Золото не пахнет - 1

I

Местами мы, поколение 70-80-х годов прошлого столетия, жили в будущем. От технического прогресса передовых стран того времени советское государство солидно отставало, говорили, что на 50 лет, но в некоторых сферах жизни, мы имели преимущество, даже перед настоящим временем. Например, медицина и образование, скажу вам, хорошее образование, были бесплатными и были доступны всем слоям общества. Имелись на содержании государства детские дома для сирот, дома для престарелых, и дома для инвалидов. Не было безработицы. Пусть заработная плата за труд была невысокой, по сравнению с теми же развитыми странами, но зато перечисленные льготы и бесплатное жильё, со временем, делали жизнь среднестатистического советского гражданина довольно комфортной и стабильной.
 Я вспоминаю ещё одно достижение нашего социалистического прошлого, которое недосягаемо для современного человека, в странах бывшего Союза и не только – это доступные для всех граждан авиа перелёты на малые расстояния, в пределах областей и республик огромной страны. В Таджикистане, горном крае, где не очень были развиты автомобильные дороги, можно было за 5 советских рублей, при месячной зарплате в 200 рублей, полететь из Душанбе на «Кукурузнике» – легком одномоторном самолёте, рас-считанном на 12-14 человек, чуть ли не во все районы республики. Можно было за меньше, чем один час полёта, до-браться до любого дальнего региона. После вот такого не-большого экскурса в прошлое, которое недоступно пока нам и в будущем, я хочу перейти непосредственно к своему рассказу. Моему внимательному читателю известно по моим ранее опубликованным эссе и рассказам, что я работал в восьмидесятые годы старателем в золотодобывающей артели «Памир» на участках Шугнов и Сагирдашт, позже участвовал и на работах в карьерах Пенджикентского золоторудного комбината. Там я работал на буровом самоходном агрегате (БТС), бурил скважины для взрывных работ в Шингском ущелье. Это было уже в конце 80-х, а в середине этих годов, как-то, надо было мне, после завершения трудового отпуска, добраться из Душанбе до Шугновского прииска – восток Кулябской области, на границе с Дарвазским районом ГБАО. Для тех, кто не знает, это прииск с золотоносными речками Мурчакиён и Сафеддара, которые, сливаясь, образуют реку Яхсу (Яхшуй). Я много раз добирался пассажиром на артельских машинах, но в этот раз у меня были только одни сутки, для того чтобы предстать вовремя перед лицом начальства до начала смены – в 8 часов утра. Я рисковал потерять, согласно уставу артели, до 10 трудодней (то есть, десять неоплачиваемых дней). Из дома, а жил я тогда с молодой женой и двумя малыми детьми в казахстанском городе Джезказгане, я выехал за трое суток до окончания срока отпуска и планировал, без проблем, добраться к месту назначения, но в Ташкенте самолёт задержали из-за погодных условий на сутки. На самолёт до Ховалнга я опоздал и решил лететь до Тавильдары, а оттуда пешком пройти до Шугнова, около 30 км. Было мне тогда чуть за тридцать, и был я и духом и телом крепким мужчиной, любил совершать пешие переходы, и тридцать километров не страшили меня. За плечами у меня висел рюкзак с туалетными принадлежностями, сменным бельем, кое-какими продуктами и несколькими бутылками водки «Столичная». Водка, как презент, была лучшим подарком для сотрудников и друзей в глухой дали от цивилизации.
 Аэроплан летел на высоте до 1000 метров над землёй, а когда перелетали Обигармский перевал, то и того ниже. Летел такой самолетик прямо над рекой и автомобильной дорогой, проходящей вдоль её берегов, повторяя все их изгибы, вершины гор были выше высоты полета самолета и изнутри казалось, что протянув руку, можно коснуться склона горы. Весна в горах была в разгаре, речушка, вдоль которой мне следовало идти до самого перевала, переживала свои самые полноводные дни. Талые снега и периодические ливни, снося землистые берега и склоны гор, окрасили её воды в красновато-коричневый цвет. Громко грохоча и тяжело дыша, как марафонец на дистанции, она, прыгая через большие и малые валуны, несла свой коктейль в реку Обихингоу. Я на одном дыхании, без остановки, бодрым шагом прошел от посадочной полосы, так называемого Тавильдаринского аэропорта, мимо поселка Тавильдара в ущелье. Через часа полтора ходьбы я решил сделать привал и, заметив небольшой родничок, сел попить водички и перевести дух. Ущелье было лесистым и необжитым, ни одного жилого строения я не заметил на своем пути. Солнце уже закатывалось за гору, а в горах ночь наступает в течение получаса после захода солнца, надо было спешить, я надеялся, что на перевале ещё застану закат солнца и до потёмок доберусь до близлежащего карьера, а там, на капоте Белаза, доеду до своего вагонного посёлка. Ещё через час ходьбы я с удивлением заметил одинокий глинобитный домик и человека, сидящего на завалинке. Завидев меня он встал с места и, крикнув на таджикском:
 – Эй, одам, кучо мерай? Инча биё*, – замахал призывно руками. Я решил, что будет верхом невежливости, если проигнорирую этого богом заброшенного сюда человека, и повернул в сторону его мазанки.
– Ассалом алейкум, амаки! – поприветствовал я его.
– Ва алейкум ассалом! Кучо мерай дар ин шави тарафи кухо? Чи зарури?
–  Ман тилокорам, амаки, ва бояд имшаб то сахар ба Шугнов расам.
 – Саросема нашав, бачам , холо торик мешавад, ва то баромадани махтоб тохато рахро намебини, биё мехмони мо бишав имшаб. Кампирам пиёва пухтааст. Шаб ин чангал хатари бисёр дорад. Бо рушани сафаратро давом медихи.**
Из дома вышла пожилая женщина с морщинистым желтоватом лицом и с большими светлыми глазами, присущим многим горным таджикам.
 – Рост мега муйсафед, бачам, шаб хатари бисёр дорад дар ин кухои мо тамоми ч,уку ч,ондор аст . Курпа ва курпа-ча барои мехмон ёфт мешавад дар кулбаи мо*** . – И почему-то, рассмеялась, не то от радости, что хоть кто-то разнообразил их одиночество, не то от слова «кулба», которое прозвучало несколько высокопарно в её устах. Одним словом, я остался на ночь у неожиданных обитателей этого безлюдного ущелья.    
Как выяснилось в ходе нашей беседы, старики вернулись на свою родную землю год тому назад из Пянджского райо-на, куда были переселены в годы коллективизации, ещё в 50-ые годы. Теперь вот, когда они стали не нужны колхозу, им разрешили покинуть его пределы, и сыновья построили им этот домик на месте их старого дома, в котором родился бобо Саттор – так звали хозяина дома, его старуха тоже была из этих краёв, но из другой деревни. Они говорили, что скоро здесь будет большое поселение, что все потомки выходцев из этих мест планируют вернуться на родину предков. Все ждут официального разрешения от властей. Дом освещался керосиновой лампой, и причудливые тени от наших движений рождали сюрреалистические рисунки на голых стенах. Я представил себя Миклухой-Маклаем в хижине аборигенов… Вдруг хозяин включил транзисторный радиоприёмник на батарейках, и мгновенно вернул нас в 20-й век… После того как выпил чашку лукового бульона, вприкуску с серой лепешкой, чтобы не потерять ощущение дикой экзотичности, я попросил хозяина выключить радио и рассказать какую-нибудь интересную историю из своей жизни.
Деда не пришлось долго уговаривать, он оказался словоохотливым человеком и хорошим рассказчиком, его горный диалект таджикского языка был близок по звучанию моему родному говору, и я прекрасно вникал в его речевые обороты, присущие таджикам Припамирья. Старик показал на свою жену и сказал:
 – Она свидетель и даже косвенный участник истории, которую я собираюсь сейчас поведать тебе, бачам, и не даст мне соврать. В далекие пятидесятые годы, до нашего пере-селения в чужие края, мы были обручены, но, по обычаям того времени, год должны были жить отдельно, до сбора денег на свадьбу и построения собственного дома. Называлось такое положение наше – кинголбози, это когда мы уже муж и жена, но жить вместе пока не можем. Она жила в доме своих родителей, я в доме своих. С помощью родни и друзей я строил себе дом и копил деньги на предстоящую свадьбу, мы имели право встречаться, сколько хотели, но ночевать нам под одной крышей возбранялось, и мы обходились украдкими поцелуями при наших встречах. Ох, и сладкие же, скажу я вам, были времена! Вот, аккурат, в та-кой же вечер, как сейчас, я возвращался с очередного свидания со своей зазнобой в родную деревню по этой же до-роге, по которой ты добрался до нас. В голове моей всякие бродили мысли, о строительстве собственного дома, о грядущей свадьбе, о желании приобрести коня… Но, вдруг, я заметил девушку ужасно похожую на мою невесту, сидевшую на пригорке в стороне от дороги, и призывно машущую мне рукой… Зайнаб?! Как она здесь оказалась? Мы же, не так давно мило расстались… . Ничего не пойму… . Я сошел с дороги и, дрожа от страха и любопытства, спотыкаясь о камни и кочки, пошел к кустарнику, под которым си-дела моя невеста. Это точно была моя Зайнаб, но что-то в ней было не от мира сего…
 – Что ты здесь делаешь, Зайнаб? Как ты сюда попала? Она приставила палец к своим губам. Молча притянула меня к себе, и впилась поцелуем в мои губы. Сознание меня покинуло, и я потерял ощущение реальности. Я чувствовал, что здесь что-то не так, но ничего не мог поделать с собой, моя воля была парализована…
Спустя какое-то время я услышал шорох шагов и хруст ломающихся веток, с трудом открыв глаза, я увидел стоящее над нами огромное волосатое существо… О боже! Джондор, это джондор! – мелькнуло в голове. Он схватил меня за одежды и поднял над головой, но тут бросилась мне на выручку Зайнаб, которая на моих глазах превратилась тоже в волосатого джондора, она не позволила ему шарахнуть меня оземь. Перехватила моё тело из его рук, положила ничком на землю и села всем своим огромным весом на мою спину. Самец издавал звериный рык и норовил достать до меня, но самка, визжа, отчаянно отмахивалась…
Что было потом, я не помню. Меня нашли утром прохожие односельчане в бессознательном состоянии и доставили домой. Одежда моя была потрепанная, а всё тело в ссадинах. На углах рта застыла пена. Я после того случая стал болеть падучей болезнью. Стал эпилептиком. Пережитый ужас нанес тяжелую травму моей психике, и до сих пор не могу без волнения вспоминать ту страшную ночь... Меня долго лечили местные муллы и знахари, они знали заклинания и суры из Корана на подобные случаи. За мной закрепилось прозвище «Девона» (сумасшедший, одержимый дивами), и до сих пор меня все знают, как Саттор-Девона.
Так что, мой юный друг, когда я увидел тебя одного на дороге, мне вспомнилась моя история, и я решил, во что бы то ни стало, отговорить тебя от путешествия в ночи. Здесь много всякого зверья, и медведи водятся и кабаны, но самые страшные звери – это джондоры, они обладают сверхъестественными способностями и человек бессилен перед ними. Я еще легко перенес встречу с ними, обычно люди умирают от страха при такой встрече или остаются инвалидами на всю жизнь…

Внезапно, темь осветилась светом восходящей из-за горы луны. Я подумал, что лунная ночь, наверное, не нравится снежным человекам, и они заперлись в своих пещерах и ждут, когда луна сойдет с неба, а может, и наоборот… интересно, была ли луна на небе в ту ночь?.. Предательская дрожь пробежала по телу, только теперь я понял, какому риску мог подвергнуть себя, если бы не встретился мне этот одинокий дом в безлюдном горном ущелье с такими приветливыми и чуткими обитателями. Хотя, кто знает, может, они сами и есть джондоры, принявшие облик людей?.. Брр! Часа два мы сидели при свете керосиновой лампы, попивали зеленый чай и вели оживленную беседу. Чувствовалось, что старики давно ни с кем не общались, и я для них стал особым случаем, отвечая на их вопросы, я охотно рассказы-вал о себе, но основным рассказчиком был дед. Бабуля при-несла стеганное ватное одеяло для меня, и я, слушая моно-тонный рассказ деда об их жизни в хлопководческом районе, заснул на курпаче  на том же месте, где сидел... Но впечатления от истории старика не прошли бесследно. Но-чью мне снились мохнатые чудовища и их превращения в красивых девушек и обратно в чудовищ... Один раз среди ночи я проснулся от собственного крика...
– Худо бгират, девонаи Саттор! Тарсондай бачаи бечораро. Намешид, сахари на;лта мекарди?**** – Донеслось до меня недовольное бормотание старухи...
Поздним утром, расставшись с гостеприимными хозяе-вами единственного дома во всем ущелье, я продолжил свой путь. Днём местность мне открылась во всей красе. Я стал замечать старые развалины давно заброшенных поселений с одичавшими без полива и человеческого ухода фруктовыми садами. Особенно буйными были заросли орешника, так называемый, грецкий орех (почему грецкий, а не таджикский?), рос здесь повсюду, вдоль каменистой речушки, довольно густыми рощами, росла горная береза с желтоватой  корой и корявыми стволами. Я вспомнил, что каждый год артельщики привозили ветки берёзы для изготовления веников для парилки именно из этих мест. На прииске была шикарная баня с сухим паром, и во многом благодаря этой бане старатели восстанавливали силы и здоровье после двенадцатичасовой ежедневной работы на открытом воздухе, при любой погоде. Перевал Полезак оказался не очень крутым для пешего подъема, бульдозерами была пробита автодорога и летом машины-вездеходы, при необходимости, могли проехать до Душанбе и по этой дороге.
 Основная дорога в Шугнов проходила через Хавалингский перевал и вдоль русла реки Яхсу. Здесь открывалась панорама тыльной стороны скал Чилдухтарона***, и этот фантастический вид открывал дорогу на прииск «Дарваз». Ради добычи золота Советская власть поступилась своими законами, и были разрешены организации старательских артелей в местах крупных залежей золотоносных песков в основном в Сибири, и одной из таких артелей, на всю Среднюю Азию, была наша артель «Памир». Одна лишь артель «Памир» при плане 600 кг, сдавала в год государству до одной тонны золота 990 пробы. За это и терпели коммунисты высокие зарплаты старателей и попрания советских трудовых законов. Само слово артель напоминало о дореволюционных старателях из романов типа «Угрюм-река», и работали в артели не по советскому трудовому кодексу, а по своему особому уставу. Сутки были разделены на две части – две смены по 12 часов работы. Выходными днями считались лишь 1 мая и 7 ноября в году. Малейшее нарушение порядка наказывалось рублём, то есть снимались рабочие дни, а за самовольное отлучение за пределы участка и за пьянство, можно было лишиться до 15 отработанных дней. Это было максимальным наказанием, и за повтор такого нарушения выгоняли из артели. Привожу стихотворение моего друга, поэта-старателя, Льва Кромачёва на тему артельской жизни.
« ДАРВАЗ»
Сюда со всех сторон,
Побросав детей и жён,
Собрались Бичи-золотоманы.
Здесь от нахальных глаз скрывается Дарваз,
И по долине стелятся туманы!

Эх, Артель и Дарваз,
Доконают, зараза!
Говорю без прикрас –
Нам не жить без Дарваза!

Для вольного труда
Приехали сюда.
Судьба? Она почти не виновата…
Здесь делают гроши
Хохлы и бульбаши,
Да и, конечно, местные ребята!

Паши, пока не слаб,
Без водки и без баб,
Работай Бич, пока хватает духу.
А если не моги, Получишь «сапоги»,
И с ними три рубля на бормотуху!

А бедность не в цене,
Примчишься ты к жене
И скажешь: «Обнимай скитальца, Лапа!»
А дочка – стрекоза, Потупивши глаза,
Промолвит: «А у мамы новый папа!»

Эх, обидно Дарваз,
Виноват ты зараза,
Что жену я не спас
От распутного глаза!

Да, всё это постичь
Сумеет только Бич,
Измену, «сапоги»* и передряги,
А с верной женой,
Проблемы никакой у бродяги!

Работали не зря,
Почти до января,
Пора, брат, приплыть к родному дому,
И мы снова пропоём,
Но уже по-другому!

Эх, Артель и Дарваз,
Доконают, зараза!
На сезон ещё раз,   
Нам не жить без Дарваза!

*бача – парень,сынок.
 **  – Эй, человек, куда путь держишь? Иди сюда! – Здравствуйте, дядя! – И тебе здравствовать! Куда направился на ночь глядя? Что за нужда? – Я старатель,дядя, и должен быть до утра в Шугнове. – Не спеши, сынок, скоро стемнеет, и до восхода луны ты даже дорогу не будешь видеть, стань нашим гостем на эту ночь. Моя старуха луковый суп сварила. Этот лес ночью имеет много опасностей. С рассветом продолжишь свой путь.
   ***Старик прав, сынок, ночи здесь очень опасные, в этих горах очень много диких зверей водится.Матрас и одеяло найдутся для гостья в нашем доме
 кулба - избушка
Курпача – узкий матрас.
****Бог бы тебя прибрал, сумасшедший Саттор! Напугал бедного парня. Не мог утром рассказать свои байки?!
*****Чилдухтарон - Сорок девушек - горный массив с причудливыми скалами-изваяниями, похожими на фигуры окаменевших женщин.