, где его не ожидаешь встретить- под боком у северной столицы.

           Но нет, дорогой читатель!.. Нет, милая читательница! Вовсе не собираюсь вас влюблять в мой сказочно красивый Выборг. Не собираюсь разворачивать перед вами страницы его исторического прошлого и рассказывать о знаменитой истории. О той самой  «Кондратьевской» польке, спасшей город от неминуемого разрушения от радиоуправляемых мин Владимира Бекаури. И не стану повествовать о несостоявшемся русском царе шведской крови, тщетно ждавшем на Замковом острове приглашения на трон во времена Смуты,  о трагической гибели замечательной личности – Книжного Матти , о секретных испытаниях подводной лодки художника Александровского, ставшего известным русским конструктором. Об этом и обо всём прочем Вы узнаете  без моего участия и без моих эмоциональных примечаний. Я же хочу, если Вы, мой читатель, и Вы, моя красивая читательница, ещё имеете каплю терпения, предложить мой возможно не слишком складный, но искренний рассказ о самом простом человеке, каких много в моём гранитном городе, о моём товарище Анатолии Ц.
            Анатолий, Анатолий Иванович- я называл моего старшего товарища и так, и так- вошёл в мою жизнь вместе с открытым  мною в одной из поездок старинным городом. Знаете, если влюбляешься в какое-то место и находишь там друзей- это и есть то самое счастливое место, какое вдруг даёт тебе силы поверить в себя и в то, что ты можешь сделать многое для других. Для меня таким счастливым сочетанием стали древний Выборг и самый простой его житель, ставший на долгие-долгие годы проверенным другом. Но пусть не смущает читателя, что хоть и повествую я об этом славном гражданине моего времени, рассказ посвящён вовсе не ему. Я вынужден делать поправку на одно печальное для моего современника обстоятельство. А именно на то, что большинство моих читателей привыкли черпать не только сведения, но и пищу для эмоций из техногенной среды, то бишь интернета, с жадностью вбирая в себя оттуда всё в самом готовом виде. На всё в этом комфортном источнике знаний и эмоций есть удобный ответ и всегда его клиенту упакована порция серотонина. Уж таковы реалии- и, увы, вынужден вмешаться в процесс восприятия читателя и ещё раз подсказываю моему молодому современнику- рассказ посвящён вовсе не моему замечательному другу, а совсем другому.

           Итак, об Анатолии. Знакомы мы были друг с другом давно. Ещё будучи штурманом учился на заочном отделении теории и истории искусств и самым обычным порядком познакомился с интересной личностью, директором местной детской художественной школы.  Директор, Леонид Иванович, и все, кто работал с ним или помогал ему, были людьми необычными, как и вообще все, для кого искусство стало делом жизни. На одной из встреч в школе, а тогда располагалась она в здании неповторимой архитектуры, почему-то именуемом Костёлом Гиацинта, я и познакомился с его помощником по яхтенным и не только делам Анатолием Ц. Уж не помню, сразу ли, или со временем, но крепко привязались мы друг к другу. Вечера, когда я добирался до Анатолия Ивановича, коротали обычно у него дома, планируя какие-то наши общие интересные морские события или разбирая интересующие нас события из далёкого и не очень прошлого Карельского перешейка.

            -Вот, послушай, штудман, – Анатолий Иванович с ехидцей коверкал мою специальность, как бы намекая, что до настоящего навигатора (а я как раз служил тогда в такой должности)  мне ой как далеко, -послушай, как такой же спец как ты, излагает операцию «Северный ветер».
            И он с едкими комментариями читал мне выдержки об одной бездарной операции финских моряков на Балтике из книги Широкорада.
            -Ну это же надо! -восклицал он. -Финны раскурочили на банке своего  «Ильмаринена», а наши и не подозревали, какая грозная морская эпопея разворачивается у них под боком! Броненосец потеряли, а русские ни гу-гу!! А может и хорошо, что наши не знали, а то полетели бы на боевое реагирование, да какой-нибудь Раков записал бы на свой счёт?
            Мой друг был беспощаден в своей язвительной и вместе с тем беззлобной критике и к своим, и к чужим. События что минувшего, что настоящего, если он брался их излагать, без своей суровой оценки не оставлял.
            -Ну, не слишком ты про фиников-то, - пытался парировать я. Из их подводных сил ни одна единица в годы войны не была потеряна. А «Морской чёрт» уложил нашу лодку у берегов Швеции, да и вообще, крови они нам попортили. Разве что на «Саукко» едва не задохнулся экипаж, так ведь выжили.
            -А что им терять было? Они мало куда совались пол-войны. Балтика ещё с Первой мировой была нашпигована минами. А потом, и наши, и немцы понатыкали их так, что тральщики едва-едва успевали тоненькие ниточки проходов делать для выхода флота.
 
             За разговорами он успевал и накормить незатейливым холостяцким ужином, и напоить меня так, что я сваливался на соседний диван и отдавался сонной слабости, насколько это было возможно с учётом того, что друг мой в последние годы нашего знакомства по ночам стонал от сильной боли.
Вся его жизнь прошла в вечных трудах и заботах для кого-то, а он каким-то непостижимым образом совсем не испытывал от этого неудобства, а даже, как я подозревал, благодарил случай за предоставленную ему возможность помочь кому-либо.
             Помню, поздно вечером посетовал я своему товарищу, тому же директору художественной школы о том, что не успеваю отвезти обещанную новогоднюю ёлочку под Петербург. Моя знакомая сотрудница из Павловского дворца-музея  попросила как-то привезти ей ёлочку. Всё, что связано с Павловском мне и тогда, и сейчас свято, и я вызвался  привезти зелёную красавицу из нашего приграничья. Леонид Иванович, человек дела, тут же позвонил Анатолию Ивановичу и через десять минут мы мчались в жуткий гололёд по извилистой дороге вдоль залива назад, ко мне в гарнизон. На одном из поворотов ледяная дорога швырнула нашу машину на пик валуна гранитного заграждения укрепрайона Viipuri. В какой-то момент моё сознание освободилось от ленты событий из моей жизни, пронёсшейся за пару секунд, и до меня дошёл весь ужас происшедшего. Оба были невредимы, обошлось всё только полным разрушением машины.                Можно было только радоваться такому исходу, но ещё накануне события Анатолий с едва обнаруживаемой гордостью сообщал, что он только что закончил ремонт машины и наконец может передвигаться на своём личном авто! Я был так обескуражен, что года два стеснялся звонить моему другу и более всего- его второй половине, Маргарите Петровне.  Но как потом выяснилось, никто и никогда не собирался даже упрекать меня, по крайней мере в лицо, в происшедшем и в том, что я никак не участвовал в компенсации за ремонт машины.
            Толя был словно вне пространства недостатков обычного человека. Ни гордости, ни зависти, ни всего прочего из «порочного набора» человека нашего времени увидеть в нём было невозможно. Утверждаю это вовсе не потому, что прихожусь ему другом. Как-то, вознамерившись стать участником ежегодных подводных экспедиций итальянского археоклуба, я попытался найти себе инструктора, готового и к моему необязательному графику, и к отсутствию возможности платить за обучение. И хотя в портовом городе было несколько организаций, имеющих штат подводников и даже среди моих знакомых тогда было немало аквалангистов, заниматься с начинающим «гидроархеологом» вызвался только Анатолий Иванович.
            -Давай, шторман. Фал у меня только на двадцать метров, очень мелко, копай себе лунку и лежи как карась, учись правильно дышать для начала.
            Через маску прямо у лица сквозь мутные воды пляжа виднелось дно залива, а акваланг был всё равно на воздухе. Но и меня, и инструктора это устраивало, оба были довольны. Так, почти каждые выходные мы находили себе занятия. Не устраивало такое отношение к жизни моего друга только Маргариту, его жену. Толя не любил бывать на даче, а ведь именно дача на живописном мысу Бобовый и дочь Оксана только и были для Маргариты Петровны отрадой. Маргарита Петровна, как и её муж, во время потрясений 90-х потеряли высококвалифицированную работу на оборонном предприятии  и  по-разному переживали новые времена. Мой друг не очень-то замечал трудности нового времени, в котором жила страна. Его золотые руки нужны были всем, кроме разве что государства. Будь он самым малым образом практичнее, семья могла бы жить, как и в прошлые времена- и сыто, и спокойно, перемежая дни в родном Выборге интересными дальними путешествиями.
            Но жил он так, как умел, интересно для себя и полезно для других. Не было ни одного события, которое я бы попытался организовать без него. Так, когда с разрешения музея мы с ним начали поиски пропавших в заливе Монрепо скульптур Вяйнемяйнена и Нептуна, знакомые подводники чаще всего оказывались заняты и не всегда могли нас поддержать в общественно-полезном проекте по поиску утраченных в годы войны скульптур старинной усадьбы.
            -Смотри, шторман, не испугай ершей, они к твоей манере плыть под водой непривычны!
            Само собой, чаще всего под огонь его меткой критики попадал именно я. Чтобы я ему не рассказывал из своих, как я думал, достижений, всё тут же оборачивалось в смешные одежды.
            -Эх ты, либреттист выборгский! -так он отзывался о моём новом, на этот раз литературно-музыкальном амплуа, когда я готовил литературную канву для детского балета моей хорошей знакомой Татьяны. -Почему ты пишешь в ссылке, что «Калевала» -это карело-финский эпос? Да знаешь ли ты, что почти все руны и Лённрот, и Эуропеус собрали в Ингерманландии, Карелии и Виру? И только несколько, непонятно каких именно, собственно в Суоми?
            Доставалось не только мне, но и нашему общему товарищу, певцу выборгской истории искусствоведу Е.Е. Кеппу.
           -Вот чего он пишет, что на Торкельской в Эспланаде (в парке Ленина, прим. моё) установлен «Лесной мальчик»? Как будто он не знает, что это и есть  персонаж «Калевалы» Куллерво. Тот самый, что отправился с медведем отомстить своей мачехе за всё её зло.
           Прошло много лет, но до сих пор не могу понять, почему мой друг не стал историком или хотя бы журналистом? Ведь такого багажа конкретных знаний по истории авиации и флота, знания особенности каждого вида вооружений, состава всех сил и средств Балтийского театра военных действий было вполне достаточно, чтобы самому писать статьи по этим темам.

            В яхтенных переходах Толя доверял мне управление судном только на самой спокойной воде и не столько из-за того, чтобы обезопасить наше пребывание на воде, отдохнуть самому или исключить разрушение яхты, а для того, чтобы я, или кто-то такой же неумелый, не испугал самого себя в опасной ситуации.
            -Ага, получил гиком по голове! Так ты ведь голову крепкую имеешь, сейчас на следующем галсе и не такой тычок выдержишь!
            Всё это выглядело очень контрастно резким и не всегда обоснованным окрикам нашего приятеля, владельца яхты. После таких внушений моего товарища интерес к водным прогулкам не угасал, а опыт и осторожность приобретались как бы сами по себе.
          
           За свою жизнь не раз убеждался, что из всех моих знакомых именно наиболее дорогим мне людям судьба почему-то наносила самые чувствительные удары. Страшные трагедии, одна за другой, врывались и в жизнь моего друга.
Жену он потерял лет десять назад. Маргарита Петровна до последних дней скрывала, что больна онкологией. Автокатастрофа унесла жизнь его сына ещё раньше. А сам он едва не погиб во время шторма у Эстонии. Случилось это во время перегона яхты, купленной за смешные деньги в Стокгольме кем-то из выборгских судовладельцев. Бывший хозяин, старый швед объяснил честно свои намерения: решил продать недорого, потому как яхта несчастливая; при резкой перемене ветра тяжёлый гик резко развернулся и ударил по голове его сына, оказавшегося в тот момент в кокпите яхты. Молодой яхтсмен ослеп. Поэтому и взял продавец за судно столько, сколько не жалко было русскому покупателю.
             Понятное дело, выбор среди кандидатов на перегон яхты пал на моего друга: за символический гонорар, да бросив все дела в маленьком приморском городе взяться за хлопотное дело мог только он. Но кто мог знать, что швед был трижды прав, говоря о несчастной карме его яхты? Толя делал всё и обстоятельно, и споро.         Прибыв к скандинавам, быстро уладил дела с продавцом и портовыми службами Стокгольма.  Не тратя времени на удовольствия скандинавской столицы и не предполагая особых трудностей поставил паруса и под гротом и спинакером с помощником двинулись в путь. Пройдя шхеры на чистой воде поймали ветер и весьма скоро оказались у Гогланда. Несмотря на шторм, морская стража Гогланда не дала пришвартоваться яхте под формальным флагом шведской короны в безопасной бухте нашего острова. Никакие доводы, в том числе и список лиц яхты по судовой роли (документ, разрешающий нахождение на судне лиц, прим. моё), и отечественное гражданство обоих моряков не возымели действие на не в меру подозрительного служаку, как раз и бывшего представителем той самой стражи, и тем пришлось лечь на курс к берегам Эстонии, благо она была гораздо ближе причалов Выборга. Свинцовые воды и небо в рваных облаках и, главное- штормящий норд-ост тем не менее никуда не исчезли, и безумно уставшие путешественники выбрали совсем крохотный ненадёжный пирс среди покрытых водорослями валунов.
          -Один из таких камней и припечатал мой позвоночник, когда я принимал в воде у берега конец с яхты, - рассказывал без тени обречённости и без эмоций мой товарищ.
          Наверное, именно так хирург или кардиолог констатируют сложнейшую травму пациента своим коллегам.
          Удивительными были в описываемым им событии не трагические подробности его происшествия. Их-то я в общем-то толком и не услышал ни разу, хотя осторожно затрагивал эту тему во время моих нечастых визитов к нему, а то, с каким восторгом он описывал помощь старого рыбака- эстонца, нашедшего им в казарме пограничной части ещё советского времени самую лучшую кровать и подарившего морякам целый ящик копчёной салаки.
          -Представляешь, искусствовед, Ленинская комната в казарме, оставленной ещё в 90-е – опрятная, телевизор работает, плакаты все висят, как будто и не Эстония вовсе, а Эстонская ССР. А в каптёрке старик нам нашёл чистое бельё. Вот тебе и эстонские рыбаки, ничего не разграбили!
          Слушать это было и отрадно, и небезынтересно, да только с этого события и началась для друга совсем иная жизнь, где главным режиссёром и его ассистентами стали травма и болезни.
          Не знаю, попадал ли мой читатель в похожую ситуацию, но мне до сих пор не по себе. Пусть и поздно я узнал о свалившейся беде на друга, но раз узнал, мог бы отложить дела и приехать проведать или даже помочь. Но Толя сам никогда не звонил, а вот я заявился только через год, когда наиболее сложная фаза болезни прошла.
          Застал его уже в тот период, когда крепкий от природы организм, доставшийся в наследство от потомков украинской казацкой вольницы выручил Анатолия и он медленно, но верно восстанавливал и зрение, и тело.
          В тот приезд я был сражён и серьёзностью положения друга, и страшным беспорядком в его квартире. Грязь и немытая посуда скрыли прошлую прелесть уютной когда-то квартиры, в которой прежде всюду видны были книги и сувениры- свидетельства их совместного с Маргаритой активного прошлого.
          -Что ты морщишься?!- пенял он мне. –Я не могу наклоняться уже больше года. Идём, я тут кое-что откопал.
          Нет, он не отвлекал меня от жуткой обстановки, от которой меня едва не хватил столбняк. С уверенностью, что я, его друг, смогу оценить его изыскания, он вёл меня к ноутбуку и не без гордости показывал то альбом фронтовых наград своего отца, то полный состав сил флота во всех советских морских операций в Выборгском заливе и на Бьёркском архипелаге.

          Слова его рассказа, как и всегда, перемежаемые выдохом сигаретного дыма, доносились до моего сознания сквозь пулемётную очередь из одних и тех же вопросов: а где же близкие, где его дочь? Почему он до сих пор в таком положении? С чего я начну свою помощь?
          В какой-то момент Анатолий прервал беседу и, затянувшись новой сигаретой, негромко бросил, словно в пустоту:
          -Умный был мой отец. Двенадцатилетним мальчишкой в двадцать восьмом дед отправил его из раздираемой противоречиями Украины в Ленинград с мелкотой. Вот, смекай, за всеми он следил, всех воспитал. Меня вот чему-то научил.
          Возникла пауза. Я взял посуду с его импровизированного стола, захватил мусорное ведро, стоявшее тут же, у кровати, и вышел на кухню, с пола до окон заваленную посудой.
          Стараясь не шуметь, вытаскивал одну сковородку за другой, оттирал от засохшей грязи и мыл всё в тех же раздумьях. Остаток вечера Анатолий сердился на моё упорство, но тут же уходил, когда я пытался выведать у него телефон дочери.
          - Да что ты пристал? Она на двух работах. Одна воспитывает дочь. Вся коммуналка на ней, в прошлом году в больницу меня оформила.
          Он-то понимал, что такой ответ меня устраивал не во всём и давал возможность заниматься уборкой квартиры, хотя и чертыхался при этом:
          -Ты к кухне приехал или ко мне, наконец?
          Утром я по-партизански отправлялся драить квартиру, бесшумно выходил с пакетами мусора на улицу и только перед сборами на электричку устраивался на стул рядом с Анатолием выслушать о каком-либо новом его историческом изыскании.
Перед самым отъездом отыскал среди вороха вещей на полке огромного кухонного, когда- то весьма презентабельного шкафа фото Оксаны в красивой изогнутой рамке. Сквозь двойное стекло на меня смотрела интересная девушка лет семнадцати, полная уверенности и надежд, обласканная родителями и друзьями. Вспомнилось, что видел её совсем юной.
          «Ну вот, выросла, воспитывает дочь. Живёт своей жизнью. Своей. Своей…».

          Уже по дороге в домой из вагона электропоезда ещё раз попросил Анатолия дать мне номер телефона дочери, придумывая на ходу неуклюжий предлог. Друг грубить не умел, отшил тоже неуклюже. На том тогда и расстались.
          Не раз и не два, по какой-то странной традиции приезжал я сразу после Нового года к Анатолию Ивановичу, вооружившись продуктами и моющими средствами и решительно готовый к тому, что тот без моего напора не даст проявить мне своё рвение мало-мальски навести порядок в его холостяцкой квартире.
          Трудно сказать почему, но выработанную обстоятельствами схему: беседа за ужином, уборка, перепалка из-за моего нахальства, беседа на ночь, сон, тайная приборка квартиры рано утром, его неудовольствие за моё утреннее самоуправство, беседа за завтраком - удалось обкатать так, что мы научились не превращать в ссору.
          -А приехал, выборгский москвич! Тут тебя кофе дожидается, - встретил меня он в мой недавний визит.
          Пока пыхтела видавшая виды кофеварка на стуле прямо у кровати, я привычно обвёл взглядом обстановку.
          «Так, посуды, конечно, гора, окна в жуткой серой копоти, зато мусора поменьше, чем в прошлый раз. Ну что ж, с посуды и начнём!», - ставил я себе задачу, успевая удивляться его рассказу о летней драме с нашей яхтой.
         -Представляешь, вышли в ночь на Купалу к Мощному. Новый хозяин такой же неторопливый как наш Иваныч (Л.И. Бондарик,  в то время -директор Школы искусств, прим. моё). Пока дотопали до Вихревого –уже сумерки, а по новым правилам ночью за Берёзовые идти нельзя. Все суда уже на Мощном, а мы пробирались Бьёркезундом (Мощный, Вихревой- острова Выборгского архипелага, Бьёркезунд (Берёзовый)- пролив там же, прим. моё). С утра двинулись за архипелаг, легли на курс севернее маяка. И тут ветер, норд-вест. Крепчает и крепчает. А Виктор, хозяин, оставил стаксель на берегу.  Я стал на десятиметровую изобату, но пока ставил дополнительный парус, оказавшийся ричером, нас уже снесло на риф. А ричер - бакштаговый, и для фордевинда (направления ветров, прим. моё), но не для встречных ветров, вот тут бы стаксель и выручил. Раз чиркануло по левому борту, второй, тут же и справа.  Сунулся вниз- пайолы уже плавают в воде.
           Тут он затянулся сигаретой, как бы пытаясь восстановить в памяти мельчайшие эпизоды драмы.
          -Кричу Виктору: руби мачту!
          -Как, буквально?- обнаружил свою безграмотность я.
          -О-о-о! Ты уже всё забыл, - разочарованно протянул Анатолий Иванович. -Грот и ричер (паруса, прим. моё) убрали. Швырять перестало, только корма уже вся в воде. А в рундуке- всё: паспорт, бумажник…Всё. И вот умостились на рубке, умываемся Балтикой. Гляжу: от катера на рейде у Мощного, качаясь на волнах, резиновое судёнышко под мотором. Это Егор нас издалека заметил, он уже за пять кабельтовых всё оценил, добрался с берега острова до пограничного катера, договорился с лодкой.
          -Внук? - спросил я.
          -Внук. Вот ведь, воспитал его и аквалангистом, и яхтсменом. Море чувствует, -подтвердил с едва заметной гордостью Толя.
          -А через неделю, представь, - продолжал он рассказ, - Егор вокруг Финского залива через Ломоносов добрался на Мощный, побродил по берегу и нашёл и бумажник, и паспорт в тине. Вот, даже деньги с карточки удалось снять.
          Мы немного помолчали. И в этом молчании было что-то важное и непривычное для меня. Возможно то, что яхта, подарившая нам вместе столько интересных событий, завершила свой путь и трагически, и несмотря на финал, солидно. Нет, как-то неудачно я выразился. По-морскому. Возможно то, что Толя счастливо избежал гибели. Но было и что-то ещё, связанное с Егором, которого уже не мог, не мог судить за то, что тот до обидного мало, как казалось мне до этого рассказа, помогал своему деду, моему другу.
           На кухне как всегда пришлось повозиться. Не без труда час за часом перемыл окна, плиту и посуду, на ванную уже не оставалось сил.
           На следующее утро мы опять сидели за импровизированным столом и тянули напиток, который производитель беззастенчиво обозвал кофе.
          -Толя! Покажи ещё раз мне как вязать хирургический узел, - неожиданно обратился я к нему. -И, кстати, какой узел, самый красивый?
          -Я ж показывал тебе, - не возразил, а словно на практических занятиях опытный моряк салаге с ноткой специалиста-наставника добродушно ответил он. - Самый красивый- тройной топовый. И вот хирургический, или двойной прямой. Вяжется так.
          Он показывал мне, как нужно продевать концы, чтобы вышел в общем-то совсем ненужный мне узел, а я смотрел на его землистое мужественное лицо с травмированным в давности носом, с такой же перебитой челюстью, следил за его глазами и умелыми руками и понимал, как дорог мне этот простой человек, которого не могу, ну никак не могу назвать старым и некрасивым.
          В тот же день я отправился в командировку в астраханские степи, а по дороге в сознании и в сердце всё выстукивало и выстукивало: какой замечательный у меня друг, как много за долгие годы смог он дать мне. А вот сам я ничего, почти ничего не успел для него.
                ***
Выборг, 3 января 2017 г., Астраханская область, п. Речников, 18.02.2021г.