Павлина

               

  Как свидетельствует белорусский историк и журналист Солоневич Лукьян Михайлович, после подавления в 1865 году мятежа Калиновского, в Гродненской губернии долгое время сохранялась экономическая напряжённость. Репрессивные меры со стороны правительства, принятые к участникам восстания, привели к огромным потерям трудоспособного населения.
  Сельское хозяйство находилось в полном запустении. Фабрично-заводская промышленность вовсе не существовала, кое где производилось кустарным способом сукно и выделка кож.
Работали только во всю мощь винокуренные заводы. Десятилетиями ожидания появления новых хозяев с России в секвестрованные имения лиц, замешанных в восстании, энергии и желания работать людям не добавили. Ничего не получило сельское хозяйство и от водворения наконец-то в Северо-Западный край русского земледелия, так как секвестрованные имения достались большей частью чиновникам, состоящим на государственной службе, а те отдавали эти хозяйства в аренду евреям, которые были единственным классом общества, располагающим денежными капиталами. Кроме конфискации были и другие экономические репрессии. На частные владельческие хозяйства католиков был наложен процентный(контрибуционный) сбор в размере
 15 копеек с десятины и платили его все поголовно до начала ХХ века.    До 1884 года ещё была пошлина на орудия и машины, выписываемые специально для сельского хозяйства. И только в 1898 году произошло объединение польского и русского дворянства под названием «Сельскохозяйственное товарищество», которое способствовало закупке техники, сбыту продукции и выдаче суд.
  Данных о количестве отправленных на каторгу и в ссылку из Гродненской губернии в его книге «Краткий исторический очерк Гродненской губернии за сто лет её существования. 1802—1902» нет. По различным источникам из губерний Северо-Западного края было репрессировано более 12 тысяч человек, Каторжане месяцами, пешком шли в Сибирь и на Дальний Восток, ибо железная дорога из Варшавы оканчивалась в Москве.
    Сложившаяся безвыходная экономическая и социально-политическая ситуация в Северо-Западном крае стала началом первой белорусской экономической эмиграции. Десятки тысяч подданных Российской империи в конце XIX – начале XX веков отправились за моря-океаны с надежде заработать деньги на более достойную жизнь. (В настоящее время за границами Республики Беларусь проживает порядка 3,5 миллионов белорусов).
       По данным Главного комиссара по эмиграции США  за период 1899—1908 годов в Америку прибыло  из Северо-Западного края 370 тысяч подданных Российской империи. Половина из них, в основном, занимались подсобными работами на стройках, бойнях, фермах, нефтяных вышках,  реже – на производстве, а каждая четвертая женщина – в сфере прислуги.      В среднем за год  можно было собрать и сэкономить 324  доллара, с которыми, предварительно спрятав в портянки, не стыдно было и вернутся домой.
  Среди тех 370 тысяч добровольных гастарбайтеров в поисках лучшей доли была и моя бабушка Ботис     Павлина  Станиславовна (1870 - 1941). На  фото  вторая справа, снимок сделан в США в 1904 году.  Родилась в многодетной, малоземельной крестьянской семье (5 девочек и один мальчик), третьим ребёнком по счёту, в деревне Барбаричи Гроднеского уезда. В 19 лет вышла замуж за местного парня Пестюка Петра (первый слева). После венчания в 1889 году молодые отправились (аж на целых шестнадцать лет) в США, где по христианскому завету – в любви и согласии – в 1890 году появилась на свет дочурка Юзэфа (первая справа), а в 1896-м – сын Антон (в центре). В 1906 году в связи с появившимися проблемами со здоровьем у главы семейства вернулись на родину и покупают в деревне Плебанишки Гродненского района за «завёрнутые в портянки доллары» пятьдесят гектаров земли.
    После того, как  мой дед отчим отисповедовался своему небесному тезке, бабушка Павлина  взяла в примаки  70-летнего Куриловича Юзэфа Антоновича  из села Вердуба (близи города Друскининкай, сейчас такого села нет) и, благодаря которому, (вероятность (99,9%) в 1911 году появился на свет мой отец, законный по тем временам наследниик хозяйства,  - Курилович Пётр Юзефович.
     Хозяйка не последнего хозяйства – пашни, луга и преимущественно леса. Дочь бабушки – Юзэфа вышла замуж за местного парня из соедней деревни Голубинского Болеслава  и в 1912 году  молодые также уехали на заработки в США, а Антон  накануне Первой мировой войны – в Англию. После того, как  в 1917-м году мой дедушка (примак Юзэф) поменял земную  прописку на небесную, осталась с несовершеннолетним сыном Петром. Хозяйство сдала в аренду на третий сноп (два арендатору, третий хозяину).   До появления в 1939 году первых Советов  жила безбедно. В моей памяти хорошо сохранилось оставшееся после бабушки хозяйство. Большой сарай для хранения сена и обмолоченной соломы. Посредине которого был, огороженный доской с деревянным полом, ток. В углу стояла  немецкая молотилка, приводившееся в движение через агрегат на конской тяге, стоящий рядом с сараем. Кстати, в наше время хотел найти название столь интересной и необходимой техники  в крестьянском хозяйстве и её производителя, но, к сожалению, поиски во всезнающей Википедии оказались безрезультатны. В пятидесяти метрах от сарая стоял хлев. Больше всего в нём мне запомнился бык, вроде, было ещё две коровы и тёлка, рядом за перегородкой из жердей находилась лошадь, отдельно, в другой половине хлева в отдельных ограждениях находились свиньи, в том числе одна с поросятами. Не помню точно в каком месте хлева находились овцы и куры.  И всё это добро, будто корова языком слизала, исчезло после прихода вторых Советов.
       Я ещё хорошо помню в тысяча девятьсот сорок седьмом году   последнего коня,
что утром всегда пас вместе с коровкой, который подходил ко мне малышу, опускал голову к земле и терпеливо ждал, когда вскарабкаюсь, ухватившись за гриву, на его теплую, широкую спину. Заснув, бывало, и падал. Лошадь снова подходила и большущими-теплыми губами касалась головы, будто предлагая: "Вставай, сколько можно ждать?»  Однажды случилось неожиданное. У меня развилось острое дифтерийное воспаление гортани, которое сопровождалось удушьем и   потерей сознания (дифтерийный круп). Лошадь, по какой-то неизвестной  причине, очень быстро вернулась домой, что стало сигналом для поиска пропавшего ребёнка.  Нашли меня без памяти. Единственное, что мне запомнилось.  Лежу на койке, перед глазами икона Божьей Матери и меня заставляют пить какую-то противную жидкость, после которой началась рвота и стало легче дышать. Вероятно, с рвотным содержимым была частично удалена и дифтерийная плёнка, которая была причиной стеноза верхних дыхательных путей. Своеобразный народный метод, заменяющий интубацию или трахеотомию гортани. Как не парадоксально, но спасла меня Вторая мировая война, во время которой полыхнула эпидемия дифтерии, унёсшая из миллиона заболевших 50 тысяч жизней. Именно во Вторую мировую войну началось массовое производство антибиотиков и противодифтерийной сыворотки и именно благодаря этим лекарствам доктор Первой городской клинической больницы в Гродно добротно  сделал свое дело. Вскоре я вновь пас корову со своим дорогим другом.
     Бабушка, уходя в мир иной, попросила, чтобы её по  хоронили рядом с первым мужем Петром.
      Всматриваюсь  в фото моей бабушки и вспоминаю слова мамы: "Павлина очень хотела, чтобы и я назывался Петром". Но, как говорится, нашла коса на камень: мама не согласилась
 с восторгом свекрови, так  как мечтала, чтобы я был не безголосым Петром, а таким, как польский певец Mieczyslaw Fogg (1901 - 1990) с очень популярной тогда песней: "Ta ostatnia niedzielia" . (Кстати, участник Варшавского восстания – пел для солдат в подпольных больницах и на баррикадах). И на самом деле, после крещения у меня прорезался голос и первые два месяца проявлял неплохие вокальные способности -– горланил так, что даже давал  фору плебанишским петухам.  И моя бабушка Павлина обвиняла в этом мою маму за ее глупый польский вкус. Так отстаивать свои убеждения могла только влюбленная женщина. Думаю, что так и было.
    В 1955 году, вернувшийся из лагеря, отец, з какой-то злобой и ненавистью к
родному очагу, хлев и сарай разобрал и с остатками разрушенного пожаром в 1938 году дома, перевёз в деревню Грандичи, ул. Гагарина, 104, где жила его двоюродная сестра – Лебедь Фелиция.
    Несколько лет назад, после очередного объединения города и деревни, деревня Грандичи переименована в  Гродно, а улица Гагарина,  в улицу Грандичскую.  Теперь в этом доме, с приусадебным участком в 70 соток земли для личного пользования,  живу пока я. Почему пока? Потому, что уже более двадцати лет дом додлежит сносу. Из бабушкиного хозяйства в деревне Плебанишки   мне досталось в наследство, старая, ещё польская, картофелекопалка на конской тяге, которая неплохо копает и с помощью моего трактора Т-25, старая немецкая молотилка, которая теперь работает от трёхфазного электродвигателя, и ещё от старой панской Польши, арфа  (веялка) также работающая от трёхфазного двигателя. А на её пятидесяти гектарах в деревне Плебанишки, купленных за гастарбайтерские деньги, несколько сотен гродненцов  получили по шесть соток земли и построили дачные домики. Но это уже чужая территория и я к ней не имею никакого отношения.