Случай на дежурстве

Небольшие города, как Подольск, в котором я прожил большую часть жизни, отличаются от мегаполисов и тем, что на улицах его и в общественном транспорте нередко встречаются знакомые лица. Так было в один из моих приездов в Подольск. Я ехал в автобусе, как вдруг, на остановке влетел в автобус молодой человек в синем плаще и радостно воскликнул, улыбаясь, будто старого друга встретил: «Амаяк!». Я узнал его – это был хирург Фанштейн.
Одно время мы работали параллельно в Подольской центральной районной больнице: Игорь был хирургом, а я в отделении анестезиологии и реанимации, он был лет на пять меня старше. В каждом небольшом городе есть свои знаменитости, звёзды: лучший хирург города, лучший гинеколог, лучшие портной, лучший репетитор английского или физики, лучший парикмахер и прочая. В то время Фанштейн был ещё хоть и не звездой (в звёздах ходили хирурги старшего, лет под пятьдесят, поколения), но его уважали даже в нашем отделении анестезиологии реанимации, где публика была непростая,  считающая себя высшей кастой в медицине несправедливо обделённой . Мне было немногим за двадцать лет и в отделении анестезиологии, где работали мужики лет сорока, обременённые семьями, в жизни разочарованные, я чувствовал себя чужаком.  Понять их было можно: работали на полторы на две ставки, не вылезая из отделения, а зарабатывали чуть ли не в два раза меньше, чем обычный водитель городского автобуса и из нужды так и не вылезали.
     Иногда Игоря называли за глаза фантиком, но беззлобно и не привилась, не прилепилась шуточка. Он ни перед кем не заискивал, но и надменности в нём не было (достоинство было в нём, несомненно). Был спокоен, сдержан, ходил ровно,  мягкой поступью, знал своё дело, попусту не болтал никогда и явно был той звёздочкой, которая при переходе в более старшую возрастную группу превратится в звезду.  Мне с ним, к сожалению, особенно близко контактировать не приходилось, кроме того незабываемого для меня случая, о котором скажу далее, а тут в автобусе он улыбался как будто мы были старыми друзьями и, не скрою, мне это было лестно.
     В ту душную брежневскую пору литература оставалась единственной форточкой через которую поступал в общество свежий воздух. Была невероятная жажда правды, пищи для ума.
Как настоящий интеллигент, кроме своей профессии,  Игорь держал в поле своих интересов и литературные новинки. В те времена в журнале «Новый мир» публиковали Катаевский «Алмазный мой венец», в котором Катаев вспомнил поэтов русского серебряного века, в том числе запрещённых и полузабытых под придуманными им псевдонимами, очевидно, чтобы не раздражать цензуру. А для читателя получилось нечто вроде кроссворда – угадать, где Есенин, где Нарбут, где Мандельштам, где Хлебников, где Пастернак и так далее. Ходили даже шпаргалки, в которых расшифровывалось кто есть ху. И Игорь был в курсе, я слышал, как он обсуждал это произведение с кем-то из из хирургов. Странное было время, окостеневшая идеология всех достала, в коммунизм никто не верил, но ритуалы власти соблюдались исправно: первомайские и октябрьские демонстрации, от которых кто как мог, отлынивал, странные безальтернативные выборы с одним кандидатом, после которых было ощущение, бездарной клоунады. Тогда общество по своему сознанию, развитию, потребности знать, вышло далеко за границы прокрустова ложа одряхлевшего марксизма-ленинизма, в ходу был самиздат с запрещёнными или полузапрещёнными поэтами такими как Гумилёв, Ахматова, открывалась история России, Начали публиковать Карамзина, Соловьёва, хотя никто не видел реальных сил способных на какие либо изменения системы.  Зато были тревожные симптомы: фотокарточки Сталина то и дело появлялись за стеклом автобусной и троллейбусной шоферни, и интеллигенция страшилась, не без оснований, возвращения эпохи жестоких репрессий, и я слышал, как Игорь печально сказал кому-то, в разговоре о положении в стране: «Говорят, после смерти Брежнева мы ещё его вспомним.» Впрочем, глубже в обсуждение он не влезал, он был целиком погружён в воё дело, в хирургию. Так вот о том случае.
    В ту ночь я дежурил в отделении реанимации. Случай этот во всём необыкновенный, начиная с фамилии больной, женщины лет сорока-пятидесяти – Советская (!). Такая фамилия была, скорее всего детдомовским наследием, когда истинная фамилия младенца неизвестна – во времена репрессий,коллективизации, войны… бывают увы случаи, когда некоторые матери подбрасывают младенцев к ступенькам роддома.
  Я подрабатывал на скорой и сам диагностировал у этой женщины кишечную непроходимость, и привёз в больницу. Советская была немедленно прооперирована и отправлена в отделение реанимации, куда всегда отправляли послеоперационных больных. Операция была проведена правильно, но почему-то больной не становилось лучше, и на второй день её пребывания у нас она внезапно дала остановку сердца. Сердце, однако тут же запустили вогнав в него огромной толстой иглой раствор хлористого кальция и адреналина. Сердце заработало, и все подуспокоились относительно её состояния (ну всякое бывает).
В ту ночь я оставался дежурить по реанимации и как обычно, волновался. В отделении не было особенно тяжких, вечером я сделал обход, проверил назначения и капельницы и уже залёг было на жёстком диване в комнатёнке для дежурного врача. Не успел я задремать, как вбежала Леночка, молоденькая медсестра: «Амаяк Павлович, подойдите!». По голосу сразу стало ясно, что случилось нечто серьёзное. Я подбежал к кровати Советской. Мерно работал аппарат искусственной вентиляции лёгких. Я приложил к груди фонендоскоп и не услышал сердцебиения: снова остановка! Срочно необходим непрямой массаж сердца! Непрямой массаж проводят ритмическими сдавлениями грудной клетки, Минут пять я сжимал и отпускал грудину, пока не вспотел. Потом остановил работу и снова приложил фонендоскоп к груди: пара глухих ударов и тишина… Снова пришлось делать хлористый с адреналином и это запустило сердце. Немного понаблюдав за больной, я отошёл по другим делам. После двенадцати ночи я задремал и сон мой был продолжением работы: будто мчит меня скорая на вызов и белые халаты врачей мелькают, обрывки разговоров врачей и диспетчеров: сон был продолжением работы… Однако долго спать не пришлось: снова разбудила Леночка: снова остановка сердца у Советской и снова помог лишь адреналин с хлористым внутрисердечно. Пришлось повторить эту процедуру и под утро. У бедной женщины всё сердце было исколото, но вновь «завелось»…
Взошло солнце, в помещениях стало светло. Около восьми утра стали появляться врачи: заведующий реанимацией и хирурги наведывались взглянуть на своих послеоперационных. Уже вот-вот я должен сдать дежурство, как опять крик Леночки: очередная остановка!
Игорь в это время шёл мимо палаты. «Вот, четвёртый раз за сутки остановка!» – посетовал я. Другой хирург покачал бы головой сочувственно и отошёл по своим делам, а Игорь, спокойненько так, говорит: «А давай прямой массаж попробуем!» Терять нечего, я согласился, не очень веруя в действенность этого метода, ведь и непрямой массаж обеспечивал сдавление сердца, а здесь разница лишь в том, что открытое сердце придётся сжимать руками, только для этого надо ещё разрезать грудную клетку... Какой смысл? Но Леночка уже подносила к Игорю набор со стерильным скальпелем и другими причиндалами. Лицо Фанштейна при этом сохраняло спокойствие, как у Будды. Он взял скальпель и широким полукружным движением, плавным как движение смычка искусного виолончелиста провёл разрез вдоль рёбер ниже грудной железы женщины… Показалась зернистая жёлтая подкожная клетчатка. Открылась серая плёнка перикарда, но как только Игорь прикоснулся к ней остриём скальпеля, внезапно брызнул на полметра фонтан светло-серой жидкости! Вытекло её с пол литра, и освобождённое от сдавления ею сердце заработало! Так вот в чём было дело! Экссудативный перикардит! Никому и в голову это не пришло, настолько редко это осложнение встречалось всем нам на практике. Серозная жидкость, накапливаясь, сжимала сердце и наступали его остановки, а мы лишь подхлёстывали и подхлёстывали его внутрисердечными иньекциями, заставляли пахать и пахать из последних сил!  И как Игорю пришло в голову вмешаться, будто по наитию какому-то!
      А Игорь зашил ткани и скромно улыбаясь, удалился.
Зашёл к нам в отделение один из старых опытных, уважаемых в городе гинекологов. И  узнав что произошло,  только покачал седой головой и молвил: «Какой же молодец!»

А через несколько дней выписали с улучшением гражданку Советскую, а ещё через месяц она принесла нашему отделению бутылку армянского коньяка, хотя, думаю, в том случае правильнее было бы подарить её Игорю. Извини, Игорь, но до ебя она так и не дошла!
Недавно набрал его имя и фамилию в поисковой строке яндекса и узнал, что он уже доктор наук,  работает в Москве в онкологическом центре им. Блохина и отзывы от благодарных пациентов: Игорь Александрович брался за те случаи, которые все хирурги считали уже безнадёжными, и спасал!
     Достойная жизнь! Достойный человек!.