Настенька

               

Жили-были дед Никифор да бабка Лукерья. Тихо жили, спокойно. Как-то в тёплый июньский денёк пожаловал к ним из города сын Степан да привёз на радость старикам дочурку Настеньку шести с половиною лет, девочку смышлёную, резвую, но своенравную. Настеньке в деревне не понравилось сразу. Под ногами пыль, грязь, ватсап не ловит, а без ватсапа какая жизнь! Обиделась девочка на отца – зачем привёз? – деда с бабой и вовсе не видит – старые, что с них толку. Чуть какая непонятка — в крик, в слёзы. А Степан как не слышит, в город собирается. «Пора мне, отец, — говорит, — дел невпроворот. Настюха пусть с вами поживёт, на молочке посвежеет!» Сказал — только его и видели.
Остались Никифор, Лукерья и Настенька втроём. Бабка внучке то простокваши поднесёт, то яичко вкрутую сварит — всё одно, не ест девчонка ничего, в окошко глядит и слёзки утирает. Дед смотрит с печи, хмурится: «Угомонись, Лукерья! Проголодается, сговорчивей станет». А бабка Настеньке из последних сил улыбается, заговорить с ней пробует, потом выйдет в сени, присядет на лавку и плачет от обиды и смущения.
Прошёл день. Наступил вечер.
— Хочу смотреть телевизор! — заявила Настенька, нарушив сопливое молчание.
— Ох, беда! — всплеснула руками бабка. — Нету, милая, у нас этого телевизора. Был один, да поломался давно, антенна с крыши упала прошлой весною, буря была…
Принялась старуха рассказывать внучке про то, каким был тот телевизор, да как в дом попал по случаю окончания посевной. И как отличился её Никифор с бригадой — сам председатель принёс в дом дорогой телевизионный подарок! С того дня собирались по вечерам братья; да кумовья в их пяти стенах, толклись, курили и смотрели по очереди в экран. В тот год Гагарин полетел в открытый космос, а когда вернулся, шёл по красной дорожке, и сам Хрущёв встретил его и обнял, как сына. И ехали они по Красной площади в дорогой машине, а вслед им все плакали и махали руками от счастья. А может, только казалось, что плакали, уж очень в избе накурено было.
— Хочу смотреть телевизор! — повторила медным голоском Настенька.
— Никифор, своди Настюшу к Ельниковым, пусть поглядит там свой телевизор, а я им молочка передам, — затарахтела Лукерья.
Дед знал, что спорить с бабкой не было никакого человеческого смысла. Хоть бы раз она отступилась — и-и, куды там! Никифор нежно любил свою Лукерью и во всём шёл ей навстречу, хотя частенько не считал её правой, а своё соглашательство — правильным.
На дворе стемнело. Дед взял фонарик и повёл внучку к Ельниковым короткой дорогой через огороды.
— Ой, — вскрикнула Настенька, — жжёт!
Засмотревшись на первые звёзды, девочка сбилась с тропинки и зашла в заросли крапивы. Хотела рукой их раздвинуть, но обожглась и вскрикнула.
— Больно! — Настя потёрла ноготками место «укуса» и вопросительно поглядела на Никифора.
— Ты, Настенька, не три, оно само пройдёт, иди за мной следком, тут недалече.
Дед пошёл чуть медленнее, то и дело оборачиваясь на идущую следом внучку. «Да, — думал он, — где беда постучится, там любовь откликается».
— Скоро ещё?
— Пришли, Настенька, уже пришли.
Никифор отворил калитку и повёл Настю к дому задней дворовой стороной. Вошли в сени, пробрались в полутьме середь кадок и мешков с молотой пшеницей. Наконец дед постучал для приличия и открыл дверь в большую ароматную горницу. «Хорошо» — подумала Настя. Над печью сушились первые грибы. Лёшка, внук тётки Авдотьи, развешивал на верёвке карасиков, наловленных нынче на пруду. В углу на тумбочке, покрытой расписной скатёркой, торжественно стоял большой чёрный телевизор.
— Авдотья, принимай гостью! — хохотнул Никифор и бережно подтолкнул вперёд девочку, смущённую встречей с незнакомыми людьми.
— Тебя как зовут? — спросил Лёша, оглядывая гостью.
— Н-настя.
— Это ты; из города приехала? Во здорово! Пойдёшь завтра на рыбалку?
— Ага, — Настя первый раз после приезда улыбнулась и посмотрела на деда, как бы спрашивая: «Это хороший мальчик?»
— Вот и славно! — улыбнулся в ответ Никифор. — Ну, смотрите тут свой телевизор, а я пойду. Авдотья, пусть Лёшка потом Настеньку проводит. Да, вот табе молоко от Лукьерьи, велела кланяться.
Дед вышел из сеней в огород и побрёл до дома. Звёзд набежало — тьма! «Всё будет хорошо, — думалось по дороге Никифору, — стерпится и прилюбится…»
Лёша чинно проводил Настю до калитки и взял с неё слово, что она ни за что не проспит утро, а он будет ждать её на этом самом месте ровно в пять. «Клёв — штука ранняя!» — сважничал на прощанье мальчик и побежал домой.
На другой день Лукерья по привычке встала затемно, до рассвета. Уже много лет её мучили, особенно под утро, тяжкие сны: годы войны, как не выключенные днём уличные фонари, высвечивали адову похлёбку того времени. Постоянно ноющая старческая боль терзала суставы сверх женской терпимости. Каждый вечер, засыпая на своей старой скрипучей кровати, Лукерья понимала, что боль поднимет её рано. Оттого она старалась выдумать ворох дел на завтра. Так ей легче было встать, размять суетой тело и на время забыть о боли.
А Никифор спал. Он вернулся с войны контуженным на голову. Его героическая голова частенько болела, но странная вещь: ночью боль отступала, и он спал сном младенца. Сны кружились над ним лёгкие, как ангелы. То ли души погибших товарищей слетались в сонных видениях, то ли вправду ангелы Божии любовно глядели на него с неба. Так или иначе, каждое утро Лукерья укоряла спящего мужа: «Никифор, вставай, лежебока, Победу проспишь!» Никифор тотчас открывал глаза и с прежней сноровкой поднимался, будто по тревоге.
Лукерья подошла к кроватке, на которой спала Настенька, и сквозь темень горницы различила мерцание двух крохотных испуганных хрусталиков.
— Настенька, ты что ж не спишь?! — шёпотом всхлипнула старуха.
— Где я? — пискнула Настя и недобро посмотрела на Лукерью.
— Ты дома, милая, дома. У деда с бабой, ласточка моя! — запричитала Лукерья, не меньше девочки напуганная происходящим.
Настя оглядела внимательно бабушку, перевела взгляд на горевшую в красном углу лампадку и, видимо припомнив события вчерашнего дня, спросила:
— А сколько сейчас времени, уже пять?
— Да что ты, милая, и четырёх ишо нет, вишь, как тёмно в оконце.
Лукерья присела на край Настиной кровати и бережно взяла её детскую испуганную ручку в свою шершавую ладонь, огрубевшую от вил и ухватов. Настя руку не отдёрнула и даже была приятно удивлена, почувствовав, как её ночной страх исчезает в глубоких бороздах старушечьей кожи. Быть может, Настя в ладонях Лукерьи ощутила себя будущей женщиной, тёплой и родной, как мама.
— Бабушка, мне Лёша велел в пять проснуться, а то он без меня уйдёт на рыбалку! — чиркнула Настя фразой, словно спичкой, о вялые уши Лукерьи.
— Уж так прям и велел? — Лукерья ласково сощурила глаза и добавила: — Спи, Настенька, ещё ночь на дворе.
— А ты меня разбудишь? — допытывалась девочка.
— А как же, обязательно разбужу, ангел мой. Не уйдёт твой Лёшка без тебя. — Лукерья прикрыла острые девичьи плечики одеялом и на цыпочках вышла в сени. «Господи, помилуй нас, грешных, огради от всякого зла…» — нашёптывала старушка, всхлипывая от внезапно нахлынувшего на неё счастья.
Первый лучик утреннего солнца прокрался сквозь редеющий сумрак ночи. Старые ходики на стене пробили пять раз. Настенька спала глубоким сном Спящей красавицы. Лукерья чуток посидела у кроватки, поглядела на молочно-царственный румянец ланит юной принцессы и, вздохнув, легонько тронула Настю за плечико. К удивлению Лукерьи, Настя сразу открыла глаза. С полминуты она лежала неподвижно, не моргая. Потом широко улыбнулась и спросила:
— Уже пять?
— Пять, милая, пять, вставай! Поди, твой Лёшка уж за оконцем мается да две удилины за спиной прячет! — Лукерья нарочито весело тараторила, заметив, как смыкаются Настины глазки, не доспавшие целое утро.
Настя сладко потянулась.
— Да ты совсем большая! — ахнула Лукерья, глядя на растянувшуюся во всю кровать девочку. — Вставай, я тебе кашки заварила, молочка согрела.
— Бабушка, я потом! — Настя, как ветер, пронеслась мимо Лукерьи, наддавила плечиком старую, крашенную суриком дверь и выбежала на крыльцо.
Утро, будто студёная колодезная вода, брызнуло ей в лицо. Невдалеке, опершись на калитку, стоял Лёшка. Как только Настенька подбежала, он проворчал:
— А, проспала! Жди тебя тут всё утро!
— Неправда! — ответила Настя с вызовом. — Я давно встала. Это тебя не было!
— Ладно, пошли уж, — добродушно просопел мальчик, и дети вприпрыжку, обгоняя друг друга, побежали на пруд.

                * * *
В заботах и впечатлениях пронеслись первые четыре дня деревенской жизни городской девочки Насти. На пятый день пожаловали родители.
— Мама! — истошно закричала Настя, увидев у калитки родителей с красивыми городскими пакетами, в которых, несомненно, лежали подарки. — Ура, мама приехала! — повторила Настя, сбегая с крыльца.
Дед с бабкой поспешили ставить самовар.
— Как я по вас соскучилась! — лепетала Настенька, вжимаясь то в отца, то в мать.
— Это за четыре-то дня? — усмехнулся Степан.
— Да, папа, знаешь, сколько мы тут с дедушкой прожили? И ещё с бабушкой!
— А мы за тобой приехали.
— Как за мной? Я же ещё…
Настя испуганно посмотрела на мать.
— Мама, я никуда не поеду — пожалуйста, не увозите меня!
— А как же подготовительные курсы в школу? Ты записана, мы деньги отдали… — как можно мягче обратился к дочери Степан.
В это самое мгновение в окне мелькнула взъерошенная голова Лёшки. Настя вежливо отставила недопитую чашку с молоком и выпорхнула из комнаты.
— Это они за тобой приехали? — смущённо спросил Лёша, отводя глаза в сторону.
— Лёша, домой! — послышался резкий, словно окрик совы, голос тётки Авдотьи…

                * * *
Дети стояли по обе стороны калитки и глядели в небо. Чуть поодаль в махровых сумерках можно было разглядеть двух ангелов. Взявшись за руки, они шли, вернее, скользили вдоль Никифоровой ограды. Ни разросшаяся крапива, ни приставучий репей, торчавший сквозь дыры в штакетинах, не причиняли им вреда. Ангелы походили на бабочек, только что покинувших тесные коконы. Едва расправленные, ещё клейкие крылья отливали мягким изумрудом.
Ангелы остановились неподалёку от детей. Они с интересом «подслушивали» молчаливый детский разговор и улыбались друг другу. А дед Никифор попивал чай да поглядывал в окошко на седые пряди вечерней зарницы. Но разве мог старый подслеповатый человек различить первую взрослую печаль в глазах четырёх юных пришельцев из будущего?..