ЭЛЯ

     Вот  это я понимаю – погода!  Чудо какое-то. Ни один листик на дереве не шелохнется, ни одна бумажка на асфальте не переместится и облака неподвижные – вот чего безветренно. А обычно – ветер да пыль или ветер с дождем,  не знаешь, куда деться от этого кошмара! Я не знаю, почему родилась именно в Баку, городе ветров. Я их терпеть не могу! Но не сидеть же мне из-за них дома, правда?.. А с улицы придешь – глаза воспаленные, маленькие, а бабушка моя волнуется: почему ты, Эля плакала ? Да не плакала я бабушка вовсе, это пыль мне глаза изъела, аж до красноты.
    А вот и  Ренкин  двор, двор моей подруги. Он похож на мусорную свалку. Сам маленький, а беспорядок большой. Я раз Рене  сказала: давай выметем его, а мусор сожжем. После этого он стал казаться больше. А жильцы столпились у окон и на балконах, как в итальянских фильмах и  кричат: «Молодцы, комсомольцы!». Обидно. Доброе дело ценить надо, а не потешаться над ним. А еще взрослые люди. Насчет беспорядка в этом дворе можно было бы, конечно, и в газету написать, но я не стану – из-за Ренкиного папы. Неудобно…Он – мой учитель по математике и тянет меня по этому предмету, как собачку на поводке. Мне многие ребята завидуют, а ведь совсем не понимают, что Сабир Гасанович меня по-человечески жалеет, знает – с математикой у меня туго. Оттого и не дал переэкзаменовку на лето. Вызвал только вчера после уроков – он всех слабеньких из пятых классов собрал – и продиктовал мне уравнения, которые я тридцать раз решала. Похвалил: молодец, Эля, так и в новом учебном году надо заниматься. А мне стало грустно…
    Ренин папа мне очень нравится. Он невысокого роста, черноглазый, носит очки на кончике прямого подвижного носа и как только не падают, когда он поворачивается к нам среди урока и спрашивает: «Понятно?». А возле ушей у него много волос и в ушах тоже, но они, сразу видно, добрые и послушные, лежат себе, да и лежат все вместе – и седые, и черные - и не зазнаются, иначе торчали бы. А вот дядя Эмин из нашего двора или выдергивает седые волосы,  ( и зачем только делает, неужели не знает, что они после этого еще больше растут )  или зачесывает их назад так, чтобы черный цвет покрывал белый. И как только умудряется?! Бабушка говорит, что это настоящее искусство. Вот даже как! Я к Рениному папе отношусь, как к своему. У него такое выражение лица, словно его обидели. Моя тетя  говорит, что он несчастный человек. А с чего она взяла?.. Может быть, потому что в одном и том же костюме ходит с потертыми локтями, а может из-за виноватого взгляда, который что-то хочет сказать, но не решается, потому что  не любит расстраивать других. А мне и говорить ничего не надо! Я и так знаю, что Ренина мама – она у нее еще молодая и красивая – взяла как-то раз старшую дочь Тому, Ренину сестру, и уехала с ней в Кировабад. Он тоже большой город, я там была с Реной, но все-таки намного меньше, чем наш Баку. Вот так они и живут: мама с одной дочкой там, а Сабир Гасанович с Реной здесь. Он очень внимательный: часто спрашивает, люблю ли я своего папу, а я отвечаю: а как же иначе? И тогда он говорит: « Вы умная, Эля, девочка». Он со всеми на  «вы» и Рена с ним  тоже. Я как-то спросила, он ей разве чужой, а она ответила, что я, наверное, сошла с ума. Я промолчала. Она зря ничего не скажет. Как-никак она на год старше меня, и умная. Читает много, оттого и очки носит. А я читаю мало и прекрасное имею зрение. Мы с ней во многом не похожи. Она, например, не любит помидоры, а я – наоборот. Иногда даже устраиваю  себе помидорный день и так наедаюсь, что не могу некоторое время видеть не только что красный, но и розовый цвет. Дает мне мама на завтраки, а я не покупаю пирожки в школьном буфете, а коплю мелочь. Наберу за две недели – и на базар. А там щупаю, щупаю помидоры на прилавках до тех пор, пока не почувствую упругую кожицу, тогда и покупаю, и не торгуюсь, как некоторые. Куплю кулек, складываю в него помидоры, а потом… А вот потом и начинается самое приятное. Останавливаюсь возле ворот нашего двора, облокачиваюсь о прохладную стену и начинаю есть. Прежде домой за солью сбегаю; я помидоры без соли не могу  есть. Все смотрят, а я хоть бы что! И самое интересное – понимаю, нехорошо на виду у прохожих что-либо жевать, но ничего не могу с собой поделать. Тетя говорит, что у меня патологическая тяга к помидорам. Я у Рены спросила, что за тяга такая?…Ответила: ненормальная.  Я думаю, тетя  не права. Если человек что-то любит, как можно называть это ненормальным. А если уж моей тете Соне хотелось обозвать кого-то этим словом, то лучше, честное слово – дядю Эмина, потому что он патологический человек. При всех соседях свою жену козочкой  называет, обнимает так, словно на войну уходит, а как случилось ей в больнице маленького рожать, так он, бессовестный такой, хвастался, что без жены в доме рай. Ну, какой же он нормальный человек после этого? Вот об этом я ему как раз на прошлой неделе и сказала. Я не уважаю его из-за двуличности. Да еще лицо у него такое противное: красное и лоснится, как у тюленя. Он после того, как я ему сказала правду – вот злюка! – несколько дней не подпускал меня к волейбольной сетке, а и не расстроилась – знала, все равно играть буду. Что, у меня защитников нет во дворе?! Как бы не так! Он такой жирный, что и не догадывается о том, что его многие соседи недолюбливают, но, не потому что он мясником работает, а за неуживчивый характер. Мне известно, как они его за глаза называют, но между нами, дворовыми ребятами он – «вытыкала», что означает: ставить себя выше других, невзирая на свой рост. Одна только моя мама от него без ума. Он ей без конца: «Ах, дорогая Аннушка, были бы вы лет на десять моложе, я, клянусь аллахом, золотой замок построил». Такой  брехун, а мама верит.
          - Да не слушай ты его, - посоветовала я ей как-то, - он всем одно и то же говорит, и даже тети  Дусиной  кошке, но она ухмыльнулась:
          - Мала ты еще, чтобы знать, как приятно женщине слышать комплименты, а кто их дарит, ей-богу, не имеет никакого значения. Пусть даже крокодил…
    Я еще помню ,удивилась тогда. Ничего себе!  Выходит, я тоже должна быть рада, когда Марик Штерн, который часто писаится на  уроках, сравнивает меня с восточными красавицами. А еще он меня без конца рисует. По-всякому: в профиль, стоя и сидя. Любит меня. Наверное… А может быть, мне только кажется. Мало ли что человеку кажется в моем возрасте?  Вот сейчас, например, кажется, что я никогда не увижу Рену. Увижу ее, конечно, просто задержалась где-то. Интересно, где? Не могла же она забыть, что мы в первый день каникул решили пойти на бульвар. Мне не терпится сказать ей о том, что сегодня приезжает мой папа, а пустит ли меня с ним мама к нему в Агдам, не знаю…

    Я очень волнуюсь, хотя до вечера далеко. Мне так хочется услышать от мамы: «Ахмед, присматривай там за ней…» и чтобы попросила она его ласково. А на бульвар я, наверное, не пойду, хоть и хочется. Я его весь, как свои пять пальцев знаю, но больше всего я люблю, ни лететь на качелях, ни вертеться на чертовом колесе, ни хохотать, глядя на себя в кривое зеркало, а сидеть у моря так, чтобы теплые брызги касались ног. Они кажутся голубыми и еще золотистыми. Рена говорит, что это они от нефти переливаются. А я ей не верю! Море есть море: от него пахнет свежо, под его шепот и шум приятно засыпать. Я это на себе испытала. Убежала, когда была маленькая, к морю, наигралась, набегалась, наглоталась соленой воды, да и заснула на берегу, свернувшись калачиком на влажном песке. Сон я ,помню, тогда видела про подводное царство, и не было ему конца и края, музыка разносилась, играли на арфе…Я и до сих пор вижу чистую бирюзовую воду и себя в легкой, прозрачной одежде. Кто-то  уговаривал меня остаться, а кто-то ласково подталкивал в спину,  плыви  наверх…Я  бы, может, и  досмотрела тот удивительный сон, но мама помешала – увидела на берегу. С тех пор я и полюбила море и, чего скрывать, все еще жду, когда приснится похожий на тот сон…

    А вот и моя Рена! В руках у нее цветы, наверное, на поле была. Спрашиваю, оказывается, нет. С Сабиром  Гасановичем на вокзал ездила за билетами, а народу там – тьма, не пробиться. А я и не знала, что она уезжает. Меня эта новость огорчает, а Рена улыбается. Я понимаю, почему ей хорошо и потому говорю:
           - Все-таки, Ренка, у тебя папа, что надо! Отпускает без скандалов к маме.
           - Но это же моя мама, Эля…  -
    Это я и без нее знаю. Когда же они решили с объездом?
           - Сегодня.  Пришла из школы, а от мамы телеграмма, - отвечает Рена.
           - Счастливая, - завидую я, но радуюсь за нее. – А ко мне сегодня папа приезжает, не знаю только, что решит мама.
           - Если не будет отпускать, скажи, все равно поедешь. – Да…Легко так Рене говорить! В прошлом году мама же по-своему сделала. Не отпустила. Рена, видно, догадалась, что я вспомнила и  говорит:- если не отпустит, приедешь ко мне.
    А я была в Кировабаде в прошлом году. Мне понравилось. Мама у нее приветливая. Рене повезло. Ведь это так важно родиться от женщины с добрым сердцем. До того, как я не знала Ренину маму, она мне представлялась ведьмой с грубым неприятным голосом, хотя слышала я о ней только  все хорошее.  Да ладно, если бы Рена говорила, а то ведь и Сабир Гасанович. Вот какой он человек! Его Ренина  мама  бросила ,  вышла замуж за другого, а он все равно ее хвалит. Мне кажется, Ренины родители не стали жить вместе, потому что Сабир Гасанович тихий человек, а жена его порывистая, как ветер. И походка у нее такая, кажется, сметет все на своем пути. И еще она, как юла. У него от нее, наверное, часто кружилась голова, оттого и разрешил ей уйти и даже пожелал всего хорошего. От него все можно ожидать. Он – благородный. Благородные люди – это такие, которые себе вредят, а другим делают хорошее.
    Моя мама говорит, что Ренина мама счастливая: первый муж порядочный человек и второй тоже, а когда у женщины нет счастья, как , например, у нее, то сколько ни выходи замуж, радости все равно не будет. Такая вот у моей мамы судьба, потому и недовольна всем и улыбается редко. А у Рениной мамы улыбка не сходит с лица, так и хочется возле нее остаться навсегда. А я все-таки думаю, что дело не в судьбе, а в характере. Может, у нее  такой презамечательный характер, что ей можно все простить и понять ее. Когда я гостила там, Сабир Гасанович   послал ей через меня огромный букет роз, какие на концертах артистам дарят. Любит ее. Она много времени нам уделяла. Водила на концерты, в кино.  И Тома, Ренина сестра, тоже. Между прочим,  Тома  познакомила меня, как она сказала, с одним интересным человеком. Она столько любопытного о нем рассказывала, что я еле дождалась того дня, когда увидела. Это было в музыкальной школе, где преподавала Тома. Ума не приложу, почему они в самый разгар лета – 34 градуса - растянули концерт на три часа, да еще при закрытых окнах. В зале полумрак. Все сидели, облокотившись на мягкие кресла, и слушали музыку, как не живые; кое-кто и с закрытыми глазами. Я тоже сделала вид, что не дышу, но, когда меня Тома легонько подтолкнула и указала глазами налево, я ожила. И правду говорила она: красивое у него лицо, это и в профиль видно. Тонкий нос, такой греческим называют, я знаю, потому что у меня такой же, только свернут чуть в сторону, а у  Элика - прямой и с ноздрями, похожими по форме на кизил. А глаза у него !!! Но в них  я смотреть не могла, ( хотя, имею такую привычку) потому что там была трагедия. Это то же самое, когда прослушиваешь, замирая  растянутые громкие аккорды, и чувствуешь, композитору хотелось рассказать людям, как горько иногда бывает жить на свете. Это я так думаю. А Рена считает, что я сгущаю музыкальные тона и фраза совсем не о том. Но в этом я ей не уступила, несмотря на то, что не хожу, как она, в музыкальную школу. Так вот у Элика были «аккордные» глаза. Это я сразу поняла, может он, потому и меня тоже пригласил к себе домой. По дороге, правда, под большим секретом, я узнала от  Рены о том, что у Элика  нехорошая болезнь – страдал припадками и очень переживал, если кто-то видел его мучения. А я и без подсказок поняла, что Алиев Элик – несчастный человек и запомнила его не таким, каким увидела в музыкальной школе, а у него дома в большой комнате с красными во всю стену красивыми шторами, нервного, с беспокойными руками. Я сразу почувствовала себя взрослой. Смотрела на него, не отрываясь, и мне было как-то не по себе. Внутри у меня будто камень появился. Я сидела там, а сама думала, что вместо меня кто-то другой слушает первый концерт Чайковского – до чего хороший! Как околдовали меня и потому, как только вышли на улицу, камня не стало. Тома  сказала, что ничего удивительного в моем состоянии нет, потому что Элик необыкновенный человек, она же говорила. Он почти  гений, и я сразу вспомнила Пушкина, Лермонтова. Больше я гениев не знаю и Элик, выходит, третий. А потом я заболела, не знаю, отчего, не температурила, не кашляла, не чихала, а болела. Надо было мне, наверное, еще раз вместе с Эликом послушать тот самый первый концерт Чайковского. А перед отъездом в Баку мы узнали, что никогда не увидим его – разбился на своей машине. Он всегда, говорят, гнал на большой скорости, будто хотел убежать от себя. Я никогда так не плакала, а Тома была без сознания. Оказывается, она его любила. Я Элика буду помнить всю жизнь. Он – первый человек из тех, кого я знала ,и который умер – совсем взрослых людей я в счет не беру. Мы с Реной часто вспоминаем его, и она со мной соглашается, когда я говорю, что у него вместо глаз были карие магнитики, и что красивее него никого нет. А тетя  говорит, что я нафантазировала про его глаза. Я не спорю с ней, она же не видела его и откуда ей знать, что у него была не простая красота, а как говорит, моя бабушка – «богом данная»…

    Мы договариваемся с Реной, что я не буду вешать носа, проявлю настойчивость и постараюсь переубедить маму. Расстаемся с ней до завтра. Какое у меня будет завтра настроение, не знаю…От ее дома до моего пятнадцать минут ходьбы, но сегодня я бегу, потому что много дел. Во дворе сталкиваюсь с Кямалом. Расстраиваюсь, но не подаю вида. Сейчас, как всегда, пошлет на угол, к трамвайной остановке, к одной из своих девушек передать, что он или задержится, или заболел. Гулять с ними любит, а обманывать – еще больше. Мама говорит, что  он плохо кончит: женится не на той, на какой хотелось бы. Стоит только его матери тете Зейнаб – она у нас в поликлинике зубным врачом работает - уехать к мужу на буровые, так у Кямала музыка слышится до полуночи. Но не заявят, же соседи в милицию, правда?!.. Они хоть и ругаются между собой, но чтобы жаловаться – нет! Это самое последнее дело. Уж на что у нас «Полтинника» отец выпивает и даже за забор цепляется, и в огороде ночует, и «Полтинника» ни за что бьет - все равно молчат. Правда, этой зимой дворовой суд устроили над ним. Собрались тогда все в квартире у Кямала. И тетя Зейнаб начала:
         - Долго ты будешь, Николай, издеваться над своей семьей? Сколько можно, дорогой?-  а он молчит и весь белобрысый в «Полтинника» - Слово дай, как мужчина. Ведь ты же мужчина, Николай…
         - Мужчина, - ответил он и ни на кого не смотрит.
         - Ну вот, дорогой, докажи. У тебя такой хороший сын, а ты не даешь ему возможности учиться.
   Лучше бы она это не произносила, потому что на нее набросилась «Полтинника» мать и зло сказала:
          - А какой толк, что ты своему сыну даешь такую возможность ? Он-то не учится, а только за каждой юбкой бегает да домой приводит
   Я, когда услышала это, а мы, ребята, под дверью стояли, чуть не влезла в разговор, но чудом удержалась, и только сказала «Полтиннику»:
          - Ты знаешь, как я тебя уважаю, но вот маму твою – нет. Невоспитанная  она у тебя и злая, как Шарик со стройки.
   «Полтинник», молча, кивнул. Ну и в самом деле, почему она обижает тетю Зейнаб? Неблагодарная!  За нее заступаются, хотят, чтобы она белый свет увидела, а она не понимает. Сама плачет часто, что я не слышу? Правда, никому не говорю, даже бабушке. Но справедливость все  же есть, не зря суд был. Все обвинили «Полтинника» мать. А тетя Нина со швейной фабрики при всех сказала, что та ненавидит тетю Зейнаб за то, что никак успокоиться не может, что Кямала отец  женился не  ней, а на тете Зейнаб. Но это она уже глупости говорит. Можно подумать, «Полтинника» мать всю жизнь только и ждала, когда ее мужа будут судить. Неужели  так долго надо помнить обиды?.. Я с «Полтинником» в прошлом году тоже поругалась и ничего – дружу! Рыжей за мои веснушки обозвал, а для меня это слово хуже многих неприличных: глаза у меня нормальные, бабушка говорит –«масляные миндалины»- брови тоже ничего, хоть и не дугой лежат, а вот эти рыжие точки все лицо и настроение каждой весной портят,  а тетя  моя тоже странную моду взяла – детей обманывать. Еще, когда обещала, что к пятому классу пройдут, но они, как сидели, так и сидят. Кямал успокаивает меня, говорит, на Западе они модны. А что мне с того? Я же в Баку живу и тоже хочу, чтобы у меня кожа была, как мрамор, без единого пятнышка.
   …Так оно и есть. Мне надо на угол, к трамвайной остановке. Можно, конечно, один раз выручить человека, ну два, три, пять, но не постоянно же?!
         - Очень надо, Эленька, - умоляет  Кямал, и вспотел, воды, наверное, много до этого выпил.
         - Не могу, - говорю я. – У меня сегодня много дел. Папа приезжает, понимаешь…- но он даже слушать не хочет. Совсем разбаловала я его.
         - Эленька, пойми, не могу же я разорваться. Выручи, потом сама же спасибо скажешь.
         - Ну, пойди к какой-нибудь одной на свиданье…
         - Не получится. Ну что тебе стоит поговорить с девушкой, пока я другой объясню ситуацию
         - Какую? – А он замялся и говорит, что пропадет весь интерес. – Но ведь папа приезжает… Полгода не видела…- Я уже начинаю злиться. – Попроси «Полтинника». Что все я, да я?
         - Нет,  только ты.
    Я знаю, что Кямал от меня не отлипнет, и потому соглашаюсь. Предупреждаю, что в последний раз. Чудной он, наш Кямал! Чем  с одного угла бегать на другой , женился бы. Жил хоть спокойно. Но, вообще, он мне нравится. Горой из-за меня на всех идет, особенно, когда  жалуются с соседнего двора. Тетя Зейнаб одно время говорила, не знаю, в шутку или всерьез, что сосватает меня за Кямала. Вот умора! Он на семь лет меня старше, и потом, зачем мне нужно свататься? Он будет бегать, а я дома сиди. Ну, нет! Я ему так и сказала:
         - Кямал, попроси свою маму, чтобы нас не женили, я лучше за «Полтинника» замуж пойду. Он хоть дома сидит. – А он мне ответил, что я еще ребенок и ничего не понимаю. Плохо, когда одногодки женятся, а вот как мы с ним – хорошо. А что тут хорошего, я не знаю, да и ник чему мне голову  ерундой забивать. Это раньше в тринадцать лет замуж выходили.  Роза из нашего двора индустриальный институт закончила, а сейчас в кино снимается, так она до сих пор без мужа и не переживает, всегда улыбается и красивая, потому и в кино пригласили. Кямал говорит, что при ее внешности, от которой можно сознание потерять, много шансов выйти замуж, ну это при ее, а при моей с веснушками только один, но и все равно мне кажется, это не Кямал.

     Мама еще не пришла с работы, сейчас два часа; она возвращается часов в пять-шесть. Мы живем с ней на втором этаже, и у нас  с соседями общий балкон. По вечерам все выходят, потому что наш дом камышовый и старый, внутри жарко, дышать нечем. Дом наш в центре поселка стоит. Все под рукой: магазин, аптека, баня базар, больница, школа. А какой он зеленый – слов нет! Как в парке живешь. А маме поселок не нравится. Деревня, говорит, самая настоящая, скорее бы переехать отсюда. А мне не хочется переезжать. Напротив нашего двора детдом, а там у меня немало друзей. Самые близкие – Костя и Света. Очень славные ребята.

    Пока мама не пришла, пойду,  навещу их. Я часто думаю, почему люди так нехорошо поступают. Если Костина и Светина мамы не хотели рожать, так зачем мучались? Ребенок, я слышала, так просто не достается. Но ведь это тоже не дело, принести совсем крошечных – и как только не жалко!- и ни разу не наведаться. Мои друзья своих родителей не видели. Маме моя дружба с ними не нравится. Недавно она мне пригрозила:
         - Если из дома еще раз исчезнут продукты, пойду в школу, детдом и скажу, что твои Костя и Света занимаются вымогательством. – Я сказала, что она не сделает этого. - Не сделала бы, если бы жила в достатке, - ответила она.
         - И все равно…
    Но она не дала договорить:
         - Ты что думаешь, их там не кормят? Государство все делает для того, чтобы они ни в чем не нуждались.
         - А мы?… Разве тебе жалко?..- сказала я, а она ответила, что я и в самом деле ненормальная и что она не сидит на складе с продуктами. Она расходилась все больше и больше, нервная, взрывается, как порох, в одну секунду, и лицо ее покрывается пятнами. В такие минуты она становится  некрасивой, и куда только пропадают ее ласковые зеленые глаза: вместо них зеленые колючки.
         - Всех жалеешь – Рену, отца, детдомовцев, «Полтинника» и даже Джульку (это  наша дворовая собака) и только на мать не остается ни капли.
   Она всегда меня упрекает, и больше всего, папой. Но я, так же, как и Рена говорю: это же, мой папа, да еще одинокий и старый. Я горжусь им, моим папой. Он  на писателя Константина Симонова похож: и нос такой же, и тонкие губы, и глаза, и овал лица, и белые волосы, и темные усики. Только у писателя голос другой. Кямал как-то спросил, не братья ли они, но я поняла, что он шутит.
   Когда мама со мной тогда поскандалила, я ушла и хлопнула дверью, потому что обидно. Сколько раз я ее просила нее говорить плохо при мне о папе, а она продолжает. Ее и бабушка уже предупреждала: уйдет от тебя Эля к отцу, если так будешь обращаться с ней, и поддержала меня, что я о ребятах забочусь. Мама сначала молчала, а потом сказала, что в последнее время со мной творится что-то неладное:
         - Это он ее настроил против меня.
    Опять о папе. Имеет в виду позапрошлое лето, когда она в санатории была, а я у него в Агдаме. Ну, как он меня мог настроить? Я не инструмент. Смешно даже. Ну, а если по-честному, то я давно настроенная, с тех самых пор, когда она в папу  камнем на улице  чуть не попала, а я стояла и плакала. Тогда я в первый раз - мне было пять лет – видела маму злой, а папу жалким. Оказывается, он пришел мириться,  просить маму , чтобы жили все вместе, а она в него камнем…Мне и до сих пор неловко за нее, и когда мы встречаемся с папой, а это бывает нечасто, мне кажется, он упрекает меня за то, что я ничего не сделала для того, чтобы кому-то из нас двоих не приходилось ездить.
    А то лето было замечательным! Меня тогда ходили провожать на вокзал Рена, Кямал, «Полтинник», Костя и Света. Я так радовалась, ведь к папе ехала. И когда он, счастливый, вел меня по улице, все останавливались и говорили:
         - Какая у тебя хорошая дочка, Ахмед! – А папа улыбался, опираясь на палку, и еще сильнее прижимал меня к себе.
    У папы большой сад с гранатовыми, сливовыми, яблоневыми, тутовыми и другими деревьями. Райский уголок. Да еще с рекой. Так он к реке его сад и спускается. Перед верандой папиного дома растут зеленые, похожие на бархат, кусты. У них приятный, освежающий запах, особенно после дождя или рано утром, когда на них блестят росинки. В это время над садом и рекой стоит легкий туман, к которому примешивается дым. Места красивые. Из-под дощатого моста, перекинутого через речку, вырастают, как богатыри, ветвистые дубы с широченными стволами, а вдоль берегов краснеют кусты с ягодами, но я их, правда не пробовала. А сколько в реке водяных ужей! Так и кишат в желтовато-мутной воде. Местная  ребятня играет  с ними  как с игрушечными ,  но я все равно так и не намотала их  ни разу вокруг кисти. Я  не люблю все то, что скользит. С ребятами я сильно подружилась, а сначала и не думала. Где я с ними только не была: и в далеком селении, куда только на ишаках ездят, а пыли там – кошмар – туберкулез можно получить, да еще солнце печет так, будто оно на голову опустилось. После таких прогулок я чувствовала себя сильной, а тело казалось легким. И загорела сильно. Папа радовался, был доволен, что мне нравится у него, и предложил остаться, а я сказала, с удовольствием, но он же, знает, я эти вопросы не решаю. Вот исполнится  шестнадцать лет, совсем мало осталось, всего четыре года, тогда приеду и на работу устроюсь в библиотеку, а по вечерам буду читать ему стихи Симонова про любовь и ее предательство.
         - Папа, скажи, а ты любил маму?- спросила я.
         - Любил, - охотно ответил он и не удивился моему вопросу. – Я даже во сне ее видел до того, как в жизни встретил.
   Я привстала на кровати:
         - Как это?!.. Так ведь только в сказках бывает.
         - Э-э, доченька, а знаешь ли ты, что сказка часто из жизни складывается…- Он произнес это мечтательно, стоя у раскрытого настежь окна. Слышалось бормотание лягушек, посвистывание сверчков, затаившихся в траве и особенный запах вечернего деревенского воздуха и земли.  У меня слегка закружилась голова, до того приятно дышалось. Из окна было видно небо, все в мигающих звездочках. Хотелось приблизиться к ним, чтобы убедиться, так ли они красивы вблизи, как кажутся издали.
         -  Папа, расскажи, как ты ее видел? – попросила я.
         - Да обыкновенно. Как-то лег спать и вижу – идет по одной из наших улиц темноволосая красавица с мягким, как у феи, взглядом, а когда проснулся, было такое чувство, что стоит мне туда дойти, как встречу ее. – Он улыбнулся. – А увидел в Баку, в театре, и тогда решил: коль увидел во сне и наяву, быть ей моей женой. Ну и стала, правда, сама знаешь, ненадолго. Вот и вся история или, как ты говоришь, сказка…
         - А это правда, что ты с ней плохо обращался? – Я же не раз слышала от мамы: в Тереке я чуть из-за него не утонула, из одеяла крошечная выпала, голову разбила, когда он за ней бежал. Думали, что не выживу и еще многое другое…Так говорила мама, а что, интересно, скажет папа?
         - Да как тебе сказать?..Было кое-что…Я с себя вины не снимаю, но и у твоей матери всякого хватало. Порой сама не знала, чего хотела .
         - А ты знал?
         - Что?
         - Ну…чего хотел?- Пусть, в конце концов, расскажет, почему все в их жизни перемешалось.
         - Да вроде знал.  Хотел, чтобы было все хорошо, чтобы мама жила  здесь в районе. Я поликлинику не мог оставить сразу после войны, но ей было тяжело. Всю жизнь прожила в городе, и у нас ей было не по нраву. Да и не любила она меня. Я и это знал.
    Мне стало обидно за папу. Я положила голову на его плечо, а оно у него какое-то беззащитное:
         - Папа, скажи, а что от любви бывает людям, а ?.. Она, наверное, не приносит счастья. Тебе не принесла, Рениному папе тоже, красивой тете  Ане с маминой работы – только ребенка, но она говорит, что ей этого мало.
         - Эля, любовь – прекрасное чувство, и я ни о чем не жалею.
    Вот и пойми их, взрослых! Страдают из-за любви и ни о чем не жалеют.

    Костю я нашла в столовой, чистит картошку к ужину, а Свету в спальне. Она красиво вышивает гладью, и даже юбки кроит. Рукодельница. Когда я о ней рассказываю тете, она хвалит ее, мол, не то, что я, лодырь. А что я с собой поделаю, если шить не люблю. А что ты любишь ? – спрашивает она, и я молчу, потому что знаю, разговор пойдет о хореографическом училище. А я до смерти была рада, когда меня оттуда отчислили. И зачем только меня мама туда устраивала, да еще как выяснилось, с большим трудом: пришлось прибегать к старым знакомым –  Виктору Ивановичу. Мама  вместе с ним, до знакомства с папой, в театре работала, пела в хоре и гордится этим до сих пор. А мне с самого начала не понравилось в училище. Директриса училища, сухопарая и темнокожая Азиз-ханум, не спрашивая разрешения, стала задирать мои ноги, а когда закончила, сказала, что я способная, и меня зачислили . Вот тут-то и началась кошмарная жизнь: полдня в училище, полдня в школе, а поиграть когда, с друзьями поговорить. И тогда я вместо занятий  стала ездить на общественном транспорте, отдыхала и только по одной классике пропустила тридцать уроков. Я знала, что двери училища после этого для меня закроются. Так я не стала балериной. Что было в тот день с мамой, страшно передать. И что только она ни говорила: специально извожу ее, чтобы поскорее загнать на тот свет и, что я дрянь, и что вредная вся в отца, и что она из меня хотела сделать человека, а оказывается, я не человек вовсе. Хорошо, что бабушка пришла. А она у меня умная.
         - Что ты ребенка мучаешь?- сказала она при мне. – Артистами  рождаются, а насильно ничего путного не получится.- Мама посмотрела так, словно бабушка слабоумная, мол, что ты понимаешь в искусстве?.. Здесь нужен, прежде всего, упорный труд. В этом, пожалуй, мама права и я, конечно, плохо поступила,  но что же мне оставалось делать, если это был единственный выход…
   Со Светой все ясно: она увлечена делом, даю ей за добросовестный труд пирожков с мясом и зеленью. Бабушка вчера принесла. И еще белой ткани, пусть шьет себе на здоровье, и иду помогать Косте по кухне.
   Мы чистим картошку , и я говорю, что жду папу.
         - Неужели не отпустит ? – спрашивает Костя, а я в ответ пожимаю плечами. Откуда я знаю ?..  Моя мама, как бакинская погода: с утра ветер, днем дождь, а к вечеру солнце. – Подумать только, иметь отца , и она не хочет тебя отпускать. Злая она, вот что я скажу.
   Я молчу. А что мне остается делать ?.. Сказать, что это так, она все-таки моя мама, не согласиться с ним, значит врать себе, а я этого не терплю. Мама часто на меня обижается, когда я продолжаю разговаривать с теми соседями, – о папе я уже не говорю – с которыми она поспорила. Ну, разве она права?! Да и потом, она сама виновата. Спрашивается, зачем подниматься в такую рань, в пять часов утра, когда ей к восьми на работу? А кому приятно слышать, как она стучит кастрюлями, открывает кран, а вода там то шипит, как насос, то булькает, а то и вовсе тарахтит. Была бы у нас отдельная квартира, тогда ,пожалуйста, что хочешь, то и делай, а на общей кухне так себя вести нельзя. Когда я заступаюсь за  других, она говорит, что я ее домашний враг. Мне с мамой жить тяжело. Ей  надо  лечить нервы. Об этом ей говорят и бабушка, и тетя, а она не хочет:
         - Знаю, как сейчас врачи лечат. Заколют до смерти. – Ну почему она так думает ? Ренина мама и ее муж работают  врачами- реа…Я все время  забываю это слово. Ну , это, когда  людей с того света возвращают. Очень интересная у них работа. Так как же живого можно превращать в не живого, если у нас все наоборот. А, вообще-то, я маму люблю. Не повезло ей в жизни, вот и злится. Именно это я и объясняю Косте.
 
    Не успели мы выйти на улицу, как к нам на всех парусах мчится Кямал. Говорит, что друзья так не поступают. Неужели забыла об уговоре? Не забыла. Я никогда не забываю. Ну, тогда, беги, говорит. Ну и побегу, не впервые. Я на этом углу каждый бугорок знаю, известно мне и сколько железных прутиков не хватает на ограде. И не приказывай мне, пожалуйста, а то никуда не пойду, тем более, что мне с ребятами поговорить надо.
         - Ну, хорошо, хорошо, - успокаивает он меня. – Это потом. А вот, что у тебя состоится интересный разговор с моей знакомой – это я  обещаю. – И загадочно смотрит на меня. Задумал что-нибудь. Ну да ладно.

    Симпатичная у Кямала знакомая. Мне нравятся худенькие, высокие женщины. На них не только жениться  - смотреть приятно. Она нашего прохвоста, наверное, любит, потому что побледнела, когда я сказала, что он задержится. И вдруг я, сама того не ожидая, спрашиваю:
         - А вы Кямала любите?
         - А ты, наверное, его сестра? – улыбается она и я тоже.
    Ничего себе! Неужели мы похожи? Никто об этом не говорил до нее.
         - Нет. Я просто его дворовая подруга, - отвечаю.
         - Подруга? – не переставая улыбаться, удивляется она, и мне это не нравится. Разве я не похожа на подругу?  Мне все говорят, что по моему лицу сразу видно - друг я.
         - А сколько тебе лет?
         - Двенадцать .  А что? - Отвечает, что ничего, ну ничего, так ничего, а сама смотрит на меня с любопытством. – Вы знаете, - вдруг говорю я – а меня хотят выдать замуж за Кямала. Представляете?
         - Что-?…- рассмеялась она, даже голову назад запрокинула. Я расхохоталась вместе с ней. А отчего нам  и в самом деле не посмеяться?- Интересный у вас двор, - продолжает она улыбаясь. – Своих за чужих не выдаете, да?
    Я соглашаюсь, а сама уже не знаю, о чем с ней говорить. Может быть, пригласить ее к себе ?..Кямал такой обманщик, что и не придет. Она согласилась подождать Кямала у меня, и мы, забрав Костю и Свету, поднимаемся на балкон.

    Я очень люблю, когда к нам приходят. У нас стоит старая мебель, не та, что у Кямала или дяди Эмина.( Этот свои полированные доски из Москва вез, месяц из-за них там жил, а они, оказывается, не модны и выходит, что у нас с мамой самый шик, и пыль не так заметна). Так вот, когда к нам приходят, мне кажется, заполнен каждый угол, тесно от предметов.
   Она мне нравится, Кямала знакомая. Ее зовут Наргиз, а это означает – дочь граната. Красивое имя. А мои родители не могли вроде ее имени подобрать, о фамилии я молчу: Куркум-заде. Надо же такую фамилию придумать, как прозвище у клоуна. Во всем Баку только у меня, наверное, такая фамилия.  Наргиз ребятам тоже, по-моему, понравилась. Мягко так все у них спрашивает, сколько лет, как закончили учебный год, кем хотят быть. Это я, правда, за них ответила и еще добавила:
        - Я хочу стать врачом, который возвращает людям жизнь. – Я видела, как они начинают дышать, когда стояла за больничным окном в Кировабаде. И я начинаю рассказывать Наргиз про Рену, ее сестру, их маму, ее мужа и Сабира Гасановича.  Наргиз внимательно меня слушает, даже очень папу напомнила и, когда я говорю, что две сестры не должны жить врозь, она в ответ задумчиво кивает головой. – И ведь все это из-за любви, - смело продолжаю я, а она говорит, что ради любви можно многое простить, но мы этого понять пока еще не способны.
         - Почему? – переглядываюсь я с ребятами, мол, поддержите.
         - Нет, мы знаем, что такое любовь. Это, когда люди друг без друга не могут жить,- говорит Света.- Мы еще во втором классе поняли, что всю жизнь будем вместе.
         - Это очень хорошо, - отвечает  Наргиз.
         - Это хорошо, когда ребята любят, но взрослым от любви много слез, - сказала я, а Наргиз удивилась: откуда ты знаешь, Эля?..
         - Знаю… - Мне не хочется рассказывать о папе с мамой, о том, что они не смогли или не захотели быть счастливыми, а рассказываю о бабушке и ее большой любви к деду: - Моя бабушка со дня свадьбы знала о том, что у нее не сложится жизнь: когда ее вели по двору в подвенечном платье, за спиной у нее загасла свеча, которую у зеркала держали. Все ахнули: плохая примета. И точно: как ушел дедушка через два года на первую мировую войну, так и не вернулся из Австрии. Бабушка четыре года сидела дома, почти никуда не выходила, никого не хотела видеть и не работала все это время, конечно. Очень дедушку любила. Все драгоценности распродала, чтобы как-то жить. Мама до сих пор об этом жалеет. Родственники боялись, что она с ума сойдет, и хотели выдать ее замуж. Нашелся один человек, тетя Соня говорит, хороший, наш театр оперы и балета строил, вроде инженера был, но бабушка ему отказала…
   Все молчат, а Наргиз  говорит, что она от кого-то слышала похожую на эту историю.
        - Не знаю…- пожимаю я плечами . – Может быть…Не одна же моя бабушка так могла любить.
        - Можно показать Наргиз альбом?  – спрашивает Костя.
   И мы усаживаемся вокруг Наргиз на тахте и перелистываем толстые страницы. Фотографий в нем наполовину. Наргиз говорит, что у мамы красивое лицо. Удивляется, почему нет папиной фотографии?
        - Я  сначала прятала ее, а потом положила в альбом, а через несколько дней увидела , разорванной в мусорном ведре. Но ничего не сказала маме. Не склеишь же ее, да и где держать?..
   Наргиз с нами разговаривает так, будто мы с ней вместе в консерватории учимся. А где же она с Кямалом познакомилась? Он ведь в педагогическом  институте учится …
        - На вечере. Пригласил потанцевать, и познакомились… – Наргиз слегка покраснела и стала поправлять кофточку. Я тоже такую  хочу, с воланами. Вот смешная! Чего краснеть? Можно подумать, мы не видели или не знаем, как взрослые танцуют. Правда, ребят? Я свою маму, например, видела, когда она с Виктором Ивановичем танцевала, а до этого они сидели за столом, и он водил бокалом по ее руке. Она смотрела на него, как на жениха и улыбалась, и он тоже, и что-то говорил. А танцевали они и тогда, когда музыка закончилась. Но я папе ничего не сказала. Не хотелось его расстраивать, тем более, что Виктор Иванович станцевал с мамой в разные дни, а потом больше не захотел или просто устал. Мама плакала. А со мной ей было неинтересно танцевать. Не умела я, да и  мала была, до пупка ей только. Так что мы про танцы кое-что знаем, а потому не надо краснеть, тем более что я позавчера ела помидоры.
    Наргиз спрашивает, люблю ли я танцевать?  Говорю, нет, музыку люблю слушать, но  обучалась ей, когда училась в хореографическом училище. А полюбила из-за Элика из Кировабада.
           - Да, он был влюблен в музыку, - говорит Наргиз. Как?! Она его знает?..- Да, Эля, знаю. Он музыку стал писать с тринадцати лет. Что и говорить, одаренный был человек и вот такая судьба…
    Наргиз становится мне еще ближе. Теперь я точно знаю, что она добрая и хорошая, а вот Кямал наш совсем совесть потерял, и нам  за него стыдно. И потому я говорю, что мне надо сбегать за хлебом, а сама бегу искать этого легкомысленного человека. Он на школьном дворе стоит себе спокойно с девушкой, у которой фигура, как вопросительный знак. Сейчас я тебе устрою, Кямал.
           - Кямал! Кямал !- кричу я изо всех сил. –  У Джульки из лапы кровь рекой течет! – Здорово я насчет собаки придумала. Он тоже  ее любит .
   Кямал сорвался, как с цепи:
           - Ты это, серьезно ?- спрашивает с испугу, и глаза у него туда - обратно, туда -обратно…
           - Нет. Зато мы скоро умрем. Сколько можно тебя ждать?
    Он облегченно вздохнул и откашлялся:
           - Ну, что  скажешь? Довольна мной? – улыбается и хлопает меня по плечу. – Интересно, чем я должна быть довольна и почему?- Как это так? Что значит «Почему?»  - и больше не улыбается. – Ты что, разыгрываешь меня? И даже, бессовестная, на поблагодарила за сюрприз? – Ну и Кямал, с ума что ли сошел? – И тут он меня как толкнет, да так, что я язык прикусила. – Да скажешь ты, наконец, спасибо или нет?- не унимается он.
          -  За что?! - Мне надоело все, и я не понимаю, чего он хочет от меня.
          - За «что»?  За кого?! За сестру!
          - За какую?
   И вдруг он, как закричит, у меня сердце сжалось:
          - Где Наргиз? Где она?
          - Дома с ребятами. А что?
          - А твоя мать пришла?- с тревогой спрашивает он и недовольно смотрит на меня, а когда я почесала за ухом - это место у меня чешется тогда, когда мне что-то непонятно, он щелкнул меня по лбу, мол, дубина я.
          - А почему ты дерешься?
          - Ну и тупая ты, Элька! – качает он головой.
          - А обзываешься почему? Что я тебе сделала? – Вот тебе, пожалуйста, делай людям хорошее после этого!
          - Неужели ты так ничего и не поняла?
          - Нет, - признаюсь я. – Чья она хоть сестра?
          - Твоя.
   Я смотрю на него в упор, мне становится страшно. Сердце то бьется, то замирает, и в голове стучит.
          - Какая же она мне сестра ?- боязливо спрашиваю я .Зачем он меня разыгрывает?         
          - «Какая»? «Какая»? – ворчит он.
   Я ему, видно, надоела; он махнул рукой и пошел в сторону нашего дома. Странный  какой-то, не может толком объяснить, как человек. Побежала за ним:
          - Кямал, миленький, ты только скажи, с чего ты взял, что она моя сестра? – Взгляд у меня, наверное, жалкий, потому что он остановился сразу и погладил меня по голове.
          - Стал бы,  Эленька, говорить, если не знал. И не сомневайся. Сестренка она твоя.  Куркум-заде Наргиз. Отец у вас один, понимаешь?
          - Теперь понимаю…. А она знает о том, что я ей не чужая?..
          - Если ты не знаешь, значит и она, - говорит он.
          - А откуда же мы должны были об этом узнать?
          - Да я думал, ты, как обычно, начнешь рассказывать об отце, откуда он, скажешь, как тебе не нравится твоя фамилия, и тут, как говорится, никуда не денешься!
          - А я именно сегодня об этом не говорила…
          - Еще не поздно, - успокаивает он меня.
   Мне радостно и грустно. Хочется бежать и не двигаться с места, смеяться громко-громко, чтобы до небес дошло, но больше всего ,собраться с мыслями, подумать. Страх у меня не проходит. Кажется, Наргиз на меня посмотрит и скажет: вот из-за кого, оказывается, отец оставил меня, а я не выдержу и заплачу, потому что неловко перед ней. О том, что она у меня есть, я узнала от бабушки и хорошо помню тот день. Мы тогда хоронили бабушкиного брата, а моего дедушку Мурада. Вот это был человек! Он сидел в тюрьме прямо на электрическом стуле. Его потом выпустили, извинились и партбилет вернули. Он один из первых его в Баку получил. Мой дедушка был знаменитый. И не болел он, не болел, а стоило моей бабушке увидеть пожар на его балконе, а он у него красивый, весь увит виноградной лозой, так сразу на следующий день и скончался. Когда засыпали гроб землей, все плакали, а я – нет. И не потому, что не любила его или жалко не было, просто не верилось, ведь за два дня до того приходил к нам, шутил. И маме не верилось. Она тогда на кладбище сказала сквозь слезы: « Подумать только, таких хороших людей бог забирает, а баламуты живут!»
          - А какие они баламуты ? – спросила я, чтобы знать , когда встретишься с ними.
          - Как твой отец! – резко ответила она и отвернулась от меня.
    Я обиделась и обратную дорогу с кладбища шла рядом с бабушкой.
           - Бабушка, ты бы хотела, чтобы бог забрал моего папу?
           - Эля, кто же такое желает?
    Сказала, мама. Бабушка остановилась, посмотрела на меня ласково, как и папа, помолчала немного, как будто раздумывала, что мне ответить, а потом, взяв меня за руку, сказала, что не надо придавать значения маминым словам, потому что они у нее от обиды, нежели от искреннего желания. А мне показалось, что бабушка говорит неправду. Стала бы она отворачиваться…
           - От какой обиды? – спросила я, а она вздохнула тяжело, видно устала от ходьбы и сказала, что возможно, бог и покарает ее, но она раскроет одну семейную тайну. Я ей ответила, чтобы она не боялась, потому что когда человеку десять лет, от него не стоит ничего утаивать. Бабушка поправила на голове черную косынку:
          - Отец твой, Эля, хороший человек. Дай бог ему здоровья. Очень любил маму, до того любил, что про все на свете забыл. И ведь семьянин был неплохой, а вот напал на него грех и так закрутил его, что пообещал матери покончить с собой, если она не выйдет за него замуж. А твоя мама, то ли полюбила его, то ли пожалела, ну, короче , дала согласие, но ничего путного ни для него, ни для нее не вышло… Отчаянный твой отец был, а после того, как не стали жить вместе, притих как-то. Изменился, другой стал…- Я ее слушала тогда, а сама не понимала, какой это грех закрутил папу?
          - Какой грех?! – переспросила она с такой жалостью, что слезы в ее глазах скопились. И тогда я сразу подумала, что грех – это я и никто другой, а оказалось, что я ни в чем не виновата. – Дело в том, Эля, что у тебя есть сестра. 
    Меня, как будто камнем с верхнего этажа грохнули:
          - А где она?
          - Не знаю, где сейчас, но тогда жила со своей матерью в Агдаме, и отец  оставил их, потому что женился на маме. А мама твоя сначала о его  семье ничего не знала. Вот какая была беда. Три месяца прожили они у нас. Отец тогда на курсах усовершенствования врачей в Баку был, а потом увез ее в Агдам. И там все выяснилось, но уже ничего нельзя было изменить.
          - Почему?
          - Потому что все знали – родишься ты…
    Ага, значит, как ни  верти, а дело во мне! И так я себя возненавидела в ту минуту, что никому толком жить не дала. Взяла и поделилась с бабушкой, а она в ответ улыбнулась и сказала, что дети ни в чем не виноваты. И она, конечно, права. Другое дело, если бы я знала, что у папы есть Наргиз. Но откуда мне было догадаться?  Спасибо, бабушка глаза раскрыла. И еще она мне в тот день говорила, что папина первая жена скандальная была женщина ,и что родственники ее грозились убить папу, потому что он не мужчина. Настоящие  мусульмане так не поступают – не должны бросать своих азербайджанок ради армянок.  Где его стыд и совесть? Аллах покарает его за это! Бабушка рассказывала, а я думала, какие эти родственники дураки. При чем  здесь нация?! И зачем,  вообще, приставать к человеку? Неужели не понимали, что у папы было два пути: либо жениться на маме, либо умереть с горя. Ну что лучше? Ясно, что жениться. Мне тоже одно время жить не хотелось, когда мой котенок, к которому меня мама ревновала, забился глупыш под пол и умер там. Я целыми днями по комнате ходила, о школе и не думала, стучала по полу и спрашивала: »Серенький, ты жив ?» Ну, так это котенок, а мама с папой - люди, и другие должны понимать, как тяжело иногда бывает что-то решить. Бабушка ответила, что люди разные. Разные-то разные, а все в свое время родятся и умирают, и в белых платьях замуж выходят, и в красивые машины садятся, и гордятся, потому что все, кто на них смотрит, понимают – им радостно, они счастливы.
           - Бабушка, а нельзя нам было всем вместе жить? – А она разволновалась. - Да ты что, Эля? Вот еще придумала! 
           - Ну а что делать, если все так получилось? – не унималась я, но она не стала  меня  больше слушать, мол, глупая я. Как же?!  Разберешься тут! Так все понапутали , не поймешь , кто прав, кто виноват ?
   Бабушка разоткровенничалась со мной в тот день, потому грустное настроение было. А я в ту ночь долго не засыпала, ворочалась, все представить хотела мою сестру, но как ни старалась, она мне виделась похожей на других. И так мне с тех пор хотелось узнать про нее, хотелось встретиться с ней, что я умоляла маму: отпусти меня к папе, отпусти, пожалуйста, хоть два месяца в году могу же я его видеть. В тюрьме, я по телевизору видела, и то свидания разрешают. Маме я ничего о нашем разговоре с бабушкой  не сказала. Вот как раз в то лето я и гостила у папы, но Наргиз там не было, а у папы я не спрашивала. Зачем ему напоминать лишний раз? Ему и без того плохо. Может он  от кого-то наказание несет за то, что оставил Наргиз, а  взял себе в жены мою маму, которая на двадцать лет моложе него. А теперь вот живет один, старенький в таком большом доме, где пять семей спокойно поместились бы. А мама тоже хороша! Оставила его одного и уехала. Когда она в него камнем тогда  чуть не попала, я ее обняла и целовала много: мамочка, давай возьмем папу, он без нас скучает. А она меня в одну секунду сбросила с колен и крикнула: « Никогда не заикайся мне об этом! Он мне жизнь загубил!» А что он особенного сделал? Разве что в театр, когда она из Агдама вернулась, не устроилась, и пришлось идти на завод, чтобы поскорее получить угол, в котором мы живем с ней, потому что тетя должна была выходить замуж. А как же нам впятером в одной квартире жить?
          - Ты не представляешь себе, как он меня  мучил … – и заплакала потом.
          - А как он тебя мучил? – Я не очень верила ей… Папа такой ласковый и никогда не кричит.
          - Все время говорил:»Убью» и с топором по двору бегал.
          - А ты любила папу? – Это я у нее уже позже спрашивала, после смерти дедушки Мурада.
          - Нет.
          - А почему я тогда родилась не от Виктора Ивановича, а от папы?
          - Поздно было. У него тогда такая же, как и ты, подрастала дочь… 
     И тогда я поняла, почему папа за мамой с топором бегал и говорил, что убьет. Хотел, чтобы она его любила и забыла про Виктора Ивановича, а она не могла, хоть и думала сначала…

     Подумать только! Еще полчаса назад было тихо и жарко, а сейчас прохладный ветер мурашит  кожу, треплет волосы, мешает думать. А вообще-то и думать больше некогда, потому что я уже возле дома. Да…Права тетя, когда говорит, что мама несдержанный человек. Ну почему она кричит так, что соседи выглядывают из-за дверей? И на кого?! На Наргиз и Кямала. Она подходит к ним разъяренная, как тигрица:
         - Нашелся мне, благодетель! Зятек чертов! Видеть ее не хочу! Вон!
    Я от стыда готова провалиться сквозь землю. Прогонять мою сестру?! Ну, мамочка, хватит! Я не помню, как оказалась в объятьях Наргиз, а только чувствовала на своем лице ее разгоряченное дыхание, целовала ее и просила, чтобы она не слушала маму, и никуда не уходила. А Наргиз говорила, что напрасно мама в моем присутствии ведет себя так.
         - А я в адвокатах не нуждаюсь! Оставьте нас с дочкой в покое!
    Кямал хотел подойти к ней и успокоить, а она его и слушать не хочет. Совсем разошлась! Эх, была бы сейчас здесь бабушка…Бедная  Наргиз! Это она должна на маму кричать. И Кямал тоже хорош! Натворил дел: как будто не знает мою маму, какая она нервная. И маму стало жалко. У нее пересохли губы, и голос сел.
         - Мамочка! – кинулась я к ней. Но зачем, зачем она на меня так смотрит? Что я ей сделала? Говорит, чтобы я отошла от нее. Почему ты меня гонишь, мама? Я же тебя так жалела, хоть ты и кричала на меня часто. Когда ты плакала, я плакала вместе с тобой, когда ты спала ночью, я прижималась к твоему теплому плечу, и воду тебе со двора носила, чтобы тебе после работы дел было меньше. Так за что ты меня гонишь, мама?..
          - Эля, иди сюда! – окликнула меня Наргиз, и я обняла ее, мою сестру и очень, очень не хочу, чтобы она уходила. Я ведь почти тринадцать лет не видела ее, тринадцать! Мне стало стыдно за маму:
          - Ты не жалостливая! Ты не любишь никого! – кричу я, а она устало опустилась на стул и смотрит на меня удивленно. Что со мной случилось?  Как я могу на нее кричать?!
    А я кричу за всех: Ренку, Костю, Свету, Наргиз, папу. Почему она не разрешает мне видеться с ним? Почему выгоняет Наргиз? Почему мучает всех? За что ненавидит папу? Ведь он же любит ее, из-за нее остался один, из-за нее умрет скоро, потому что у него высокое давление и щеки всегда горят, и дышит он тяжело, и ходит медленно, и любит меня, и я его тоже!
   Я уже не вижу маму, а чувствую за спиной друзей, сестру. И только нет среди них моего папы, моего старого и одинокого папы.…И хорошо, что его до сих пор нет, потому что она меня не отпустит. Не отпустит ни что! Ну и пусть! А я все равно поеду к нему! Поеду с сестрой. И буду приезжать к нему, когда захочу!!! Но сейчас мне плохо, грустно, обидно, тяжело. И потому я не сдерживаюсь и плачу. Плачу долго. Почти навзрыд.