Москва 20

– Товарищи офицеры! – едва заступив за порог, подал команду майор.
 
Судя по стопе бордовых папок, лежащих на его предплечье, это был кадровик, – направленец по связистам.

Полтора десятка лейтенантов, дружно рявкнув стульями, отпружинили со своих мест.
Следом в комнату вошёл генерал. Сверкая красными лампасами, как проблесковым маячком, он бодро продефилировал мимо нас во главу стола, попутно осведомляясь у сопровождавшего его офицера:

– Это у нас кто?

 – Киевляне, – пояснил майор, водружая на стол стопу в полтора десятка личных дел.

– Калининцы! – шутливо поправил его генерал.

Садясь, он махнул рукой в нашу сторону, и майор продублировал команду голосом:
 
– Товарищи офицеры!

Мы, как осенняя листва на садовые скамейки, беззвучно опали на свои стулья. Они стояли вдоль стены, по одну сторону подиума, из нескольких кабинетных столов.
 
Мое место выделялось особо. Я сидел в торце последнего стола, – как раз напротив Начальника войск связи Краснознамённого Туркестанского военного округа. Глаза в глаза.

Покончив со вступительным словом, Степан Яковлевич стащил со стопы тощую, как велосипед, папку и уткнулся взглядом в её обложку. 

– «Ой, – чую, – моя либо первая, либо последняя»

– Хохлачёв!

– Я!

Не поднимая взгляда, генерал подцепил ногтем корочку моего личного дела.

– Та-ак… Киевское… Дважды Краснознамённое… Имени Калинина… Лейтенант-инженер…

Взгляд генерала, как мячик по ступенькам, скакал с одной строки моего послужного списка на другую, пока наконец не зацепился за какую-то графу.
 
– Срочную в Раздольном служили?

– Так точно, в ПВО страны, в/ч 20222.

– Это, где ж там такая стояла?

– Учебка, в Будёновских казармах. Слева на въезде со стороны Уссурийска.

– Нет, моя часть, пожалуй, подальше была. Не особо и помню. Всего-то месяца три там служил. Да и, когда это было…

Генерал вновь, на секунду, опустил взгляд, будто ушёл в воспоминания.

– Ну что земляк, в Афганистан хочешь?

– Так точно! – ответил я и, после небольшой паузы, уже на правах земляка, уточнил:

 – А должность, товарищ генерал-майор, по специальности будет?

Семёнов хмыкнул.

Вопрос не был праздным, и он это понимал. Выпускники инженерных училищ связи, а с этого года, кроме нашего старейшего, свой первый выпуск сделало Ленинградское, попадали в войска на месяц раньше массового выпуска командных училищ. Поэтому «горящие» вакансии, а они, сто из ста, были командными, затыкали именно нами.
 
Командир взвода из инженера так себе, если не хуже… Одно дело за технику отвечать, другое – за людей. А этому нас не учили. Да и потом, у комвзвода, потолок роста – «старлей», и это надолго. Зато и учится на год меньше …

Инженерная должность дело иное, сразу не ниже капитанской, и самый край, – в батальоне связи дивизии… Будешь хорошим мальчиком, через пять лет получишь капитана, а там, хошь не хошь, про академию думать станешь, иначе, вот так вот, лампасами не сверкать…

Тогда всё это казалось важным.

– Будет – ответил генерал. – Всё тебе там будет, – добавил он насмешливым тоном, и, царапнув резолюцию – «Кабул в/ч п. п…», захлопнул папу, отложив её в сторону, с видимым облегчением.

– Та-ак… Один есть…

Он прихлопнул кончиками пальцев по столешнице и вновь, будто спохватившись, бросил на меня свой взгляд.

– Садись лейтенант, садись. Чего стоишь? Та-ак… Ещё один нужен… У кого есть желание?

Руку потянул «Слива».

Генерал взглянул в его сторону и приподнял подбородок.

Славка, громыхнув стулом, вытянулся.

– Лейтенант-инженер Селезнёв!

Учился он в параллельной группе. Там его и окрестили Сливой. Мы были даже из одного города, но ни там, ни в училище почти не пересекались, разве что, на чистке картошки. Одно нас крепко роднило, – мы оба были «губарями». За пять лет учёбы, из ста сорока курсантов нашего выпуска, на нарах знаменитой киевской гарнизонной гауптвахты, а стояла она как раз напротив входа в Киево-Печерскую Лавру, побывали только двое – я и Слава. Правда, мой случай был неординарным и поэтому, в послужном списке, этот, воистину бесценный опыт, отражён не был.

Теперь наши личные дела, раскинув тесёмки, лежали вместе, по правую руку вершителя судеб. По левую, одно за другим, будто игральные карты, бились о стол дела однокашников. Да и названия городов: Кушка, Термез, Ашхабад, звучали будто: тройка, семёрка, туз…

Утром в дверь легонько постучали. Стараясь не скрипеть «хромачами», чтобы не потревожить постояльцев штабной гостиницы, подхожу к двери, приоткрываю. В проёме лицо дежурной по этажу. Миловидная дама, лет сорока.

– Доброе утро. Дежурный по штабу уже звонил, спускайтесь. Вас ждут, – сообщила она шёпотом.

Молча киваю. Подхватываю чемодан. До лифта всего несколько шагов.
Внизу, за остеклённой перегородкой, двое: Славка при вещах, да капитан за столом дежурного. Взглянув на меня, он подтянул нарукавную повязку и, подхватив со стола увесистую связку разнокалиберных ключей, распорядился:

– Вещи в машину и за мной…

У подъезда «бобик». Бросаем в него свои пожитки: мой чёрный «гросс Германия», туго стянутый двумя широкими ремнями, да пара пузатых Славкиных баулов.

– Ты что, все шмотки с собой взял?

Вместо ответа Славка удивлённо приподнял брови.

– А я только полевую и повседневную беру. Даже шинель домой отослал. Бушлат и хэ-бэ, думаю, там дадут, а более ничего и не надо…

Вернулись к дежурке. Никого. Где-то в глубине коридоров гремят ключи. Идём туда. Полумрак, но видно, как на том конце одного из них дежурный, громыхая, откатывает решётчатую дверь оружейной комнаты. Протискиваемся вглубь, среди штабелей патронных и оружейных ящиков. За ними, на небольшом свободном пятачке паркетного пола, обрамлённого частоколом из ручных пулемётов, стол. На нём потрёпанный журнал с надписью – «Книга выдачи оружия и боеприпасов».

Стоя пред столом, мы молча наблюдаем, как, по ту его сторону, приподнявшись на носки, наш капитан шарит в одном из ящиков, по локоть запустив в него левую руку.  Наконец, из-под масляной бумаги, одну за другой, он, извлекает две пухлых кобуры. Уложив их на край стола, капитан садится на стул и опять, вслепую, запускает руку в другой ящик, – уже где-то под столом. Выудив оттуда две пачки патронов, он водружает по одному картонному кубику на каждую кобуру и двумя руками толкает их от себя в нашу сторону.
 
– Проверяйте, расписывайтесь.

До аэродрома Тузель, по пустым, тихим улицам Ташкента мы добрались, самое большее, минут за пятнадцать. УАЗик оставил нас возле дверей небольшого ангара. Туда уже подтягивались попутчики. Кого-то, также как и нас, подвозили машины, кто-то подходил со стороны пересыльного пункта. До него была всего сотня шагов. Но, кое-кому и они давались туго.

Кучка таких страдальцев, человек пять-шесть, все они были одеты в штатское, с трудом добравшись до павильона, сразу же повалились на свой багаж.

– Прапора… Они уже с неделю здесь ошиваются, – заметив наше недоумение, пояснил дежурный офицер. – После госпиталя… Гепатитчики… Отпуска догуливают. Но теперь, кажется, уже всё пропили, – офицер брезгливо поморщился.

Пришли пограничники, таможня. Последних видимо не очень-то ждали. Прапорщики зашушукались.

– Да я уж лучше всё здесь выпью… Не оставлять же… – заливаясь водкой пробулькал один их них, подняв над собой штоф пшеничной, будто пионерский горн.

– Нам, Коля, за три дня всё это не выжрать, – простонал другой, чиркнув открытой ладонью по пробке, так, что та, бешено вращаясь, плавно спланировала от него метра на три. 

– Ой сдохну… – мотнул головой профессионал, глядя в дульце литровки.

Досматривать драму с суицидальным финалом мы не стали, пошли на досмотр. Он оказался чисто формальным. Никто даже не взглянул ни на нашу поклажу, ни на оружие. Его можно было везти сколько хочешь. Ограничения распространялись только на спиртное. Два литра на нос. Но мы, как учили бывалые товарищи, рискнули наудачу и загрузили по шести. Иначе мужики не поймут…

Старшина-пограничник шлёпнул штемпель в мой загранпаспорт и я, полжизни прожив на границе, впервые пресёк её, вслед за Славкой.

В накопителе, мужчины, женщины… Людей в форме было совсем немного: – мы, три десятка десантуры, да еще человек пять-шесть… Среди них оказалась и, зеркальная нашей, пара свежих плодов советского военного образования. В петлицах у них были такие же эмблемы, как и у нас. Девочкам, для прикола, мы обычно представлялись, как «пчеловоды». Но, на военном сленге, наши «пчёлки» назывались «…вошками».
 
– С откудова будете, коллеги? Ленинград? – предположил я.

– Не-е. Череповецкие мы! –  окнув по-вологодски, улыбнулся тот, что пониже.

– РЭБ? Разведка?

– Угу.

– Понятно… А мы сами-то с городу Киева. Радисты значит…

Пожали руки, представились…

– Ну, сталыть, вместе держаться будем…

Успели плотно поговорить. Борт подали только часа через три. Это был роскошный десантный ИЛ-76. Вот только стоял он далековато, на полосе, метров за восемьсот.
Четвёрка наша, дело понятное, – прыти не занимать, оказалась у рампы первой. К ней уже был приставлен какой-то нештатный дюралевый, подтрапник. Заполированный ногами до блеска, он был крутым, как перила в девятиэтажке, и узким, как гимнастическое бревно.

Командир экипажа предупредил сразу: – Вещи на рампу не ставить нести в руках.
 
– «Что за каприз?» – подумал я и, прикидывая, как преодолеть это препятствие, без разгона, в сапогах на кожаной подмётке, да ещё с чемоданом в полсотни кэ-гэ, произнёс:

– Да-а, уж, – это будет аттракцион…

Командир хмыкнул, и утвердительно кивнул.

Пока мы чесали затылки, сдвинув фуражки на нос, позади выстроилась стометровая очередь. Гепатитчики маячили где-то на горизонте.  По мере приближения они всё более напоминали ватагу репинских бурлаков.

– Тэ-эк! Оружие сдаём, отмечаемся и на борт.

Мы сложили свои портупеи к ногам командира, он отметил нас в списке и пропустил в салон, напутствуя вдогонку:

– Ребята, начиная от кабины располагайтесь. Поплотнее там…

Салон, то бишь грузовая кабина, если не считать пары-тройки откидных сидушек по бортам, другими удобствами не располагал и напоминал скорее пустой спортзал. Правда без окон, опять же, если не считать пары крошечных иллюминаторов, один напротив, другой позади меня.
 
Я оседлал свой чемодан у самого входа в кабину экипажа. Дверь была распахнута и, сквозь остекловку кабины штурмана, мне хорошо был виден бетон взлётной полосы.

– «Вот бы ещё и в полёте эта дверь оставалась открытой».

И, как только я загадал себе это скромное желание, кто-то из лётчиков, протискиваясь мимо, хлопнул меня по плечу:

– Пойдём лейтенант, поможешь.

Лавируя между, тюками, спинами, ногами, вслед за лётчиками я опять вернулся к рампе грузового люка. Внизу, перед подтрапником, обливаясь потом, стояла кучка тех самых «бурлаков». Вот тут-то я и догадался, зачем подтрапник был так крут.
 
Втроём мы подхватили с бетона гору лежавшего там оружия. Я, не без умысла, оказался на борту первым.

– Всё мужики! До завтра! Протрезвеете, приходите – взбегая по трапу, убил в них последнюю надежду командир экипажа.


– К кабине тащи, – распорядился он сопя мне в спину.

– Куда ж ещё, милый? –  удовлетворённо прошептал я себе под нос.  – Конечно к кабине.

Добравшись до её двери, я свалил свою ношу так, чтобы оставался узкий проход, но закрыть её было уже невозможно. Лётчики не возражали…

Сбросив с себя ворох автоматов, командир вдруг закрутил носом. Окинув салон растерянным взглядом, он медленно подошёл к переборке, и, протянув к крану питьевого бачка оттопыренный средний палец, аккуратно снял с его носика блеснувшую, как бриллиант, капельку. Когда он поднёс её к носу, лицо его мгновенно побагровело. Сдавленным голосом, сквозь стиснуты зубы он свирепо процедил:

– Ну, …  твою мать! Опять!

И, держа над собой палец, на манер мастера Хрюкина из чеховского «Хамелеона», разъярённый, он буквально взлетел по вертикальному трапу в пилотскую кабину.

 – «Интрига» …

Приподнявши зад, я подшагнул к бачку и тем же способом утер ему «нос», сняв с кончика очередную набежавшую «слезу».

– Спирт? –  процитировал кто-то из «Кавказской пленницы».

– Спирт, спирт… – подыграл я и отвесил резервуару щелбан.

Тот отозвался глухим стоном.

– О-о! Полнёхонько! – У кого котелок есть?.. – оживились юмористы…
 
Наконец двигатели взвыли. Рампу подняли,створки шлюза закрылись, машина поплыла и бетонная полоса начала медленно ползти ей под брюхо. Мне была видна каждая шероховатость плит. Потом, под нарастающий рев двигателей, эти шероховатости вытянулись в серые, похожие на мультяшный дождь, полосы. Затем полосы слились в бешено набегающий поток, который, вдруг, куда-то провалился и исчез вовсе… Взлетели.

Самолёт лёг на правое крыло, мелькнули широкие поля, простирающиеся до предгорий Большого Чимгана. Потом машина выровнялась, и я мог видеть только то, что было внизу, слева по курсу. В отпуске я уже поднаторел в местной географии и определить, что мы пересекаем границу, мне было совсем несложно. Но чужую землю выдавала даже не тонкая струйка Пянджа, сверкнувшая на солнце, а крошечные наделы афганских крестьян. Было начало августа, как раз день ВДВ, и их поля напоминали разноцветное лоскутное одеяло. Оно ярко контрастировало с бескрайними однотонными полями наших колхозов, по сю сторону речки.

За рекой горы, – Гиндукуш. Но машина уже шла на снижение и его серо-бурые отроги стояли за иллюминаторами, как стены. А вершин, со своего чемодана, как не старался, я так и не увидел…
 
Вдруг машина резко нырнула, а когда выровнялась, мне даже показалось, что мы плывём над бескрайним такыром, – высохшим озером, дно которого покрыто чешуёй растрескавшейся глины. Но нет, – это были крыши…

Самолёт мягко коснулся полосы, пробежал её до половины, гася скорость реверсом, сделал «полицейский разворот» на сто восемьдесят, в последний раз облегчённо выдохнул турбинами и распахнул рампу. За ней стояла сплошная стена густой пыли. Она была на столько мелкой, что вела себя подобно табачному дыму. Только её струящиеся завитки были не сизыми, а золотистыми. Другой воздух, другой запах…
Салон опустел моментально, как при десантировании. Когда мы добрались до грузового шлюза, всё ещё поправляя упряжь с кобурами, последние спины уже сожрало облако пыли.

Сбежав в догон по двум, на сей раз широким, штатным автоматическим подтрапникам, мы остановились в полном недоумении. Повисла гробовая тишина. Единственным пространственным ориентиром была только кабина стрелка, нависавшая над нашими головами. Да и ту было едва видно. Куда идти? Мы постояли пару минут, но пыль всё не оседала. 

– Зачем стоим? Оркестра, не будет…

– Ёлки моталки… Вам хоть стволы выдали – озираясь по сторонам оценила обстановку разведка.

– Да вы чо, пацаны? Мы ж не звери какие, по патрону оставим. Оставим, Слав?..

Невдалеке послышались приближающиеся шаги.

– Да тут они, где-то, – донеслось из облака.

Через пару-тройку секунд из него нарисовались двое в штатском, с калашами. Они недоумённо уставились на нашу компанию.

– А почему четверо?

Я поддел плечом череповецкого:

– Саш, это за вами.

– Вы из Череповецкого?

Разведчики отделись, но сделав несколько шагов все четверо обернулись.

– А вам куда ребята?

– Вэ-чэ пэ-пэ… Наверное в штаб Армии – пожал плечами Славка …

– Не совсем по дороге – озабоченно поджал губу старший.

– Ну, что Володь, подбросим? Не велик крюк…

Мы запрыгнули в белую «буханку», с афганскими номерами. Она стояла совсем рядом, метрах в пятидесяти. Старший приказал не высовываться, а лучше вообще зашторить окна. Но эмоций хватало и от того, что мы видели из глубины салона, в лобовое стекло.

Рванули резко. Видимо со временем действительно было туго. Проскочили мимо строя афганских солдат, марширующих перед оркестром. Они были в белых гетрах и старых немецких касках, с рожками. Смешно… Я ткнул Славку в бок:
 
– Смотри-ка!

Он сосредоточенно набивал обойму патронами.

– Вот тебе и оркестр!

Промелькнула стайка вполне по-европейски одетых молодых женщин. А вот и в чадре, одна вторая, третья. А эта, вся в чёрном, одной рукой прижимает к груди ребёнка, другой ведёт в поводу верблюда с поклажей. За ними семенит понурый ослик, тащит на спине огромную копну сена. Из неё виден только его седой нос да тонкие, как спички, ноги.

Сбоку, пристроился грузовик. Раскрашенный, как карусель в парке аттракционов, он весь обит какими-то чеканками, увешан блестящими цепочками с монистами на концах, кистями, даже колокольчиками и ещё не пойми чем. Ба! Да это же наш, трудяга ЗИЛок! Только борта нарастили выше крыши, да морду раскрасили…

По обе стороны улицы замелькали дуканы, какие-то резиденции, с часовыми сидящими на стульях у входа. С небольших тележек торговали соками. Местами дорогу устилали мокрые ковры. Некоторые покрывали всё дорожное полотно, от бордюра до бордюра.

– Что, лишние что-ли?
 
– Да нет. Это совсем новые, только что сотканные, они их на дорогу стелют чтобы машины размяли, пред продажей … – пояснил водитель.

Вот домишки, прилепившиеся к скалистому склону горы, каскадами уходят в высь. Между ними, по узкому кривому проулку водонос тащит наверх огромный мокрый бурдюк. Мальчишки с разноцветными воздушными змеями. Десятки таких уже болтаются тут же, на проводах, вдоль дороги.

 На перекрёстке въехали в стадо буйволов. Рога не меньше слоновьих бивней. Один даже умудрился просунуть нос в кабину. Положив его на локоть старшего, буйвол скосил на нас свои любопытствующие глаза, но получив в нос основанием ладони, потрясывая головой, будто собираясь чихнуть, откланялся восвояси. Его место тут же заняла физиономия погонщика. Это был беззубый «Хоттабыч», в чалме, с реденькой козлиной бородёнкой. Но и он тут же отпрянул, толи потому, что увидел оружие, то ли потому, что мы уже тронулись.

– Вот эти ворота, слева, – заговорил старший – это наше посольство. А прямо, вон там, на бугре, – это Тадж-Бек, – Дворец Амина. Вам туда. Но мы близко подъезжать не станем, высадим вас за афганским Генштабом. Вот это красивое здание. Дар уль-Аман… Говорят, с непробиваемыми стёклами. От него не далеко, дойдёте. Шлагбаум, видите?

Машина ловко развернулась и исчезла за шлейфом пыли, поднятым с обочины.
Справа жиденький миндальный сад, слева одичавшее поле с разбросанными по нему клоками кустарников. До шлагбаума метров триста. От него до Дворца по прямой ещё столько же. Но делать нечего. Подхватили чемоданы.

У шлагбаума полосатая будка с телефоном. Рядом боец, от безделья замазывает глиной свежие пулевые отверстия.

– «Четыре» – насчитал я. – «Сквозные, девять миллиметров, но не ПМ, патрон посильнее. Со стороны генштаба прилетели...».

– Не зацепило? – поинтересовался Славка.

– Нет. Это ещё вчера вечером, – ответил боец. – Не моя смена..

– Нам в штаб Армии…

– Без приказа я вас пропустить не могу, звоните начальнику караула.

Пока созванивались, со стороны города подкатил какой-то полковник на «бобике», притормозил, спешился. 

– Связисты?

– Так точно!

– Я зам начальника войск. Давайте в машину…

Водитель вопросительно переглянулся с полковником.

– Поворачивай в полк!

Майор, временно исполняющий обязанности комполка, оказался выпускником нашего училища. Как только дверь за полковником закрылась, он, будто размышляя вслух, произнёс:

– Ну на кой чёрт вы мне тут нужны?.. Какие из вас взводные? Нет, ну, если хотите…

Вдоволь, насладившись нашей реакцией, он почесал затылок, и откинувшись на спинку стула, произнёс в трубку:

– Валь, «Оперу» соедини.

Переговоры были недолгими.

– Ну вот! Пристроил... Пойдёте на стационар. Как там в училище? А начальником курса кто у вас был?..

Минут через десять подоспел прапорщик, с повязкой дежурного. С ним пара солдат. Бойцы сходу подхватили наши пожитки и пыля сапогами, рванули по тропинке в сторону крутого бугра, на котором виднелся небольшой палаточный лагерь.
 
Мы было поспешили за ними, но ещё у подножия, в устье уходящего влево ущелья, чуть не по колено, увязли в пыли. За свою жизнь я наглотался её вдоволь, но в таком количестве не видел ещё никогда. Она, будто трясина, засосала в себя наши сапоги по самый срез голенища.

– Ноги не вынимайте, без сапог останетесь, – предостерёг прапорщик. – Как вброд идите.

И, по принципу, – делай как я, он засеменил впереди нас, ступая по дну каньона короткими шажками, стараясь не поднимать высокой волны.

Через пару недель, как раз в этом месте, меня накроет смерч. Он налетит со спины, из ущелья. Я успею только присесть, сгруппироваться, прижав фуражку коленями к груди и закрыть лицо руками. Когда, секунд через пятнадцать, я открою глаза, каньон будет чист словно его пропылесосили, а на погоны, из моих ушей, тонкими струйками будет сыпаться мелкий песок…

Но, пока, сопя, как барсуки, мы карабкаемся, по склону. Жарко. Тропинка пляшет перед глазами из стороны в сторону.  Ну вот она, чужая земля. Скарабеи, верблюжья колючка...

После трёх десятков шагов замираем, для передышки, как вараны на солнышке.
 
– Высокогорье. У всех так, с непривычки – ободрил прапорщик.

– Через месяц, как эти орлы, летать будете… – добавил он, глядя на удаляющиеся спины солдат.

Взошли. Я оглянулся на Дворец. Теперь, он оказался внизу и смотрел в нашу сторону колоннадой западного крыла. Но и с этого ракурса выглядел не менее величественно. За ним, где-то вдали над горами, будто в небе сияла полоска снегов.

– Смотри какая тарелка, – перевёл мой взгляд Славка, указывая на дискообразное сооружение справа, будто парящее над соседним кряжем.

– Там ресторан раньше был. Ему тоже досталось при штурме, – пояснил прапорщик.

– Красивое место. Оттуда вид на Кабул, должно быть, шикарный …

В лагере было четыре потрёпанных армейских палатки. Наша оказалась последней. Внутри два десятка драных раскладушек, да лысый при усах дядька, в дальнем углу.

– «Ладная черепушка» – отметил я по себя.

– Сань, какие не заняты?  – уточнил у него прапорщик.

– Да вот, эти, голые, по краям …

Я выбрал ту, что слева, у окошечка.

Была суббота. Рабочий день уже заканчивался. Следовало поторопиться, чтобы с завтрашнего дня встать на довольствие. Не то до вторника лапу сосать придётся. Я отдал Славке свой продаттестат, и он сразу ушёл в сопровождении лысого. Тому было по пути.

Не успел я откинуть крышку чемодана, как в палатку заглянул какой-то майор.

– А, лейтенант! Новенький?

– «Коли в курсе дел, не иначе, сам начальник узла…» – сообразил я. – Так точно! – отвечаю. – Лейтенант Хохлачёв.

– А напарник твой где?

– Аттестаты в продслужбу понёс…

– Вот что лейтенант, первое тебе боевое задание. Сейчас водовозка подойдёт. Сгоняешь старшим на водокачку, – и, удивлённо взглянув на мою кобуру, ткнул сапогом в ящик.

– Оружие здесь возьмёшь.
 
Уже у выхода, обернувшись в пол-оборота, он добавил, будто оправдываясь:

– Некого больше послать…

Носком сапога я откинул крышку ящика. Там было с десяток АКМ и ворох подсумков. Всё новое. Магазины полные. Нанизал на ствол два подсумка и вышел из палатки.

Водовозка уже пылила в гору.

Выехали из лагеря, куда-то вверх по реке. Дорогу водитель знал и баранку крутил рьяно. Мне же оставалось крутить головой. Осадил я его только в кишлачке. Там, кое-где, у дувалов, прямо на проезжей части, в пыли играли дети. А сама улица, если это можно было назвать улицей, напоминала узкий, на две абы, извилистый жёлоб между высоченными, как в психбольнице у Шурика, глиняными стенами.

- Играют, - это хорошо... Значит и засады не будет,- прикинул я.

Поездка была недолгой и, хотя обошлась без особых приключений, впечатлений от этого дня добавила в переизбытке. Вернулись часа через полтора ещё засветло. Но тень гор уже накрыла Дворец, и снежная полоска на востоке угасла.

В палатке теперь было многолюдно. Человек пять шесть, в одних трусах толклось возле стола. Среди них Славка.

– Я, Слав тебя без штанов и не узнал.

– А ты куда пропал? –  сквозь набитый рот поинтересовался он, тоже видимо менее всего ожидавший увидеть меня в таком виде.

 – Командир с комиссаром ответственное поручение дали, – отшутился я, укладывая автомат в ящик. – Пожрать чо есть?

– Ща сделаем...

Моим соседом по раскладушке слева оказался прапорщик Лёня. Перетряхивая чемодан, он вынул из него нечто и расстелил это на полраскладушки… Приглядевшись я опознал  форменные брюки навыпуск. Но размер! Размер у них был просто карикатурным.

– Это что? Штанишки на вырост? Ну ты Лёня оптимист…

– Да нет, Вить, я в этом полгода назад сюда приехал…

– Э-э! Маленькая ложь Штирлиц…

Лёня пошарил в кармашке на внутренней стороне крышки чемодана и, вынув оттуда небольшое фото, протянул мне. Я только ахнул, нет, скорее всё же – «ёхнул».

– Да тут двое в одну штанину поместятся… А давай попробуем…

Вот в этой штанине, вместе с Лёхой, под общий хохот, нас и застал начальник узла. Влетев в палатку, он ошалелым взглядом уставился на меня.

– Жив? – выпали он.

– Жив… – стирая с лица улыбку, недоумённо ответил я.

– Ну ты везунчик лейтенант. Раздолбали твою водокачку с час назад. Ещё танк какой-то сожгли… Что за танк?

– Да, была там афганская тридцать четвёрка. Правда стояла бестолково… – пояснил я, освобождаясь от Лёниных штанов.

– Уф… – начальник опустился на табуретку. – Есть, что на стол поставить или своё нести?

Я молча откинул крышку чемодана.

– За здравие, – не за упокой… – одобрительно кивнул майор.

– «Выходит, где-то так, минут на десять со смертью разминулись… – прикинул я, взглянув на часы. – Бывала и ближе...»

Содержимое наших со Славкой чемоданов быстро перекочевало на стол. Кто-то побежал в столовую за хлебом. Откуда-то появился неимоверных размеров шмат сала…

– Имениннику не наливать! – рявкнул начальник, срываясь из-за стола. Он метнулся к шкафу в конце палатки, распахнул дверцы сокровищницы, и вынув оттуда железную канистру, отплескал в солдатскую кружку прозрачную жидкость. Затем кружка пошла по рукам и опустилась на стол у меня под носом.

– Спирт?

– Спирт, Спирт!

– «Ну что? Встать, как председатель на общем собрании, опереться о стол кулаками и заявить решительное: – Не пью! – Нет пожалуй, ни в этот раз… Это я потом, каждому, индивидуально доведу... А сейчас перетерпеть нужно».
 
Я мельком взглянул на часы, хлопнул кружку залпом и сел, подперев щёки кулаками. Очнулся ровно через пятнадцать минут, в той же позе, трезвый, но голодный, как собака после охоты…

До подушки добрался только за полночь. Лёша ещё долго возился со своим чемоданом.

– Я же утром в отпуск еду – пояснил он виновато, вертя в руках пачку почтовых конвертов. – Кстати, тебе конверты, не нужны?

– А что, и почта есть? – поинтересовался я сквозь полудрёму.

– А как же… И магазин.

– Тогда давай… Обратный адрес какой писать? – спросил я его, принимая конверты.

– Москва двадцать, – зевнув, ответил Лёня.