Из духтысячного двадцать второй...

Из двухтысячного двадцать второй
был безнадёжно далёким.
Мир не  был  таким одиноким,
Был добрым, наивным, глубоким.

Казалось нам чистой и честной
оленьей страны песня,
и вечно оптимистичной,
душевной Красная Пресня.

Мы будем очень богаты,
а может быть бородаты,
и будут наши солдаты,
только  лишь петь аты-баты.

На плацах маршировать,
игрушечно умирать,
сниматься в эпичных кино,
в сеансах под эскимо.

Мы думали мир нас полюбит,
и жизнью мечта прибудет.
На станции с именем "мир",
пребудет  космический пир.

И верилось только в хорошее,
счастливое, да пригожее.
И весь это дивный мир,
внезапно слили в сортир.

Нет больше нам Куршевеля,
заброшен за печь  Емеля,
солдат готовят к отправке,
не в фильмы, а для заправки.

И дроны не для доставки,
и троны уже не на травке.
И снежные королевы,
среди сюрреальности веры.

Тревожности атмосфера,
до бровей заполняет воздух.
И в телеке злые гетеры -
дурные у них манеры.

Готовимся к коммунизму.
Военному, не простому,
красим траву у дома,
панельно-одноэтажному.

В барачном холодном стиле,
с песнями в бодром эфире.
Про наше счастливое детство,
от которого нынче не деться.

Найд;т ли холодное сердце,
покается ли? Не знаю.
Найд;т ли дорогу Герда,
вытащит гвоздь из герба?

Мы смотрим на дьявола пляски,
и слушаем страшные сказки,
на гробики древесина,
на памятники - осина.

И мрачно мигают гирлянды,
и болью сжимает гланды.
И нет нам иммунитета,
от боли. И нет  поэта,
лирического с того света.

Пустеющие витрины,
горящие магазины.
Грустные, в целом картины.
Краснеют в снегу рябины.