de omnibus dubitandum 27. 43

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ (1650-1652)

ГЛАВА 27.43. ЕДИНСТВО И БОРЬБА…

    Православие было одной из сильных и в то же время одной из слабых сторон Московии XVII века, однако в 1650 г. даже этот оплот был поколеблен расколом внутри самой церкви.

    Алексей Михайлович возглавил реформаторское церковное движение в самом начале своего царствования. В 40-х гг. была предпринята попытка «очистить» церковь путем улучшения нравов и искоренения практики многогласия — одновременного чтения различных богослужебных текстов, составлявших части одной литургии.

    Это движение было связано с небольшой группой людей, называвших себя «ревнителями благочестия». Однако, с приходом к власти в 1652 г. более решительного патриарха Никона оно превратилось в широкомасштабную реформу, нацеленную на приведение Московских церковных обрядов и текстов в соответствие с греческими {О расколе см.: Palmer W. The Patriarch and the Tsar. Vol. 1-6. London, 1871-1876; Pascal P. Awakum et les debuts du raskol. Paris, 1938; Cherniavsky M. The Old Believers and the New Religion // Slavic Review. 1966. Vol. 25. P. 1-39}.

    Реформа предусматривала замену традиционного двуперстного крестного знамения на трехперстное, принятое в Византии, написание имени Иисус через две буквы «и» и т.д. Богослужебные книги были отредактированы группой ученых монахов, приехавших с Малой Руси (Украины), из Белой Руси (Белоруссии) и Православного Востока. Несмотря на огромную волну протеста со стороны большого числа верующих, которых называли старообрядцами, или раскольниками, реформа Никона была одобрена государством.

    Однако самому патриарху в 1657 году был отпущен лишь год активной политической деятельности. Своим высокомерием и амбициями он оттолкнул от себя и духовенство, и светские власти, и в июне 1658 г. даже царь, «собиный друг» Никона, перестал посещать его богослужения. В царствование Алексея Михайловича предпринимались попытки вернуть старообрядцев в паству, но в 60-е гг. протесты переросли в волну самоубийств, на которые государство ответило массовыми ссылками и казнями. Одной из проблем, косвенно поднятых расколом, стала проблема образования.

    Один из историков Московской науки писал, что «в руском православии... преобладало мистическое восприятие мира, как сущности, управляемой чудом, действующим по божественному промыслу, которое нельзя постичь с помощью рационального мышления, но только почувствовать посредством внушающего благоговейный трепет ритуала» {Vucinich A. Science in Russian Culture: A History to 1860. London, 1965. P. 36}.

    Многие раскольники отвергали учение, которое исходило от иноземной «премудрости».

    Те, кто принял реформы Никона, также с подозрением относились к приехавшему из-за рубежа духовенству, приглашенному для перевода и исправления славянских текстов, опасаясь, часто не без оснований, что у себя на родине их вера была испорчена влиянием католической и мусульманской «ереси».

    Церковных иерархов едва ли можно назвать рационалистами, но они, по крайней мере, для того, чтобы проводить церковную реформу, были вынуждены иметь дело с греческими и малорускими (украинскими) богословами.

    Их контакты можно расценить как скромные успехи Московского просвещения. Хорошее знание Священного писания и истории церкви теперь было необходимо для того, чтобы спорить с раскольниками, и это знание довольно часто можно было получить только у православных иностранцев. Эти едва заметные изменения в общественных взглядах нашли свое отражение в книгопечатании.

    На всем протяжении XVII в. московское книгопечатание оставалось монополией государства и находилось под контролем церкви. Частных типографий не было вовсе. Для Европы это была уникальная ситуация.

    Долгое время единственным издательским домом был московский Печатный двор, расположенный на Никольской улице. Его книжная продукция была по большей части религиозного содержания и состояла в основном из богослужебных книг, поставляемых на нужды церкви. Это позволило одному исследователю сделать вывод, что «никакого книгопечатания и издательства в европейском смысле слова допетровская Русь не знала» {Кисилев Н.П. О московском книгопечатании XVII века // Книга. Исследования и материалы. Т. 2. 1960. С. 129. См. также: Луппов С.П. Книга в России в XVII веке. Л., 1970}.

    Из изданных в Московии в период с 1617 по 1700 год примерно 480 книг только шесть можно назвать чисто светскими, тогда как 80% изданий представляли собой богослужебные книги большого формата, предназначенные для чтения в церквях: Служебники, Псалтири, Часовники, Евангелия и т.д.

    Однако помимо этих книг были и такие, которые, несмотря на свое религиозное содержание все же включали в себя произведения новых авторов и отражали новые идеи. В период патриаршества Иосифа были изданы сочинения византийских и малорусских (украинских) писателей: Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Григория Богослова, митрополита валаха Петра Могилы, архимандрита Захария Копыстенского и даже самого патриарха Иосифа. Еще одной разновидностью книжной продукции были Буквари, которые выдержали восемь изданий, хотя главной их целью, как говорилось в предисловии, было обучение людей грамоте с тем, чтобы они могли читать церковные книги.

    Издания светского характера были немногочисленны. Они включали в себя книгу «Учение и хитрость ратного строения» — военное руководство, переведенное с немецкого языка, Уложение 1649 года и «Грамматику» иезуита Мелетия Смотрицкого. Все издания были отпечатаны в период с 1647 по 1649 год. Совсем не издавалась художественная литература, драма, поэзия, книги по философии или истории {О книгах, напечатанных в Москве в XVII в. см.: Зернова А.С. Книги кирилловской печати, изданные в Москве в XVI-XVII веках. Сводный каталог. М., 1958. С. 165-166}.

    Не стоит обвинять иностранных путешественников в том, что они не заметили тех незначительных изменений, которые происходили в то время. Адам Олеарий писал: «Когда наблюдаешь руских в отношении их душевных качеств, нравов и образа жизни, то их, без сомнения, не можешь не причислить к варварам. Итак, нельзя сказать о них, как в старину говорилось о греках (правда, они (московиты - Л.С.)  хвастаются приходом к ним греков и заимствованием у этих последних, но на самом деле они не имеют от них ни языка, ни искусства), а именно, что одни — люди умные и с тонким пониманием, а все остальные — негреки — варвары. Руские вовсе не любят свободных искусств и высоких наук и не имеют никакой охоты заниматься ими. А ведь, между тем, сказано: "Доброе обучение искусствам смягчает нравы и не дает одичать". Поэтому они остаются невеждами и грубыми людьми» {Олеарий А. Описание путешествия в Московию... С. 178-179}.

    Еврей Олеарий был ученым-протестантом. Он окончил Лейпцигский университет, а затем стал придворным математиком, библиотекарем и советником герцога Голштинского. Такой уровень знаний едва ли мог позволить Олеарию проявить снисхождение к Московским недостаткам в области образования. Однако и менее эрудированные европейцы не могли бы не заметить, что в 1650-е гг. в Московском государстве не было ни университетов, ни начальных, ни высших школ, ни научных изданий, ни философии, ни литературы, никакого светского искусства или музыки, ни театра, ни свободных профессий. Издание некоторых сочинений отцов церкви выглядело поистине каплей в море невежества.

    Одним из проявлений «невежества», которое особенно бросалось в глаза иностранцам, было плохое знание языков.

    Православная церковь проводила богослужения на славянском языке, который был близок к народному, следовательно у руских не было никакого стимула изучать греческий, а особенно латынь, которая к тому же имела еретический оттенок.

    Еврей Олеарий писал, что поскольку руские «в школах обучаются только письму и чтению на своем, и самое большое, на славянском языке, то ни один руский, будь он духовного или светского чина, высокого или низкого звания, ни слова не понимает по-гречески и по-латыни» {Олеарий А. Описание путешествия в Московию... С. 296}.

    Конечно, такая оценка была преувеличением, и сам Олеарий во втором издании своей книги, вышедшем в 1656 г., заметил, что недалеко от патриарших палат открылась греко-латинская школа. Действительно, в этот период в Московии появились более широкие возможности для образования. В 1640 г. Киевский митрополит валах Петр Могила, основатель Киевской Академии — передового учебного заведения в славянском православном мире, написал царю Михаилу Федоровичу письмо, в котором побуждал его открыть в Москве школу. Хотя из этой затеи ничего не вышло, все же в конце 40-х — начале 50-х гг. Малорусские (украинские) монахи, приехавшие в Москву, начали работу по исправлению книг, а также развернули преподавательскую деятельность, хотя и весьма скромную. Основание греко-латинской школы было связано с именем Федора Ртищева, известного своей набожностью и благочестием, но еще раньше, как можно предположить, была открыта школа в Чудовом монастыре, у истоков которой стояли монахи Арсений Сатановский, Епифаний Славинецкий и Дамаскин Птицкий {Румянцева В.С. Русская школа XVII века // Вопросы истории. 1978. № 6. С. 214-219. См. также: Рогов А.И. Школа и просвещение // Очерки русской культуры XVII века. Т. 1. М., 1979. С. 142-154}.
   
    Со временем появилась школа, где обучались чиновники московских приказов, но первое высшее учебное заведение — Славяно-греко-латинская академия, было открыто только в "регентство Софьи" (кавычки мои - Л.С.).

    Несмотря на эти многообещающие успехи нужно признать, что казенное образование и издательское дело в Московии по западным меркам были более чем скромными, и новые представления могли, вероятно, развиться только за счет нерегулярных контактов с иностранцами.

    Например, они могли появиться в среде Московских живописцев, которые работали плечом к плечу с иноземными мастерами в Оружейной палате. Еврей Самюэль Коллинс писал: «Те, которые расширили понятия свои разговором с иностранцами, образованнее; также и те, которые видели Польский быт, хотя он мне и не слишком нравится. Поляки, образованнее руских, потому что есть у них средства просвещать умы свои науками, которых нет у Московитян; они могут выезжать за пределы своего отечества, а Руским это запрещено» {Коллинс С. Нынешнее состояние Росии, изложенное в письмах к другу... С. 28}.

    Эти слова звучат слишком современно* [Следует помнить, что написавшая их Линдси Хьюз закончила работу над своей книгой в 1989 году. — Л.С.] и высвечивают еще один важный момент: то, что если иностранцы могли приезжать в Московию, то любой московит, пожелавший поехать за границу, как во время царствования Алексея Михайловича, так и позднее, должен был испрашивать разрешение у самого царя или у воеводы. Австрийский посол Августин Майерберг*, который посетил Московию в 1661-1662 гг., писал: «Не было тайною для нас, что по Царскому запрещению никому из Москвитян нельзя заносить ногу за пределы отечества, ни дома заниматься науками, оттого, не имея никаких сведений о других народах и странах мира, они предпочитают свое отечество всем странам на свете» {Майерберг А. Путешествие в Московию барона Августина Майерберга//ЧОИДР. 1873. Кн. 3. С. 36}.

*) МЕЙЕРБЕРГ (Августин Meyerberg, барон, 1622-88)(евр.) — путешественник по Московии; родом из Силезии; при Фердинанде III был советником апелляционного суда в Глогау. Имп. Леопольд I вызвал его в Вену и двенадцать раз отправлял его послом к разным дворам, между прочим, к турецкому султану Магомету IV, к королю польскому Иоанну-Казимиру, к королю датскому Христиану V, к царю Алексею Михайловичу. В баронское достоинство он был возведен в 1666 г. и тогда получил прозвание Мейер фон М.; раньше назывался де Мейерн, и под этим именем совершил свое путешествие в Москву. Описанию этого путешествия М. посвятил два сочинения, написанные на латинском языке. Первое представляет донесение о ходе дела, о приемах и о результатах посольства; второе заключает, кроме того, описание всего виденного путешественником, свод впечатлений, какое произвели на просвещенного европейца картины московской жизни того времени; значение его увеличивается еще тем, что к нему приложен сборник картин и рисунков, сделанных с натуры, бывшим в свите М. художником. Первое донесение М.: «Relatio humillima Augustini de Meyern et Horatii Gulielmi Caivuccii, ablegatorum in Moschoviam a d. 17 Febr. 1661 usque ad d. 22 Febr. 1663» напечатано у Wichmann: «Sammlung bisher noch ungedruckter kleiner Schriften zur ;ltern Geschichte und Kenntniss des Russischen Reichs» (Б., 1820). На русском языке существуют два перевода: первый, Доброклонского, напечатанный в «Русском Зрителе» за 1828 г., №№ 3-6, и второй, Барсова, в «Чтениях в Императорском обществе истории и древностей российских при Моск. университете» за 1882 г., кн. 1-3. Разбору этого донесения посвящено ценное исследование Аделунга, вышедшее в 1827 г. одновременно на русском и немецком языках, под заглавием: «Барон М. и путешествие его по России». Поводом, вызвавшим посольство М., послужила война между Московией и Польшей из-за Малороссии. Первое перемирие в 1656 г. было заключено при посредничестве Австрии, но в 1658 г. опять началась война. Леопольд I вновь предложил свое посредничество. В составе отправленного с этою целью посольства находился, между прочим, каплан Севастьян Главиник, который представил свое донесение: «Sebastianus Glavinich de rebus Moschorum», напечатанное у Wichmann’a. Посольство, выехав из Вены 17 февр. 1661 г., прибыло к Москве 24 мая, через Псков, Новгород и Тверь. 25 мая состоялся торжественный въезд в столицу и, на следующий день прием во дворце. М. подробно останавливается на обстановке приема, на церемониале, на чествовании послов царским обедом. Совещания тянулись около четырех месяцев и не раз грозили порваться, вследствие, напр., несоблюдения какою-либо из сторон правил о титулах государей. Царь соглашался принять посредничество австрийского императора, но король польский, выражая готовность к миру, не желал вмешательства Австрии. Тогда М. приложил все старания, чтобы добиться у царя, согласно инструкции Леопольда I, помощи и союза против турецкого султана, но получил отказ, хотя Алексей Михайлович и обещал каким-нибудь другим путем отблагодарить императора за предложенное посредничество. 24 апреля 1662 г. посланники были приглашены во внутренние покои, «на дружескую беседу», состоявшую в питии заздравных чаш. 25 апреля была прощальная аудиенция и 6 мая 1662 г. посольство выехало в Смоленск, для участия в совещании московских и польских уполномоченных, но и там потерпело неудачу. 22 февраля 1663 г. М. вернулся в Вену. Второе сочинение М.: «Iter in Moschoviam etc.» заключает в себе, между прочим, перевод Уложения царя Алексея Михайловича. О годе и месте издания этого сочинения существуют разные показания; по одним — оно издано в Кельне в 1663 г., по другим — в 1679 г.; второе указание правдоподобнее. В 1688 г. в Лейдене вышел франц. перев., в 1697 г. в Неаполе — итальянский. Французский перевод перепечатан в 1858 г. в I и II томах «Biblioth;que russe et polonaise», под заглавием: «Relation d’un voyage en Moscovie». На русском языке сочинение М. вышло в XVIII в.: «Путешествие М. по России» (с рисунками). В «Чтениях в Обществе Истории и Древностей Российских» за 1873 г., кн. 3, напеч. перевод Шемякина. К соч. М. приложено собрание рисунков, представляющих виды, портреты и вообще все предметы, останавливавшие внимание чужестранцев; сделаны они опытной рукой и, хотя не отличаются художественностью, но дают верное представление об изображаемом, почему имеют громадное значение в деле ознакомления с русскими древностями (Бестужев-Рюмин, «Русская История», СПб., 1872).

См. рисунок "Прием Алексеем Михайловичем шведского посольства" с объяснительным примечанием М.

Ср. «Памятники дипломатических сношений», изданные II отделением собственной Его Императорского Величества канцелярии, т. II.
А. К.
Источник: еврейский Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

    Возможно, и эта оценка является преувеличением, поскольку купцы и дипломаты все же, ухитрялись пересекать границы, но она указывает на дилемму, перед которой стоял Алексей Михайлович, выбирая между желанием защищать традиционные московские ценности и необходимостью воспринимать современные технологии Запада.

    В действительности, нужно уметь находить за сведениями «официальных» источников новые веяния, которые были, не столь подвержены вмешательству церкви и государства. К примеру, выпуск единичных светских изданий следует рассматривать в контексте более широкого распространения рукописных и устных сатирических произведений, что, по-видимому, было неотъемлемой чертой московской культуры. В этом видны признаки живой светской традиции, у которой хватало духу осмеивать даже церковь и бюрократию.

    Например, в «Повести о Ерше Ершовиче» лещ затевает судебный процесс против ерша, а в «Повести о Шемякином суде» бедняк умудряется перехитрить судью и своих обвинителей.

    В Московии существовало множество подобных сказок. Некоторые из них представляли собой традиционные жития Московских и византийских святых, другие были европейского происхождения. К ним относятся, например, поучительные истории из серии Gesta Romanorum** [Римские деяния — Сборник анекдотов и историй на латинском языке, вероятно, составленный в XIV в. В свое время пользовался огромной популярностью. Из него черпали свои сюжеты знаменитые писатели того времени, в том числе и Шекспир — прим. перев.] или Speculum Magnum Exemplorum [Великое зерцало — сборник нравоучительных рассказов, переведенный с польского языка на русский в 1677 г. Польский оригинал является переводом с латинского сборника начала XVII в. Сборник вобрал в себя житийную и апокрифическую литературу — прим. перев.], которые часто переводились на руский язык с польского оригинала. Более того, имелись образцы весьма специфических и даже неприличных историй, характеризовавших грубые и непристойные стороны жизни Московского народа, поражавшие многих иностранцев тем, что они спокойно сосуществовали рядом с торжественным и строгим миром дворцовых ритуалов и церковных обрядов. Такая эволюция предвещала то, что советские историки литературы часто относили к «проявлению индивидуальности» — возникновению интереса и уважения к личному опыту {Zenkovsky S.A. (ed.) Medieval Russia's Epics, Chronicles and Tales. New York, 1963. О русской литературе XVII в. см.: Brown же. The History of Seventeenth-Century Russian Literature. Ann Arbor, 1980. Библиографию русских работ см. главу 7, прим. 178}.

    Трудно сказать, как далеко зашла эта эволюция в конце 50-х годов, поскольку датировать устные источники очень сложно. Также непросто установить, насколько далеко этот новый «народный» дух проник в женскую половину дворца, в которой, как мы сейчас увидим, были установлены особые правила и порядки. Как уже было сказано, статус и роль женщины в Московском государстве имели свои корни в политических, религиозных и социальных особенностях русской жизни.